Один известный математик (не уверен, что точно помню его имя) часто задавал себе вопрос: «почему существует нечто, а не ничто?». Замечено, что у всех философов есть одна привычка: задать вопрос и на все оставшиеся века оставить его без ответа. Я однажды подумал: а чем в принципе это загадочное «нечто» отличается от пустого и понятного «ничто»? Какая кому разница: существует мир или его нет? Является он чьей-то богатой иллюзией или материален? Да и что такое материя и иллюзия? Давайте поменяем их местами, переименуем одно другим — что изменится?

Мир существует — и все. Точка! Принимай его таким, каков он есть, без лишних разглагольствований, без запутанных силлогизмов, без мутящих воду религиозных догматов. Не задавайся вопросом: откуда? Спроси себя: зачем?

Действительно — ЗАЧЕМ?

За восходом солнца следует закат, за рождением — смерть, за любовью — ненависть, за наслаждениями — болезни и страдания. Так какой же во всем смысл?

Вы, наверное, читая эти строки, сейчас думаете, что я уже опустился до первого признака откровенного умопомешательства — философствования, и пишу весь этот вздор только потому, что ни к чему другому уже не способен.

Совершенно верно.

Этой ночью звери растерзали меня прямо в церкви. Крики, вопли, воззвания к Богу, проклятия в адрес дьявола — все тщетно. Моя кровь брызгала на стены, марая одеяния святых. Но те были немы и абсолютно безучастны.

* * *

Когда я вновь очутился в своей спальне, проснувшись от сна ли, от бреда ли, то ли от очередного мозгопомрачения, весь мокрый от пота, то взревел на весь замок. Вопль слепого бешенства лишь со слабой примесью чего-то человеческого вырвался у меня из груди. Я скинул одеяло, вскочил, перевернул пинком кровать и закричал:

– Мне это уже надоело!! Надоело!!

Взор не хотел верить, ум не хотел смириться с тем, что я нахожусь ни где иначе, как в распроклятом Менлаувере — пристанище осязаемых кошмаров. Через минуту я уже несся вниз по спиральной лестнице — прочь от места пораженных бешенством мистификаций. Бежать… бежать… бежать… Куда угодно!

Навстречу поднималась миссис Хофрайт с подносом в руках, на котором дымились две чашки утреннего кофе. Наверное, для себя и для дворецкого.

– Хотите кофе, мистер Айрлэнд? — ее голос источал тот самый сладкий яд, о котором много пишут прозаики. В ее глазах сверкнул неестественный огонек, как у большой напудренной куклы с маленькими зеркальцами вместо зрачков.

Один лишь ее вид вызвал у меня бешенство. Что есть дури я стукнул кулаком по подносу и видел, как она с криком отскочила в сторону, облитая, а возможно — ошпаренная, кофе.

– Что с вами, мистер…

– Пошли вы ко всем чертям!!

Я был взведен до степени настоящего неистовства — грань, за которой помрачаются не только ум и чувства, но и само человеческое естество. Помню, забежал в мастерскую Грума, схватил кувалду и принялся крушить все подряд: бились окна, летели щепки от дорогой мебели, рассыпались на тысячи осколков настенные зеркала. И в каждом из этих осколков отражалась частица ненавидимого мною мира. Устроив вакханалию в одном зале, я переходил к другому, в экстазе ярости ударяя кувалдой по всему что попадалось под руку. С мелодичным звуком превратилось в груду хлама итальянское фортепиано.

– Проклятый замок!! Проклятый Маклин!! Проклятые звери!!

Мои слуги, все без исключения, поразбежались по своим щелям, опасаясь подвернуться под горячую руку. И правильно сделали. Я находился в таком состоянии, что без заминки размозжил бы череп любому встречному. Глухие всесотрясающие удары падали на пол, на стены, на хрупкую мебель. Сыпалась штукатурка, ломался паркет. Стулья, диваны, столы и тумбочки издавали беспомощный хруст и превращались в уродливые подобия самих себя. Хотелось превратить в искореженную груду весь Менлаувер, хотелось излить свой гнев так, чтобы это запомнилось на долгие века, а от замка оставить лишь его нарисованный в воздухе гротеск.

Но, быстро утомившись от махания огромным набалдашником, тяжело дыша, я начал постепенно остывать. Потом зашел в гостиную, глянул на портреты… И снова вспышка ярости! Сначала об каждую звериную морду я вытер ноги: специально вышел на улицу, испачкал свои ботинки в грязи, потом вернулся и медленно-медленно, тщательно-тщательно принялся вытирать об них подошвы. Затем были переломаны все позолоченные рамки, а полотна разорваны в клочья и брошены в огонь. Как и в прошлый раз.

Лишь когда я вышел в сад и очутился в обществе спокойных деревьев, их спокойствие начало передаваться и мне. Кровь приостыла, шум в голове стих, дыхание восстановилось. На трезвую голову я начал потихоньку размышлять: сколько же раз, по замыслу этого дьяволенка Маклина, я должен умереть? Десять? Сто? Может, еще больше? Неужели только за то, что человек открыл старую скрипучую дверь его ждет такая расплата? Какое чудовище способно это придумать?

Я приказал себе успокоиться и хотя бы попытаться мыслить трезво. Должен быть какой-то выход! Должен! «Думай, Майкл, думай! Ты в школе любил поломать голову над математическими задачками, и у тебя это получалось. Сейчас перед тобой задачу поставила сама жизнь — повышенной сложности, ты их очень любил. Так что думай!».

Мне снова вспомнились предупреждающие слова графа Каллистро о том, что все, кто побывал в этом чулане — графы, бароны или их слуги — все без исключения, не зависимо от ранга и цвета крови, кончали суицидом. Во всяком случае, так гласит легенда. Легенда с несчастливым концом, в которой так и не нашлось отважного рыцаря, сумевшего победить силы мерзости и зла.

Необходимо еще раз подумать! Нет лабиринта, из которого не существовало бы выхода. Главное — не поддаваться под власть панических чувств, а усердней работать головой! Думать! Вот Бог как-то сидел, думал-думал и в итоге выдумал целый мир.

Итак, с чего все началось?

Я перелистнул несколько страниц памяти и остановился на историческом дне покупки Менлаувера. День выдался великолепным во всех отношениях. Перед взором снова возник образ графа Каллистро, предвестника мрачных тайн. Он был честен и открыт — тут ему стоит отдать должное. Я был глуп и беспечен — каждый в своем амплуа, каждый считал себя умнее другого. В итоге он выиграл, а я сел в кучу дерьма. Нет слез, чтобы над этим поплакать. Нет смеха, чтобы над этим посмеяться.

Ну ладно, пошли дальше… Первые дни, даже первые недели все шло как нельзя лучше. Звери, эти милые, симпатичные создания, спокойно висели на своих портретах, я по ночам спал и видел сладкие сны, а днем, как правило, отправлялся на свидание с мисс Эленой. Жизнь была как в сказке.

Так с чего же все началось?

В тот день (не помню число) ко мне приехал Том, друг по колледжу. Само собой, мы немного выпили и растворились в общих воспоминаниях. Я, поддавшись откровенности, выложил ему все о легендах замка: и про старый чулан, и про портреты, и мы еще над этим вместе посмеялись. Томас выдвинул научную гипотезу, что в чулане живет одуревшее от одиночества привидение и охраняет сундук с сокровищами. Потом он стал откровенно издеваться, называть меня дураком и трусом, испугавшимся детских предрассудков. Короче, в тот вечер нам обоим было весело.

Далее Том, искусно играя мне на нервах, принялся подначивать, чтобы сломать тот замок и заглянуть внутрь. Впрочем, его-то можно понять: сокровищ на халяву захотелось. И чего же я его первым мордой туда не ткнул?! Теперь он удачно смылся, а я вынужден все расхлебывать… Убить его готов! Ладно, оставим эмоции, только холодные рассуждения. Что было дальше?

Дальше взломал я эту злополучную дверь…

А вот здесь надо притормозить и выпотрошить из памяти все имеющиеся мелочи. Я воспроизвел в мыслях все подробности наших разговоров с Томом, даже жесты и движения, выискивая в них какую-нибудь подозрительную зацепку. Но увы, ровным счетом ничего! В самом же вонючем чулане, увешанном простой паутиной, даже не на что было посмотреть: битые глиняные горшки, мусор, древний потрепанный фолиант, всюду — слой затверделой пыли. И абсолютно ничего интересного. Да, впрочем, я и пробыл там не более трех минут, сразу вышел назад.

Ну вот, опять запутался в собственных мыслях! И опять это тупое, ставшее уже патологическим, непонимание чего-либо вообще и чего-либо в частности.

Стоп!

Я снова поворошился в воспоминаниях, извлекая из них одну маленькую деталь, по небрежности оставшуюся без внимания.

Фолиант!

Где было мое природное любопытство, когда я его увидел? Искало сокровище? Ведь отлично помню — в углу чулана валялась старая потрепанная книга, сделанная то ли из папируса, то ли из пергамента. Брал я ее хоть в руки или нет?.. Надо же, забыл! Тогда она мне показалась обыкновенным молитвенником. Хотя странно: с чего бы колдун Маклин стал увлекаться душеспасительными молитвами? А может наоборот: черная магия?

Необходимо было срочно это выяснить.

– Эй, Грум! — мой возглас уже отправился на поиски плотника. — Грум!

Слуга прибежал немедленно, встревоженный, испуганный, опасающийся, что я снова начну неистовствовать.

– Успокойся, Грум. Мне нужно, чтобы ты сорвал замок с той проклятой двери. Немедленно.

– Я… это… сейчас…

– Только не вздумай туда заглядывать! Просто сними замок.

– Все исполню, сэр.

Он буквально растворился перед взором, исчез с быстротой ветра, и почти сразу же до моего слуха донесся скрип ноющих от боли гвоздей. Потом раздался тяжелый железный грохот. Я прихватил трехглавый канделябр и спустился в удушливый мрак подвальных помещений.

Второй раз в жизни я очутился за пределами этой двери…

Та же сырость и плесень, та же нестареющая паутина — ловушка для давно вымерших здесь мух. Каменные стены из каменного века. Свечи с перепугу мерцали, и весь чулан то и дело погружался в ночь. Вообще-то картина внушала довольно диковатую ассоциацию: самый настоящий склеп, в коем паутина играет роль погребального савана. Интересно, кто же здесь захоронен? Может, само время? Или здравый смысл?

Та-а-ак… На полу валяются осколки глиняных горшков. Убираться здесь некому, и они будут валяться, возможно, еще не одно тысячелетие, пока их не откопают археологи из далекого будущего. Того самого Будущего, в котором некоторым мечтателям грезится что-то Светлое. Думаю, подобного рода чуланов можно найти сотни (если не сотни сотен) по всей Англии. Минуты две я скрупулезно изучал каждую деталь этой окаменелой угрюмости, затем поднял с пола фолиант, стерев с него пласт пыли.

Книга была написана от руки: это понятно, тринадцатый век как-никак. От пожелтевших страниц исходил кисловатый запах плесени. Строки в некоторых местах расплылись пятнами чернил и были плохо различимы для чтения. Древнее английское письмо… старые артикли… немного комичное искажение слов… Ничего, разберусь. Одно уже было понятно: это не черная магия. И не молитвенник. И не Евангелие.

На титульном листе узорчатой аппликацией были нанесены буквы, соединенные в слова: «ПИСАНИЕ БАРОНА МАКЛИНА, ЗНАМЕНИТОГО ВОЛШЕБНИКА, ДОСТОСЛАВНОГО ПОБЕДИТЕЛЯ МНОГИХ ДУЭЛЕЙ, ПОКОРИТЕЛЯ ПРЕКРАСНЫХ ДАМ, БЕССТРАШНОГО И ДОБЛЕСТНОГО РЫЦАРЯ, ОСНОВАТЕЛЯ САМОГО ВЕЛИКОЛЕПНОГО ЗАМКА».

Какой все-таки великий человек! А я позволял себе так непочтительно о нем отзываться! Впрочем, перелистнув страницу, мне пришлось чуть ли не расхохотаться. Не будь я убит отчаянием, так бы и сделал. Там было написано: «СКАЗКА».

Любопытное открытие: колдун Маклин, победитель дуэлей, покоритель дам, отважный рыцарь, гениальный архитектор (это я про Менлаувер), неподражаемый живописец, занимался еще и сочинительством сказок. Ну просто всесторонне развитая личность!

На этой лирической ноте я покинул чулан, вернулся в свой кабинет, где мебель каким-то чудом смогла уцелеть от утреннего гнева, сел в кресло и, старательно разбирая каракули, принялся читать с самого начала:

«Жили-были Мувр, Стувр, Грувр, Кхнувр, Саувр, Лектувр. И все у них было: вода, еда, дом, река, огород. Они жили в тамасских лесах недалеко от реки. Они жили очень хорошо. Они жили уже много лет. Мувр был плотником. Стувр был рыболов, хороший рыболов. Грувр был охотником, Кхнувр был сторожем. Он сторожил дом. Саувр был великолепным наездником на лошадях. Лектувр был у них главным, он занимался запасами на зиму. Все жили весело. Каждый вечер они ели вкусные пироги с капустой, которые пек Грувр. Это были очень вкусные пироги. Кхнувр говорил:

— Какие вкусные пироги!

Утром каждый шел заниматься своим делом, а Кхнувр сторожил дом. Как-то раз Грувр поймал зайца на охоте. Хороший был заяц, упитанный. Они его зажарили и съели. Стувру было немного жалко зайца, но он тоже ел. Вечером они опять ели пироги с капустой…»

Я на минуту оторвался от этого увлекательного повествования, откинул голову на спинку кресла и сделал гимнастический вдох-выдох. Та-а-ак, пока что без комментариев. Всякая критика здесь, разинув рот, растерянно замолкает. Ладно, читаем дальше:

«Как-то раз река разлилась. Шел большой дождь, и она разлилась.

— Давай сделаем мост через реку, — сказал Мувр.

— Давай, — сказал Стувр.

— А как мы его будем делать? — сказал Мувр.

— Мы принесем большие бревна и скрепим их с разных сторон толстой-притолстой веревкой. Это будет хороший мост, — сказал Лектувр.

— Пошлите за бревнами, — сказал Саувр.

— Пошлите, — Сказал Мувр.

Они пошли за бревнами и сделали мост. Хороший был мост. Он не ломался. И когда река разливалась, они могли по мосту пройти через реку. И вот на них напал дикий зверь. Они с ним сражались. Грувр сражался мечом. Стувр сражался большой алебардой. Мувр взял в руки копье и тыкал им в зверя. Зверь не здавался. Он постоянно нападал и нападал. Тогда Саувр и Лектувр зашли сзади и сказали:

— Зверь, здавайся!

Зверь сказал:

— Нет.

И продолжал сражаться. У него были большие клыки, и он ими пытался укусить Мувра. Тогда Саувр и Лектувр зашли ему сзади, и Лектувр ткнул мечом зверю в живот. Тот заревел и лег помирать. Это было великое сражение. Потом наступил вечер, и все пошли собирать грибы. Грувр испек пироги с этими грибами. Хорошие были пироги. Они получились вкусные. Мувр и Стувр немного повздорили, потому что остался всего один пирог, и они его не могли поделить.

— Это мой пирог, — сказал Мувр.

— Нет, это мой пирог, — сказал Стувр.

— Нет, мой, — громко сказал Мувр.

— Нет, мой, — еще громче сказал Стувр…»

Я захлопнул книгу и хорошенько мотнул головой. Ну и бред! Какие-то мувры, курвы, полудувры… Даже самый последний идиот из самого никудышного сумасшедшего дома, находясь вдобавок в нетрезвом состоянии, и то бы лучше сочинил. Моя изначальная версия, что легендарный барон Маклин был попросту ненормальным, подтверждалась теперь вопиющими фактами. Я подошел к окну, слегка его приоткрыл, вдохнул свежего осеннего воздуха, потом сел на место и продолжал читать дальше:

«— Нет, мой, — снова сказал Мувр.

— Нет, мой, — сказал Стувр.

— Отдай мне, — сказал Мувр.

— Нет, отдай мне, — сказал Стувр…»

Да что они этот несчастный пирог поделить не могут! Я уже начал злиться на всех этих глупых кхнувров, остро реагируя на захватывающий сюжет.

«Тут подошел Лектувр…»

Ну наконец-то!

«…подошел Лектувр и разломил пирог пополам. Одну половину он отдал Мувру, другую — Стувру…»

Просто соломонова мудрость!

«Все остались сытыми и довольными. Как-то к ним в дом постучал заяц, он проходил мимо и решил постучать в дом. Ему открыл Кхнувр.

— Здравствуй, Кхнувр, — сказал заяц.

— Здравствуй, заяц, — сказал Кхнувр.

— Ты не скажешь, сколько время? Я иду в гости на день рожденья.

— Девять часов. А у кого день рожденья? — сказал Кхнувр.

— У кролика с той поляны.

Заяц ушел. Кхнувр призадумался и сказал рядом стоящему Лектувру, что приходил заяц, что он спросил сколько время, и что он пошел на день рожденья к кролику.

— А может, мы тоже сходим? — сказал Лектувр.

— Он нас не звал, — сказал Кхнувр.

— Он злой кролик, — сказал Мувр.

Потом все оделись и пошли в лес…»

Наверняка, отправились на какой-нибудь подвиг. Я это лишь предположил, и не ошибся.

«В лесу за горой жил страшный дракон. У него было девять голов, и из пастей этих голов шел дым и огонь, а в праздничные дни текла вода. Он был очень страшный дракон. Они захотели с ним сражаться.

— Дракон, выходи, — сказал Лектувр.

— Выхожу, — сказал дракон и вышел из пещеры.

Они дрались отважно. Сегодня не было праздничного дня, дракон пускал огонь. Мувр пытался отрубить мечом какую-нибудь голову, но дракон не давал. Он был очень ловкий дракон. Он и они бились до вечера. Но дракон не уступал. Он постоянно пускал огонь и никого не подпускал близко к себе. Мувр махал мечом, Стувр стрелял из лука, Грувр бил копьем. Кхнувр метал ножи. Лектувр дрался отважнее всех, у него была дубина, которой он стучал по лапам дракона…»

Тут я вынужден был снова прервать чтение, так как услышал около себя робкие шаги. Появился дворецкий и несколько настороженно посмотрел мне в глаза.

– Извините, сэр, вы с утра ничего не ели. Я пришел узнать: может вам подать завтрак прямо сюда?

– Спасибо, Голбинс, ничего не надо. Прошу вас, оставьте меня. Мне не терпится узнать, победят они этого дракона или нет.

Дворецкий недоумевающее глянул сначала на меня, потом на книгу, и молча удалился. Я уселся в кресле поудобней и (вы не поверите!) с искренним интересом продолжал чтение:

«Мувр своим длинным мечом несколько раз чуть ли не дотягивался до шеи дракона, но тот постоянно уворачивался. Бой длился до самой ночи. И когда уже стало темно, все разошлись по домам.

— Мы не смогли его одолеть, — сказал Грувр.

На следующий день они решились на хитрость. В том же лесу жил волшебник Маклин. Они пришли к волшебнику Маклину и сказали:

— Помоги нам убить дракона.

Волшебник Маклин сказал:

— А что вы мне дадите за это?

Стувр сказал:

— Грувр испечет тебе вкусные пироги с капустой.

Волшебник Маклин сказал:

— Ладно, вот вам зелье. Это зелье надо плеснуть дракону в пасть, и он умрет.

Они взяли зелье и пошли на гору, где жил дракон. А он тогда спал.

— Дракон, выходи, — сказал Лектувр.

— Выхожу, — сказал дракон и вышел.

Опять завязался бой. Бой был жарким. Дракон испускал из себя огонь. Мувр, Стувр и Грувр дрались оружием, а Лектувр в руке держал горшочек с зельем. Когда дракон низко наклонил голову, чтобы посмотреть, что в том горшочке, Лектувр взял меч и, пока дракон нюхал зелье, отрубил ему все девять голов.

— Пошлите домой, — сказал Мувр.

— Пошлите, — сказал Кхнувр.

Они вернулись победителями. Злой дракон умер. Больше в лесу нечего было бояться, можно было гулять и ходить за грибами…»

Я отложил фолиант в сторону и как-то обреченно вздохнул. Все-таки они его замочили… И вдруг неожиданно для себя так громко рассмеялся, что от непривычки вздрогнул. Мой вибрирующий смех отражался от стен, оконных стекол и возвращался назад, к своему источнику. Возникало жуткое впечатление, что смех звучит откуда-то со стороны. Будто смеялся не я, а смеялись надо мной.

Конечно, я не критик, и не беру на себя смелость оценивать литературные достоинства писателя-шизофреника, но то, что на его страницах творится маразм еще больший, чем тот, что преследует меня в жизни — определенно. Маклин, как непревзойденный мечтатель, даже выдумал в сказке самого себя, пытаясь выступать там в роли добродушного судьи-волшебника. А может…

Может, в этой бессмыслице заложен какой-нибудь шифр? Или аллегория. Я с подозрением покосился на страницы, стал вспоминать всех этих Мувров, Лектувров, чем они там занимались, и пытался найти хоть какую-то связь между событиями идиотской сказки и моими личными кошмарами. Бесполезно.

Ну так что, стоит ли продолжать чтение? Я еще раз тяжело вздохнул и уже в большей степени просто от тоски, чем от любопытства, вновь уткнул взор в пожелтевшие страницы.

«Стувр поймал большую рыбу и никак не мог донести ее до дома. Он позвал Мувра на помощь. Рыба была очень длинная. Они ее взяли с разных концов и поволокли. Грувр разрезал ее на несколько частей и испек пироги с рыбой. Они их ели целую неделю. Но про волшебника Маклина забыли, и не дали ему пирогов с капустой, ни рыбы. А у того дракона, который жил за горой и который умер от зелья был маленький детеныш. Пока он был маленьким, его никто не боялся. Он жил в траве и ел цветы. Но потом он вырос и стал большим, и уже научился пускать из пасти огонь. У него было одиннадцать голов и три хвоста. Головы спали по очереди, а те головы, которые не спали, сторожили. Потому что дракон боялся, что его тоже отравят. Но он был добрый дракон и не хотел ни с кем драться. Когда Лектувр узнал, что у дракона есть детеныш, и что он вырос, он сказал:

— Пойдемте сразимся с новым драконом, пока он не вырос еще больше.

И они пошли.

— Дракон, выходи из пещеры , — сказал Мувр.

— Выхожу, — сказал дракон и вышел.

Они достали мечи и копья. Лектувр достал большую дубину.

— Давайте не будем сражаться, — сказал дракон, — я добрый.

— И ты не будешь никого есть? — сказал Кхнувр.

— Нет, — сказал дракон.

Так они помирились и пошли домой. А дракон пошел в свою пещеру и лег спать…»

Я уже начал утомляться от удовольствия познавать Маклина в качестве литератора, перевернул несколько листов и продолжал чтение более поверхностно, особо не вдаваясь в смысл. Должен сказать одно: чтобы выдумать идеальную бестолковщину, нужен тоже своего рода талант и, конечно же, величайшее терпение. Объем рукописи-то довольно приличный. На протяжении ста с лишним страниц драконы рождались, умирали, погибали либо в бою, либо от злоумышленного отравления. Одни из них были «добрыми», другие «злыми», одни «не хотели сражаться», другие «хотели». Эти эксцентричные мувры, стувры, грувры, которых я всех без исключения называл хренуврами, порою жили «весело», порой — «печально». То они дрались из-за какого-нибудь пирога, то потом мирились. Жизнь, впрочем, не баловала их разнообразием. Каждый день они занимались одним и тем же: пилили дрова, собирали грибы, ловили рыбу, а если с кем-нибудь сражались, то всегда выходили победителями. Автору, да будет мне позволительна некоторая критика, не хватило сообразительности хоть пару строк написать о том, что ОНИ вообще из себя представляют. Я почему-то воображал их в образе маленьких гномов, бегающих между гигантскими деревьями и неуклюже махающих своими громоздкими мечами. Был, впрочем, в сказке один момент, вызвавший во мне некий интерес и даже озабоченность. На семьдесят пятой странице читаем следующий текст:

«Как-то уже вечером, когда солнце зашло, они сели играть в карты. Грувр постоянно проигрывал и от этого плакал. Потом часы пробили двенадцать ночи. Оттуда вылезла маленькая кукушка и прокуковала двенадцать раз.

— Достаньте мне кукушку, я хочу на нее поглядеть, — сказал Грувр, — пусть она постоянно кукует.

— Сейчас я ее достану, — сказал Лектувр.

Лектувр залез на табуретку и попытался снять часы, но они упали и сломались. Тогда время остановилось. Грувр хотел что-то сказать, но не мог. Никто из них не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Потому что время остановилось. Потом пришел волшебник Маклин и наладил время.

— Зачем вы сломали часы? — сказал волшебник Маклин.

— Это я нечаянно, — сказал Лектувр.

— Теперь каждую ночь в двенадцать часов время будет останавливаться. До тех пор, пока я не разрешу ему идти снова. Это будет вам в наказание, — сказал волшебник Маклин.

Они опечалились…»

Конец цитаты. Я глубоко разделяю печаль хренувров, поверьте, потому что каждую ночь испытываю то же самое. Наконец-то эти два сумасшествия соприкоснулись в общей точке. Но увы, это маленькое открытие не привело ни к дальнейшему осмыслению, ни даже к проблеску какого-то понимания происходящего. Абсолютно все: то, что творится внутри, то, что снаружи, а заодно и то, что на страницах этой бредовой сказки в один момент вдруг стало казаться чьим-то глупым и жестоким розыгрышем. Возникало почти болезненное предчувствие, что вот-вот опустится огромный занавес, из-за кулис выйдут улыбающиеся актеры и скажут: «Извините, мистер Айрлэнд, мы просто репетировали перед вами спектакль. Простите, если это доставило вам некоторое неудобство. Теперь вы можете спать спокойно.». Я даже вообразил себе эту картину в деталях: вот выходят на сцену Голбинс и Миссис Хофрайт, снимают свои маски, именуемые лицами, и я, к изумлению, вижу совсем других людей. Кланяются и уходят. Потом из-за кулис появляются свинья, медведь, бегемот, волк, рысь и кот. Снимают маски, нелепые одежды. Кланяются и уходят. Представление закончено. Раздаются громкие аплодисменты. И я обнаруживаю себя в огромном зале среди толпы зрителей…

Увы! Мечты лишь разжигали жажду покоя, но не утоляли ее. Я тщетно вслушивался в глубину и тишину мироздания, все еще надеясь, что чей-нибудь слабый голос даст мне какую-то подсказку. Но еще раз — увы! До моего слуха доносились лишь звуки, исходящие от постукивания далекого молотка: Грум уже стеклил окна, заглаживая следы моего неистовства. Я повертел в руках старинную книгу, еще раз прощупал взором ее потемневшие от веков страницы, поворачивал их под разным углом зрения, думая все-таки отыскать некий таинственный смысл к пониманию этой бессмыслицы. Все бесполезно. Простая дряхлая книга, простой кожаный переплет. Легче, наверное, увидеть крупицы золота в куске обыкновенной грязи.

Поняв столь очевидную истину, я спустился на нижний этаж и без лишних раздумий бросил фолиант на съедение своему прожорливому камину, куда совсем недавно отправил портреты. Дочитать до конца эту феерию с неподражаемым и непредсказуемым сюжетом у меня так и не хватило терпения. Потом вновь уселся в кресло, обхватил голову руками и надолго онемевшим, бесчувственным взором уставился в стену напротив, где на гобеленах был нарисован охотник с аркебузой, преследующий убегающую лань. Охотник уже прицелился, чтобы произвести выстрел и, казалось, одно-два мгновения — раздастся залп, лань падет, а ее преследователь победоносно вскинет свою аркебузу и, сотрясая ее рукой, издаст торжествующий возглас. Но художник решил запечатлеть свою картину именно за эти два мгновения до смерти лани, навеки даруя ей жизнь и навеки лишая охотника столь близкого триумфа. А зрители картины вынуждены постоянно испытывать напряжение этого момента: то им передается страстный азарт охотника, то страх загоняемой лани. Картина, мертвая красками, была жива передаваемыми ею чувствами.

– Извините, сэр… — я услышал грубоватый голос своего привратника и очнулся.

– В чем дело, Хортс?

– Пришел опять этот… юродивый Чарли. Просит, наглец, аудиенции. Что прикажете: гнать в шею или…

Я даже подскочил с кресла:

– Ага! Он принес портреты! Немедленно зови его сюда! Сейчас я вытрясу его из собственной шкуры, но допытаюсь, где он их, черт побери, достает!

Хортс кивнул и удалился. Во мне тем временем пробуждался голодный зверь. Я готов был придушить этого оборванца собственными руками, если он не сознается, кто на самом деле пишет эти картины, и что за чудовищная сила в них сокрыта. Вот черт! Он словно чувствует тот момент, когда ему необходимо появиться! Я посажу его в горящий камин! Я прикажу его пытать! Надену эти «шедевры» на его собственную голову!

Но вот что странно…

Ничего подобного на самом деле не произошло. Да, Чарли вновь появился с большим саквояжем, вновь стал убеждать меня купить за смехотворную сумму полотна «гениального» мастера. По-моему, он сегодня даже был по приличней одет. На какой-то помойке нашел себе новую шляпу без дыр и утепленные крестьянские сапоги. Я посмотрел на портреты, потом приказал Голбинсу отсчитать бродяге определенное количество шиллингов и повесить картины на их прежнее место, то есть в гостиную.

Лишь много позже, когда Чарли удалился, я, кажется, сообразил в чем дело. В его присутствии я находился как бы под внушением чужой воли. Мной словно манипулировали. И вот результат: свинья, волк, бегемот, медведь, рысь и плешивый кот — вся эта незаурядная компания снова смотрела на меня с полотен своими нарисованными глазами. Борьба как с самими зверями, так и с их образами была заведомо бессмысленной и обреченной. Я тяжко-тяжко вздохнул.

Стрелки на часах неустанно скользили по циферблату, все настойчивей напоминая мне, что день — лишь светлый призрак следующей за ним суровой ночи. Меня снова начинало трясти и прошибать в пот. Я готов был выть и рвать на себе одежду, не понимая главного: что мне делать? Куда бежать? Я уже начал всерьез мечтать о спокойной, тихой могиле — вот, пожалуй, самое надежное убежище из всех сущих в мире и вне мира.

Могила… покой… бесстрастие… Эти три слова я шептал сейчас с тем же наслаждением, как раньше произносил: «любовь, жизнь, счастье». Перевернулось абсолютно все: в душе, в голове, в оценке окружающих вещей. Я вдруг подумал (причем, без малейшей тени иронии!), а может, я уже давно умер и нахожусь в аду?.. Неплохая версия. Но хоть убей, как ни тужился, не мог вспомнить ни одной религии, где бы ад представлялся в таком странном виде.

Нет уж, лучше оставить традиционную версию: сумасшествие. Она и звучит приятней и выглядит проще.

Раздался голос дворецкого:

– Сэр, подойдите, пожалуйста, сюда.

– В чем дело, Голбинс? — я нехотя приблизился.

– Взгляните, сэр, — он указал рукою на камин.

Скажу прямо: чудеса уже давно потеряли способность меня удивлять, но иногда хоть развлекали. Дело в том, что книга, которую я бросил сюда полчаса назад, не горела… То есть, вообще не горела. Она валялась совершенно невредимой в самом пеклище камина, а распаленные языки пламени обвивали ее со всех сторон, но не в силах были переварить ни единой страницы.

Странно…

И странным мне показался не тот факт, что книга не горит. Мистика уже стала такой же обыденностью в моей жизни, как вода, еда, воздух и все остальное. Непонятно было другое: почему эта глупая сказка (раз он ее так оберегает) для Маклина является ценностью еще большей, чем портреты его возлюбленных зверей? Что в ней такого? Может, все-таки стоит набраться терпения и дочитать ее до конца? Ведь должен же быть какой-то ответ!

Я взял щипцы и осторожно, впервые боясь нарушить ненавистное мне колдовство, извлек фолиант из пламени камина. На нем даже не было ни единого опаленного места. Говорят, в первые века христианства Евангелие вот также пытались уничтожить огнем, но оно оставалось невредимым. Но чтобы назвать только что прочитанный бред неким религиозным писанием… сперва надо было б уж откровенно свихнуться.

Я с трудом отыскал ту страницу, где закончил чтение. Опять замельтешили перед глазами мувры, стувры, саувры, злые и добрые драконы, заяц, который постоянно ходил на день рожденья к кролику — примерно раз в два-три листа, а также лешие, гномы, тролли, эльфы, живущие в «далеких лесах». Одни были «глупыми», другие «умными», третьи «хитрыми». Они то ссорились, то мирились, то ходили друг к другу в гости. Каждые десять страниц случался какой-нибудь праздник, по поводу чего пекли великолепный торт, а из-за последнего куска вечно дрались. И так бесконечная околесица, лишенная смысла, содержания и вразумительного сюжета. Сам черт сочинял эту чертову фабулу, причем, в то же время другой рукой мутил воду в каком-то прорубе.

Но погодите разочарованно зевать. Чем больше я приближался к последней странице, тем больше чувствовал, что, кажется, начинаю что-то соображать. А в завершении сказки я уже вцепился в книгу мертвой хваткой, с жадностью проглатывая каждое слово. Нет, это пока еще не было полным осмыслением происходящего, но…

Впрочем, судите сами. Вот как заканчивается сказка:

«Лектувр сказал:

— За горой опять живет дракон, пойдемте, сразимся с ним…»

Вставлю слово: я уже не помню, какой это по счету дракон — пятнадцатый или семнадцатый. Их все время уничтожают, но они нарождаются как грибы.

«— А он хочет сражаться? — сказал Мувр.

— Да, он хочет сражаться, — сказал Лектувр.

— Тогда пойдем, мы его одолеем, — сказал Мувр.

Они взяли длинные мечи в одну руку, а в другой руке каждый из них держал кинжал, чтобы им легче было одолеть дракона. По пути они встретили кусты с ягодой и всю съели. Это придало им сил и решимости. Они пришли за гору.

— Выходи, дракон, — сказал Кхнувр.

— Выхожу, — сказал дракон и вышел.

Он вышел из пещеры, в которой жил, и начал пускать в них огонь. Бой шел несколько часов, и каждый бился отважно. Дракон начал сильно уставать, а головы его опускались все ниже и ниже. Лектувр отрубил одну голову. Она со звоном покатилась по земле и высунула язык. Саувр отрубил еще одну голову. А Кхнувр был молодец, он взмахнул мечом и отрубил сразу четыре головы. И у дракона остались всего двадцать две головы. Дракон испугался и сказал:

— Я заключу с вами мир, только не рубите у меня больше головы. Потому что они больше не отрастут.

— А ты не будешь больше драться? — сказал Грувр.

— Нет, не буду, — сказал дракон.

— Тогда иди спи, — сказал Грувр.

Дракон пошел спать, а они вернулись домой целые и невредимые. Сегодня у них был праздник, так как они вышли победителями в большом бою. Грувр испек пироги с капустой, которые все любили. И они сели пить чай. Каждый рассказывал, как он доблестно сражался.

— Но ведь мы его не до конца победили, — сказал Саувр.

— Не до конца, — сказал Стувр, — но в следующий раз мы отрубим ему все головы, и он умрет.

Потом Стувр сел читать книгу, а все остальные сели играть в карты. Было еще десять часов вечера, и через два часа время должно было остановиться. Они злились на волшебника Маклина за то, что он каждую ночь останавливал время, но сделать ничего не могли. Они играли в карты.

— Интересная книга? — сказал Лектувр.

— Интересная, — сказал Стувр, — я ее почти дочитал.

— А что ты там вычитал интересного? — сказал Лектувр и вытянул шею в сторону книги.

— Одно очень важное слово, — сказал Стувр.

Они бросили играть в карты и все вместе начали кричать:

— Скажи! Скажи! Какое слово?

— «Господа», — сказал Стувр.

— А что оно означает? — сказал Мувр.

Стувр сказал:

— Это когда один дворянин уважительно обращается к другому, он называет его «господин». Жадного кролика нельзя называть «господином», потому что он жадный!

— А давайте тоже будем называть друг друга господами! — сказал Кхнувр.

— Давайте, — сказал Стувр, — я согласен. Только жадного кролика нельзя так называть, и глупого зайца тоже.

— Господа, у меня возникла отличная идея! — сказал Лектувр. — А почему бы нам не сразиться с этим волшебником Маклиным?

— Но ведь он же волшебник, — громко сказал Грувр, — его трудно одолеть!

— Послушайте, господа, — сказал Кхнувр, — он злой волшебник, он останавливает время. Но если мы победили дракона, то победим и его. У нас есть мечи и кинжалы. Еще и дубина.

— Это отличная идея, господа, — сказал Саувр.

— Идемте на бой! Идемте! Идемте! — кричали все.

Они взяли мечи и кинжалы и пошли в лес, где жил волшебник Маклин. Они окружили его жилище и стали кричать:

— Выходи! Выходи, злой волшебник!

Волшебник Маклин вышел и сказал:

— Зачем вы пришли?

— Мы хотим сразиться с тобой! — сказал Лектувр.

Они вытащили свои мечи и пошли на него, но волшебник Маклин сделал так, что их мечи превратились в гнилые палки.

— Ах вы злые! Вы возмутились против меня! Вы за это поплатитесь! Вы даже не знаете, что я с вами сделаю! Я превращу вас в зверей!

Они дрожали от страха.

— Ты, Мувр, всегда был грязнулей, поэтому превратишься в свинью!

И он превратился в свинью.

— Ты, Стувр, силен как медведь, в медведя и превратишься!

И он превратился в медведя.

— Ты, Грувр, неповоротлив, поэтому быть тебе бегемотом!

И он превратился в бегемота.

— Ты, Кхнувр, верткий как волк. Быть тебе волком.

И он стал волком.

— Ты, Саувр, всегда отличался ловкостью, ты быстро бегал. Будешь рысью.

И он превратился в рысь.

— Ну а для тебя, Лектувр, так как ты первый возмутился против меня, самое страшное наказание. Ты превратишься в маленького плешивого кота, а вместо одежды будешь носить лохмотья.

И он стал котом.

— А теперь брысь от меня, паршивые звери! — закричал волшебник Маклин.

Но они глядели на него злыми глазами.

— Мы теперь стали хищными зверями, господа! — сказал Саувр, он был в образе рыси. — Тем хуже для него, мы сейчас его растерзаем!

И они кинулись на волшебника Маклина, чтобы его растерзать.

— Ах вы, злые звери! — закричал волшебник Маклин. — Вы никак не смиритесь! Вам мало этого наказания?! Я посажу вас в железные клетки! Нет — я обращу вас в неподвижные скульптуры! Даже еще хуже: я вас заставлю жить в портретах! Вы будете просто нарисованы красками на холсте!

Они сильно испугались, а волшебник Маклин сказал:

— Мой отец построил замок и назвал его Менлаувер. Я там повешу ваши портреты вместо украшений!

— Неужели наше наказание так велико? — сказал Мувр, он был в образе свиньи.

— Ладно, — сказал волшебник Маклин, — я сделаю вам одну милость. Один раз в сутки, когда время на часах будет останавливаться, я позволю вам на некоторое время вылазить из своих портретов, чтобы немного погулять. Но не более.

Они сильно опечалились.

— Но мы ведь теперь звери, — сказал кот Лектувр, — мы должны питаться свежим мясом. А здесь, в нашей сказке, нет настоящего мяса. Потому что все вокруг сказочное.

— Пускай голод будет вам наказанием! — сказал волшебник Маклин.

— Но мы этого не вынесем, сжалься над нами! — сказал Грувр, он был бегемотом.

Маклин был добрым волшебником, он сжалился и сказал:

— Вам будет что есть, но не всегда. У нашей сказки есть Дверь. Кто войдет в эту Дверь, тот станет вашим гостем, и уже никогда не сможет покинуть сказку без позволения меня или моего отца. Пусть он будет вам пищей. Но больших милостей от меня не ждите!

Он три раза хлопнул в ладоши. И не было больше ни Мувра, ни Стувра, ни Грувра, ни Кхнувра, ни Саувра, ни Лектувра. На земле лежали шесть портретов с изображениями зверей. Волшебник Маклин взял их себе в замок.

На этом сказка заканчивается. Она была написана 6-го мая 1279 года.»

Я закрыл последнюю страницу. И теперь потрепанная кожаная обложка стала стеной, отгораживающей мой взор от этого словесного мира, где глупость соперничает с безумием. Да будет мне простительна некоторая циничность, но думаю, если эту сказку почитать на ночь какому-нибудь ребенку (ведь, вероятно, для них она и предназначена), несчастный малыш с округлевшими глазами еще долго будет лежать, и уж точно не уснет. Я резко выдохнул из себя накопившийся внутри словесный смрад и швырнул книгу в сторону. Перед глазами еще долгое время плясали невнятные образы мувров с длинными мечами, драконов с отрубленными головами, вся моя фантазия была завалена пирогами с капустой, по ее просторам бегали глупые зайцы и злые кролики.

Я много раз тряс головой, отгоняя навязчивые наваждения, и надо же — помогало! Затем открыл дверцу своего стола, где хранилась всякого рода мелочь, достал оттуда трубку, набил ее табаком и, не прибегая к надоевшим чудесам, сотворил маленький огонек с помощью простых спичек.

Затянулся… и с некоторым успокоением наблюдал, как из меня один за другим вылетают джины, сотканные из дыма. В детстве я их назвал дымовыми. Джины жили недолго и через несколько секунд, едва почуяв свободу, рассеивались в воздухе. Вообще-то я не курильщик и прибегаю к трубке в крайне редких случаях: либо по поводу великого торжества, либо наоборот — по причине глубокого несчастья. Ну, может, еще иногда за компанию с друзьями. А сейчас, как никогда раньше, ощущалась острая потребность пустить в голову какой-нибудь дурман — быть может, в замен дурмана там уже находящегося. Я делал одну затяжку за другой, пока не начала одолевать тошнота.

Не знаю, какие выводы из прочитанного сумели сделать терпеливые аналитики моих записей, лично я — никаких. Новая еще более экзотичная версия того, что я, оказывается, нахожусь в придуманной Маклиным сказке, не способна была меня ни позабавить, ни удивить, ни ободрить, ни огорчить. Она не давала ответа на главный вопрос: что теперь делать? Да черт побери! Я теперь готов поверить во что угодно: даже в то, что все происходит где-нибудь на Луне или на Марсе, если бы одновременно с тем мог знать ответ на самый больной вопрос: ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ?

Тишина мертвых комнат давила на слух. Каменные своды замка чем-то походили на огромный панцирь давно умершей гигантской черепахи, внутренность которой за много веков полностью разложилась. А люди понастроили здесь этажей и перегородок, украсили стены коврами и мебелью, назвали это своим жилищем. Где-то сонливо тикали настенные часы, доносились невнятные голоса слуг.

Я вдруг понял, что очень-очень устал…

* * *

Сказать откровенно, меня все сильнее утомляет эта писанина. Стала больше одолевать апатия, поскрипывание ленивого пера действует на нервы. Запах чернил почему-то вызывает тошноту: душевную и телесную. На столе небрежной стопкой лежит множество исчерканных халдейским почерком листов. Все гнусно, мерзко и противно… Хочется попросту плюнуть, поставить последнюю точку и просто выкинуть эти листы в архивы времени — пускай потомки сами разбираются, что к чему, если это занятие покажется им забавным. Впрочем, глупо почти уже вылепив скульптуру, не довершить ее главных деталей. Если я сейчас прерву рассказ, он будет лишен самого главного — собственного смысла. Разумеется, в данный момент, когда эти корявые строки вылазят из-под моего пера, я уже знаю все, что со мной должно произойти в дальнейшем: все события до настоящей минуты, и даже те, что произойдут после. Я превратился в собственного летописца, развернувшего перед взором рулетку времени и, творя данное повествование, желаю как бы заставить ушедшее время вновь всколыхнуться. Пытаюсь воскресить прошлое, чтобы было чем поразвлечь обитателей будущего.

Ну что ж, милостивые государи и государыни, если вам действительно интересно, чем же заканчивается театр абсурда, поставленный на сцене Менлаувера по пьесе барона Маклина, то извольте. Только умоляю вас, избавьте меня от тяжкой обязанности излагать в дальнейшем все по порядку. Я буду выражаться кратко, заостряя внимание лишь на сути дела.

Этой ночью я опять пытался прятаться в лесу. Забрел черти куда и залез на самое высокое дерево. Причем, залезая, обрубал топором нижние ветви, чтобы эти твари не смогли меня достать. Звери нашли мое убежище примерно через полчаса после полуночи. Рысь без труда вскарабкалась по стволу и зубами скинула меня вниз. Еще помню ее издевательский возглас: «Он опять играет с нами в прятки, господа!».

Съели меня быстро.

На следующий день я взял билет на пароход и отплыл в Америку. Но звери переплыли часть океана и растерзали меня прямо на палубе. Моряки и другие пассажиры, все обратившиеся в гипс, безучастно смотрели на брызги крови и куски разорванного человеческого мяса. В ту ночь мои вопли услышала вся Атлантика.

А у моей психики приходил конец всякому терпению. Я каждый раз просыпался в залитой потом постели, в проклятом Менлаувере и каждый раз уже начал хвататься за пистолет, приставляя его к виску. Время словно замкнулось в какую-то мертвую петлю и постоянно возвращало меня в исходную точку, создавая эффект зацикленной смерти.

На следующий день после неудачного отплытия в Новый Свет я, наконец, понял, что все бестолку, и решил покончить собой. Без участия зверей. Самостоятельно.

От этого решения на какое-то время даже полегчало на душе. Помнится, к обеду выпил бутылки две вина, попрощался с миром, с солнцем, с голубым небом, потом обнял миссис Хофрайт и даже пожал руку Голбинсу. Казалось бы, вот она — развязка! Но мой суицид, постоянно откладываемый на самый крайний случай, увы, привел к шоку еще большему, чем тот, в котором я находился.

СМЕРТИ, оказывается, НЕ БЫЛО…

Не помню, может ее вообще не было никогда? Но, если мне не изменяет память, люди иногда умирают и их хоронят на кладбищах. Правда это или нет, сообразить теперь сложно, как впрочем, сложно сообразить что-либо.

Я поднялся на одну из башен замка, там — открытое окно, а главное — высота, достаточная, чтобы мир разлетелся от тебя вдребезги. Хотелось разом оборвать все ниточки жизни, как поступила бы марионетка, не желающая, чтобы ей больше манипулировали. И я прыгнул…

Чувствовал падение и ощущение мимолетной свободы…

Потом резкий удар…

Невероятно, но я остался жив! Отделался легкими ушибами и поковылял дальше!

Вторая попытка свести счеты с жизнью выглядела уж совсем вызывающе по отношению к законам здравомыслия. Ситуация выглядела следующим образом: я висел в туго затянутой вокруг шеи петле, мои ноги покачивались в нескольких дюймах от пола. Было трудно дышать, в глазах стояли сумерки. Но я не умирал!

Для полного букета я решил провести еще два эксперимента со своей жизнью. Сначала всадил себе в горло нож, потом пробовал застрелиться, пустив пулю в висок. В том и в другом случае было много крови и криков. И чего же я добился? Только изуродовал свой облик и окончательно осознал, что увы, обречен на бессмертие…

Кажется, это полный тупик… В душе образовался идеальный вакуум. Оттуда уже выкачано все, что возможно: мысли, чувства, желания и само понятие личности. Одна пустота: мрачная, как ночь, и холодная, как светила в этой ночи. Если во мне еще осталось что-то человеческое, так это только внешний облик. Впрочем, и тот начал деградировать до образа обыкновенного привидения. Наблюдая за собой в зеркало, я видел как лицо, словно проказой, покрывается мертвецкой бледностью. Волосы изо дня в день, как из года в год, покрываются старческим инеем. Глаза обрамляли темные круги. Мне часто приходилось смотреть на покойников: многие из них и то живее выглядели.

Волею ли Провидения, а может волею слепого, глупого, не отвечающего за свои поступки, случая, я оказался маленькой подопытной инфузорией в чьем-то глобальном эксперименте. Меня вытащили пинцетом из человеческого бытия, положили под стеклышко микроскопа, принялись поливать кислотой, бить током, изучая мою реакцию. Я наивно пытаюсь бежать, но меня опять хватают пинцетом и ложат на прежнее место, еще и удивляются: чего эта инфузория все время куда-то уползает?

Подсознательно я понимал одно: пока ТЕМ, кто, как говорят, обитают на вершине Олимпа — пока ИМ не надоест развлекаться моими мучениями, пока ИМ это не наскучит и пока ОНИ не найдут себе нового увеселения — до тех самых пор я обречен. И обречен безнадежно. Да, я уже давно не являюсь ортодоксальным атеистом. Между прочим, я много молился. Причем, всем богам всех религий, какие только мог вспомнить, внутренне недоумевая, которому из них я мог встать поперек пути. Мои молитвы, пробегая весь спектр религиозного настроения (от пламенных воззваний к небу до полуосмысленного, тупого бормотания), исходили из моих уст до тех пор, пока не иссяк их источник. И, когда я понял, что все бестолку, то принялся ругать всех богов, которым только что поклонялся, за их жестокосердие.

Увы, кажется, боги находились слишком далеко от моего ничтожества, чтобы обращать на меня хоть какое-то внимание…

…не помню, сколько еще дней и ночей прошли в беспросветной агонии, я уже перестал их различать: дни и ночи, свет и тьму, землю и небо…

Уже само время должно было утомиться, непрестанно отсчитывая минуты и секунды моих мучений. Боги стали бы уже зевать от скуки, каждую ночь наблюдая одну и ту же кровавую драму.

И вот, наконец, близилась развязка…

…от скуки богов и усталости времени.

Для меня она наступила столь неожиданно, что даже теперь трудно сообразить, было ли то делом капризного случая, или же чья-то навязчивая воля заставила меня свернуть на ту тропу: дорогу спасения и одновременно с тем дорогу окончательной погибели.

Кажется, шли послеобеденные часы. Сверху было нечто, похожее на небо, откуда светило что-то напоминающее солнце. Я бесцельно брел по лесу, вокруг — тени деревьев, трава, издающая траурное шуршание. И еще ненавистное слуху пение птиц.

Тропа возникла внезапно. Затерянная в высоких зарослях она темной змеей ползла в неизвестную мне сторону леса. И я свернул на нее только потому, что мне было все равно, куда идти. Потом почувствовался запах… неприятный, отталкивающий запах: смесь лесных ароматов с чем-то… мертвецким, что ли? Уже через минуту я оказался на старом заброшенном кладбище.

Ага, кажется что-то припоминаю… миссис Хофрайт мне как-то сказывала, что недалеко от Менлаувера есть нечто вроде династического кладбища всех владельцев замка. Среди прочих могил здесь, возможно, находится и могила самого Маклина. Я должен был окончательно удостовериться, что существование этого человека не является легендой. И пристально стал вглядываться в каждое надгробие.

Вот он! Перевернутый вверх ногами католический крест! Воткнутый в отсыревшую землю и слегка покосившийся от веяния разных столетий. На нем находилась маленькая, отлитая из чистого золота, пластинка с гравированной надписью: «здесь похоронен барон Эдуард Маклин, основатель замка (1269 — 1308)».

Хоть сквозь века, но все же мы с ним встретились. Некоторое время я просто стоял, повторяя про себя его имя:

«Маклин», — первый раз это слово вызвало лишь усталость.

«Маклин», — теперь уже встревожило. Начало ворошить мутную жижу памяти.

«Маклин!», — вдруг привело в ярость.

– Маклин! Маклин! Проклятый барон Маклин!!

Тут я взревел от ненависти и жажды мщения. Хотя бы мертвому, но — мщения! Сейчас! Сию минуту! Злой дух бешенства вскружил голову, затемнил дневной свет, и я, выдернув крест из земли, принялся с каким-то остервенением пинать его могилу. Комки затверделого грунта разлетались в разные стороны, словно брызги моего неистовства. Хотелось раскопать его кости, пережечь их в золу и выкинуть в помойное ведро. Хотелось большего: воскресить его из мертвых, чтобы задушить своими руками, затем снова воскресить и снова задушить — столько же раз, сколько его хренувры издевались надо мной! Но увы! Мои возможности были сильно ограничены, и гнев мой не заходил дальше беспомощных терзаний могильной травы.

– Будь ты сотни раз проклят, барон Маклин!! Ради того, чтобы совершить месть, я поверю в существование ада и буду утешаться мыслью, что ты находишься в самом его пеклище! Будь ты навеки проклят!!

Вот тут я и услышал тот самый Голос, который эхом будет звенеть в моих ушах до тех пор, пока перед глазами не погаснет последний свет.

– БУДЬ ЛЮБЕЗЕН, ПОСТАВЬ КРЕСТ НА МЕСТО.

Откуда он исходил? Сверху от богов? Снизу от праха усопшего? А может, хуже всего того, изнутри меня? Тем не менее, я повиновался, взял этот злополучный крест и так же, в перевернутом виде, воткнул его на прежнее место, настороженно ожидая, что произойдет дальше.

– ВОТ ТАК-ТО ЛУЧШЕ… ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ, ЧТО ОСКВЕРНЕНИЕ МОГИЛ ЕСТЬ ВЕЛИКИЙ ГРЕХ, МИСТЕР АЙРЛЭНД. ВПРОЧЕМ, ПОНЯТИЕ «ГРЕХ» ДЛЯ ВАС ЕСЛИ И СУЩЕСТВУЕТ, ТО ТОЛЬКО В ТЕОРЕТИЧЕСКОМ СМЫСЛЕ.

Теперь, кажется, ясно. Голос доносился со всех сторон одновременно, как это бывает, если ты находишься в церкви, где бас священника, отражаясь от сводчатого купола, пронизывает все пространство вокруг. Почему-то все больше росла уверенность, что сие суть не глас Божий, а загробный баритон самого Маклина (если только одно здесь не отождествляется с другим).

– КАК ТЕБЕ ПОНРАВИЛАСЬ СКАЗКА? — вопрос был настолько неожиданным, что я лишь недоумевающее посмотрел на стоящие рядом деревья: может, все-таки кто-нибудь спрятался за ними и просто разыгрывает меня?

– СКАЖИ ЖЕ НАКОНЕЦ, ТЕБЕ ПОНРАВИЛАСЬ СКАЗКА?

Не знаю, который из чертей дернул меня за язык, но я почему-то ответил:

– Да.

И тут случилось странное. Голос, словно забыв о моем существовании, начал бредить сам с собой, как это делает выживший из ума старик:

– ЭХ, ЛЕКТУВР, ЛЕКТУВР… ТЫ БЫЛ КОГДА-ТО НАШИМ ЛЮБИМЦЕМ, НО ТЫ ПЕРВЫМ ВОЗМУТИЛСЯ ПРОТИВ МОЕГО СЫНА. И ЧТО НАМ ОСТАВАЛОСЬ ДЕЛАТЬ, КАК НЕ ПОДВЕРГНУТЬ ТЕБЯ ВЕЧНОМУ НАКАЗАНИЮ? ГРУВР, ТЫ ПЕК ОТЛИЧНЫЕ ПИРОГИ С КАПУСТОЙ И НЕ УГОСТИЛ НИ ОДНИМ ИЗ НИХ ДОБРОГО ВОЛШЕБНИКА! А ПОМНИТЕ, КАК ВЫ ДОБЛЕСТНО СРАЖАЛИСЬ С ДРАКОНОМ, И КАК МОЙ СЫН ПОМОГАЛ ВАМ В ЭТОМ? ЗАЧЕМ ЖЕ ВАМ НАДО БЫЛО ВОЕВАТЬ С НИМ?..

Шизофреник! Я вдруг вспомнил, с кем вообще имею дело. Вот только вопрос: на каком языке с ним надо разговаривать, чтобы хотя бы понять друг друга? Мне вдруг пришла в голову одна безумная идея: а что, если прикинуться дурачком? Взять сейчас, сесть на могилу, обхватить голову руками и сделать вид, что я тоже оплакиваю грехопадение хренувров, а потом, как бы между делом, напомнить ему, мол я-то здесь ни при чем, я-то не возмущался против него…

Но он опередил меня, задав собственный вопрос:

– СКАЖИ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, А ЧТО ТЕБЕ БОЛЬШЕ ВСЕГО ПОНРАВИЛОСЬ В ЭТОЙ СКАЗКЕ? ПРИНЕСИ-КА ЕЕ МНЕ НА МОГИЛКУ, ДАВАЙ ПОЧИТАЕМ ЕЩЕ РАЗ ВМЕСТЕ!

Он что… ДУРАК в глобальном смысле этого слова? Изумляясь над одним, я не упускал из виду другого: от моего слуха не ускользнул тот странный, почти доброжелательный тон, с которым обращался ко мне таинственный Голос. Возникало ощущение, что он вовсе не питает ко мне зла, а просто ведет непринужденную беседу. И тут я впервые решился задать конкретный вопрос:

– Ты что, на самом деле и есть тот барон Маклин?

– ДЛЯ ВСЕХ — ДА, ДЛЯ ТЕБЯ — НЕТ.

Мне сложно было постичь философию выжившего из собственных мозгов маразматика, поэтому я переспросил:

– Не понял, что это значит?

– ТЫ ВЕДЬ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, НАСКОЛЬКО МНЕ ИЗВЕСТНО, УБЕЖДЕННЫЙ И БЕЗНАДЕЖНЫЙ МАТЕРИАЛИСТ? НЕ ПРИЗНАЕШЬ НИ БОГА, НИ ДЬЯВОЛА, НИ КОВАРНЫХ МАГОВ, НИ ДОБРЫХ ВОЛШЕБНИКОВ. НЕ ВЕРИШЬ ТАКЖЕ В ДУШИ УСОПШИХ И ЗАГРОБНУЮ ЖИЗНЬ. ОТСЮДА ДЕЛАЕМ ВЫВОД: ДЛЯ ТЕБЯ МЕНЯ ПРОСТО НЕ СУЩЕСТВУЕТ. Я ЛИШЬ ТВОЯ ИЛЛЮЗИЯ, УТЕШАЙСЯ ЭТОЙ МЫСЛЬЮ…

Издевается?.. Или просто бредит?

– Каждую ночь меня съедают твои проклятые звери…

– ЗНАЮ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, ЗНАЮ.

Он говорил об этом с таким непринужденным спокойствием, будто я ему сообщил, что меня каждую ночь мучает обыкновенная бессонница.

– Но почему, черт побери?! Почему?!

– ЭТО ПРОИСХОДИТ ПРОСТО ПОТОМУ…

Над кладбищем повисла пауза, которую тут же заполнили шипящие ветра.

– Ты еще здесь?! Отвечай!

– ЭТО ПРОИСХОДИТ ПОТОМУ, ЧТО СКАЗКА ДОЛЖНА ПРОДОЛЖАТЬСЯ. ИНАЧЕ ДУША МОЕГО СЫНА ОБЛЕДЕНЕЕТ ОТ ТОСКИ.

Нет, ну дурак, честное слово! И чего он постоянно вплетает какого-то сына? Я даже не мог на него по-настоящему разгневаться, как нет смысла гневаться на бессознательный ураган, пришедший с моря и натворивший много бед. Я просто не мог воспринимать его как полноценную личность, а как только что упомянутое стихийное бедствие: без чувств, без воли, а главное — без мозгов. Тем не менее, я закричал:

– Ты бесчувственная тварь, барон Маклин! Тебе доставляет удовольствие, когда другие страдают?! Ты хуже всех демонов! Я не знаю, кто ты по своему ремеслу: колдун, ведун или обыкновенный шарлатан. Но ты НЕ человек! И никогда не был человеком!

В унисон моим возгласам принялся завывать поднебесный ветер. Только я так и не понял: либо он меня поддерживал в этом справедливом негодовании, либо наоборот — пытался глушить слова.

– УСПОКОЙСЯ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, ЗАЧЕМ ТАК КРИЧАТЬ? Я И ТАК ТЕБЯ ХОРОШО СЛЫШУ. МЫ ВЕДЬ С ТОБОЙ ОБА ФИЛОСОФЫ И ЗНАЕМ, ЧТО СТРАДАНИЯ, РАВНО КАК И РАДОСТИ, МИМОЛЕТНЫ И ВЗДОРНЫ. ВО-ПЕРВЫХ, ПРОШУ ЗАМЕТИТЬ, ТЫ ПРИШЕЛ СЮДА ПО СОБСТВЕННОЙ ВОЛЕ, СИЛОЙ ТЕБЯ НИКТО НЕ ВЛЕК. А ВО-ВТОРЫХ, ТЕБЯ ВЕДЬ ПРЕДУПРЕЖДАЛИ НЕ ОТКРЫВАТЬ ДВЕРЬ В СТАРЫЙ ЗАБРОШЕННЫЙ ЧУЛАН? ТАК?

– Но в чем?! В чем?! В ЧЕМ моя вина?!

– А В ЧЕМ, СКАЖИ, ВИНА ТЕХ МНОГИХ ТЫСЯЧ ЛЮДЕЙ, ЧТО ЖИЛИ В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ И ВДРУГ ПОГИБЛИ ОТ ВНЕЗАПНОГО ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ? ИЛИ В ЧЕМ ВИНА НЕРАЗУМНЫХ МЛАДЕНЦЕВ, УМИРАЮЩИХ ОТ ГОЛОДА И МОРА? ТЫ ПРОСТО ПОПАЛ В СИТУАЦИЮ ВЫШЕ ТВОЕГО ПОНИМАНИЯ, КАК ЗАЯЦ ПОПАДАЕТ В ПЕТЛЮ И ВОПИЕТ: «ЗА ЧТО?!»

– Слушай, скажи мне хоть одно: что здесь вообще происходит?

Последовал долгий утомленный вздох, будто вздохнула сама могила. И земля слегка покачнулась под ногами.

– ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ…

– Ну снизойди же до моего неразумия! Объясни, каким именем называется тот бред, в котором я нахожусь?! — я терял самообладание и снова начал кричать.

Голос на какое-то время исчез, словно зыбкая мистификация развеялась, потеряв свои чары. Я уже приготовился расхохотаться, расценивая все произошедшее, как очередную выходку моих сугубо личных галлюцинаций. Но воздух вновь вздрогнул:

– ХОРОШО, МИСТЕР АЙРЛЭНД, СЛУШАЙ ВНИМАТЕЛЬНО И ДЕЛАЙ ВЫВОДЫ. ТЫ БЫЛ ПРАВ В ОДНОМ, СКАЗАВ, ЧТО Я УЖЕ НЕ ЧЕЛОВЕК. ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ Я ПЕРЕСТАЛ ИМ БЫТЬ, НО ПРЕЖДЕ Я ПЕРЕЧИТАЛ И ТЩАТЕЛЬНО ПРОАНАЛИЗИРОВАЛ ОГРОМНОЕ КОЛИЧЕСТВО КНИГ ПО МАГИИ И КОЛДОВСТВУ. Я ПОСТИГАЛ ЭТУ НАУКУ ДЮЙМ ЗА ДЮЙМОМ, ПО МАЛЕНЬКИМ КРОХАМ СОБИРАЯ В СВОЙ МОЗГ ТЕ ЗНАНИЯ, ЧТО СОКРЫТЫ ОТ МНОГИХ СМЕРТНЫХ. ТЕБЕ, НАВЕРНОЕ, ЛЮБОПЫТНО БУДЕТ УЗНАТЬ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, ЧТО КОГДА-ТО Я БЫЛ ТАКИМ ЖЕ МАТЕРИАЛИСТОМ, КАК И ТЫ. Я НЕ ВЕРИЛ НИ ВО ЧТО АБСОЛЮТНО, КРОМЕ ТОГО, ЧТО ТОЛЬКО ВИДЕЛ ПЕРЕД СВОИМИ ГЛАЗАМИ. И ВОТ, ДЕЛАЯ ВЫЗОВ СОБСТВЕННЫМ УБЕЖДЕНИЯМ И ЕСТЕСТВЕННЫМ ЗАКОНАМ, Я ДОЛГИЕ ДНИ И НОЧИ ПРОВОДИЛ ЭКСПЕРИМЕНТ ЗА ЭКСПЕРИМЕНТОМ, ЖЕЛАЯ СИЛОЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА ВТОРГНУТЬСЯ В ПРИВЫЧНЫЙ ПОРЯДОК ВЕЩЕЙ. И ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ, У МЕНЯ ЭТО НАЧАЛО ПОЛУЧАТЬСЯ…

– Поздравляю, — сказал я, терпеливо выслушивая всю эту ахинею.

– Я СТАЛ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫМ КОЛДУНОМ, МИСТЕР АЙРЛЭНД…

– Еще раз поздравляю. Но при чем здесь я?!

– УСПОКОЙСЯ… ЗНАЕШЬ, В ЧЕМ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ СИЛА МАГОВ? ОНИ ТВОРЯТ СЛОВОМ… ОДНИМ ТОЛЬКО СЛОВОМ! ОНИ ВТОРГАЮТСЯ В УПОРЯДОЧНЫЙ ХОД ВЕЩЕЙ И СОБЫТИЙ, КРУШАТ ЗАКОНЫ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ, СТАНОВЯТСЯ СВОЕГО РОДА ПОЛУБОГАМИ. НО СВМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ ТО, ЧТО НИ ОДИН МАГ НИКОГДА НЕ СОТВОРИЛ ЕЩЕ НИКАКОГО ЧУДА. ЧУДЕС ВООБЩЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ. ТО, ЧТО У ВАС СЧИТАЕТСЯ ЧУДОМ, НА САМОМ ДЕЛЕ… НЕТ, ТЫ ЭТО НЕ ПОЙМЕШЬ…

– Да какая мне, к черту, разница: словом они творят или делом, иль беснованием умелым! — я уже кипел от внутреннего негодования. — Ты мне ответь только одно: при чем здесь я?!

Потом, почувствовав крайнее утомление, я сел на его могилу, обхватил голову руками и стал смотреть куда-то в сторону, где неугомонный ветер застрял между деревьев и пытается расшевелить их стволы. Солнце, купаясь в дымке облаков, перед сном очищало себя от скверны этого мира. Вокруг стоял несколько затверделый и слегка тошнотный запах: смесь лесных ароматов и траурного могильного воздуха. На душе — такая же тошнота, слегка разбавленная бессмысленной для моего сознания философией Маклина.

– ДАВАЙ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, МЫСЛИТЬ ЛОГИЧЕСКИ, И ТЫ, ВОЗМОЖНО, САМ НАЙДЕШЬ ОТВЕТЫ НА СВОИ ВОПРОСЫ.

Словосочетание «мыслить логически» в его устах звучало как издевка над всем человеческим здравомыслием. Но я терпеливо слушал дальше.

– ГЛЯДИ В СУТЬ ПРОБЛЕМЫ, МИСТЕР АЙРЛЭНД. ЕСЛИ НАСТОЯЩИЙ МАГ ГОВОРИТ ДЕРЕВУ: ВЫДЕРНИ СВОИ КОРНИ И ИДИ ПО ЗЕМЛЕ, ОНО ИДЕТ. ЕСЛИ ОН СКАЖЕТ КАМНЮ: ПРЕВРАТИСЬ В МУКУ, ТО КАМЕНЬ ИЗМЕНИТ СВОЮ МОЛЕКУЛЯРНУЮ СТРУКТУРУ И СТАНЕТ НАСТОЯЩЕЙ МУКОЙ. ЕСЛИ ОН СКАЖЕТ НЕБУ: НАКЛОНИСЬ, ОНО ОСЛАБИТ ГРАВИТАЦИЮ ПЛАНЕТЫ И НАКЛОНИТСЯ К ЗЕМЛЕ. МАГИ ВЛИЯЮТ НА ПОВЕДЕНИЕ ФИЗИЧЕСКИХ ЗАКОНОВ, НО НЕ НАРУШАЮТ ИХ. ПОНЯТНО?

Я молчал, закрыв глаза и окунувшись в собственную темноту, чтобы в ней хоть какое-то время отдохнуть от навязчивого кошмара, именуемого жизнью… Ну хорошо, дерево зашагало, камень превратился в муку, небо наклонилось, чего там дальше? Мне нетерпелось, когда он наконец выговорится и произнесет завершающую фразу — может, хотя бы в ней отыщется проблеск какого-то смысла?

– А ТЕПЕРЬ ПОДУМАЙ, ЧТО ПРОИЗОЙДЕТ, ЕСЛИ КАКОЙ-НИБУДЬ МАГ СОЧИНИТ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ?

Я устал думать, честное слово. К тому же сказку про хренувров назвать литературным произведением можно было лишь с очень большой натяжкой. Поэтому ответил:

– Небо вообще упадет на землю и всех нас придавит. Угадал?

– ПЫТАЕШЬСЯ ОСТРИТЬ, МИСТЕР АЙРЛЭНД… А ВЕДЬ ТУТ ДЕЛО ВЕСЬМА СЕРЬЕЗНОЕ. КОГДА-ТО У МЕНЯ БЫЛ МАЛЕНЬКИЙ СЫН, ФИЛИП МАКЛИН, — Голос почему-то дрогнул и стал похож почти что на человеческий, — Я ЕГО ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ЛЮБИЛ, МИСТЕР АЙРЛЭНД… ЕЩЕ С МЛАДЕНЧЕСКИХ ЛЕТ Я ПРИНЯЛСЯ ОБУЧАТЬ ЕГО АЗАМ МАГИИ И ВОЛШЕБСТВА, НАДЕЯСЬ, ЧТО ОН ВЫРАСТЕТ И ПРЕВЗОЙДЕТ МЕНЯ В ЭТОМ ИСКУССТВЕ. УЖЕ В ПЯТИЛЕТНЕМ ВОЗРАСТЕ ОН МОГ ТВОРИТЬ ВЕЛИКИЕ ЧУДЕСА, НЕПОДВЛАСТНЫЕ ДАЖЕ СТАРЦАМ, И ПОДАВАЛ БОЛЬШИЕ НАДЕЖДЫ, — после этих слов мне показалось, что голос тяжело вздохнул. — УВЫ, Я ТАК И НЕ СМОГ ДАРОВАТЬ ЕМУ БЕССМЕРТИЕ. МОЙ СЫН ПОГИБ ПРИ САМЫХ НЕЛЕПЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ… МОЯ ЖЕНА ЧУТЬ НЕ СОШЛА С УМА ОТ ГОРЯ И ВСКОРЕ УМЕРЛА… С ТЕХ САМЫХ ПОР Я НЕ СМЕЛ ГЛЯНУТЬ НИ НА КАКУЮ ДРУГУЮ ЖЕНЩИНУ И НЕ МОГ ДУМАТЬ НИ О КАКОМ ДРУГОМ МАЛЬЧИКЕ…

Я до сих пор не понимал: к чему он мне все это рассказывает? Может, одичал от одиночества за многие века, и ему попросту не с кем поболтать? Ладно, предположим, что мне хотя бы теоретически жаль его жену и сына, но какое это все имеет отношение к моей истории?

– Маклин! Ты мне можешь ясно и доходчиво пояснить: почему меня каждую ночь съедают эти проклятые звери?!

Голос выждал паузу и продолжал:

– ЭТА СКАЗКА, МИСТЕР АЙРЛЭНД, БЫЛА НАПИСАНА НЕ МНОЙ, КАК ТЫ ОШИБОЧНО ПОЛАГАЛ, А МОИМ СЫНОМ В ВОЗРАСТЕ ШЕСТИ ЛЕТ. ВСЕ ПЫШНЫЕ ТИТУЛЫ, О КОТОРЫХ ТЫ ЧИТАЛ НА ПЕРВОЙ СТРАНИЦЕ, ШУТКИ РАДИ Я ЕМУ ПРИСВОИЛ ЕЩЕ С ДЕТСТВА. И ВОТ В ЧЕМ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ ПРОБЛЕМА: ТОГДА, ШЕСТЬ ВЕКОВ НАЗАД, КОГДА МОЙ СЫН СИДЕЛ В СВОЕМ ЛЮБИМОМ ЧУЛАНЕ И СОЧИНЯЛ ЭТУ СКАЗКУ, К СЛОВУ ЗАМЕТИТЬ — ЕДВА НАУЧИВШИСЬ ПИСАТЬ, ЕЩЕ НИ Я, НИ ОН НЕ МОГЛИ ПРЕДПОЛАГАТЬ, ЧТО ТЕМ САМЫМ ОН СОЗДАЕТ МИР СКРЫТОГО ИЗМЕРЕНИЯ — КВАЗИПРОСТРАНСТВЕННУЮ РЕАЛЬНОСТЬ, ГДЕ ПРОИСХОДИТ РАЗБЛОКИРОВКА СВЕРНУТЫХ В СПИРАЛЬ НЕДОСТУПНЫХ НАМ КООРДИНАТ ПРОСТРАНСТВА. ГОВОРЯ ДОСТУПНЫМ ТЕБЕ ЯЗЫКОМ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, СКАЗКА МОЕГО СЫНА ПРЕВРАТИЛАСЬ В НЕКУЮ МИНИАТЮРНУЮ ВСЕЛЕННУЮ. ВОТ, ОДНАКО, КАКУЮ СИЛУ ИМЕЕТ СЛОВО НАСТОЯЩЕГО МАГА, ДАЖЕ ИЗЛОЖЕННОЕ НА БУМАГЕ… И ТЕПЕРЬ ТЫ ДОЛЖЕН НАКОНЕЦ ПОНЯТЬ, ЧТО В ТОТ РОКОВОЙ ДЛЯ ТЕБЯ ДЕНЬ ТЫ НЕ ПРОСТО ОТКРЫЛ ДВЕРЬ В СТАРЫЙ ЗАБРОШЕННЫЙ ЧУЛАН, ЭТО БЫЛА ДВЕРЬ В СКАЗКУ, ТВОРЦОМ КОТОРОЙ (ЕСЛИ УГОДНО — НЕКИМ ЛОКАЛЬНЫМ БОЖЕСТВОМ) ПО ПРАВУ МОЖНО СЧИТАТЬ БАРОНА МАКЛИНА-МЛАДШЕГО.

Роковой для меня день… Я его ясно помнил в мельчайших деталях: тогда, разгоряченный от кагора, я стоял перед злополучной дверью, все никак не решаясь нарушить ее почти трехсотлетний покой. Рядом в вязком хмельном тумане плавала физиономия Томаса, который постоянно бормотал про какое-то привидение и сокровища. Сейчас уж и не знаю, кого винить: собственное слабоволие или его легкомысленное подначивание? Нет, Том в своем невежестве действовал явно незлоумышленно. Но странно: почему он тогда так быстро покинул мой замок, словно… чего-то испугался? Моя память так же отчетливо сохранила те несколько минут, которые я провел внутри самого чулана. Какая там, к черту, сказка! Одна лишь паутина да битые горшки. И еще тошнотный запах плесени… Вот и все «сказочные» персонажи.

– Послушай, Маклин, я провел в том чулане минуты три, не больше. И тут же вышел назад.

Голос снова вздохнул. И дрогнул воздух вокруг. И зыбкой показалась земля.

– А ТЕПЕРЬ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, ГОТОВЬСЯ УСЛЫШАТЬ САМОЕ ДЛЯ ТЕБЯ ГЛАВНОЕ… ДЕЛО В ТОМ, ЧТО ВОЙДЯ В ТОТ ЧУЛАН, ТЫ УЖЕ НИКОГДА ПОСЛЕ ЭТОГО НЕ ВЫХОДИЛ ОБРАТНО. НИКОГДА… И ДО СИХ ПОР НАХОДИШЬСЯ ТАМ.

Я временами начинал забывать, с кем вообще веду беседу. Я уже готов был поверить во что угодно: в души умерших, магов, их злобную магию, в болотных чертей и небесных ангелов. Но в данном случае, если услышанное не было откровенным издевательством, то могло являться продуктом только очень и очень больного ума.

– Черт бы тебя побрал, Маклин! Повторяю: твой провонявшийся чулан я покинул почти сразу же, как только туда вошел! И вернулся к своему другу Тому. Неужели ты думаешь, что все вокруг тоже повыживали из ума?!

Я кричал в воздух, в пустоту… даже не зная, в какую сторону света следует повернуться, чтобы стоять к Нему лицом к лицу. Или Он, как бестелесный дух, вездесущ? Мне на это плевать…

Лишь мягкие порывы ветра слегка остужали перегретые нервы.

– УСПОКОЙСЯ И СЛУШАЙ, ЕСЛИ ТЕБЯ ВООБЩЕ ИНТЕРЕСУЕТ ТА СИТУАЦИЯ, В КОТОРУЮ ТЫ ПОПАЛ… ВЫЙДЯ ИЗ ЧУЛАНА, ТЫ НАХОДИЛСЯ УЖЕ НЕ В ТОМ МИРЕ, ГДЕ ПРОВЕЛ ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ, ТЫ СТАЛ НЕВОЛЬНЫМ ПЛЕННИКОМ СКАЗКИ, В КОТОРОЙ ЖИВЕШЬ И ПО СИЮ МИНУТУ… ВПРОЧЕМ, КАК И ВСЕ ИСКАТЕЛИ ПРИКЛЮЧЕНИЙ, ЧТО БЫЛИ ДО ТЕБЯ.

– Маклин! Ну давай не будем разыгрывать из себя двух идиотов, мы и так на них сильно похожи! Оставь на миг свою схоластику и оглянись вокруг, если тебе это вообще доступно: всюду деревья — настоящие деревья из настоящего мира! Небо! Облака! Солнце! Какая, к чертям, сказка?! Или думаешь, что сможешь заморочить мне мозги своими фокусами с невидимыми голосами? Если в тебе, помимо имбецильного ума, осталось еще хоть что-то человеческое, то умоляю: объясни мне толком, что здесь происходит?

Снова последовал протяжный тяжелый вздох — легкое и вмиг угасшее дуновение незримого ветра. Голос долго не отвечал, а я, воспользовавшись паузой, еще раз попытался сообразить, с кем вообще разговариваю. С могилой? С воздухом? С прахом усопшего? С самим собой?

– ПОСЛУШАЙ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, БАРОНА МАКЛИНА МОЖНО ОБВИНИТЬ В ЧЕМ УГОДНО: В ЖЕСТОКОСТИ, В ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИИ ВЛАСТЬЮ, В ГИБЕЛИ НЕВИННЫХ ЛЮДЕЙ, НО ТОЛЬКО НЕ ВО ЛЖИ. ГОВОРЮ ТЕБЕ КАК ЕСТЬ: НЕБЫЛО БОЛЬШЕ НИКАКОГО ТОМА, НИКАКОЙ МИССИС ХОФРАЙТ, НИ ТВОЕГО ДВОРЕЦКОГО ГОЛБИНСА, НИ ДАЖЕ САМОГО МЕНЛАУВЕРА С ТОЙ САМОЙ МИНУТЫ, КАК ТЫ ОТКРЫЛ ДВЕРЬ В ЭТУ СКАЗКУ. А ВСЕ, ЧТО ТЫ ВИДИШЬ ВОКРУГ: СОЛНЦЕ, НЕБО, ОБЛАКА, ЯКОБЫ СВОИХ СЛУГ И ДРУГИХ ЛЮДЕЙ — ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ПРОЕКЦИИ РЕАЛЬНОГО МИРА НА ПЛОСКОСТЬ КВАЗИПРОСТРАНСТВА.

Его мудреные слова все больше и больше начинали меня раздражать. Я даже стал подозревать, не выдумывает ли он их на ходу из собственной головы, чтобы окончательно задурить голову своего доверчивого слушателя?

– Значит, ничего этого нет? — я обвел рукой по всем сторонам света. — Мне только кажется, что на небе светит солнце! Мне лишь мерещится, что сейчас, вернувшись в замок, я стану отдавать распоряжения слугам! А лес, где мы сейчас находимся, лишь просто чья-то красочная иллюзия!.. Все, Маклин! Мы договорились до крайней черты! Ты думаешь, что находясь в состоянии подавленности, я буду воспринимать всякий твой бред как изысканное мудрование? Ошибаешься! Да и черт с тобой! Я еще не потерял окончательно рассудок. Вот увидишь, я найду способ избавиться от твоих зверей! Никакая магия не в силах противостоять человеческому разуму. Будь ты проклят, вот мое последнее слово!

И я уверенно зашагал прочь от кладбища.

– МИСТЕР АЙРЛЭНД, БУДЬ ЛЮБЕЗЕН, ПОДОЖДИ!

С каждого, из произнесенных слов, капал настоящий яд. По мере удаления, Голос стал звучать немного тише, но все еще внятно:

– МИСТЕР АЙРЛЭНД, ТЫ ВОЛЕН ПОСТУПАТЬ ТАК, КАК ТЕБЕ УГОДНО, НО ПРЕДУПРЕЖДАЮ: У ТЕБЯ НЕ БУДЕТ ИНОГО ВЫХОДА, КАК СНОВА ВЕРНУТЬСЯ КО МНЕ. ИБО ТОЛЬКО ЛИШЬ С МОЕГО ПОЗВОЛЕНИЯ, И НИКАК ИНАЧЕ, ТЫ СМОЖЕШЬ СНОВА ВЕРНУТЬСЯ В СВОЙ МИР.

Последняя фраза заставила меня остановиться. Величайшими усилиями воли я смог подавить кипящее внутри негодование, успокоился и стал снисходительно ждать, что еще он мне собирается сообщить. Мне сейчас хотелось только двух вещей: или умереть, или вернуться к нормальной человеческой жизни. Хотелось так неистово и сильно, что честное слово, если бы ради этого он заставил меня целый день ползать на коленях и есть прах с его могилы, я без колебаний бы согласился.

– ТЕПЕРЬ СТОЙ НА МЕСТЕ И ВНИМАТЕЛЬНО СМОТРИ ПО СТОРОНАМ. БОЛЬШЕГО ОТ ТЕБЯ НЕ ТРЕБУЕТСЯ. СЕЙЧАС ТЫ УВИДИШЬ ТО, ЧТО Я ВЫНУЖДЕН ПОКАЗЫВАТЬ ВСЕМ ГОСТЯМ, КТО ПОБЫВАЛ В ЭТОЙ СКАЗКЕ… ИТАК, МИСТЕР АЙРЛЭНД, ТЫ УТВЕРЖДАЕШЬ, ЧТО ВИДИШЬ НА НЕБЕ СОЛНЦЕ, ТЫ БЕРЕШЬ НА СЕБЯ СМЕЛОСТЬ УТВЕРЖДАТЬ, ЧТО ВОКРУГ НАС РАСКИНУЛСЯ НАСТОЯЩИЙ ТАМАССКИЙ ЛЕС, И ЧТО ОБЛАКА, ПЛЫВУЩИЕ НАД ГОЛОВОЙ — ТЕ САМЫЕ, КОТОРЫЕ ТЫ ВИДЕЛ ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ… ПРЕЖДЕ, ЧЕМ СКАЗАТЬ ТЕБЕ СВОЕ РЕШАЮЩЕЕ СЛОВО, Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ НАКОНЕЦ ПОНЯЛ, ГДЕ НАХОДИШЬСЯ. ИТАК, СМОТРИ ВНИМАТЕЛЬНО.

Сначала я даже не сообразил, куда он повелевает мне смотреть: на небо, на лес или на его достопримечательную могилу? Я блуждал взором по сторонам в поисках чего-то необычного. Но вокруг — деревья как деревья, незыблемые памятники долголетия, небо как небо, воздух как воздух. Лишь ветер слегка тревожил перезрелую осеннюю листву, щедро осыпая ее золотом землю. Солнце каждый день зависало над миром в самом центре неба, обозревая свои владения жгучим пламенным взором. Так было и сейчас. Его лучи проникали в каждый закоулок земного бытия, все освещая, все обнажая для взора, всюду принося радость и тепло.

Холодную радость и холодное тепло.

Глядя на природу, я на какие-то блаженные мгновения усомнился в существовании таинственного Голоса, в существовании зверей и всяких бредовых идей. Все это вместе взятое вдруг показалось непозволительной для здравого рассудка роскошью, сказать проще — обыкновенной глупостью, миражом слишком доверчивых чувств.

Голос не появлялся минуту, две, три…

А то, что начало твориться потом, вряд ли поддается вразумительному осмыслению, тем более — вразумительному описанию. Теперь мне пришлось усомниться не только в собственном рассудке, но и в том, что этот рассудок когда-либо существовал в мире. Пусть будут изложены только факты, во всяком случае, таким образом, какими они предстали пред моими глазами.

Начала слегка колебаться земля, став непостоянной как море. Зленные волны травы покачивали мое тело в такт собственным амплитудам. Лес тревожно загудел, стволы деревьев сильно изогнулись. Сначала показалось — это от ветра, но тут же я понял, что ошибся. Деревья стали как-то резко укорачиваться в своих размерах, то ли врастая в землю, то ли деформируясь, будучи придавленные тяжестью неба. И та, и другая версия выглядели одинаково бестолково. Их ветви ломались и опадали на землю, как опадают осенью листья. И эти странные, ничем не объяснимые метаморфозы происходили повсюду: с севера, с юга, со всех сторон света. Уже через несколько минут стволы (причем — все до единого) видоизменились настолько, что походили на покрытые корой изваяния человеческих тел. Всюду вокруг меня, насколько позволял улавливать взор, стояли мириады древесных скульптур с протянутыми в мою сторону сучковатыми, как две ветки, руками и тонкими пальцами в виде коротких прутиков. Головы скульптур слегка шевелились, а в их облике… я вдруг узнал самого себя. Вырезанные из дерева нос, губы, брови — точная копия моего лица. Передо мной находились сотни тысяч буратиноподобных Майклов Айрлэндов, растущих прямо из земли, и я даже не знал, как на все это реагировать. Все деревянные лица шевелились и что-то там шептали. В лесу не осталось ни одного нормального растения. Даже кустарники превратились в каких-то покрытых корой пауков, выдернули свои корни и принялись бегать по траве.

Творилась дикая бессмыслица. Силы Абсурда словно взбесились, вошли в свой апогей и решили развлечь меня игрой на моих собственных нервах… Нет, нет, это еще не все. Дальше еще интересней! Изумление и ужас в моей душе нарастали одинаково быстро, и я даже не знал, какому из этих двух пока еще человеческих чувств отдать предпочтение. Творческие силы безумия уже в наглую бесновались на моих глазах.

В какой-то миг показалось, что земля принялась вращаться. Причем — вокруг меня! Впрочем, нет… Если сказать точнее, то вращение происходило вокруг могилы Маклина. И я вместе с кладбищем, вместе со всей планетой, вместе с неисчислимым количеством деревянных скульптур, вместе с небом и облаками начал плавно перемещаться по часовой стрелке. Прямо как на детской карусели! Почему-то меня все это стало уже забавлять, я как-то быстро привык к царившей вокруг неразберихе, что вдруг потерял способность чему-либо удивляться. Поэтому происходящее в дальнейшем наблюдал уже более спокойно.

Солнце стало резко терять высоту, потом упало на землю и, подобно резиновому мячику, начало подпрыгивать вверх-вниз, опаляя своим огнем кричащие от боли скульптуры. Потом подул порывистый ветер, который унес солнце далеко за горизонт, во вселенной наступила идеальная темнота с рассеянной в ней пылью фосфорирующих звезд. Закончилось все тем, что не было уже ни привычного нам неба над головою, ни земли под ногами. Я находился посреди галактической пустоты, где верх и низ вряд ли чем отличались друг от друга. Возможно, это был центр вселенной или ее периферия. Иллюзия ли то, реальность ли, материя или ее уродливые тени — все перемешалось, как в голове, так и вне ее. Последняя картина, представшая взору, выглядела следующим образом: в космосе, то есть в абсолютно пустом пространстве, покрытая травой висела могила Маклина. Из нее торчал тот самый перевернутый вверх тормашками католический крест. Вместе с землей исчезли и странные скульптуры. Вокруг — одни только звезды. Некоторые из них сияли довольно ярко, другие слабее, третьи — лишь призрачно мерцали. Но ни одна звезда не стояла на месте. Все они медленно вращались по гигантским, не измеримым даже мыслью, орбитам, центром которых являлась опять-таки эта МОГИЛА — на данный момент, пожалуй, единственное, что существовало реально.

Как и подобает в подобных ситуациях, я зажмурил глаза, потряс головой, до крови раскусил губу, но на структуре обозреваемого мироздания это никак не отразилось. Вселенная продолжала издевательски кривляться, сбросив с себя бремя всяких физических законов и вообще — здравого смысла. Тогда снова возник на время притихший Голос:

– МИСТЕР АЙРЛЭНД, НЕУЖЕЛИ ТЫ ДО СИХ ПОР БУДЕШЬ УТВЕРЖДАТЬ, ЧТО НАХОДИШЬСЯ В ПРИВЫЧНОМ ДЛЯ ТЕБЯ МИРЕ? ТЫ В УПОРСТВЕ УМА СВОЕГО НИКАК НЕ ПОЙМЕШЬ, ЧТО Я И ТОЛЬКО Я ЯВЛЯЮСЬ ЗДЕСЬ ПОЛНОВЛАСТНЫМ ХОЗЯИНОМ, ТВОРЮ И РАЗРУШАЮ, УМЕРЩВЛЯЮ И ВОСКРЕШАЮ.

Вымотанный до предела, я лишь понуро молчал. Далее начали происходить обратные превращения: движение звезд остановилось, под ногами образовалось нечто твердое — надо полагать, почва. Вновь замельтешили призраки деревьев, пока не обрели ясные контуры и цвета. На небе опять зажглось солнце, словно в его потухшие угли подбросили свежих дров, и оно вспыхнуло с новой силой. Едва его свет, довольно непривычный после галактической тьмы, озарил все вокруг, я понял, что снова нахожусь в лесу среди старого заброшенного кладбища. Над головой — родное для взора небо, украшенное серыми, безликими облаками. Деревья, как и прежде, стояли задумчиво и угрюмо. Как выглядело происходящее их глазами, я не знал. Но все они теперь казались самыми настоящими, без малейшей тени какой-то иллюзорности или обмана.

Во мне не находилось ни слов, ни мыслей, ни проявления каких-либо чувств. Только имманентные моей душе усталость и пустота. Если этот Голос, как джин выпущенный из бутылки, по одному желанию может перемещать горы и моря, если над миром больше не властвуют законы, нет логики, нет причинно-следственных связей, нет ничего, хоть отдаленно связанного с порядком и закономерностью… словом, если все происходящее происходит в действительности, а не является эмпирическим обманом, тогда я просто молчу… и мне не чего добавить к сказанному.

Голос, дав мне время на размышление, вновь напомнил о себе:

– СМОТРИ И ДЕЛАЙ ВЫВОДЫ, МИСТЕР АЙРЛЭНД. ЕСЛИ УЖ ТЫ НЕ ДОВЕРЯЕШЬ СОБСТВЕННЫМ ГЛАЗАМ И СОБСТВЕННЫМ ЧУВСТВАМ, МОЖЕШЬ ВОЗЗВАТЬ К РАССУДКУ. ТОЛЬКО В ДАННОЙ СИТУАЦИИ ОН БУДЕТ ТЕБЕ ПЛОХИМ СОВЕТЧИКОМ.

После непродолжительного шока, парализовавшего мысли и волю, во мне опять начала пробуждаться некая умственная деятельность. Я заговорил вслух, причем — сам с собой. Но духу Маклина показалось, будто я обращаюсь к нему:

– Выходит… выходит, все эти последние дни я не общался ни с одним живым человеком? Все мои разговоры с миссис Хофрайт, с Голбинсом, прогулки с мисс Эленой… что это вообще? И никакого доктора не было? И в камере с заключенными я не сидел?

– В СКАЗКЕ, СОЗДАННОЙ МОИМ СЫНОМ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, РЕАЛЬНО СУЩЕСТВУЕТ ТОЛЬКО ТО, О ЧЕМ ТЫ ЧИТАЛ В КНИГЕ. ПРЕЖДЕ ВСЕГО ЭТО ГЛАВНЫЕ ПЕРСОНАЖИ: МУВР, СТУВР, ГРУВР, КХНУВР, САУВР И ЛЕКТУВР. ДАЛЕКО ЗА ХОЛМАМИ ЕЩЕ ЖИВЕТ ДРАКОН. А ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ: ТВОЙ ЗАМОК, СЛУГИ, С КОТОРЫМИ ТЫ ЯКОБЫ РАЗГОВАРИВАЕШЬ, ДАЖЕ ЭТОТ ЛЕС И ДЕРЕВЬЯ, СОЛНЦЕ И ОБЛАКА — ВСЕ ЭТО ЛИШЬ ПРОЕКЦИИ РЕАЛЬНОГО МИРА ПО ТРЕМ КООРДИНАТАМ КВАЗИПРОСТРАНСТВА, УПРАВЛЯЕМЫЕ В БОЛЬШЕЙ СТЕПЕНИ ТВОИМ СОБСТВЕННЫМ ВООБРАЖЕНИЕМ, ЧЕМ СВОИМИ РЕАЛЬНЫМИ ПРОТОТИПАМИ. ТВОЕ ВООБРАЖЕНИЕ ИГРАЕТ С ЭТИМИ ОБРАЗАМИ КАК С МАРИОНЕТКАМИ…

– Послушай! — перебил я его. — Давай оставим пока философию. Скажи: эти проклятые звери вообще когда-нибудь насытятся?

– А ТЫ САМ КОГДА-НИБУДЬ НАСЫЩАЛСЯ — ТАК, ЧТОБЫ РАЗ И НАВСЕГДА? НЕУЖЕЛИ, ПОЕВ СЕГОДНЯ, ТЫ НЕ ЗАХОЧЕШЬ ТОГО ЖЕ ЗАВТРА?

– И долго это будет продолжаться?

– ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ТЫ НЕ ПРИНЕСЕШЬ СВОЮ ЖЕРТВУ… МИСТЕР АЙРЛЭНД, ТЫ УПОДОБИЛСЯ ТОЙ ГЛУПОЙ МЫШКЕ, ЧТО ИЗ ЛЮБОПЫТСТВА СУНУЛА СВОЙ НОС В АРОМАТНО ПАХНУЩУЮ МЫШЕЛОВКУ. ДА И ТА, ВПРОЧЕМ, СЧАСТЛИВЕЕ ТЕБЯ: ОНА ОТМУЧИЛАСЬ И СДОХЛА. А ТЕБЯ КАЖДУЮ НОЧЬ, ГДЕ БЫ НЕ НАХОДИЛСЯ, КУДА БЫ НЕ ПРЯТАЛСЯ, ЧТО БЫ НЕ ПРЕДПРИНИМАЛ, ОЖИДАЕТ ОДНА И ТА ЖЕ УЧАСТЬ. И НЕ МНОЙ ЭТО ПРИДУМАНО, ТАК НАПИСАЛ МОЙ СЫН, А КАЖДАЯ СТРОКА НА СТРАНИЦАХ ЕГО СКАЗКИ ДЛЯ МЕНЯ СВЯЩЕННА. УВЫ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, Я ХОРОШО ПОНИМАЮ, ЧТО ТЫ ЧУВСТВУЕШЬ, НО Я НЕ СПОСОБЕН К СОСТРАДАНИЮ. ПОЛУБОЖЕСТВЕННАЯ СУЩНОСТЬ ЛИШИЛА МЕНЯ МНОГИХ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЧУВСТВ. И, РАЗ УЖ Я НЕ МОГУ ТЕБЕ ПОСОЧУВСТВОВАТЬ, ТО ХОТЯ БЫ ГОРЬКО ВЗДОХНУ В ЗНАК СОЛИДАРНОСТИ С ТОБОЙ.

Действительно, последовал продолжительный тяжелый вздох похожий на стон. Немного покачнулась земля, встрепенулись ветви деревьев, пронеслось зыбкое волнение по воздуху.

Издевается, сволочь…

Некая свинцовая субстанция разлилась по моему телу, придавив его к земле. Я не сразу понял, что это обыкновенное отчаяние. Еще и еще я внимательно вглядывался в образы леса, в зеленый мех травы, в голубизну неба. Все выглядело до такой степени правдоподобным, что различить в окружающем мире какую-то фальшь, искусную бутафорию, даже остро напрягая зрение, было не под силу моему взору. Если уж нельзя доверять тому, что видишь собственными глазами, то чему тогда вообще доверять? Единственное, на что я оказался способным в данной ситуации, это сотни и тысячи раз проклинать имя барона Маклина. Но если бы от этих проклятий ему становилось хоть чуточку хуже, а мне хоть чуточку легче… Словом, я понял, что полностью раздавлен.

– Будь ты проклят! Проклят! Проклят! Барон Маклин! Я тебя ненавижу!! Я уверен, что ничто не вечно ни в этом мире, ни вне его! И твое бессмертие когда-то рухнет! Ты падешь в самую глубину ада! Ты за все поплатишься! За все!!

Тут я снова принялся рвать траву на его могиле, пинать ее, изрыгать самые изысканные ругательства. Голос вновь заговорил, но, к удивлению, настолько спокойно и даже миролюбиво, будто мы не разделены пропастью пылающих миров, а сидим где-нибудь в ресторане за столиком и ведем непринужденную беседу:

– МИСТЕР АЙРЛЭНД, УВЕРЯЮ ТЕБЯ, НИКАКИЕ ИСТЕРИКИ В ДАННОЙ СИТУАЦИИ ТЕБЕ НЕ ПОМОГУТ. Я ДАЖЕ В ОТВЕТ РАЗОЗЛИТЬСЯ НА ТЕБЯ НЕ МОГУ, ПОТОМУ ЧТО СВОБОДЕН ОТ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СТРАСТЕЙ. ЕСЛИ ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО ТВОИ СТРАДАНИЯ ДОСТАВЛЯЮТ МНЕ УДОВОЛЬСТВИЕ, ТО ОШИБАЕШЬСЯ. Я НЕ ДЕСПОТ И НЕ САДИСТ КАКОЙ-НИБУДЬ. ВСЯ ПРИЧИНА В ТОМ, ЧТО Я ПРОСТО ЛЮБЛЮ СВОЕГО СЫНА.

– И твоя любовь выражается в том, что меня должны съедать заживо?! Что за бред…

– ПОСЛУШАЙ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, ВРЯД ЛИ ТЫ ЭТО ПОЙМЕШЬ, НО Я СКАЖУ… Я ОЧЕНЬ СИЛЬНО ЛЮБИЛ СВОЕГО МАЛЕНЬКОГО СЫНА И ХОТЕЛ ДАРОВАТЬ ЕМУ БЕССМЕРТИЕ, КОТОРОЕ ДОСТУПНО ВЫСШИМ МАГАМ, НО… ПРОИЗОШЛО НЕСЧАСТЬЕ. МОЙ СЫН ВНЕЗАПНО УМЕР ОТ СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА. ОН УМЕР В ТОМ САМОМ СТАРОМ ЧУЛАНЕ, ГДЕ СОЧИНЯЛ СВОЮ СКАЗКУ. И ЕГО ДУША, ВМЕСТО БЕССМЕРТИЯ, РАСТВОРИЛАСЬ В КВАЗИПРОСТРАНСТВЕ СОЗДАННОГО ИМ МИРА. МОЙ СЫН ГДЕ-ТО ЗДЕСЬ… НЕЗРИМО ПРИСУТСТВУЕТ С НАМИ. ЕГО ДУША ЖИВЕТ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА СКАЗКА ИМЕЕТ ПРОДОЛЖЕНИЕ, ЕСЛИ ОНА ЗАКОНЧИТСЯ, ЭТОТ СКРЫТЫЙ МИР ЗАЧАХНЕТ И ПОГИБНЕТ, А ЕГО ДУША УМРЕТ НАВСЕГДА… ВОТ ПОЧЕМУ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, К НАМ ДОЛЖНЫ ПРИХОДИТЬ ГОСТИ. ВОТ ПОЧЕМУ ДОЛЖЕН ПРОДОЛЖАТЬСЯ ЭТОТ КРОВАВЫЙ СЮЖЕТ. НАПИШИ ОН ШЕСТЬ ВЕКОВ НАЗАД КАКУЮ-НИБУДЬ СЧАСТЛИВУЮ КОНЦОВКУ И ТЫ, ВОЗМОЖНО, ЧУВСТВОВАЛ БЫ ЗДЕСЬ СЕБЯ КАК В РАЮ… НО ЧТО НАПИСАНО, ТО НАПИСАНО. ЭТОГО ДАЖЕ Я НЕ В СИЛАХ ИЗМЕНИТЬ. ЕСЛИ СКАЗКА ЗАКОНЧИТСЯ, ТО ИСЧЕЗНЕТ СОЗДАННЫЙ ЕЕ СТРАНИЦАМИ МИР, И… Я ОСТАНУСЬ БЕЗ ЕДИНСТВЕННОГО СЫНА.

Я был полностью сбит с толку. Что-то уж слишком витиевато и заморочено он говорил. Получалось так, что жертва, оказывается, не я, а он со своей несчастной судьбой, слушая о которой, можно чуть ли не расплакаться. Ну, полный маразм!

– Маклин! Ты всерьез веришь, что душа твоего сына обитает где-то в этом мире?

– МНЕ ВЕДЬ ТОЖЕ ВО ЧТО-ТО НУЖНО ВЕРИТЬ, МИСТЕР АЙРЛЭНД… МЫ С ТОБОЙ ОБА ПО-СВОЕМУ НЕСЧАСТНЫ.

Ну он и сравнил! Укус комара и укус крокодила! Еще бы сказал: «оба одинаково несчастны», или «братья по несчастью»!! Впрочем, почувствовав эту сентиментальную паузу, я решил ею воспользоваться и поговорить с ним совсем другим тоном:

– Послушай, барон Маклин! Ты сам сказал, что твой дух свободен от человеческих страстей, поэтому я даже не пытаюсь вызвать к себе сострадание, зная, что ты на это не способен. Но я обращаюсь к твоему разуму, этому холодному механизму, что сидит в твоей голове. Какой смысл меня так долго мучить? По-моему, за свое любопытство я расплатился сполна. К тому же, после меня у сказки будут другие Гости, если уж вам так необходимо это продолжение… Всегда найдутся пытливые умы, которые захотят открыть ту дверь в старый чулан. Более того, вернувшись в свой мир, я специально оставлю дверь открытой — как говорится, заходите все, кто хотите! Вспомни, что я лично не делал ни тебе, ни твоему сыну ничего плохого. Я тут вообще ни при чем! Если не из жалости, то хотя бы для разнообразия твоего богоподобного существования, соверши хоть одно доброе дело — отпусти меня назад, в мой мир.

Я замер и напряженно ждал ответа. Чувствовалось статическое напряжение между душой и телом, между небом и землей, между где-то сущими раем и адом. Наверное, смертный приговор ждут и то с большим сердечным спокойствием. Пытаясь говорить с ним как можно более смиренно, подавляя в себе гнев и раздражение, используя все имеющиеся возможности как-то воздействовать на его обледенелый мозг (если таковой вообще имеет место быть), я еще на что-то надеялся. Ждал и надеялся. Если боги скажут «нет» — это «нет» твердое и окончательное, как если бы они произнесли «да». Если же боги начинают колебаться — это, пожалуй, единственная для человека возможность повлиять на их решение.

Я ждал и ждал… его окончательного слова. Он сознательно растягивал паузу, чтобы испробовать на прочность мои нервы. Наконец произнес:

– ТЫ РАЗГОВАРИВАЕШЬ СО МНОЙ КАК С МАШИНОЙ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, ПЫТАЕШЬСЯ НАЩУПАТЬ ЕЕ СЛАБОЕ МЕСТО, НЕКУЮ ПОТАЙНУЮ КНОПКУ, НАЖАВ КОТОРУЮ, ОНА СТАНЕТ ИСПОЛНЯТЬ ТВОЮ ВОЛЮ. ВПРОЧЕМ, НА ТВОЕМ МЕСТЕ НИЧЕГО УМНЕЕ И НЕ ПРИДУМАЕШЬ. ТЕПЕРЬ Я СОВЕТУЮ ТЕБЕ УСПОКОИТЬСЯ, ПОТОМУ ЧТО МОЯ ДУША ЕЩЕ НЕ ОКАМЕНЕЛА ОКОНЧАТЕЛЬНО, ДАЖЕ САМОЕ ЖЕСТОКОЕ БОЖЕСТВО ВНИМАЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ПРОСЬБАМ. ВСЕХ ГОСТЕЙ СКАЗКИ Я КОГДА-ТО ОТПУСКАЮ НАЗАД. РАНО ИЛИ ПОЗДНО — ЭТО УЖЕ ЗАВИСИТ ОТ НИХ САМИХ. НО ТЫ ГРАМОТНЫЙ ЧЕЛОВЕК, МИСТЕР АЙРЛЭНД, И ДОЛЖЕН ЗНАТЬ, ЧТО БОГАМ НУЖНЫ ЖЕРТВЫ. ОБ ЭТОМ НАПИСАНО В ЛЮБОЙ РЕЛИГИОЗНОЙ КНИГЕ. ТАК ВОТ ЗНАЙ ТЕПЕРЬ: ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ В СВОЙ МИР, ТЫ ДОЛЖЕН ПРИНЕСТИ ЖЕРТВУ, ПРИЧЕМ — ДОБРОВОЛЬНУЮ. ЭТО МОЕ ЕДИНСТВЕННОЕ УСЛОВИЕ, ИЛИ ТЫ ОСТАНЕШЬСЯ ЗДЕСЬ НАВСЕГДА.

Первые секунды я даже не знал, что сказать.

– Жертву?! — и с трудом подбирал слова для достойного ответа. — То, что я каждый день умираю в страшной агонии, теряю свою жизнь, вновь ее обретаю, но лишь для того, чтобы опять потерять — этого еще мало?! Сколько раз мне суждено пройти сквозь этот кошмар, чтобы ты наконец был удовлетворен? Десять? Сто? Тысячу?

– ВСЕ ЭТО НЕ ТО, МИСТЕР АЙРЛЭНД…

– Может, тебе нужны мои капиталы из реального мира? Да забирай хоть все!

– ОПЯТЬ НЕ ТО…

– А может, необходимо, чтобы в честь тебя я сочинил какой-нибудь хвалебный псалом? Тебе нужна бескровная жертва моих уст? Дай перо и бумагу, я немедленно этим займусь. Уже имеется неплохое начало. Слушай: «Слава тебе, боже наш Маклине, за все дары и щедроты твоя…».

– ТЫ ДУРАК, МИСТЕР АЙРЛЭНД, ХВАЛИТЬ Я И САМ СЕБЯ УМЕЮ.

– Так что же тебе надо?! Ответь наконец!

– А ТЫ ПОДУМАЙ. ОБЫЧНО ЛЮДИ, ЧТОБЫ УГОДИТЬ БОГАМ, ЖЕРТВУЮТ САМЫМ ДОРОГИМ, ЧТО У НИХ ИМЕЕТСЯ.

Я напряг свою память, наспех перебирая в ней все, что хоть мало-мальски относилось к моей личной жизни: родных, знакомых, друзей. Вдруг перед мысленным взором возник облик мисс Элены, в глубине какого-то тумана блеснули ее глаза — обжигающие и почему-то печальные. Сотканное из тонов утреннего света лицо… улыбка, до сих пор не потерявшая своей магической силы. И тут я вздрогнул, отгоняя от себя совсем неуместный для данного разговора образ. Нет, нет! Даже и думать нельзя!

– ТЫ ПРАВИЛЬНО МЫСЛИШЬ, МИСТЕР АЙРЛЭНД.

Я сжался в комок. Сглотнул слюну. К чему он клонит? Что он хочет с нею сделать?!

– Она что… должна умереть? — мой язык чуть не сломался, выговаривая последние два слова.

– ДАЖЕ БОЛЕЕ ТОГО, ТЫ ДОЛЖЕН УБИТЬ ЕЕ САМ, СВОИМИ РУКАМИ.

– Ты совсем рехнулся?!

– ИНОЙ ЖЕРТВЫ Я ОТ ТЕБЯ НЕ ПРИМУ.

– Но зачем?! Зачем?! ЗАЧЕМ тебе ее смерть?! Она то во всей этой чертовщине вообще ни при чем! Неужели ты сейчас опять станешь утверждать, что делаешь это из-за любви к своему умершему…

– ИМЕННО ТАК, МИСТЕР АЙРЛЭНД. НО ПОНЯТЬ ТЕБЕ ЭТОГО НЕ ДАНО.

Потом я кричал, тормоша сгустившийся над головой воздух. Желая, быть может, силой крайнего отчаяния разрушить эту непреодолимую стену, которая замкнула меня со всех сторон. Потусторонний Голос приходил вместе с дуновениями ветра и с ними же улетучивался куда-то к краям земли. На сей раз его не было минут десять, но я настойчиво ждал. И знал, что он виртуозный игрок на человеческих нервах.

– МИСТЕР АЙРЛЭНД, ВСЕ, ЧТО Я ДЕЛАЮ В ЭТОМ МИРЕ, ДЕЛАЮ ТОЛЬКО РАДИ ТОГО, ЧТОБЫ ДУША МОЕГО СЫНА ПРЕБЫВАЛА В ПОКОЕ. А ДУШЕ, КАК И ТЕЛУ, НУЖНА ПИЩА, И ЭТОЙ ПИЩЕЙ ЯВЛЯЮТСЯ ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ. ЕГО ДУША ПИТАЕТСЯ ОТЧАЯНИЕМ ЖЕРТВЫ…

– Те есть, чем больше я страдаю, тем лучше ему! Правильно?!

– ВОТ ТЫ И САМ ОТВЕТИЛ НА СВОЙ ВОПРОС. ТЫ ВЕДЬ ЗНАЕШЬ, ХОТЬ И НЕ ВЕРИШЬ В ЭТО, ЧТО ГДЕ-ТО ЕСТЬ РАЙ И ЕСТЬ АД. ЭТО ДВЕ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ, ОДНА БЕЗ КОТОРОЙ ПРОСТО НЕ МОЖЕТ СУЩЕСТВОВАТЬ. НЕ НАМИ ПРИДУМАНЫ ЗАКОНЫ МИРОЗДАНИЯ И НЕ НАМ ИХ ОТМЕНЯТЬ.

Последние слова Маклина донеслись до меня сквозь шум горящего пламени. Я стал негодовать на саму Природу: почему она допускает к власти над мирами таких выродков? Неужели мир сотворен из субстанции зла, и этим злом движется и существует? Неужели доброта и справедливость — лишь абстрактные религиозные понятия, придуманные людьми для собственного утешения? Меня опять затошнило от самого понятия «жизнь». И тут я взорвался:

– Послушай, Маклин! Ты подлая гнусная тварь! Последний подонок! Недочеловек! Урод среди изгоев-богов! Ты за все ответишь! Над всякой властью стоит власть еще высшая! Чтобы ты горел в самом пеклище самого страшного ада! И вот тебе мое решение: никогда я не соглашусь на предложенную тобой подлость! Даже если мне каждую ночь суждено быть съеденным этими звероподобными чертями!

Ветер подхватил мои дребезжащие звуками возгласы и развеял их далеко по лесу. Ветви деревьев, как нервные отростки, дрогнули, соприкоснувшись с моим негодованием. Последовала пауза, которой, казалось, никогда не будет конца. И опять в нашем театре абсурда пришла очередь для закулисной реплики вездесущего Голоса:

– ИМЕННО ТАКОЙ РЕАКЦИИ Я И ОЖИДАЛ. ПОНАЧАЛУ ВСЕ ГОСТИ ЭТОЙ СКАЗКИ ПОСТУПАЮТ ТАК ЖЕ: КИДАЮТСЯ ПРОКЛЯТИЯМИ, ВОЮТ ОТ БЕШЕНСТВА, КЛЯНУТСЯ, ЧТО НИКОГДА НЕ ПОЙДУТ НА ЭТОТ ШАГ. НО ДАЛЕЕ, КАК ПОКАЗЫВАЕТ ОПЫТ, ПРОИСХОДИТ СЛЕДУЮЩЕЕ: ОНИ БЫСТРО УТОМЛЯЮТСЯ И ОСТЫВАЮТ, ПОНЯВ НАКОНЕЦ БЕЗЫСХОДНОСТЬ СВОЕГО ПОЛОЖЕНИЯ. ТЫ ВЕДЬ УЖЕ ПРОБОВАЛ ПОКОНЧИТЬ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ, МИСТЕР АЙРЛЭНД, И ЗНАЕШЬ, ЧТО В ЗДЕСЬ ЭТО НЕВОЗМОЖНО. ТВОЕ НАСТОЯЩЕЕ ТЕЛО ДО СИХ ПОР НАХОДИТСЯ В СТАРОМ ЧУЛАНЕ И ТЕБЕ ПОПРОСТУ НЕДОСТУПНО. ВОТ МОЙ СОВЕТ, МИСТЕР АЙРЛЭНД: НЕ МУЧЬ СЕБЯ. РАНО ИЛИ ПОЗДНО ТЫ ВСЕ РАВНО ПРИНЕСЕШЬ ЭТУ ЖЕРТВУ. НИКТО ИЗ ВАС, ГОСТЕЙ СКАЗКИ, ЕЩЕ НЕ ВЫШЕЛ ГЕРОЕМ…

– Нет!!

– ПОВЕРЬ МНЕ, У ВСЯКОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ, ВКЛЮЧАЯ И ПСИХИКУ СУПЕРМЕНОВ, ЕСТЬ СВОЙ ПОРОГ ТЕРПЕНИЯ — ТОЧКА, ГДЕ УЖЕ ДЕЙСТВУЮТ НЕ ЧУВСТВА, НЕ РАЗУМ, А ПРИМИТИВНЫЕ РЕФЛЕКСЫ. УТЕШИТ ЭТО ТЕБЯ ИЛИ НЕТ, НО У ДРУГИХ ГОСТЕЙ, Я ТОЖЕ ОТНИМАЛ САМОЕ ДОРОГОЕ В ЖИЗНИ. ТАК, НАПРИМЕР, ИЗВЕСТНЫЙ ТЕБЕ ГРАФ РЭВИЛЬ, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ НАЗАД, УБИЛ СОБСТВЕННУЮ ЖЕНУ, В КОТОРОЙ НЕ ЧАЯЛ ДУШИ. БАРОН ЙОРКСКИЙ ЗАРЕЗАЛ СВОЮ ЕДИНСТВЕННУЮ ДОЧЬ, ЛЮБИМУЮ ИМ БОЛЬШЕ ЖИЗНИ.

Его слова как капли раскаленной стали одна за другой падали на мое сердце, сделанное, наверное, из воска. Выжигая внутри остатки всего человеческого. Я сходил с ума от жажды мести. Хотелось тоже на некоторое время стать божеством, чтобы оказаться с ним на равных, вызвать на честный поединок и задушить своими руками. Если только боги способны умереть от удушья… Увы! Он был слишком недосягаем до меня.

– НУ ТАК ЧТО, МИСТЕР АЙРЛЭНД, Я ЖДУ ТВОЕГО РЕШЕНИЯ.

Первым побуждением было послать его куда следует, но что толку? Мой миниатюрный гнев его только развлекает. Он лишь потешается над моей беспомощной озлобленностью. Я для него простое насекомое под микроскопом, которое грозно шевелит усами, сжимает в еле различимые кулачки свои мохнатые лапки, и трясет ими перед увеличительным стеклом. И мне вдруг стало страшно… Страшно прежде всего за мисс Элену. А что если…

…если моя психика и в самом деле не выдержит? Если я, окончательно сломленный духом, соглашусь?

– Прощай, барон Маклин!

– ТЫ ВСЕ РАВНО ВЕРНЕШЬСЯ, МИСТЕР АЙРЛЭНД. ВПРОЧЕМ, Я ТЕБЯ НИКУДА НЕ ТОРОПЛЮ. ВЕДЬ НАША СКАЗКА ПРОДОЛЖАЕТСЯ, И ЭТО ГЛАВНОЕ!

Голос затих, причем — надолго. До нашей следующей встречи. Спешным шагом я покидал загробный мир старого прогнившего кладбища, посылая мысленные проклятия всему, что натыкалось на мой взор. В голове еще долгое время витали фрагменты нашего разговора, десятки раз я переосмысливал каждую его фразу. Его слова еще долго хлестали по нервам, и нервы начали источать кровь, которую никогда не имели.

Все вокруг покрылось плесенью обмана. Угрюмые деревья величаво возвышались над головой и вяло шевелили желтыми языками опадавших листьев. Все они — лишь призраки. Облака, эти наспех нарисованные декорации, медленно ползли по небу — такому же искусственному и зыбкому как мираж. Одни лишь тени. Даже солнце, что все века считалось светочем жизни, и то смердело лучами обмана. Ложь на севере, ложь на востоке, ложь на юге и на западе. Не осталось уже ничего, что не вызывало бы сомнений в собственной подлинности.