Авилекс сидел прямо на траве, схватившись за голову, и никого не хотел слушать. Его мятая шляпа валялась где-то неподалеку, под нее пытался спрятаться кошастый, но она оказалась мала. Да и не до пряток сейчас никому. С горизонтов нарастал тревожный гул, бумажные птицы, истерически хлопая крыльями, кружили над головой и только всех раздражали.

— Ну что-то же можно сделать! — Ингустин всплеснул руками. — Свяжись по ракушке с Ханниолом, пусть переставит эту шестеренку! Что во-о-бще теперь будет?

Звездочет отрешенно покачал головой:

— Сквозь два противоположных потока времени ни один сигнал не пройдет… это конец… нам всем конец…

Винцела вытерла ладонями наворачивающиеся слезы:

— А может, громко позвать Кукловода? Не может же он допустить, чтобы все погибло?!

— Не понимаю, почему нам угрожает опасность? С какой стати? — спросил Исмирал. Дико прозвучит, но он больше сожалел не о чьей-то вероятной гибели, а о своей новой недостроенной ракете. Ее остов, едва получив крепкое деревянное основание, уже возвышался над крышами низкорослых хижин.

Астемида нервно дергала себя за косу и смотрела на север в сторону Желтой свечи. Ее трепыхающийся язычок пламени словно прощался навсегда. Леафани опустила голову, не зная, что сказать. Остальные тоже молчали. Гемма впервые поглядела на свое серое пятно под ногами с абсолютным равнодушием. Кошастый еще некоторое время пытался всем приподнять настроение, кусаясь и царапая одежду, но и он вскоре поддался общей тревоге. Хвост, увенчанный лохматой кисточкой, грустно прижался к траве.

— Туман абстракций разогревается энергетически, скоро начнет рваться ткань пространства. — Звездочет с такой силой ударил себя по лбу, что послышался легкий треск пластмассы. — Один я во всем виноват!

Тут он сорвался с места, забежал в свое жилище и принялся что-то спешно писать на бумаге. Наконечник пера только и успевал окунаться в склянку с чернилами, преобразуя их вязкое естество в небрежные строчки.

— Ты… чего?.. — с опаской спросил подошедший Исмирал, так как со стороны эти странные действия слабо согласовывались со здравым поведением.

— Не мешайте мне!! — неожиданно зло крикнул Авилекс. — Уйдите все!!

Ингустин решил покинуть поляну и спешно направился в сторону юга, через лес прямо к туману абстракций. Да… Авилекс, кажется, прав: такого еще не наблюдалось. Прямо посреди дня туман начал светиться, внутри него что-то искрилось, и какой-то вездесущий гул, не имеющий определенного источника, прессовал слух. Штрихи, коих раньше увидеть было великой редкостью, сейчас возникали чуть ли не ежесекундно. Внутри тумана то там, то здесь появлялось все, что только может взбрести в беспокойную голову: незнакомые лица, кривые и ломаные линии, стулья, ножки от стульев, пятна, кляксы, квадраты, треугольники, облики невиданных зверей, даже целые куклы или их варварски оторванные конечности. Не исключено, в нем возможно когда-то увидеть себя самого. Порой казалось, этот туман воплощает собой хаос неполноценных идей, спонтанно возникающих в чьей-то больной фантазии. В один шальной миг Ингустин заметил, что оттуда выбежало Нечто змееподобное со множеством коротких ножек, покривлялось несколько капля-секунд, а после неведомая сила затянула Нечто обратно. Оно словно растворилось там, чтобы из его естества возникли другие, еще более нелепые абстракции.

Настроение у Ингустина все ухудшалось и ухудшалось. Он медленно двинулся назад к Восемнадцатиугольнику…

Авилекс тем временем исписал уже несколько листов: они, чуть загнутые от чернильной влаги, небрежно складывались в угол стола. Так как дверь в его хижину оставалась открытой, Риатта стояла неподалеку и преданно наблюдала за всеми его действиями. Наверняка звездочет занимается чем-то очень важным. Остальные куклы перешептывались, настороженно смотря в ту же сторону.

— Мы должны прямо сейчас разучить и поставить одну пьесу! — с этими словами Авилекс выбежал на поляну. Его вообще редко видели куда-либо бегущим: степенная неторопливая походка была таким же его свойством, как прилагающиеся к телу аксессуары — шляпа с высокой тульей да изящный кардиган с четырьмя вместительными карманами.

Исмирал непонимающе развел руками:

— А… про грозящую гибель, это все шутка? Настало время веселиться и давать…

— Прошу, не тяните время! Не спрашивайте ни о чем! Так надо! — звездочет принялся спешно перетасовывать листы сценария. — Итак, девять участников. Пьеса рассказывает про великанов, заблудившихся в роще из пяти деревьев. Их имена: Синнол, Оуэрз, Тримм, Хаталис — это мальчики, Раелла, Лисиндра, Хаонэй, Ийя, Хлим — это девочки. Давайте с них и начнем: Раеллу сыграет Астемида, Лисиндру — Леафани, Хаонэй — Гемма, Ийя — Таурья, а Хлим… Риатта, возьмешься?

Та спешно кивнула и захлопала глазами.

— Далее мальчики: вас четверо и ролей четверо, разберетесь сами. Только Эльрамусу, самому забывчивому нашему другу, пусть достанется роль Оуэрза: в ней всего пару реплик. Понятно? И еще: остальные, кто не участвует, вместе со мной займутся приготовлением декораций.

Исмирал все никак не успокаивался, недоуменно мотал головой, делал руками замысловатые пассы, потом осмелился спросить:

— Ави, извини за грубость, ты сейчас вообще в своем уме?

— Умоляю, не спорьте со мной! Поверьте, так надо! Все вопросы потом! Потом!

Девчонки уже принялись зубрить свои реплики, сгруппировавшись над листками. Гул с горизонтов постепенно нарастал, пламя четырех свечей, казалось, стало трепыхаться более нервно, чем обычно. Все это выглядело очень странно. Эмоция тревоги незримо носилась по воздуху, как эхо более сильного чувства, именуемого паническим страхом.

Наконец декорации были приготовлены, а актеры пышно разодеты: словно все великаны носят богатые многослойные юбки да вычурные камзолы. На сцене священной Ротонды началось представление: сначала в нем шла скучнейшая история жизни великанов в каком-то селе. Дома оказались для них столь малы, что они вынуждены были спать в них, вывалив на улицу руки из распахнутых окон, а ноги из открытых дверей. Построить себе нормальные жилища, по их размеру, они не могли, так как никто не умел обращаться с топором, а их плотник, некто Сиоз, когда-то ушел в лес и не вернулся. И вот, всем скопом они решили пойти его поискать, в результате чего сами заблудились. Ближе к концу сюжет пьесы вообще забуксовал…

Пять картонных деревьев выносятся на сцену. Всюду трава и картины лесной рощи. Один за другим появляются девять великанов.

Раелла:

— То свет, то тьма. Меж ветками просветы. Схожу с ума я? Звуки ветра где-то…

Лисиндра (хватаясь за голову):

— О, проклято мгновенье! Ведь мы все в заблуждении!

Хаталис оборачивается и удивленно на нее смотрит:

— Чудна речь ныне ваша: в чем заблужденье наше?

Лисиндра раздраженно:

— Не в заблуждении умственном, глупец! Дороги не найти в обратный нам конец!

Ийя (садясь на траву):

— О ужас! Мы пошли искать того, кто нужен нам, и сами сгинули — таков финал…

Синнол (расправляя плечи):

— Я никогда не сдамся без борьбы. Глядите всюду вы: не видно ли тропы?

Тримм:

— Одни стволы вокруг, все направленья спутаны, а горизонты как бы тьмой окутаны…

Синнол:

— Идем, идем вперед! Случайный путь нас к выходу ведет!

Все девять великанов делают вид, что перемещаются по сцене. Дабы создать иллюзию движения, куклы, не участвующие в постановке, время от времени переставляют деревья с места на место. Ирония пьесы заключалась не только в том, что в роще всего пять деревьев-сталагмитов, но и в том, что они были великанам примерно по пояс. Но те упорно верили в свое отчаянное положение.

Тут на сцене появляются большие фанерные часы (их незаметно выносит и ставит Винцела).

Хлим:

— Смотрите, что нашла я! Настольные часы невиданной красы!

Хаталис (изумленно):

— Настольные? Каков же должен быть тот стол или карман? Неужто есть средь великанов великан?

Хлим (задумчиво улыбаясь):

— А если стрелки мне назад тихонько провернуть?

Хаталис:

— Зачем?

Хлим:

— Хочу я молодость хоть капельку вернуть…

Синнол (сердито):

— О нерадивые, вам лишь бы развлекаться! Уж вечер начинает приближаться! Погаснут свечи скоро, небо затемнив. Вот чем закончится для вас омоложенья миф!

Хлим, никого не слушая, берется за фанерные стрелки и переводит время на пять часов назад…

Едва это случилось, как здание Ротонды чуть качнулось. Все актеры замерли. Риатта, играющая Хлим, испуганно уставилась на Авилекса — единственного зрителя постановки (если взять в скобки личность самого Кукловода). Потом начало твориться невообразимое: нарастающий в воздухе гул перешел в свирепый вой. Небо всколыхнулось какофонией звуков: казалось, все демоны, живущие в придуманных мифах, враз завыли своими голосами. Девчонки заткнули уши ладонями и зажмурились. Эльрамус, оказавшийся самым пугливым из мальчиков, убежал в подсобные помещения Ротонды, надеясь там спрятаться среди гардеробных комнат да вороха сценических костюмов. Но на лице Авилекса отчего-то заиграла блаженная улыбка, он восторженно закатил глаза, впадая в некое трансцендентное забвение…

И тут началось совсем уж невероятное. Винцела, Анфиона и Таурья одновременно закричали в три голоса, взяв фальшивый аккорд. Горизонт принялся вращаться перед глазами, точно все они находились на гигантской карусели. Вот мелькают свечи: Желтая, Фиолетовая, Розовая, Голубая, снова Желтая, снова Фиолетовая… Их пламя вдруг вытянулось и легло набок, как будто некий гигант с силой дул на все четыре свечи. Воздух загустел, очертания принялись размазываться. Единственная паническая мысль, пришедшая в голову оцепеневшему Ингустину, заключалась в том, что туман абстракций скоро поглотит их жизни…

* * *

Голос Авилекса зашипел и, если б не понимание о существующих помехах, он показался бы злобным:

— Посмотрел? Оценил? Теперь за дело. Видишь лежащую внизу шестеренку?

— Ну да, она сама, что ли, выскочила?

— Твоя задача поставить ее на место.

— Всего-то?

— Не торопись с выводами, это только кажется легко.

Мудрый звездочет, как всегда, оказался прав. Сама шестерня в диаметре была с локоть и по сути большой тяжести не представляла, но вот карабкаться с ней почти на вершину механизма… Ханниол подумал, раз у него получился интеллектуальный подвиг, почему бы не попробовать себя в физическом? Всяческих уступов на механизме имелось в изобилии: прикрученные кронштейны, торчащие штифты, горизонтально висящие цепи да хотя бы те же шестерни, оскалившиеся на мир своими заостренными зубьями.

И Хан осторожно принялся совершать восхождение, одной рукой держа ценную деталь, другой хватаясь за все возможное.

— Авилекс, я на месте! Поздравь меня!

— Поздравляю. Теперь просто вставь…

— Подожди, подожди. Тут у шестеренки с одной стороны синий ободок, с другой зеленый. Которой вставлять? Она и так, и так подходит.

Пришла невнятная по своей природе пауза, в течение которой ракушка чуть не выскользнула из уставших пальцев. Вот была б дополнительная миссия ко всем злоключениям!

— Ставь ТОЛЬКО зеленой стороной!! Не вздумай перепутать!

— Да понял я… чего кричать?

* * *

Сидя на уютном камне, Раюл дремал, погрузив голову в сплетение собственных пальцев. Иногда он даже видел короткие сны — вздорные и ничего для него не значащие. Розовое небо прогнулось над его головой уходящим в бесконечность полотном. Поначалу он даже не почувствовал вибрацию в кармане рубашки.

— Настал твой звездный час, — Авилекс говорил с несвойственным ему торжеством, даже тексты древних свитков он читал более будничным тоном. — Запомни: двигаться необходимо против часовой стрелки, это важно!

— Думаешь, сложно понять, что идти надо туда, куда смотрит конец Пружины? У меня бывает много глупых шуток, но это не оттого, что я сам глупый.

— Ага, — после симметричного звука «ага» у ракушки начался очередной приступ кашля, сопровождаемый реликтовыми шумами. — Умный значит, да?

— Я бы сказал так: умеренно-сообразительный. И давай уже закончим с этим побыстрей. Вот еще: хочу, чтобы к моему возвращению на поляну там в мою честь воздвигли мраморный памятник.

Ракушка озадаченно то ли крякнула, то ли квакнула. А далее голос звездочета:

— Конкретно этого обещать не могу, но я с радостью дарю тебе мечту о памятнике. Наслаждайся ей! — последние слова прозвучали с подчеркнутым пафосом.

Раюл схватился двумя руками за рычаг заводного механизма и поволок его по кольцевому монорельсу, к которому тот был прикреплен парой железных колесиков. Гигантская спираль Пружины последовала за рычагом, начиная медленно закручиваться. Сделав оборот на триста шестьдесят градусов, он вновь связался с Авилексом:

— Так! Круг пройден, но по-моему что-то слабовато она затянулась. Скажи, три или четыре оборота еще сделать? Как ска…

— Для полного завода пружины необходимо 99 кругов. Удачи!

— Сколько-сколько??

Вообще-то куклам неведома усталость, но они, разумеется, не всесильны. При излишних нагрузках у них начинает темнеть в глазах, а суставы рук и ног перестают подчиняться приказам из головы. Уже после пятнадцатого круга Раюл понял, что здесь совершенно некому оценить его героический труд, и решил отдохнуть.

Розовая свеча с однокрылым неподвижным пламенем все еще пыталась самостоятельно растормошить своим нежным светом безнадежно мертвое пространство скуки.

* * *

Никому не суждено увидеть этого великого таинства: когда энергия Пружины передается полубесконечным цепям, что скрыты глубоко под землей и тянутся с юга на самый север к механизму Тензора. Как цепи дрогнули. Как заскрипели и проснулись. Как встряхнули заледеневшую тишину. И как на самом механизме покачнулись первые шестеренки. Ханниол даже вскрикнул от неожиданности, когда увидел это. Тензор ворчливо завибрировал, издавая обертоном целый аккорд разносортных шумов. Шестерни закрутились: одни очень медленно, другие быстрее. Далее энергия по тем же подземным путям понеслась на восток и запад. И огромные статуи, казалось, навеки и намертво придавленные самой Вечностью, пришли в движение.

Музыкант со скрипкой (тот, что на западе) дрогнул, его голова чуть повернулась, а рука, которая держала смычок, сделала взмах и потревожила дремлющие струны. При всяком движении его шарнирные суставы слегка поскрипывали, с них осыпалась терракотовая ржавчина, в свете синей свечи похожая на болезненные коросты. Скрипка начала издавать мелодию от которой хотелось завыть: чудовищная дисгармония резала слух, да еще так громко, что находящийся рядом Фалиил поспешил заткнуть уши песком. Потом он сообразил нажать рычаг, после чего механический музыкант перестал играть, покорно опустив скрипку на землю. Его пустой взгляд по-прежнему был направлен в сторону, цилиндр на голове чуть наклонен, а огромные металлические ноги слегка закинуты одна на другую.

Фалиил боязливо потрогал струны, толстые как веревки, подтянул ослабевшие и вновь нажал рычаг.

Музыкант медленно положил скрипку себе на плечо. Коснувшись его стального тела, она отделила целый слой ржавчины, упавший в пески. Композиция вновь заиграла, в ней уже было меньше дисгармонии и даже прослушивалась последовательная нотная партия. Фалиил еще три или четыре раза нажимал рычаг, подтягивая капризные струны. Наконец гармония была восстановлена. И печальная минорная мелодия полетела под самые небеса.

На диаметрально противоположном востоке Хариами с не меньшим усердием трудился над струнами расстроенной арфы. Она то поднималась, то опускалась под действием волшебного рычага. И с каждым разом дух какофонии все более изгонялся из ее изящного фигурного стана. Вскоре и она была полностью исцелена. Показалось даже, что у механического музыканта чуть блеснули глаза, когда его пальцы стали последовательно перебирать струны, а те в ответ запели божественную мажорную композицию.

И Это свершилось!

Две поляризованные звуками волны — одна мажорная, другая минорная — окатили своим естеством все поднебесье. Интерферируя в пространстве, они закручивались солитоновыми вихрями и порождали мириады источников вторичных колебаний, из которых и рождались кванты времени. Вся реальность расслоилась на четное и нечетное, левое и правое, будущее и прошлое, целостное и дробное. Именно этот дуализм разрушил монолит покоя и пошатнул остановленное когда-то мгновение.

И дрогнуло небо…

И что-то покачнулось в самой основе земли…

И подул сильный ветер, сопровождаемый выпущенными из небытия древними шумами…

* * *

Легкий подземный толчок почувствовали и в Сингулярности, в хижинах даже зазвенели хрупкие предметы. Все выбежали на поляну разузнать, что случилось. Авилекс стоял возле мраморной экспоненты, нервно разжимая и сжимая в руках свою шляпу, его застывший взгляд был направлен на один из циферблатов. Всякие вопросы он игнорировал, лишь указывая рукой на памятник Вечности. Похоже, экспонента издавала едва уловимую вибрацию. Высоко над головой нарастали какие-то грохочущие звуки, как будто с безымянного пространства посыпались незримые обломки стеклянного неба.

— Она пошевелилась! Я видела, как она пошевелилась! — закричала Таурья, от волнения прикрывая ладонью рот и указывая на одну из покачивающихся стрелок.

На каждом из четырех циферблатов находилось по три острых фигурных стрелки, которые чем-то походили на отломленные наконечники гномьих копий. Одна — самая тонкая — это секундная, две другие, более толстые и как следствие более неповоротливые, — минутная и часовая. При остановленном времени их монолитный рисунок казался незыблемым, но сейчас…

Волнение звездочета передалось остальным. Ингустин стоял хмурый, поглаживая острую бородку и, не мигая, следя за циферблатом, направленным на восток. Ахтиней даже забыл закрыть удивленный рот и теперь в нелепой позе, с торчащими в разные стороны ушами да глупо разведенными руками, ждал чего-то непонятного. Леафани периодически открывала и закрывала глаза, надеясь, что когда она очередной раз их откроет, пугающий момент уже окажется в прошлом. Лишь один Исмирал казался беспечным или просто хотел им казаться. Даже сейчас, оторвавшись от строительства своей новой ракеты, в одной руке он продолжал держать разводной гаечный ключ, а другую выставил в сторону, наблюдая за тем, как кошастый подпрыгивает и пытается ухватить его за палец.

На всех четырех циферблатах секундные стрелки вдруг пошли, дергаясь и резко меняя положение при отсчитывании каждой секунды. Словно естество времени являлось каким-то неоднородным и бугристым.

— Ой, сейчас что-то начнется! — пугливая Таурья прикрыла рот уже двумя ладонями и, по примеру Леафани, зажмурила глаза.

Но ничего страшного так и не началось. Стрелки довольно тихо, рассудительно принялись перебирать последовательность двузначных чисел: 97… 98… 99… 01… 02… 03… 04… и так по кругу. Их чуть уловимое слухом тиканье являлось отзвуками чего-то таинственного, лежащего в глубоких слоях времени и пространства. Лишь ветер усилился, переходя от шепота в игривый свист. Авилекс снял шляпу и принялся помахивать ею перед собой:

— Все в порядке. Эти ветра насильно были сдерживаемы долгое время, сейчас они перебесятся да успокоятся.

Ахтиней заулыбался, но тут же, вспомнив о своем выбитом зубе, застенчиво опустил голову. Мог бы, впрочем, этого не делать: все уже давно привыкли к тому каков он есть, особенно к его торчащим маленькими лопатками ушам. Некоторым это даже казалось симпатичным. Он робко спросил:

— Все нормально?

— Да, надеюсь, — Авилекс оглядел присутствующих. — Пространство скуки вновь стало обитаемой ойкуменой. Еще раз на это надеюсь.

— А тот нищий из легенды? Нун. Что с ним будет? — вновь спросил Ахтиней.

Звездочет небрежно махнул рукой:

— Да ничего, досидит на троне свой законный час и вернется к нищенской жизни. Для обитателей ойкумены вся эта эпохальная остановка времени длилась менее мгновения, они даже ее и не заметят, просто продолжат жить с того мига, на котором все когда-то закончилось.

— Ой, что там? — Риатта указала рукою в небо.

Кажется, очередная забава прилетевших в гости ветров. Вверху клубился… или клубилась… или клубилось… в общем, что-то совсем невнятное похожее на облако мусора. Едва ветра успокоились, облако осело на траву прямо возле хижины наблюдательной Риатты. Та поморщилась:

— Хм, это что, мне в подарок?

Разочарование пришло в следующую же секунду. Внимательно осмотрев принесенный воздушными массами «подарок», Ри равнодушно вздохнула:

— Просто сухая трава, а я-то надеялась…

То, что упало с неба, оказалось большой охапкой соломы. За пределами Восемнадцатиугольника подобного добра навалом. Риатта хотела было собрать все в кучу да вынести подальше, но вскрикнула:

— Ой!

Солома пошевелилась как живая. Ветер уже успокоился, и это выглядело более чем странно. Вторая и третья попытки сгрести ее в одно место оказались столь же неудачными. Соломинки будто мыслили и действовали самостоятельно — они извивались, подпрыгивали, загибались дугой и откатывались.

— Ой-ей-ей!

Подошел Авилекс и остальные. Звездочет долго рассматривал осязаемое наваждение, потом вынес вердикт:

— В них запуталась чья-то душа…

— А такое возможно? — Ингустин задумчиво потеребил свой заостренный подбородок.

— Получается, что да.

Риатта, пришедшая немного в себя, высказала здравую мысль:

— Послушайте, если душа так странно заблудилась, она ведь кому-то раньше принадлежала? Да?

Авилекс посмотрел на нее, но тут же отпрянул. Дело в том, что с Риаттой было совершенно невозможно состязаться взглядами. Взор ее красных глаз с крупными рубиновыми зрачками, даже самый невинный, долго никто не выдерживал — он буквально прожигал сознание.

— И почему вы думаете, что я должен знать все ответы на ваши вопросы?

Леафани принялась осторожно по одной соломинке собирать ее себе в руку, и странно — ни одна из соломинок не сопротивлялась. Наверное, просто необходимо было проявить нежность.

— Лефа, а дальше что?

— Есть хорошая идея.

Леафани, дотошно собрав целую охапку и не оставив ни единой сухой травинки, направилась к себе в хижину. Внутри ее домика достаточно бегло оглянуться, чтобы понять — здесь живет рукодельница на все руки. Миниатюрный прядильный станок стоял в углу, выпучив свой горб-колесо. Рядом примостился ручной ткацкий станок, множество нитей свисало с него прямо на пол с недоделанного льняного полотна. Четверть всего пространства занимал перекособоченный шкаф: Исмирал делал его явно без настроения, тяп-ляп — наверное, мыслями уже конструируя ракету. Внутри шкаф до отказа был забит разного фасона платьями да костюмами, а некоторые из них висели на вешалке прямо под потолком. Леафани практически никогда не сидела без дела, ей даже в зеркало смотреться было некогда, в отличии от… не хочется говорить — от кого именно. Но, как ни крути, это Астемида.

Вот и сейчас она старательно принялась переплетать соломинки между собой — нежно, заботливо, даже что-то там напевая веселое. Часа через два получился пузатый соломенный лилипут с метелочками-руками, метелочками-ногами, плетеным туловищем и головой. К лицу она прикрепила две пуговицы (это глаза) и булавку вместо носа. Ртом заниматься не стала — все равно маленький чучеленок не умеет разговаривать. Так ей казалось. Ростом лилипут получился чуть выше пояса, в меру приличный, в меру симпатичный. Потом Лефа все же на минутку глянула в зеркало и подмигнула своему отражению. Она была бескомпромиссной шатенкой, в отличие от Винцелы, никогда не красила волосы, а аккуратно заплетала их в косички, уложенные спиралями, ведь это ее особая гордость.

Чучеленок выбежал на улицу, подпрыгивая на своих ногах-метелочках. Девчонки тут же окружили его, принялись гладить, он же едва уворачивался от их навязчивых ласк.

— И как мы его назовем? — спросила Таурья. — Может, Вязаный?

— Или Плетеный, — предложила Клэйнис, но потом разочарованно покачала головой. — Нет, уж как-то незатейливо.

— Соломенное Недоразумение, — подсказал стоящий рядом Ингустин. — А что, затейливо, как вы хотели.

Чучеленок попрыгал на одном месте и начал учиться ходить: спотыкался, падал в траву, но настойчиво поднимался, осваивая мудреную технику движений. Его сиреневые пуговицы-глаза зыркали по сторонам, все внимательно изучали, а горбатый нос-булавка придавал солидность облику. Вот над его головой пропорхала цветастая бабочка, и он долго провожал ее взглядом, не понимая, друг то или враг.

— Он такой милый! — Таурья погладила его по голове и елейно вздохнула, потом со стороны пришел знакомый всем звук:

— Р-рррр…

Появился кошастый, он воинственно настроил хвост трубой, пошевелил усами и приподнял лапу, выпуская когти.

— Лео, не вздумай!

Соломенный лилипут совершил пару прыжков в сторону, а Лео, чувствуя свое полное превосходство, спокойно подошел, приминая лапами траву, и долго обнюхивал не ведомое ранее создание. Чучеленок вдруг сорвался и побежал, кошастый же на рефлексах кинулся за ним…

* * *

Ханниол, Фалиил и Раюл возвращались назад с блаженным чувством выполненного долга. А как преобразился мир после того, как течение времени снова вернулась в эти края! Фалиилу, правда, пришлось повторно миновать Недорисованную крепость, но с ней уже никаких проблем не возникло. Звездочет сообщил по воздушной связи, каким образом убрать все подсказки и вновь сделать крепость неприступной. Это было важно, так как всякие любители приключений могли пробраться к музыканту и набедокурить там, даже без заведомо злых намерений. Вход к механизму Тензора оказался снова заперт, а Карусель зеркал хаотично расстроена: чьи-то шальные отражения, если и вздумают поотражаться в местных зеркалах — вреда от них окажется не более, чем от легкого, озабоченного собственным ничтожеством, ветерка.

На обратном пути всюду уже шумела листва да качались, скрипя от тяжести небес, высокорослые деревья. Звуки вернулись, краски ожили… Время от времени слух будоражило веселое хлопанье крыльев, птицы и здесь были полностью сделаны из бумаги. Они пытались привлечь к себе внимание путников, выделывая в воздухе акробатические чудеса, изящные пируэты, а порой пролетая так низко к земле, точно подразнивали: попробуй-ка, поймай меня! Иногда по дороге встречались небольшие селения, в которых незнакомые куклы, как ни в чем не бывало, занимались своими делами, некоторые из них приветливо махали руками, где-то даже завязывался интересный разговор. Вот в чем странность: Ханниол неоднократно спрашивал у них, знают ли они что-нибудь про нищего Нуна или правителя Раветиля? Все изумленно жали плечами, говоря, что впервые слышат такие имена.

— Ну, а город Хиндамол хотя бы вам знаком, это ж вроде как столица? — обратился Хан к одному коротышке в смешных широких штанах на подтяжках и остроконечной шляпе. — Возможно, я неправильно произношу: Хандамол или Хиндимол… как-то так. Мы о нем в легенде читали.

Коротышка выразил искреннее непонимание сути древних легенд.

— Наверное, он просто очень далеко… — Хан попытался самостоятельно объяснить нелепость ситуации и продолжил путь. Зайдя в очередную чащу леса, он подумал, не повредилась ли у местных жителей память от столь долгого отсутствия времени?

Свидетелем самого грандиозного зрелища вновь оказался Раюл. Тот водопад, по струям которого он так изобретательно спустился вниз, теперь шипел и пенился перед его глазами. Грохот стоял неимоверный. Огромные массы воды, удрученные своим существованием, отчаянно падали с большой высоты вниз, чтобы покончить жизнь самоубийством, но тут же воскресали водами новой реки, которая фыркала очаровательными фонтанами брызг. Поверхность земли здесь давала сильный излом, что тянулся далеко на восток и запад. Взобраться по отвесной каменной стене никак нельзя, так что Раюлу пришлось совершать огромный крюк в своем путешествии, прежде чем высота стены стала сопоставима с его ростом и его физическими возможностями.

Назад возвращались все, кроме Хариами…

Хара очень долго стоял под скалой, обливаясь фиолетовым светом и глядя на головокружительный монолит свечи: она находилась сразу за скалами, пронзая острием пламени мифическое безымянное пространство. Он еще сомневался. Он еще колебался и напряженно о чем-то думал. Механический музыкант не обращал на гостя ни малейшего внимания, виртуозно перебирая струны арфы, суставы его пальцев последовательно сгибались, рождая волны мелодии. В мелодии присутствовали приливы и отливы, вершины нарастающего темпа и внезапные впадины, где ноты становились медленными и тягучими. Казалось, музыкант дышит своей музыкой вместо воздуха. А Хариами достал ракушку:

— Не ждите меня в ближайшее время.

Он даже не захотел выслушать ответ, сказав это не как повод для дискуссии, а в качестве данности, которую надо принять. И совершил первый шаг… Цепляясь руками за трещины да каменные уступы, он начал восхождение в неизвестность. Пугающая громада раскрашенной пятнами черноты нависла над его головой. Что он делает? Разум еще пытался вопить о здравомыслии, заглушая голос отчаянного духа. Но некая сила, облекшись в образ романтических приключений, звала этот дух за собой, тянула вверх, как магнит металлическую соринку. Хара, осторожно переставляя конечности, полз по чуть наклоненной стене, полз и слушал испуганные звуки мелких камушков, что срывались со скалы и кубарем катились вниз…

* * *

Тот-Кто-Из-Соломы беззаботно бегал по поляне, резво махая метелочками. Да, ему так и не придумали подходящего имени. Некоторые звали его просто Плетенкой. Кошастый гонялся за ним, но не как за добычей, а скорее как за подаренной игрушкой, иногда ложился рядом, помахивая хвостом. Плетенка пытался ухватиться за кисточку, венчающую хвост, но это ему ни разу еще не удалось. Вместо пальцев у него были лишь пучки соломы, поэтому все-все-все валилось из рук. Абсолютно все. Леафани, его создательница, научилась кое-как с ним общаться. И отсутствующий рот, как оказалось, для беседы совсем необязателен, на все случаи жизни достаточно нескольких примитивных эмоций. Кивок плетеной головой — значит «да», руки крестиком — «нет», если чучеленок вытянулся по стойке смирно — это восклицательный знак, включающий в себя все положительные эмоции или одобрение сказанного. Далее, если он изогнется вопросительным знаком — тут нечего и думать, это и есть вопросительный знак, какое-то недопонимание. Станет извиваться соломенной волной — сомневается в чем-то. А если три раза подпрыгнет на одном месте — это многоточие, в котором может заключаться любая мысль, даже философски глубокая.

Леафани подошла и погладила своего воспитанника по голове:

— Скажи-ка, Плетенка, тебе интересно с Лео?

— !

— Он тебя не обижает?

Руки крестиком.

— Хочешь прогуляться до тумана абстракций?

- ~.

— Не бойся, в нем еще никто не сгинул. Как-нибудь тебе покажу.

— …

— Да, ты немногословен, но как красноречив!

Появился Авилекс, он был задумчив больше обычного и, обращаясь к Ингустину, как-то излишне буднично произнес страшную фразу:

— Хариами наш с ума сошел.

Ингустин, мигом потеряв интерес ко всему на свете, поспешил переспросить:

— Ты имеешь в виду…

— Я имею в виду, он хочет узнать, что лежит за непреодолимыми скалами.

— Но это же безумие!

— А я как только что сказал?

Наступила пауза, сотканная из прозрачной тишины: кошастый прилег на траву, Тот-Кто-Из-Соломы непонимающе покосил голову набок, Ингустин задумчиво почесал висок. Его невзрачный опаловый взгляд, как всегда, не выражал ничего, умело маскируя все секреты души. Леафани фыркнула:

— Он всегда был чересчур любознательным и неугомонным. Наверняка и руку потерял из-за своей чрезмерной любознательности.

— Лефа! — Ингустин строго посмотрел на ее.

— Чего, «Лефа»? Предлагаешь карабкаться за ним?

— Она права, — звездочет сорвал травинку, покрутил ее меж пальцев, потом воткнул Тому-Кто-Из-Соломы вместо зеленой волосинки, но чучеленок сразу же смахнул неуместный подарок. Ави закончил свою мысль: — Увы, мы ничего не можем сделать.

Первым из скитальцев прибыл Ханниол, его сразу обступили, засыпали вопросами. Тот отвечал механически, не задумываясь, внезапно свалившаяся популярность сразу стала его раздражать. К тому же, в самой Сингулярности никаких серьезных перемен не наблюдалось. Да, на мраморной экспоненте заработали часы, и этому чуду можно было подивиться минут пять от силы. Авилекс скупо пожал ему руку, ничего особенного при этом не сказав. Хану и не нужно было ничего говорить, тем более лезть к нему с глупыми расспросами, он взволнованно выискивал взором Астемиду, а когда понял, что та даже не снизошла выйти его поприветствовать, стал мрачнее ночного неба. Увы, заразная болезнь, придуманная алхимиком в одном из его увеселительных опытов, так и не отступила.

— Хан! Приветик! Как ты?! Цел? Что видел? Расскажи! — Гемма подбежала, сияя своими малахитовыми глазами. Она готова была задать еще тысячу тысяч вопросов, если б Ханниол жестом ее не остановил, подумав: «с чего такой излишне живой интерес?.. ах, ну да… проклятый Гимземин!»

Вслух он коротко сказал совсем другое:

— Извини, я устал. Во всем заслуга Авилекса, мы лишь исполнители, ты же знаешь.

И он прямиком направился к хижине Астемиды, даже не подозревая, какое фатальное воздействие это произведет на шокированную Гемму. Асти в это время сидела возле зеркала, расплетая косу и улыбаясь своим мыслям. Наверняка думала о чем-то химерически несбыточном. В силу сложившегося этикета он редко бывал в гостях у девчонок и, зайдя внутрь, прежде всего посмотрел на часы с ходиками, как на некую диковину. Их мелодичное потикивание сразу разрядило эмоциональное напряжение и, казалось, располагало для задушевных бесед. Астемида мельком глянула в угол зеркала, поняла кто пришел, но так и не обернулась. Ее пальцы расплетали строптивую косу лишь для того, чтобы потом заплести ее вновь, более элегантно.

— А, это ты… — вот наконец подала голос.

Ханниол заговорил не сразу, из десятка бродивших в голове вопросов выбирая самый для него важный. Потом, к собственному удивлению, спросил совершенно не то, что собирался:

— Скажи, я тебя раздражаю?

Асти пожала плечами:

— Нет, все нормально, — ее не совсем естественный голос скрывал определенную недосказанность. — Последнее время ты стал излишне навязчив, это правда. У тебя какая-то неизвестная болезнь, ты все пытался мне это объяснить, я честно пыталась тебя понять… — она вытащила из волос несколько заколок и положила их на фигурный столик, — но единственное, что я поняла, так это то, что во всем виноват Гимземин. Так?

Хан сентиментально вздохнул, потом молча кивнул.

— Так с ним и разбирайся. Справедливо? Что он там изобрел?

Уже открывая дверь и собираясь уходить, Ханниол бесчувственно произнес:

— Яд для души.

Ему не дано было знать, что в это самое время Гемма чуть ли не ревела, стоя у своего осколка зеркала:

— Что со мной не так?! Что не так?! Что не так?! — она кричала на свое отражение, будто ожидая, что сейчас оно изменится в лице, вылезет из стекла и погладит ее по черной как смоль голове, утешительно сказав: «все так, подруга, все так…» — Почему он смотрит на нее, а не на меня? А может… может, мне такую же косу заплести? А?

Увы, это вряд ли осуществимая идея. Просто волосы короткие, две милые косички по бокам — разве этого недостаточно? Гемма тяжело дышала, сжимая и разжимая пластмассовые кулачки. Потом схватила табуретку и со злобой кинула ее в стенку. Испугавшись собственной глупой выходки, она укуталась в одеяло и просидела так целый час. Да, целый час рассматривала волнистые узоры на деревянном лакированном полу: узоры сходились, расходились, кое-где рвались и исчезали. В бессмысленности природного рисунка впервые почувствовалась гармония мертвого покоя…

Вернувшийся Фалиил также оказался немногословен, при всяком вопросе он морщился, как от непривычно яркого света, а все свои скитания подытожил единственной мыслью:

— Я понимаю, зачем это было нужно им, — имея в виду жителей ойкумены, — но до сих пор не возьму в толк, зачем это было нужно нам.

Раюл прибыл на поляну позже всех, веселый и самодовольный. Он собрал возле себя самых доверчивых слушательниц, Клэйнис и Таурью, рассказывая им о том, как отважно дрался по пути с тремя великанами ростом в десять раз выше его. Клэйнис изумленно на него смотрела, ее большие, и без того вечно удивленные глаза, стали еще шире. А Таурья по своей привычке периодически закрывала ладонью рот и шептала: «не может быть! не может быть!»

— Конечно, не может быть! — вразумила их проходящая рядом Леафани. — Ему врать как воздухом дышать. Скажи, во сколько раз великаны были больше ростом?

— Аж в двадцать! — гордо произнес Раюл, приглаживая чуть измятый (в эпических битвах) ворот рубахи.

— А минуту назад говорил, что в десять.

— У-у-у… мы-то думали, — разочарованно протянули подруги, мигом потеряв интерес к импровизированной байке.

— А думать вообще вредно, — бросил вдогонку Раюл и, выдержав паузу, добавил: — Не думать — вот в чем польза для ума.

С этой монументальной мыслью никто не стал спорить.

Если раньше за пределы тумана абстракций выходили очень редко: лишь от крайнего безделья или по нужде (насобирать ценных трав, к примеру), то сейчас прогулки вне Сингулярности превратились в захватывающие приключения. Довольно необычно было наблюдать, как там тоже колышутся деревья и дуют ветра. Раньше вся эта картина казалась словно нарисованной в воздухе. Три подруги — Леафани, Клэйнис и Таурья — в своих путешествиях обнаружили неподалеку от Сингулярности деревню, которую назвали Островом Блаженных. Столь странное название родилось из недопонимания, что там вообще происходит. Впервые забредя туда, они увидели приветливых счастливых кукол, ничем особым не занимающихся, а только праздно болтающих о разных пустяках. Все куклы, проживающие в ойкумене, были чуть ниже ростом, но не в этом суть. Старейшина деревни назвался Махаиром, он постоянно улыбался и, разговаривая о чем-либо, то и дело меж слов вставлял короткие смешки. У них на поляне самым смешливым был Эльрамус, но даже тот большую часть времени все же вел себя серьезно. Впервые заговорив со старейшиной, Леафани спросила:

— Чем вы вообще здесь занимаетесь?

Махаир, не переставая улыбаться, величественно произнес:

— Мы блаженствуем… — и приподнял вверх руки. Остальные обитатели деревни одобрительно закивали в знак подтверждения.

— М-м, понятно, а занимаетесь вы чем?

— Мы блаженствуем…

Клэйнис задумчиво почесала нос, а Таурья нелепо скривила виниловые губы, вопросительно глядя на подруг. Лефа уж не знала, как перефразировать вопрос:

— Хорошо, в перерыве между блаженством вы что делаете?

Махаир не лез в карман за ответом:

— Мы радуемся!

— Чему?

Старейшина развел руками, указав на четыре стороны света:

— Да всему вокруг! Радуемся горящим свечам: фиолетовый — цвет благословения, синий — цвет достоинства, желтый — надежды, а розовый — веселья. Также радуемся друг другу, птицам, что в небе, плюшевым зверям, которые иногда к нам забегают. Ветру. Небу. Деревьям. Разве мало поводов для настоящей радости?

Клэйнис еще раз потерла нос, озабоченно покачала головой и впервые задала собственный вопрос:

— Подождите, подождите… все это прекрасно, наверное. Но ведь необходимо иногда и погрустить, впасть в печаль, к примеру.

Махаир, не опуская рук, обнимающих воздух, задал самый наивный в мире вопрос:

— А зачем?

Клэйнис подумала: «действительно, зачем?» и очередной раз дунула на свою свисающую до глаз челку. Потом в результате беседы все же оказалось, что помимо праздных разговоров о всеобщем счастье, жители деревни выращивают на своих огородах декоративные растения, играют в лесах со зверями и даже иногда ходят к реке, чтобы сквозь прозрачную рябь посмотреть на подводных обитателей — парафиновых рыб. Они воодушевленно, сквозь неизгладимый смех, рассказывали, как рыбы иногда выпрыгивают из реки, делают сальто и вновь окунаются в свою родную стихию.

Так и сдружились. Эта неразлучная троица — Леафани, Клэйнис да Таурья — теперь частенько стали наведываться к Острову Блаженных поболтать о том, о сем. Каждый раз жители встречали их загадочной фразой:

— Ну здравствуйте, Возникшие из пустоты!

Леафани уж несколько раз спрашивала:

— Почему вы нас так странно зовете?

Но жители по своему обыкновению смеялись, уклончиво отвечая:

— А то вы сами не знаете!

Кстати, с того момента, как запустили время, больше никто не видел Незнакомцев. Авилекс заверил всех, что их отсутствие — добрая весть.

* * *

Хариами очередной раз прижался к скале, цепляясь металлической рукой за выступающий камень, а пластмассовой за продольную трещину. Кажется это все. Дальнейший путь невозможен. Страшно было глянуть наверх — там лишь отвесная черно-серая стена без какого-либо намека на растительность. Но еще страшнее было глянуть вниз — там пропасть, созданная его личным безумством, обманчиво похожим на отвагу. Лес превратился в зеленый шерстяной покров с миниатюрными игрушечными деревьями. Где-то далеко-далеко виднелась бледно-матовая полоска тумана абстракций, столь мизерная, что жизнь внутри нее сейчас казалась вздором. Механический музыкант, уменьшенный, наверное, во стократ, продолжал бренчать свою мелодию, равнодушно теребя струны. Ее звук слышался еще довольно отчетливо. Хариами осторожно, на свой риск высвободив одну руку, достал из кармана ракушку.

— Ави! Авилекс! Кто-нибудь!

Ответом были шумы, шумы и еще раз шумы. Субстанция отчаяния. Да, такого жгучего страха он не испытывал никогда в жизни, десятки раз уже покаялся в предпринятой авантюре. Но если бы покаяние способно было чудесным образом вернуть его в исходную точку… Он снова глянул в высоту — там уже не за что зацепиться, лишь голый камень да трухлявые слои скальных пород, готовые вот-вот сорваться в пропасть. «Так, назад!» — приказал он себе, но едва опустив ногу, не нащупал опоры куда ее ставить. Он понимал, что теоретически спуск существует, необходимо только найти прежние точки зацепок. Это был уникальный случай, когда движение вниз оказалось сложнее движения вверх. И одна-единственная ошибка могла оказаться последней в его жизни.

Предпоследнюю он уже совершил…

* * *

Кто-нибудь понимает, для чего на поляне находится каменная книга? Каков от нее толк? Ведь на ней не написано ни строчки, ни слова, ни буквы или хотя б случайного знака препинания. Только пустые страницы, и этих страниц по сути всего две — именно те, на которых она открыта. Авилекс говорил, что когда-то книга отслужила свое, и теперь в ней совершенно нет пользы. Сейчас это монумент исчезнувшего прошлого, не достойный никаких воспоминаний. Тот-Кто-Из-Соломы все утро зачем-то вертелся вокруг нее, прыгал, подскакивал, глядя глазами-пуговицами на Ингустина, потом пару раз пытался стукнуть его руками-метелочками, явно на что-то намекая. Ин был практически равнодушен к их новому постояльцу, поначалу просто отмахивался, потом раздраженно спросил:

— Ну, чего тебе?

Чучеленок вытянулся по стойке смирно:

— !

— Твой язык жестов труден для меня, или к Леафани и с ней разбирайся.

— ?

Ингустин подумал, что наверное соломенному приятелю недостает ласки, небрежно, даже с легким отвращением погладив его по голове:

— Все, теперь отстань!

- ~… ~…

— Согласен, это глубокая мысль, иди внушай ее кому-нибудь другому!

Тот-Кто-Из-Соломы послушно убежал, подпрыгивая на пружинистой траве. Ин в простоте душевной подумал, что наконец-то от него отделался, но не прошло и десяти минут, как Плетенка появился вновь. Он шел медленно, постоянно что-то роняя и с таким же постоянством это самое подбирая. У него в руках вообще ничего не держалось больше двух секунд. Ингустин все шире и шире раскрывал глаза от удивления по мере того, как чучеленок приближался. В его неуклюжих руках… не может быть… находился листок! Последнее время Ин уже потерял надежду отыскать оставшиеся страницы загадочной книги. Она, кстати, как и эта каменная, тоже была абсолютно пуста.

— Ну ты… где ты его нашел?

— ?

— А как догадался, что листок нужен именно мне?

— …

Ингустин осторожно взял чуть помятый подарок, цифры на той и другой стороне замыкали общую последовательность станиц: 79/80. Он забежал в свою хижину, открыл фолиант с перламутровой обложкой и достал клей. Осторожно прикрепив лист на законное для него место, он с наслаждением втянул носом щекочущий запах клея. Увы, и на этот раз чуда не произошло. Кричащая сверх меры обложка «Сказания о Грядущем» оставалась единственной надписью, и сразу даже не поймешь, чего от нее больше — смыла или бессмыслицы. Кстати, насчет замыкания общей последовательности Ин поторопился: не был найден еще один листок (с номерами 9/10). Один-единственный! Ингустин твердо решил отыскать его во что бы то ни стало. Он вышел на поляну, держа под мышкой ценный, как думалось некоторым, фолиант, и громко сказал:

— Послушайте! Осталось найти последнюю страницу! Я понимаю… — тут он понизил голос и застенчиво покачал головой, — что со стороны я иногда выгляжу чересчур помешанным на этой идее. Но даже если книга — чей-то нездоровый розыгрыш, неужели неинтересно это наконец выяснить? Давайте предпримем последние усилия и обыщем все вокруг… Я обещаю извиниться перед каждым лично, если результат вас разочарует.

Тирада получилась слишком многословной. Ингустин, видя, что превратился в центр всеобщего внимания, прикрыл ладонью оплавленную часть шеи. Ему всегда казалось, что остальные смотрят не на него, а постоянно разглядывают дефект его внешности. Хотя, по правде говоря, остальные уже давно не обращали на это ни малейшего внимания. Потом он еще раз показал обложку книги, сам не зная для чего, возможно, яркая надпись из фольги должна была подействовать как-то воодушевляюще. Авилекс подошел ближе:

— Мы и сами рады поставить точку в этом деле, но ведь ты знаешь — обыскана уже вся округа. Я лично чуть ли не по соринке перевернул целую библиотеку. Скажу так: специально заниматься поисками я не стану, но если что обнаружу, дам знать, не сомневайся. — Звездочет опять говорил своим спокойным бархатным голосом с минимумом эмоций и максимумом информации.

Леафани тут же добавила:

— Мы и в лесу неоднократно искали, и возле озера.

— Но ведь Плетенка где-то же… ох, плохо, что он у вас такой неразговорчивый.

Тот-Кто-Из-Соломы два раза подпрыгнул на месте и чуточку искривился, словно обиделся. Его ведь даже и не поблагодарили. Недавно закончился ароматный час и наступил веселый, всецело посвященный играм да раздолью. Никто не хотел отягощать себя излишними думами, поэтому остальные просто промолчали. Только застенчивый Ахтиней едва слышно пробубнил под нос:

— Ну ладно, посмотрим, поглядим…

Все четыре свечи озаряли мир — каждая собственным благословением, на которое способна. Желтый север чем-то походил на отблеск пламени холодного огня. Розовый юг напоминал застывший салют от какого-то праздника. Голубой запад символизировал вечные сумерки, а фиолетовый восток — отражение этих сумерек в потемневшем зеркале. И только в середине неба цвета переставали спорить друг с другом, таяли, рождая белоснежный покой.

— Нас называют Возникшими из пустоты.

— Что? — Авилекс поначалу не понял двух вещей: кто именно говорит, и направлен ли вопрос к нему лично.

Леафани, сложив руки на груди, повторила громче:

— Там, за туманом, нас почему-то называют Возникшими из пустоты.

Звездочет коротко кивнул:

— Правильно.

— По-твоему, это очевидно?

Авилекс посмотрел на нее, потом на стоящую рядом Таурью, на Ингустина, также взглядом ждущего ответа. Все, кроме Эльрамуса, смотрели в сторону звездочета. Последний же опять что-то потерял и шарил глазами в траве неподалеку от своей хижины.

— У вас действительно очень плохая память… Хорошо, объясню еще раз: никто из жителей ойкумены не в состоянии проникнуть в Сингулярность, в отличие от нас, способных путешествовать туда-сюда. Знаете, почему?

— Их не пустит туман абстракций, — предположил Ингустин, в его глазах предположение выглядело вполне здравым. Но правда оказалась намного абсурднее.

— Просто они не видят никакого тумана, ни нас с вами, ни всего того, что здесь находится. Мы для них как бы не существуем. В их глазах Сингулярность по объему равна нулю и тождественна математической точке. Поэтому, когда кто-либо отсюда проникает в ойкумену, там складывается впечатление, что мы появляемся прямо из воздуха. — Глубоко вздохнув, Авилекс добавил: — Странно, когда-то в прошлом я уже несколько раз все это объяснял.

— Лихо! — Ингустин взлохматил свои редкие волосы. — Получается, мы существуем в нигде.

— Лучше и не скажешь.

* * *

Хариами долго не мог поверить, что снова находится на земле. Пластмасса на его теле местами потрескалась, некогда чистая, опрятная одежда превратилась в какие-то рубища. Однажды во время спуска ему пришлось полностью повиснуть на своей металлической руке и, казалось, еще вот-вот и она оторвется от тела, но та выдержала. Хара несколько раз сжал и разжал стальные пальцы, убедившись, что они все еще подчиняются его воле. Впереди опять лежал Сентиментальный лабиринт: пришлось несколько раз поплакать, несколько раз посмеяться, впадать в прострацию и возноситься к апогею блаженства, прежде чем, кое-как сохранив здравый рассудок, оказаться снаружи. Лишь тогда Хариами, отдышавшись и по-настоящему ощутив облегчение, двинулся в сторону Сингулярности. Голубая свеча запада, казавшаяся отсюда далеко-далеко, не позволяла ему надолго сбиться с пути.

Лес вокруг стоял как бы дремлющий, но то же время настороженный: его ветви спали, а верхушки деревьев то и дело слегка наклонялись посмотреть вниз: кто там идет? Ветер, скованный могучими стволами и почти неощутимый внизу, чуть выше, едва почуяв простор, резвился вволю. Открытые пространства полей чередовались с перелесками, которые нередко оборачивались дремучей тайгой. Однажды он набрел на поляну, полностью усыпанную цветами: словно специально кем-то засеянную. В глазах зарябило, но на душе зато явно просветлело. Фольгетки, самые высокие из них торчали надменными стеблями над всеми остальными, их оранжевые лепестки вьющимися водорослями свисали сверху вниз, напоминая распущенные девичьи волосы. Цветки ненавии, приторно-желтые, с воинственными колючками, росли повсюду как охранники. Вот и прекрасные гармадыши, они чем-то походили на маленькие фарфоровые кофейники, наклони их немного — и польется нектар. Кое-где, высунув острые языки, торчала спириталия — это скорее даже не цветок, а красная трава с остроконечной листвой, имитирующей маленький взрыв. Их, таких экзотичных взрывов, наблюдалось совсем немного, десятка два. Сбоку отдельным ассиметричным пятном располагались заросли алюбыса — небольшие лиловые бутончики, казалось бы, совсем безвинные. Ну а дополняла гармонию красок великолепная лехестия — сами ее цветки были крохотными, коричневыми и довольно невзрачными, они росли бутончиками по три-четыре штуки. Но вот огромные широкие листья лехестии с нежно-голубыми переливами пленяли взор. Голубая краска периодически перекатывалась с кончиков листьев до основания и обратно, создавая иллюзию будто цветок дышит как живой.

Сопутствующие увиденному ароматы вскружили голову. Хариами на секунду даже подвергся благородному порыву нарвать букет, но дальняя дорога и настораживающая неизвестность впереди перечеркнули эту идею. Он снова окунулся в лес… Упоминания о неизвестности сразу же оказались верными. Сначала впереди мелькнули соломенные крыши, потом взору открылось небольшое селение — домиков пятнадцать-шестнадцать. Несколько кукол бродили в его окрестностях, что-то бормоча себе под нос, головы их почему-то были перевязаны тонкими белыми повязками. Но не это главное. Посреди хижин возвышалась огромная, по их размерам, гранитная статуя, посвященная некому субъекту. Он стоял, расположив одну ногу на земле, а другой ступив на некий пьедестал. Гранитный субъект был одет в такую же гранитную шляпу с высокой тульей, и поначалу Хариами подумал, что это Авилекс, но присмотревшись к окаменелым чертам лица, отклонил эту очевидную идею. К рукам статуи тянулись натянутые как струны веревки, их было ровно десять, так как они крепились к каждому ее пальцу, а на земле — к вбитым металлическим колышкам. Всем своим видом монумент внушал легкий трепет, по крайней мере, заставлял на время примолкнуть и задуматься.

— Здравствуй путник, куда идешь?

— В Сингулярность.

— Куда-куда?

Хариами только сейчас посмотрел на вопрошавшего. Он был коренастой куклой в сером сюртуке с волосами соломенного цвета и похожими на саму солому, также с добрым веснушчатым лицом, и все в той же повязке — она опоясывала голову неким тряпичным обручем, а на затылке венчалась завязанным узлом.

— Это в сторону запада, я там живу.

— Знаешь, кто это? — житель деревни указал на памятник и лишь потом представился: — Меня, кстати, зовут Ахтиней.

— Ах… но я уже знаком с одним Ахтинеем, он на тебя совсем не похож.

— Тебя удивляет, что по воле Кукловода двое носят одинаковое имя? Ты скептик?

Что-то странное и отчасти даже диковатое скользило в голосе нового знакомого. Хара искоса посмотрел на других кукол: они не обращали на гостя никакого внимания, продолжая ходить кругами и что-то бубнить. Затем он подумал, что пора бы и самому представиться:

— Хариами, — сначала хотел подать для рукопожатия свою металлическую руку, но тут же одернул ее, выставив вперед пластмассовую.

Впрочем, никакого рукопожатия не произошло. Местный Ахтиней назвал несколько скучных имен своих соплеменников, потом указал на статую:

— Это наш благословенный Кукловод: по его воле мы пьем и дышим, также: видим, слышим, ходим, разговариваем… — собеседник перечислил еще штук двадцать глаголов, а в конце добавил: — Ты же не скептик, надеюсь?

— Нет-нет.

— По воле Кукловода сегодня прекрасный день, свечи горят особенно ярко. Скажи, ты тоже это заметил? Мы просто обязаны непрестанно славить его имя, и тогда все будет хорошо…

Хариами посмотрел в сторону горизонта и непонимающе приподнял брови: вроде свечи горят как и всегда, ничего особенного, если не брать во внимание, что Фиолетовая до сих пор находилась ближе всех: ее лучистые краски придавали своеобразные оттенки окружающим предметам. Хижины стояли совершенно беспорядочно, не образуя ни улиц, ни правильных геометрических фигур. В Сингулярности такое безобразие бы не потерпели. Местный Ахтиней еще много чего говорил, а фраза «если на то будет воля Кукловода» встречалась почти в каждом втором его предложении. Хара всерьез призадумался. В Кукловода они тоже все верят… вернее, почти все. Гимземин да Фалиил — исключение. Но здесь что-то другое, что-то не совсем нормальное…

По всей видимости, Ахтиней считался тут за главного, так как остальные куклы упорно продолжали не замечать пришедшего гостя: они ходили кругами и непрестанно шептали себе под нос какие-то слова. Стараясь быть вежливым, Хара намекнул, что ему пора, да и путь еще неблизкий, после чего продолжил движение по лесу. Последняя фраза, прилетевшая уже вдогонку, оказалась вполне ожидаемой:

— Главное, чтобы ты не был скептиком!

Думая над благородным напутствием, он забрел в густозаселенную чащу леса. Деревья здесь выглядели не совсем обычно: все без исключения их стволы росли растроены — то есть разделены у самых корней на три части. Имея общее основание, три параллельных ствола, хаотично переплетаясь друг с другом ветвями, возносились высоко в небо. Свет путался в их неисчислимой листве. И вообще, своим видом они чем-то напоминали переносные канделябры, только очень-очень большие. Хариами от души полюбовался зрелищем, после чего продолжил путь.

Через какое-то время вынырнула еще одна деревня. Никаких статуй в ней не наблюдалось, и это слегка успокаивало. Жители занимались кто чем: большинство возилось в своих огородах, кто-то рубил дрова, кто-то даже возводил новый дом. Куклы-девочки стояли гурьбой и о чем-то шумно беседовали, бросая в его сторону беглые взгляды. Тут он услышал громкий голос над самым ухом:

— Хариами!

От внезапного произнесения своего имени Хара вздрогнул… обернулся.

Тот, кто его позвал, хоть и выглядел дружелюбно, но оказался совсем незнакомым: черные короткие волосы, излишне круглое лицо, излишне пухлый нос, излишняя полнота всей фигуры. Лицом он показался очень отдаленно похожим на Фалиила: такие же густые брови, хмуро нависающие над глазами, а сами глаза добродушные и гостеприимно открытые. Одет он был в длинный брезентовый фартук, местами запачканный каким-то мазутом или дегтем…

— Мы знакомы? — не зная как поступить, Хара осторожничал в словах.

— Вот это да! Вот это новость! Вот это благодарность! Я Хром, неужели забыл?! Или вся вата из головы вылетела? — обладатель брезентового фартука громко рассмеялся.

«Хром… Хром… Хром…» — Хариами в мыслях трижды повторил его имя, словно троекратное его произнесение вдруг сработает как заклинание: произойдет чудо да память восстановится. Но ничего подобного. Да и как было объяснить жителям ойкумены, что их единственное мгновение длилось для него долгие интегралы дней. Они вообще имеют понятие, что такое интеграл дней?

— Извини, в моей жизни много чего произошло, не напомнишь, как мы с тобой познакомились?

Хром разинул рот от удивления:

— Ты что, меня не разыгрываешь? Я кузнец, а вон там — моя кузница. Руку тебе кто делал, после того как ее раздавило вдребезги упавшей стеной?

— …раздавило какой-то упавшей стеной?..

— Ты даже этого не помнишь?! Ну даешь! Болезнь мозгов — опасная вещь, скажу, это называется рассеянным склерозом, знавал я одного такого. Пойдем, покажу свою кузницу.

Хром проводил его в опрятное каменное помещение с полумраком внутри и душным, насыщенным пылью воздухом. В двух растопленных печах трепыхали языки пламени, своими раскаленными эфемерными телами они совершали несуразные движения, красуясь пред взорами посторонних. На столах, обитых металлическими листами, были разбросаны инструменты: длинные щипцы, несколько молотов разных размеров и весовых категорий, а также необработанные заготовки. Наковальня, чуть расплющенная от града нескончаемых ударов, блестела своими многочисленными выбоинами.

— Не подходи близко к печкам, если на теле расплавится пластмасса — станешь уродом на всю жизнь. Не пугаю, а нежно предупреждаю.

Хариами отпрянул от огня. Он вдруг вспомнил Ингустина, его оплавленную шею, заодно и все проблемы, связанные со столь серьезным внешним дефектом.

— Вот на этом самом столе тебе и ковали руку, каждый шарнир я вытачивал лично. Лучше меня нет кузнеца во всей ойкумене, ну… по крайней мере, я сам так думаю. Так что повезло тебе.

Хариами посмотрел на свою стальную кисть, и ему стало крайне неловко. Наверное, со стороны его нелепая забывчивость выглядела чудовищно невежливо.

— Прости, у меня действительно плохо с памятью. Спасибо, конечно, за все.

После непродолжительной беседы Хром взялся за свое дело. А Хара, проявляя крайнюю тактичность, какое-то время еще не уходил, наблюдая за тем, как красные от волнения искры летят во все стороны маленькими салютиками. Эти искры тоже имеют право на жизнь и, хотя их жизнь длится лишь пару капля-секунд, она наполнена волшебным ощущением полета…

* * *

Считается, что зрачки у всех кукол сделаны из драгоценных или полудрагоценных камней. Каждый камень — свой цвет, свое настроение, свой мазок души. Девчонкам больше свойственно наводить красоту, поэтому их взгляд должен быть и более выразительным, дабы привлекать внимание. Астемида обладала янтарными глазами, светло-коричневый оттенок которых, как она сама считала, имел загадочность и глубину. Ее подруга Гемма точно светилась изнутри пресыщено-зеленым светом, а малахитовые зрачки производили порой на окружающих неодолимое колдовское воздействие. Особенно, это уже мнение самой Геммы, они сочетались с ее черными волосами. Какие именно кристаллы производят желтый взгляд у Клэйнис оставалось загадкой, но она утверждала, что это некий аразолит, хотя никто ни разу не слышал о таком камне. Зато жгуче-красные рубины Риатты долго не выдерживал никто, и она этим ловко пользовалась. У Таурьи тоже присутствовал красноватый взгляд, но гораздо более тусклый да замутненный. Причиной тому — невзрачный обсидиан. Из тройки подруг особенно гордилась своим зеленовато-голубым взором рукодельница Леафани. Аквамарин, по ее утверждению, неизменный символ успеха, благополучия и чего-то там еще… Анфиона с Винцелой были практически близнецами по внешности, почти так же походили и их глаза: бледно-зеленоватые кристаллики бирюзы у Анфионы, зеленые, но уже с позолотой, кристаллики хризолита у Винцелы.

Мальчишки как-то не особо следили за своей красотой. У Ингустина глаза вообще бесцветные — в них блеклые камешки опала. Гимземин — субъект с черной душой и такими же черными зрачками, считается, они созданы из застывшей черной смолы. У Авилекса глаза нефритовые, равнодушно-серые. Фалиил же обладает взглядом не совсем соответствующим его обычному настроению, так как оранжевый сердолик воплощает собой нечто более радужное, чем лень да апатия. Аметистовый взор Ханниола отдавал голубизной, несущей затаенную мудрость и рассудительность. Следующие четыре персонажа — Раюл, Исмирал, Ахтиней да Эльрамус — понятия не имели, представителями каких камней являются их зрачки, и никогда об этом не задумывались. У Раюла глаза темно-коричневые, контрастно оттеняющие его белобрысый облик, у Исмирала вообще не поймешь какие — там будто все цвета сразу перемешаны и вкраплены в стеклянные белки. Ахтиней обладал взглядом трусливого мышонка, его зрачки, черные хрупкие камушки со светлыми блестками, застенчиво бегали туда-сюда. Каков цвет глаз у Эльрамуса почему-то никто не помнил, в том числе и он сам. Из вышесказанного делается один фундаментальный вывод: характер глаз никак не влияет на характер их обладателя. И еще: помимо драгоценных и полудрагоценных камней, наверняка существуют мифические. Почему да?

А почему бы и нет?

Миновал обманутый час, пьеса была сыграна, и пришел час забот, где каждый погружался в свое любимое дело. Анфиона, едва взяв кисточку и макнув ее в краску, тут же вздрогнула от стука в дверь. Она не успела сказать «войдите», как ее подруга Винцела уже находилась внутри, изумленно возгласив:

— Что я нашла! Что я нашла! Не поверишь — к нам заблудилось дразнящее эхо!

— Опять?

— А ты что, недовольна? Это же развлечение! Идем.

Анфиона призадумалась: последний раз дразнящее эхо слышали… ох, она уж и не помнила, сколько времени прошло. Тогда Авилекс все прогонял да прогонял его, а оно все передразнивало да передразнивало, никак не хотело уходить. Потом долго блуждало возле хибары Гимземина, действуя ему на нервы.

— Надо спуститься немного к озеру, — уже на бегу говорила Винцела. — Если оно еще там.

— И как мы его увидим?

— Никак, это же простой воздух.

Действительно, глупый вопрос. Анфиона почувствовала легкое головокружение от быстрого бега и наконец остановилась.

— Ну, крикни ему что-нибудь, — подначивала подруга.

— Ау-у!!

— Ау-у… ау-у… ау-у… — пронеслось вдали, точно звуки кто-то переживал и проглотил.

— Обыкновенное эхо, — разочарованно произнесла Анфи.

— Оно лишь прикидывается нормальным, вот слушай. — Винцела набрала побольше воздуха и закричала: — Как дела?!

— Метла цвела… метла цвела… метла цвела…

— Откуда ты?!

— Из высоты… из высоты…

— Вот видишь, — шепотом добавила Вина, — давай, теперь твоя очередь, поговори с ним.

Анфиона немного засмущалась, вдруг ляпнет что-нибудь такое, что эху не понравится или что трудно зарифмовать? Потом прогнала свою робость, сложила ладони рупором и членораздельно прокричала:

— Как тебя звать?!

— Дай поспать… дай поспать…

— Ты кто, говорю?!

— Раз сто повторю… раз сто повторю…

— Споешь мне песни?!

— Сначала тресни… сначала тресни…

Анфиона обратилась тихим голосом к Винцеле:

— Так себе развлечение, нужно просто не обращать на него внимание, оно само и отстанет.

У дразнящего эха был единственный смысл в его существовании: коверкать да искажать всякие фразы, которые оно услышит. Кому-то это нравилось. Кто-то даже считал это искусством. Рядом по случаю проходил Ханниол — хмурый, задумчивый, погруженный в свои мысли. Подруги пытались с ним поговорить, но он только небрежно отмахнулся рукой. Его путь лежал за озеро, к обиталищу алхимика.

— Хан что-то голову повесил! — сказала Винцела.

— Объелся кресел… объелся кресел… — эхо умудрилось расслышать последние слова.

— Вот прилипло… пошли отсюда.

Избушка алхимика была некогда построена самим ее хозяином. Если в ингредиентах различных трав Гимземин, возможно, и являлся нераспознанным гением, то его зодческий талант у всякого критика вызвал бы легкое головокружение: во-первых, от сложного восприятия композиции, а во вторых, от непрестанного покачивания головой. Ни одно бревно не лежало параллельно другому, как это принято в приличных домах, ни одно не было хотя б отпилено по размеру другого. Возникало забавное предположение, что охапку неотесанных бревен просто когда-то скинули сверху вниз, и все они случайно сложились картиной трудновразумимого импрессионизма. Даже растущие поблизости деревья стеснительно стояли как-то поодаль от хибары, дабы случайный прохожий ненароком не подумал, что они собою дополняют всю эту композицию. Трава везде была очень густой, Ханниол то и дело раздраженно пинал ее, чтобы та не цеплялась за ноги, но она слишком навязчиво предлагала свою мнимую заботу, дружелюбно обвивая листьями его ботинки. Изображая вежливость, он пару раз стукнул в дверь и сразу вошел.

— Рад тебя видеть, Гимземин! — соврал Ханниол.

— И не надейся, что я тоже рад, — сказал правду алхимик.

Царство стеклянных колб всегда угнетало своей скрытой, замаскированной под радужные цвета враждебностью. Казалось, в каждой пробирке находится жидкий яд, весело заигрывающий с лучами света.

— Ты должен что-нибудь придумать, — Хан открыл дверцы маленького шкафчика, поморщился и тут же закрыл их.

— Не просветишь меня — что именно? Или это неважно? Главное придумать хоть…

— Ты прекрасно меня понял!

Алхимик закончил переливать какую-то желтую суспензию из одной мензурки в другую, жидкость чудесным образом изменила свой цвет на фиолетовый, а из мензурки вдруг пошел серый извивающийся дымок. Он принялся нюхать его своим длинным носом, закатив от наслаждения глаза. Возможно, этот исчезающий дымок и являлся главным результатом эксперимента. Лишь потом хозяин хибары впервые удостоил своего гостя взглядом. И опять это обманчивое ощущение вечного удивления на его лице! Одна бровь всегда выше другой: интересно, он раньше когда-нибудь был полностью симметричным? Близко посаженные глаза создавали иллюзию, что Гимземин смотрит не на собеседника, а разглядывает кончик своего носа.

— Что, все покоя не находишь? — скрипучий мерзкий голос удачно гармонировал именно с обликом алхимика, и ни с кем другим. Просто невозможно вообразить, чтобы таким голосом разговаривал бы, к примеру, Ингустин или пропавший Хариами. Или Таурья. Последнее — вообще ужас!

— Мне постоянно хочется ее видеть! Я не могу думать ни о чем другом! Я ошибочно полагал, что после прогулки по пространству скуки моя болезнь исчезнет, развеется… Временами даже начало казаться, что так оно и есть. Но лишь вернулся и глянул на нее…

— Слушай, насколько способна моя злодейская душа к сочувствию, я тебе сочувствую. Правда.

— Да никакой ты не злодей, больше изображаешь из себя… Неужели нельзя изобрести эликсир, нейтрализующий действие предыдущего?

— Можно. Теоретически. — Алхимик вытер испачканные руки о края хитона, и последний стал еще чуточку более замызган. — Пойми, я не могу заранее предвидеть, какой именно эффект произведет новое зелье. Если хочешь, на свой страх и риск проводи на себе эксперименты — выпей любую жидкость из любой стекляшки. Разрешаю. Только за результат никакой ответственности не несу.

Ханниол закрыл лицо руками, чтобы не видеть армии мерзких пробирок да не чувствовать их тошнотворного запаха, который они пытаются выдать за своеобразное благоухание. Гимземин, чья психика изредка заигрывает с маразмом, в данный момент был вполне искренен. Даже его голос на время приобрел более мягкий тембр.

В ответ Хан ничего не сказал и покинул обиталище экзотичных запахов…

Тем временем Исмирал, несмотря на все душевные невзгоды, связанные с рядом неудачных запусков, упорно продолжал строить новую ракету. Ее металлический каркас из тонких скрепленных прутьев и деревянное хвостовое оперение были уже готовы. Рядом сушились поструганные, изогнутые доски с конусообразными фигурами, когда они окончательно высохнут и примут нужную форму, то пойдут на обшивку. По правде говоря, многие детали ракеты Исмирал собирал из старой, которая так трагически развалилась. После печального инцидента он целый день находил разбросанные обломки, горюя да размышляя, какие из них еще могут сгодиться, а какие пора выкинуть на свалку истории. После этого он еще неделю корпел над чертежами, выискивая в них недочеты да фатальные ошибки. Исмирал очень ревностно относился к своему изобретению, никому не позволял его трогать руками, а этого словоплета Раюла вообще не подпускал ближе, чем на двадцать шагов. Тому лишь бы поиздеваться.

Иногда он, правда, отвлекался на мелкие поручения: кому-то табуретку починить, у кого-то ножка стола расшаталась. Словом, был мастером на все руки…

* * *

Хариами долго рассматривал великолепный дворец, что возвышался башнями даже над самыми высокорослыми деревьями, вмиг потерявшими свое величие. Здесь они раболепно склоняли пышные кроны перед его стенами. Весь белого цвета, сияющий какой-то первозданной чистотой, дворец манил и отпугивал одновременно. Вдоль периметра его стены располагались остроконечные светильники из плексигласа. Наверняка по ночам, когда они горели, контрастное зрелище огня и тьмы впечатляло еще больше. Вот только Хара отлично помнил, что по пути на восток он ничего подобного не наблюдал. Что же это? Так сильно отклонился от прежнего курса? Зайдя с другой стороны, он обнаружил большую посеребренную дверь, а возможно, и полностью отлитую из чистого серебра. Она была заперта.

Постучал…

Ни ответа, на звука, никакой реакции.

Слегка надавил рукой — и та послушно отворилась. Две створки вежливо разошлись в разные стороны, без лишних слов приглашая войти. Хариами оказался в окружении цветущего сада, где пышные кустарники да карликовые, кривляющиеся стволами, деревья красовались друг перед другом, выставляя напоказ нарядную листву. Ветер полностью удалился из этого места, жадно захватив с собою всякие звуки. На минуту даже показалось, что он снова находится в пространстве скуки, лишенном движения как такового.

И тут Хара вздрогнул…

Все башни дворца и его стены вдруг оказались окрашены в серый цвет. Но ведь только что они были изумительно белыми. Так что это? Обман зрения? Выйти наружу и еще раз посмотреть?

Не тут-то было. Сама собой закрывшаяся серебряная дверь теперь совершенно не поддавалась — хоть толкай, хоть пинай ее с разбегу. Но почему-то пока не возникало ни страха, ни очевидного ощущения красиво оформленной ловушки. Пока превалировало лишь одно любопытство: Хариами все вокруг с интересом разглядывал, где-то восхищаясь природным замыслом, где-то подозревая, что сад все же искусственно кем-то выращен. Он степенно, осмысливая каждый шаг, приблизился к парадному входу и беспрепятственно минул еще одну дверь, также открывшую перед ним гостеприимные створки. Возникла даже нелепая мысль, что дворец не пускает его обратно из чрезмерной сентиментальной привязанности к незваному гостю. Да… хотелось бы верить. Тут Хара впервые подал голос:

— Здесь кто-нибудь живет? Ау!

— Я!

После короткого и острого на слух «я» гость вздрогнул. Обернулся, не поверив своим глазам: перед ним стояла Гемма со своими черными косичками, зелеными глазами и легким румянцем на лице. Вот только проблема — Гемма была не настоящая, а нарисованная в свой естественный рост на плоской картонке. Цвета бутафории так искусно совпадали с оригиналом, что первую капля-секунду Хара принял ее всерьез.

— Н-не понимаю… Ш-шутка, да? А можно я попозже посмеюсь?

— Что, я тебе не нравлюсь в таком облике? — голос фальшивой Геммы совсем не соответствовал настоящему, он был пронизан возникающими периодически хрипами. Во время разговора ее картонный рот открывался и закрывался, двигаясь вверх-вниз, как подбородок у Авилекса.

Потом изображение резко взмыло под потолок, мелькнув привязанными лесками, и куда-то исчезло. Хара даже отдышаться не успел, как снова голос:

— Может, так я выгляжу лучше?

Появилась картонная Астемида, уставившись на него нарисованными глазами. Ее коса, перекинутая через плечо, оказалась выполнена художественно безупречно. Асти была разодета в яркое оранжевое платье с волнистыми нашивками позумента (кстати, такое у нее на самом деле имелось), и также комично открывала свой подвижный рот. Теперь уже не оставалось сомнений, что фигуры поднимаются и опускаются благодаря чуть заметным прозрачным лескам. Пока еще Хариами относился ко всему происходящему, как к увеселительному розыгрышу. Он подошел поближе, желая дотронуться до Астемиды, но та капризно воспарила вверх. «Даже здесь с характером», — мимолетом подумал он и уже наблюдал, как спускается еще одна картонная фигура — Риатта. В жизни она была самой маленькой и хрупкой, здесь — точная ее копия. Рубиновый цвет глаз со жгучим взором прилагается.

— Или такой ты меня примешь? — хриплый голос, доносившийся отовсюду одновременно, все не унимался. Все еще не наигрался.

— Да кто же ты на самом деле?!

Потом последовательно появлялись Леафани, Клэйнис, Таурья. Загадочный голос говорил за всех одинаково, даже не пытаясь подражать их настоящей речи. Отсюда очевидный вывод — у спектакля один постановщик и он, к тому же, единственный актер, который почему-то боится показаться.

— Можно я пройду дальше? — спросил Хара, обращая взор к сводчатому потолку.

— Конечно… конечно… — голос слегка хихикнул.

За следующей дверью произошло то, что резко отрезвило очарованный рассудок и привело к пересмотру всей сложившейся ситуации. Хариами вскрикнул и барахтаясь полетел вниз, сначала показалось — в настоящую темную бездну, но ударившись о каменный пол, он понял, что угодил в глубокую ловушку. Всюду окружали глиняные стены с выпукло точащими серыми камнями. Свет превратился в пугающий сумрак и оставался где-то там, на самом верху. Вокруг — ни веревки, ни лестницы, чтобы подняться обратно. Зато по окружности на дне ямы опять эти нарисованные плоские фигуры. На сей раз их ровно девять: Авилекс, Гимземин, Фалиил, Ханниол, Раюл, Ингустин, Исмирал, Ахтиней, Эльрамус. Все копии присутствуют, кроме его собственной. Все смотрят равнодушным картонным взором, не выражающим ничего, кроме только что упомянутого равнодушия.

— Мне это уже надоело! Кто ты?! Ответь наконец!!

Шорохи во мраке вряд ли звучали как вразумительный ответ. Но загадочный голос недолго испытывал терпение пленника, пару минут спустя появились знакомые хрипы и громкий шепот:

— Скажи, если бы тебе сказали кого-то из них убить, кого бы ты убил первым? — у этого шепота, рождающегося из воздуха, в замкнутом пространстве образовалось легкое эхо — тоже что-то шепчущее, бормочущее, звенящее мелкими камушками.

— Никого! Что за вопрос?!

— Подожди… подожди… — голос не унимался, — я же не предлагаю тебе убить по-настоящему! Перед тобой всего лишь рисунки, об этом никто не узнает, клянусь… Ну! Тебе надо только зажечь спичку и поднести к кому-нибудь из них… Вон коробок.

— Да не собираюсь я никого… что за игры?! Покажись, если не трус! — Хариами начинал уже всерьез злиться.

— Тогда оставайся здесь навсегда.

Тишина, пришедшая следом за этими словами, ощутимо давила на тело. Хара поднял голову вверх и еще раз убедился, что карабкаться бесполезно: стена почти вертикальная. Десяток раз он себя проклял за то, что вообще сунулся в это гиблое место и, если б проклятия реально имели какую-то силу, то хотя бы один из камней благословенно рухнул бы ему сейчас на голову. Но мертвые камни издевались своей неподвижностью. Потом пришла целесообразная мысль: а собственно, чего он теряет? Взял коробок, достал спичку и поджег ее, глядя на светлячок пугливого пламени и размышляя… размышляя… размышляя… Да не все ли равно? Это же просто плотные бумажки! Хариами подошел к образу Гимземина, даруя ему тот нежный трепетный огонек.

Вспыхнувший внезапно огромный факел поначалу ослепил: скорее всего картон был пропитан каким-то воспламеняющимся раствором. С легким ужасом Хара наблюдал, как краски на изображении Гимземина пузырятся и исчезают, рождая траурный пепел. Когда картинка превратилась в обугленный рдеющий остов, сбоку донесся каменный скрежет, и прямо из стены появилось несколько ступенек.

— Видишь, как это легко… — голос хихикнул, — убьешь еще одного, будут тебе еще ступеньки. Так, глядишь, и выкарабкаешься…

Хариами зажег следующую спичку. К своему ужасу и удивлению, он вдруг начал вспоминать какие-то старые обиды, небрежно брошенные слова, косые взгляды, недомолвки. Вот пришло на ум, как Исмирал однажды крикнул на него: «а ну, положи эту деталь! и не лезь к моей ракете!» Поэтому следующим он и вспыхнул. Ступеньки продолжали выдвигаться, образуя короткую лестницу. Затем «умер» Ингустин — этот за то, что недавно отказался подменить его роль в спектакле, ссылаясь просто на плохое настроение. И хотя Хариами убеждал себя, что поджигает их чисто случайно, без задней мысли, — это было не совсем так. Ахтиней сгорел только потому, что по природе являлся самым слабым и беззащитным. Эльрамус — за свою вечную забывчивость, которая всех раздражала. Лестница выдвинулась уже почти наполовину. Хара взбежал по ней, попытался прыгать, но куда там — край ямы пока недосягаем.

Увы, остальным пришлось тоже «умереть». Последовательность оказалась следующей: Авилекс (именно он втянул его в это авантюрное путешествие), Раюл (слишком много болтает глупостей), Фалиил (в его взгляде иногда читались затаенные ехидные мысли). Вот Ханниола «убивать» было ну совсем уж не за что. Он долго думал, чего бы такого вспомнить про него негативного, но на ум приходили лишь добрые слова да приветливая улыбка.

— Ладно, просто извини…

Последняя картонка вспыхнула самозабвенным пламенем и вскоре угасла, оставив легкий дымок воспоминаний.

Лестница вела уже к самому верху. Хариами, ругая себя последними словами, медленно вышел из ловушки. Оказавшись в просторном зале, он прежде всего заметил, что на всех его готических окнах присутствуют решетки. Блестел паркет, играли отсветами серые мраморные стены. Покрашенное лаком уныние царило повсюду. А когда сзади раздались шаги, он впервые по-настоящему испугался…

Взору предстала Страшная кукла — та самая, которую он видел сидящей в колеснице, запряженной карусельными конями. Седые растрепанные волосы, черная повязка, перекрывающая пол-лица, все тело в трещинах, которые сильно уродовали ее облик, беспощадно перечеркивая на нем остатки красоты. Она внимательно-внимательно посмотрела на гостя и попыталась дотронуться до его руки.

Хариами брезгливо отпрянул:

— Ты кто?

— А ты меня не помнишь? — хриплый голос наконец соединился со своим таинственным обладателем. — Авилекс мозги еще не до конца вам отшиб?

— Ты знаешь?.. ах, ну да, выходит — ты нас знаешь… — И уже совсем не ведая, как продолжить разговор, Хара решил сказать незатейливую правду: — Я видел как ты с кем-то воевала.

— Брось. То игра, а не война. Забава всех бездельников.

Страшная кукла обошла его вокруг, дотошно разглядывая, словно измеряя глазами пропорции тела. Ее некогда нарядное платье с пышными юбками, похожее на театральное, было в пыли и грязи. Даже сейчас почерневшие концы платья волочились по полу, собирая на себя еще больше грязи. Ногти на пальцах также потемнели и слегка загнулись. Казалось, все в этом дворце обречено на медленное увядание…

— Ты здесь одна? — спросил Хариами, как только его смелость вернулась из пяток в область груди.

— Как сказать… как сказать…

— Забавляешься тем, что сжигаешь наши изображения?

— Как сказать… как сказать…

Хара бегло осмотрел помещение: залы располагались последовательно один за другим, путая взор. Сколько их всего здесь: десять, двадцать или больше? В соседнем зале виднелась вьющаяся вверх лестница: значит, как минимум имеется второй этаж. Наверняка где-то внизу еще находились подвалы. Просто в таких больших замках в качестве неотъемлемого атрибута обязательно присутствуют запутанные подвалы. Их обычно целая сеть. Вот только кем все это было построено? Несмотря на архитектурную помпезность, дворец находился в неухоженном состоянии. Со сводчатых потолков то и дело свисали солитоновые паутины — проволочные пауки знали свое дело, умея плести чудесные кружева. Пол местами блестел, местами был покрыт матовым налетом пыли.

— А давай поиграем! — неожиданно предложила Страшная кукла. — В прятки! Сейчас я спрячусь, а ты досчитай до 99-ти и иди меня искать, понял?

Не соизволив выслушать ответ, она побежала куда-то по лестнице наверх. Так как делать все равно ничего не оставалось (окна зарешечены, двери блокированы), Хариами вздохнул и медленно поплелся на поиски. В зале на втором этаже располагалось несколько диванов и кресел, еще были красивые бежевые шторы до самого пола, в одной из которых образовалась неестественная выпуклость. Он сделал вид, что ходит да занимается поисками, но на самом деле с неугасающим любопытством разглядывал убранство помещений. Потом подошел к шторе и открыл ее, брезгливо зажмурившись при этом. Страшная кукла заулыбалась, показав свои на удивление чистые хрустальные зубы:

— Теперь ты прячься!

Хара заблудил наугад куда глаза глядят и укрылся за дверцами резного шкафа. Ему долго пришлось выслушивать это противное, пронизанное свистами да хрипом:

— Где же он?.. Куда он подевался?.. Сгорел?.. Исчез в воздухе?.. А… превратился в клопа!

Последняя фраза прозвучала слишком громко, дверца шкафа отворилась, и уродливое потрескавшееся лицо, слабо освещенное извне, заставило очередной раз вздрогнуть.

— Нет, в клопа не превратился! Сейчас моя очередь…

После пряток играли в догонялки, носясь по лестницам и анфиладам. Грязное платье хозяйки дворца то и дело порхало из зала в зал, собирая потревоженную пыль, а ее пронзительный хохот, с налетом какого-то шипения, звенел во всех стеклах одновременно. Она, кстати, неплохо бегала, но от всякого касания ее руки Хара рефлекторно морщился.

— Помнишь, как мы играли раньше?

Хариами, хоть убей, ничего такого не помнил, но старался угождать хозяйке, надеясь, что та подобреет да отпустит его восвояси.

— Так, теперь классики! — распорядилась Страшная кукла.

— Я игры-то такой не знаю.

— Научу, научу! — Она взяла кусочек мела и нарисовала неоднозначную последовательность квадратиков, потом принялась прыгать то на одной ноге, то на двух. Юбки на ее платье сильно вздувались от прыжков. — Теперь ты! Теперь Ты!

Хара удрученно покачал головой, но подчинился. Когда же Страшной кукле наскучили все забавы, она заметно изменилась в лице и стала зевать:

— Есть еще одна игра, пойдем.

Дальше произошло то, что мог ожидать только самый закоренелый пессимист: она подвела его к той самой яме, из которой он так старательно выбирался, и предательски толкнула в спину. Летя вниз, Хара лишь успел сгруппироваться, чтобы не сломать себе что-нибудь. А после вновь очутился на каменном полу. Лестницы уже не было, и сжигать повторно уже сгоревшие картонки хозяйке вряд ли будет интересно.

— Что за дела?

— Ты мой пленник, Хариамчик!

Ну надо же, имя его знает. Страшная кукла нагнулась к краю ямы и совсем по-другому глянула на него одним своим глазом. Второй глаз все время скрывала черная повязка — может, он был поврежден или болел.

— Скажи, что плохого я тебе сделал?

— Конкретно ты — ничего. Ракушка с собой?

Хара хлопнул себя по карману рубахи: он уже успел забыть, что в любой момент мог поговорить с Авилексом. Хозяйка замка нагнулась еще ниже и внушительно произнесла:

— Если хочешь выйти на свободу, приведи сюда двоих: Авилекса и Астемиду. Как ты их в этом убедишь — думай сам. Или прощай.

— Но зачем?

Страшная кукла больше не соизволила произнести ни слова — ушла она, следом ушел ее сиплый противный голос. Затухающие звуки шагов показались падающими в бездну каплями отчаяния. Хариами медленно сел на каменный пол, закрыв одну половину лица металлической, другую — пластмассовой рукой. Наверно думая, что таким образом укрылся от всех проблем.

* * *

Весь ароматный час Анфиона изумленно рассматривала свои картины, перекладывая их с места на место, потом взяла ракушку и связалась с подругой. Винцела пришла не сразу, изображая занятость. Но даже когда дверь открылась и в проеме мелькнула ее пестрая прическа, Анфи не соизволила поднять взора, бормоча себе под нос:

— Ничего не понимаю… ничего…

— Зачем звала? Думаешь, я в твоих художествах лучше разбираюсь?

— На-ка глянь! — Анфиона протянула подруге холст, на котором был нарисован Исмирал, возводящий свою новую ракету. В конце листа виднелась часть мраморной экспоненты, еще пейзаж дополняли четыре хижины Восемнадцатиугольника. — Глянь внимательней.

Вина как-то уже видела эту картину, она вообще здесь негласно считалась главным критиком. Все новое, что выходило из-под кисти художницы, в первую очередь шло на показ именно ей.

— Нормально вроде… ты хочешь, чтоб я тебя еще раз похвалила?

— Какая ты невнимательная! Я рисовала Исмирала чуть склоненного над ящиком с инструментами. Теперь он стоит в полный рост! Хвостовые оперения ракеты были еще непокрашены, а здесь… даже досок лежит больше, чем я изобразила!

Винцела задумчиво почесала макушку, не зная что и ответить. Перевернула картину вверх ногами, потрясла, как будто надеялась столь глупыми действиями собрать краски правильным пазлом.

— Вот еще, — Анфиона протянула другой холст. Это был автопортрет, изображающий ее саму за чашкой чая, которую она пригубила. — Когда я рисовала, то зафиксировала момент, как моя рука только тянется в сторону дымящейся чашки, понимаешь? Мне аж страшно теперь на это глядеть…

— М-м-м… — подруга издала некий задумчивый звук. — Да, я помню.

— А это вообще безумие!

На третьем холсте опять их родная поляна, мраморная экспонента, каменная книга, хижины и… ничего более. Хотя нет. Виднеется часть ноги Ингустина.

— Он что, уходит с полотна?!

— Да! Хотя был изображен полностью со скрещенными на груди руками.

— Ты хочешь сказать, о ужас… все они движутся?

— Нет, не все. Эти странности, как я заметила, происходят только на тех картинах, где изображены часы. Словно там тоже идет время: очень-очень медленно, но идет! На других же, без часов, все остается как было задумано изначально.

— М-м-м…

— Ну чего мычишь? Дельное есть что сказать?

— Это началось после того, как заработала мраморная экспонента?

— Да.

Винцела еще раз критически оглядела полотна и мотнула головой, ее разноцветная прическа на мгновение ожила волнами красок.

— Тут только Авилекс может разобраться, и то… не уверена.

— К тому же его нет, пропал куда-то. Страшно мне, понимаешь?

В это время слоняющегося по периметру Восемнадцатиугольника Фалиила мучила совсем другая проблема. Он все думал над словами звездочета, что их Сингулярность — целый мир, наполненный жизнью, — одновременно для других является простой математической точкой, лишенной даже самого минимального объема. Как такое вообще возможно? Фалиил крутил эту сложную проблему у себя в голове, поворачивал разными гранями, но только еще больше запутывался. Надо бы спросить у самого Авилекса. С этой простой мыслью он постучал в его хижину.

Ответа не последовало. Тогда Фали бесцеремонно вошел внутрь, окунувшись в царство бесконечных книг. Почти все они стояли высокими неряшливыми стопками, некоторые стопки даже поддерживали друг друга своими бумажными вершинами, дабы не рухнуть на пол. Все было предусмотрительно накинуто целлофаном — и это правильно, чернильники не дремлют, могут вновь явиться в любой момент. На одной из полок Фалиила привлекли ряды пухлых тетрадей: они стояли как-то обособленно и наверняка в них находилось что-то очень важное. Вообще-то Авилекс сильно раздражался, когда его личную библиотеку пытались потревожить извне, постоянно говорил, что здесь нет ничего интересного и что все самое ценное он уже давно прочитал да рассказал остальным. Но соблазн оказался велик. Фали взял крайнюю из стоящих в ряд тетрадей (она была заполнена лишь наполовину) и открыл последнюю запись:

996876 — 998 звезд

996877 — 1002 звезды

996878 — 1003 звезды

996879 — 1005 звезд

996880 — 994 звезды

996881 — 996 звезд

Так. Ну это слишком уж очевидно — звездочет считает звезды. Только вот что за длинный номер впереди? Может, счет дней? Взял тетрадь где-то из середины, ее страницы выглядели чуть пожелтевшими:

364112 — 990 звезд

364113 — 997 звезд

364114 — 997 звезд

364115 — 1000 звезд

Ого, кажется, версия подтверждается. Фалиил открыл самую первую тетрадь, желтизна и древний запах страниц которой заставляли испытывать невольное благоговение:

1 (я снова очнулся) — 999 звезд

2 — 994 звезды

3 — 991 звезда

4 — 996 звезд

5 — 1002 звезды

6 — 998 звезд

Фали задумчиво покачал головой, не делая поспешных выводов, потом воткнул тетрадь на прежнее место: даже аккуратно поправил ее, чтоб хозяин не заметил вторжения. Тут он увидел кожаную папку, тщательно спрятанную за полку, и, если б не торчащий маленький кончик, она бы так и оставалась нетронутой. Дальнейшая логика его действий проста: поскольку Авилекс что-то старательно прячет, значит, это надо обязательно посмотреть. Ну, хоть одним глазком да глянуть…

В папке оказалась лишь пара исписанных листков:

«Теперь я уже не сомневаюсь, что в любой музыке имеется три разновидности аккордов для ее аранжировки:

Малый аккорд (2 тона + 3 полутона).

Большой аккорд (4 тона + 5 полутонов)

Идеальный аккорд (9 тонов + 9 полутонов)

Для второстепенных композиций достаточно малых или больших аккордов, но девять Великих симфоний, которые я написал, играются непременно только на идеальных аккордах, иначе просто ничего не получится! Вот их список:

Первая симфония: мелодия расширения мира и образование ойкумены.

Вторая симфония: мелодия рождения красок (великолепная композиция!).

Третья симфония: рождение из пустоты двух механических музыкантов (басовый и скрипичный ключ).

Четвертая симфония: создание механизма Тензора (да потечет по нотам время!).

Пятая симфония: сотворение водных ресурсов — озер и большой Логарифмической реки.

Шестая симфония: сотворение плюшевых зверей.

Седьмая симфония: сотворение бумажных птиц и проволочных насекомых.

Восьмая симфония: создание предметов обихода и всего необходимого для жизни.

Девятая (самая важная!): симфония Возвращения.

Над последней я трудился более тщательно, чем над остальными.

Итак, добавляя к сказанному, замечу, что в природе существуют лишь 18 истинных нот, из них 9 тонов:

Gim, Fal, Han, Rai, Ing, Har, Izm, Aht, Elr

А также 9 полутонов:

Ast, Gem, Vin, Anf, Ria, Lea, Kle, Tau, Ust.

Внимательно комбинируя их, можно добиться изумительного результата…»

Фалиил, дочитав до этого места, внезапно остановился: в голове крутанулась одна шокирующая догадка. Названия непонятных нот каким-то чудесным образом совпадали с первыми буквами их имен. В самом деле:

Gim — Гимземин.

Fal — Фалиил.

Han — Ханниол.

Rai — Раюл.

Ing — Ингустин.

Har — Хариами.

Izm — Исмирал.

Aht — Ахтиней.

Elr — Эльрамус.

Это так называемые «тона», а вот, в качестве окончательного доказательства теоремы, полутона:

Ast — Астемида.

Gem — Гемма.

Vin — Винцела.

Anf — Анфиона.

Ria — Риатта.

Lea — Леафани.

Kle — Клэйнис.

Tau — Таурья.

Ust —?

Последняя нота оставалась загадкой, какой-то ненайденной переменной, но главная странность все же заключалась в другом: почему в списке нет самого Авилекса?

Впрочем, думать было уже некогда: дверь скрипнула, появился хозяин хижины. Мигом оценил обстановку, злобно сверкнул глазами и, подавляя ярость, крикнул:

— Как ты… как ты посмел рыться в моих вещах?!

Ого. Таким раздраженным звездочета редко когда увидишь. Фалиил все продолжал стоять с открытой папкой и виновато опущенными глазами: что тут говорить — пойман на месте преступления. Теперь уже нет смысла отпираться, сочиняя витиеватые оправдания. Поначалу просто хотел извиниться, но потом…

— Скажи, почему нас отождествляют с какими-то нотами? Это ты писал?

На лице Авилекса произошла резкая перемена: брови сошлись у переносицы, только что пылающий взор сразу потух, как будто ему в лицо выплеснули целый ушат прохладной воды и остудили все эмоции.

— Ладно, потом как-нибудь объясню… а теперь будь любезен, положи где взял.

— Почему потом, а не сейчас?

Взгляд звездочета вообще стал болезненно тусклым:

— Хариами попал в беду, я и Астемида идем его выручать…

— Как… Асти-то здесь причем? Что за беда? — Фалиил тотчас забыл о всяких записях.

Вместо объяснения Ави вяло махнул пятерней, потом еле слышно пробурчал в пустоту:

— Таковы ее условия…

— Чьи условия? Короче, я иду с вами. Раюл и Ханниол тоже пойдут, никуда не денутся! Все вместе мы это авантюрное дело начали, все вместе и закончим!

Звездочет устало присел на стул: таким вялым и безынициативным он никогда еще не был. Лишь пожал плечами да угрюмо надвинул шляпу на лоб.

Больше всех сопротивлялась нежданным приключениям строптивая Астемида, она выпалила целый град вопросов: «почему я? зачем это? как далеко идти? можно без меня как-нибудь?», прежде чем звездочет смог вставить свое слово и выдвинул непробиваемый аргумент:

— Пойми, Хариами грозит опасность! Мы должны ему помочь!

Асти раздраженно покрутила косу вокруг запястья и нехотя согласилась:

— Так и быть, победили.

Раюл тоже долго морщился, всем видом выражая недовольство, но не пойти не мог. Со стороны это выглядело бы по меньшей мере легким предательством. Уже перед тем, как покинуть поляну, Авилекс шлепнул себя по лбу, забыв о чем-то важном:

— Хан, будь любезен, возьми у Исмирала лишний топор и крепких веревок побольше.

— Это зачем?

— Скоро все узнаете.

В путь двинулись почти сразу, без посиделок да излишних сантиментов, даже не попрощались ни с кем. Миновав туман абстракций, они окунулись в богатый лес ойкумены, насыщенный палитрой волнующих запахов и пестрыми звуками неизведанной жизни. Авилекс шел впереди: все время молчал, а на всякие вопросы либо отмахивался, либо отвечал односложно — будто у него в карманах осталась лишь пригоршня слов, и он экономно бросает их по одному на ветер. Фалиил двигался весь обмотанный веревками, что со стороны выглядело весьма комично, Раюл всю дорогу бессмысленно размахивал топором, делая едкие замечания по поводу и без повода. Все увиденное подвергалось его циничной критике. Стукнувшись лбом об одно дерево, он вознегодовал:

— Я понял: оно назло здесь выросло! Заранее знало, что когда-то я пойду этой дорогой и долбанусь об него! Всю жизнь росло ради единственного момента торжества! — после импровизированной отповеди топор воспарил в воздух, и пара веток тут же отлетело в разные стороны.

Астемида шла поодаль от остальных, разглядывала птичек да беззаботных бабочек. Воздушные создания, порхая поблизости, иногда заигрывали с ней, понимая, что доставляют этим удовольствие.

Но на самой вершине блаженства находился, вне всякого сомнения, Ханниол. Ему выпала радостная возможность находиться рядом с Асти: смотреть на нее, разговаривать с ней, наблюдать как ее косой забавляется ревнивый ветер. Он готов был долгими часами созерцать эту картину, направляясь хоть через всю ойкумену. Его рыжая голова-вспышка на фоне темно-зеленого массива казалась каким-то кочующим инородным телом. И, если б ему была поставлена задача спрятаться где-то в лесу, то из-за своих излишне ярких волос он не смог бы этого сделать даже в радиусе двух сотен шагов.

Вот появилась река: она излучала глубокомысленную синеву, плескаясь беспокойными волнами. Невообразимые массы воды катились с востока на юг, и это происходило лишь потому, что весь мир был чуточку наклонен. Река говорила с ними языком невнятного рокота, хотела как-то выразить свои шумные мысли, но в итоге оставался один только шум, лишенный самих мыслей. Парафиновые рыбы то и дело выпрыгивали из воды, наслаждались моментом полета и, рождая фонтанчики брызг, опять весело уходили ко дну… во всяком случае, со стороны это выглядело как беззаботное веселье.

— Теперь вы понимаете для чего веревка и топор? — Авилекс впервые за долгое время произнес столь много слов в один раз.

— Делаем плот? — Фалиил наконец скинул с себя надоевшие мотки веревки.

— Если есть другие предложения, я готов выслушать.

Последняя мысль, разумеется, прозвучала не всерьез, а в качестве добродушного издевательства: мол, попробуйте миновать реку другим способом, кто мешает? Потом закипела работа: валились деревья, обрубались их сучья. Раюл, очищая кору с одного из стволов, как бы невзначай спросил звездочета:

— Скажи, Ави, как тебе сделать плот: по высшему качеству или по высочайшему?

Авилекс, не задумываясь, парировал:

— Если хочешь, чтоб я тебя немного поругал, делай по высшему. Если же хочешь, чтоб мы остались друзьями — тогда по высочайшему.

Раюл понял, что ответ вполне достоин поставленного вопроса и больше никого не искушал своими репликами. Часа через три ошкуренные стволы были тщательно связаны между собой, образуя вполне приемлемое транспортное средство, а вместо весел решили использовать простые ветки. Когда отчалили от берега Астемида захлопала в ладоши, остальные же гребли, наблюдая за гипнотизирующим мельканием волн. Огни четырех свечей отражались на воде четырьмя разноцветными кляксами — фиолетовой, желтой, голубой да розовой. Кляксы постоянно извивались, безвольно подчинившись волнующему их течению.

— Как будто Анфиона уронила в реку свою акварель с красками, — разумно подметила Асти.

Другого берега коснулись в полном молчании, дабы вздорными словами на нарушить чувство заслуженного торжества.

На поляне, кстати, большинство поначалу и не заметило пропажи путешественников. Поскольку ни Авилекс, никто другой второпях так и не объяснили, куда же они отправились, то остальные терялись в догадках. Ахтиней с утра помог Винцеле набрать каких-то ценных трав за пределами тумана абстракций, теперь лежал на кровати в своем домике, отдыхая да перебирая влетающие в голову суетные мысли. Одна из них оказалась довольно любопытной: а откуда в голове вообще берутся мысли — извне или изнутри? Рождаются из ватного мозга или их со стороны надувает ветром? Вообще-то Ахти по природе своей не склонен к философским думам, в отличии, к примеру, от Фалиила. Но именно эта его зацепила. Неизвестно, к какому бы выводу он пришел, если б не скрипнула дверь и благочестивые размышления не нарушил его сосед Эльрамус. Он бесцеремонно зашел внутрь, шаря взором по сторонам.

— Опять чего-то потерял?

— Знаешь, — Эл почесал затылок, — вообще-то я искал последний листок. Помнишь, Ин нас об этом просил? А нашел совсем другое…

— Стоп, стоп! — Ахтиней встал с кровати, его глаза весело блеснули. — Я тебя правильно понимаю: впервые ты именно что-то нашел, а не потерял?

— Да, вот только…

— Пойдем, покажешь.

Путь лежал в библиотеку, и через минуту оба уже находились в мрачном подземном помещении с заплесневелым запахом воздуха. Последнее время в библиотеку ходили очень редко. А что толку? Тексты всех без исключения книг испорчены чернильниками, часть книг вообще уже сожжена, а оставшаяся часть стоит унылыми пыльными рядами, ожидая конца мира. Сюда даже брезгуют забредать пауки или другие насекомые. Чернильники — и те сторонятся этого мрачного места, так как портить здесь уже нечего. Эльрамус зажег пару светильников и направился в один из грязных углов, долго там копошился, потом достал маленькую серую шкатулку, некогда тщательно отлакированную, теперь же поцарапанную во многих местах.

— У меня открыть никак не получается, много раз пробовал…

— Дай-ка сюда, — Ахтиней взял инициативу в свои руки, вращая находку с разных сторон. Где-то по бокам виднелись кнопочки, нажимая которые, внутри что-то щелкало. — По моему, это называется секретер. Надо просто немножко поломать голову…

Впрочем, свой драгоценный мозг Ахти напрягать заведомо не собирался: он просто наугад жал разные кнопки — авось, небось да как-нибудь — оно случайно само откроется.

Оно и открылось — правда попытки, наверное, с девяносто девятой.

Внутри лежал чей-то глаз…

О ужас!

Ахтиней поначалу даже мотнул головой и не поверил увиденному. В скупом свете маленьких свечей глаз выглядел особо устрашающе: в шарообразное стекло был впаян кристаллик синего зрачка… дико смотрящий… немигающий… Тьфу, что за мысли лезут в голову! Эльрамус пугливо отпрянул:

— Но ведь у наших все глаза на месте!

— Ты очень наблюдателен, — Ахтиней побоялся даже коснуться находки, он осторожно разглядел ее под разными углами и захлопнул крышку. Внутри опять раздался щелчок. — И Авилекс как назло куда-то запропастился, он-то наверняка должен знать… Ладно, положи на место. Не говори пока никому.

Череда странных происшествий после запуска времени продолжалась. А по-настоящему удалось решить лишь одну проблему — перестали являться Незнакомцы, нервирующие трусливых девчонок да рождающие разные догадки, одна нелепее другой. Кто это были такие — так и осталось непонятым, как неведомо и то, были ли они вообще материальными созданиями?

Ингустин решил прогуляться в сторону запада. Фалиил, уже побывавший в тех краях, рассказывал, что там строится какой-то город. Вот любопытство и взяло свое. Шел довольно долго, ориентируясь на пламя голубой свечи. От ее непрестанного созерцания в глазах уже поселились голубые пятна, и даже если веки закрыть, эти пятна далеко не сразу исчезали. После очередного густонаселенного леса, открылся простор полей, и вот он — во всей своей незавершенной красе! Одни рабочие возводили стены, другие складывали кирпичи, третьи месили раствор из глины и… ну, из чего-то еще. Ин в строительстве не особо разбирался. Несколько недостроенных зданий внутри периметра стены частично выдавали зрителям свои изящные архитектурные замыслы.

— Как будет называться ваш город? — спросил Ингустин одного рабочего.

Тот счистил раствор с мастерка, удивленно на него посмотрел, лишь потом ответил:

— А это так важно? Главное, здесь будет столица всей ойкумены! Вникаешь?

Ин поднял один из кирпичей, испробовав его на вес, и бережно положил на место:

— Думаете красотой завоевать весь мир?

— Не думаем. Мир совершенно необязательно завоевывать, достаточно просто прийти и объявить себя победителем. Вникаешь?

— И на какое количество жителей рассчитана столица?

Рабочий впервые изобразил задумчивость:

— Сотен пять, не меньше. Вникаешь?

Стучаще-дробящие звуки доносились отовсюду: лишенные всякой гармонии, они лишь создавали мелодичных хаос, чем-то даже приятный для слуха. Ингустин, дивясь порыву собственного благородства, решил вдруг засучить рукава да немного помочь строителям.

* * *

Хариами от долгого сидения на дне ямы порой проваливался в сон, лишенный каких-либо сновидений и даже развлекательных кошмаров. Перед взором маячили одни серые стены с монотонной каменной мозаикой. Через некоторое время он, спасаясь от тоски, принялся пересчитывать эти камни, но постоянно сбивался, не дойдя до середины. Хара вздрогнул, когда раздался грохочущий звук и показалось, будто стена качнулась — из нее скрипя выползло несколько ступенек. Звук неоднократно повторялся, тем самым увеличивая количество таких ступенек, дружно образующих лестницу. Сверху пришел знакомый до мрака в глазах голос:

— Время сидеть на камнях, и время подниматься с камней! Вставай!

Страшная кукла с перевязанным лицом смотрела на него сверху вниз, ореол тусклого света над ее головой отсюда выглядел как нимб. Так и подмывало дернуть за свисающие патлы волос, чтобы она с визгом улетела в собственную ловушку… А что? Взять да впрямь решиться на авантюру? Хара начал медленно подниматься, а она, точно чуя его дурные мысли, отошла подальше от края ямы. Мнимая свобода дворца слегка вскружила голову.

— Что, опять в прятки играть?

— Не-е-е-ет, — ответила Страшная кукла, шипящий голос поиздевался над буквой «е», выжав из нее все фонетические соки. — Хочу показать тебе один спектакль. А? Вы ведь до сих пор ставите спектакли, правда?

Когда хозяйка двинулась вперед, Хариами замер в оцепенении… И как он этого раньше-то не увидел?! За ней прямо по паркету ползло черное пятно, уродливо имитирующее движения тела.

— У тебя что, есть… тень?

— Ага, есть. Хочешь себе такую же?

— И ты даже не пыталась от нее избавиться? Огонь, кстати, помогает.

Последний вопрос остался без ответа. Они проследовали к одному из окон, которое на удивление оказалось распахнутым, образуя выход на просторную террасу. Но и тут открывшаяся свобода являлась визуальным обманом. Прямо за террасой в земле был выкопан глубокий ров. К тому же, дальше располагалась высокая стена, венчанная теми самыми светильниками из плексигласа. Днем, правда, в них совсем не было нужды. В ней что-то натужно скрипело, и Хара не сразу сообразил, что это медленно открывающиеся створки двери.

— К нам гости! Как я рада, как я рада… — хозяйка дворца несколько раз хлопнула в ладоши, потом добила ситуацию идиотским вопросом: — А ты рад?

Терраса изобиловала клумбами с искусственными цветами: они совершенно не обладали запахом и по естеству были полностью бумажными. Скрип прекратился, после чего у Хариами замерло сердце: он увидел всех пятерых. Авилекса, хмуро надвинувшего шляпу на лоб, беспечную Астемиду, а также тех, кого он сюда совершенно не звал: Фалиила, Ханниола и Раюла. У последнего в руке был какой-то дерганый топор.

— Вы что же, ха-ха… воевать со мной пришли? — хозяйка дворца рассмеялась, ее потресканные руки с черными ногтями при этом дрожали, соскальзывая с перил. — А где остальные четыре топора? Или думаете одним обойдетесь?

— Юстинда, давай просто поговорим, — Авилекс подал голос, в котором чувствовалось крайнее волнение.

— Не называй меня больше так!! — неожиданно громко крикнула Страшная кукла, словно собственное имя раздражало ее более всего на свете. Потом улыбнулась и уже тихо, почти ласково добавила: — О чем поговорим? Твои безголовые друзья даже ничего не помнят! О, Авилекс великий и могучий! Что же ты им не расскажешь, как приказал Гимземину изготовить эликсир забывчивости? Как потом напоил всех этим эликсиром, включая самого Гимземина? Как вылил его в озеро… Хариамчик, ты хотя бы знал, что все это время вода в вашем озере была отравлена? Сам-то звездочет ее берет совсем из другого места… а?

— Это что, правда? — Астемида сурово глянула в сторону Авилекса.

— Правдивее моих шаркающих ботинок! Но вряд ли такую правду он запишет в свои выдуманные легенды! — Страшная кукла ударила кулаком о перила, вновь повысив интонацию: — Расскажи, зачем ты на самом деле каждую ночь пересчитываешь звезды! А? Мне рассказать?

Авилекс стоял на одном месте, шатаемый из стороны в сторону в абсолютно безветренную погоду. Его шляпа от волнения была уже бесформенным комком смята в руках. Даже его преданные слушатели — Ханниол да Фалиил — и те недобро покосились в его сторону. Раюл для чего-то пару раз подкинул топор в воздух и ловко его поймал. Но лишь один раз. Потом он воткнулся рядом в землю. Сад, окружающий защитный овраг, цвел иррациональными красками, опьяняя взор и пытаясь погасить накал разговора.

— Юстинда, прошу тебя, давай спокойно обо всем поговорим…

— Кончились разговоры! И кончилось мое терпение!

Хозяйка замка вдруг издала оглушительный свист. Следом за этим прилетели крылатые чудовища — да, да, те самые, что Хара видел еще по пути к Сентиментальному лабиринту. Тогда они казались лишь безобидными театральными манекенами, висящими в воздухе. Сейчас же эти создания гневно двигались, и сразу стало ясно, что они, не терзаясь моральным выбором, готовы исполнить любое слово своей госпожи.

Дальше события развивались по худшему из сценариев. Та, которую звездочет упорно называл Юстиндой, сделала знак рукой, и чудовища схватили всех пятерых пришельцев, поняв их высоко в воздух над самой пропастью. Астемида вскрикнула, закрыв ладонями лицо. Ханниол от крайней неожиданности лишь непонимающе моргал. Раюл пытался вырываться, совершал несуразные движения, размахивая руками да ногами. Сам звездочет отчего-то намертво вцепился в свою шляпу и обреченно молчал. Страшная кукла повернулась наконец в сторону Хариами:

— Ну что, мой почтенный гость, говори — кого убьем первым?

Хара стоял передернутый медленным шоком:

— Н-никого… я никого не собираюсь убивать, отпусти их!

— Ты что, Хариамчик, мы же с тобой уже недавно играли в эту игру! Помнишь?

— Нет-нет! Прошу, верни их на место!

— Назови имя, или в обрыв полетят все пятеро!! — хозяйка дворца искривилась злобой, — а так я кого-нибудь да оставлю в живых… Имя!

— Одумайся, все можно решить миром…

— Если ты сейчас же не назовешь имя, я начну считать до трех, и тогда сдохнут все! — Юстинда выставила на него свой единственный глаз, буравя безумным взором. Даже трещины на ее лице, казалось, стали глубже от спонтанного гнева. — Один… два…

Хариами запаниковал. Все чувства и мысли в его голове спутались клубком. Он дергал себя за волосы, словно пытаясь вытащить собственное тело из этой бредовой реальности. Потом, опасаясь, что и капля-секунда промедления может оказаться фатальной, сказал:

— Авилекс, прости… ты как-то в этом замешан… — его голос звучал очень тихо, в надежде, что звездочет ничего не расслышит.

Одно из чудовищ разжало черные пальцы. Авилекс камнем полетел вниз, так и не выпуская из рук свою драгоценную шляпу. Будучи еще в воздухе, он успел произнести:

— Прощаю…

Из глубины рва донесся приглушенный звук удара. И словно молоточками стукнуло по вискам.

— Кто следующий? Говори!

— Раюл, ты тоже меня прости…

Оказывается, второй раз приговорить к смерти психологически легче первого. Хара ужаснулся такому открытию. Раюл летел в пропасть совершенно молча, до последнего мгновения он просто не верил, что все происходящее происходит именно с ним. Третьим из приговоренных был Фалиил, он только успел громко бросить в воздух «за что?!» и, не получив ответа, с силой зажмурил глаза. Испугался лика собственной смерти, хотел обмануть ее своим ложным отсутствием. Но она приняла его там, на каменистом дне, распахнув, как нежные объятия, крутые берега оврага.

— Следующее имя! — Юстинда не унималась.

— Может, достаточно? Остальные и так наказаны страхом! Умоляю тебя…

— Имя!!

Выбор между Ханниолом и Астемидой, казалось, был очевиден. Асти как-никак единственная девчонка в их несчастной компании. Хара же просто последовал этой очевидности:

— Хан, прощай…

Его ярко-рыжая шевелюра падающим факелом пронеслась в воздухе. На лице — лишь отпечаток ужаса с широко распахнутыми глазами. До финального удара он тоже не издал ни звука. Астемида уже ревела. Вытирая слезы с грязного лица, она кричала:

— Я-то что плохого тебе сделала?!

— Что плохого?! — кричала Страшная кукла. — Не помнишь, да? Сейчас треснешься башкой о землю, авось память да вернется!

Последнее чудовище разжало пальцы, и Асти с визгом полетела вниз, навстречу своей угасающей средь бездушных камней судьбе… А чудовища еще какое-то время махали гигантскими крыльями, создавая искусственный ветер.

У Хариами потемнело в глазах, он не чувствовал ни рук, ни ног, когда поворачивался к хозяйке замка:

— Ты… ты…

— Знаю, что я я.

— Ты же обещала кого-то оставить!

— Конечно обещала, вот ты и останешься. Пойдем, я открою двери.

Она зашаркала по паркету, волоча за собой грязное, украшенное налетом пыли платье. Дневной свет стал серым, лишенным оттенков жизни.

— А может, в классики еще поиграем? Тут вот в чем секрет: надо уметь быстро вращаться и вовремя менять ноги, гляди! — Она принялась прыгать по нарисованным мелом фигурам, хлопая в ладоши да восклицая: — Одна нога, две ноги! Снова одна нога, снова две ноги! Умеешь так?

Хариами уже не помнил, как оказался снаружи, как плелся в сторону рва, отчаянно надеясь, что для кого-нибудь падение не оказалось фатальным. Краем уха он расслышал далекий, догоняющий его заторможенный рассудок голос:

— Я буду скучать по тебе, Хариамчик…

Окончательно измарав свою одежду, он скатился на дно оврага, а, находясь уже там, долго боялся открыть глаза. Первым попалось тело Астемиды: она лежала меж камней и как будто спала. Одна рука была неестественно вывернута, коса небрежно отброшена в сторону, в янтарных зрачках не отражалось даже капельки света.

— Асти! Очнись!

Он принялся ее трясти, но ее пластмассовое тело лишь гулко стучало о камни, не проявляя никакого собственного движения. Дыхание полностью отсутствовало.

— Фали!

Рядом лежащий Фалиил уткнулся лицом в землю, широко распластав руки — видать летел, заведомо обнимая свою смерть. Хариами перевернул его на спину и наконец-то прослезился:

— Что я наделал…

Авилекс лежал на боку, до сих пор не выпуская из рук эту никчемную шляпу. Его рот был слегка приоткрыт, глаза глядели на маленький кустарник, бессмысленно растущий у стены рва. Хара аккуратно повернул его, надел шляпу на голову и трепетным движением ладони закрыл ему веки.

— Эх, Ави, что ж за тайны ты с собой унес? Еще неизвестно кто из нас двоих больше виноват — я или ты… Будь проклято мое любопытство! Будь проклят этот дворец! Я убью Юстинду! Не знаю как, но убью!

Раюл и Ханниол лежали почти в обнимку, как друзья-акробаты, только что исполнившие под куполом неудачный номер. Увы, по-настоящему друзьями их вряд ли назовешь: не были они одинаковыми ни по характеру, ни по внешности. Раюл белобрысый весельчак, Хан — рыжий мечтатель. Таких разных смерть почему-то объединила вместе. Пять длинных узоров судьбы здесь, на дне оврага, сходились в общей точке. И надо же: на лице Раюла до сих пор присутствовала улыбка! Иронизировать над собственной кончиной — это, наверное, настоящий вызов фатуму.

* * *

Хариами долго брел по лесу, не обращая никакого внимания на его бесчувственные краски. Время шло. Свечи поочередно гасли, а по утрам дружно загорались. Согласно какой-то глупой легенде, это происходит потому, что некая невидимая рука их вечерами тушит, а потом зажигает вновь. Была ли легенда записана в свитках у Авилекса или ее кто другой сочинил — какая теперь разница?.. Как только наступала ночь, он проваливался в спасительный сон, расположившись на мягкой траве у какого-нибудь дерева, а как только агрессивные лучи света выводили его из забвения, он уныло двигался дальше. Реку переплывал на плоту, по свежим бревнам сразу сообразив, кем он недавно построен. За время надводного путешествия к нему на бревна случайно выбросились две парафиновые рыбы, они беспомощно шевелили плавниками, глотали маленькими ртами воздух и никак не могли надышаться. Для них воздух — что-то типа абсолютной пустоты, как для нас безымянное пространство. Хара небрежным движением скинул их обратно в реку. Одно небрежное движение — и спасение сразу двух жизней.

После бесконечных скитаний, когда он оказался снова на своей поляне, то долгое время на знал как начать разговор. Слово «смерть» даже не хотелось произносить. Анфиона с ее подругой Винцелой первыми подбежали к нему и радостными голосами принялись расспрашивать что да как.

— Представляешь, мы тебя уже погибшим считали, — скороговоркой произнесла Вина, — Авилекс говорил, что ты свихнулся и решил перелезть через непреодолимые скалы. Представляешь?

— Авилекс оказался прав… я полностью свихнулся… я совершил чудовищную ошибку… — Хариами опустил взор в траву и обхватил руками голову. Сквозь пальцы торчали его малиновые пучки волос, а он все думал: «как сказать? как сказать?»

По поляне беззаботно прыгал Тот-Кто-Из-Соломы, его ноги-метелочки с легкостью пружинили от любой поверхности. Кошастый, важно поднимая мохнатые лапы, вышагивал следом.

— Часы на экспоненте без перебоев теперь работают? — спросил Хара лишь для того, чтобы этим бессмысленным вопросом как-то оттянуть трагический миг.

— Без проблем! — весело пролепетала Анфиона, — ты сам-то как? Кстати, не видел наших пропавших приятелей? Ушли куда-то и несколько дней не возвращаются. Не заблудились ли случаем?

Вот подошли еще три подруги: Леафани, Клэйнис и Таурья. Далее приблизился Исмирал в своем бессменном коричневом комбинезоне да перчатках с широкими раструбами. Его недовершенная ракета гордо возвышалась над всеми постройками внутри Восемнадцатиугольника. Потом появился Ингустин, он только что прибыл с запада, целыми часами рассказывая о будущей красоте возводимого там города, а в конце любого рассказа не забывал добавить: «я тоже в этом поучаствовал» Когда же подошел Ахтиней и спросил:

— Авилекса не встречал? Он нам очень нужен!

Хариами дальше не выдержал, из его глаз покатились слезы:

— Авилекс, Астемида, Ханниол, Фалиил, Раюл… их больше нет. Они мертвы.

— Как это? — Ингустин поначалу не смог испытать ожидаемый шок или хотя бы огорчиться. Вопрос был задан небрежно, с некой иронией, так как Ин был уверен, что это бред. Хара, кажется, на самом деле свихнулся.

Хариами решил как можно скорей поведать о всех последних событиях, да снять наконец камень с души — вернее, переложить часть его тяжести на остальных. Он скрипя сердцем коротко описал, что произошло, при этом даже не стараясь выставить Страшную куклу в качестве злодейки. В его повествовании она выглядела как тронувшаяся умом жертва обстоятельств. Весь удар он взял на себя, несколько раз повторив:

— Это я во всем виноват, я во всем виноват…

Тишина беззвучным грохотом опустилась на поляну… Даже кошастый с Плетенкой перестали играть, задумчиво посмотрев в сторону собравшихся.

— Мы раньше никогда не видели, как куклы умирают… — тихо прошептала Анфиона.

Массовых слез и рыданий не последовало, но все отрешенно посмотрели друг на друга, боясь задавать какие-то наводящие вопросы, боясь, что неаккуратный вопрос может всколыхнуть новые затаенные ужасы. Винцела лишь непонимающе хлопала глазами, несколько раз открывала рот, но не издала ни звука. Ингустин закрыл лицо руками и полностью ушел внутрь себя. Три подруги — Леафани, Клэйнис и Таурья — принялись тихо перешептываться.

— Что же теперь делать? — Ахтиней вмиг забыл о недавней находке. Шкатулка с загадочным глазом теперь оказалась не важнее пустого места.

Хариами присел на один из пней:

— Послушай, Исмир, у тебя же на ходу та телега, что ты делал?

Исмирал кивнул головой, механически отвечая:

— Там нечему ломаться, два колеса да простой ящик.

— Я возьму с собой… да вот хотя бы Ахтинея, мы вдвоем перевезем их тела сюда, на поляну. А вы просто ждите, что еще остается? И займемся мы этим прямо сейчас. Ахтиней, пошли…

Оба удалились, прихватив с собой неуклюжую деревянную конструкцию.

Те, кто остались, долгое время разговаривали шепотом, любой громкий голос теперь почему-то пугал. Винцела медленно произнесла:

— Надо бы сообщить Гимземину.

Ингустин скривил неприятную гримасу:

— Кому?.. Вы же знаете, что ему на всех нас плевать!

— И тем не менее.

Вина, ни кого больше ни о чем не спрашивая, быстро зашагала в сторону севера.

Возвращались уже вдвоем: рядом с ней нервно вышагивал алхимик в своем длинном хитоне, болотный цвет которого с каждым интегралом дней становился все ближе к простой грязи, а не к зелени водоема. Гимземин нервно потеребил нос и сверкнул черными зрачками:

— Что, доигрались, запускатели времени?

Ему не ответили. Если сейчас копаться в прошлом, то эта авантюрная идея все-таки принадлежала звездочету. Никто другой попросту не смог бы ее осуществить. Никто не знал, что пространство скуки окажется куда более враждебным, чем прежние романтические мысли о нем.

— Как нам теперь дальше жить? Мы все тоже умрем? — спросила Таурья и сразу же закрыла ладонью рот. — Ой, я опять что-то не так сказала!

— Будете жить как обычно, — устало произнес алхимик. — Надеюсь, теперь свой любопытный нос поменьше высовывать станете куда не следует. Мне однажды уже доводилось видеть смерть… там, в ойкумене. Давно-давно.

Ингустин нахмурил брови, присев на пенек от странного недомогания:

— Разве ты помнишь что-то из ойкумены еще до остановки времени? Это ж было бесконечно давно…

Гимземин тоже решил присесть:

— Нет. У меня почти полностью пропала память, как и у вас всех, но иногда… — он на несколько секунд задумался, выставив свой длинный нос куда-то в сторону запада. Его свисающие до плеч черные волосы с цветными кончиками чуть трепыхались от случайного ветра. — Иногда, словно вспышки, мелькают фрагменты прошлого. Почему — не знаю. Может, пары в моей лаборатории так действуют?

— Скажи, что теперь делать? — робко спросила Риатта.

— Ничего. Насколько мне ведома ситуация, после смерти куклы попадают в замок последнего Покоя… это нечто вреде музея. И остаются там навсегда.

— Интересно, где его искать? — подал голос молчавший все время Эльрамус.

— Неинтересно, нигде не искать. Он сам отыщет. Он постоянно парит в воздухе и как-то чувствует наступившую смерть. Нам просто нужно устроить церемонию прощания, а для этого тебе, Исмирал, придется кое-что изготовить. Дай-ка мне листок да карандаш, я нарисую.

Главный конструктор поляны послушно сходил за названными предметами, после чего Гимземин что-то старательно выводил на листке бумаги. Стояла напряженная тишина. Небо, обманывая всех вокруг, пыталось изображать беззаботную ясность. Порхали птицы да неугомонные бабочки, но кошастый вдруг потерял к ним всякий интерес. Своим звериным умом он понимал — случилось нечто важное, а звериная интуиция явно чуяла запах беды.

Исмирал даже в самом мрачном кошмаре не мог предположить, что ему когда-то придется делать гробы. Таким странным словом алхимик назвал вечные лежанки для кукол, закончивших жизненный путь. По его чертежам он изготовил пять одинаковых продольных ящиков, чуть конических, отдав их в руки Леафани. Та уже вместе с подругами обшила их богатой пурпурной тканью, а по краям наложила траурную белую тесьму, вьющуюся ажурными кружевами. К изголовьям гробов она изготовила аккуратные атласные подушечки. Все взбивала их да приглаживала, чтобы ее друзьям было на них удобней лежать.

Кое-кто в Сингулярности еще пытался относиться к смерти как к чему-то не совсем серьезному, нефатальному. Словно куклы просто лягут надолго поспать — всего лишь на вечность. Ведь настоящих смертей, кроме Гимземина, воочию никто еще не видел. Ну, если не считать растерзанных когтями Лео неуклюжих бабочек.

А ветер шумел над поляной, тормоша траурный покой, пытаясь внести каплю личного оптимизма в океан печали…

* * *

Через несколько дней вернулись Ахтиней и Хариами, они тянули за собой деревянную телегу, из которой торчали безжизненно свисающие пластмассовые руки. Анфиона подбежала первой, увидела бледное лицо Астемиды и разрыдалась. Первая слеза оказалась катализатором настоящего эмоционального взрыва. Дальше хором заплакали остальные девчонки: Гемма, Винцела, Леафани, Клэйнис, Таурья. Только Риатта угрюмо стояла в стороне, не желая подходить ближе. Подсознательно она ощутила панический страх перед мертвыми. Ингустин с Исмиралом также не переставал вытирать глаза. Гимземин — и тот выпустил на волю несколько капелек влаги. Они скатились по его щеке и быстро засохли. Крайне дико было наблюдать тела своих друзей совсем без дыхания: с небрежно раскинутыми руками да как-то неестественно повернутыми головами. Глаза у всех были закрыты.

Когда волна отчаяния миновала, всех пятерых аккуратно положили в те красивые ящики, скрестив им руки на груди. Леафани каждого укрыла дорогим саваном, бережно расправив на нем все складки. Они как будто спали, придавленные мягким небом. Казалось, вот-вот пошевелится чье-то веко или дрогнет губа… но нет. Печать полной недвижимости надежно скрепляла тело каждого умершего. Вскоре слезы закончились. У всех, кроме одной Геммы. Она не отходила от гроба Ханниола, почти не обращала внимание на остальных, и постоянно всхлипывала да всхлипывала, совсем не вытирая мокрое лицо. Ханниол лежал, чуть запрокинув голову в посмертной гордости. Его рыжие волосы даже сейчас светились ярче остальных.

— Прощай, голова-вспышка… — в последний раз произнесла Винцела.

У Астемиды смерть не украла даже капли ее красоты: та же коса, плетеной змейкой расползшаяся по савану, то же чистое безупречное лицо, вздернутый бодро кончик носа. Фалиил и Раюл лежали, точно о чем-то думая, но по-разному. Раюл улыбался собственным мыслям, Фалиил же чуть нахмурил лоб. Полуулыбка Раюла так не увязывалась с обликом вечного покоя, что приходило будоражащее душу, дикое чувство, что он вот-вот улыбнется шире, потом резко встанет из гроба и скажет: «Да ладно, это ж шутка! А чего такие грустные? Смеяться надо».

Авилекс лежал с мимикой полного равнодушия, его губы были слегка раздвинуты, а маленькие хрусталики зубов поблескивали на свету.

Никто пока не верил в правду смерти, всем хотелось, чтобы она оказалась обманщицей.

Где-то в стороне юга на горизонте образовалась черная точка. На нее не обратили должного внимания, пока она не стала увеличиваться в размерах, и тогда стало понятно — сюда что-то движется. Полчаса спустя самые зоркие уже могли разобрать очертание небесного объекта: то ли памятник, то ли крепость какая. Лишь приблизившись к границам Сингулярности, он наконец скинул таинственность и предстал огромным черным замком с возвышающимися башнями, монолитной стеной да наглухо запертыми воротами.

— Он ведь не может сюда проникнуть, — тревожно сказал Ингустин, — мы же для них математическая точка!

Увы, но на замок последнего Покоя данное правило явно не распространялось. Перелетев по воздуху через туман абстракций, черная громада приблизилась почти вплотную к поляне и опустилась вниз, зависнув в воздухе примерно по колено до земли. Половина неба была тут же затемнена его наводящими ужас стенами. Башни, казавшиеся издали игрушечными, теперь превратились в грандиозные сооружения, готовые уничтожить робкий взор. Его кирпичная стена была окутана легкой дымкой воздушного марева, размывающего всякие очертания. Из-за этого замок выглядел не совсем отчетливо, как бы купаясь в некой неопределенности своих контуров.

— Подумать только! — воскликнул Хариами. — У него тоже есть тень!

Другие куклы только сейчас заметили, что большую часть поляны накрыло огромное, с заостренными краями, черное пятно. Трава посерела, все птицы куда-то предательски разлетелись. Дверь замка заскрипела и пандусом откинулась на землю, издав грохот.

Риатта пугливо отбежала назад:

— Там кто-нибудь есть?

— Почти уверен, — произнес Гимземин, — из живых — никого.

Или это показалось, или алхимик на самом деле стал чуточку добрее…

— Будь проклят этот Кукловод, если он существует! — зло крикнул Исмирал. — Я больше не участвую ни в одной пьесе!

— Не говори так! — одернула его Риатта. — Страшно…

Алхимик стал медленно взбираться по пандусу в зияющий проем стены, оттуда пока лишь веяло пустотой.

— А это неопасно? — спросила все та же пугливая Риатта.

Алхимик остановился, обернулся, потом еще долго молчал: может, сам испугался, а может, обдумывал ответ. Его несимметричные брови впервые идеально вписывались в сложившуюся ситуацию. Всему происходящему только и оставалось удивляться. Он хрипло ответил:

— Что мертвые могут сделать? К тому же, гробы нам как-то надо будет сюда заносить. Замок не вернется в свое небо, пока не поглотит мертвых… И откуда я это знаю? Ах, да! Авилекс как-то рассказывал.

Утверждать, что Гимземин оказался самым смелым, наверное, пока преждевременно. По натуре он был экспериментатором: его манило все новое и неизведанное. Теперь, оказавшись внутри, он уже не играл на публику, а расслабился, поддавшись инородному для его сознания страху. Каждый шаг делал осторожно, опасаясь собственными движениями нарушить гармонию мрачного царства.

Замок состоял из множества просторных залов, соединенных друг с другом арочными проходами. Наружная чернота отсутствовала, его стены были выкрашены чем-то темно-синим, с высотой синева постепенно теряла свою жесткость, плавно переходя в ультрамарин, а потолки вообще выглядели ярко-голубыми. Как будто смерть там, наверху, дает здешним обитателям какую-то надежду. Основное пространство занимала пустота, кое-где стояли гробы разного фасона и расцветки, значит — сделанные разными мастерами. В них тоже лежали мертвые куклы, совсем незнакомые. Все они — бывшие жители ойкумены, погибшие кто при нелепых обстоятельствах, кто в воинственных стычках со зверями или себе подобными. Да, такое тоже иногда бывало. Не все лежали в гробах. Несколько кукол в бедных одеждах валялись прямо на полу, кем-то небрежно сюда брошенные. Гимземин хотел сначала подойти да положить их поаккуратней, но не решился.

Вот он встретил богато украшенный саркофаг. Наверняка в нем находилось тело какого-нибудь правителя: шитые золотом да серебром одежды, красивые перстни. Он почему-то лежал с широко открытыми глазами. Кто знает, может, при жизни боялся темноты? Или хоронившие его слуги решили, что так их правитель сможет наблюдать за ними и после своего ухода?

В следующем зале оказался еще один аристократ, но тот уже сидел на троне — почти как живой. Алхимик впервые на него глянув, невольно вздрогнул. Мертвые руки обнимали скипетр, голова была чуть наклонена, ее венчала сияющая бриллиантами тиара. Этот грозный повелитель словно присматривал за лежащими в гробах остальными куклами, не позволяя им своевольничать. Да… в царстве смерти, оказывается, тоже имелись свои социальные различия.

Уютно тут.

Спокойно.

И по-своему прекрасно!

С этими мыслями Гимземин направился к выходу…