Совершенно иной мир…

Чуждая взору и духу планета.

Непривычная темнота, довлеющая со всех сторон.

И еще безмолвные поселенцы этой дикой, пустынной местности, что обрели свой вечный дом под покровом песков.

Так в нескольких словах можно описать впечатления любого, кто впервые здесь появился. Через эту магическую инициацию чувств проходили все астронавты, участвовавшие в похоронных рейсах. Поначалу все просто молчат, тупо стоят и озираются по сторонам, задавая себе вопрос: «живой я или мертвый, в раю или в аду?». Через это в свое время прошел и Кьюнг. Вот наступил черед Оди. Он совершенно не ощущал собственного тела, точно оно зависло где-то между мирами, а его душа, созерцая могилы, могилы и еще раз могилы, первые секунды сильно усомнилась, что неподалеку отсюда, примерно в ста световых годах, есть живые люди, которые строят города и рожают детей…

– Капитан… ты куда нас завел? В другую вселенную?

– Успокойся. Пройдут сутки, двое, максимум — трое. Отрезвеешь и привыкнешь. Разумеется, я говорю об условных сутках. На рассвет здесь и не надейся… Кстати-кстати!

Кьюнг развернул Оди в другую сторону, попросил глянуть на небо и, ткнув пальцем в направлении тусклой мерцающей точки, расположенной в замысловатом треугольнике среди себе подобных, торжественно произнес:

– Познакомься, эта звезда по имени Солнце. Если бы с нами был Айрант, он наверняка запрыгал бы на месте от радости и закричал: «Я оттуда! Я оттуда!». Потом бы задал свой коронный вопрос: «А вы все откуда? С какой планеты?». Ты же знаешь этого недоумка, чтобы нас развлечь, он уже гонит собственные штампы. Нет бы придумать что-то оригинальное.

– Вот ч-черт… — Оди все никак не мог отойти от психологического шока. — Эта маленькая искорка, которая может погаснуть от легкого дуновения, и есть наше…

– Да! Только дуть придется десяток миллиардов лет. Тогда точно погаснет.

Могилы маленькими продольными бугорками тянулись прямыми линиями, у которых не было ни начала, ни конца. Ибо с одной стороны из тьмы они возникали, с другой — в такой же тьме растворялись. Прожектора освещали лишь ничтожно малый участок этого безграничного вселенского погоста, накрытого саваном заледенелой тишины.

Пластиковые памятники были самой незамысловатой конструкции, основное достоинство которых — легкий вес и удобство транспортировки. Они словно вырастали из песков, незримыми корнями уходя в недра планеты. И от того, что вокруг не происходило ни единого движения, мир казался каким-то нарисованным, навеки застывшим, похожим на музей смертей. Последнее сравнение наиболее удачно.

На каждом из памятников, как отпечаток мимолетной жизни, виднелась фотография и какая-нибудь внушительная эпитафия. Если покойный принадлежал одной из религий, то памятники украшали соответствующие фетиши, символы или тексты из священных писаний. Кое-где из песка торчали искусственные цветы, посеревшие от сумрака и печали. Всюду — лишь идеальное безмолвие, пропитанное смертоносным метановым воздухом.

– Смотри внимательно, Оди, наша будущая отчизна… Когда здесь появится Фастер, он обязательно прочтет нам внушительную проповедь, а в конце добавит: «из праха мы возникли, в прах и обратимся». — Кьюнг прошелся между рядами могил и посветил на них фонарем. — Кстати, погляди-ка, любопытная надпись.

Оди посмотрел в сторону светлого пятна, где на памятнике была различима еще не обесцветившаяся фотография молодого парня с последующим текстом: «Я долго искал смысл жизни, но так и не нашел. Все лишь пустота и мракобесие. Я покидаю этот мир, и пусть меня похоронят на Флинтронне… Джоук Блакстер».

– Покончил с собой? — спросил Оди?

– Похоже… Если здесь послоняться, много любопытного можно вычитать. А что, если хочешь, оставайся здесь, мы скоро вернемся и начнем работы, заодно и познакомишься с этими…

Капитан так и не подобрал нужного слова для завершения своей мысли, но в его предложении чувствовалась явная издевка.

– Между прочим, неплохое испытание психики для новобранцев, — добавил он.

Из под обзорного стекла скафандра на него посмотрела пара проникновенных недоумевающих глаз. Оди, закупоренный со всех сторон плотным комбинезоном, успел уже вспотеть, и по его лицу текли прозрачные струйки. Он признался себе, что планета сумела возбудить в нем банальный детский страх. Каким бы именем с приставкой «фобия» его не называть, чувство осталось тем же самым. Этой болезнью, впрочем, перестрадали многие, даже маститые, прошедшие «плазму и черные дыры» старожилы космоса. Да, Флинтронна умела внушать ужас кому угодно, а такие чувствительные, меланхоличные и неуравновешенные личности, как Оди, были для нее просто лакомой забавой. Она темными щупальцами лезла в душу, лелеяла в ней страх, возводила его до апогея, и все это — без единого звуки или движения…

– Капитан, я не строю из себя героя и никогда им не являлся. Признаю, что подвержен человеческим слабостям, и оставаться здесь одному пока не вижу смысла. Какие-то бредовые психологические испытания… Лучше еще часок отдохнуть перед работой.

Оба немного помолчали, изучая пустоту ночной мглы, вслушиваясь в ее погребальную тишину. И тишина была настолько безжизненной, что казалось, здесь умерла сама Смерть.

– А что, Галлюции представляют серьезную опасность? — Оди посмотрел на открытую дверцу планетохода как на единственное в мире убежище.

– Для таких как ты — да… И чем больше ты будешь о них думать, тем скорее они вылезут из твоей собственной головы и натворят чего им вздумается. Нужно просто внушить себе, что ИХ ВООБЩЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ. Ты наверняка читал многие отчеты и знаешь, что рассказы о галлюцинациях по большей части не выдумки. Действительно, от долгого пребывания на планете и, как следствие, от нервного перенапряжения, у некоторых астронавтов случались разного рода диковатые видения. Но причина только в этом, не более… Кто-то называет их мистериями и пытается связать с чисто физическими процессами, например — с действием магнитных полей… Бред! Все эти поля возникают в голове у шизофреников. Потому-то, зная твою внутреннюю неуравновешенность, я и взял тебя работать в паре с собой.

Слова капитана слегка обжигали, холодно и бесцеремонно раскрывая душевные недуги Оди, о которых и так все уже догадывались. Но тот быстро смирился, так как слова эти были правдой, а Кьюнг, тактично намекнув, что данный разговор останется лишь между ними, продолжил:

– Будь спокоен, я за свою жизнь поведал такое количество этих могил, что они во мне давно уже не вызывают никаких эмоций. Рабочее сырье — не более… Все, едем назад!

Планетоход вновь заурчал и поплелся по только что проторенной колее. Его звук, как впрочем и любой звук, возникший в океане вечной тишины, немного разгонял повсеместное уныние, притуплял чувство угнетения, вносил хоть какую-то живость туда, где властвовала только смерть. А сигнальные огни звездолета, показавшиеся вскоре, представляли, пожалуй, единственное отрадное зрелище. Уныние и тьма здесь были тождественны друг другу, слова-синонимы, означающие практически одно и то же.

Во мраке звездолет чем-то напоминал… нет, сравнение явно идиотское, но это первое, что приходило на мысль любому, кто имел возможность посмотреть на него издали. Короче, он сильно походил на наряженную новогоднюю елку, украшенную гирляндами разноцветных огоньков. Впрочем, эту глупую ассоциацию вызывали именно огни, так как форму и контуры самого лайнера во мраке было почти не разобрать. Маленький островок жизни среди тления и скорбных могил… Какое-то безумное торжество, делающее неравный вызов вездесущей печали…

Однако, что такое жизнь? И что такое смерть? Кто-то сказал, что лишь зеркальные отражения друг друга.

* * *

Работы начались практически незамедлительно. Всем хотелось только одного: как можно скорее покончить с этим НЕблагородным, НЕблагодарным и НЕблагообразным делом могильщиков и сматываться назад. Как уже говорилось выше, разделились на три группы: Кьюнг — Оди, Линд — Фастер, Айрант — Фабиан. На языке похоронный компаний это называлось расселить пассажиров по своим квартирам. Трупы аккуратно вынимались из грузового отсека и укладывались в объемные передвижные контейнеры-катафалки, которые потом цеплялись к планетоходам и доставлялись к месту захоронений.

Смерть была вновь потревожена. А ее вечные пленники отправлялись в свой последний путь… За тысячелетия теософских споров так и не пришли к общему выводу: является ли смерть святыней или проклятием, или даже так — святым проклятием. Здесь, на Флинтронне, она являлась практически ВСЕМ. Первопричиной реальности, самой реальностью и ее завершающей стадией.

Сама погребальная технология была стара и до тупости примитивна. Встроенные под днищем планетохода ковши экскаватора вырывали неглубокие ямы, в них аккуратно укладывались усопшие, потом засыпались песком, вручную приходилось лишь подравнивать окантовку могил. Затем устанавливались соответствующие памятники, и на том похоронная церемония считалась завершенной. Планетоход разрывал новые ямы… и далее по тому же алгоритму идет бесконечный цикл.

В первую смену никто не чувствовал утомления. Движимые каким-то безумным героизмом, они и впрямь мнили, что копошась вместе с покойниками, они совершают целый вселенский подвиг. Но уже очень скоро эта однообразная, грубая и монотонная работа начала откровенно надоедать. А первичные чувства космической экзотики и диковатой черной романтики быстро угасли. Незнакомая взору конфигурация звезд, свисающих с неба, тоже лишь поначалу вызывала некое любопытство. Впрочем, наблюдательный глаз смог бы заметить в черном полотне галактического пространства уродливые подобия тех созвездий, что видимы с Земли. Наше Солнце маленькой светлой точкой, искоркой ностальгии затерялось во множестве себе подобных. Запуталось среди других звезд, стало мизерным, абсолютно холодным и ничтожным, практически неотличимым от своих мертвых соседей. Порой и вправду казалось — оно было уже нереальным, просто нарисованным на небе и оставшимся лишь в воспоминаниях…

Тем не менее, окончание первой смены являлось Событием с большой буквы. Айрант даже не хотел покидать кладбище, все бродил между могил, «наслаждался их красотой». Потом догонял остальных и кричал по радиосвязи как ненормальный:

– Здесь настоящий рай! И милый сердцу край!.. Кстати, я все забываю, с какой вы планеты?

* * *

Звук планетохода переходил в гулкое урчание, когда тот разгребал под собою пески, оставляя продолговатую яму. Прожектора наполняли ее своим искусственным светом: ярким, пронзительным, но лишенным тепла и радости. В глазах рябила желтизна песков и матовая краснота глинистого грунта. Линд подолгу вглядывался в эти раскопки, надеясь отыскать если не драгоценность, то что-нибудь заслуживающее внимания. Но увы… одна окись кремния, глина и кристаллики заледенелой влаги — словом, привычная для взора обыденность, единственной драгоценностью в которой были лишь мелкие бесформенные камни, да и те попадались крайне редко.

– Кто там следующий? — всякий раз, когда возникал чей-либо голос, тишина испуганно вздрагивала.

Фастер указал на труп молодой девушки, красота которой, не тронутая тлением, хорошо проглядывалась сквозь полиэритан. И оба осторожно уложили ее в только что приготовленное углубление. Последнее движение тела. Последний, прощальный блеск исчезающих звезд. Последний знак внимания со стороны еще живущих…

– Жалко таких… — Линд говорил то, что на самом деле думал. Несколько секунд он полюбовался живописным узором ее лица и махнул рукой. Еще через пару минут на этом месте образовался бугор свежеизрытого песка. — Кто там на очереди?

– По виду какой-то профессор, — Фастер пододвинул труп поближе к краю контейнера.

– Послушай, ты и здесь читаешь свои молитвы? — врач резко сменил тему разговора, желая, быть может, внести некое разнообразие в тупую монотонность механической работы. — Хоть бы рассказал какой-нибудь анекдот, а то все молчишь и молчишь… Всяко веселее стало бы.

Фастер, рассказывающий анекдоты, если такое мыслимо вообразить, являлся бы сенсацией дня, поэтому Линд и не пытался скрывать иронию своих слов. Его напарник частенько игнорировал вопросы, будь в них пошлость или глумление над верой. Скорей всего, он отмолчался бы и сейчас, но потом все же нехотя пробурчал:

– Не имею к ним пристрастия. Пустое занятие для пустых людей.

– Извини, приятель, пусть каждый из нас остается при собственном мнении, но я тебе выскажу свое: все мы подохнем, уляжемся где-нибудь рядом и будем медленно догнивать, позабыв о бедах и радостях.

– А куда же денется душа? — радиосвязь, искажая естественный тембр голоса, делала его чужим, незнакомым, пришедшим из неведомой глубины. Причина, из-за которой Линду вдруг показалось, что не Фастер, а некий дух из потустороннего мира гулко и внушительно спросил его: «А КУДА ЖЕ ДЕНЕТСЯ ДУША?».

– А-а… — он махнул рукой, — старая заигранная песня. Вот ты, знаменитый электронщик, скажи мне: куда девается электрический ток, когда отключают питание?

– Речь идет не о материи…

Похоже, разгорался очередной теологический спор, как и все предыдущие, внешне насыщенный пестрословием, но совершенно бессмысленный по своей внутренней сути. Вообще, любопытно было бы послушать, но один из них, предвидя утомительную бесполезность продолжать дискуссию, вернулся в изначальную точку разговора:

– Ладно, кажется, мы собирались уложить профессора в его законную могилу.

Планетоход непрерывно работал, издавая самые разнообразные низкочастотные звуки, невесть что означающие на языке механизмов, но они были куда приятнее, чем мертвая зловещая тишина. И свет прожекторов, отгоняющий назойливый сумрак, являлся надежным оружием от всех порождений тьмы: кошмарных образов, глупых страхов, с ними связанных, от этих, никем еще не осмысленных Галлюций — короче, от всего дурного. Свет являлся добрым волшебством, рассеивающим злые чары ночи.

Совсем неподалеку, не сломленный мраком, победно горел еще один огонек — там работали Кьюнг и Оди. А чуть дальше (расстояние, наверное, с полмили) Айрант со своим другом Фабианом. Ночь, простирающаяся во все концы мироздания, накрывала их своим пленительным колпаком, правда, ветхим и во многих местах продырявленным мерцанием звезд. Все частенько тревожили эфир, подбадривая друг друга сомнительными остротами.

* * *

– Титановый идиот! Ты не можешь ровнее ложить труп?! — негодующе орал Айрант. — Ты же видишь, несчастный недавно помер и хочет, чтобы его похоронили как человека, а не зарывали как собаку!

– Извините, сэр. — Робот протянул в глубь могилы свои металлические пальцы-щупальца и исправил ошибку.

Впрочем, бортмех остывал так же мгновенно, как и воспламенялся. Уже спокойным, почти ласковым голосом он произнес:

– Рассуди сам, Фабиан… Ты ведь способен размышлять о своей загробной жизни?

– Поясните, сэр.

– Представь, что жизнь тебя окончательно доломала. Все! Хана! Все блоки вышли из строя, суставы заржавели… Где бы ты хотел после этого лежать: в беспорядочной вонючей куче металлолома или аккуратно, под прессом, расплющенным для переплавки цветных металлов? — Айрант на миг вообразил себе и ту, и другую картину, одинакова вызывающие улыбку, и добавил: — Есть разница?

Робот что-то долго анализировал на разных частотах всех своих встроенных процессоров, его брови самым неестественным образом уползли на лоб. Холодные алгоритмы никак не могли прийти в согласование с искусственной псевдофантазией. На какие-то мгновения даже показалось, что он «завис» подстать древним компьютерам.

– Сэр, все-таки не понимаю…

– А в твоем титановом черепе вообще способно возникнуть понимание чего-либо?.. Пойдем за следующим!

Контейнер, доверху набитый телами, беспорядочно и небрежно, словно неким рабочим материалом, начал понемногу пустеть. Но и этот незначительный факт вызывал чувство облегчения, так как определенная часть работы все-таки была позади. Все утешались единственной мыслью: как только последний труп обретет свой законный покой, как только будет установлен последний памятник, ни какая сила в мире не сможет долее удерживать их на этой планете. Старт произойдет незамедлительно.

Факт сей был известен и Фабиану, но тот не испытывал ни радости скорого возвращения, ни горечи нудной могильной работы. Он ходил в бессодержательной молчаливой тесноте, отмеряя ее механическими однообразными движениями, порой растворяясь в ночи, а затем, поблескивая обшивкой, возвращаясь в зону видимости. Для него то и другое было равнозначно. Как третье и четвертое. Как пятое и десятое… Может быть, кто-то назовет это счастьем, но бездушный механизм, пусть неимоверно сложный, пусть чародейством электроники максимально приближенный к человеку, все же оставался самим собой — механизмом, не ведающим ни страха, ни утомления, ни даже чувства пустоты и равнодушия. Если это и счастье, то тоже — чисто механическое…

Айрант глянул на часы условного времени.

– Еще целых полсмены… Шесть часов любоваться этими бесплатными ужасами!

Он понимал, что находится здесь практически один. Фабиана можно счесть за компаньона лишь с большой условностью, скорее — вспомогательный инструмент, ходящий на двух ногах и издающий звуки. Конечно, если быть безумным романтиком, можно принять за общество груду покойников, даже побеседовать с ними (некоторые астронавты, спасаясь от страха, так и делали!), но к числу безумных романтиков бортмех явно не относился.

Впрочем, со временем все острые чувства притуплялись. Темнота становилась явлением обыденным, а могилы и покойники — печальными атрибутами жизни, к которым тоже можно привыкнуть. Лучи прожекторов пробивали толщу ночного покрова и создавали искусственный микромир видимости — будто осколок еще тлеющей реальности, за пределами которой господствовала лишь сплошная черная мгла. Кислотная мгла, разъедающая все образы и очертания сущих в мире вещей. Сказать, что лучи прожекторов заменяли здесь солнечный свет, будет, хотя и нелепо, но в общем-то верно, — сойдет за ту же безумную романтику. А вот утверждение, что их спасительный свет не позволял окончательно подвинуться умом, — как нельзя метко и точно.

Никто из тех, кто не побывал на Флинтронне, не в состоянии себе даже вообразить, как действует на психику Тьма Абсолютного Нуля, усугубленная сознанием того, что под тобой армия смердящих трупов, приправленная страхом, что вот-вот выползут из ее закоулков легендарные мистерии-галлюцинации, чтобы этот самый страх не остался несбыточным чаянием.

Если говорить в целом, то первые две смены прошли относительно спокойно, за каждую из них было совершено более трехсот захоронений. Работая такими темпами, даже без выходных, как минимум придется торчать здесь полгода… или полвечности… Разницы нет. Уже через неделю, по словам капитана, должна закончиться всякая лирика (т. е. душещипательные восхищения неизведанным уголком вселенной, этими прекрасными звездами и этим чудным космосом), на смену придет простой будничный труд, тяжелый и монотонный, давно уже всеми проклятый, изо дня в день становящийся все более изнурительным. Еще через пару месяцев он осточертеет до такой степени, что один вид трупов будет вызывать душевную и телесную тошноту. А в самые последние дни работа на планете превратится в настоящую каторгу, и одна лишь мысль, заглушая все другие помыслы, станет жить у каждого в голове: поскорее выкопать последнюю яму и покинуть это многократно проклятое место.

Именно тогда, как свидетельствуют архивы прежних похоронных компаний, в состоянии душевной дестабилизации и ментального перенапряжения, существует вероятность появления Галлюций. Эти эфемерные наваждения, хоть изредка и происходят на планете, но с ее природными процессами не имеют ничего общего. И, если не обращать на них никакого внимания, они быстро исчезают.

* * *

Космическая таверна (честное слово, после смердящей тьмы казавшаяся душеспасительным оазисом) была полна своими привычными посетителями из людей и компьютерных фантомов. Одни просто оживляли ее молчаливые стены, другие — имитировали многолюдность. Избыток впечатлений необходимо было выплеснуть наружу в виде беседы.

– Нет, моя фантазия рисовала несколько иную картину, — Линд, насколько мог, придавал своему голосу, мимике, движениям интонацию полного равнодушия. Он отхлебнул кофе, делая вид будто наслаждается его вкусом, и продолжал: — На Земле кладбища всегда сочетались с… ну там, с густой травой, оградками, цветами, погребальными венками, траурными лентами, и так далее. Здесь же все слишком просто и угрюмо. Я даже раньше не воображал, что где-то может существовать такая жуткая темнота. Именно жуткая, чувственная… Стоит выключить прожектора, и весь мир вокруг исчезает. Романтика, черт бы ее побрал!

Слово «романтика», неуместное и даже нелепое для Флинтронны, что-то слишком часто стали употреблять в разговорах, быть может, вкладывая в него какую-то черную иронию.

– …романтика, — озабоченно протянул Оди. — На Земле и сами похороны проходят не под звуки нецензурных ругательств, а с траурной музыкой, речами и слезами — короче, со всем подобающим настоящим похоронам. А здесь… — он на мгновение замялся, подбирая нужную фразу, — конвейер. Грубый конвейер. Святотатство.

Айрант выплеснул из стакана остатки кофейной гущи. В его глазах блеснул знакомый всем звериный огонек, вспыхивающий в тот момент, когда он хотел сказать что-нибудь цинично-ядовитое.

– А кто тебе не дает?.. Можешь перед каждой могилой толкать громкую речь! Позови еще Фастера, он будет читать по усопшим отходные молитвы. Ну, чтоб было как на Земле!.. Я вам могу выделить Фабиана, он будет громко рыдать по умершим, причем, на всех частотах диапазона, даже ультразвуком… А что, Фабиан! — он обратился к стоящему рядом роботу. — Вставим в твои, извиняюсь за выражение, мозги соответствующую звуковую программу, и ты будешь целые сутки ходить, оплакивая умерших. Во жизнь настанет!

Всем казалось, что Айрант шутит, причем — грубо и необдуманно, но в его голосе, как электрический разряд, вспыхнул приступ очередного бешенства:

– Только запомните одно: ждать мы вас здесь не будем! Сделаем свою долю и смотаемся ко всем чертям! А вы здесь хоть до конца дней своих плачьте, рыдайте, толкайте громкие речи, пока не передохните…

Линд глубоко вздохнул, подавляя этим собственное раздражение. Вообще-то, в гневе его видели крайне редко. Его бледное, без тени загара, лицо, в котором присутствовало нечто греческое (нос с горбинкой), в неоновом свете сильно походило на скульптуру. И по сути было равнодушным как скульптура. Даже гневаться он умел хладнокровно, пассивно, без глупых выкриков и жестикуляций. И в данной ситуации он спокойно, почти умиротворяющее произнес:

– Послушай, приятель, ты больной человек. Как врач тебе говорю. Вот только диагноз точно не могу определить, но по-моему у тебя в голове стали расти пяточные шпоры. — Линд согнул указательный палец, постучал им по крышке стола, потом по своему лбу. — Понимаешь? Такое иногда случается.

– Айрант! — Кьюнг вновь использовал свой властный голос хозяина. — Разговор идет о серьезных вещах, так что сделай нам одолжение — заткнись и помалкивай! Большего от тебя не требуется.

Бортмех принялся нервно ходить взад-вперед, понимая насколько в замкнутом пространстве все они проводят свою жизнь. Сначала ему хотелось от злобы броситься с головой в виртуальное море, но потом он резко обернулся и, вразумляя невразумимых, рявкнул на них:

– Да неужели вы до такой степени отупели, что не понимаете простых вещей?! Для нас это обыкновенная работа! За нее нам платят деньги! Де-нь-ги! Кому нужны ваши сентиментальности? Покойникам? Совсем уже из ума выживаете? А ведь только вторые сутки прошли…

Произошла какая-то резкая перемена, заставившая всех замолчать, даже Айранта. Первое мгновение, по инерции увлеченные разговором, они вообще не сообразили что к чему. Потом дошло: за стенами таверны раздался протяжный колючий звук — нечто похожее на скрип. Так бывает когда садишься на веками несмазанный, с ржавыми пружинами, диван. Слышали все, потому что разом стали недоуменно переглядываться. Настораживал не столько сам звук, сколько озадачивающий факт: ВСЕ шестеро находились здесь, ТАМ никого не было. Чуть слышно шумели волны виртуального моря и больше ничего… Полная тишина, пропитанная тупым непониманием случившегося. Тишина тягостная и жаждущая чьего-либо голоса.

– Фабиан, будь добр, сходи глянь, что там такое… — капитан не приказал, а скорее попросил робота. Почти ласково.

– Слушаюсь, сэр.

Он удалился. Его не было минуту, две, три… Тишина снова отяжелела и стала почти ощутимой.

– Я пойду посмотрю! — Айрант громко отчеканил каждое слово, издевательски поглядывая на серьезные физиономии своих коллег. — Да-а… отважные навигаторы космоса, если мы с этого начинаем…

«…то каково же будет продолжение», — разумно было бы завершить мысль, но бортмех не произнес больше ни слова, так как дверь с легким шумом уплыла в сторону, и появился служебный робот.

– Господа, там никого нет. Все спокойно.

Его механическое «никого нет» просто резало сознание, как будто «кто-то» там мог быть.

– Может, просто треснула обшивка? — предположил Оди.

С этой мыслью вяло, но согласились. Впрочем, всеобщее настроение и тонус разговора перетерпели болезненный излом. Отпало желание шуток и острот, равно как глупых споров с выпячиванием собственного геройства. Линд что-то начал философствовать, но этим еще больше нагнетал меланхолической угрюмости.

– Если мы с самого начала не изгоним из сердца ростки врожденной боязливости, не поборем всякого рода фобии, то последствия могут обернуться настоящей болезнью. Считайте, что я говорю вам это как бортовой врач. Психастения — слышали о такой заразе? Кстати, вы же помните историю о мистере Хэлтоне? Я ее рассказывал?

Молчание. Значит, не рассказывал. Линд, любитель поучительных сентенций, по всякому поводу имел в запасе какую-нибудь историю: не поймешь, то ли он сам их сочиняет, то ли действительно где-то нахватался. Слушали его обычно с интересом, даже с большим интересом, чем похабные анекдоты Айранта.

– А это забавный случай. Могу вас сразу успокоить, он произошел не на Флинтронне, а на Земле, еще точнее — в Англии. Жил-был такой мистер Хэлтон, который постоянно всего боялся. Любой пустяк, какая-нибудь неприятная мелочь, недобрый слух или чей-то угрожающий взгляд — короче, любая причина и любое отсутствие причины отражались в его душе болезненными переживаниями. Как мог, пытался он бороться со своим душевным недугом, но не в состоянии был скрыть от окружающих ни бледность лица, ни предательскую дрожь в голосе. Наступит темнота, послышится резкий внезапный звук, появится на дороге шабутная компания — страх сразу выходил наружу в образе побледневших щек, искореженной мимики лица и пугливого блеска в глазах. Вот такой был человек… У него, впрочем, имелась жена, неплохой дом, деньги — в общем, все как у людей. И вот однажды…

Линд-рассказчик, по своему обыкновению, прерывал историю и выдерживал долгую паузу, чтобы понаблюдать, какое впечатление производят его слова на слушающих. Сейчас он неспеша налил себе сока и принялся его смаковать. Остальные, исключая Фабиана, покорно смотрели ему в глаза. Фабиан всегда и во всем являлся исключением. Впрочем, он тоже слушал — равнодушно, безучастно, осмысливая лишь то, что способен был осмыслить. Айрант нетерпеливо поерзал в кресле:

– Ну! Чего там «однажды»?.. Колись, раз уж начал.

– Однажды какой-то идиот звонит ему и шутки ради грубым хриплым голосом сообщает: «Мистер Хэлтон, сегодня ровно в двенадцать часов ночи вы умрете…». И все. Конец связи… Тот в панике стал перебирать всех своих знакомых, коллег по работе, родственников, даже случайных встречных, не понимая — кому он мог встать поперек дороги. Весь день он был не в состоянии что-либо делать, все валилось из рук. Позвонил своему другу в полицию, но тот, как назло, уехал на уик энд. Жена в это время лежала в больнице. И так прошел вечер… Было уже одиннадцать, на улице темнело, а беднягу стало трясти от панического страха. Он позакрывал на ключ все двери, заперся у себя в кабинете, взял пистолет и стал прислушиваться к каждому звуку. А звуков было достаточно, чтобы фантазия рисовала из них кошмарные домыслы действительности. Вдобавок ко всему на улице еще завыл ветер. То ему казалось, что скрипнула калитка, то якобы чьи-то шаги за окном, то голоса. Потом он вдруг подумал, что в кабинет может целиться снайпер, и забился в самый угол. Несчастный был до такой степени поражен собственным безумием, что в каждом шорохе ему грезились происки киллеров. А время… Время неуклонно приближалось к двенадцати. Дальше случилось вот что: его любимый кот Мартин стал снаружи царапать дверь его кабинета: таким способом коты просто точат когти. А ему показалось, что это убийца копошится в дверном замке. Не выдержав внутреннего перенапряжения, Хэлтон подумал: «Нет, лучше сам… лучше я сам…». И с этой мыслью навел дрожащей рукой дуло пистолета себе в висок. Раздался выстрел…

Среди слушающих пребывала полнейшая тишина, как будто на самом деле только что раздался выстрел.

– И это все? — спросил Оди.

– Нет, не все. Как раз в тот момент часы пробили двенадцать.

С полминуты, не больше, память мистера Хэлтона почтили молчанием, затем стали расходиться по своим каютам. Айрант пожелал всем кошмарных сновидений. На том и закончили. Один только Фабиан, отключив питание, остался на месте, превратившись в собственный неподвижный макет, и взором потухших фотоэлементов уставился в стену напротив. Робот перешел в так называемый «спящий режим», когда работало только аварийное питание, готовое в любой момент пробудить весь механизм в случае внешнего раздражения. Снов Фабиан не видел, его электронная душа тонула в полной темноте. А таверна опустела, ее тоже окутали черные паутины мрака…

* * *

Примерно в той же обстановке и с той же незамысловатой болтовней между сменами прошли первые несколько суток пребывания на Флинтронне. Ощущения не баловали своим многообразием, и окружающий антураж явно не пестрил красотами: беспроглядная масса тьмы, рев планетоходов и всюду могилы, могилы, могилы… Словно в мире уже не осталось ничего реального, кроме этих проклятых могил. Единственной сомнительной отрадой было наблюдать, как медленно, но все же уменьшается количество трупов в грузовом отсеке. Работа двигалась и до ее завершения оставались ни дни, ни недели, ни даже месяцы, а определенное количество умерших душ. Особая единица измерения времени, присущая только Флинтронне. Впрочем, неожиданности тоже случались. Самые неожиданные неожиданности из всех неожиданностей, которые не ожидаешь, но они неожиданно грядут… Во как завернуто!

Однажды во время работы Кьюнг остался на некоторое время в одиночестве, Оди необходимо было отлучиться в звездолет. Он просто стоял и мертво глядел в пустоту, разминая мышцы ноющего тела. Вдруг он почувствовал, как чья-то рука схватила его сзади за плечо. Слово, вырвавшееся из его уст, было простым рефлексом:

– Оди, ты?

Радиосвязь молчала. Да и не мог Оди так скоро вернуться. Кьюнг чувствовал, что неведомая рука продолжает сжимать плечо.

– Кто?!

Опять молчание. И в этот момент почудилось, что звезды перестали мерцать, точно заледенев от некого вселенского колдовства. Космос замер в предвестии чего-то страшного. Он стал еще чернее, чем обычно. Мысль о Галлюциях даже не рассматривалась, так быстро они не возникают. И вот тогда-то пришел этот зловещий шепот, мерзкий скрипучий голос — как напильник по сознанию:

– Я-я… мумия-я… из могилы воссташ-ша… живых-х людей поедохом… позавтракахом и поужинахом… все косточки обглодахом…

Кьюнг поглядел на свое плечо, но вместо костлявой руки с истлевшей плотью увидел там вздутую перчатку скафандра, да и в замогильном шептании «мумии» прослушивался тембр голоса Айранта. Капитан покрепче сжал лопату, приподнял ее и, не оборачиваясь, громко произнес:

– А если вот этой самой лопатой по гнилому темечку ка-ак бабахом!! Аппетит сразу пропадет или еще осиновый кол в глотку надо?

Айрант громко расхохотался.

– Скажи честно, ведь ты испугался!

– Шел бы ты на хрен, идиот! Вот у Оди, например, от таких шуточек мог вообще быть сердечный приступ. Ты на самом деле придурок?

– Испугался! Испугался! — бортмех даже запрыгал от собственного торжества. — Кому рассказать, не поверят: великий навигатор космоса Кьюнг Нилтон испугался какой-то вшивой мумии, поднявшейся из могилы!.. Да я ее уже давно назад закопал, не переживай…

Лишь много-много времени спустя капитан нехотя признался себе, что (черт бы все побрал!) ведь на самом деле в тот момент слегка труханул. Шутки шутками, но в эти первые, относительно спокойные и ламинарно текущие дни никто и не думал, даже в качестве предположения, какой сумбур событий вскоре начнет развиваться на фоне этой жуткой спрессованной темноты, какие странные, не объяснимые ни умом, ни интуицией, вещи будут твориться вокруг. Ни в одной из прежних похоронных компаний, ни в одном из отчетов не упоминалось еще ничего подобного. Проклятие, тяготеющее над планетой, станет медленно сводить всех с ума. В то время станет уж явно не до розыгрышей. И тем более, никто не мог знать, каким непредсказуемым, полным страстей и ярости, будет выглядеть финал всех этих злоключений. Если столь туманная формулировка, опережающая события, сойдет за пророчество, то пусть так оно и будет. Грядущее нетерпеливо ожидало своего исполнения. Настоящее беспечно дремало в зыбком сне полусуществования, лениво, как четки, перебирая вереницу дней — черных как галактическая тьма.

Началось все, пожалуй, с невинного и незначительного происшествия, случившегося суток десять после посадки.

Линд и Фастер уже перестали вести счет захороненным телам, найдя это занятие столь же бессмысленным, как, например, считать звезды на умершем небосклоне Флинтронны. Ряды свежих могил росли и росли, заполняя собой все большую территорию песчаной поверхности: прямые, стройные, чем-то похожие на ряды огромнейшей армии, что своей многочисленностью простиралась до горизонтов. Армия, как и подобает, медленно наступала. Пустеющее пространство песков, с чем шла война, так же медленно отползало назад.

– Мне эти застывшие физиономии будут сниться до конца жизни, — ворчал Линд, уже в сотый, если не в тысячный раз подходя к контейнеру с трупами. — Эй, Фастер, чего ты там застрял?

Из динамиков связи сначала выползло какое-то шипение, затем невнятное бормотание и только потом отчетливые слова:

– Вот еще напасть… что за ерунда?

– Тебя долго ждать?

– Да я не могу… иди помоги!

Линд настороженно вгляделся во тьму и увидел вдали копошащуюся фигуру в скафандре. Подойдя ближе, он стал свидетелем совсем уж нелепой картины. Фастер одной ногой провалился по колено в песках и тщетно пытался освободиться из плена, оставшейся свободной ногой толкая вниз всю планету.

– Ну ты молодец! Куда это тебя угораздило?

– Откуда я знаю?

– А чего вообще сюда приперся? Мы же работаем в другой стороне.

– Просто хотел посмотреть…

– Ну и как, посмотрел? — Врач, чуя, что ничего серьезного не произошло, решил немного повременить и позабавить себя зрелищем. — Говорю, чего посмотрел-то?

Фастер извивался, то сжимаясь в комок, то растягиваясь, как это делает червяк, если ему наступить на один из концов. Бесполезно. Нога словно увязла в болоте.

– Вытащи меня отсюда! Чего стоишь? — из-под обзорного стекла скафандра в сторону врача сверкнул негодующий взгляд. — Весело, да?

Линд обхватил своего напарника и что есть силы рванул на себя. Небо и земля на какие-то мгновенья пошатнулись, и оба шлепнулись на пески. Едва почувствовав свободу, Фастер не стал обременять свой язык словами благодарности, а сразу посветил назад. Дыра зияла чернеющим пятном, уходя вглубь и привораживая к себе пару недоумевающих взоров. Небольшая в диаметре, но достаточная, чтобы стать ловушкой для неуклюжих ног. Он засунул туда руку, но пальцы так и не встретили препятствие. Кажется… да нет, не кажется, а точно: она уходила под ближайшую могилу. Аномальное образование пока не вызывало серьезного опасения, но настойчиво требовало какого-нибудь объяснения.

– Романтика… — Линд опять вставил это нелепое слово, скорее всего от неспособности произнести что-то более осмысленное, но тут же высказал предположение: — Может, она образовалась от падения метеорита?

Бритая голова Фастера как-то неуклюже блуждала в запотевшем шлеме скафандра, его взор был рассеян. Он зачем-то посмотрел на небо, откуда действительно иногда ниспадали всякого рода причуды богов, и произнес:

– Другой версии и не придумаешь… Хотя для падения метеорита слишком неестественный угол, да и не мог он пройти так глубоко, если…

– Если что? Или если кто? Или если чего?

– Если только кто-нибудь из прежних похоронных компаний шутки ради не пробурил здесь отверстие.

Линд нажал одну кнопку на своем комбинезоне и включился внутренний кондиционер. Запотевшее стекло скафандра, сквозь которое и без того нереальный мир превратился уже в матовую пелену, начало проясняться. Все вещи и зримые образы вновь стали отчетливыми.

– Головы бы поотрывать за такие шутки… Да нет, я так не думаю.

Гипотезы гипотезами, а факт оставался фактом: черная, назойливая для глаз дыра, ныряя в пески, находилась прямо перед ними. До нее можно было дотронуться, пощупать руками — словом, лишний разубедиться в факте ее существования.

– Да и черт с ним! — махнул рукой Линд. — Пойдем работать. До конца смены уже осталось немного.

Планетоход, на совесть разрыв очередную яму, тихо гудел, ожидая дальнейших распоряжений. Тишина вселенской ночи пыталась глушить этот звук, а ее холод, недоступный для тела, все же сумел проникнуть в душу: там поселилась какая-то неясная, неразборчивая, но ощутимая тревога.

Этим вечером, когда внутрибортовые огни звездолета уже имитировали поздние цвета заката, вся компания по обычаю начала собираться в своем «ресторане на экзотичном побережье». Появление Айранта было самым шумным и ничем не уступало явлению некого блуждающего смерча. Бортмех забежал в таверну весь вспотевший и громко взмолился:

– Пить! Пить! И еще раз пить! Просто сдыхаю от жажды! О небо! Пролей нам дождя! — он простер обе руки к мозаичному потолку и сумрачно добавил: — М-да… от местного неба дождя хренушки когда дождешься! Ну дайте хотя бы сока глотнуть.

Бортмех суматошными движениями налил себе целый стакан и, расплескивая вовсе стороны манящую ароматом жидкость, припал к нему пересохшими губами. Честное слово, даже к женщинам он редко когда с такой вот страстью припадал своими губами. Потом добавил:

– Когда мучит жажда, от фруктового сока у меня просто сносит крышу! Специально долго не пью, мучаю себя воздержанием, чтобы потом испытать это неземное блаженство! — после этих слов он плюхнулся в кресло и размяк.

Приступая к очередному ужину, компания, наверное уже в стотысячный раз слушала шумы виртуального моря да перешептывания фантомных посетителей таверны. Целое море без капли влаги и масса людей без искорки каких-либо чувств. Некоторым это начинало поднадоедать. И Фастер выдвинул идею сменить программу иллюзиона:

– Если хотите, перезагрузить наше зазеркалье недолго. Можно изобразить что-нибудь другое, столь же красивое и впечатляющее. Ну, например, небоскребы мегаполиса, движение машин… или наоборот, окунуться в сельскую идиллию: запрограммировать цветущее поле, рядом деревню и бегающих молодых девиц.

– …желательно обнаженных! — Айрант просто не мог, чтобы во всякое происходящее явление не вставить свою реплику. Он отправил себе в рот приличную порцию салата и, дережируя в воздухе вилкой, воодушевленно продолжал: — Кстати, у меня тоже по этому поводу неплохие мысли. Ты ведь, Фастер, помимо монашеских подвигов, числишься у нас как знаменитый программист и электронщик. И наверняка сможешь заложить в компьютер панораму планеты Флинтронна. Представьте только, какая экзотика: мы сидим здесь, пьем суанский чай, а вокруг загадочная темнота и одни могилы, могилы, могилы… Чем не зрелище, а?

Бортмех громко расхохотался над собственной глупостью, но этот смех никто больше не поддержал.

– Мы их можем нарисовать на стенах твоей каюты, причем, без компьютера, а простым фломастером. Наслаждайся сколько влезет! — равнодушно сказал Кьюнг. — А мне лично больше нравится шум прибрежных волн. Успокаивает нервы.

История о том, как Фастер провалился в песках, мало кого заинтересовала всерьез. Всякие дыры и трещины на поверхности вряд ли тянули на сенсацию. Это действительно мог быть упавший метеорит. Можно, конечно, раскопать то место и поглядеть, да лень тратить время. Измотанные и откровенно-уставшие после каждой смены они едва находили в себе силы, чтобы шевелить мозгами да поворачивать в разные стороны языком, а заняться еще какими-то любительскими раскопками… Короче, решили вычеркнуть эту проблему из списка проблем вообще.

– Кстати, у нас имеется один эксклюзивный заказ, — сообщил Кьюнг. — И думаю, лучше не откладывать его на неопределенное будущее. Будущее здесь слишком зыбко, как, впрочем, и настоящее. Словом, быстрее сделаем — быстрей скинем с плеч лишнее бремя.

– Чего там еще?

– Эксгумация трупа.

– Ого! Это уже интересней! — Линд оживился, даже заулыбался, словно речь шла о приятной новости для него лично. — А в честь какого события?

Капитан посмотрел на него, как обычно смотрят на пустое место и, даже не отвечая на вопрос, а как бы продолжая собственную мысль, добавил:

– В Англии… если вы еще не забыли, на Земле есть такая страна… Так вот, там живет одна чудаковатая семья, помешанная на всяких реликвиях, геральдике и тому подобном. Лет десять назад на Флинтронне похоронили их богатого родственника. Уточняю: очень богатого, потомка древних графов, в детали я не вдавался… В общем, на палец покойному по ошибке вместо обыкновенного перстня надели какой-то древнейший экземпляр из семейного музея, сотворенный еще в период Перечеркнутых веков. Говорят, что этот чудо-перстень носил сам король Эдуант. Наша задача проста: откопать труп, взять перстень и произвести повторное захоронение. Вот и все. Этим займемся мы с Оди, причем, завтра.

– Далеко? — спросил Оди.

– Мили две придется идти пешком… Пойдем с песнями, ты не беспокойся. Дело в том, что могилы расположены так близко друг к другу, что планетоход между ними не пройдет. Откапывать, разумеется, будем вручную.

Вот тут, кажется, и начиналась настоящая романтика. Совершить победоносное шествие в самую сердцевину кладбища, да еще «с песнями», под надежной защитой непроницаемого мрака — мечта… Честное слово, мечта всех любителей острых ощущений. Оди неопределенным взором стал блуждать по расписанному мозаикой потолку и надолго выключился из беседы…

* * *

Утро на «Гермесе» подкрадывалось также тихо и незаметно, как в обыденном мире привычных вещей и событий. Сонливые, задремавшие закоулки звездолета: каюты, множество отсеков, переходные салоны, насквозь пропитанные мраком, под действием медленного прилива искусственных лучей постепенно обретали форму и цвет, как бы рождаясь заново. Свет оживлял полновластную хранительницу ночи Тишину, и она начинала дышать звуками ранней зари.

Лишь когда из кают начинали доноситься мелодичные трели будильников, первые возгласы, первые матершинные слова, то можно было смело утверждать — утро уже наступило. Впрочем, в один миг оно становилось мрачнее ночи, как только экипаж покидал свое привычное обиталище. Там, на планете, времена суток, времена года, времена радостей и печалей всегда были окрашены монотонным и монолитным цветом унылой черноты.

Кьюнг и Оди, вооруженные лопатами и фонарями, пробирались сквозь ряды нескончаемых памятников, как в неком лабиринте смертей, замурованные в темноту и погруженные в необъяснимое молчание. Блуждающий, что-то выискивающий фонарь Оди никак не мог успокоиться в его руке и постоянно вращался, светя по сторонам. Тот часто спотыкался, извергая неясные звуки, так что капитану приходилось несколько раз оборачиваться и задавать один и тот же вопрос:

– Ты чего?

Выслушивая одинаковый ответ:

– Да нет, ничего. Идем дальше.

Фонари, освещая памятники, бросали от них на пески зловещие тени, которые постоянно перемещались, рисуя на поверхности самые уродливые фигуры сказочных монстров. Собственное движение создавало иллюзию движения постороннего. Оди чувствовал, что сильно потеет, даже постоянно включенный кондиционер не помогал. Воспоминания далекого детства вдруг ожили, вылезли из головы и навязчиво принялись крутиться перед взором. Там, в глубине Прошлого, свора детворы забавы ради ходила по вечерам на кладбище, подбадривая друг друга байками о привидениях, популярными в этом возрасте «страшными историями», искусственно накаляя чувства и получая от этих прогулок непередаваемое ощущение остроты жизни. Оди, насколько себя помнил мальчишкой, не упускал ни единого случая вписаться в подобного рода компанию. Во время таких паломничеств было просто святым делом хотя бы в мечтах побывать на Флинтронне.

Да. Здесь все выглядело в десятки раз более угнетающе. Мысль о том, что повсюду: сверху, снизу, с разных сторон света простираются сотни парсеков безлюдной пустоты, вызывала порой в его душе паническую беспомощность. Здесь некуда бежать, некого позвать на помощь, если вдруг что-то там… Нет возможности даже надеяться на наступление настоящего утра, в коем воинственные солнечные лучи разгонят всякие глупые страхи.

Оди мотнул головой. От кого бежать?.. Зачем звать на помощь?.. К чему дожидаться утра?.. Что за мысли-придурки лезут ему в сознание? Надо успокоиться. Просто успокоиться и делать свою работу, у которой имеется неплохой денежный эквивалент.

– Все, стоп! — голос Кьюнга прервал мучительное и долгое молчание. Он посветил сначала на свою карту, затем на одну из могил и добавил: — Это здесь… Мэди Мэблин Йоркский. Все сходится: дата рождения и дата смерти… Давай для начала, в качестве прелюдии оттащим в сторону памятник. Когда начнем копать, первые полтора фута глубины можно рыть смело, потом осторожней, а как дойдем до полиэритана, придется разгребать руками, чтобы не повредить труп.

Оди кивнул неповоротливым шлемом скафандра и принялся за работу.

Да-а… ковырять вручную затверделый грунт было занятием как минимум нескучным. Свет от фонаря Кьюнга бил ему прямо в лицо, и от этого движущаяся фигура капитана походила на бессодержательный призрак. Иллюзии как-то сами собой стали перерождаться в нелепые предположения. На фоне всерастворяющей тьмы был заметен только его комбинезон. А под стеклом скафандра… кажется, ничего не было! Такая же тьма!

Оди оставил лопату и наспех стал шарить по песку, ища свой фонарь. Наконец, нащупав его, посветил вперед. Кьюнг выругался:

– А ну, убери свет! Чего слепишь глаза?!

Его напарник перевел дух и продолжал рытье. «Глупо, глупо… Как все глупо!», — стучало у него в голове. Песчано-глинистый грунт вырывался из ямы черным фейерверком, искрился в воздухе и вновь исчезал во мраке. Точно салютовал бесконечной черноте космоса. Чем глубже опускались их ноги, тем менее реальным казался мир вокруг. Почти в прямом смысле они погружались в трясину загробного бытия.

– Все! Лопаты в стороны!

Далее они принялись руками выгребать комки рыхлой глины, уже нащупывая в некоторых местах контуры тела. Оди почти ничего не видел сквозь запотевшее стекло и работал чисто машинально. Он себя просто ненавидел за эту инфантильную боязливость, которую всем видом старался скрывать, но окружающие оказывались догадливее, чем этого хотелось бы. Злился на свой страх, но изгнать его из сердца был не в состоянии. Еще перед самым полетом его воля долго колебалась между природной трусливостью и хорошим заработком, пообещанным Похоронной компанией Стробстона. Между разжиженной решимостью и «черной» мечтой своего детства. Деньги, разумеется, перетянули. Алчность рано или поздно всегда берет верх как в приключенческих романах, так и в реальной жизни.

Кьюнг вдруг резко поднялся и вылез из ямы.

– Я скоро вернусь.

– Ты куда? — голос Оди почти дрожал.

– Ну по нужде!.. По нужде сходить надо! Ка-а-ка-а… пись-пись… — Кьюнг заматерился от злости и скрылся во мраке.

Этот сардонический юмор поверг Оди в еще большую подавленность. Над его нелепыми страхами все здесь иронизировали, как бы безобидно, и в то же время весело унижая его человеческое достоинство. Он тоже от души выругался. Тут между делом можно заметить, что «хождение по нужде» в условиях смертоносной атмосферы являлось целой процедурой, мучительной и нелепой, которую нет смысла описывать хотя бы из соображений морали. Но если бы посмотреть на это со стороны… целая трагикомедия, честное слово.

Итак, Оди остался один. С тишиной, могилами и полумертвым светом фонаря. Он чувствовал, как дрожит его тело и ненавидел себя еще больше. Пытался вспомнить самые радужные моменты своей жизни, чтобы отогнать прочь болезненную идиосинкразию, терзающую все его существо — мозг, кости, плоть. По нервам от головы до ног как будто пропустили токи высокого напряжения. Перед глазами издевательски плясали какие-то неясные образы, воспоминания не действовали. Все было мертво, кроме бушующего в омутах души страха. Страх Оди иногда представлял себе в виде черного мохнатого существа, которое сидит в грудной клетке и смачно поедает внутренности, громко чавкая при этом. Его пытаешься отогнать, а оно, падла, еще огрызается. Дальнейшее произошло как-то само по себе. Оди бессознательно направил взор вглубь могилы, в которой…

…в ту же секунду из динамиков Кьюнга, словно взрыв, раздался пронзительный крик, переходящий в хрипоту. Такие вопли редко услышишь даже на скотобойне. Еще и неожиданность произошедшего… Короче, даже волевой капитан вздрогнул. Так и не опорожнившись, он с руганью бросился назад. Оди сидел на песках, не производя никаких движений. Его искореженная ужасом физиономия отчетливо проглядывалась сквозь прозрачное забрало скафандра.

– Ну, что опять?! — Кьюнг пережил сильное искушение надавать ему подзатыльников. — Какого черта орешь?! Когда до тебя наконец дойдет, что мы в реальном мире, понимаешь?!

– Там…

Капитан посветил в яму. Поначалу ничего невозможно было разобрать — лишь матовая краснота грунта. Потом показалось или почудилось… или померещилось некое движение. Даже нет… Вернее, словно кто-то копошился в глине. Если Кьюнг в этот момент и испытывал какой-то страх, то решительно на него плюнул. Он просто нагнулся и стал рассматривать аномальное явление. У Флинтронны были свои причуды: об этом знали и раньше. Можно было сразу успокоиться в одном: мертвый не поднялся со своего места и не начал скрежетать прогнившими зубами, жаждая человеческих жертв, как нередко случается в мистических сериалах.

Слава всем богам, они действительно находились в реальном мире, и все оказалось намного проще.

Могильные черви…

Казалось бы, обыденное явление на кладбищах: чего тут орать и чему удивляться? Маленькие белые твари, не обращая внимание на вторжение в их личную жизнь, продолжали свою работу, извиваясь в разные стороны — зрелище действительно довольно жутковатое. Кьюнг долго молчал, прежде чем подал первую реплику:

– Чертова планета! Откуда они здесь?

Оди к тому времени пришел в себя и внушительно произнес:

– Капитан! Разве ты не понимаешь, что этого не может быть! Потому что не может быть в принципе! До начала похоронных компаний планета была абсолютно безжизненной! Ни единой бактерии!

– Да заткнись ты… Мы ведь занесли на нее жизнь.

– Мы занесли смерть!

Ну прямо как два философа, спорящие о жизни и смерти — извечных постулатах бытия. Кьюнг не знал что ответить. Он находился в явном замешательстве и долго всматривался в эти омерзительные создания. Одно несомненно: они были реальны. Затем он взял лопату, осторожно копнул около той области, где должна находиться голова покойника, и медленно нажал на черенок. Из-под глиняного покрова выглянуло полуизъеденное лицо, слипшиеся волосы, ряды черных зубов. От полиэританового пакета почти ничего не осталось. Полиэритан, оказывается, являлся изысканным лакомством для этих паразитов. Вторжение в загробный мир происходило здесь крайне редко, и лицезреть его искореженных обитателей с постчеловеческой внешностью удавалось также нечасто. Оди не проявил больше ни малейшего желания понаблюдать за этим уникальным зрелищем, он уже стыдился своего крика, с горечью предвкушая издевательские насмешки со стороны Айранта, как только весть о случившемся достигнет его ушей. В такие вот драматические минуты ненависть к самому себе достигала апогея.

– Спокойно, приятель, объяснение этому поищем потом. А сейчас нам надо делать свое дело.

Тем же способом капитан отыскал кисти рук, обтянутые черной кожей как перчатками, этот злополучный перстень, вежливо снял его, чтобы отдать английскому королю, если случайно его встретит. Потом произошло нечто странное. Он поднял пару червей и сунул их в карман скафандра. Кажется, те уже были мертвы. В глубине могилы тем временем произошли изменения: там исчезли признаки всякого движения. Представление закончилось. Актеры замерли в самых изощренных позах.

– Похоже, их убила метановая атмосфера… Зарываем назад и сматываемся отсюда.

Оди, пошатываясь, поднялся на собственные задние конечности. Кладбище отсюда казалось просто безграничным. В какую бы сторону он не направил пугливый луч слабого фонаря: спереди, сзади, справа и слева — одни скорбные памятники, где-то вдали сливающиеся с чернотой полного небытия. Он уже боялся поднять голову вверх, даже созвездия стали ему казаться символами смерти: они походили то на кресты, то на многоугольные гробы. А млечный путь (на Земле бы до этого никто не догадался!) вообще похоронная траурная лента, уныло извивающаяся от ветров космоса.

– Капитан! Ваш приказ зарывать яму назад и как можно скорее сматываться отсюда я выполняю с особым усердием! Прошу это отметить в моем личном деле. — И он резко воткнул лопату в рыхлый грунт.

* * *

Весь вечер Линд копошился с анализами, исследуя этих паразитов до клеточного уровня. Каждый наспех что-то соображал, ибо случившееся требовало незамедлительных объяснений во избежание дальнейшего конфуза всей компании. Оди направился в таверну приготовить что-нибудь на ужин, остальные находились в лаборатории. Кьюнг нервозно барабанил пальцами по столу, сочетая это занятие с напряженной мысленной деятельностью. Айрант закрыл один глаз, а другим пристально следил, как врач склоняется над коллекцией своих микроскопов и что-то там бормочет. Фастер на все случаи жизни был и оставался Фастером: перебирал четками, смотря в пустоту. Наконец Линд выпрямился и помассажировал себе шею.

– Ничего в них особенного нет — черви как черви. Под песками они вырабатывают кислород из селитры — вот, пожалуй, единственная отличительная черта. А при соприкосновении с местной ядовитой атмосферой быстро погибают.

– Ты главное скажи: с чего бы они здесь взялись?

– Черт его знает… Не исключена даже эволюция.

– Эволюция?! Здесь?! — Кьюнг выкрикнул эти два слова с такой эмфазой, будто каждое из них обожгло ему гортань.

– А чего удивляться? Мы занесли сюда мертвые тела, а вместе с ними массу бактерий и многоклеточных. Ведь на Земле, если вы еще помните, все когда-то начиналось с одной клетки… В глинистой почве имеется немного воды и кислорода. А уж в пище для этих маленьких сволочей недостатка нет, сами знаете.

Объяснение выглядело уж слишком незатейливым и таким же неубедительным. Но сама идея черной эволюции на планете, где всюду только смерть и тление, отдавала своеобразным изяществом.

– Интересно… А если развитие организмов будет продолжаться и через миллиард лет здесь возникнет разумная жизнь? Этим гуманоидам даже в голову не придет: кто были их далекие предки.

Линд выбросил червей в ящик с отходами и тщательно вымыл руки. Затем громко произнес:

– Потомки праха… Это даже звучит! Хотя я весьма сомневаюсь. На планете слишком мало воды, и вряд ли эта пустыня способна породить что-нибудь большее, чем класс кишечнополостных или членистоногих.

Айрант, доселе пребывающий в умиротворительном молчании (молчание с его стороны всегда было маленьким праздником для остальных), открыл свой второй глаз и разочарованно покачал головой:

– Сборище придурков! — после вступительного комплимента он еще раз мотнул головой и продолжил: — Воистину вижу, что вы здесь уже посходили с ума, только я не ожидал, что это произойдет так скоро. Эволюция за сто пятьдесят лет! Каким места кишечника вы думали, когда это говорили?!

– А у тебя есть другое объяснение? — Кьюнг еле сдерживал себя от негодования.

– Да просто в желудке одного из покойников завелись какие-нибудь аскариды и прилетели сюда с Земли, как и все мы! — То, что произошло за этими словами, являлось вершиной нонсенса. Айрант достал платок и начал вытирать из-под глаз якобы навернувшиеся слезы, всхлипывая при этом.

– Ты… чего…

Бортмех еще раз плаксиво всхлипнул:

– Несчастные животные! Они перенесли такое тяжелое космическое путешествие! Столько перегрузок! — и громко разрыдался… потом столь же громко расхохотался, убирая платок в карман.

– Идиот он и есть идиот. — Кьюнг нервно оттолкнулся ногами от стены и прокатился вместе с креслом почти в другой конец лаборатории. — А что касается версии с аскаридами, то это исключено. Перед стартом все трупы проходят радиационную дезинфекцию, убивающую даже личинки…

При выражении «трупы проходят» Линд сам еле сдержался от смеха.

– Плевать мне на дезинфекцию! — Айрант всегда начинал кричать, как только его мнением пренебрегали. — Ее проводят такие же оболтусы, как и мы! И плевать мне на всех этих червей! Пусть себе копошатся! — и потом тихо добавил: — Это тоже люди в конце концов…

В разгорающийся спор встрял примирительный голос врача:

– Послушай, капитан. Айрант, конечно, у нас бестолочь, но сейчас его версия более правдоподобна. Я как-то и не подумал о времянном промежутке. И я тоже считаю, что панику тут поднимать нечего.

– Но в предыдущих отчетах об этих червях не было ни единого слова…

– А в нашем будет. Я дам им полное описание. — Линд вдруг стал задумчивым, потом подошел к мусорному ящику и еще раз глянул на виновников всей суеты. — Кстати, капитан, ты взял самые длинные экземпляры?

– Откуда мне знать? Я ж их не на базаре выбирал. По-моему, там были и больше — дюймов пять.

– И это, возможно, еще не предел… — Врач снова стал задумчив и принялся расхаживать по лаборатории, его непонятная встревоженность подсознательно передалась другим. — Какие-то идиотские мысли лезут в голову, но высказать их стоит…

– Говори, в чем проблема.

Последовал взгляд, обращенный к Фастеру. Верный служитель Брахмы находился где угодно, только не в этой лаборатории. Его четки медленно ползли между пальцев, и казалось, если они сейчас остановятся, то вместе с ними остановится и время во Вселенной.

– Да у меня все не выходит из головы та дыра, в которую он провалился…

– Будешь непрерывно пребывать в благочестивых молитвах, не смотря себе под ноги, еще не туда прова… — начал Айрант.

– Заткнись! — капитан даже не крикнул, а рявкнул на него.

Линд задумчиво потер свой нос, потом махнул рукой:

– Бред все это… пойдемте лучше поедим и отоспимся перед новой сменой.

– Говори! Говори! — Кьюнг снова прокатился на кресле. — Я уж точно не смогу уснуть, если не выслушаю очередной бред. Я коллекционирую бредовые мысли, понимаешь? В тетрадке у себя записываю.

– Короче… мы сообща списали это явление на метеорит. Но что-то я думаю, для падения метеорита уж слишком маленький угол и невероятно большая глубина…

Все замолчали. В воздухе чувствовалось нарастающее напряжение, даже сам Фастер наконец-то остановил время во Вселенной и вопросительно уставился в сторону Линда.

– Ну-ну! Продолжай свою мысль! — настаивал Айрант.

Так возникла легенда о червях-монстрах. Всерьез в нее, конечно же, никто не верил, но сама идея проникла в мозг как инфекционная зараза. И навязчивая мысль, что у них под ногами, возможно, ползают гигантские твари длиною несколько футов, готовые в любой момент вырваться наружу, причем — в любой точке песчаного океана: эта мысль как ядовитая заноза засела у каждого в подсознании, нарушив и без того тревожный покой. Проблема резко усугубилась тем, что через несколько суток Линд и Фастер обнаружили еще две подобные дыры. Тривиальная идея просто-напросто разрыть и посмотреть что там такое почему-то никому не пришла в голову… или не хотела приходить. Оди запустил в стратосферу планеты несколько зондов для съемок поверхности. Причины были две: во-первых, еще не до конца угасшая надежда все же отыскать следы пропавшей «Астории», и второе — какие еще сюрпризы может таить невидимая взору поверхность. Скорее всего — никаких, но будет лучше, если об этом скажут данные фотоанализа.

* * *

Оди сидел в капитанской каюте и по нескольку раз пересматривал снимки. Он поворачивал их под разным углом к свету, исследовал линзой, даже внюхивался в них и совершал другие несуразные действия, пытаясь разгадать ребусы этих непонятных линий.

– А в предыдущих отчетах…

– Полное молчание, — ответил Кьюнг, не дослушав полностью вопроса. Он хмуро глядел на потолок, где медленно проплывали искусственные облака, то затмевая голубизну «небес», то рассеиваясь, то проваливаясь куда-то за стенку. Неужели где-то и в самом деле еще существует голубое небо?

Оди долго хмыкал, урчал, чмокал — словом, издавал какие угодно звуки, только не осмысленную речь. Слов, видать, просто не находилось. Только замешательство и недоумение.

– Съемки-то хоть проводились?

– Не помню, чтобы об этом кто-нибудь писал. Похоронные компании отправляют сюда не с целью изучения живописной поверхности Флинтронны, а… ну, сам знаешь для чего.

– Вот что любопытно: все они практически на дневной стороне, на нашей их совсем мало, и ближайшие уж очень далеко, чтобы добраться туда на планетоходе.

– Тогда я вообще ничего не понимаю. Если эти линии… — капитан запнулся на данной фразе, крайне нехотя выговаривая последующую за ней откровенную глупость: — Если все же в простительном помрачении рассудка предположить, что эти линии и в самом деле следы от мифических червей, то почему… почему они, зарождаясь здесь, дырявят всю планету и вылазят на обратной стороне, где более двухсот градусов?

– Это ты у меня спрашиваешь?

В каюте их было только двое, и последний вопрос выглядел еще глупее предыдущего. Оди засунул обе ладони в свои вьющиеся волосы, пошевелил ими вместо извилин, но даже это не помогло. Вместо разумного ответа он произнес самое банальное слово, которым как затычкой пользуются всюду, где ни черта не понимают:

– Бред… Можешь записать в свою тетрадку для коллекции. Что угодно, только не это.

– Я тоже так считаю… А другое объяснение? Может, трещины?

– Нет. Для трещин слишком округлая форма. На каналы, по которым когда-то текла вода, также непохоже. Здесь нет ни определенного источника, ни направления: какие-то беспорядочные извилины. — Оди швырнул снимки в сторону. — Пожалуйста, давай только не будем вдаваться в предположения, что это творение некого разума, или еще круче — некого божества. А если тебе интересно мое мнение, то вот оно: надо плюнуть на все эти загадки, побыстрее заканчивать свое дело и сматываться отсюда.

Кьюнг вдавил себя в спинку кресла и снова откинул голову, уставившись в потолок. Там, кстати, «распогодилось». Облака на какое-то время исчезли и теперь с «неба» лилась приятная для глаз матовая голубизна. На одной из полок задумчиво сидел плюшевый медведь с пришитым ухом. Когда Кьюнг был маленьким ребенком, он с ним спал в одной кровати, часто разговаривал, даже брал с собой на прогулку. Сейчас все общение между ними ограничивается двумя незатейливыми фразами. Когда капитан пребывает в излишне подавленном настроении, он подходит к медведю и спрашивает: «Ну как дела, приятель?». Выслушав молчаливый ответ, отвечает сам: «У меня немногим лучше…».

* * *

Три планетохода, пробуждая дремлющую тишину своим монотонным урчанием, ползли по вязким пескам и волочили за собой неповоротливые контейнеры. Вечная, нескончаемая ночь затянулась так долго, что стало казаться, будто всякий свет во вселенной навсегда погас, а его маленькие осколки, то есть звезды, уже догорают и вот-вот должны исчезнуть. Тогда в мире не останется ничего, кроме предвечной, пропитанной холодом темноты, как это было в Перечеркнутых веках. Искусственный свет прожекторов, как мог, пытался вести с ней неравную борьбу, но со стороны выглядел настолько жалким…

Куда ни глянь: сверху, снизу, со всех четырех концов незримых горизонтов — лишь этот едкий жгучий сумрак, едкий для глаз и жгучий для сознания, выдержать долгий натиск которого бессильна самая твердая психика.

Вскоре показались могилы — угрюмые обитатели тьмы, хозяева ночи и собеседники для умершей тишины. Гнетущие чувства, вызываемые видом памятников, окаменелых от собственной неподвижности, временами угасали, притуплялись, но по малейшему поводу возрождались вновь. Жизнь, само это понятие, в их присутствии казалась лишь затянувшимся мгновеньем между первым криком рождения, прозвучавшим когда-то в прошлом, и надгробной плитой, уже установленной в недалеком будущем. Увы, как бы не были долги, извилисты и «неисповедимы» человеческие пути, все они сходятся в одной точке. Каждый астронавт, находясь здесь, не мог отделаться от ощущения, что, обманув линию своей судьбы, он преждевременно забежал вперед, добрался-таки до этой конечной точки бытия, чтобы еще живому, любопытства ради, коснуться теней загробного мира…

Легенда о гигантских червях-монстрах, взятая частично из головы, частично из прочитанных в детстве книг, частично из облика той ямы, куда провалился Фастер, — короче, ни на чем реально не основанная, являлась по сути лишь робкой надуманной гипотезой, но в то же время оказалась ловушкой для воспаленного воображения. Никто их никогда не видел, никто даже не замечал во тьме подозрительного движения, но вера в скрываемые песками ужасы возникла независимо от желания воли, природного хладнокровия и доводов рассудка. Линд, как автор идеи, был больше всего подвержен ее пагубному влиянию. Один только Айрант демонстративно покрутил пальцем около виска и решительно заявил, что в песках нет никаких чудовищ, а все эти дыры образовались, по его мнению, от того, что кто-то «усердно помочился». Впрочем, все это только слова: внешняя форма внутренних помыслов. А что у него было в душе — ему только одному и известно.

Планетоходы уже подползали к великому погосту. После них, словно бесконечные черные змеи, лежали на песках следы от колес. Когда гул двигателя канул в тишину, Линд нехотя вылез наружу. Он поглядел на длинные ряды свежих могил, сделанных лично ими, и испытал даже чувство некого удовлетворения от собственного творчества.

– Все-таки когда вернемся на Землю чертовски приятно будет вспомнить, что на далекой жуткой планете остались следы нашей деятельности. Я обязательно буду рассказывать об этом своим внукам, вот только не знаю: станут они гордиться мной или морщиться от отвращения.

Фастер молчал. С него вообще тяжело было вытянуть какое-то слово. Его напарнику часто приходилось задавать вопросы и самому же на них отвечать. Он почти никогда не заводил разговор первым, лишь если к тому принуждала необходимость. Общение с «неверными» для таких субъектов было равносильно осквернению, даже безобидные разговоры — бессмысленной тратой времени, которое можно провести интересней — ну, например, прочитать какую-нибудь мантру, или еще интересней: прочитать другую, более захватывающую мантру. Его уже давно воспринимали таким, каков он есть. Привыкли.

Линд не спешил начинать работы. В начале каждой смены у него шла духовная война с собственной ленью и с осознанием того, что «УЖАС, впереди целых двенадцать часов каторги!!». Он отошел вглубь кладбища и посветил на некоторые памятники. Сказать, что под светом фонаря они оживали, было бы слишком большим преувеличением, лучше так: становились чуть более реальными. Незначительным движением руки с них срывался черный саван ночного покрова. Линд, погрузившись в собственные раздумья, рассматривал эти символические, точно замерзшие во времени многогранники, к подножьям которых крепились неживые цветы — такие же символически, обреченные на вечное увядание. На него с фотографий глядели неподвижные лица. Лица с равнодушным взором и уже никогда не постареющей внешностью. Они словно выглядывали из загробного мира, созерцая мир еще живущих…

Вот образ молодой девушки: каштановые волосы, проникновенная, манящая голубизна глаз, едва приметная улыбка, как бы говорящая: «ничего, мне сейчас так же хорошо, как и при жизни». Она была красива. Очень красива. Линд прямо-таки залюбовался. Эпитафия гласила: Лидия Хьюмэн, 4123–4146». Далее шел текст: «Наша дорогая, родная Лидия! Да упокоится душа твоя на далекой Флинтронне! Да будет пухом тебе чужая земля! Спи спокойно и не забывай о нас… Твои отец, мать, родные». Рядом был похоронен какой-то ученый, но тот хоть достиг своих законных семидесяти лет и покинул этот мир по велению самой природы. На фото он был изображен в строгом пиджаке, галстуке, с аккуратной прической и несколько пугающим пронзительным взором. Надпись выглядела довольно любопытной: «Я знаю, что все во вселенной прах и тлен. Жизнь — лишь тлеющие угольки, из небытия возожженные и в нем же угасающие. Моя последняя просьба перед смертью: похороните меня на Флинтронне. Если окажется, что у людей на самом деле есть душа, то пусть она вечно парит между звезд.». Далее шла малоразборчивая подпись.

– Эй, Фастер, а что, его душа на самом деле парит между звезд? Как специалиста тебя спрашиваю. — Линд обратился к напарнику, но тот не отвечал.

Он находился совсем неподалеку и в данный момент читал надпись на другом памятнике. А потом произошло нечто непонятное, почти страшное… Фастер вдруг резко упал на колени, загнулся и прислонился шлемом скафандра к подножью памятника. В таком положении он пробыл минуты две. «Совсем с ума спятил!», — Линд поначалу всерьез испугался, но подойдя ближе и прочтя эпитафию, поспешил успокоиться. Всякая идиотская выходка имеет свое объяснение, если взглянуть на нее глазами самого идиота. На серебристой пластинке под фотографией красивыми волнистыми рунами был выведен следующий текст: «Да будет благословен великий Брахма, Творец всего сущего, Вдохновитель всякой жизни и Путеводитель всякой человеческой судьбы! И да будут прославлены все служащие Ему! Пишу это с надеждой, что моя душа обретет в следующем воплощении более смиренную плоть и более совершенный дух… Айн Кус».

– Ты что… знал этого парня?

Фастер медленно поднялся с колен и вяло махнул рукой: мол, отвяжись.

– Ну ладно, нам пора работать, — Линд напомнил о существовании реального мира с реальными проблемами.

Планетоход начал издавать странные звуки: то слышался привычный монотонный гул, то он, как раненое стальное чудовище, агонизирующее завывал, то наоборот — вдруг резко затихал, словно захлебываясь собственными возгласами. Нестабильная работа двигателя отражалась на изможденных нервах настоящей нервотрепкой.

– Чертова телега! Надо бы посмотреть, он явно косит под дурака, совсем не хочет работать! Я пока отключу аккумуляторы.

Линд залез в недра машины, и в мире наступил идеальный мрак. Прожектора погасли. А звезды, как маленькие дырочки в черном полотнище небес, все еще мерцали от сомнительности собственного существования. Не было видать ни линии горизонта, ни каких-либо очертаний, ни собственных рук. Три аварийные красные лампочки на корпусе планетохода вмиг превратились в горящие глазницы затаившегося во тьме чудовища. Врач спешно стал нащупывать кнопку ручного фонаря, но тут чья-то рука схватила его за локоть… Кажется, это был Фастер…

А кто же еще?!

– Фастер, ты? — глупее вопроса немыслимо было и вообразить.

– Я… только, пожалуйста, отнесись к этому спокойно. — Его голос слегка изменился, невидимая рука продолжала удерживать локоть.

– Что еще за бредни? К чему я должен отнестись спокойно?

– Просто погляди назад.

Линд осторожно обернулся… Не поймешь — вдали или вблизи (тьма путала расстояния) было различимо слабое матовое свечение, возникающее словно из ниоткуда. С полминуты потребовалось, чтобы сообразить, что свет будто бы испарялся с поверхности самих могил, как испаряется влага с сырой земли, рождая собой туман. И в этом жутковатом тумане вырисовывались смутные, почти призрачные очертания памятников. Линд так и думал: ЧТО-НИБУДЬ и КОГДА-НИБУДЬ на этой планете все равно должно произойти. Дыма без огня не бывает. Чувствовало сердце, гладко эта авантюра не пройдет. Не зря ходили слухи, не зря сплетались сплетни…

– Вот чертовщина… Ты впервые это заметил?

– Скажу больше, — произнес Фастер, — я уверен, что раньше свечения не было. Нам уже несколько раз приходилось выключать прожектора. Теперь вглядись в еще одну странность: могилы фосфорируют не все, а лишь некоторые из них, причем — только в одной стороне.

Вглядываться тут было нечего, все лежало как на ладони. Врач чувствовал, как его сердце усиленно качает кровь по всем сосудам, и от этого в голове стоял вязкий, едва различимый гул. Мысли, наспех порожденные сознанием, выглядели просто издевательски-беспомощно. Они плавали внутри скафандра, мельтешили перед взором и, вместо того, чтобы успокоить рассудок, только еще больше действовали на нервы. Загадка требовала какого-то решения или хотя бы понимания случившегося, на самый худой конец — просто гипотезы. Но не было ни того, ни другого, ни третьего. Оба стояли и лишь тупо наблюдали абсурдное явление. Больше ничего. Неформально Линд считался за главного в их паре и, чтобы прервать затянувшееся молчание, принялся размышлять вслух:

– Может, те трупы, что дольше пролежали в земле, вернее — в глине, больше подверглись разложению, а это всегда связано с выделением фосфора… Впрочем, сомневаюсь, что в здесь вообще уместен термин «разложение». Его по сути не должно быть, процент кислорода настолько мал…

– Даже если и так, — прервал Фастер, голос его был на удивление ровным и спокойным, — смотри внимательно. Среди светящихся могил есть экземпляры давних захоронений, а также сделанные нами лично буквально несколько смен назад.

В тот момент, когда Линд поддался постыдному для астронавтов смятению и замешательству мыслей, обычно молчаливый Фастер вдруг обрел способность размышлять здраво и хладнокровно. Он для чего-то прошелся вправо-влево, разглядывая аномалию под разными углами, словно в этом должна присутствовать некая подсказка, потом вновь перешел на радиосвязь:

– Ничего больше не замечаешь?

Линд решил пройтись по его маршруту, но лишь вяло пожал плечами.

– Разве того, что мы уже видим, мало?

– Светящиеся области, если объять их взором одновременно, в своей совокупности образуют некий рисунок, похожий…

– Похожий на заглавную букву «D»… Все! Теперь вижу! И что, по-твоему, это значит?

– Думаю, Death… Ведь вполне логично.

Линд включил наконец фонарь, и они обменялись продолжительным взглядом. Прозрачные забрала скафандров слегка туманили их лица, покрывая их флером некой нереальности.

– По-моему, ты рехнулся… тебе действительно следовало бы чуть меньше молиться и чуть больше пребывать в общении с нормальными людьми.

– Хорошо, «нормальный» человек, вразуми меня и предложи свое, научно обоснованное объяснение тому, что ты видел.

Линд открыл было рот, но не произнес ни слова. Слов-то не было. Альтернатива отсутствовала. Он снова уставился в черноту ночи, несколько раз с силой зажмуривал глаза, тряс головой, даже бил себя по колену. Со стороны выглядело глупо, да и видение от этих выходок никуда не пропадало и нисколько даже не менялось. Почва явно излучала свет — да, очень слабый, но достаточный для того, чтобы быть зримым для глаз, помрачая при этом разум и чувства.

– Ладно, Фастер, я погорячился. Ну, хорошо, ты, как представитель единственно верной и всеобъясняющей религии, можешь мне сказать, что тут происходит?

– Это не из области религии. Тут явление физики, психологии или… — пауза в голосе предвещала какую-нибудь ценную мысль, но ее так и не последовало.

– Может, уже начались Галлюции? Капитан все нас ими пугает, напугать никак не может…

– Неплохое начало… Думаю, капитана об этом и следовало бы спросить.

Когда все предложения были исчерпаны и все возражения были выслушаны, Линд включил дальнюю связь:

– Кьюнг, как у вас там дела?.. сильно занят?.. нам необходимо, чтобы ты пришел сюда… сейчас… это надо видеть.

Опять молчание… А оно всегда томительно, особенно, если не знаешь на какую тему молчим. Фастеру был хоть повод почитать свои благочестивые мантры: какая-никакая, а польза. Врач же стоял в полнейшей растерянности. Надежда на то, что пройдет время, и этот бред сам собой растворится в темноте — канет туда, откуда возник, — оказалась тщетной. Свечение, хоть и ненавязчивое, но реально существующее устойчиво пребывало перед глазами и тихо жгло без того измотанные нервы. При включении электрического фонаря оно пугливо исчезало. Впрочем, была еще надежда на Кьюнга. Вот сейчас он придет, от души рассмеется и протянет: «а-а… бывало, и не раз».

* * *

Капитан воткнул лопату в песок.

– Пока отдыхай. Мне нужно ненадолго отлучиться. Что-то вызывает Линд.

Оди неуклюже развернулся. Вообще, космический скафандр был ему, мягко говоря, не к лицу. И без того полная фигура астрофизика внутри вздутого скафандра походила на пухлого медвежонка из детской сказки. Кьюнг до сих пор удивлялся, как этот человек смог пройти строгую комиссию и записаться на дальний рейс, да еще для тяжелых физических работ. Оди передвигался по поверхности планеты так же неуклюже, как и выглядел в неестественном для себя обмундировании. Обычно мы привыкли видеть толстячков где-нибудь в барах, сидящими за столиками с надутыми животами и потягивающими пиво, или в министерских креслах, или… да где угодно, только не в дальнем космосе. Кьюнг, насколько мог, оказывал ему снисхождение, но иногда его медлительность просто бесила.

– Вызывает? — спросил Оди, его голос по радиосвязи шел напополам с кашлем.

– Не знаю, может просто соскучился. Ты остаешься за старшего, и гляди, чтобы никто не угнал наш планетоход. Вообще… полюбуйся пока звездным небом.

– А… кто его может угнать?

Кьюнг тяжело вздохнул. Уж и пошутить нельзя.

– Представители высокоразвитых недружественных нам цивилизаций. Ты никогда не видел, как они угоняют планетоходы? Подлетают на своих тарелках, скидывают трос с огромным крючком, цепляют его за заднее (именно за заднее!) колесо и, пока такие разини как ты любуются звездным небом, они этот планетоход под мышку и — удирать! Так что, если заметишь летающую тарелку, сразу сбивай ее лопатой. Они лопат жуть как пугаются.

Оди ничего не ответил. Он понял что над ним снова издеваются. Не подшучивают, а именно издеваются. Да и капитан вовремя сообразил, что слегка перенапряг тему. Потом примирительно добавил:

– Ладно, постараюсь вернуться как можно скорее, — он проткнул тьму лучом своего фонаря и зашагал прочь.

Оди молча смотрел ему вслед, пока удаляющуюся фигуру не поглотил сумрак. Затем он настороженно оглянулся и понял, что остался совершенно один. Звезды уныло подмигивали ему с бесконечных высот. Рядом в еще большем унынии лежала штабелями груда мертвых тел. Трупы наслаивались друг на друга в несколько рядов, и каким бы не был кощунственным Айрант Скин, но жаргон «консервы» придуман им неспроста. Все они были как под заклятием скованы вечной неподвижностью: закоченелые конечности, застывшие лица, более похожие на маски. Словом, совершенно угасшая жизнь, которая оставила после себя лишь внешнюю оболочку. Уже очень скоро Оди надоело развлекать себя сим бессюжетным зрелищем, он залез в кабину планетохода и плотно закрыл за собою дверцу.

* * *

Капитан бесконечно долго всматривался в экзотичное светопредставление. Эфир то и дело пробуждался его невнятными для слуха и недоступными для понимания бормотаниями: что-то ворчал, бубнил себе под нос, иногда даже мелодично, нараспев… Так и подкрадывалось ощущение, что он, следуя проторенной дорогой Фастера, решил попробовать свои силы в молитве. И лишь когда в этом бормотании, сначала тихо, виртуально, потом более явственно стали проскальзывать матерки, искушение сразу отпало. Линд не выдержал испытания неопределенностью и первым задал вопрос:

– В прошлой экспедиции такое бывало?

– Нет, глубокоуважаемый.

– А вообще, в отчетах каких-либо похоронных компаний?

– Не читал, милейший.

– Тогда что это?! Что?!

После долгой, почти бесконечной паузы пришел ответ:

– Хрен в сияющем пальто.

Пока что можно было сделать лишь один определенный вывод: если Кьюнг беззаботно нацепил на себя маску полуидиота, значит происходящее его не очень-то беспокоило. А может, просто мстил за бестолковый вызов? Он опять что-то принялся напевать, этакое душевно-баламутящее, потом серьезно произнес:

– Свет очень слабый, но реальный — это факт. И действительно, чертовски напоминает букву «D»! Послушай, Линд, друг мой, сходи-ка, возьми образцы грунта с этих могил.

– Мне… идти туда? В эту чертову галлюцинацию?

Откровенно-недобрый и в чем-то недоуменный взгляд метнулся в его сторону из-под шлема капитанского скафандра.

– О-о-о… А кто-то, помнится, всех нас наставлял: «изгоним из сердца ростки страха и боязливости». Кто же это был? Что за гений мысли? Не наш ли бортовой врач?.. Непохоже.

– Я схожу, — спокойно сказал Фастер и удалился во тьму.

Линд, пропуская мимо ушей язвительную иронию, продолжал пытать Кьюнга одним и тем же вопросом:

– Ну хоть какое-то объяснение, капитан!

Тот лишь вяло отмахнулся.

– Непонятное аномальное явление… Устраивает? Другого пока дать не могу. Это чтобы работа на планете не показалась нам скучной и однообразной, вот судьба-злодейка и подбросила нам феномен: думай теперь, ломай себе голову… Прежде всего надо удостовериться, что свечение существует на самом деле, а не сидит у нас в мозгах.

Следует учесть, что на Флинтронне Линд был неофитом, малоопытным новобранцем, не успевшим привыкнуть к ее причудам (впрочем, то же можно сказать о Фастере, Оди и бесшабашном Айранте). Он все воспринимал всерьез, даже слишком всерьез — в том и беда. И этот иронично-издевательский тон капитана его только раздражал.

– Кьюнг, я и вправду ничего не могу понять. Ладно бы светились только места старых захоронений — объяснение подыщется. Но буква «D», будь она проклята, вообще не поддается никакой логике…

– Про логику здесь забудь. Это приказ. И убедительно тебя прошу, не поднимай паники. Мне одного истерика во как хватает! Вон, видишь на небе созвездие? Оно чем-то напоминает букву «А», а еще рядом с ним — чем не буква «Н»? Что, теперь из-за этих совпадений сходить с ума?

– Ты тактично увиливаешь от прямого ответа.

– Нет!! — Кьюнг не выдержал и закричал. — Нет у меня никакого ответа! Ни прямого, ни кривого, ни кособокого! Ты взял бы на досуге почитал отчеты прежних похоронных компаний. Чего они только здесь не видали! Одним мерещились призраки из дыма, другие наблюдали кровавый туман, окутавший планету. Был такой Роби Никлонс, так вот он утверждает, что проснулся как-то утром и увидел, что кладбище опутано железными цепями. Бесконечные цепи тянулись от одной могилы к другой, ими же был опутан и звездолет. Обрывки цепей ползали по песку словно змеи, извивались, издавали звуки… Но когда упомянутый Роби Никлонс обнаружил собственную команду, якобы работающую над захоронениями, когда увидел, что из скафандров вместо человеческих рук выглядывают кончики цепей… он чуть не рехнулся. Но тому хоть была весомая причина.

– Капитан, то, о чем ты говоришь, являлось простой Галлюцией…

– Запомни! Галлюции простыми не бывают. Люди от них сходят с ума! А ты тут… готов разводить панику из-за каких-то светлячков.

Реакция Линда оказалась совсем уж неожиданной. Он сначала чуть слышно хихикнул, и вдруг громко расхохотался. Смеялся с какими-то истерическими завываниями, перегибаясь пополам и хлопая себя по коленкам. В динамиках Кьюнга этот гомерический хохот отдавал ледяным звоном — не из мира живых людей. Вот тут и капитан испугался не на шутку. Он схватил врача за плечи и принялся усиленно трясти, будто вытрясая из его души вселившегося беса.

– Эй, парень…

Линд, подверженный демонической экзальтации, уже чуть не падал, между приступами смеха он пытался что-то объяснить:

– Это такие… ха-ха-ха! ма-а… ха! ма-аленькие светлячки, да?! — он как пьяный шатался в разные стороны, даже не пытаясь совладать с собственной истерикой. — Такие малюсенькие! У-ха-ха!! Такие крохотные! Они завелись в метановой атмосфере! Ха-ха… Как все просто! А мы-то голову ломаем…

Короче, у одного из пятерых психика уже давала сбои. Ни усилие воли, ни напускное лживое равнодушие не могли устоять перед хищником среди всех страстей — страхом. А когда является хищник, человек, как известно, становится самим собой. Никакая маска не держится на лице. Как только приступ прошел, Линд удивленно посмотрел на собственные руки, пощупал свое тело, мотнул головой и уже совершенно спокойно произнес:

– Прости, капитан… со мной сейчас что-то было.

Дьявольское наваждение, от которого уже рябило в глазах, явно вырисовывало на фоне бездонной тьмы злополучную «D». Утверждать, что она сияла или мерцала, было бы дикой помпезностью, совершенно не соответствующей этому жуткому зрелищу. Она источала свет словно медленно действующий яд. А сам свет, хоть и слабый, псевдореальный, обжигал, не имея жара, леденил душу, не обладая холодом, и кажется, издавал еще злобное шипение, абсолютно лишенный при этом звука.

Нет. Тишина стояла абсолютная… Сенсорный обман — вот и все. Только бы не пуститься сейчас в патогенную философию, и не начать утверждать, что весь мир вокруг — сплошной обман, большая космическая галлюцинация. Этого еще не хватало. Надо держаться на ногах, ведь впереди еще…

– …много работы, — произнес капитан. — Плюнь на все. Оно тебя не трогает, ты его не трогай. И сам гляди не тронься…

Фастер уже шагал назад. Линд, как заводная игрушка с вставленным чипом, продолжал бубнить себе под нос: «Death… death… death…». Ребус, состоящий из одного слова. Убийственная головоломка. И какой-то нехороший, недобрый дух поселился поблизости… Желая немного разрядить тотальную подавленность, Кьюнг попытался сострить умом:

– Ничего. «Гермес», как известно, был посредником между богом и людьми, так что мы под более надежной… крышей.

– К чему эти софизмы, капитан? — вяло возразил врач.

Прожектора вновь зажглись. Ощущение: как будто после всеобщего вселенского апокалипсиса загорелось ручное солнце. Глаза с непривычки слепило. Планетоход опять заворчал что-то на языке механизмов, и работа поползла дальше — нехотя, угрюмо, совершенно лишенная первичного героизма.

* * *

Оди уже с полчаса восседал в железном чреве планетохода, поджидая Кьюнга. Его притупленный взор меланхолично блуждал по мозаике разносортных кнопок ручного управления, которая давно уже отпечаталась в памяти и вызывала интереса не более, чем стена сплошного мрака. Непрерывный гул двигателя да легкая вибрация обшивки действовали немного успокаивающе, сказать вернее — убаюкивающе. Сонливость мягким всепоглощающем туманом поплыла перед глазами, медленно обволакивая рассудок. Голова клонилась все ниже и ниже…

Поэтому все произошло резко, внезапно и уж никак не ожидаемо: вдруг погасли прожектора, двигатель заглох — этак медленно, постепенно, словно его отделили от корпуса и, еще работающий, выкинули в пропасть. Перед глазами — лишь черное кольцо идеальной темноты, не было видать даже звезд, скрываемых корпусом планетохода, и ядовитая для слуха тишина: ни писка, ни звука, ни шороха. И, как обычно добавляют в таких случаях, — ни даже слуховой галлюцинации.

Конец света, честное слово. Вселенную будто выключили нажатием какого-то далекого гигантского тумблера, и вы мире остался один только первозданный мрак. Спрессованный и довлеющий со всех сторон.

Оди принялся в потемках барабанить по кнопкам, переключать разные рычаги — бесполезно. Он чувствовал, что недоумение, первичная реакция на произошедшее, сменяется пароксизмами ужаса. Неестественно заколотилось сердце, кровь хлынула к голове и с тем же ритмом застучала в висках. Тело стало ватным и совершенно не слушалось приказов рассудка, да и тот находился в замешательстве, не способен был отдавать вразумительные команды. Откуда-то из глубин сознания всплыла мысль, вносящая еще большую растерянность и непонимание: почему это случилось именно сейчас, когда он остался один? Кьюнг… будь он проклят, куда он запропастился? Жгучая темнота прямо-таки разъедала глаза, а эта загробная тишина, пришедшая невесть откуда, давила на уши и парализовывала слух. Необходимо было глянуть двигатель и генератор тока.

Оди наощупь открыл дверцу и вывалился наружу. Там, казалось, нет ни земли, ни песков, никаких очертаний — только черная бездна. Лишь когда он спрыгнул, то почувствовал под ногами невидимую поверхность. Ну, слава Богу, в мире осталось хоть что-то устойчивое и надежное! Над головой вновь воссияли звезды — с ними всяко веселей живется. «Все нормально… все замечательно… все просто великолепно… сейчас устраним небольшую техническую неисправность и снова попрем вперед — к светлому будущему…». Успокоенный столь незатейливыми мыслями, он принялся насвистывать себе под нос первую пришедшую на память мелодию, но тут же вспомнил, что в суматохе забыл фонарь. Вот черти! Пришлось опять шарить рукой, ища в впотьмах дверную ручку. Что-то замельтешило в глазах… то ли искорка света (прочь, безумие!), то ли слишком низко повисшая над горизонтом звезда, непривычно яркая… Да нет, вернее всего это Кьюнг возвращается с факелом в ночи. Оди даже улыбнулся столь простому и очевидному решению, смело повернув голову, и тут же вспомнил, что капитан ушел в противоположную сторону… Может, Айрант?..

Сердце уже сжималось в комок, улыбка на лице вмиг превратилась в заледенелую гримасу крайнего недоумения. Все произошло как-то рефлекторно. Его мозг пока еще не успел сообразить что к чему, даже не успел как следует испугаться, но сердце, являясь индикатором всякой опасности, первое подняло тревогу.

Нет, не Айрант. Но сбоку действительно что-то светилось. Не поворачивается язык сказать, не шевельнется мысль подумать, но это… одна из могил! Во мраке ясно вырисовывались контрастные линии памятника, а вокруг него, словно нимб, ореол света… Нет, это не было тем бледно-матовым размазанным в пространстве мерцанием, что наблюдали Линд и Фастер и над чем сейчас ломал голову Кьюнг. Здесь свет совсем иного рода, во первых: одиночный, и во-вторых — точечный и яркий. Возникало ощущение… (черт бы побрал эти ощущения!), но и в самом деле казалось, что на одной их могил горел костер или был зажжен электрический фонарь.

Впрочем, идею насчет костра можно сразу списать в архив как недостаточно талантливо продуманную. Даже если бы на Флинтронне отыскался заболевший рассудком, заблудившийся в галактической пустоте идиот, которому вдруг от тоскливой жизни взбрело в голову разжечь на кладбище костерок, может, еще и пожарить на нем шашлыки… увы, при ингредиентах местной атмосферы спичка бы только чиркнула, фыркнула, но даже не задымилась.

– Нет… ничего нет… — прошептал Оди, прямо как философ-солипсист в приступе творческого вдохновения отчаянно отрицающий существование всего окружающего мира, утверждая, что его нет. Но он (вот навязчивое наваждение!) все-таки есть.

Оди отвернулся и продолжал шарить по панцирю планетохода, потеряв злополучную дверную ручку. Движения были хаотичные, беспорядочные, тело налилось какой-то отяжеляющей субстанцией, в голове поплыл холодный туман…

– Нет!! — закричал он уже в ярости и чуть не оглох от собственного голоса, экранизированного внутренней стороной скафандра. — С этим надо кончать! Мне надоело быть трусливым мальчишкой… Я тоже человек, имеющий свое достоинство…

Поединок с собственным страхом окончился в его пользу. Вроде получилось. Болезненное чувство панической беспомощности перестало жалить, свернулось в клубок и укатилось в отдаленные уголки сознания, как ядовитая змея, против которой употребили удачное заклинание. Оди облегченно вздохнул и уверенным шагом направился к светящейся области, желая все-таки узнать, что за представление устроили местные демонические силы. Искусственный гнев на самого себя придал твердости духу. Он шел с непоколебимым намерением разобраться с причудами проклятой планеты. Но увы, внутренняя победа над собой являлась очень непродолжительным событием. Снова застучало в висках, снова стали подкашиваться ноги, мысли бредили неспособные обрести отчетливую форму.

Он продолжал идти, но уже не по своему намерению, а скорее по-инерции. Появилось, конечно, искушение вызвать по связи Кьюнга, но тот и без этого считал его законченным трусом, а если ему еще пожаловаться — рассмеется в лицо, хотя и придет на помощь. От многих унижений, явных и тайных, Оди уже тошнило. Хотелось разобраться во всем самостоятельно. Он двигался, не чувствуя твердой почвы под ногами и неуверенный в реальности всего происходящего. Само происходящее не было уверено в собственной реальности. Потом случилось нечто странное. Уже у самой могилы свет внезапно погас…

Номер неплохой. Может все-таки примитивные Галлюции? Эта версия вертелась в голове с самого начала. Вокруг — снова темнота, предвечная, предначальная, существующая независимо от пространства и времени. Оди вздрогнул и погрузился в состояние, которое можно охарактеризовать, как нечто большее, чем просто сон, и нечто меньшее, чем просто смерть. Сплошная черная завеса перед взором… Футах в пяти от него предположительно должно находиться то самое место. Все-таки интересно, кто же здесь похоронен? Идти назад за фонариком?

Сам не зная для чего, Оди осторожно наклонился, нащупал песчаный бугор, памятник…

Внезапно возникший яркий свет прямо-таки ударил по лицу. И опять та же ситуация: мозг еще не успел сообразить что к чему, а внутренности уже сжались под давлением взорвавшихся чувств. Он наконец увидел…

Это было полное безумие…

Затем раздался его истерический крик — так мог кричать только человек, которому причиняют острую физическую боль. Он сорвался с места и ринулся во тьму, спотыкаясь, неоднократно падая, бежал бесцельно и беспорядочно, гонимый неизвестно чем и неизвестно кем. Но вокруг, как и прежде, ни души, ни движения, ни звука… Он бежал до тех пор, пока сердце не стало выдавать тревожные симптомы. Затем твердая, холодная, словно железная, рука резко сдавила все внутри. Перед глазами засветилась разноцветная радуга. Незыблемые доселе звезды начали плавать в пространстве, как бы шатаясь от порывистого ветра, и вскоре вовсе погасли. Всякая боль стала притупляться, и в душе воцарил неведомый ранее покой…

…его обнаружили мертвым через полчаса. Он лежал плашмя, поджав под себя одну руку и шлемом скафандра упершись в океан песка. Словно Смерть долго гонялась за ним, настигла сзади и нанесла удар по голове. Тело было еще теплым, открытые глаза бессмысленно смотрели в пустоту. Отошедший в иной мир Оди оставил после себя только этот стеклянный взор.