ПЕРВЫЙ СОН ФАСТЕРА.

Судьба-злодейка изменчива, обманчива и совершенно непредсказуема, то повернется передом, то задом, то совсем не поймешь каким местом. И, живя сегодня, абсолютно не знаешь, что от нее ожидать завтра. Такова философия жизни. Смерть Оди выглядела столь диким нонсенсом, что первое время в душах его шокированных коллег не было ни чувства сострадания, ни страха, ни тревоги — лишь полнейшее недоумение. Ведь ничего, абсолютно ничего в радиусе сотен миль и даже сотен световых лет не могло угрожать человеческой жизни. Работы, разумеется, были приостановлены. И далее все по аварийному варианту: срочная медицинская экспертиза, вскрытие и тщательный допрос всех присутствующих. Ко всему этому добавлялись оханья, аханья, недоуменные пожатия плечами и негодующие проклятия в адрес неизвестно чего. Словом, суматоха полнейшая.

Фастер, да впрочем и все остальные, долго не мог уснуть. Беспокойная, взбудораженная ночь тянулась медленно, лениво отсчитывая отведенные ей секунды. Рассудок уже несколько раз пытался погрузиться в забвение, но, окунувшись до уровня легкой дремоты, вновь всплывал на поверхность по эту сторону реальности. Фастер принялся бубнить свои нескончаемые мантры, пока они не обернулись снотворным. Тело вдруг стало легким, почти эфемерным. Откуда-то из глубин небытия пришла приливная волна и унесла его с собою — словно невесомую пушинку.

Действительность так незаметно трансформировалась в сон, что казалось — одно является продолжением другого…

«…он вышел из звездолета совершенно без скафандра — в спортивном костюме, мягких тапочках на босу ногу и в бодром расположении духа. Что послужило причиной к столь рискованному шагу — уже не помнил. Возможно, обыденное любопытство, а может просто хотел провести эксперимент, как будет чувствовать себя организм в условиях метановой атмосферы. Но воздух, казалось, был свежим. Лишь слегка отдавал кисловатым привкусом. Флинтронна от одного своего горизонта до другого озарялась непонятно откуда взявшимся светом. Ее загадочная во всех отношениях поверхность, так долго скрываемая, словно вечными льдами, толщей холодной темноты, теперь оказалась совершенно открытой взору. Странно… Впрочем, впечатление противоречивое. С первого взгляда могло показаться, что Флинтронна обитаема, и «Гермес» приземлился неподалеку от густонаселенного пункта. Эту обманчивую, немного диковатую ассоциацию вызывало, разумеется, кладбище. Могилы тянулись почти бесконечными рядами и издалека действительно могли показаться упорядочными улицами жилых строений. Навязчивый обман усугублялся еще и тем, что возле каждой из них росли… (честное слово!)… живые цветы: астры, хризантемы, тюльпаны, орхидеи.

Фастер всерьез задумался: почему раньше их никто не замечал? И главное — откуда свет? Великий Брахма! Может, позвать Кьюнга… пускай потрудится объяснить. Он еще раз внимательно оглянулся и наконец понял: с одной стороны горизонта блистали первые лучи рассвета… Рассвет на Флинтронне?! Даже во сне он был в состоянии сообразить, что это из области антинаучной фантастики. Но тем не менее факт вырисовывался перед глазами.

Серое небо над головой ежеминутно порождало клубы какого-то сизого дыма, они то опускались, то воспаряли ввысь, то подвергались самым неестественным метаморфозам. Назвать это явление облаками можно было лишь с большой условностью. Эпсилон Волопаса, местное солнце, казалось, вот-вот должна появиться из-за горизонта и оживить этот мертвый мир своим спасительным сиянием, столь долго отсутствующим… Вдруг сзади раздался громкий смех… И замерло сердце, и содрогнулась рука, сжимающая четки.

Смех был женский.

На сотню световых лет вокруг жизнь абсолютно отсутствовала…

В реальной ситуации всякая психика, даже защищенная душеспасительными молитвами, сломалась бы мигом. Фастер отделался легким изумлением. Но смех тут же повторился: звонкая мелодия веселья, воплощающая собой непонятную и совсем неуместную радость. Он медленно обернулся…

Шагах в двадцати от него стояла молодая женщина в длинной белоснежной одежде, чем-то напоминающей… свадебную фату, и приветливо ему улыбалась.

— Ты кто? — вопрос, конечно, идиотский, но это единственное, что пришло в голову.

— Анна Бройлен, — ее голос, мягкий и звучный, журчащим ручейком обласкал слух и отогнал всякие страхи. — А ты — Фастер Роунд. Мы вас уже всех знаем.

Женщина подарила ему еще одну обаятельную улыбку. Лицо было человеческим — сомнений нет, ни тени фальши. В руках она вертела какой-то розовый цветок, время от времени поднося его к губам. И постоянно смотрела Фастеру прямо в глаза. Тот даже засмущался и как-то стыдливо скомкал свои четки.

— Анна Бройлен… Анна Бройлен…

— Не пытайся вспомнить, ты меня не знаешь. Я умерла на Земле еще восемьдесят лет назад. Родители никак не хотели хоронить меня на Флинтронне, но я явилась им во сне и настояла на своем решении. Здесь замечательное место: тишина, покой… — она прошлась между рядами могил и уселась на одну из них, сорвав оттуда еще пару цветов. — Иди, посиди со мной.

Фастер, если и колебался, то не более секунды. Для него в один миг все вокруг стало само собой разумеющимся. Чуждая, совершенно иррациональная логика незаметно вползла в сознание и заняла там место нормального восприятия вещей. Рокировка абсурда и здравомыслия — типичное явление в царстве сновидений. Он присел рядом, чувствуя сбоку приятное прикосновение ее тела. Женщина подобрала свисающие локоны волос, несколько загадочно на него посмотрела и спросила:

— А вы долго будете здесь работать?

— Пока не похороним всех пассажи… то есть, я хотел сказать — всех покойников. Полгода, если не больше. Честно сказать, нам это занятие порядком поднадоело. Уже. А впереди еще львиная часть работы.

Он вздохнул, а она лишь понимающе кивнула. Или просто показалось, что кивнула: какие-то невнятные жесты, невнятные фразы, и вообще — невнятная даже повернутой логике суть происходящего. Анна продолжала говорить — так обыденно и спокойно, словно эта беседа (имеется ввиду беседа живого и мертвого) здесь ежедневное привычное явление.

— Наше население каждый год растет, и мы этому рады. С каждым прибывшим звездолетом мы обретаем новых братьев и сестер. — Она задумчиво посмотрела куда-то вдаль. — А хочешь увидеть мою могилу? Она тут недалеко.

— Не нужно. Лучше скажи: все души тех, кто здесь похоронен, живут или… обитают на этой планете?

Ее брови взмахнули легким жестом изумления. Что за наивный вопрос?

— Конечно.

Грязно-сизые облака над головой продолжали пениться и вздыматься, как волны бескрайнего океана, перевернутого вверх дном. Фастер, вдруг вспомнив, кто оно такой есмь, наконец задал вопрос, ожидаемый от него с самого начала:

— А вы верите в великого Бога Брахму? — и показал ей свои молитвенные четки, с которыми практически никогда не расставался.

Анна Бройлен стала предельно серьезной. На лбу наметились легкие задумчивые складки — совсем как на живом лице. В давно умерших зрачках ясно отражалось серое полумертвое мироздание.

— Разумеется. После смерти в Него все верят, даже отпетые безбожники.

Он, вполне удовлетворенный услышанным, глянул в сторону утреннего рассвета.

— А почему так долго не встает солнце?

— Оно никогда не появится. Это царство мрака. Сначала здесь была вечная ночь, сейчас — вечное утро.

— Странно… Мне говорили, что планета совершенно не вращается вокруг своей оси.

— Да, она действительно стоит на месте. Сама звезда Эпсилон медленно вращается вокруг нее.

Фастер чувствовал, как от ее мягкого голоса рассудок обволакивается сладким словесным туманом. Он также чувствовал ее тело, в котором давно уже не течет теплая кровь и нет присущего людям дыхания. Затем он нагнулся, зачерпнул пригоршню песка и принялся его разглядывать, пересыпая из ладони в ладонь. Да так внимательно, словно ребенок разглядывает еще не сломанную им игрушку. В каждой песчинке хранилась какая-то тайна. Планета сплошных загадок. И вопросов имелось множество. Но в первую очередь хотелось узнать о главном. Поэтому он, стряхнув песок в бездну под ногами, спросил:

— А правда, что под поверхностью обитают гигантские черви-монстры? — затем последовал испытывающий взгляд. Их глаза встретились.

— У нас тоже существует такая легенда, — она застенчиво отвела взор в сторону, — но их еще никто ни разу не видел. Даже если это и правда, то они не показываются людям на глаза — ни живым, ни мертвым…

Тайна осталась тайной. Они долго глядели на желтеющий в лучах никогда не восходящего солнца океан песка. Он был во всех направлениях ровным, словно укатанным, а его редкие зыбкие волны — застывшими во времени. Лишь очень отдаленно, почти у самого горизонта, что-то искрилось и дышало жизнью, пускай призрачной. Вероятно — утреннее марево. Игра бесноватого света в дремлющих слоях атмосферы. В общем-то, картина впечатляющая и на какие-то мгновения заставляющая забыть обо всем вокруг.

— Интересно, а как умер Оди? Разве не они тому причиной? — вопрос был обращен скорее к самому себе, чем к загадочной собеседнице.

Анна поднялась, отряхнула свое белое платье, еще раз улыбнулась, сияя так и не понятой радостью, игриво посмотрела на него сверху вниз.

— Ты можешь у него и спросить.

— Что? — недоумение, пришедшее за этим вопросом, было самое искреннее, какое только возможно испытать в собственных сновидениях. Его взор опять прилип к ее завораживающему лицу.

— Оглянись назад.

Фастер сделал, как она сказала.

Оди…

Нет сомнений — Оди! Он шел им навстречу, оставляя на песке отпечатки своих босых ног. И та же праздничная одежда, словно смерть здесь считалась явлением более приятным, чем рождение в мир. На мертвом (да и мертвом ли?!) Оди все белое: пиджак, брюки, рубашка, даже галстук. Над его головой, точно магическое действо, сияло некое подобие нимба, ярко контрастируя с угрюмостью серого душного неба. В его глазах светилась нескрываемая радость.

— Фастер! Какое счастье видеть тебя здесь!

Голос, выражение лица, даже самые незначительные оттенки мимики — все его. Когда улетучились последние сомнения, они пожали друг другу руки.

— Привет, Оди. Давай-ка по быстрому рассказывай, что с тобой произошло. Мы все взведены до предела, не знаем, что и думать. Ты… больше не вернешься к нам, в мир живых?

— О каком еще мире живых ты пытаешься толковать? Нет его. Нет, и все. Люди с самого своего рождения — лишь мертвая ходячая на двух ногах биомасса, в которой циркулируют токи рефлексов. Потом токи исчезают, а биомасса принимает статическое состояние.

— Оди, умоляю, только не философствуй! Рассказывай, с тобой-то что случилось.

Бывший астрофизик уселся рядом и вяло махнул рукой, словно тема не стоила разговора. Фастер поразился насколько в нем сохранились мельчайшие человеческие жесты, присущие тому… еще живому Оди. И нервное подергивание правой брови, когда он волновался, и все складки на лице. Они принимали вид зигзагов и сложных морщинистых пентаграмм, будто каждое чувство оставляло свою роспись на коже. Немного помолчав в пустоту, Оди принялся нехотя говорить:

— Она меня преследовала всю жизнь и наконец настигла! Где я только от нее не прятался! Еще живя на Земле, я бегал от нее по этажам своего дома, скрывался в подъездах, часто лазил под диван, наивно считая это надежным убежищем. Но она меня постоянно находила и вновь заставляла убегать. Убегать и убегать… Для того я и полетел в космос, надеясь в просторах галактики скрыться от ее преследования. Но она и тут меня разыскала!

Фастер, так и не сообразив, о чем собственно речь, недоуменно мотнул головой.

— Кто «она»?

Оди залез в карман, вытащил оттуда пачку сигарет, на которых крупными буквами было написано «ОТРАВА», и достал пару штук.

— Будешь?

— Что за глупости, ты ведь знаешь, что моя религия запрещает мне курить.

Оди принялся оглядываться — где бы найти огня. Он какое-то время разгребал руками песок (и что там могло быть?), затем посмотрел вокруг, тщательно порылся в карманах и найдя там всего лишь навсего одну жженую спичку, чиркнул ей о памятник. Памятник загорелся. Веселые, обезумевшие от обретенной свободы языки пламени заплясали в сакраментальном танце пылающего огня. Весь памятник окутали клубы черного дыма, под которыми трепыхало красное огненное платье. Следом послышалось злобное шипение.

— Отойди!

Фастер все-таки успел вскочить с могилы, но его спортивный костюм получил несколько черных дыр. Оди, насколько это возможно, подошел к пылающему пластику, сунул в пеклище сигарету и смачно затянулся. Очень скоро памятник погас, превратившись в обугленную, искореженную массу некой невнятной абстракции. А он, испустив из себя клубы отработанного легкими дыма, продолжил:

— Ей все же удалось меня догнать.

— Да скажи ты наконец, кто «она»?

Вместо ответа Оди указал кончиком сигареты куда-то в сторону. И тут Фастер увидел высокую незнакомую Леди.

Стоп… Леди — не то слово. Впрочем, другого и на ум не приходит. Она была вся в черном, с накинутым на голову капюшоном. У нее абсолютно не было лица: просто пустота, в которой плавали два красных немигающих глаза. Эти глаза просто хаотично скользили по воздуху, иногда сталкиваясь между собой, иногда разбредаясь по сторонам, и постоянно смотрели в разных направлениях. За ними свисали нервные окровавленные отростки, словно глаза эти были вырваны из живого существа и теперь обрели самостоятельную жизнь. Особенно жутко становилось когда глаза смотрели друг на друга. Больше под капюшоном ничего не было — пустота…

Фигура явно женская. И еще: старческие пальцы рук — просто кости обтянутые кожей. Диковато, отчасти глуповато, отчасти тошновато, но именно так «она» и выглядела. В одной руке она сжимала за горло какого-то младенца. Ребенок плакал, кричал, беспомощно двигал своими ручонками, но «леди» словно не слышала его страданий.

— Кто же она??

— Это — Шепчущая Смерть, она убивает людей своим шепотом, — сообщил Оди, да так спокойно и обыденно, словно знакомил его с одной из своих подружек. Констатация факта, не более того. Его лицо в тот момент будто выцвело и лишилось всяких эмоций. — А то, что у нее в руках, никакой не младенец, а еще одна пойманная ею душа.

Фастер перебрал несколько бусинок на своих четках, прошептав губами соответствующее количество мантр — так, на всякий случай. Черная Леди, как осязаемое наваждение, оставалась на месте. Что у нее сейчас на уме — понять почти невозможно. Применимы ли для нее вообще понятия «ум», равно как «душа», «тело» и многое другое — тоже загадка. Пытаясь отвлечься от ее невидимого воздействия, Фастер вновь обратился к Оди:

— Ну, расскажи, как все произошло! Что передать Кьюнгу и остальным?

— А-а… жуткая история… В общем, вчера мы работали с Кьюнгом, возились с проклятыми мертвецами. Работа у нас сам знаешь какая. Немногим почетней ассенизатора. До определенного времени все шло спокойно. И вдруг я заметил Ее, — последовал кивок в сторону Леди.

— Ты позвал на помощь капитана?

— Да, но он сказал, что ему некогда и еще сказал, что ему надо насобирать много цветов для своей жены. Не возвращаться же на Землю с пустыми руками…

Кстати, цветов в сновидении Фастера было действительно предостаточно, да самых экзотичных. Росли они прямо из песков и только на кладбище возле могил, так что иногда от пестроты красок рябило в глазах.

— Ну?! Дальше!

— Она, эта Черная Леди, принялась гоняться за мной. Я, разумеется, убегал. Крутился как мог, пока совершенно не выбился из сил… Она мчалась за мной и кричала только одно: «Не надо было идти на свет! Не надо было идти на свет!». Потом я окончательно выдохся. Почувствовал, что не в состоянии дальше вести борьбу за свою жизнь. Вот тут-то она меня настигла и вонзила свой кинжал, он вошел в спину и пронзил легкие. Все. История короткая, но исчерпывающая всякое любопытство. Расскажи об этом остальным. — В подтверждение своих слов Оди снял пиджак, расстегнул рубашку и показал рану.

— Неправда!!! — вздрогнуло небо, вздрогнули пески, вздрогнул весь обозреваемый мир. Резкий, грубый и до отвращения неприятный голос заставил обоих замолчать и обернуться в сторону его источника. — Неправда! — эхом повторила Шепчущая Смерть собственное изречение. — Я вонзила тебе кинжал в грудь.

Черная Леди достала окровавленный клинок и показала ядовитый блеск его стали. На фоне умерших песков он сиял подобно алмазу.

— Нет, в спину! — раздраженно возразил Оди и сделал глубокую затяжку. — На что будем спорить?

— Ты лжешь! Подлый обманщик! В грудь! Прямо между ребер! Я всегда бью в грудь, чтобы легче достать до сердца!

Пустота под капюшоном всколыхнулась, и плавающие в ней красные глаза приковали свой озлобленный взор к Оди. Но откуда исходил голос, если ни лица, ни рта у этой «дамы» не было? Потом невесть с какой стороны раздались удары бубна, и Черная Леди принялась исполнять ритуальный танец, прыгая и кружась среди мириад могил. Вот оно, торжество воплотившегося безумия над поверженным в прах здравым рассудком. Флинтронна — мир наизнанку, зеркальное отражение существующего во вселенной порядка, превратившегося здесь в некий антипорядок. Фастер вскользь отметил для себя эти мысли и продолжал наблюдать, как она кружила, захваченная вихрем собственного сумасшествия, прыгала, резала своим кинжалом метановую атмосферу и при этом неустанно кричала:

— В грудь! В грудь! В грудь!!

Да… Жизнь глупа, а смерть безумна, в мир явились мы бездумно, по ошибке злой судьбы. Что сказать теперь — увы!

Изречение одного философа.

Анна Бройлен уже куда-то исчезла. И вот потом произошло самое странное. Черная Леди принялась шептать что-то неразборчивое, при этом оба красных глаза стали быстро вращаться вокруг собственной оси. ШЕПОТ, от которого заколебался воздух. ШЕПОТ, от которого всколыхнулись пески и над планетой стала подниматься пыль. ШЕПОТ, проникающий внутрь и дробящий кости человека. Вокруг вдруг стало смердеть разлагающимися трупами — резко, внезапно, точно взрыв запаха. Сразу затошнило. Очертания начали размазываться в пространстве, пески сливались с разорванным на куски небом. Желтизна внизу и омертвелая серость вверху, подвергаясь невнятному процессу диффузии, проникали друг в друга и образовывали нечто усредненное между небом и землей. Линия горизонта отсутствовала — возможно, ее никогда и не существовало. Памятники на могилах мерцали своей реальностью, то исчезая, то появляясь вновь. Оди еще что-то много рассказывал и постоянно курил, курил, курил…

Но Фастер уже не слышал ни слова. Тошнота стала невыносимой. Проклятый метан! Нельзя было выходить наружу без скафандра! Эти мысли промелькнули у него в голове, вернее сказать — около головы, словно были чужими, пришедшими извне. Потом наступила идеальная пустота — внутри и снаружи. Чувства отключились. Все вокруг стало заволакивать клубящимися, как дым, тучами беспросветной тьмы, в ней еще какое-то время прыгали неясные фигуры, зыбкие разноцветные пятна, бессмысленные образы — то ли лица людей, то ли облики чудовищ. В одно безумное мгновение появились два плавающих красных глаза. Моргнули и тотчас испарились. И вскоре все закончилось…

Закончилось…

Закончилось…».

Фастер ощутил себя в другой темноте — темноте собственной каюты. Проснулся… Нащупал свое тело, кровать, окончательно успокоился и долго смотрел в невидимый потолок, облик искусственной ночи, вспоминая только что пережитые события и, насколько позволяли догмы его религии, осмысливая их. Затем он взял лежащие под рукой четки и совершил несколько традиционных утренних мантр, лишь после этого позволил себе встать и включить свет.

Мир законности и порядка: он опять был перед его глазами. Наваждение длиною в целую жизнь — самое верное для него название. Аккуратно убранная каюта, еще дремлющая, бесшумно меняющиеся цифры бортовых часов, взоры духовных учителей, смотрящие со всех сторон живым взглядом из неживых портретов, — все это являлось лучшим успокоением для взбудораженных нервов. Фастер размял тело и принялся напяливать спортивный костюм, заметив несколько опаленных дыр на его ткани…

Он мотнул головой, вопросительно посмотрел на одного из гуру, потом — на свой костюм, и через секунду понимающе кивнул, словно в этом факте было что-то доступное пониманию.

На сегодняшние сутки в связи с похоронами Оди все остальные похоронные работы были отменены. Впервые за все обитание на черной планете никто никуда не торопился. Замолкла привычная шумная суета. Не стало криков, ругани (раньше на «Гермесе» такое сложно было вообразить), всякие уста сомкнулись в гнетущем молчании. И это молчание, облаченное в неподдельный траур, являлось для всех предвестником чего-то нехорошего, оно хранило в себе страшную загадку и повергало участников компании в болезненное недоумение.

– Ну как?.. как?.. как такое могло произойти?! — лишь однажды возвысил голос Кьюнг и снова замолк. Надолго.

Все находились в центральном отсеке, что являлось привычным местом любых сходок. Труп Оди лежал рядом. Белый саван, полумертвый отблеск искусственных лучей искусственного утра. Воздух стал тяжелым и вязким. Вообще, при смерти близкого человека, которого хорошо знал, судьба которого тесно переплеталась с твоей собственной (тем более, если его кончина внезапна), вся жизнь вокруг теряет свои реальные очертания, становится некой зыбкой субстанцией, которая вот-вот развеется… Лишь смерть реальна… лишь гроб наш вечный дом… лишь крест над ним вещает нам о том…

Фастер воспользовался всеобщей заминкой, чтобы рассказать свой сон. Слушали тоже молча. Никто не перебивал, и у того стало возникать обманчивое впечатление, что эта, по сути своей безбожная, компания всерьез воспринимает услышанное. Впечатление, разумеется, поспешное и абсолютно ошибочное.

– Бред с большой буквы! — заорал Айрант, как только Фастер закончил. — Бред полусумасшедшего, полусвихнувшегося, полуобъидиотившегося религиозного фанатика! Даже мой друг Фабиан такое бы не сочинил!

– Послушай, Фастер, — мягко произнес капитан. — Ты не обижайся, у нас, как в демократическом обществе, свобода мнений. Но я тоже считаю все эти вымыслы насчет душ умерших, разгуливающих по планете… нет, не вздором, даже не глупостью, а скажем так: устоявшимся в веках недоразумением. Мы в материальном мире. Очнись, друг мой! Впрочем, мы с тобой уже неоднократно дискутировали по этому поводу, теперь перестали, потому как оба осознаем бессмысленность абстрактных споров. Люди понавыдумывали тысячи противоречащих друг другу религий, и каждый за свою жизнь видит сотни подобного рода пророческих видений, так что теперь? Да, методом слепого случая сбываются один-два процента. Но твой случай… особенно тяжелый, я скажу. Если, живя в реальном мире, мы не способны найти истолкования его странным неизученным акциденциям, то конечно, нет ничего легче, как удариться в мистику и ссылаться на таинственных духов, вытворяющих всяческие сверхъестественные безобразия… Подумай на досуге.

Фастер с силой, можно сказать — с гневом, сжимал свои четки, и понятно, что не из молитвенного усердия, а от бушующего в душе негодования, которое всегда испытывал, когда его религиозные чувства были задеты и оскорблены. Но все же долгие тренировки по медитации дали ему силы быстро прийти в норму, и он произнес:

– Уважаемые братья по разуму, я очень хорошо понимаю, какое произвожу на вас впечатление со стороны. Вы, люди здравомыслящие, снисходительно терпите в своем обществе меня — забитого безмозглого фанатика…

– Ну, ну… Фастер… — пытался было возразить капитан, но тот продолжал еще с большим раздражением:

– …ничего не знающего, кроме своих молитв. Вы считаете религию примитивным объяснением мира, наивной фантазией древних, в то время как в ваших, если так можно выразиться, мозгах… сидит религия куда более пустая и глупая: мол, существует только то, что я вижу и слышу, что могу пощупать собственными руками. Вы, материалисты, сами того не осознавая, обожествляете саму материю, приписывая ей самые чудодейственные силы. Ее величество Природа, Его могущество Случайность — вот ваши мизерные боги…

– Хватит, хватит! — остановил Кьюнг, поднимая обе руки вверх. — Фастер, сколько раз мы это уже слышали…

– Нет, не хватит! — тот явно взорвался (честное слово — феномен, подобного с ним практически никогда не случалось). — Я должен высказаться, а вы воспринимайте это как сочтете нужным.

Линд неопределенно вздохнул, вяло реагируя на происходящее. Айрант размазал по лицу издевательскую ухмылку, выражающую целую смесь разнообразных чувств, но тем не менее промолчал. Капитан лишь слегка кивнул головой: мол, черт с тобой, высказывайся. Вообще-то нравоучительные сентенции воспринимались на «Гермесе» на уровне неудавшихся анекдотов, мораль всерьез здесь никогда не обсуждалась, религиозные догмы сектантов — и подавно. Но Фастеру было наплевать, он встал со своего кресла и принялся расхаживать крупными шагами по всему отсеку, как проповедник внезапно подвергшийся наитию горнего вдохновения, потом громогласно выложил все, что накопилось внутри:

– Вы все слышали, что истинное вероисповедание признает идею реинкарнации, то есть переселение души после смерти в другое тело. На Земле все просто, и этот закон выполним: там миллионы существ рождаются и умирают каждый день. Но здесь… — последовала ничего не значащая пауза, затем продолжение, уже более спокойным голосом: — Здесь мертвые пески, и поэтому души людей обитают на планете в так называемом «зависшем» состоянии, не находя себе нового воплощения.

«Ни богу свечка, ни черту кочерга», — подумал Айрант, хотел сказать вслух, но сдержался. Фастер еще не закончил:

– Может, и право было движение «Севастия», запрещающее хоронить людей на других планетах. Тут я не судья. Но один вывод очевиден: мы здесь не одни… Далеко не одни.

– Это все? — флегматично, чуть ли не зевая, спросил Кьюнг.

– Нет, не все… Помните еще перед посадкой я сообщил вам, что мне приснился нехороший сон, я бы рассказал его еще тогда, если бы Айрант не заткнул мне рот…

– А я тебе и сейчас его заткну! — бортмех схватил пустой стакан и размахнулся, всерьез намереваясь запустить им в глашатая истины.

– Поставь стакан на место! — крикнул Кьюнг и ударил кулаком по столу, что показалось — он треснул. — А ты давай продолжай, высказывайся! Может, хоть на душе легче станет.

Неловкое молчание продлилось считанные секунды. Накаленным нервам с той и с другой стороны необходимо было немного остыть.

– Итак, сон был коротким и внушительным. Во-первых, я увидел поверхность Флинтронны, это знаменитое космическое кладбище прежде, чем увидеть его телесными очами. Могилы и многогранные памятники, помнится, так ясно стояли перед глазами и так хорошо отразились в сознании, что, едва я их сравнил с оригиналом — меня бросило в пот… Именно поэтому, впервые в жизни ступив на поверхность Флинтронны, я испытал назойливое чувство, что здесь уже бывал. Все хотел сказать, да вот молчал, выжидал удобного случая… Короче, в том сне я видел ту самую Черную Леди без лица, что вновь явилась мне минувшей ночью. Она сказала, что… никто из нас не вернется с этой планеты. Причем, сказала так спокойно и даже ласково, словно сообщала долгожданную радостную новость. Страха я, помнится, не испытывал, но спросил ее: почему? Она ответила: «вас ожидает то же, что случилось с экипажем «Астории»». Я еще что-то хотел выяснить, но она исчезла, и сон на этом закончился.

Когда капитан понял, что Фастеру больше нечего добавить, он встал из-за стола и налил себе прохладительного напитка.

– Кто-нибудь хочет пить?

Ни звука… Опять молчанье, тишина. Похоже лишь одна она способна душу исцелить да свой покой нам подарить. (почти стихи)

Все сидели, уткнувшись взорами в зашарканный пол, и даже забыли, что совсем рядом под белым саваном покоится уже ушедший от них товарищ, не способный ни видеть этого бардака, именуемого миром, ни слышать их препирательств, ни высказать собственного мнения. Волею духов или небес, или по законам так и не познанной матери-природы, но он покинул их навсегда — и этот факт был единственным недвусмысленным событием, взбудоражившим относительно спокойную жизнь на «Гермесе». Но жизнь, как известно, и так является бредом человеческой души, вносить же в нее еще больше абсурда шизофреническими сектантскими идеями было бы уж совсем непростительной глупостью. Капитан после долгого философского молчания возобновил речь:

– Ну хорошо, Фастер, я на какое-то время забуду о здравом рассудке и стану таким же имбецильным как и ты. Не обижайся, сам вынуждаешь. Давай разберемся с твоим «пророческим» сном. Там явные несуразицы. Первое: Оди не обращался ко мне за помощью, и уж тем более я не мог ответить ему, что мол занят и собираю (на кладбище!) искусственные цветы в подарок для своей жены… Ну, вдумайся сам, какой маразм ты несешь! Всем известно, что меня вызвал по связи Линд, и в момент смерти Оди я находился в полмили от того места. Второе: Оди умер от чего угодно, только не от удара кинжалом, можешь внимательно его осмотреть. Я уже не говорю о тех откровенных глупостях, что звезда Эпсилон вращается вокруг планеты, и что памятник загорелся от того, что по нему чиркнули жженой спичкой.

– Добавь сюда, — вставил молчаливый доселе Линд, — что Оди не курит и, как мне известно, никогда не курил.

– Вот-вот…

Фастер, как утонченный схоластик, быстро нашел ответ:

– Тут все объяснимо. Ведь сон — это аллегория. Неужто вы думаете, я всерьез верю, что Смерть с кинжалом гонялась за ним среди могил? Здесь простая метафора. Что же касается факта, что он обращался за помощью к Кьюнгу — это наверняка происходило в его душе. Радиосвязь, возможно, была отключена или вышла из строя. Капитан в тот момент действительно был занят другими делами, а его странноватый ответ — прообраз глухоты и слепоты, всем нам свойственной. Оди не курил, и я это прекрасно знаю, но на протяжении всей жизни он вдыхал в себя яд греховного мира. А одно мало чем отличается от другого.

Речь закончена. Последние минуты Айрант в нетерпении ерзал на кресле, только и ожидая этого момента. Его грубый голос, предвестник всякого скандала, всколыхнул все пространство центрального отсека:

– Так! Засуньте этому придурку кляп в ротовую полость, или я заткну ее вот этим кулаком! — он с такой силой сжал увесистую пятерню, что побелели косточки на пальцах.

– Остынь, остынь… — миротворчески произнес Линд.

Все-таки загадочная личность этот Фастер Роунд, внутренний эклектизм его талантов и убеждений выглядел просто вопиюще и никак не склеивался в чьем-либо понимании. С одной стороны — гениальный специалист по радиотехнике, чудотворец в царстве запутанных электронных плат, микросхем, гелиевых микропроцессоров, с другой — мастер красноречивого абсурда. Чего же в нем больше, никто так и не знал.

Линд поднялся со своего места и прошелся по отсеку, чувствуя, что все ждут от него решающего слова… В общем-то, это слово было уже произнесено, и экзотический сон ясновидящего коллеги не вносил сюда никаких корректив. Вид вечной задумчивости и невозмутимого спокойствия отпечатался на его лице, как на гипсовой маске, и внутренние чувства редко когда могли маску эту расшевелить. Лицо у Линда и на самом деле напоминало лик ходячей статуи: абсолютно белое (точнее — бледное), без тени загара (словно он родился на Флинтронне и всю жизнь не ведал о солнечных лучах), а густые черные брови смотрелись на нем так неестественно, точно были приклеены. И вот губы статуи принялись шевелиться:

– Как бортовой врач, я заявлял и заявляю, — голос звучал как у прокурора, выносящего вердикт: твердый, властный, не допускающий возражений. — Наш несчастный Оди умер от внезапного паралича сердечной мышцы, связанного с каким-то шоком. Самая правдоподобная версия: он увидел что-то такое, что его смертельно напугало.

– Почему он никого не вызвал на связь? — Кьюнг задавал этот вопрос уже раз пятый. — Почему?!

– Шок, как известно, есть неожиданность, после которой человек уже не контролирует свои действия.

Разговор, блуждая по лабиринту мнений, зашел в очередной тупик и на пару минут прервался пустым бездумным молчанием. Капитан, в отличии от врача, сильно изменился в лице. Возможно, впервые его привычный взор, самоуверенный и немного надменный, стал теперь откровенно-растерянным. Он, впрочем, и не пытался скрывать собственного замешательства. Беда была всеобщей.

– Тысячи галактических чертей и еще один чертенок в придачу! Ну, маразм настоящий! Что он такого мог там увидеть? Мертвый, что ли, с могилы поднялся?

– А что тут особенного? — вставил Айрант. — Может, его черви заели. Почесаться захотел.

– Слушай, заткнись в конце концов! — Кьюнг ударил по столу, да так, что всем пришлось вздрогнуть. — У нас сегодня как-никак траур!

И нервы у всех точно оголенные провода под напряжением — искрятся при любом контакте. Белая простыня со знакомой для любого взора печальной бугристостью скрывала собой невольного виновника всей трагедии. Оди в их компании уже отсутствовал… Навсегда… Его слова, его голос, интонация, его неуклюжая фигура, мимика и движения — все это сохранилось только в памяти, изредка всплывая оттуда и пробуждая чувство некой потери. А там, где присутствуют хоть какие-то чувства, в человеке еще остается что-то человеческое.

Между обитателями «Гермеса» никогда не было ни крепкой дружбы, ни, тем более, взаимной любви, но существовала подсознательная, внешне — чисто механическая, связь, объединяющая всех пятерых в одно целое, пафосно названное экипажем. И потеря одного из них отражалась для остальных образовавшимся рядом вакуумом.

Линд подошел к простыне, откинул ее край и тем самым дал понять, что прощальная церемония началась.

– Кто мне может ответить: что он мог увидеть такого, что его напугало до смерти? — Кьюнг обратился ко всем одновременно. — Хоть мало-мальски убедительная версия… Неужели все-таки эти монстры?

– Да они бы его сожрали и костей не оставили, — иронично заметил Линд.

– Кто знает, может живыми они не питаются, черви-то могильные… — капитан начал уже бредить не хуже Фастера. Никто даже и не подумал, что он говорит на полном серьезе. Просто происходящее жаждало своего объяснения, иначе… — Надо вот что сделать: тщательным образом обследовать ближайшие к тому месту могилы. Кто этим займется?

– Да вроде бы…

– Тщательно!.. Пройти весь путь по его следам. Если ничего так и не удастся обнаружить, будем считать, что с Оди произошел обыкновенный сердечный приступ. Итак, есть желающие? Кое-кто из нас любит проявлять излишнюю смелость, геройски болтая своим языком…

Айрант, слегка побагровев, медленно поднялся с места. Знакомый блеск в звериных глазах и знакомая мимика готовящегося к прыжку хищника… Все ожидали какой-нибудь ядовитой реплики, крика и неминуемого очередного скандала. Но странно: реплики не последовало. Бортмех лишь тихо обратился к Фабиану: «пойдешь со мной».

– Слушаюсь, сэр, — робот впервые подал свой синтезированный голос, в котором прослушивалась не то чтобы фальшь, а некая неудачная пародия на человеческую речь. И оба скрылись в сети переходных салонов.

Молчаливая вечная ночь опять была разбужена. Планетоход, издавая неестественный даже для него самого визг и рев, буравя пески, мчался во тьму. Айрант гнал на предельной скорости, выжимая из него все резервные возможности. Сквозь лобовое стекло уже проглядывалось полчище омертвелых фигур: маленькие бугорки песка, увенчанные многогранными памятниками — эти холодные мрачные жилища с постоянными поселенцами, такими же холодными, мирно спящими под покровом Вечности. Так как утро здесь никогда не наступит, то и их сон будет продолжаться многие века — пока не иссякнет бегущая где-то река времени.

– Не переживай, Фабиан, сейчас разберемся! — Айрант до упора жал рукоятку газа. — Если Оди испугался обыкновенной темноты, то он самый последний дурак!.. Извини, приятель, последним дураком у нас, разумеется, являешься ты… Предпоследний. Короче — придурок! Но если там что-то другое… я непременно узнаю!

Подъехав в самому краю кладбища, бортмех резко развернул руль и столь же резко дал по тормозам. Планетоход чуть не охренел от такого эпатажа, крутанулся вокруг собственной оси, истерически взревел, но тут же заткнулся. Лучи его прожекторов уткнулись в ряды могил, делая их видимыми, и вообще — реально существующими. Первым выпрыгнул Айрант. Фонарь в его руке, как блуждающий глаз некого монстра, вращался, высматривая себе добычу. Затем неуклюже вылез робот, бездарно копируя движения человека.

– Вот его следы, — бортмех указал вниз. — Идем по ним и тщательно высматриваем всю близлежащую поверхность. Ты — то, что слева, я — то, что справа. Вопросы есть?

– Слушаюсь, сэр, — эта фраза, тысячи раз произносимая, вылетающая из него, словно из автоответчика, честное слово, уже действовала на нервы.

Дальнобойный луч фонаря принялся прыгать с одного памятника на другой, все вокруг обшаривая и задерживаясь на всякой подозрительной мелочи. Стояла гнетущая тишина, в которой звуки и голоса казались мертвыми, движения — призрачными. Ощущение некой зловещей неожиданности поселилось бы в душе самого отчаянного храбреца. Айрант нехотя признался себе, что слегка раздавлен. Быть может поэтому раздавшийся вдруг голос Фабиана, вроде спокойный и привычный, заставил вздрогнуть:

– Сэр, идите сюда.

Бортмех сорвался с места и в несколько прыжков оказался рядом. Робот стоял в явной нерешительности и, указав металлическим перстом на одну из могил, произнес:

– Посмотрите, сэр, что это?

* * *

В центральном отсеке время тянулось издевательски-медленно. Линд, Фастер и Кьюнг продолжали находиться в его душных объятиях. В основном молчали, изредка поглядывая на покойного, словно прося у него какой-то немой подсказки. Сам же центральный отсек представлял собой мнимую бесконечность. Сделанный в форме большого восьмиугольника, он по сути выглядел в тысячи раз крупнее, чем в реальности. Все восемь стен являлись огромными зеркалами. Здесь каждый мог увидеть себя самого на разном расстоянии, с разных углов зрения сотни раз отраженным. И вообще, возникало ощущение, что находишься не в отсеке звездного лайнера, в какой-то зеркальной вселенной, состоящий из множества отражений и еще более бесчисленного множества отражений от этих отражений. Надо заметить, что фантазия у дизайнеров звездолета в свое время поработала на полную мощность. Новичок, впервые передвигаясь по ярусам и отсекам этого корабля, наверняка подумает, что он проходит уровни некой компьютерной игры. Так, перемещаясь по салонам, он попадет то в джунгли с обилием зеленых оттенков, то в пустыню, где лишь пески да карликовые деревья. Стереоизображение на внутренней обшивке выглядит порой потрясающе в художественном плане и заставляет забыть, что за ним всего лишь холодный метал и мертвый космос. Над дверью в каждый отсек дизайнеры соорудили выпуклую голову дракона, и в момент, когда дверь открывалась (или закрывалась), глаза дракона вспыхивали красным огнем. Причуд имелось множество. Даже в туалете обыкновенная ручка сливного бочка была сделана в форме человеческой руки, облаченной в черную мантию. И для того, чтобы смыть… ну, сами понимаете что, эту руку необходимо было пожать.

Впрочем… да, поначалу все сие довольно-таки развлекало. Сейчас же к причудам неадекватно мыслящих разработчиков относились с полным равнодушием.

– Если сказать откровенно, я бы сейчас один не сунулся в эту темноту, — признался Линд. Состояние душевной асфиксии, как известно, всегда располагает к откровенности. — Даже вместе с Фабианом.

Капитан изобразил на лице совершенно неопределенное выражение и как-то понимающе кивнул, вроде бы одобряя это мнение, но прозвучавшие следом его слова оказались совершенно противоположного характера:

– Началось… Это ты у него заразился? — последовал кивок в сторону тела Оди.

– У меня есть свои слабости, и я просто не хочу их скрывать.

– Какого черта вы тогда сунулись в космос со своими слабостями?! Ведь знали же, что летим не на курорт в цветущие сады Мариандры!.. Я там, кстати, так ни разу и не побывал.

Фастер перебирал молитвенными четками, не имеющими ни начала, ни конца, и, казалось, был безучастен к разговору. Вернее — высказался сполна, отгородившись от остальных стеною привычного для себя молчания.

Какой-то отдаленный шумок… Из шума возникли слабые голоса… И тут же слух отчетливо уловил долгожданные шаги. Наконец-то! Они возвращались! Айрант заявился с демонстративным грохотом. Он со всей дури пнул по двери, прежде чем она успела отъехать в сторону, и уже стоял перед напряженными взорами публики с раскрасневшимся лицом, держа в руке странный предмет. В мнимой вселенной зазеркалья сразу появились десятки, сотни разозленных Айрантов. И каждый из них готов был вот-вот выплеснуть свою злость наружу. Поначалу казалось, что бортмех просто возбужден от долгой пробежки, но все оттенки его физиономии были так хорошо изучены коллегами, что с первой секунды стало понятно — дело пахнет очередным взрывом эмоций. И тот же звериный огонек в глубине зрачков, и та же полуулыбка, отравленная ядом негодования, обнажающая огромный, как клыки, ряд почернелых зубов…

– Капитан! Это убийство! И убийца — один из нас!!

Он стрельнул в каждого из присутствующих взбесившимися глазами и положил на стол… обыкновенную электрическую лампочку, к тому же — доисторическую, с вольфрамовой нитью накала и мизерным источником питания. Кьюнг, и без того запутавшийся в абсурдности происходящего, посмотрел на него с таким тупым недоумением, словно видело перед собой не собственного бортмеханика, а наваждение из забытого детского сна.

– Что, его ударили сзади лампочкой по скафандру? — фраза вырвалась наружу совершенно необдуманно.

– Свои дебильные шутки можешь засунуть в свой задний карман! Я говорю тебе — это убийство! — Айрант подошел к графину, налил стакан фруктового сока, без которого жить не мог, и сделал несколько жадных глотков, а оставшиеся капли выплеснул в физиономию позади стоящего Фабиана. Затем продолжил: — Все мы хорошо знали, что Оди по своей натуре боязлив и у него слабое сердце. Вот кто-то и подстроил для него такую дрянь: этой лампочкой осветил одну из могил.

– Да скажи ты толком: что он там увидел?! Приведение? Или Черную Леди, подружку Фастера? Ну должна же быть причина, черт бы побрал, даже для глупой смерти!

Айрант несколько тормознул с ответом, думая, в какой бы форме его поднести. Возникшая вокруг тишина достигла белого каления. Слух у каждого был под напряжением. И любое произнесенное слово обладало электрическим разрядом: било током до самых глубин сознания. Наконец он произнес:

– Оди увидел самого себя… похороненным.

Секунд несколько все молчали. Не подбирались подходящие слова, лишь брови у каждого медленно поползли на лоб, а плечи как-то сами собой передернулись в привычном жесте недоумения.

– Ничего не понял, — сказал капитан, потому что и на самом деле абсолютно ничего не понял.

Бортмех плюхнулся в кресло. Оно жалобно скрипнуло и начало вращаться от его нервозных движений.

– Какой-то идиот прикрепил на памятник крупным планом его фотографию. Внизу была подпись: «Одиссей Вункас», точная дата рождения и дата смерти, совпадающая со вчерашним днем. Лампочка, как вы понимаете, служила для подсветки. Подойдя к могиле, Оди, словно в зеркале, увидел собственное отражение и дату своей смерти. Учтите еще, что он был один, а кругом сплошная темнота. Это его и сломило. Любой из нас в такой ситуации плюнул бы и пошел дальше, что-нибудь напевая под нос, но Оди был нервным параноиком, как все мы хорошо знаем…

– Но кто?! Кто?! Кто?! — Кьюнг вскочил, растеряно глядя каждому в глаза — такие же растерянные и всерьез перепуганные.

– Если бы я знал… — Айрант сжал кулаки, — давно задушил бы своими руками.

Капитан медленно опустился в кресло. Прежде всего следовало хотя бы осмыслить услышанное, потом — смириться с фактом, и лишь потом принимать какие-то решения. Его мозг энергично перебирал разные варианты, но все они выглядели такими же абсурдными, как и эта нелепая смерть. Его внутреннее отчаяние, тысячи раз отраженное в зеркалах, металось между стен центрального отсека. И казалось, зеркала вот-вот лопнут от перенапряжения. Тупик… Пока что лишь полный тупик непонимания. Смехотворные ранее слухи и сплетни о Флинтронне здесь начали облачаться в плоть и кровь. Самое паршивое было то, что впереди еще целый океан работы, а если продолжать ее с заведомо сломленным духом… Короче, надо что-то делать.

– А отпечатки пальцев?

– Не задавай глупых вопросов, — отрезал Айрант.

Далее шел оживленный, взбудораженный разговор, плотно насыщенный словами. Ни секунды молчания. Вопрос — ответ, вопрос — ответ. Версия — ее опровержение.

– Как человек пока еще здравомыслящий и капитан этого корабля, одно могу сказать твердо и определенно: нас вместе с Фабианом сейчас осталось пятеро, и ни на этой планете, ни в радиусе сотни световых лет больше ни одной живой души!

– Я уже в третий раз повторяю: это кто-то из нас!

– А может, здесь затерялся кто-нибудь из прошлых экспедиций? — предположил Линд, но и сам понимал, что мелет откровенную ерунду.

– Нет. Будьте уверены, все они в полном составе возвращались на Землю.

– А из «Астории»?

– Что за глупости! Мы милю за милей исследовали всю поверхность. «Астория» может находиться где угодно, хоть в иных мирах, хоть на том свете, только не на Флинтронне.

– Тогда я совсем ничего не понимаю, — Линд глубоко вздохнул. Ничего не понимать, как известно, дело нехитрое, и признаться в этом — тоже не подвиг. Он зачем-то покрутил в руках чертову лампочку и произнес: — Ну даже если это сознательное убийство, то где причина? Ведь Оди, такой добродушный и покладистый, кому он мог встать поперек дороги?

Айрант налил себе еще стакан и залпом осушил его до дна. Потом выдвинул собственную версию, в которой ясности было не более, чем в туманную безлунную ночь:

– Думаю, тут дело не в личной вражде… Все глубже, тоньше, изощренней. Мы столкнулись с хорошо спланированной акцией. Я убежден: с нами происходит то же, что еще недавно происходило с несчастной «Асторией». Ведь исчез целый звездолет со всем экипажем! Следующий рейс — наш, на ту же самую планету, с тем же самым заданием. Эти два факта неизбежно взаимосвязаны. Теперь давайте размышлять логически, если еще не забыли, как это делается. Кому-то… надеюсь, не благословенному Брахме, — бортмех развел руками и издевательски посмотрел на Фастера. — Но кому-то из чинов более низших, к примеру, из людей, нужно подорвать авторитет похоронных компаний. Вопрос: для чего? Ответ: для того, чтобы их вообще отменили. Теперь еще один вопрос: есть ли на Земле силы заинтересованные в этом?

– Движение «Севастия», — охотно ответил Фастер, не обращая внимание на изощренное оскорбление.

– Вот именно!.. Я не вникал в их глубокомысленные религиозные догмы, но знаю, что по их мнению, хоронить людей на других планетах есть страшное богохульство. И они пойдут на все, чтобы не допустить человечество до окончательного грехопадения, за которым и конец света не за горами.

– Иными словами, — Кьюнг продолжал развивать ту же мысль, — «Севастия» каким-то образом заслала своего диверсанта на «Асторию», который как-то умудрился покончить со всем экипажем и с самим звездолетом. А теперь это ожидает и нас… Тогда вывод: после Оди должны быть следующие жертвы?

Кажется, сверкнул проблеск чего-то внятного, хоть мало-мальски убедительной версии.

– Если хочешь, можешь ей становиться! Я лично не собираюсь!

Айрант словно выстрелил из себя эти слова, устало погрузился в кресло и поглядел в бездонные зеркала. Их отражения тоже спорили между собой, друг другу что-то доказывая, с жестикуляцией рук и немыми криками. Труп Оди, сотни раз отраженный в стеклянных псевдомирах, и там наводит повсеместную тоску да паническое непонимание происходящего. Впрочем, все это домыслы… За зеркалами находилась банальная пустота. И эта пустота молчала, предоставляя возможность людям самим разбираться со своими проблемами. Вообще-то, гипотеза выглядела уж слишком воздушной, и каждый это понимал. Но так как ничего другого пока не придумали, пришлось за нее и ухватиться.

Кьюнг обвел всю компанию недоверчивым взглядом — столь пронзительным, что буквально спалил бы им каждого, если б человеческие эмоции имели температуру.

– Значит, убийца — один из нас! — он стукнул по столу, чтобы проследить за реакцией остальных.

Впрочем, реакции никакой. Айрант сидел отвернувшись, и вообще, плевать хотел на его слова. Линд был вечно бледен и вечно спокоен. Фастер закрыл лицо руками и не поймешь о чем думал. Фабиан неподвижно стоял на месте как титановый идол: без чувств, без страстей, без всех этих проблем и наверняка без своих личных выводов. Капитан, вдруг вспомнив, что на него тоже падают подозрения, произнес:

– Надеюсь, ваша фантазия не заходит так далеко, чтобы подумать, будто я, сорок лет отдавший Большому Космосу, получающий немалые деньги, способен на такое… быть агентом религиозных фанатиков!

И опять: реакции никакой абсолютно. Шумом, криком и взаимными препирательствами делу, разумеется, не поможешь. Надо было кому-то осмелиться сделать шаг к всеобщему примирению, и потом уже сообща искать выход из тупика. Увы, посеянные семена раздора уже давали свои ростки. Айрант все более и более неприветливо косился в сторону молчаливого служителя Брахмы.

– Конечно, — буркнул он нехотя, но решительно, — в первую очередь подозрения ведут к Фастеру. Он у нас обладатель святых идей, требующих самопожертвования… Человек Божий, слышь о ком идет речь? Ась?

Кьюнг вяло пробовал заступиться:

– Но если бы Фастер действительно был из движения «Севастия», они бы не стали посылать его к нам с четками в руках! Иначе, у нас сразу возникают подозрения!

– Откуда ты знаешь… Может, мы столкнулись с мыслью более утонченной, и они как раз рассчитывают на твою логику.

Узел проблемы закручивался все туже. Как и во всяких словесных прениях, на любой аргумент находились десятки контраргументов. Мысли уже начинали уставать, языки — тоже. Мало… слишком мало имелось в наличии вещественных доказательств, чтобы на их основе можно было выстроить что-то определенное. Лампочка, будь она сожжена и проклята, фотография на памятнике, труп Оди: вот и весь перечень. Ну, еще обильный сброд фантазий в головах.

– Кстати, — вставил свое слово Линд, — а где мы приобрели Фабиана?

Все взоры устремились в сторону служебного робота. Тот продолжал стоять, не выдавая своим белковым коллегам ни звука, ни движения, так как вопрос был обращен не к нему лично.

– У фирмы «Byte», — сообщил Кьюнг.

– Ладно… — врач на секунду замялся. — Уж бредить, так бредить по-настоящему: не могли ли организаторы этого движения вставить в его компьютерную башку тайную программу на убийство?

В течение последующих тридцати секунд не раздалось ни единой реплики. Тупой, малоразговорчивый и послушный во всем Фабиан вмиг превратился в зловещую загадку. Даже его привычный облик (облик начищенного до блеска лакея) в это мгновение показался каким-то устрашающим. Робот-убийца: это очень-очень старый трюк, а поэтому для преступного мира — надежный и проверенный.

– Слушайте, а идея стоит, чтобы ее рассмотреть, — согласился Айрант.

Но воспаленная фантазия Линда пошла еще дальше:

– Может, в нем вообще заложена бомба?.. Ах, черти, если на то пошло, ее можно заложить в любом закоулке этого космического корыта.

Для полноты картины не хватало еще версии, что огромнейших размеров аннигиляционная взрывчатка сокрыта где-нибудь в песках планеты, и как только не нее случайно кто-нибудь наступит, минимум полгалактики разлетится к …… матери. Но эту версию никто так и не выдвинул. Напротив, капитан мигом развеял явно неоправданные опасения:

– Успокойтесь, «Астория» исчезла по какой угодно причине, только не от того, что она взорвалась. А что касается программы на убийство… Фастер, ты в силах это выяснить?

– Пара пустяков, — служитель Брахмы наконец поднялся, отбросил в сторону свои четки и вытащил из кармана отвертку. — Фабиан, иди сюда.

– Иди сюда, титановая скотина! — рявкнул Айрант и для вдохновения притопнул ногой.

– Слушаюсь, господа, — робот покорно приблизился.

Фастер отключил питание и вскрыл ему череп. Как хирург профессионально орудует своим скальпелем, так и он манипулировал отверткой. Не менее мастерски, со знанием дела, безошибочно зная где и какой электронный нерв следует надавить, чтобы вызвать определенный рефлекс. Только вместо крови ему на пальцы брызнули капельки машинного масла. Робот лишь один раз дернулся и замер… Некое подобие наркоза. Фотодатчики погасли, искусственная мимика словно заржавела, левая рука, слегка опережая правую, также застыла в воздухе. Фабиан сейчас напоминал железного дровосека из далекой детской сказки. Того самого дровосека, который уже многие годы ждет маленькую девочку с волшебной масленкой.

Впрочем, Фастеру сейчас было не до романтики. Он осторожно достал изнутри комплекс блоков ОВП — оперативно-вычислительной памяти, кстати, такой же серый как мозг.

– Я пойду в свою лабораторию и проведу тщательное тестирование. Буду через полтора часа.

Он удалился, а робот так и остался стоять с потухшим взором, с мертвой механикой, у которой только что украли душу, и с заледенелыми руками, словно обхватившими Вечность… Зрелище немного комичное, напоминающее сломанную игрушку, которой долго-долго играли, но потом она порядком надоела.

Да… если все происходящее игра, то, пожалуй, самая невеселая на свете. В центральном отсеке вновь пришла к власти тишина, подавив ненавистные ей звуковые раздражения. Тишина эта имела и свой характер, и свой цвет, и даже свой запах. Действовала на нервы своей тяжестью и угнетала полнейшей неопределенностью. Она повелевала всем молчать, в ней тяжело было расслышать даже собственные мысли. Ко всему еще труп Оди и сотни его отражений безмолвными галлюцинациями раздражали взор и тем только усугубляли атмосферу всеобщей подавленности.

– Я когда-нибудь разобью все эти зеркала! — крикнул Айрант.

А в каютах и по переходным салонам горел утренний свет, имитируя фальшивый восход солнца… Кстати, солнце! Кто-нибудь хоть помнил, как оно выглядит? Хотелось бы надеяться…

«Гермес», безмолвный свидетель всех происходящих событий, внутри — необъятный как целая вселенная, снаружи — ничтожный как игрушка, мертво стоял, вонзив свои двенадцать опор в рыхлую поверхность. Двенадцать якорей, погруженных в океан бездонных песков. Рождающий свет подобно ангелу, и облаченный одеянием мрака, словно демон. Все антагонизмы уживались под его покровом, как противоположные стороны одного и того же бытия. Свет и тьма были братьями-близнецами, правда и ложь — лишь двумя сторонами единой медали, а трусость и отвага, оказывается, — два разных способа проявления человеческого эгоизма. Вот такая экзегетика…

* * *

Фастер появился на полчаса позже обещанного, он сунул мозг робота на прежнее место, вытер с его титановой физиономии струйки машинного масла, затем вытер пот с собственного лица, и лишь потом произнес:

– Все в порядке. Вообще, какая-то глупость… Я не верю, что кто-то из нас способен на такое.

– Тогда, может, скажешь: кто его убил?! — негодующе спросил Айрант, его маленькие глазенки опять зло засверкали на непомерно широком лице, придавая ему выражение разъяренного леопарда. — Ах, да! Совсем забыл! Черномазая Леди с красными вращающимися глазами и кинжалом в руке!

– Если вам интересно мое мнение, я его выскажу, пропуская мимо ушей все ваши издевательства: да, это ОНИ забрали Оди к себе.

– Таинственные «ОНИ» — надо полагать, души умерших?

Молчание со стороны Фастера было расценено как согласие. И наступил наконец долгожданный момент, когда все утомились от взаимных подозрений и препирательств. Дело, образно выражаясь, было сдано в архив за недостаточностью улик. Всем хотелось верить, что этот вздор вскоре забудется и оставит в памяти лишь призрачный шлейф угасших переживаний. Станет казаться просто сном, навеянным мрачными красками планеты. Могила для Оди была вырыта вручную неподалеку от места, где он работал. По обычаю астронавтов, его похоронили в скафандре, обернув белой простыней. Это были единственные похороны в цепи грубого механического конвейера, которые прошли с подобающими церемониями и соответствующим настроем души. Не было громких речей, не было сентиментальных слез, но всюду присутствовало чувство неподдельной скорби. Все пятеро долго стояли рядом, смотря в глубину мрачной ямы. Впервые в жизни эта глубина казалась бесконечной. Их мертвый коллега теперь был обречен на вечное падение в эту неосознанную Бесконечность… Да, она жадно поглотила одного из них. Надпись на памятнике гласила: «Одиссей Вункас, астрофизик, член экипажа «Гермес», трагически погиб на этой планете при загадочных обстоятельствах.». Коротко и ясно. Многоцветные помпезные слова с пышными фразами были тут совершенно излишни.

Не говоря ни слова, Кьюнг нагнулся и бросил первую горсть песка…

* * *

На следующие сутки работы были возобновлены. Контейнеры, набитые телами умерших, медленно, нехотя, сонливо, но все же вновь поползли к местам захоронений, пробивая себе дорогу сквозь черные пласты темноты. Иногда возникало несколько романтическое ощущение, что все они находятся на дне черного океана, а где-то там, наверху, бушуют его волны, пропуская лишь слабые проблески света, кажущиеся звездами. Этот едкий сумрак проникал в мозг и вызывал самые дикие ассоциации. Порой Флинтронна и впрямь казалась тем загробным миром, о котором веками бредят многие религии. Здесь властвуют свои законы и порядки. На ее поверхности в принципе невозможно находиться живым. И странное чувство, что все они давно покойники, испытывали многие похоронные компании. Нескончаемые лица замерзших трупов, вездесущие облики могил если откровенно не сводили с ума, то внушали подсознательный процесс ассимиляции: через какое-то время ты уже чувствуешь себя заодно с компанией мертвецов, а потом и сам становишься ходячим призраком.

Согласно инструкции ПК (стр. 114), в случае, если один из членов экипажа становится нетрудоспособным (негласно подразумевается и смерть), то его напарник должен объединиться с какой-нибудь другой парой и продолжать работу втроем. Кьюнг, наверное, не читал инструкцию или она показалась ему неинтересной и, не смотря на уговоры коллег, продолжал оставаться в гордом одиночестве. Что он хотел этим доказать и кому: не знал и сам. Скорее, просто нетерпелось поскорее закончить работу. Что ж, желание вполне понятное и оправданное.

Основным неудобством работы без напарника было то, что трупы приходилось таскать одному, хватая их за ноги и волоча по песку: выглядело цинично и немного по-зверски. В образованные ямы покойники уже не укладывались, а просто сваливались, как некий отработанный материал. Короче — узаконенное кощунство, так как у него все-таки имелись весомые причины. Нельзя сказать, что он совершенно не испытывал страха в неравном поединке с черной магией темноты, но он умел контролировать свой страх, не позволял ему властвовать над собою. И вообще, как подобает капитану, слыл здесь человеком твердой воли и большой выносливости. А эти качества на Флинтронне ценились больше золота и серебра.

Все же через какое-то время Кьюнг почувствовал излишнюю усталость и позволил себе немного отдохнуть, равнодушно уставившись в непроницаемый мрак. Мысли отсутствовали, чувства — тоже. Пустота внешняя почти отождествлялась с пустотой внутренней. И когда вдали возникло какое-то движение, он даже не шелохнулся, уверенный, что ему на все наплевать. Но как только контуры приближающейся невнятной фигуры стали более отчетливы, капитан настороженно поднялся. В этот момент он немного пожалел, что не взял с собой оружия. В общем-то, для здравомыслящих людей оно здесь было ни к чему. Он направил вперед луч фонаря, прощупывая им пространство, и уже мог ясно различить кого-то в скафандре, движущегося навстречу, затем включил связь:

– Ты кто, странник?

Из динамиков раздался тугой хриплый голос:

– Чер-р-рная-причер-р-рная Леди с кинжалом в руке! — а потом громкий смех Айранта: — Да это я, не бойся!

– Чего приперся?

– Надо поговорить с глазу на глаз.

– Я тебя слушаю.

Айрант присел рядом на борт планетохода и несколько секунд молчал, слушая тишину. Затем издал какой-то неясный звук, родственный вздоху, и громко произнес:

– Вот тебе мои подозрения: это — Линд.

– С чего ты взял?

– Явных доказательств у меня нет, но многие мелочи, которые я замечал за ним за время полета, свидетельствуют в пользу этой версии. Во-первых: его туманное прошлое. Я хорошо осведомлен о твоей жизни, мне охотно рассказывал о своих религиозных похождениях Фастер, но как только я пытался заговорить с Линдом на эту тему, как он ловко увертывался, и я чувствовал по его глазам: он что-то скрывает… Более того, я прочитал его досье…

– Какого черта ты рылся в моих бумагах?!

– Заткнись и слушай! Там написано, что он закончил физико-математический факультет, помимо медицинского колледжа. Уж с кем, с чем, а с математикой у меня роман с самой юности, девки мне и то так голову не морочили, как эти закорючки и формулы. Как-то я задал ему несколько вопросов по дифференциальным исчислениям и понял, что он в этой области пень без листиков. Значит — в досье липа! Поехали дальше: в наших спорах с Фастером, которые жарко горели в первые дни знакомства, он ни разу не выступил явно против религии, следовательно предположение: не является ли он сам тайным членом какой-то секты? Еще слушай: как-то я зашел к нему в каюту порассуждать о первичности бытия и сознания, а он, сволочь, едва меня заметив, резко захлопнул чемодан и задвинул его под кровать. Я вежливо спросил его: в чем секреты? Он так же вежливо послал меня по тому самому адресу. Потом заметь: кто вызвал тебя на связь, чтобы оставить Оди одного? Как будто знал, что именно в этот момент с ним должно что-то случиться… Ты хоть задумывался над этим?

Капитан многозначительно вздохнул. Факты были по сути своей мелочные, но в совокупности что-то из себя представляли. При полнейшей прострации ума уже не знаешь что и думать и хватаешься даже за версии сотканные из воздуха.

– Действительно, стоит поразмыслить. Следи за ним на всякий случай.

– Все. Я пошел. А ты тут мозги свои поболтай в черепе, может че умное надумаешь.

Рослая фигура Айранта медленно растворилась в темноте, как явление святого угодника, невесть откуда пришедшего и невесть куда исчезнувшего. А весь его монолог, если оттуда выкинуть не упомянутые в тексте матершинные слова, слишком смахивал на ангельское откровение. При этом надо учесть, что все, происходящее на Флинтронне, казалось затянувшимся наваждением заболевшего рассудка.

Линд, Линд, Линд… Его образ всплыл в памяти капитана: бледное, как у статуи, лицо, но тем не менее мягкое и добродушное. Совершенно спокойный характер, который редко поддавался веянию страстей. Густые черные брови, из под которых смотрел умный, проникновенный взор. А там, в зазеркальной глубине этого взора плавал мутный мир без единого оттенка фальши. Казалось, никто не был так предан своему делу, как он. И увидеть в нем затаившегося злодея ну никак не получалось.

Кьюнг нехотя поднялся, подошел к одному из трупов и что-то долго всматривался в его лицо…

* * *

Несколько последующих суток прошли без каких-либо эксцессов. Убийца, если таковой на самом деле существовал, похоже, затаился. Произошло также и некое переосмысление минувшей трагедии. Все успокоились, и на трезвую голову стали приходить более трезвые мысли. Было ли это вообще убийством? Кто и когда прикрепил эту злополучную фотографию к памятнику? Абсолютно исключать в этом деле мелкие пакости прежних похоронных компаний было нельзя. Но вот вопрос: как им было знать, в какой именно момент Оди останется один, чтобы зажглась эта чертова лампочка? Да и к чему такой сложный, запутанный способ его устранения? Из накопившихся вопросов уже можно составлять целый кроссворд. Позже появилась еще одна версия, куда более реалистичная, утверждающая, что кто-то решил просто пошутить над Оди, ни в коем случае не желая ему смерти, а теперь боится сознаться. Кьюнг несколько раз стучал по столу и орал, что если это так, пусть проказник сознается: он будет помилован. Но все молчали, подозрительно косясь друг на друга. Молчали мужественно, стойко и, как показалось капитану, совершенно искренне.

Короче, все вернулось на круги своя — в пустоту непонимания и в темноту полнейшей бессмысленности.

* * *

Как-то раз ночью Фастер проснулся от резкого стука в дверь каюты. Странно… ведь есть же звонок. Еще не отойдя ото сна, находясь между бредовой реальностью и еще более бредовым царством ночных иллюзий, он нехотя поднялся, мотнул головой и зажег свет. Затем протер мутную слизь в глазах и прислушался… Может, показалось? Но стук повторился и обрел вполне недвусмысленное звучание.

– Кто там?

– Я… — короткое, немногословное «я», но в тембре голоса чувствовалось что-то знакомое.

– Линд?

– Да. Открой.

Фастер потянулся к кнопке, но его указательный палец как-то сам собой замер в воздухе. В душе закопошились маленькие боязливые демоны, которые жили в ее затаенных уголках и всегда начинали обеспокоено ворочаться, как только чувствовали неладное. Вместо того, чтобы нажать на кнопку, он ее лишь задумчиво коснулся.

– А… в чем проблема?

Позади тикали древние механические часы, их шепчущий маятник успокаивал нервы, а с той стороны минуты полторы не было никакого ответа. Наконец раздался тот же голос:

– Ты что, опять уснул?

Дракон сверкнул глазами, и дверь каюты плавно отошла в сторону. Появился врач в необычной спальной пижаме, в которой его еще никто не видел. Он жмурился от непривычного света и, кажется, что-то разглядывал. Выражение лица — несколько странное и чем-то встревоженное.

– Линд, чего тебе не спится? Заболел, что ли?

– Ты мне нужен на десять минут, тут творится что-то непонятное.

– Сейчас оденусь…

Фастер наспех натянул свой спортивный костюм, прыгнул в тапочки. В голове стоял беспроглядный туман. Он только что окунулся из одного мира в другой, а тут еще какие-то внезапные загадки и явившиеся среди ночи странности. Мысли шевелились еле-еле, пытаясь хоть что-то уразуметь.

Оба направились вниз по запутанному лабиринту переходных салонов. Огни звездолета еле тлели, меланхолично имитируя зенит ночи. В блуждании по этим искусственным сумеркам Фастера вдруг обожгла банальная мысль, что их родная Земля сейчас крутится где-то волчком за миллиарды миллионов миль от этих смердящих коридоров. И на душе стало вовсе как-то погано… Спина впереди идущего Линда все время удалялась, и его приходилось спешно догонять.

– Скажи ты наконец: куда ты меня ведешь?

– Сейчас… сейчас все узнаешь.

Голос врача звучал несколько неестественно и поэтому настораживал. Фастер уже начал готовиться к любому варианту событий. Четки в его правой руке вновь ожили и поползли между пальцами. Ну вот и самый нижний ярус. Дальше некуда… Линд приблизился к бортовой обшивке и приложил к ней ухо.

– Слушай!

Фастер сделал то же самое, и какое-то время они пристально смотрели друг другу в глаза, каждый стараясь прочитать в противоположном взгляде потаенные помыслы.

Ветер…

Честное слово — ветер! Его забытые звуки проникали в сознание так явственно и даже навязчиво, что спутать это с другим явлением… Слух четко улавливал болезненные завывания стихии, пронизанные хрипом и свистом, будто вся природа простудилась. Точь-в-точь как на Земле во время непогоды.

– Слышишь?

– Да. И довольно хорошо.

– Но на этой планете ветров не бывало, пожалуй, от самого сотворения мира! Температура атмосферы стационарна по всей поверхности. — Реплика Линда прозвучала внушительно, как отрывок из проповеди. — Такого просто не может быть!

Непрерывный завывающий гул был хоть и негромким, но главное — он БЫЛ. Сомнений не оставалось. Рождаясь где-то за бортом звездолета из глубины вечной темноты он напоминал ноктюрн вмиг пробудившегося мертвого царства. В нем прослушивался то слабый свист, то набегающий волнами шум или тихий шелест… как шелест листвы на деревьях. Временами все стихало. И именно в момент полного затишья становилось особенно жутко, потому как робкая надежда «всего лишь показалось», вновь и вновь рушилась. Природа (если для Флинтронны вообще применимо это слово) брала свои аккорды как ей заблагорассудится, чуждые человеческому слуху, они тем не менее имели свою внутреннюю гармонию.

– Может, все-таки Галлюции? Те самые, которыми нас стращали еще на Земле? — предположил Линд. — Позовем кого-нибудь еще?

– Ничего не надо, я сейчас оденусь и выйду наружу.

– Один?!

– Да.

Минут через пять Фастер вернулся уже облаченный в робу: сероватого цвета скафандр без ярких тонов действительно никак не напоминал праздничную одежду. И приклеенное к нему прозвище вполне соответствовало его внешнему виду. Он сделал знак рукой — мол, все в порядке, и направился к переходной камере. Преодолев систему шлюзовых соединений, Фастер нажал кнопку, что располагалась у внешней двери, и та медленно отползла в сторону, издав при этом сонливое недовольство происходящим.

Вот она, эта черная завеса… Делала невидимым целый мир, стояла монолитной преградой между ним и всем, что находилось снаружи. Он долго вглядывался во все уголки магической тьмы и… абсолютно ничего не находил. Тьма и впрямь обладала манией: погубила всякое проявление жизни и околдовала планету злыми чарами. Над головой мерещилась уже знакомая россыпь звезд, но даже они, казалось, находились в плену у этого сумасшедшего сумрака, захватившего власть над вселенной.

Какое-то время Фастер находился на самом краю черной бездны, пытаясь (вот глупый!) осветить ее ручным фонарем, но свет, едва достигая песчаной поверхности, тут же растворялся в небытие. Кнопка ощутила повторное прикосновение. Он уже был в полной безопасности, так как бездна захлопнулась, не в силах поглотить свою очередную жертву.

– Иди спи спокойно, там ничего нет, — обратился он к Линду, на ходу снимая скафандр.

– А где же ветер? Где романтика?

– Скорее всего, у нас в голове.

– Значит, все-таки Галлюцинации? — Линд вздохнул с явным облегчением и даже слегка улыбнулся, как будто факт психического расстройства был более отрадным, чем весть о пробудившейся вдруг стихии.

– Пойдем-ка выспимся, завтра опять двенадцать часов адской работы.

Когда наступило «утро», и внутрибортовой свет принялся неумело подражать краскам зари, Фастер столкнулся с еще одной проблемой, настолько незначительной, что на нее не стоило бы обращать внимание: исчезли его тапочки. Он обшарил все под кроватью, перевернул чемодан, обыскал каждый уголок своей каюты, смеху ради даже прошелся по книжным полкам — ничего. Фокус получился удачным. Потом плюнул на них, одел рабочие ботинки и отправился в таверну, нос к носу столкнувшись с бортмехаником.

– Послушай, Айрант, ты случайно не брал мои тапочки?

– Совсем уже рехнулся!

На этом беседа была завершена.

Уже допивая традиционный утренний чай и вслушиваясь в глубокомысленный шум виртуального моря, Фастер, как бы между делом, поведал о феномене исчезновения: ляпнул просто так, без задней мысли, лишь бы заполнить затянувшееся молчание. Кьюнг изумленно вскинул брови, отстраняя от себя недопитую чашку:

– Как? У тебя тоже?

– Что значит «тоже»?

Два недоумевающих взгляда воткнулись друг в друга, породив немой поединок мыслей. Опять повеяло тревогой.

– Сегодня пропал мой бортовой журнал. Еще вчера, я помню отчетливо, положил его на стол в отсеке контроля, даже делал там какие-то записи, а утром хотел отнести его к себе в каюту. Но тот растворился в воздухе как в кислоте. Вздор, думаю, просто что-то с памятью. Но журнала я не нашел до сих пор: вот вам и тема для научного диспута.

– Постой, постой… — Линд поднял свою руку с растопыренными пальцами, точно хотел схватить плавающую по воздуху мысль. — Вы к чему затеяли этот разговор? Мало вам реальных проблем, вы еще собрались всерьез обсуждать приключения чьих-то тапочек? Братья по разуму, давайте вытряхнем весь сброд из головы, допьем чай и займемся работой. Иначе чокнуться можно, честное слово.

Увы, поздно. Больная тема вновь была задета, и слова врача отзвенели пустым звуком. Все уже мысленно переносились в свои каюты, пытаясь сообразить: все ли там на месте? У каждого на уме крутилась-вертелась одна и та же версия, которую никто не высказывал вслух: опять этот таинственный субъект, условно называемый «убийцей». До ужаса не хотелось о нем вспоминать, тем более — делать его персонажем размышлений, что заставляло бы еще больше верить в его реальность. Был ли он одним из членов экипажа или каким-то загадочным образом проник на «Гермес»? — неизвестно. Существовал ли он вообще? — такая же загадка.

– Ну, к чему… К чему ему брать мои тапочки? — искренне недоумевал Фастер.

– То же можно сказать и о журнале: там не было никакой секретной информации. Любой из вас мог всегда его взять и почитать, если приспичит.

Абсурдные факты как занозы сидели в сознании, и привычная человеческая логика была не тем инструментом, которым их можно удалить. Да впрочем, действительно, черт с ними, с этими тапочками…

– Кажется, я догадываюсь… — вдруг произнес Айрант, интригующе прищуривая один глаз. Он сделал последний глоток, поставил чашку на стол, неспеша вытер салфеткой руки, сознательно затягивая напряженную паузу, затем продолжил: — Наш таинственный мистер Икс внезапно захотел в туалет… Ну, а дальше логика проста: чтобы не простудиться, он надел фастеровские тапочки, а чтобы подтереть свое неназываемое место, решил вырвать несколько страниц из журнала. Заодно и почитать в сортире. Ведь неплохая версия, согласитесь. Все сходится, и преступление почти раскрыто.

– Рождался ли в нашей вселенной еще один такой же придурок как ты? — устало произнес капитан, но на его реплику бортмех лишь широко зевнул.

– Тут явно поселился нечистый дух, — для полноты картины вставил Фастер. Все подумали, что он тоже шутит, но тот был серьезен как покойник.

Работы продолжались: вяло, нехотя, крайне заторможено. Каждый шаг давался с трудом, каждая смена расценивалась как подвиг. Бесчисленное общество мертвецов сильно походило на некий театр абсурда, белую горячку… Пассажиры томительно-медленно расселялись по своим «квартирам». От их бледных восковых физиономий уже тошнило. Если циник Айрант звал их «консервами», то Линд придумал им свое название: «послелюди» — такое же мерзкое, как и все здесь происходящее. Тем не менее, с каждыми сутками количество свежеобразованных могил увеличивалось на двести пятьдесят — триста. Кладбище росло и, вполне вероятно, что уже в обозреваемом будущем огромная часть поверхности планеты покроется сплошным частоколом памятников. Целая армия мертвых тел. Целая цивилизация костей и тления…

Кьюнг, как и раньше, предпочитал трудиться в одиночестве, по объему работ почти не уступая своим коллегам. Лишь изредка, когда становилось совсем тошно, он включал дальнюю связь, чтобы хоть услышать живой человеческий голос. Делалось легче. Физическая усталость также давала знать о себе и в совокупности с душевным угнетением порой повергала в состояние полной, абсолютной подавленности, где свет звезд уже не казался светом, а сомнения в реальности всего вокруг перерождались в сомнения собственного существования. Усталое, ноющее тело внутри, похоже, было наполнено той же смердящей темнотой, что и весь мир вокруг.

Линд, заразившись молчаливостью от Фастера, последнее время и сам больше пребывал в безмолвии. Слова звучали все реже, реплики становились все короче. Многословие превратилось в тяжкий труд. Механизм похорон был отработан до такой степени, что этих слов и не требовалось. Всякая речь, как бессмысленная работа языка, приводила только к еще большему утомлению. Однажды один в меру свихнувшийся философ выдвинул идею беззвучного апокалипсиса. По его мнению, когда-то должно наступить время, в которое людям, наговорившимся вдоволь, уже нечего будет сказать друг другу, и они умрут от тоски… Ведь как в воду глядел.

Впрочем, мнение это совершенно опровергалось на том месте, где работали Айрант и Фабиан. Оживленный, жизнерадостный разговор не смолкал там ни на минуту:

– Эй, идиот, ты чего там возишься?!

– Не понимаю, сэр…

– Не понимаешь значения слова «идиот»? Плоховато у тебя с семантикой. Объясняю: это синоним к слову «Фабиан». Иди сюда, неповоротливая титановая скотина!

– Слушаюсь сэр.

Они уложили еще один труп в его законное место, и планетоход с недовольным ворчанием принялся засыпать яму коричневой массой мертвого грунта. Сначала усопшему завалило голову, потом — туловище и верхнюю часть ног, а после скрылись и ступни: весь он оказался под слоем искрящегося льдом песка, словно бездонное песчаное болото само засосало тело в свое нутро.

– Неужели этому когда-то будет конец?! — Айрант небрежно подровнял могилку лопатой и со злостью воткнул ее рядом, демонстративно показывая, как ему все здесь осточертело. — Пойдем за следующим клиентом, — он оглянулся, но робота рядом не оказалось. — Груда ржавого металлолома! Ты меня когда-нибудь выведешь! Куда делся?

Робот стоял вдали, будто что-то разглядывая. Его силуэт из строгих геометрических линий с одной стороны был озарен светом прожекторов, с другой — сливался с темнотой, как бы врастая в ее черный монолит. От этого возникало зловещее впечатление, что стояла только его видимая для взора половина. Фабиан-ревенант. Полуреальный призрак. К тому же, он никак не отреагировал на слова своего белкового напарника, продолжая находиться без движения. А тот, вне себя от злобы, сорвался с места с твердым намерением дать ему хорошего пинка по металлической заднице. Но Фабиан вдруг произнес:

– Сэр, не могу понять: что это?

– Чего ты не можешь понять, мятая алюминиевая морда?!

– Там вроде что-то промелькнуло, — робот указал своей грубой пятерней в глубину темноты, где кроме полного небытия человеческий глаз вряд ли способен был что-то различить.

Айрант мигом остыл. Их полупроводниковый слуга не способен был ни шутить, ни обманывать — значит, дело серьезное. Он долго всматривался в монотонные слои мрака, затем включил фонарь и посветил вперед. Словно под действием чистой ангельской магии из идеальной черноты ночи возникали облики могил: мертвые, холодные, неподвижные. Белый свет, проникая в загробный мир, пытался всколыхнуть остановившееся здесь время и воскресить к жизни то, что обречено на тление… Не получалось. Лишь одетые в траур тени, отбрасываемые памятниками, бегали в разные стороны как перепуганные духи, сон которых вдруг потревожили. Но больше — ни единого движения, никаких посторонних феноменов.

– Черт бы все побрал! Ведь у тебя не должно быть галлюцинаций!

– Исключено, сэр. В течение трех секунд я видел какую-то движущуюся фигуру, но не успел разобрать ее формы и размеров.

Айрант пробежал немного вперед, лучом фонаря разрезая темноту то слева, то справа, желая, может быть, раскромсать ее на части. Но желать никому ничего не запрещено. А она вновь срасталась как неистребимое тело огромного черного монстра. Будь она тысячи раз проклята! Разглядеть так ничего и не удалось.

– Слушай меня, — обратился он к Фабиану. — Я тебе приказываю: никому не говори о том, что видел. Понятно? Иначе они все с ума посходят. И без того проблем хватает.

– Понимаю, сэр.

В общем-то, эта и последующие несколько смен прошли относительно благополучно. Кто знает, может за это стоит воздать благодарение достопочтенному Брахме и фастеровским молитвам, может — просто удачному стечению обстоятельств. Правда, один факт все же озадачивал: продолжалась таинственная пропажа некоторых вещей. И интересно заметить: со звездолета не исчезло ничего ценного, а все по мелочам. У Кьюнга, помимо его бортового журнала, куда-то запропастился графин с водой, что стоял в его личной каюте. Даже если кого-то одолела жажда, то воды на «Гермесе» всегда было в изобилии. Вот вам факт, и вот вам размышление над фактом. Линд как-то вечером не досчитался зубной щетки. У него она была в единственном экземпляре, поэтому ошибиться в ее количестве он никак не мог. А вместе с тем он еще не нашел шнурок от левого ботинка, хотя правый, свернувшийся в узел, оставался на месте. Фастера вообще поразила вопиющая странность, вершина нонсенса. Однажды, заглянув в свой чемодан, он увидел, что нет одного рукава от рубашки. Такое ощущение, что кто-то его оторвал и унес с собой. На вопрос «зачем?» не находилось ни одного вразумительного ответа. Никто даже не придумал по этому поводу подходящей остроумной шутки. Словом, бессмыслица идеальная.

А вот у капитана на днях случился настоящий шок. Хотя любой другой, выслушав его историю, только б весело рассмеялся. Однажды, зайдя к себе в каюту и глянув на плюшевого медведя, он замер… Да, впрочем, нет. Ничего особенного не случилось. Просто медведь, сидящий на полке, находился в другом положении, был развернут в пол-оборота и своими пластмассовыми глазами смотрел прямо в его глаза… Совсем как в далеком детстве, когда пятилетний Кьюнг, которому родители за хорошее поведение подарили мишку, долго вглядывался в него, чувствовал ответный взгляд и разговаривал как с живым. Одно несомненно: раньше игрушка сидела совсем не так. Он ее не трогал, это для него святое. Вот, казалось бы, мелочь, но в тот момент капитан испытал такое жуткое состояние, которого ему не доводилось испытывать даже среди могил и трупов. Здесь были глубоко задеты личные ностальгические чувства.

Когда Кьюнг вышел в коридор, он спросил слоняющегося там бортмеханика:

– Послушай, Айрант, глупость сейчас скажу: ты случайно не трогал моего медведя?

От неожиданности вопроса бортмех аж начал заикаться:

– К-какого еще медведя?

– Друга детства. Я тебе его как-то показывал.

– А-а… того толстозадого плюшевого педика с оторванным ухом? Нет, я точно не трогал.

Айрант поплелся дальше с явным облегчением. Он-то было подумал, что в придачу к другим радостям, по кладбищу уже стали бродить белые полярные медведи. Вот это был бы поворот сюжета…

Поначалу все эти странности сильно озадачивали, потом стали даже немного развлекать. Айрант несколько раз предлагал обшарить весь звездолет в поисках таинственного проказника, но Кьюнг клялся, чуть ли не божился, что кроме них здесь никого быть не может, а эти фокусы со шнурками, тапочками, зубными щетками он списывал на неизученные аномальные явления: полтергейсты, хренагейстры, которым на Земле уже давно никто не удивляется. Фастер был единственным, которому объяснения не требовалось: все это проделки злых духов, непонятно только — на что именно обозленных. И, успокоившись данной мыслью, он даже не терзал себя лишними вопросами.

Но кто мог объяснить: была ли какая-то связь между могильными червями, тем загадочным свечением на кладбище, смертью Оди и бессмысленным исчезновением вещей? Театр был один, а пьесы, вроде, разные. Хоть мало-мальски скомпоновать все эти явления в единое целое не получалось ни у кого.

* * *

Однажды в центральный отсек с крайне озабоченной физиономией ввалился Айрант, в руке он держал…

– Мой журнал! — воскликнул Кьюнг. — Где ты его нашел?

Бортмех долго не отвечал, восстанавливая дыхание, — видимо, чтобы поделиться очередной новостью, ему пришлось усердно пробежаться. Так как отрадных новостей вообразить себе здесь никто не мог, все ожидали от него каких-нибудь удручающих известий. Наконец он успокоился и испытывающее посмотрел каждому в глаза, да так пронзительно, словно хотел своим взглядом вывернуть наизнанку душу. Потом произнес:

– Если этим шутит кто-то из нас, клянусь — убью собственными руками!

Заявление серьезное, но не дающее пока никакой ясности.

– Да объясни ты, в чем дело! Откуда у тебя мой бортовой журнал?!

– ОТТУДА… — Айрант вытер накопившийся на складках лица пот, по своему обыкновению выдержал мучительную для остальных паузу и продолжил: — Все происходящее становится уже совсем не смешно. Я нашел его на одной из могил. Более того: он лежал раскрытым и загнутым на одной странице. Такое ощущение… или кто-то хотел, чтобы у нас возникло это ощущение — будто на могиле его кто-то читал. Гуманоиды с иных планет, больше ж некому. Следов, вроде, никаких…

Слов не находилось. А молчание было томительнее даже самых глупых версий. Нужно было хотя бы для собственного спокойствия выдумать какое-то разумное объяснение. Но разум на этой планете, подобно свету, давно уже померк. Линд с некоторой надеждой глянул в сторону капитана: как-никак он здесь почитался за главного.

– Кьюнг, из всех нас ты единственный, кто однажды уже прошел через этот бред…

– В прошлой моей экспедиции ничего подобного не наблюдалось! Помимо физической и моральной усталости мы не испытывали никаких проблем, сделали свою работу и благополучно вернулись на Землю… Правда, был у нас тоже один сновидец Эракен Блайт: все какие-нибудь кошмары ему привидятся. Но никто из нас, ни он сам всерьез к этим снам не относился. — Голос капитана с каждой фразой становился все тише и неразборчивей, будто тонул в трясине всеобщего недоумения.

Айрант некоторое время потеребил страницы бортового журнала, чудом исчезнувшего и чудом обретенного, как святая реликвия. Внимательно в них всматривался: кто знает, не отставил ли таинственный читатель каких-нибудь записей из собственных наблюдений? Увы, нет. Изложенные мысли и почерк принадлежали только Кьюнгу. Потом бортмех принялся нервно ходить по отсеку, заставив нервничать все свои бесчисленные отражения. Честное слово, в такие минуты эти проклятые зеркала хотелось раздолбать кувалдой.

– Ну даже… даже… ДАЖЕ если предположить, что все это проделки инопланетного разума… другого внятного объяснения я не пока вижу, то зачем… зачем… ЗАЧЕМ им отрывать один рукав от рубашки и на могиле в абсолютной тьме читать журнал, не зная ни одной английской буквы? И вообще, какого хрена им соваться в эту дыру, где сплошь метановая атмосфера?

Кьюнг вяло махнул рукой.

– Все мы знаем, что сверхцивилизация лустангеров давно погибла. Больше разумной жизни в галактике пока не обнаружено, и конечно, это не значит, что мы должны полностью отрицать ее существование. Но давайте размышлять здраво: по фантастическим романам я знаю, что цивилизации обычно вступают друг с другом в контакт или хотя бы воюют для веселья. Айрант сто тысяч раз прав: зачем ИМ убивать несчастного Оди да еще воровать у Фастера тапочки?! Абсурд! Я готов лучше поверить в души умерших…

Бортмех прекратил свое броуновское движение по отсеку, остановился и с задумчивым видом сложил руки за голову:

– Да… в свое время лустангеры вступили с нами в контакт… Этот кошмарный сон длиною вы полторы тысячи лет еще многие поколения будут помнить. Знаете что, в следующий раз я лучше устроюсь на Земле рядовым ассенизатором или помощником ассенизатора-практиканта, чем сунусь в эту дьявольскую дыру!

И к этим мудрым словам уже никто ничего не смог добавить.

* * *

Примерно через двое суток, в то время, когда все забылись целебным сном, Линд осторожно вышел из своей каюты и как-то настороженно оглянулся по сторонам: нет ли любопытных глаз. Затем тихо, на цыпочках двинулся куда-то по переходным салонам. Волей случая именно в тот момент Айрант возвращался с туалета и стал свидетелем странного поведения врача, более чем странного… Вмиг всплыли в памяти все прежние подозрения, и тотчас нехорошие догадки, одна хуже другой, стали крутиться в голове.

Линд явно опасался, что за ним могут следить, и поэтому крайне осторожно перемещался по запутанным внутренностям звездолета. Бортмех следовал за ним бесшумно, плывя возле стенки как оторвавшаяся тень. «Кажется, впереди интересная перипетия событий», — думал он и всякий раз, когда врач оглядывался, вжимался в стену, делаясь плоским и затаив дыхание… Получалось. Экзотичные джунгли, нарисованные по обеим стенам переходных салонов в ночных сумерках выглядели просто шикарно. Стереоизображение придавало им мнимую трехмерность, и постоянно тянуло искушение окунуться в них и пробежаться по забытой траве да вдохнуть в себя настоящего лесного воздуха. Увы, воздух внутри звездолета был хоть и чистым, но каким-то бесцветным и безвкусным. Скажем так: излишне стерильным.

Наконец Линд подошел к шлюзу, ведущему в грузовой отсек, и принялся тихо его открывать. «Неужели в гости к пассажирам собрался?», — Айрант еле сдерживал себя от желания угрожающе крикнуть. Нетерпение, как закипающая внутри жидкость, вот-вот готово было выплеснуться наружу, но он решил досмотреть этот спектакль до конца, уже злорадно предвкушая финал. «Так-так, дорогой наш эскулап… с первого взгляда ты мне не очень понравился. А предчувствия меня еще никогда не обманывали.».

Врач тем временем, надев на себя откуда-то взявшийся теплый свитер, скрылся во внутрище морга. Его преследователь, выждав пару минут, спешно пошел за ним. Они оба, словно соединенные незримой пружиной, не могли вплотную приблизиться друг к другу, но также и не отрывались на большое расстояние. Куда подавался один — туда влекло и второго. Незамысловатый механизм слежки. Мир вечного холода приветствовал своих гостей неприятным пощипыванием за нос и щеки. Трупы по-прежнему аккуратно лежали на стеллажах. В царстве мертвых не было никаких перемен, если их не вносили сюда живые. Айрант испытывающее прощупал взором каждый уголок и заметил, как Линд, затерявшись в середине морга, склонился над одним из покойников, пытаясь, кажется, разрезать полиэритан. Момент выглядел вполне созревшим для действий.

– Эй ты!

Врач вздрогнул и медленно обернулся. Его и без того белое лицо, уподобляясь облику пассажиров, вовсе стало мертвецки-бледным. Ага! Маска статуи наконец дрогнула. В глазах блеснул холодный огонь, взор стал растеряно блуждать по сторонам… Не ожидал! Даже не отрепетировал, как люди скрывают свое внутреннее замешательство.

– И чего ты здесь, интересно, делаешь? Вскрываешь консервы? Или просто пописить вышел и забыл где у нас туалет? Ну-ка, умеешь ли ты правдоподобно врать?

– Да так… — вроде оправившись от первоначального шока, Линд старался придать голосу предельное спокойствие. Будто у него спросили который сейчас час. Но в актеры он явно не годился: голос дрожал, губы подергивались, зрачки, наполненные страхом, выглядели немного вздутыми. — Просто провожу некоторые медицинские исследования.

– Среди ночи?! Крадясь сюда на цыпочках?! — Айрант в несколько прыжков достиг жертвенного служителя науки и обвил его шиворот своими цепкими пальцами. — С самого начала ты мне казался подозрительным субъектом! И с самого начала я не был из числа тех идиотов, которые верят в шалости мертвых душ! А теперь ответь мне прямо на один вопрос: ты убил Оди?

– Что?? — звучало явно издевательски, так как не расслышать прокричавший вопрос было невозможно.

– Повторяю внятно и доходчиво: ты убил Оди?!

Бортмех ожидал какой угодно ответ, только не в виде резкого удара в челюсть. Причем, удар не назовешь слабым. Он отлетел, стукнувшись головой о металлическую стойку. Линд мигом подбежал, чтобы нанести новый удар, но тот вовремя увернулся, и кулак противника врезал по какой-то железяке, распоров тело чуть ли не до кости. Линд взвыл от боли, а струйка свежей крови, как первая жертва поединка, обагрила его одежду. Не дав времени на размышление ни себе, ни врачу, Айрант подпрыгнул и «молнией ноги» двинул ему в область грудной клетки. Тот оказался лежащим между трупами, но это его не успокоило, а взбесило еще больше. Слов уже никто не произносил: все понятно и без них. Драка так драка. Правда, никто не знал ее настоящей причины, но это мелочи — выяснится потом. Линда было не узнать: образ спокойного невозмутимого человека с лицом похожим на статую вмиг развеялся, в него словно что-то вселилось с глубин ада, и сейчас он походил на проснувшийся вулкан — кипел злостью и бурлил негодованием. Айрант — напротив: оставался холоден и расчетлив. Он уже принял стойку уверенный, что сейчас развлечется на славу.

Но не получилось ни развлечения, ни театрального представления, ни даже веселого времяпровождения. Фабиан появился так неожиданно, что, если б не знакомый синтезированный голос, его бы, чего доброго, могли спутать с поднявшимся трупом: звук шагов почти не отличался от человеческих.

– Господа, что вы делаете? Драться — нехорошо. — С этими словами, кстати, довольно справедливыми, робот поставил свои руки клином, стараясь втиснуть их между враждующими сторонами.

– А ну, пошел к своим металлическим чертям! — рявкнул Айрант.

– Фабиан! Действительно, уйди! Это наши личные проблемы! — добавил Линд и, делая этой фразой отвлекающий маневр, внезапно врезал своему противнику по уху. Оба уже были в крови.

Робот продолжал разнимать их, повторяя одно и то же, как заведенная игрушка:

– Драться — нехорошо. Драться — нехорошо.

Удары сыпались с частотой автоматной очереди с той и с другой стороны. Но после того, как Айрант, целясь ребром ладони под челюсть соперника, попал ей по титановому панцирю и чуть не сломал себе пальцы, его терпению пришел конец. Наступил момент слепого забвения, когда люди совершают действия, а потом уже обдумывают их. Бортмех выдернул откуда-то стальную жердь и, повинуясь рефлексу тупой ярости, что есть дури ударил по титановой голове. Раскаяние, уже запоздалое и никому не нужное, пришло минуту спустя.

С тяжелым грохотом Фабиан рухнул на пол, его правая рука стала подергиваться, напоминая судороги, взор фотодатчиков медленно потух. Первые несколько секунд он пытался что-то произнести, но фразы были отрывочные и бессвязные. Финал выглядел трагично: робот замер, окаменел, в один момент превратившись в безжизненный титановый труп — такой же бледный и бесчувственный как пассажиры. Его электронно-механическая душа витала теперь неизвестно где. Честное слово, к нему даже проснулась жалость, словно к живому существу.

– Придурок! Ты сломал его! — крикнул Линд. — Что он тебе сделал?!

Айрант открыл было рот, намереваясь что-то произнести, но тут же его закрыл: получилось как у рыбы, глотающей воздух. Все слова куда-то разбежались. Но ум успел оценить практическую строну проблемы, и минуту спустя он угрюмо выдавил из себя:

– Черт… если это насовсем, то я остался без помощника, пускай и бестолкового. Вот подарок судьбы: теперь одному таскать эти консервы по могилам! — бортмех пошевелил омертвелую металлическую массу, надеясь таким образом привести ее в чувства, что было бессознательной глупостью. — Ладно, с тобой я еще разберусь, — обратился он к Линду. — А теперь давай перенесем его в какой-нибудь отсек.

– Послушай, ты… чем я здесь занимался — не твоего ума дело. А что касается смерти Оди, то запомни раз и навсегда: я к ней отношения не имею!

И оба, немного остыв от взаимного негодования, осторожно подняли Фабиана и отнесли его в один из отсеков. Остаток ночи и тот, и другой провели в невеселой компании с тревожными думами. Глаз не сомкнули. Утро подкралось тихо и незаметно, как вор, укравший блаженное забвение ночи.

* * *

Все четверо склонились над застывшим телом своего полупроводникового коллеги. На голове его зияла глубокая вмятина.

– Как это случилось? — спросил Кьюнг.

Айрант уничтожающе глянул на Линда и ответил:

– Скорее всего, неудачно упал откуда-нибудь.

– А у меня такое впечатление, что его чем-то ударили.

– Вполне возможно.

Кьюнг еще раз тщательно осмотрел вмятину, зачем-то смерил ее пальцами, прощупал и обескуражено покачал головой. Он так ни разу и не взглянул ни на врача, ни в сторону бортмеханика, то есть, не допускал и мысли, что они могут быть в числе подозреваемых. И о недавних приключениях (назовем их так: героико-романтическими) капитан ничего не узнал. По какому-то безмолвному согласию Линд и Айрант сразу пришли к выводу, что им выгодно взаимное молчание. Айранту — потому что с него могли бы сдернуть приличную сумму за испорченную машину, а Линду… впрочем, с этим дело туманное. Может, в будущем что-то прояснится.

Капитан выпрямился и помассажировал спину — ныли то ли кости, то ли мышцы, то ли то и другое вместе. Потаскай-ка двенадцать часов подряд окоченелые трупы… Так и не проронив взора ни на одного из присутствующих, он вынес свое заключение:

– Падение исключено. Нет сомнений: это удар каким-то тупым металлическим предметом. Удар сознательный и наверняка преднамеренный. — Последовала пауза. Взгляд капитана впервые встретился с глазами Айранта. Но нет: он смотрел не на него, а вроде сквозь него — в запредельную область всего загадочного и неясного. Искал ответ. — Ну что ж, версия только одна: не ТОТ ли это неизвестный, с кем связана смерть Оди? Он что, хочет покончить с каждым из нас по очереди?

– Очень может быть, — подтвердил бортмех, ранее не подозревая, что миф об убийце когда-то сыграет ему на руку. — Кстати, Фастер, человек Божий, ты еще не забыл, что помимо глашатая истины, числишься у нас гениальным электротехником. Впрочем, если можешь, воскреси его своими молитвами.

– Действительно, Фастер, на сегодня я тебя освобождаю от работ, займешься его ремонтом, — произнес капитан и непонимающе уставился на Линда. — А что у тебя с рукой?

– Ерунда, — тот попытался беспечно улыбнуться, но улыбка лишь искорежила его лицо неестественной гримасой. — Порезался об обшивку робота, пока мы его волокли.

Проблемы накладывались одна на другую, создавая многослойный пирог абсурдных явлений, начиненный внутри туманом всеобщего недоразумения, приправленный для остроты чувством страха и беспомощности. Да… пребывание на Флинтронне, конечно, не назовешь ни веселым времяпровождением, ни научно-познавательным экскурсом, но одно можно сказать наверняка: здесь НЕ соскучишься. Даже в полном составе (пять человек и один служебный робот) похоронных работ по объему хватило бы на полгода. Сейчас Оди не стало. Возможно, навек вышел из строя и Фабиан. Как следствие, замедлился темп самих работ, а желанный больше всего на свете старт с этой тысячекратно проклятой планеты откладывался на еще более поздний срок.

Кроме того имелся еще и внутренний фактор, чтобы было чем дополнить мрак внешних обстоятельств: вся жизнь протекала здесь в обстановке крайней нервозности и болезненной мнительности. Ипохондрия начинала подтачивать сердца — даже те, которые были тверды как камень. Экипаж был заражен какой-то психологической эпидемией. То мерещились гигантских размеров могильные черви, готовые в любой момент вырваться на поверхность, то Фастер вдруг заводил уже заигранную здесь пластинку о душах умерших. Всерьез его никто не слушал, но на нервы действовало. Мало того, между ними еще бродил предполагаемый агент-убийца, образ которого становился все более реальным. Обитал ли он во тьме между могил? Находился ли внутри звездолета? Или, еще хуже, являлся кем-нибудь из них? Вопросы, вопросы, вопросы… Один философ, к слову сказать, как-то изрек, что люди утолят наконец жажду знаний не когда будут на самом деле все знать, а когда перестанут придумывать для себя новые вопросы.

Впрочем, их никто и не придумывает — сами, паразиты, лезут в голову. Кстати, интеллектуальные паразиты: чем не название? Сидят внутри, высасывают из тебя все умственные и душевные силы, выводятся от удачной инъекции в виде правильной информации… Отдаленная аналогия все-таки имеется.

* * *

Эту смену каждый работал поодиночке: Кьюнг, Линд, Айрант. Разделенные толщей первозданной тьмы, находясь в обществе немногословных покойников да ревущего от собственной злобы планетохода, они заботились об одном — чтобы и в самом деле не свихнуться от ежеминутного созерцания этого ада. Становилось все меньше спокойных, уравновешенных разговоров, на смену им пришли крики, споры, раздражение, взаимная неприязнь. Каждый стал испытывать на себе подозрительные взгляды других. Замерзшие до образов масок лица уже снились по ночам. Так что в любое время суток, спишь ты или бодрствуешь, кандидаты на жилплощадь в загробном мире нестираемым наваждением всегда пребывают рядом. Все перепуталось: ночь со днем, сон с явью, где реальность, а где лишь ее призрачное подобие? — Временами не понять. Линд как-то рассказывал случай, что хоронил очень рослого пассажира — он никак не умещался в яме, так что пришлось удлинять ее вручную. Помнил все до мелочей, вот только одного так и не смог припомнить: во сне это происходило или наяву.

Особенно зловещая картина возникала, когда трупы от ударов или от смещения центра тяжести начинали менять свою позу и даже мимику лица, создавая впечатление, будто оживают. Зрелище воистину грандиозное. Первые смены приходилось невольно вздрагивать: не столько от страха, сколько от неожиданности. Потом вроде привыкли. Возможно, подобные трюки, создаваемые игрой механических сил, были в числе тех причин, что расшатали психику Оди, и ей достаточно было еще небольшого удара, чтобы привести к фатальному исходу. Впрочем… к чему уже эти запоздалые размышления?

* * *

Смена закончилась. Присутствовало некоторое ощущение маленького подвига: еще одной покоренной вершины, еще одного пройденного поприща. Все три планетохода вернулись на свою стоянку к подножью «Гермеса». Айрант, изнемогая от томительной неопределенности, первым оказался внутри, и тут… за все пребывание на Флинтронне это был, пожалуй, единственный случай, когда он испытал неподдельную радость. Робот, цел и невредим, ходил вдоль салонов: знакомая слуху размеренная поступь, родная взору неуклюжая фигура из белого металла.

– Фабиан! Друг мой! Ты жив! — бортмех подбежал, крепко обнял его и принялся от всей души хлопать по корпусу. Прямо как близкого родственника, которого не видел уже много лет. Чувства были совершенно искренними. — Как тягостна разлука с моим лучшим другом! Как томительно шло время, когда его не было рядом! Я ведь целую смену без тебя один работал, сволочь ты этакая…

– Все в порядке, сэр. Господин Фастер удалил неисправность, и теперь я готов к любому труду. — Его синтезированный голос ласкал слух более, чем слова родной матери.

– Господин Фастер у нас Божий чудотворец, воскресил тебя из груды железа… Значит, ты уверен, что все в норме?

– Тестирование прошло со стопроцентным результатом.

Единственным напоминанием о минувшем недоразумении оставался плохо выправленный след на черепной коробке — боевой шрам, полученный в борьбе за справедливость, так как «драться» действительно «нехорошо». И теперь Айрант это уяснил.

Несколько последующих смен выдались на редкость спокойными — даже чересчур спокойными, и эта крайность тоже могла вызвать подозрение. Не было больше таинственной пропажи вещей. Никто на звездолете не слышал странных шорохов, полуночных звуков или чего-то в этом роде. Уже не выл за бортом мистический ветер, который однажды взбудоражил Линда. Перестали светиться могилы и, казалось бы, лавина абсурдных событий закончилась. Все встало на свои законные места: разум, логика, вещи и явления. Увы… тысячу и один раз права оказалась пословица, что идеальное затишье бывает только перед сильным штормом.

* * *

Как-то после подъема Кьюнг, едва успев нацепить на себя одежду, услышал, что его вызывают на связь.

– Говорит капитан. Кто это? — официальный тон обращения был явно наигранным. На практике всякий разговор обычно начинался с какой-нибудь нецензурной реплики.

В ответ из динамиков донесся неразборчивый шорох, возня непонятно чего непонятно где, затем тяжелое сиплое дыхание и протяжные стоны — а вот это уже серьезней. Веселость мигом улетучилась, и на смену ей лицо капитана покрыла тревога. Чем долее Кьюнг вслушивался непонятно во что, тем больше понимал: это не розыгрыш, и не помехи в эфире… В душе как будто образовался кусок льда.

– Что тебе надо?! Кто ты?! Отвечай!

Он выдержал еще с полминуты, внимая всякой неразберихе. В голове вертелись самые безумные предположения. И наконец сквозь хаос звуков он смог расслышать будто шепотом, едва внятно произносят его имя:

– Кью-ю-нг… Кью-ю-юнг…

– Линд?! Ты?! — похоже, голос был его. — Что с тобой?! Где ты находишься?!

Еще один долгий завывающий стон и — тишина… Лишь едва уловимый шорох, будто кто-то царапал по полу. Потом вдруг раздался глухой треск, который случается, если ударить по передатчику. Затем все стихло: прямо-таки загробное безмолвие — пустое, омертвелое, веющее холодом.

– Когда это все закончится?! — крик капитана заставил вздрогнуть монолитные стены. Он не мог сообразить главного: в какую сторону бежать. Потом наспех принялся размышлять: на планете Линда в такую рань быть не должно, в грузовом отсеке — тоже, на том свете… спокойно и без паники! Самый разумный вариант — быстро к его каюте!

Наверное, самый зловещий ураган не смог бы снести его с места с такой скоростью, как он сорвался сам. И казалось, менее чем за секунду был уже там. Кровь хлынула к вискам, сердце даже не заколотилось — стало отчаянно биться, вырываясь из плена грудной клетки, прежде чем мозг успел сообразить, что случилось. Картина была из забытых ночных кошмаров, и первые секунды еще сохранялась слабая надежда, что это лишь неудачное, бесталантливое наваждение собственного рассудка.

Линд лежал на полу неподалеку от своей каюты, вся одежда в крови, а руки беспомощно пытались дотянуться до горла, из которого торчал нож.

– Айрант! Фастер! Фабиан! Срочно ко мне!! — крикнув это, капитан кинулся к врачу. На него смотрели налитые краснотой отчаянные глаза, не в силах выразить ничего, кроме ужаса. — Линд!!! Скажи мне — кто тебя?!

По хаотичному подергиванию губ невозможно было понять: то ли врач судорожно глотает воздух, то ли пытается произнести ответ. Лицо уже покрывалось мертвецкой бледностью, а взор, пустой и холодный, был уставлен в потолок и, казалось, не замечал ничего перед собой. Кьюнг готов был прямо-таки завыть от собственной беспомощности. Он знал, что в таких случаях сразу вынимать нож нельзя ни в коем случае. Жгут на горло тоже не наложишь…

– В реанимацию! Срочно!!! — капитан почти ревел от бешенства и недоумения. Вот приключения, хрен бы их побрал! Ведь ни одной живой души в радиусе сотни световых лет! Флинтронна… тихий, спокойный уголок вселенной… полная тишина и святое безмолвие… опасность для жизни практически нулевая… Хотелось обматерить все на свете.

Айрант и Фастер уже находились рядом, по салону уже доносилось гулкое эхо топота ног Фабиана.

– Какая сволочь… — начал было Айрант.

– В реанимацию!!! — Кьюнг заорал так, что у самого зазвенело в ушах. — Убью!! Клянусь, убью, как только узнаю!

Линда осторожно положили на кушетку. На лице уже была кислородная маска — отчаянная попытка воскресить еще не умершего, но уже и не живого. Сердце пострадавшего еще билось, он харкал кровью, его пальцы судорожно, бессознательно царапали по простыне, словно желали ухватиться за ускользающую жизнь. Глаза были по-прежнему открыты, но взор, минуя реальный мир, был уже направлен в мир потусторонний, трансцендентный всему видимому и слышимому.

– Линд?! Ты слышишь меня?! Ответь только на один вопрос: кто?! — Кьюнг низко склонился над его лицом, безнадежно наблюдая, как оно угасает и становится бледнее самой смерти. Рана на горле была глубока и кровоточила. Та бестия, что загоняла нож, действовала со всей откровенностью: он торчал почти по самую рукоять. Задета ли сонная артерия и дыхательные пути — сказать сложно, но конец был предрешен, и все это понимали. — Линд! Ты можешь выражаться хотя бы мимикой? Кивни мне, если слышишь!

Произошел легкий кивок головы. Капитан с надеждой вздохнул.

– Скажи мне: это кто-то из нас?

Опять кивок… Все вздрогнули.

Затем события, приближаясь к финалу, стали развиваться стремительно и быстро, как на ускоренной киноленте по замыслу некого продюсера. Каждое движение — словно отрепетировано заранее, каждая фраза — как реплика из выученной роли. В течение десятой доли мгновения, то есть, практически внезапно, в руке у капитана появился пистолет с плазменными зарядами. Раньше он никогда его не носил. На лицах его коллег, как аллергия на происходящее, выступила мимика крайнего изумления — искренняя, естественная до малейшего оттенка. Нет, актеры бы так не сыграли… Затем последовал разъяренный голос, делающий угрозу вполне реальной:

– Всем стоять на месте! Если кто-то попытается покинуть отсек — стреляю без предупреждения!

Айрант и Фастер позволили себе лишь коротко переглянуться и продолжали молчать, наблюдая за маячившей мушкой пистолета. Безэмоциональный Фабиан даже не вздрогнул. Он покорился команде, расслабив свои механические суставы и слегка склонив голову. Для него не существовало ни ласки, ни ругани, ни просьб, ни увещеваний — только команды, интонация которых не имела никакого значения.

– Линд! Слушай меня внимательно! — капитан потряс его за руку. — Сейчас я буду подводить к тебе по одному, а ты укажешь на убийцу, понял?!

Врач кивнул, и это было заметно всем.

– Так, Фабиан, ты первый! Кто знает, может, после сотрясения мозга у тебя что-нибудь перемкнуло?

Робот послушно приблизился и встал перед кушеткой. Кьюнг ткнул в титановое туловище указательным пальцем и громко спросил:

– Это он? Это Фабиан?!

Линд отрицательно покачал головой, зрачками указывая в сторону, где стояли рядом Айрант и Фастер.

– Так, свободен… Фастер! Ты следующий! Иди сюда! Свои четки можешь пока оставить, в этой ситуации они тебе явно не помогут!

Но, как часто бывает в детективных сюжетах, одна-две секунды либо запоздавшие, либо раньше времени пришедшие, решают исход событий. Так было и на этот раз. Не успел Фастер сделать и двух шагов, как Линд, издав хриплый вопль, принялся глотать воздух… Вопль вонзился в уши — ощутимо, словно острый предмет, и потом еще долгое время эхом отражался в сознании. Тело врача неестественно изогнулось, и через полминуты он был уже мертв.

Капитан сильнее сжал рукоятку пистолета и начал водить им перед собой, как бы рисуя в воздухе магические пентаграммы. Его лицо прямо-таки излучало ярость.

– Значит, убийца — кто-то из вас двоих!

– Ошибаешься, капитан! — заорал Айрант, к нему вдруг вернулся и голос, и самообладание, и привычная надменность над всем окружающим. — Если ты при оружии, значит, с твоим мнением должны соглашаться?.. А мне плевать! — он на самом деле сплюнул. — Убийца один из нас троих!

– Но ведь вы, идиоты, видели, что я разговаривал с Линдом!

– Да, но чтобы указать на тебя, ему требовалось как минимум поднять руку и вытянуть указательный палец, а он это сделать был уже не в состоянии!

Реплики носились в воздухе как невидимые молнии и били по нервам не хуже электрических разрядов.

– Ладно… хрен с вами! С каждым из вас — индивидуально. Пусть будет так: один из нас троих. Но для себя я знаю определенно: никого, кроме нас, на планете нет! И я лично к его смерти непричастен!

Тут вмешался Фастер:

– Эти кивки головой еще ни о чем не говорят. Возможно, Линд перед смертью уже находился в бессознательном состоянии и не понимал, что от него требуют.

– Не выкручивайтесь, мастера схоластики! Убийца находится здесь, и это определенно!

Прошло часа два, прежде чем буря страстей несколько приутихла, и каждый обрел способность спокойно поразмыслить о случившемся. Фактов накопилось достаточно, а связать их в единую систему и дать хоть отдаленное объяснение творящемуся бардаку не получалось ни у кого. Самая правдоподобная версия оставалась прежней: кто-то из движения «Севастия» проник в среду экипажа, желая разделаться сначала с ними, а затем с самим звездолетом, чтобы подорвать авторитет похоронных компаний. Версия идиотически-романтическая, с недоумком-камикадзе в главной роли, но другой пока не находилось. Темп работ сейчас еще больше замедлится. Самое поганое в данной ситуации — это полнейшая неизвестность: когда, от кого, и с какой стороны ожидать очередного удара.

«Севастия» — секта бесноватых харизматиков, вышедшая из плебейской среды, как яркая разукрашенная внешним блеском бабочка вылазит из вонючей ямы экскрементов. Огромное число ее адептов последние полвека держалось на стабильном уровне, словно насыщенный душами раствор, который уже не в состоянии впитать в себя больше, но и не снижающий концентрацию уже имеющегося. С ними (как, впрочем, и со многими другими сектантами) бессмысленна всякая дискуссия. Человеческая логика и сама идея инакомыслия для них нечто вроде сатанинского наваждения. Они подобны запрограммированным биомеханизмам: думают одно, говорят одно, цитируют одну книгу, называемую Нъоккхюгрпнээт-аага — не напишешь и не выговоришь, что-то из древне-эдынского языка. Поклоняются четырем богам: Мадду, Хрьооку, Пдшое, Эггьор — сотворившим, если верить их невменяемой болтовне, Время, Пространство, Материю и Души людские. Религия их сложна и запутана — покруче какой-нибудь матпрофилированной науки. Почему нам все-таки нельзя хоронить людей на других планетах — кроме них самих так никто и не понял, да и они вряд ли это понимают. Тем не менее, за все время существования Космической Похоронной компании надрывают глотки о запрете этого «богомерзкого» деяния. Прошло полтора века, «грешное дело», как ни странно, процветало, глас хранителей истины все меньше и меньше производил впечатление на общественность, а все их четыре божества с языкосломательными именами, видать, смирились с происходящим на Земле безобразием, презрительно плюнули с небес и не стали изливать свой гнев в виде огненного апокалипсиса. В этом случае, что оставалось делать?

Капитан в тысячный раз вертел в голове эту проблему, силясь понять: могут ли они пойти на ТАКОЕ — такое технически сложное, рискованное, дорогостоящее средство достижения своей цели? Опять и опять приходила на ум загадочная личность Фастера, но уж слишком тяжело было принять, что этот молитвенник, вдохновленный неподдельной религиозностью и глубокой верой, способен на откровенную подлость… Тогда — Айрант? Его импульсивный характер больше подходил к убийце… Кто его знает, не исключено, что убийцей мог быть и Фабиан: замкнуть в голове может у каждого, а в полупроводниковых мозгах — и подавно. Впрочем, Линд перед смертью явно дал понять, что не он… Сюрреалистическая картина происходящего выглядела совершенной бессмыслицей, но и в бессмыслице имеется некая внутренняя гармония, какое-то черное изящество, омрачающее ум своими красивыми алогизмами. Словом, романтика, вывернутая наизнанку.

Этой же ночью произошло еще одно событие, правда, не на «Гермесе», и не на планете, и даже не в нашей вселенной — в мире мнимых вещей. Называлось оно ВТОРОЙ СОН ФАСТЕРА.