Герцог Оранский любил купаться в своих мечтах. Любой кровати даже с самой мягкой периной он предпочитал кресло, в нем грезить было намного приятней: расслабленные кисти рук свисают с подлокотников, голова откинута назад. Податливая форма кресла копирует изгибы твоего тела, словно оно создано и существует для тебя лично. Глаза закрыты. И ты восседаешь в сладостной неге. Ты как бог правишь темнотой, что находится у тебя под веками. Из этой темноты ты творишь собственные миры. Миры, где ты герой, ты -- центр внимания всех людей. Вымышленная тобою женщина -- самая красивая из всех женщин полуреальности. В мирах, созданных твоим воображением, все протекает и происходит лишь по твоей воле. Там все твои враги терпят крах, друзья завидуют твоему успеху, а у тебя самого кружится голова от бесконечных улыбок фортуны...

   Герцог развалился в кресле и в полуулыбке наблюдал за грандиозным боем, развернувшимся под его закрытыми веками. Он отважно сражался с целой армией англичан. Его меч, повинуясь волшебству Абсолютной Безошибочности, сносил одну голову за другой. Прекрасная дама, за которую он дрался, восторженно глядела не него с высоты крутого холма. Он пока не мог отчетливо разглядеть ее лица, но знал, что она стоит пролитой крови сотен английских вояк. И знал, что такое происходит только в его личных грезах...

   -- Альвур!

   Внезапный звук вторгся в эти напыщенные фантазии и разрушил их за долю мгновения. Оранский открыл глаза и повернул голову. На пороге его комнаты стояла Жоанна: робкий, застенчивый взгляд, будто у девицы, пришедшей на первое свидание. Распущенные волны волос, легкое платье и полуобнаженная грудь. Герцог чувствовал на расстоянии, с какой целью она к нему явилась. Он попытался вспомнить: не та ли это самая дама, за которую он только что бился с англичанами? Потом вдруг опомнился, окончательно вышел из грез и воскликнул:

   -- Жонни! Ты с ума сошла!

   Не успел он пару раз моргнуть сонными ресницами, как она уже лежала около его ног, опустив на колени голову.

   -- Король на слепой охоте. Альвур, дорогой, нам никто не помешает...

   Жоанна обладала магией, против которой была бессильна воля даже самого отважного рыцаря. Ее голос околдовывал слух, заставляя сердце биться в ритм ее желаниям. Оранский знал, что перед ним -- огонь в образе женщины, а сам он -- сухой хворост. Еще одно ласковое слово... Еще одно касание тел... И произойдет вспышка. Жоанна поглядела на него снизу вверх пьяными глазами, проникла своими нежными пальчиками между пальцев его грубой ладони, и герцог почувствовал легкое головокружение.

   -- Жонни... Ты колдунья, против которой бессильно любое заклятие! Почему именно я являюсь твоей жертвой?

   Она хищно улыбнулась, потерлась грудью о его ногу, и из полураспахнутого платья выскользнули пышные формы ее тела с двумя набухшими розовыми кругляшками, словно двумя горящими глазами ее души.

   -- Жонни... здесь опасно! -- именно после этих слов герцог понял, что полностью потерял над собой контроль. Его пальцы уже скользили по шелковой кожи, а жаждущий язык искал на ее теле источники влаги.

   Одежда у обоих как-то сама собой оказалась небрежно скомканной на полу, их тела прилипли друг к другу в сладком предвкушении высшего чувственного наслаждения. И когда потолок затрясся перед взором Оранского, а горящие канделябры замерцали обезумевшими огоньками, он закрыл Жоанне ладонью рот, чтобы не кричала. Ее стоны отчаянно пробивались сквозь его пальцы, а лицо корчилось гримасой нестерпимого блаженства...

   -- Извините, я опять вам помешал.

   Герцог почувствовал, как его сердце последний раз стукнуло и остановилось. В тот же миг небеса просветлели, по их телам словно пробежалось древнее электричество. Они содрогнулись. Шок и оргазм пришли почти одновременно. С широко распахнутыми от дикого наслаждения глазами, сквозь мутную пелену притупленного взора герцог заметил возле портьеры коадьютора Ламинье, даже запомнил, какого цвета был на нем сюртук. Фиолетового... Коадьютор несколько виновато пожал плечами, еще раз произнес свое "извините", развернулся и вышел в коридор. Портьера слегка колыхнулась за его спиной.

   Оранский опомнился уже на полу, в ужасе созерцая свое голое тело:

   -- Нам конец... конец... Это погибель!

   Жоанна так и продолжала лежать на кровати с бесстыдно раскинутыми ногами, меж которыми все еще стекала омерзительная жидкость. К ней шок пришел с небольшим запозданием.. Она даже с неким сладострастием произнесла:

   -- Не пойму, откуда он здесь взялся? Все должны быть на слепой охоте...

   -- Его нужно убить, иначе он погубит нас обоих! -- Оранский принялся спешно натягивать штаны. -- Где мой меч?!

   -- Альвур, не делай этого безумия! Давай поговорим с ним, дадим ему денег!

   -- Он меня ненавидит, я знаю! Ненавидит лишь за то, что я брат короля! Мы погибли, Жоанна! Как ты не понимаешь?!

   Пока эти отчаянные реплики сотрясали равнодушных воздух, коадьютор благополучно скрылся в лабиринте дворцовых коридоров. У него была назначена важная встреча с Дауром Альтинором. Ламинье был так поражен увиденным, что даже когда ему повстречался Фиоклит в своем шутовском колпаке и идиотской репликой:

   -- Придворный! Я шут самого короля Эдвура, единственное во вселенной существо-вещество. Отдай мне честь!

   Он не обратил на это никакого внимания. Прошагал как мимо пустого места. Старший советник Альтинор уже поджидал его в одном из будуаров. Беседа обещала быть чисто конфиденциальной и носящей политический подтекст. Но Альтинор и не подозревал, что речь сейчас пойдет совершенно не о том, во что погружены его думы. Коадьютор прибыл изрядно вспотевшим и принес с собой резкий неприятный запах, в котором сладкий аромат парфюмерии деградировал до неприличия.

   -- Ну и дела творятся в нашем мираже, советник!

   Альтинор вскинул брови.

   -- Это вы о чем?

   Находясь еще под сильным впечатлением, Ламинье откровенно выложил все что видел. Без всякой тайной мысли и без малейшего намека на какие-либо дальнейшие действия. Герцог слушал его с неизменным выражением лица. Его взгляд, казалось, был равнодушен. Пальцы прыгали по коленке, будто постукивали в такт какой-то мелодии. Пару раз он даже зевнул. Коадьютор расписал все в самых выразительных красках и лишь после этого позволил себе плюхнуться в кресло, добавив:

   -- Я всегда подозревал, что между братом короля и его же спутницей жизни не совсем платонические отношения. Но эта картина... Герцог, видели бы вы своими глазами!

   Для Альтинора произошедшее являлось таким же шокирующим открытием, но он и виду не подал. Одна половина его мозга уже принялась просчитывать возможные варианты развития событий, другая продолжала беседовать с коадьютором Франзарии.

   -- И... что вы намерены делать?

   Ламинье удивленно скривил губы.

   -- А разве я должен что-то делать?

   -- Ну... вообще-то, вы уже сделали. Рассказали обо всем мне. С какой целью?

   Здесь коадьютор вторично допустил непростительную для дипломата ошибку, он откровенно выложил все, что у него на душе:

   -- Я просто был сильно впечатлен произошедшим. Охота было с кем-то поделиться... -- Он испытывающе глянул в глаза Альтинору и увидел там холодную непроницаемую стену. -- Впрочем, какое мне до всего этого дело? Их проблемы. Если когда-нибудь засветятся, пусть пеняют на себя. Я вообще не собираюсь что-либо предпринимать.

   В коридоре послышались тихое мурлыканье. И в будуаре появилась пресыщенная жизнью морда королевского кота. Кот недовольно пошевелил ушами, понюхал воздух, еще раз мурлыкнул и убрался восвояси.

   -- Он все слышал! -- Ламинье был не лишен чувства легкого юмора.

   -- Знаете, граф, вы правильно сделали, что рассказали об этом именно мне. Если бы эта информация попала в другие руки... -- Натренированное лицо Альтинора резко сменило мимику и изобразило столь испуганный вид, будто близился настоящий Конец Тьмы. -- Да, мы не должны предавать огласки внутренние интриги двора. Подчеркиваю: не ради Оранского или Жоанны, а исключительно ради репутации нашего миража. Согласны со мной?

   Коадьютор охотно кивнул.

   -- Мой вам совет: не говорите больше никому о том, что видели. Для сохранения спокойствия и здоровья его величества Эдвура лучше, чтобы до него не дошел этот позорный слух. Согласны?

   Ламинье еще раз кивнул, поерзал в кресле, вдруг его взор просветлел и он неожиданно спросил:

   -- Здесь есть чего-нибудь выпить?

   * * *

   Исполинская голова, торчащая из земли и каменными глазницами смотрящая в мир живущих, являлась гордостью Англии. Более того, она была святыней, почитаемой чуть ли не всей вселенной. Даже когда на Англию пошел войной Альянс Холодных Миражей, в эту голову не было совершено ни единого выстрела. Некое громоздкое, внушающее ужас чувство исходило от ее могущества. Каменный гигант, по самые плечи ушедший в недра земли, смирял одним своим взглядом все гордое и все надменное, что только обитало на ее поверхности. Всякий путник, приближающийся к воротам в виде огромного человеческого рта, был подвергнут навязчивому ощущению, что голова вот-вот повернется, взглянет на него и грозно сомкнет брови...

   Астралиец Швейк, наемник франзарской короны, уж на что храбрец из храбрецов, но когда впервые увидел горящие во тьме глаза каменного гиганта, подумал, что это некий древний бог. И первый раз в жизни почувствовал, как немеют его колени. Впрочем, Швейк напрасно так испугался. Если бы он знал... Да, если бы он знал, что внутри исполинской головы вместо грозных божественных помыслов протекал обыкновенный бал обыкновенных английских придворных, он бы рассмеялся в лицо собственному страху.

   Король Эдуант решил превзойти в великолепии собственное самолюбие. Он долго думал, чем бы на этот раз поразить своих подданных, и после бессонных бдений со своим личным портным решил изобрести платье полностью из чистого золота. Вернее, не совсем так. Платье было соткано из шелковых нитей, пропитанных клеем и золотой пылью. Стоячий воротник со вставленными в него алмазами, был чуть ли не в полроста самого короля. Могучие наплечники симулировали в нем вид настоящего богатыря, в который, однако, не совсем удачно вписывалось женственное, слегка глуповатое лицо монарха. Но шокирующий эффект был просчитан довольно точно. Когда Эдуант мягкой походкой приблизился к танцующей публике, все вокруг всплеснули руками. На сей раз -- искренне. Даже музыка зафальшивила. Изумленные ноты спутались в своих аккордах и угасающим диссонансом канули в тишину.

   Придворные, размалеванные в гамму самых изысканных нарядов, вмиг почувствовали себя чуть ли не оборванцами. Так как среди них появился настоящий бог Великолепия. Эдуант непрестанно улыбался. Он вдохнул в себя торжественную тишину и опьянел от этих восхищенных взглядов. Его платье блестело желтым огнем, посылая окружающим крупицы немого благословения. Его напудренное лицо продолжало выглядеть вечно молодым . Его нежные пальчики, так нелепо смотрящиеся на фоне искусственно наращенных плеч, сжимали веер. Легкое постукивание королевских каблучков какое-то время являлось единственным звуком в огромнейшем танцевальном зале. Одна старая герцогиня вдруг воскликнула:

   -- Ваше величество! Вы спустились к нам с самих небес! -- ибо знала, что ее возглас непременно будет когда-нибудь вознагражден.

   Тут только придворные очнулись и вспомнили, что их король глуп. Вряд ли глупее обыкновенной бытовой глупости, но и вряд ли умнее ее. Они вдруг вспомнили, что за глаза только что смеялись над его выходками, так почему бы не посмеяться и сейчас. Ведь под великолепным платьем, шокирующим своей новизной, скрыта простая кукла с фаястовым лицом и философской пустотой в голове, заменяющей ей ум.

   Король Эдуант не упустил возможности лишний раз подчеркнуть свою легендарную инфантильность. Он сложил свой веер в двухмерную плоскость, достал из кармана какой-то листок, развернул его и громко произнес:

   -- Поэзия о возвышенном!

   Пестрая толпа зашевелилась, дамы жались друг к другу, о чем-то перешептывались и стреляли в короля кокетливыми взглядами. А Эдуант, слегка опустив взор, немного тише добавил:

   -- Читает автор.

   Та же герцогиня вдруг воскликнула:

   -- Поаплодируем нашему королю! Браво, ваше величество! Браво!

   Одиночные аплодисменты вдруг вылились в целое море рукоплесканий. Эдуант слегка покраснел. Набрал в груди побольше воздуха, расправил плечи и принялся читать. Каждая строка у него заканчивалась повышенной интонацией слога и обязательным взмахом правой руки:

   -- Тут в последней строке немного хромает рифма. Но я подделаю. Хорошо было бы придумать рифму к слову "небесных". Кто придумает, тому дам сто евралей. Но слушайте далее:

   Эдуант опустил листок, достал маленький платочек и приложил его к слегка вспотевшему лбу. Напряженная, мающаяся неопределенностью тишина ждала какой-то разрядки. И она наступила.

   -- Я закончил, друзья мои, -- вполголоса произнес Эдуант.

   Та же старая герцогиня хотела крикнуть "браво!", но более верткий лорд Эссел ее опередил:

   -- Браво, великий король! Виват поэзии! Виват искусству!

   Зал грохнул аплодисментами и восторженными возгласами. Юные леди посылали королю воздушные поцелуи, среди них даже нашлись две-три идиотки, которым действительно понравились его стихи. Шумное море людских оваций угомонилось нескоро. Когда придворные устали, наконец, бить свои ладони и тупым эхом повторять за кем-то односложное "браво!", когда лица придворных дам утомились от искусственных улыбок, наступила неловкая пауза. Король хотел уже было гарценуть изящным жестом своей правой руки и крикнуть "музыку!", но его опередили.

   -- Ваше величество, извините, но имеется важное сообщение. -- Из толпы вышел дворецкий. -- Мне только что доложили, что из Франзарии прибыл посол. Просит аудиенции. Что прикажите?

   Эдуант искренне изумился, его брови медленно поползли вверх, а уголки губ, напротив, опустились. Его лицо приняло любопытное выражение. Излишне напудренное, оно походило на лицо большой куклы. И единственным живым местом на нем были глаза.

   -- А что... война с Франзарией уже закончилась? Как там дела в Ашере?

   -- Ваше величество, увы, Ашер почти полностью под контролем франзарских войск. Говорят, адмирал Боссони с сотней солдат заперся в старой цитадели. Но они там в блокаде. Фактически -- они покойники.

   Эдуант призадумался. Поиграл нежными пальчиками по своему подбородку и сказал:

   -- Может, они хотят объявить нам войну. Моя индивидуальность сильно опечалится от этой новости. Ибо она любит балы и развлечения. А война -- это скучно. Надо много думать. Надо платить двойное жалование солдатам. А если случится проиграть, приходится подписывать всякие унизительные договоры... -- Эдуант поморщился. -- Фи, как это мерзко! Не хочу войны! Ибо желаю веселиться!

   -- Не знаю, ваше величество, не знаю. Что там на уме у франзарского короля?

   -- Хорошо, зови!

   Дворецкий скрылся. Не прошло и цикла, как в танцевальном зале появился бравый солдат Швейк в своем парадном мундире. Он почти строевым шагом прошествовал в центр высшего английского общества, лишь слегка склонил голову и задал вопрос, которому в наглости могли бы позавидовать даже гордые английские лорды:

   -- Кто из вас король?

   Толпа ахнула. Эдуант побагровел от гнева.

   -- Моя индивидуальность... -- даже его женственный голосок резко изменил свой тембр, -- достаточно ярко контрастирует на фоне общей массы... -- Сложенный веер злобно шлепнул по свободной ладони. -- Чтобы догадаться, кто из нас король!

   Швейк, ни малость не смутившись, повернул голову в его сторону.

   -- Я прибыл от имени франзарской короны, и прошу вас уделить мне время для разговора. Наедине.

   Эдуант презрительно фыркнул.

   -- Для вас... слишком много чести давать аудиенцию. К тому же, здесь все мои друзья. У меня нет от них никаких секретов. Говорите, с чем пришли!

   И этот поворот нисколько не обескуражил вечно веселого Швейка. Его рука нырнула во внутренний карман мундира и извлекла оттуда запечатанный конверт.

   -- Хорошо, ваше величество. Вот вам письмо, подписанное самим королем Эдвуром. Я его не вскрывал, поэтому на словах не могу передать его содержание. Извольте.

   Эдуант осторожно принял конверт и долго его разглядывал, потом зачем-то понюхал, как и подобает монарху, презрительно поморщился, но сказал:

   -- Любопытно. Мы его прочитаем сейчас же. Согласны, друзья мои?

   Пестрое общество придворных, всерьез заинтригованное ситуацией, наперебой посыпало одобрительные ответы. Эдуант распечатывал конверт, держась за него лишь большими и указательными пальцами, как за нечто мерзкое. Потом развернул само письмо, глянул на знакомую подпись и громко произнес:

   -- Итак, я читаю! Слушаем слог франзарского короля: "Могучему правителю славного дружественного миража -- радоваться!" -- Брови Эдуанта снова поползли вверх от изумления. -- "Шлем вам наилучшие пожелания от престола великой Франзарии с надеждой, что пожелания эти взаимны... Мы много наслышаны о ваших грандиозных делах и славных подвигах, в чем выражаем искреннее восхищение... И надеемся, что дружба между нашими миражами...".

   Эдуант не мог дальше читать. Все придворные уже начали пожимать плечами и громко перешептываться между собой. Король недоумевающе глянул на посла, потряс в воздухе развернутым листом и спросил:

   -- Вы уверены, что это письмо адресовано именно мне?

   -- Так точно. По личному приказу старшего советника Альтинора. -- Швейк прямо-таки сиял от восторга, что принес столь доброе послание. "Меня наградят, -- думал он, -- мне непременно дадут щедрое вознаграждение!".

   Король задумчиво потер указательным пальцем свой напудренный лоб и продолжил:

   -- "И надеемся, что дружба между нашими миражами будет крепнуть и не разрушится ни в какие времена. В знак признательности возвращаем вашу прекрасную дочь, которую в целости и сохранности должен доставить податель сего послания. По нелепым...".

   Эдуант побелел и пристально глянул на Швейка. Теперь уже у того брови полезли на лоб. Сначала ему показалось, что он просто ослышался. Остаток письма король прочитал бегло, почти вполголоса:

   -- "По нелепым обстоятельствам фортуны она оказалась в нашем мираже, ей грозили беды и опасности. Но мы сделали все от нас зависящее для сохранения ее жизни. Надеемся, что этот маленький дружественный жест не будет забыт вашей величественной персоной...".

   Эдуант еще раз пробежал глазами по строкам, не веря прочитанному, потом глянул на похолодевшего Швейка и, чуть ли не заикаясь, спросил:

   -- Где моя дочь?

   -- В-ваше величество, тут какое-то недоразумение. Она убита при Ашере. Мне вручили лишь только это письмо. Клянусь!

   Бумага с личной подписью короля Эдвура была разорвана в клочья и фейерверком подброшена к потолку. Эдуант сильно изменился в лице. Таким его вообще редко когда видели. Из под локон белого парика торчал лик настоящего хищника. Он подбежал к солдату, схватил его за грудки, принялся трясти и кричать:

   -- Отвечай, где моя дочь?! Где Фиасса?!

   -- Клянусь предвечной Тьмой -- не знаю!

   -- Эдвур решил поиздеваться надо мной, да? Моя сердечная рана еще не затянулась, он заставил ее снова истекать кровью, так? Отвечай!

   Интуиция подсказывала Швейку, что ему конец. Почти всю жизнь интуиция обманывала его, но теперь слепо попала в цель. Цель, в которую просто невозможно было промахнуться.

   -- Казнить его! Немедленно! -- Рука его величества повелевающе выпрямилась, а указательный перст проткнул Швейку оробевшую душу.

   Когда астральца за руки тащили из танцевального зала, он лишь изумленно смотрел по сторонам, так и не поняв, в чем заключается его вина. Он добросовестно служил франзарскому королю, чтя его как родного отца, как бога. Теперь: за что?

   -- За что?! -- это был его последний возглас, глушимый рокотом возмущенной толпы.

   Эдуант не стал отменять бал, для него бал являлся чем-то вроде святыни, но сам его покинул. Золотое платье было скомкано и небрежно брошено в угол его спальни. Он остался в нижнем белье, подчеркивающем все дефекты его фигуры. Гневный взгляд бороздил пространство и не находил себе успокоение. Потом он крикнул охраннику:

   -- Позвать ко мне дворецкого!

   Роль дворецкого сводилась лишь к тому, чтобы позвать еще одного человека. Им был Робин, один из солдат охраны. И не случайно выбор Эдуанта пал именно на него. Робин являлся не просто преданным солдатом, он был фанатом его величества. История их взаимоотношений столь сакральна и столь запутана, что о ней толком не знал никто во дворце. Одно можно сказать определенно: Робину было известно нечто такое, о чем другие даже не догадывались. Эдуант нередко вызывал его в свой кабинет, и они порой по несколько циклов сидели вдвоем, причем, взаперти. Среди двора поползли соответствующие слухи, но все знали, что и английский король, и его протеже были совершенно нормальной сексуальной ориентации. Итак, Робин явился незамедлительно.

   -- Вы меня звали, ваше величество? -- его красивая статная фигура и совершенно некрасивое деревенское лицо отражали диалектическую борьбу противоположностей. При взгляде на этого солдата возникало противоречивое чувство раздвоенности всего мироздания: добра и зла, правды и лжи, изящества и уродства.

   Эдуант пощелкал кончиками пальцев.

   -- Нас кто-нибудь слышит?

   -- Нет, ваше величество. Говорите смело, что вас тревожит. Ваш верный раб исполнит все, даже если вы прикажете погасить на небе... -- Робин на всякий случай глянул в коридор и добавил чуть тише: -- звезды...

   -- Робин, ты действительно сделаешь для меня что угодно?

   -- Ваше величество! Я единственный среди этих безумцев знаю, кто вы такой! Вы -- единственный! Такого короля больше нет на всей нашей планете. Да, мракобесы смеются над вами. Вы явились им в личине шута, ибо они недостойны, чтобы вы показали им свое истинное лицо. Им просто не дано этого понять!

   Тень Робина, очерченная на стене матовым светом, скрывала как прелести его фигуры, так и недостатки его лица. Тень была беспола, бесстрастна и бесцветна. Лишь жестикуляция ее длинных черных рук выражала кое-какие эманации невидимой души. Король снял свой парик и одел его на сувенир в виде человеческого черепа. Череп в его личном парике выглядел одновременно комично и философски-назидательно. Король любовался им, смотря как на свое отражение в толще времени.

   -- Король Франции сильно оскорбил меня. Мало того, что он убил мою дочь Фиассу, он еще и решил поиздеваться надо мной. Да, я совершил ошибку, что сел играть в кости с Кульвером. Я вообще много совершил ошибок, но если я тебя попрошу...

   -- Просите о чем угодно, ваше величество!

   -- Убей его, Робин! Не знаю, каким способом, но убей! Давай нанесем удар в самое сердце этого пагубного мира! В центральную резиденцию этих слепцов, утверждающих, что они пасынки темноты: столь же слепой, как и они сами!

   Робин даже не пошевелил мыслью, чтобы усомниться в своем ответе.

   -- Мой король, я немедленно отправляюсь во Франзарию!

   Эдуант повернул к нему голову и впервые улыбнулся именно той улыбкой, которая была ему присуща от рождения:

   -- Куда-куда?

   -- Извините, ваше величество. Во Францию! Разумеется, во Францию!

   Они подошли друг к другу, обнялись, потом король мягко произнес:

   -- Я верю в тебя, Робин. И приказываю вернуться живым! Понял? -- После этих слов он задумался, стал слегка угрюм и уже совсем другим тоном спросил: -- Кстати, что ты думаешь о Циклонах Безумия? Совсем недавно еще один прошелся сразу по нескольким странам...

   Робин почему-то улыбнулся.

   -- Ваше величество, плюньте на них. Сами мракобесы не в состоянии это объяснить...

   * * *

   Герцог Оранский спешно шел по коридорам Анвендуса, не видя ничего, кроме раздражающего мерцания факелов да траурных красок альсекко, настенной росписи. Его плащ развивался вслед за ним, а стальные подковы на сапогах порождали в воздухе отдаленное цокающее эхо. Когда ему навстречу попался Фиоклитиан Первый и Последний и хотел что-то сказать, он гневно оттолкнул уродца в сторону, да так сильно, что его шутовской колпак и сучковатая палка полетели в разных направлениях, а сам шут кубарем покатился по полу.

   Фиоклит неспеша поднялся, вытер кровь на губе, поднял свою палку и, грозно стукнув ею о пол, крикнул вдогонку:

   -- Недостойный! Если бы ты поднял руку на короля, тебе бы это простилось. Но ты смел обидеть королевского шута! Имеет ли прощение такое варварство?!

   Лицо уродца приняло крайне обиженный вид и от этого стало еще безобразнее. Широко посаженные, словно у зверька, глаза прослезились. Но это не вызывало чувство жалости -- лишь холодное презрение. А герцог тем временем уже сидел в будуаре: том самом, где совсем недавно сидел Кей Ламинье. Более того, он разговаривал с тем же самым человеком, сующим свой нос во всякие дворцовые интриги, то есть с советником Альтинором.

   -- Советник, вы меня звали? Ваш посланник передал мне, что вы хотите сказать что-то очень важное. -- Герцог часто дышал, еще не пришедший в себя после спешной ходьбы.

   Альтинор долго и молчаливо осматривал его жалкое состояние, потом вытянул указательный палец и очень медленно, с мимикой крайней задумчивости провел им себе по лицу, начиная от вершины лба, кончая подбородком. Что означал этот жест неизвестно, скорее всего -- простая игра на нервах.

   -- Герцог, вам известно, что я курю очень редко, в отличии от вас. И, если уж попускаю себе эту пагубную страсть, то в исключительных случаях?

   -- Да, мне известно.

   Альтинор демонстративно вытащил из внутреннего кармана на белый свет дорогую сигару, откусил пломбу и смачно затянулся от огонька свечи.

   -- Угостить?

   -- Спасибо, советник, но сигары слишком... тяжелы для меня. Я курю...

   -- Не важно что вы курите, сейчас речь идет о вашей жизни и смерти. Прошу вас выслушать меня внимательно и сделать правильные выводы...

   Оранский почувствовал, как его одежда прилипла к телу от обильного пота. Дрожащие пальцы сжимали и разжимали подлокотники кресла, отяжелевшие веки накатились на глаза. Старший советник, обладая тонким психологическим чутьем, выждал паузу, проанализировал его состояние и продолжал пока что говорить чистую правду:

   -- Совсем недавно со мной беседовал коадьютор Ламинье. Он мне рассказал про вас и королеву Жоанну такое... -- Про себя Альтинор подумал: "вот, сейчас он содрогнется и посмотрит на меня совершенно стеклянными глазами".

   Прогноз оказался безошибочным. Оранского будто передернуло незримой молнией. Его пустые, почти мертвые глазницы с нарисованными зрачками устремились на советника.

   -- Уже все знают... -- механически шептали его губы, -- я погиб... погиб...

   -- К счастью, не все. -- Альтинор втянул в себя побольше дыма и попытался пустить кольца, но получались лишь кривые аморфные облачка. -- Только мы двое... Да, коадьютор порывался тут же рассказать обо всем королю, и я приложил немало сил, чтобы его удержать. Он согласился немного повременить с вашим разоблачением, но рано или поздно это все равно случиться. Он человек себе на уме, сгорает от зависти к вашему могуществу, и я бессилен сделать для вас большее...

   Оранский сидел в онемевшем кресле, не чувствуя его под собой, и вытирал с побелевшей кожи липкие капли естественных выделений.

   -- Я погиб... погиб... -- Если бы ему сейчас дали в руки четки, он бы сорок раз подряд произнес, словно молитву, это слово: "погиб". Губы, посиневшие от шока, были единственной движущейся частью его тела.

   Альтинор понял, что сейчас самое время сменить равнодушный тон и проявить максимум участия. Он уже досконально изучил механику душевных состояний и хорошо знал, в какой именно момент на какой именно нерв следует надавить, чтобы подчинить человека своей воле. Теплая рука старшего советника легла герцогу Оранскому на плечо.

   -- Сьир, поверьте, мне лично нет никакого дела до ваших отношений с Жоанной. Мои знания: могила для окружающих. Но вот Ламинье... Может, все-таки закурите?

   -- Да, конечно. Но у меня есть свои. -- Суматошными движениями Оранский достал сигарету с фильтром и жадно принялся дышать дымом вместо воздуха. -- Что вы предлагаете?

   Альтинор приблизился и посмотрел ему прямо в глаза.

   -- Убить его! В противном случае, он погубит вас!

   Вот тут советник просчитался с прогнозом. Он думал, что Оранский сейчас испуганно откинется на спинку кресла и воскликнет нечто вроде: "Да как вы смеете?! Вы понимаете, что предлагаете мне подлость?!". Или что-нибудь подобное. Но герцог лукаво сощурил глаза и неожиданно спросил:

   -- А вам какая в этом выгода?

   -- Вот это деловой разговор! Он является и моим врагом тоже. Есть у нас с ним старые обиды, о которых нет смысла говорить, вы все равно не в курсе дела.

   -- Иными словами, сводя с Ламинье личные счеты, вы хотите убить его моими руками. Так?

   Альтинор понял, что наступил момент сказать самую искреннюю правду:

   -- Да, именно так! Имейте в виду, герцог, что, хотя Ламинье и есть наш общий враг, но только для вас его смерть является жизненной необходимостью.

   Старший советник даже не предполагал, что уговорить брата короля на пролитие невинной крови окажется легче, чем выпить стакан воды. Он уже приготовил массу внушительных речей для сего святого дела, но ни одна из них не понадобилась. В зрачках герцога Оранского вновь засветилась жизнь, но то была жизнь наполненная блеском стали и холодом бесстрастия.

   -- Как вы себе это представляете, советник?

   Альтинор аж завертелся юлой вокруг его кресла. Производя самые нелепые жесты руками, он скороговоркой выпалил:

   -- У меня есть беспроигрышный план. Я все продумал до мелочей. Вы ведь знаете, что очень скоро во дворце будет праздничный бал-маскарад?

   Оранский кивнул и до конца беседы превратился лишь в покорного слушателя...

   Через пару эллюсий Альтинор, воодушевленный тем, что все события в мире протекают по его личному плану, сидел в кабриолете, слушая стук лошадиных копыт и приятное биение собственного сердца. За окном кареты мелькали обрывки факельного света и длинные шлейфы темноты. Кабриолет резко затормозил, и кучер громогласно изверг зазубренную фразу:

   -- Приехали, сьир герцог!

   Хижина старой колдуньи Ниды, казалось, каждый раз все более проседала в землю. Крыша прогнулась уже настолько, что Альтинор, подходя к жилищу, боялся даже чихнуть. Чего доброго, эта крыша рухнет и придавит его "любовницу". Неприятный смрадный запах защекотал ноздри, но старший советник уже привык к этой пытке и несколько раз постучал в дверь. Медленные шаркающие шаги приблизились и замерли. Старуха, выставив костлявую задницу, наверняка зорко смотрела в дырочку на двери: не идут ли какие грабители? Любому грабителю, впрочем, достаточно было вполсилы пнуть эту прогнившую дверь, и она бы распахнулась шарнирами наружу. Альтинор не удержался от искушения показать в эту дырочку свою огромную фигу.

   -- А, это вы, сьир герцог... -- хриплый голос, лишь отдаленно похожий на человеческий, проскрипел где-то недалеко от уха.

   Старший советник вновь оказался внутри царства кипящих котлов, невыносимой грязи дикой вони. Придворными в этом царстве являлись огромные черные тараканы: жирные как поросята и наглые как черти.

   -- Заходите, заходите... Ваша любовница давно вас не видела. -- Колдунья взяла расческу с тремя уцелевшими зубьями пыталась причесать ей сено на своей голове. Ее страшное лицо, покрытое коростой и бородавками, не могло достойно отразить ни одно зеркало. Так как большего уродства в мире просто не могло существовать.

   -- Старая дура, не уделишь ли мне несколько циклов своего драгоценного времени? -- Альтинор брезгливо пнул охамевшего таракана, бегущего прямо к его сапогу, и поежился от отвращения.

   -- Для вас, сьир герцог, всегда пожалуйста!

   -- Мне нужно зелье, вызывающее любовную страсть. То самое, которое ты мне давала четверть эпохи назад. Только не говори, что у тебя его нет, иначе я тебя придушу!

   Нида почесала затылок, от чего копна сена на ее голове поерзала взад-вперед. Один глаз ведьмы сильно косил, и казалось, она им постоянно смотрит на свой сморщенный нос.

   -- Имеется такое. Но чтобы привести любовное зелье в действо, необходимо... строго научным методом прочитать заклятие. Кроме того, мне нужно знать имена тех, против которых будет использовано зелье.

   Альтинор нахмурил брови и резко топнул ногой. Несколько тараканов в панике побежали от его неприкосновенной персоны.

   -- Вонючая чума! Ты хочешь, чтобы я открыл тебе государственную тайну?!

   Ведьма равнодушно пожала плечами. На ее плечо вскарабкался большой таракан и стал шевелить своими усами, мол: "колись, советник, куда тебе деваться?". Альтинор и сам понимал, что спорить с дурой бессмысленно. Ее "научные методы" не понимал никто, кроме нее самой.

   -- Хорошо, возлюбленная моя, но если ты проболтаешься хоть одной твари поднебесной, я отрежу тебе язык и засуну догадываешься куда?

   Нида ехидно прищурила свой правильный глаз.

   -- В лоно любви?

   -- В твою ароматную задницу, из которой постоянно бьет гром, но не сверкают молнии! А теперь заткнись и слушай. Это герцог Оранский, брат короля. И королева Жоанна. Эти имена должны сделать тебя немой и глухой. Поняла?

   Старуха кивнула и залезла своим сморщенным щупальцем под лавку, достала оттуда какой-то пузырек и долго над ним бормотала. Альтинор с опаской посмотрел на прогнутый, потрескавшийся потолок: как бы он не рухнул ему на голову, пока старая идиотка будет шептать свое заклятие. Как вообще, удивлялся он, можно жить в такой халупе. Ей ведь люди несут неплохие деньги...

   -- Готово, сьир герцог. Теперь достаточно подлить по чайной ложечки этого зелья в бокалы вина названных вами персон, и они не смогут долго удерживаться друг от друга. Страсть возьмет верх над рассудком.

   -- Наконец-то. -- Старший советник уже ждал, когда ведьма заикнется о вознаграждении, но та лишь печально вздохнула.

   Он не обратил на этот вздох ни толики внимания, и лишь позже понял, что именно он перевернул судьбу всей Франзарии.

   -- Скорбь на сердце у меня, -- прохрипела Нида.

   -- Что, Кощей Бессмертный плохо прожаривает тебя в постели? Иль вообще к другой ушел? -- Богатая фантазия Альтинора вдруг представила его самого совокупляющимся вместе этим страшилищем. Мерзкое, сморщенное и покрытое коростой тело ведьмы с раскинутыми ногами. Ее страшные бородавки, которые ласкает его язык. Он рывками входит в эту вонючую помойную яму, обнимая ее холодную, омертвелую кожу.

   Он содрогнулся. Наверное, Жерас, лежа в гробу, и то не видал таких ужасов.

   -- Беда грозит нашему королю Эдвуру. Мое Правдивое Зеркало недавно сказало мне об этом.

   Альтинор чуть не выронил бутылек из рук.

   -- Говори немедленно, что ты знаешь?!

   -- Из Англии прибыл человек, который хочет убить его.

   Старший советник заметался по хижине.

   -- Где его найти? Кто он?!

   Нида подошла к полке, взяла оттуда замотанный в тряпочку осколок зеркала, на первый взгляд -- самого обыкновенного, поднесла к герцогу и сказала:

   -- Запоминайте!

   Альтинор боязливо глянул в осколок и... вместо собственного отражения увидел совершенно чужое лицо. Он жадно выпил этот образ до дна: запомнил даже каждую морщинку. Пытался с ним заговорить, но незнакомец развернулся и куда-то исчез.

   -- Правдивое Зеркало никогда не лжет, -- бесстрастно сообщила Нида. -- А вот где он сейчас находится, не могу сказать. Ищите сами, сьир герцог. Нант хоть и большой город, но это не вселенная.

   Старший советник, не говоря ни слова, резко повернулся и направился к выходу.

   -- Сьир!

   -- Чего тебе, ведьма?

   -- А как же награда?

   -- Не пойму, зачем тебе деньги, старая дура? Даже крышу себе не починишь. Куда ты их деваешь? -- Альтинор отсчитал двадцать евралей и небрежно кинул их на стол. На блестящие монеты тут же сбежались тараканы, понюхали их, погрызли своими клыками и разочарованные разбрелись по сторонам.

   Лицо колдуньи тоже выразило крайнее разочарование.

   -- Сьир! Всего двадцать евралей?! За такое чудодейственное зелье? За такую шокирующую весть?

   Альтинор от природы не был скупым человеком, но нытье старухи его уже достало.

   -- Послушай, вонючая тварь! Ты должна благодарить меня за то, что я не предал тебя королю за все твои волхования! Давно бы уже сгорела на костре! Так что не я тебе, а ты мне обязана! Причем -- пожизненно.

   Выходя, Альтинор так хлопнул дверью, что та едва не слетела со своих петель. Несколько тараканов не удержались на потолке и попадали на пол. Нида сморщила свое страшное лицо, в ее глазах блеснул огонек затаенной обиды. Чуть слышно для самой себя она прошептала:

   -- Нельзя так поступать со старой Нидой... я ведь тоже когда-то была молода и красива... за мной ухаживали принцы... посмотрю, как ты будешь выглядеть, если вообще доживешь до моих эпох... вряд ли кто знает, что старой Ниде уже исполнилось десять эпох!.. А в молодости я была прекрасна... Я отмщу... презренный Альтинор, я отмщу тебе!

   Все эти причитания старшему советнику были до одного редко упоминаемого места. Он не ел и не спал четыре декады напролет: мотался по всему Нанту, заходил во все трактиры и пивнушки, перевернул вверх дном все постоялые дворы, бродил по улицам, вглядываясь в лица прохожих. Он искал того, в чьих руках была сейчас судьба всей Франзарии. Отчаявшись, Альтинор стал шарить по притонам бомжей и бедняков, распугивая их одним своим видом.

   В углу одного из подземелий, укутавшись с головой в грязное смрадное покрывало, сидел некий субъект. Была видна лишь только его шляпа да кисти рук. Он то ли дремал, то ли решил присесть немного помереть. Почти не двигался. Чуткая интуиция старшего советника воскликнула на все сознание: "это он! Он!". Альтинор сорвался с места, не чувствуя ни ног, ни земли под ними, пулей пронесся по подземелью, шугая во все стороны полуголодную чернь, и, оказавшись около подозреваемого, сдернул с него покрывало.

   Внутреннее чутье не подвело. Это было то самое лицо, которое совсем недавно смотрело на него из Правдивого Зеркала. Оно не выглядело ни испуганным, ни шокированным, ни злобным, ни равнодушным -- вообще никаким. Бесцветные, лишь со слабыми оттенками жизни, глаза смотрели прямо на Альтинора. Они даже не вздрогнули. Старший советник сразу понял, что имеет дело с очень волевым человеком. Его кинжал слегка сдавил горло незнакомца.

   -- Я знаю, ты пришел в наш мираж, чтобы убить короля Эдвура. Если скажешь "нет", я перережу тебе глотку и даже не всплакну над твоим мертвым телом.

   Англичанин слегка скосил взгляд на сверкающее лезвие, улыбнулся, потом для чего-то пожевал слюну. Альтинор понял это поздно. Внушительный плевок угодил ему прямо в глаз, и половина мира сразу помутнела. Голос незнакомца показался даже ласковым:

   -- Мракобес! Я могу произнести твое "нет" хоть тысячу раз. А для чего я прибыл в ваш смрадный мираж тебе не суждено узнать, так как тебе уже вообще больше ничего не суждено узнать.

   Альтинора всегда спасало то, что он очень быстро соображал и принимал решения. Как только он почувствовал острие, уткнувшееся в его живот, то вдруг вспомнил, что сказал незнакомцу совсем не то, что хотел. Усилием натренированной воли он легко подавил вспышку гнева, спрятал свой кинжал и совершенно иным тоном произнес:

   -- Почтенный господин, я не хотел вас обидеть, простите. Меня зовут Даур Альтинор.

   -- Меня Робин.

   -- Я просто хотел, -- старший советник перешел на шепот, -- посоветовать вам, как совершить задуманное по беспроигрышному варианту. Боюсь, вы не знаете толком ни Анвендуса, ни подступов к королю. А я там почти бог. В своем благородном порыве вы можете совершить много просчетов. А я подскажу вам, как их избежать. -- Герцог протянул англичанину свою слегка вспотевшую ладонь.

   Тот осторожно ее пожал, поправил свою шляпу и вдруг задал совершенно неожиданный вопрос:

   -- Даур Альтинор, а вы верите в то, что на небе когда-то снова будет светить солнце?

   -- Ради союза с вами, Робин, я готов поверить во что угодно. Будет, будет оно светить! -- спешно произнес герцог, а про себя подумал: "черт с ним. Мне-то какое дело до этого солнца?".

   -- Тогда я принимаю ваш союз.

   * * *

   Адмирал Боссони и с ним двести шестнадцать английских солдат вот уже почти два эпизода были заперты в цитадели Старого Города. Когда все съестные припасы, найденные в погребах, были подчищены, начали есть людей и крыс. Те горожане, которые по издевке злого фатума попали с ними в одну мышеловку, вешались и резали себе горло, лишь бы не быть зарезанными англичанами для потребностей их голодных желудков. Боссони знал, что обречен. Первое время он еще с надеждой глядел сквозь решетчатое оконце цитадели в сторону моря, надеясь, что родная Англия пришлет ему помощь, но потом понял, что английский король предал его. Его и всех своих верных солдат.

   Франзарцы намеренно не атаковали цитадель, зная, что пленники обречены на голодную смерть. Они не шли ни на какие переговоры и цинично стреляли по выброшенным в воздух белым флагам. Вскоре наступило время, когда есть англичанам было абсолютно нечего. Унылые они слонялись по лестницам крепости и рады были даже пойманной мыши или таракану. Сам Боссони, мрачный как смерть, сидел на верхнем ярусе и глядел в пустое небо: опустошенное не только темнотой, но и бесцельностью всего бытия. Даже его некогда блестящая лысина покрылась серым пигментом, а надменный взор угас и стал мертвецки-равнодушным. Впалые щеки и почти провалившиеся глаза еще кое-как сохраняли в нем человеческий облик. На лице выступали кости черепа, что делало его похожим на скелет, обтянутый кожей. Остальные выглядели не лучше.

   Адмирал сидел, рассматривая хаотичные мазки серости и черноты на стенах цитадели. Рядом с ним стоял стакан с недопитой водой. Потом послышались тихие шаги. Он медленно повернул голову.

   -- А... это вы, майор Хантер... -- сказано было с таким равнодушием, точно появление майора было равнозначно появлению пролетающей над ухом мухи. Он словно отмахнулся этими словами от назойливого видения.

   -- Господин адмирал! Я еще раз предлагаю принять смерть достойную англичан. Выступим в свой последний бой! Да, мы еле держим мечи в своих руках. Да, мы уже не стрелки. Но мы навек останемся героями! Убьем хотя бы несколько мерзких франзарских ублюдков!

   Боссони лениво покачал головой.

   -- Они не станут убивать нас. Будут глумиться и издеваться над нашими телами. Впрочем, именно этим они сейчас и занимаются... Король Эдуант предал нас. Король, которому я верно служил, оказался ничтожеством. Теперь мне уже все равно...

   В трапезной цитадели, куда уже давно не ступала нога живого человека, произошло странное явление. Туда зашел некий господин: могучий ростом и плотно сложенный. Его монотонный черный гарнаш, черные прямые волосы и черные глаза были словно сотканы из вселенской темноты. Никто не заметил, каким образом он вообще здесь появился. Но самое странное было не в причине его появления и не во внешнем виде, а в его действиях.

   Господин медленно прошагал мимо пустых столов, покрытых пылью. Сел за одним из них, достал из своей сумки свежую, ароматно пахнущую буханку хлеба, будто только что испеченную. Достал ломоть зажаренной говядины, различные пряности. Дополнил этот натюрморт бутылем сидра и смачно принялся все это поглощать. Бродячие по цитадели солдаты вмиг учуяли запах мяса. Когда в трапезной появился один из них, у него от изумления чуть не полетела на пол отвалившаяся челюсть. В трапезной за считанные мгновения образовалась толпа голодных душ. Жадные, обезумевшие взгляды наблюдали, как незнакомец неспеша пережевывает ломтики мяса и запивает их сидром. На них -- ноль внимания. Тот факт, что он один, а солдат не меньше пятидесяти и все они при оружии, тоже его ни малость не смущал. Смачные глотки булькающего сидра покидали плетеную бутыль и растворялись в пресыщенном желудке странного субъекта.

   Первое время солдаты робели лишь потому, что считали -- все это им мерещится. Или в цитадель забрел не знающий меры наглости ревенант. Впрочем, ревенанты редко появляются в городах. Их стихия -- степь темноты. Наконец, один из солдат очнулся и задал так долго ожидаемый вопрос:

   -- Сударь, вы кто?

   Субъект мокнул пучок лука в горстку соли и с хрустом принялся его пережевывать. Все окружающие были для него словно тени. Он и бровью не повел. Либо совсем не слышал. Либо произнесенные звуки показались ему простым вздором.

   -- Господин, мы к вам обращаемся! Извольте ответить!

   Обглоданная со всех сторон кость полетела в угол трапезной.

   -- Да он издевается над нами!

   Впервые звякнула сталь мечей. Англичане начали окружать незнакомца, пожирая глазами его набитую сумку. Субъект вытер масляный рот и наконец изволил подняться. Далее произошли две неожиданности. Первая из них: незнакомец полез во внутренний карман, якобы чтобы достать платок и обтереть руки, но извлек оттуда обрезной пистолет. Вторая неожиданность: он не стал целиться ни в одного солдата, а пару раз стрельнул поверх их голов. Впрочем, была еще и третья неожиданность: выстрелы оказались столь меткими, что оба светильника погасли.

   В трапезной наступила идеальная тьма...

   Дальше раздался неразборчивый шум, крики, стоны. Кто-то орал: "огонь! зажгите срочно огонь!". Некоторые крики прерывались внезапной хрипотой. С шумом опрокидывались столы. Мрак разъедал все зримые образы и нагнетал ужас.

   -- Да зажгите же кто-нибудь огонь! Ни черта не видать! -- Джек, один из английских солдат, прижался к стенке, выставил вперед меч и слепо водил им из стороны в сторону. Хладнокровное лезвие полосовало тьму, но не чувствовало в ней тел.

   Его возглас, впрочем, был услышан. Свет вернулся в трапезную. Но то, что Джек увидел, притупило в нем не только чувство голода, но и чувства как таковые. Из гортани вырвался голос шокированной души. Весь пол был залит кровью. Полсотни английских солдат корчились на нем в предсмертных муках. Он остался один... Один, кроме незнакомца, который спокойно прошагал к стене и воткнул в нее факел. На сей раз из внутреннего кармана он достал что и хотел достать -- платок. Вытер ими брызги крови на руках, подчистил гарнаш. Черные и несколько утомленные глаза уставились на Джека. Изогнутые словно крылья брови изобразили легкий жест изумления. "Неужели одного я не заметил?" -- не сказал, но наверняка подумал незнакомец, скомкал побагровевший платок и бросил его на пол.

   Джек мигом сообразил, что второго такого шанса для него не будет никогда. Он бросился в ноги пришельцу, начал их истово целовать, не брезгуя даже пылью. И закричал так громко, что в глазах резко потемнело:

   -- Я знаю, кто ты! Не уходи! Умоляю тебя, не уходи! Мы отдадим все, что у нас есть! Все деньги! Будем твоими пожизненными рабами! Только спаси нас!

   Незнакомец продолжал молчать. Похоже, что молчание являлось квинтэссенцией его души. Он стоял, не двигаясь с места, а съежившийся от страха Джек каждое мгновение ожидал от него смертельного удара. Потом он медленно поднялся и повторил:

   -- Только не уходи, прошу тебя! Я сейчас приведу к тебе адмирала Боссони.

   Робкий шаг назад... Еще один. Незнакомец не шелохнулся, даже не обернул голову в его сторону. Он стоял и смотрел в мрачную стену, на которой багровая тень огня вяло пыталась изобразить иллюзию красок жизни. Джек сорвался с места и побежал вверх по лестнице. Его возгласы долгим эхом блуждали по полупустым каменным залам:

   -- У нас есть шанс на спасение! ШАНС НА СПАСЕНИЕ!!

   Длительное истощение организма сказалось лишь на верхнем ярусе. У Джека потемнело в глазах. В своих личных сумерках он увидел угрюмую фигуру Боссони, стоящего рядом Хантера, пробоину от ядра, нарушающую целостный монолит стены. И он произнес слова, даже слышать которые дано далеко не каждому человеку на земле:

   -- Там... внизу... Видящий во Тьме!

   Адмирал сам не понял, откуда у него отыскался такой резерв жизненной энергии. Менее чем через цикл он уже находился на нижнем ярусе и смотрел в черные глаза незнакомца.

   -- Прошу вас, уважаемый господин, скажите нам свое имя.

   Массивная фигура слегка пошевелилась, еще более массивная ее тень, кривляясь, поползла по стене. И пришелец впервые снизошел до ответа:

   -- Зовите меня Непредсказуемый, -- его голос, впрочем, показался на удивление мягким.

   Об этом псевдониме никто из англичан ни разу не слышал. Видящие во Тьме почти никогда не представлялись человеческими именами. Эта крайне немногочисленная раса превозносила себя выше обыкновенных людей.

   -- Я Боссони, адмирал английского флота, преданный своим королем. Мне и моим людям грозит неминуемая погибель, если вы нам не поможете. У нас при себе имеется более двухсот тысяч евралей. Забирайте все. Мы на ваших глазах вывернем все наши карманы и кошельки. Только помогите...

   Непредсказуемый (пора его называть так, как он сам себя именовал) медленно прошелся от одной стены до другой.

   -- Я не всемогущий.

   -- Знаю. Но вы можете многое. В ваших руках люди, которые смотрят на вас, как на бога. Как на всемогущего бога.

   Черные глаза очертили в пространстве незримую кривую линию. Они словно сфокусировали в себе тьму всей вселенной. Они были переполнены ее пустотой.

   -- Знаете, почему у меня такое странное имя?

   Боссони лишь пожал плечами. Видящий во Тьме продолжил:

   -- Я непостоянен в своих решениях. Даже я сам не ожидаю от себя, что мне придет на ум в следующее мгновение. Я могу предать и обмануть кого угодно, в том числе и близкого друга. А могу сделать благоденствие врагу. Мне нельзя верить. Допустим, сейчас я обещаю, что спасу вас, но не пройдет и нескольких эллюсий, как я могу поменять свое решение на противоположное. Я пришел в эту цитадель с целью накормить какого-нибудь голодного солдата, но в итоге все съел сам, в придачу еще и поубивал многих... Однажды я сидел за столом с одним королем, который обещал отдать мне в спутницы жизни свою дочь. Он угощал меня самыми изысканными яствами и поил самым дорогим вином. Я встал из-за стола, сказал спасибо и перерезал ему глотку. Ни за что. Он для меня делал только добро. Я никогда не раскаиваюсь в том, что творю. Ничему не радуюсь и ничему не огорчаюсь... Теперь вы поняли, кто я такой? Я -- Непредсказуемый. Некий человек однажды выстрелил в меня и серьезно ранил. А я, вместо того, чтобы убить его, щедро вознаградил его деньгами и отпустил. Другой человек, видя произошедшее, подумал, что ранив меня, он тоже получит деньги. В итоге его голова, нанизанная на шпиль купола, так и сгнила там, превратившись в череп. Ибо я -- Непредсказуемый.

   Голос отзвучал и смолк. Даже эха не оставил. Столь богатой исповеди от пришельца не ожидал ни сам Боссони, ни его полуживые солдаты. Видящие во Тьме не очень-то охотно общались с простыми смертными, хотя сами они по сути являлись такими же смертными, как и все вокруг. Они рождались среди людей в соотношении один к миллиону. Их ценили на вес золота, и при определенных обстоятельствах они могли заменить половину армии. Любой правитель, если у него имеются мозги, не пожалеет никаких денег, чтобы нанять для себя Видящего. Известны случаи, что один такой человек убивал десятки тысяч. Но это отнюдь не из-за их физической силы или какого-нибудь древнего колдовства. Их главная тайна -- это их глаза. Они не нуждались ни в факелах, ни в светильниках, ни в свете как таковом. Они могли свободно перемещаться по степи темноты, видя деревья, людей, города, различая траву и дороги, даже если поблизости не зажжено ни единой спички. Мир для них был обозреваем полностью и насквозь. Они утверждали, что на небе, помимо костров, плавают какие-то облака, хотя никто из смертных их никогда не видел, даже не знал, что это такое. Эти люди мнили себя некой высшей расой, избранными самого Непознаваемого. Но история говорит, что они также болеют и также умирают, как все остальные. Рождаются они в самых обыкновенных семьях, чаще всего -- крестьянских. Франзарцы помнили случаи, как одного Видящего убил из арбалета простой мальчишка. Миф об их божественной силе был слишком приукрашен. Они становились богами только там, где другие теряли жизненно необходимый свет и лишались зрения. Буквально четверть эпохи назад в Междуморьи был случай военных баталий. Столкнулись две армии. Басхами командовал король Филипп, а тальянцами генерал Булони. Генерал нанял себе Видящего, которого хранил как собственное око. И вот, в самый разгар сражения пошел настоящий ливень. Все костры потухли. Солдаты с той и с другой стороны как слепые промокшие котята тыкались носом в разные стороны, ища друг друга по голосу. Тогда вышел Видящий во Тьме и в одиночку, не напрягаясь, перебил шесть тысяч басхов. Мог бы убивать еще, да только рука устала.

   Адмирал Боссони все это прекрасно знал. Он внимательно посмотрел на трупы пятидесяти своих солдат и лишний раз утвердился в том, что перед ним в человеческом облике стоит единственная надежда на их спасение.

   -- Разве есть у нас какой-нибудь выбор? -- вяло пробормотали его уста.

   Непредсказуемый подошел к нему почти вплотную, прожег черными глазами его измотанную душу, потом внезапно достал нож и полосонул им по воздуху. Отточенное лезвие мягко прошло по горлу рядом стоящего англичанина. Хлынул фонтан крови, и тот, издав удручающий хрип, свалился к ногам Видящего.

   -- Теперь вы поняли, кто я такой, адмирал Боссони?

   Только что убитым являлся майор Хантер. Непредсказуемый продолжал:

   -- Я убиваю когда мне вздумается и кого вздумается. Если мне надоедает убивать, я творю добро всякому, кто только встретится на моем пути. Когда же мне надоедает творить добро, я вновь начинаю убивать. -- Видящий во Тьме сделал несколько шагов и повернулся к Боссони спиной, возможно провоцируя его на какие-то действия. Потом зевнул и добавил: -- Готовьте двести тысяч евралей, я помогу вам, адмирал. Но помогу лишь в том случае, если небо пошлет обильный дождь. Молитесь о сем Непознаваемому, если вы вообще в Него верите...

   * * *

   Море древних Атлантов болезненно дышало, вздымаясь огромными волнами. Холодная вселенская тьма давила на него всей своей массой. Тяжелые вздохи, сопровождаемые хрипом ветра и кашлями небесного грома, походили на предсмертную агонию стихии. Казалось, море еще пару вздохнет и умрет навеки, его водяное сердце остановится, поверхность станет мертвецки-ровной, исчезнут кашли и хрипы, исчезнет все... Но агония бездны прерывалась лишь временным затишьем и затем возгоралась с новой силой. "Любимец ветров" издали походил на упавшую с неба щепку, которой бездна играла, как ей вздумается. Слабый, вздорный по своей сути прожектор, установленный на бушприте, привносил размытую каплю света в бездонный океан мрака. Капля эта, к тому же, была и единственный. Все небесные костры погасли, оставив миру страх собственного отсутствия. Небожители намеренно не разжигали их вблизи Рассеяния Мира, потому как боялись здесь селиться. Про Рассеяние в черной вселенной ходило масса легенд, противоречащих друг другу. Даже очевидцы, которые зрели его своими глазами, любили приукрасить это зрелище или же откровенно приврать. Из-за шторма "Любимец ветров" шел со спущенными парусами. Матросы, мокрые снаружи и иссушенные внутри, отчаянно гребли веслами. Один из них стоял за штурвалом и, не сводя глаз с бьющейся в конвульсиях стрелки компаса, корректировал курс. Стена яростной тьмы била ему в лицо холодом и несмолкаемым ревом. Слабый прожектор прощупывал ее своим испуганным светом. Обрывки бесконечных волн на какие-то мгновения становились видимы взору и тут же исчезали, мерцая собственным существованием.

   В трюм, постоянное место пребывания Дьессара, вошел капитан Бьюти и принес ему немного еды.

   -- Эй, еретик, подкрепись немного. Я бы, конечно, с удовольствием уморил тебя голодом, но мне заплатили не за это... Жри, ничтожество, да не забудь возблагодарить твоего благодетеля, то бишь меня, -- капитан ткнул пальцем себе в грудь. Потом его взгляд слегка подобрел, даже стал каким-то мечтательным. -- Эх, знал бы ты, еретик, чего я только не повидал за свою поганую жизнь, мотаясь по морям и почти не ведая, что такое суша... Я, старая морская крыса! Кстати, если хоть раз назовешь меня мышью, придушу! Уяснил?!

   Дьессар вообще ни разу его никак не называл. Собственное молчание он считал лучшим жестом презрения для своих врагов. Впрочем, от пищи не отказывался. Он принялся с аппетитом поглощать какую-то смрадную похлебку, наверняка оставшуюся от матросов. Бьюти что-то вдохновенно говорил и говорил, порой махая руками, будто выступал перед целой аудиторией. В его вдохновенную речь внезапно ворвался стук чьих-то тяжелых каблуков. И в трюме появился один из матросов.

   -- Господин капитан! Началось!.. Началось!.. Конец мира близок!

   Бьюти изменился в лице. Лицо его, впрочем, было страшно от рождения, и никакая мимика не могла его сделать краше. Менялся лишь характер его взгляда. Он испытывающе посмотрел на Дьессара, а тот будто ничего не слышал и продолжал хлебать прокисшее месиво.

   -- Еретик! Ты дожил до этого мгновения лишь потому, что тебе предстоит увидеть то, что ты сейчас увидишь... Переварил мои слова?

   Дьессар залез ложкой на дно кастрюли, пытаясь выловить оттуда некую мясную иллюзию. В тот же момент взмах огромного сапога выбил кастрюлю из его рук. Остатки похлебки брызнули в лицо. Обиженно звякая и подпрыгивая, алюминиевая посудина закатилась в темный угол трюма.

   -- Встать, мразь!

   Дьессар поднялся на ноги и демонстративно зевнул, как и подобает воспитанному человеку, прикрыв рот ладонью. Потревоженные цепи издали ленивый лязг.

   -- Вперед и наверх! На палубу! Иначе я отправлю тебя туда пинками!

   Холодный, насыщенный влагой воздух так сильно контрастировал с удушливой атмосферой трюма, что Дьессар опьянел, едва вдохнув его в свою грудь. Десяток матросов стояли, замерев как статуи, и наблюдали невиданное в миражах явление. То, о чем лишь ходили противоречивые слухи, было совсем рядом -- зримо и почти осязаемо. Вселенская Тьма заканчивалась! Тьма, которую считали безграничной и вездесущей, которую упоминали в своих молитвах чуть ли не наравне с именем Непознаваемого, испуганно таяла перед субстанцией еще более могущественной. Впереди прямо по курсу судна зияла голубым цветом огромная стена. Она выходила прямо из границы моря и, слабея в яркости, устремлялась во все стороны мироздания. Впрочем, стоп... Там, похоже, больше не было никакого мироздания. Стена кипела красками голубизны разных оттенков, словно раскаленная жижа. Она-то и являлась границей черной вселенной, объемля ее со всех мыслимых концов. Наш мир являлся лишь ничтожным огрызком трехмерного пространства, вращающемся в Протоплазме. Эта Мегабездна вертела им с такой же легкостью, как море Древних Атлантов играло похожим на простую щепку кораблем. "Любимец ветров" вздымался под гребнями волн и опускался вниз. Шаткий мир раскачивался под ним, а о том, что произойдет, если корабль окунется в этот кипящий монолит, было страшно и подумать.

   Антейро Винатэс, старичок, у которого все извилины мозга имели вид математических формул, носился по палубе с толстой тетрадью, кричал нечто неразборчивое, жестикулировал руками, будто дирижировал стихией, и постоянно что-то записывал. Потом он подбежал к Дьессару, выставил на него свои маленькие глазенки и скороговоркой спросил:

   -- Что, еретик, ты никогда не видел время в жидком состоянии? Ты ведь не знал, что оно голубого цвета? Признавайся, знал или нет?! -- из его рта вместе с напыщенными фразами била слюна.

   Капитан Бьюти, зревший границу мира уже несколько раз, так и не смог привыкнуть к шокирующему впечатлению. Он долго стоял на месте, прикованный изумлением и рассматривал ни кем еще не объяснимое явление. По стене шли синеватого цвета круги и, расширяясь, таяли. Все, что было на корабле: палуба, спущенные паруса, даже сами люди покрылись голубым оттенком. Вселенная раскололась на две неравные половины. С одной стороны пока еще господствовала тьма, со стороны противоположной все более набирала яркость стена Протоплазмы. Сверхтекучее время кипело, пуская по своей поверхности синие круги и нечто похожее на лопающиеся от давления пузыри. Когда капитан обрел дар речи, он первым делом повернулся к Дьессару и спросил:

   -- Ну что, еретик, где твоя Америка?

   На черной половине неба появилось несколько зерен света. Небожители снова решили развести свои костры. Дьессар не ответил на вопрос. Он, не отрывая взора, разглядывал диковинное явление, про которое в секте солнцепоклонников утверждали, что это простая ложь. "Нет никакой границы мира, ни Рассеяния, ни Протоплазмы жидкого времени. Все это выдумали мракобесы для утверждения своей гегемонии.". Так часто говорил его отец.

   -- Эй, недоумок, к тебе обращаются! Далеко еще до Америки, а? Я давно мечтал там побывать.

   Дьессар виновато опустил голову. Впервые он не ответил не потому, что презирал собеседника, а потому что нечего было ответить. "Любимец ветров", прыгая с волны на волну, стремился к Мегабездне, оставляя позади себя тающую реальность. Старичок Винатэс вдохновенно сочинял какие-то уравнения с интегральными и дифференциальными значками, записывая их в свою пухлую тетрадь. Потом принялся бредить вслух, доказывая матросам, что циркуляр псевдопространственного вектора, проинтегрированный по неевклидовой плоскости коллапсирующего континуума скорее стремится к нулю, чем вторая производная математического ряда Хаутра с иррациональным показателем. А тензорное перемножение виртуальных матричных осцилляторов с мнимой энергетической константой ни в какие времена не примет вид многомерной гиперболы...

   Некоторые матросы, хорошенько подумав, соглашались, а иные, размахивая бутылкой рома, пытались опровергнуть данные утверждения. Старичок спешно семенил по палубе, бегая словно маятник от одного борта к другому.

   -- Сейчас начнется самое интересное! Мы входим в зону Рассеяния!

   "Любимец ветров" еще раз приподнялся на волне и медленно опустился в последующую за ней впадину. Ветер вдруг стал резко менять свои направления: то подует с одного боку, то с противоположного, а то и вовсе затихнет. Такие же странности начали происходить со стрелкой компаса, она принялась вращаться как спица в колесе. Матрос, стоящий за штурвалом, изумленно глядел то на нее, то на голубую стену. Он мертвой хваткой держался за штурвал, как за что-то настоящее, еще оставшееся в мире.

   -- Глядите! Глядите внимательней! Туда, на край моря! -- Антейро Винатэс вытянул свой костлявый сморщенный палец в сторону Мегабездны. Голубоватый оттенок придавал его старческому лицу вид настоящего покойника.

   Пока "Любимец ветров" находился на очередном гребне, это можно было увидеть. Море Древних Атлантов заканчивалось... Но заканчивалось не сушей, как полагается всем морям, даже не прямой линией некого ограждения, и уж тем более не какой-то там мифической Америкой. Оно заканчивалось потому, что там заканчивалось пространство как таковое... Синяя гладь воды, освещенная Мегабездной, была разорвана в клочья и плавала в Протоплазме времени огромным протуберанцем. Ученый громко кричал:

   -- Здесь, на краю мироздания, происходит коррозия пространства, и оно имеет вид жалких лохмотьев. Оно болтается в жидком времени, как порванные тряпки болтаются в потоке воды! Сверхтекучее время мало-помалу уничтожает нашу вселенную.

   Кипящая голубизной стена все более надвигалась. Один ее вид приводил в ужас. Она разрасталась как вверх, съедая черное небо, так и вширь, демонстрируя, насколько жалок и ничтожен в ее объятиях человеческий мир. Мысль о том, что всей этой Мегабездной правит Непознаваемый, приводила в трепет перед одним упоминанием Его имени. Матросы стояли на палубе словно оловянные солдатики -- не шевелясь и не переговариваясь между собой. Единственный, кто не потерял дар речи, это ученый. Он, бредя научной терминологией, снова принялся что-то записывать в свою тетрадь. Дьессар нехотя признался себе, что никогда еще не был так сломлен духом. Даже тогда, когда инквизитор Жоэрс придумывал для него в подземельях Анвендуса самые изощренные пытки. Безграничная масса жидкого времени, эта смертоносная лавина голубого огня, подавляла любую психику. Дьессар долго смотрел на ползающие по ней синие круги, и у него у самого закружилась голова. Еще действовал на нервы голос старой морской крысы. "Где?! Где твоя Америка?!".

   Дальше начали происходить вещи еще более странные. Судно вдруг принялось менять свои очертания. Его борта стали выглядеть будто нарисованными размытыми красками. То же происходило и с людьми. Контуры их фигур теряли резкость, по лицам неряшливо расплывались глаза, рот, уши. Все вещи вокруг походили на размытое легким туманом сновидение.

   -- Мы входим в область пористого пространства! -- торжественно провозгласил Антейро Винатэс. Даже его голос, казалось, состоял из одного эха. -- Это, кстати, небезопасно. Может произойти разрыв жизненных тканей.

   Тут и капитан Бьюти обрел дар голоса. Он схватил Дьессара за шиворот, волоком подтащил к носу корабля и хорошенько встряхнул.

   -- Смотри, еретик, и запоминай! Тебе только потому и сохранили жизнь, чтобы ты все это увидел!

   Лохмотья порванного пространства продолжали плавать в пеклище Мегабездны. Они походили на огромный синий флаг, разорванный по краю и развивающийся на ветру.

   -- Смотри внимательно, еретик! Это конец нашего мира! Нет! Нет там никакой Америки! Запомни это раз и навсегда! Это миф, выдуманный древними и записанный в ваших ничтожных книжонках! Ты понял меня?! -- Бьюти резко развернул Дьессара лицом к себе. -- Отвечай, понял или нет?!

   Дьессар увидел перед собой неясный овал лица, глаза, плавающие под размытыми бровями и размазанный чуть ли не по всей бороде шевелящийся рот. Это было чудовищно. Голос, исходивший от капитана, казался далеким, словно доносился с глубин моря. "Ты понял меня?! Это конец мира! Нет никакой Америки...". Солнцепоклонник почувствовал, что даже жесткая деревянная палуба под его спиной размякла. Неясные пятна фигур, похожих на матросов стояли где-то бесконечно далеко от его взора...

   -- Отвечай, понял или нет?! -- капитан принялся трясти его за шиворот.

   Дьессар впервые в жизни на каверзный вопрос мракобесов ответил "да".

   -- Да, понял, -- и едва расслышал собственный голос.

   Бьюти продолжал его допытывать.

   -- Видишь те точки на черном небе, -- голова Дьессара была повернута в нужную сторону. -- Это никакие не звезды, это...

   -- Небесные костры, -- нехотя признал сам Дьессар.

   -- Все! Абсолютно все в вашем учении ложь! Нет и никогда не было ни солнца, ни круглой земли, ни Америки, ни двенадцати богов времени! Пойми это! Думаешь мы, те, кого вы называете мракобесами, изверги, уничтожающие вас потому что нам это доставляет удовольствие? Вы несете людям ересь! Самую настоящую ЕРЕСЬ! Ваш фанатизм не поддается психологическому лечению. Мы просто вынуждены вас уничтожать!..

   Подбежал Антейро Винатэс. Аморфное пятно его маленькой фигуры наклонилось к самому уху капитана Бьюти.

   -- Пора разворачивать корабль! Дальше плыть опасно!

   Мегабездна кипела и пенилась океаном жидкого времени. Всякий материальный объект был для нее вздором. Сама черная вселенная переваривалась в Протоплазме, словно сосательная конфетка в желудочном соке. Бьюти отдал рулевому приказ о смене курса. И "Любимец ветров" стал медленно разворачиваться. Его бушприт был снова направлен в сторону тьмы. Матросам было приказано грести с удвоенной силой. Корабль бежал от Протоплазмы, подгоняемый ужасом. Море Древних Атлантов сонно вздымалось своими волнами, словно само пыталось бежать от палящей Мегабездны. Его поверхность светилась сине-голубыми красками и лишь вдали темнела, сливаясь воедино с чернотой мироздания. Через какое-то время контрастность очертаний вновь приобрела обычную резкость, будто после длительной настройки был наконец пойман оптический фокус окружающих вещей. Бьюти облегченно вздохнул. Его вечно злые глаза даже слегка подобрели. Матросы стали наперебой кричать: "за это надо выпить!". Бутылку рома всучили даже Дьессару, и тот от нее не отрекся.

   -- Далеко не каждому жителю черной вселенной дано побывать в Рассеянии Мира! Далеко не каждому! -- Антейро Винатэс совершил несколько жадных глотков. -- И лишь избранным единицам дано вообще понять это странное явление! -- тут ученый поимел ввиду свою скромную персону.

   Капитан Бьюти оглянулся на Мегабездну, смерил ее восторженным взглядом, потом подошел к Дьессару и произнес:

   -- Послушай, еретик, если ты честный человек, ты просто обязан рассказать всем своим собратьям по вере о том, что видел. Но прежде ты должен сам отречься от своей пагубной ереси. Это было просто чудо, что король Эдвур не сжег тебя на костре вместе с остальными, хотя ты более всех этого заслуживал. Подозреваю, что сам Непознаваемый избрал тебя, чтобы открыть глаза на истину! Если ты не используешь этот шанс, то окажешься самым последним ослом, каких я только видел за свою жизнь.

   Дьессар осушил до дна свою бутылку рома, выкинул ее за борт, посмотрел капитану в глубину его бесстрашных глаз и нехотя ответил:

   -- Я подумаю... Впрочем, нет. Я уже подумал. Я понял, что сильно заблуждался...

   * * *

   Деревня солнцепоклонников была затеряна в такой глуши, что ее жителям она порой казалось единственной на всю поднебесную. Рассказы о цивилизации и о больших городах, где проживают тысячи людей, для некоторых были легендами, а маленькие дети их воспринимали как сказки. Жители деревни питались исключительно собственным трудом: засевали хлебные поля, выращивали овощи, занимались виноделием. Вино для человечества всегда заменяло эликсир жизни: оно омолаживало дух и придавало бодрость телу, оно спасало от отчаяния, ибо привносило в скучное безликое бытие новые оттенки красок. Для адептов лученосной веры вино было чуть ли частью религии. Ждать целыми эпохами, целыми поколениями когда же наконец на черном небе появится обещанное в их писаниях солнце не хватило бы терпения даже у самых закоренелых фанатиков. Сказать откровенней, среди солнцепоклонников больше половины сомневались, что это вообще когда-то произойдет. Они просто выросли и воспитались в той среде, куда были посланы Провидением еще до своего рождения. Всю свою жизнь вокруг себя они видели одно лишь тьму. Они видели ее, когда вставали с кровати и когда ложились спать, когда работали и когда отдыхали, когда читали Книгу Древностей и пели псалмы. В псалмах, положенных на красивые мелодии, так красочно распевалось о том, что светило скоро явится этому миру, сжигая царства мракобесов и изгоняя мрак из поднебесья. Но беспощадная реальность внушала совершенно другие чувства. Даже пение этих псалмов проходило под покровом вселенской тьмы. Лишь вздорный свет факелов пытался как-то соперничать с ее могуществом. Именно поэтому приверженцы лученосной веры нередко заливали свое отчаяние вином. Хмель, пришедшая в голову, воодушевляла их надежды, делала реальный мир каким-то иллюзорным, а человеческие иллюзии, напротив, почти реальными. Увы, многие из солнцепоклонников не выносили душевной борьбы и становились ренегатами. Они уходили к пасынкам темноты и принимали их религию, отрекаясь от своей, разменивали веру на трезвомыслие и разукрашенные яркими красками надежды на сотканную из мрачных тонов действительность. Нередко бывшие солнцепоклонники принимали даже священнический сан и служили Непознаваемому с большим усердием, чем они служили своей прежней вере. А те, кто до конца своих дней продолжал глядеть в черное небо и надеяться на чудо, в среде сектантов приравнивались к подвижникам. Люди, не испытавшие душевного излома и предательства, и в глазах пасынков темноты иногда вызывали больше уважения, чем те, кто смалодушествовал. Даже если солнце уже ни в какие времена не воссияет над миром, даже если все это миф, и его вообще никогда не было, сам подвиг веры заслуживает внимания и как минимум скромного почтения.

   Так часто думал отец Гийом, но никогда не произносил этого вслух. Последнее время он был изумлен и приятно обрадован, что в деревне появился человек, так сильно уверовавший в Книгу Древностей, что выучил ее чуть ли не наизусть. Бывший, к тому же воинственный, пасынок темноты стал ярым солнцепоклонником. Твердости его убеждений дивились даже закоренелые адепты лученосной веры. Отец Гийом уже несколько раз говорил: "Жерас, ты уже доказал всем нам, что стал другим человеком, можешь идти на все четыре стороны, я тебя отпускаю.". Но принц лишь отмахивался от этих слов: "я причинил вам столько зла, что должен хоть немного загладить свою вину".

   Жерас не покладая рук трудился все время, которое только не было занято сном или чтением священной Книги. Он строил солнцепоклонникам новые дома, обучал их юношей военному искусству, в особенности -- владеть мечом и стрелять из арбалетов. Маленьких детей он учил читать, а со взрослыми вел назидательные беседы, чтобы те ни в коем случае не ослабевали в своей вере. Все вокруг только дивились: тот ли это человек, кто совсем недавно сжигал их на кострах и поносил самыми грязными словами? Будучи принцем, более того -- наследником престола, он не брезговал никакой крестьянской работой. Сам обтесывал и таскал на себе тяжелые бревна, молол муку, ходил с мужиками на слепую охоту, научил их, как надо загонять медитавров. Прежде всего он дал себе клятвенное обещание, что когда станет законным королем, то первым делом подпишет указ о равноправии всех вероисповеданий. Пусть, думал Жерас, люди воюют друг с другом силой своих убеждений, а не силой оружия. Более того, он поклялся всю свою оставшуюся жизнь верить в Пришествие Света и смело говорить об этом всякому, с кем только доведется общаться. Он станет первым в истории Франзарии королем-солнцепоклонником. К каким последствиям это приведет, его волновало меньше всего на свете. Он поклялся, и клятва его нерушима.

   -- Послушай, Дьенн, когда работаешь мечом, твоя левая рука должна быть противовесом правой и балансировать соответственно длине выпада оружия, -- принц обучал одного белокурого юношу искусству боя. Тот нелепо пытался копировать все движения своего учителя.

   В этот момент к ним подошел отец Гийом. Казалось, что за эти несколько эпизодов, которые принц провел в их деревне, он постарел еще больше. Морщины, словно трещины на коже, беспощадно изрезали лицо вдоль и поперек. По вздувшимся на руках венам бесчувственно пульсировала остывающая старческая кровь. Сложно было поверить, что его абсолютно белые пораженные сединой волосы когда-то, по его собственному утверждению, были черными как деготь. Его тихий дребезжащий голос безжизненно колебал воздух. Он поднял свои отяжелевшие веки и произнес:

   -- Жерас, ты достаточно потрудился у нас, и я не смею тебя больше задерживать. Ты хотел доказать всем братьям, что стал таким же как мы. Я верю тебе, Жерас. Хотя поверить в такое чудо было для меня немалым подвигом. Думаю, тебе пора идти. Там, в царстве мракобесов, ты принесешь больше пользы, если расскажешь им, кем ты сейчас стал. Расскажи им про Книгу Древностей, про нашу веру, а если станешь королем, обещай избавить нас от этой унизительной необходимости прятаться, словно преступникам, по глухим лесам.

   Принц вложил меч в ножны. Покорная сталь слегка звякнула и вошла в свой позолоченный кокон.

   -- Пастор, я клянусь, что сделаю именно так, как ты сказал. Но прежде... -- Горевший на поляне костер вдруг резко вспыхнул, и в зрачках Жераса зарезвились маленькие красные чертики. -- Прежде, как только я вернусь в Нант, клянусь убить Даура Альтинора!

   Старик достал откуда-то мешок, набитый монетами: тот самый. И кинул его на ладонь принцу.

   -- Если встретишь герцога Альтинора, верни ему. Ровно во столько он оценил твою жизнь.

   Жерас покачал головой.

   -- Вам эти деньги нужны больше чем кому-либо. Не чувствуйте себя обязанными пред герцогом. К тому же, вы исполнили его приказ. Вы убили меня. Да, вы убили прежнего Жераса Ольвинга. А то, что взамен его появился новый, пусть вас нисколько не беспокоит.

   Мешочек с деньгами, описывая в воздухе короткую параболу, полетел обратно. Не прошло и эллюсии, как принц двинулся в путь. В левую руку он взял факел, правая постоянно лежала на эфесе меча. Через сотню шагов он остановился и последний раз глянул на деревню. Небрежные крестьянские дома с прогнувшимися крышами были пусты. Все без исключения жители вышли из них и стояли, смотря ему вслед. Даже маленькие дети перестали резвиться и бегать по траве. Отец Гийом помахал ему на прощанье рукой, едва подняв ее до своего подбородка. Жерас помахал в ответ. Этот размен жестами был последним. И эти тревожные, безмолвно кричащие взгляды он не сможет уже забыть никогда.

   Жерас резко развернулся и, освещая факелом путь, побрел по запутанной тропинке. Серые скелеты деревьев, наполняющие степь темноты паутиной своих тонких веток, были хрупкими как стекло. Небрежный взмах меча -- и ветки с треском ломались, падая под ноги. Лес походил на созданный кем-то древесный лабиринт, блуждать во мраке которого можно до бесконечности. Жерас вдруг почувствовал сошедшую с неба волну вдохновения, насладился ее приятным жжением в душе, потом резко изрубил мечом попавшийся под руку кустарник, и громко крикнул:

   -- Даур Альтинор! Ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю!!

   Принц практически ничего не боялся в жизни, но сейчас, как ни странно, испугался собственного внезапно громкого эха. Оно по всей степи угасающим многоголосьем вторило этот смертный приговор:

   --... С ТОБОЙ СДЕЛАЮ! ...ДЕЛАЮ! ...ДЕЛАЮ!