"-- Да будет проклят тот, кто скажет о чем-либо: оно реально, или: оно существует на самом деле! Да будет имя его в списке неблаговерных, и дела его да сочтет Непознаваемый за труды еретиков! Потому как такие утверждения глубоко ошибочны. Наша псевдореальность является лишь неудачным макетом, бледным прообразом Настоящего Мира, куда мы все стремимся. Только там будет то, что реально. И только там будет то, что настоящее. Мы все в межпространственном сне. Находимся в буферной зоне между бытием и полным энергетическим вакуумом. Наш мир несовершенен изначально. Непознаваемый, некогда распластав перед собой руны ранее никем не тронутых слоев Вечности, набросал на них лишь черновые эскизы задуманного им мироздания. Эти эскизы подлежали утилизации, но ошибочно попали в круговорот реального времени. Так родилась никогда не существующая по-настоящему черная вселенная. И все люди, ее населяющие, каждую эпоху отмечают праздник Великой Вселенской Ошибки. Лишь случайная оплошность нашего демиурга дала всем нам право на жизнь..."

   Пьер утомился от чтения и захлопнул Манускрипт. Его колени уже онемели, а мозоли, давно ими натертые, стали красными как от огня. Лампада, свисающая со стены, давала так мало света, что его едва хватало, чтобы различить вереницу священных слов. Он кряхтя поднялся и позволил себе присесть на жесткий стул для кратковременного отдыха. В какой-то миг огонек лампады показался горящим глазом невидимого гипнотизера, и Пьер, зевая, стал погружаться в ту самую полуреальность, о которой только что читал...

   -- Пье-ер! -- внезапный голос Жоанны не дал окончательно отключиться его чувствам. -- Пьер, ты здесь?

   Шторка, напоминающая занавес миниатюрного театра, резко раздвинулась, и перед взором молитвенника возник вечно негодующий образ матери.

   -- Ну, разумеется... где ты еще можешь быть! -- Жоанна с презрением посмотрела на Священный Манускрипт и, наверное уже в тысячный раз, произнесла свою надоевшую даже ей самой фразу: -- Лучше бы ты был пьяницей, да таскался по непотребным девкам, как твой братец Лаудвиг! Эта крайность все же предпочтительней, чем твоя дурь...

   -- Мама, что вы такое говорите!

   -- Иди! -- Жоанна небрежно шлепнула его по спине. -- Король собрал Малый Совет и требует твоего присутствия... Да не забудь переодеться! Как-никак там самые знатные люди Франзарии!

   -- Мама, какой от меня толк? Я ничего не смыслю в государственных делах. Они мне попросту неинтересны...

   -- А вот эта дрянь, -- Жоанна, наконец, сорвалась, схватила Священный Манускрипт и принялась им шлепать по голове нерадивого сына, -- тебе интересна?! Интересна, да?! Ты помешался на своих молитвах! Все люди над тобой смеются! Стыд и срам на весь наш королевский род!

   -- Я должен искупить... -- жалостливым голосом начал оправдываться Пьер.

   -- Пошел с глаз моих! Тебя ждут на Малом Совете! -- Жоанна обессилела и швырнула книгу куда-то в угол. Ее страницы беспорядочно загнулись, а лампада, прощально мигнув, потухла. -- Да не вздумай явиться туда в одежде оборванца, иначе пришибу!

   Пьер покорно удалился, не сказав больше ни слова. Королева взяла светильник и подошла с ним к маленькому настенному зеркалу. Ей казалось, что после каждого такого приступа гнева она стареет: кожа все более теряет свою волшебную нежность, тонкие ручейки морщин, уничтожаемые различными кремами, вновь чертят на ее лице зловещие иероглифы, где-то да обязательно отыщется новый седой волос...

   Она кинула взгляд на пол, где небрежно валялась, словно подбитая птица, книга с распростертыми крыльями-страницами.

   -- Ой, предвечная Тьма! Чего это я наделала! -- Жоанна бережно подняла Священный Манускрипт, стерла с него пыль и аккуратно положила на полку. -- Сам святой, а родителей до греха доводит...

   * * *

   Малый Совет состоял из ближайшего окружения короля Эдвура. Список его постоянных членов не менялся уже несчетные эпизоды времени. И собирался он по всякому экстренному случаю. Вот лица, присутствие которых было обязательно: сам король (желательно, со своей короной), старший советник Альтинор (с ценными мыслями в голове), епископ Нельтон (со святым безмолвием, дабы не мешал обсуждению земных проблем) и Оунтис Айлэр, главнокомандующий армией. Последний обязан был являться с неизменной фразой: "ваше величество, ваши войска в полной боевой готовности и готовы исполнить всякое ваше поручение!".

   Вот список лиц, присутствие которых желательно: это три сына короля -- Жерас (его, пожав плечами, возьмем в траурные скобки), Лаудвиг и Пьер. Роль последнего состояла в пассивном кивании головой по всякому поводу, а миссия предпоследнего -- в сосании различных сладостей. В этот же список входил герцог Оранский, брат короля, и Кей Ламинье, коадьютор Франзарии.

   А вот перечень лиц, которых можно отнести к особо приглашенным. Этот перечень состоял из одного-единственного человека. Им являлся Фиоклит, он же Фиоклитиан Первый и Последний, королевский шут. С собой он обязательно брал свой шутовской колпак и никогда не садился на предлагаемый стул, а взбирался на какую-нибудь возвышенность, к примеру, на плечи древнего божества Гераклоса.

   На сей раз Эдвур изменил себе: он пришел раньше всех и молчаливо, не обронив ни единого слова нарекания, дожидался остальных. Голова короля была зажата в капкан собственных пальцев, он словно выдавливал из себя властный, царственный взгляд. Но в глазах его образовалась пустота и какое-то отрешенное бесстрастие.

   -- Герцог Оранский, я бы просил тебя первым высказать свое мнение.

   Герцог вскочил с места и заговорил так громко, что стены просторного зала, отразив его голос, чуть ли не уподобили его гласу самого Творца:

   -- Немедленный штурм! Немедленный!.. Мы должны взять город прежде, чем они найдут Дианеллу! У нас сейчас нет времени на изобретательность, надо брать город тривиальным методом: с помощью лестниц и массированной атаки стрел. Да, погибнет много наших солдат! Увы, погибнет и много горожан, но... -- Оранский внезапно прервал речь. Его тело ссутулилось, огонь в зрачках погас. И дальше он произнес едва заметным шепотом: -- Мне что-то нездоровится...

   -- Успокойтесь, герцог! -- граф Айлэр поднял руку, привлекая к себе общее внимание. -- Я хорошо понимаю ваши отцовские чувства. Но такие дела не решаются под диктовку эмоций.

   -- Скажите тогда, что вы предлагаете!! -- Оранский снова взорвался, он изнемогал от бессилия и бешенства, и готов был накричать на самого короля, если тот осмелился бы пренебрегать его мнением.

   -- Что я предлагаю? -- главнокомандующий армией тихо постучал костяшками сжатых пальцев по столу и сказал то, что от него совсем не ожидали: -- Переговоры. Простые переговоры... Дико звучит, да?

   Даже епископ Нельтон со своим молитвенным, вечно отрешенным видом изумленно поиграл бровями. Он снял очки, протер их платком и, глядя на мутный мир без своих искривленных линз, слегка иронично заметил:

   -- Я ясно вижу, что это заведомо тупиковый путь, -- сказав это, он вернул очки на место.

   Тут настало время вмешаться Дауру Альтинору. Король особо ценил его мнение, и все это прекрасно знали. Старший советник неспеша поднялся со своего места, словно делал это с неохотой, лишь из снисхождения к окружающим.

   -- Думаю... Нет, я уверен, что наш достопочтенный правитель никогда не унизит себя переговорами с захватчиками, будто мы какое-то беззащитное королевство. Да нас просто засмеют! И с Франзарией, которая считается самым могущественным миражом во всей черной вселенной, попросту никто не будет считаться! Поверьте мне, господа, я высказываю не свое собственное мнение. Я говорю о вещах настоль очевидных, что каждый из вас, хорошенько размыслив, чисто логически придет к тому же выводу.

   Почти все члены Малого Совета поддержали эту тираду одобрительными кивками. Даже шут кивнул, и его колпак, потеряв равновесие, снова сполз ему на нос. Альтинор являлся психологом по какому-то высшему наитию. Он заведомо чувствовал, какое впечатление произведет его речь на окружающих, как искусный иллюзионист чувствует свою власть над доверчивой аудиторией. Он мастерски жонглировал словами и интонацией, чувствами искренними и бутафорными, проникал в сердца окружающих теплым ласкающим взглядом. И в конечном итоге всегда выходило так, как он задумал. Терпеть поражение в словесных баталиях он не привык, да и не умел.

   Нельтон дружески пожал его руку и поспешил добавить:

   -- Скажу более. Я успел поговорить с некоторыми духовными лицами соседних миражей, в частности -- с представителями Междуморья и Тающей Империи. Как в Сарагоссе, так и в Ромуле правящие лица осуждают беспричинный захват Ашера. Думаю, в этой беде нас поддерживают все соседние миражи. Мы можем объединиться и попросту превратить Англию в пепел. Не нужно возиться с захваченным Ашером, необходимо ответить ударом на удар!

   -- Магистр, все, что вы говорите замечательно, вдохновенно, но не так уж и радужно. Известно, что Англию поддерживает Хопен-Хаген и Альянс Холодных Миражей. Есть опасность, что вся черная вселенная будет ввергнута в великую войну. И, пока мы будем истреблять друг друга, поднимут голову еретики. -- Это, кстати, вставил свое слово коадьютор Ламинье.

   Герцог Оранский, печально разглядывая свои ногти, шепотом произнес:

   -- Да и хрен с ней, с этой вселенной... -- потом выпрямился, набрал в грудь воздуха и уже громко добавил: -- А тем более с еретиками, ее населяющими!

   Так министериалы Франзарии, пытаясь прийти к единому мнению, поднимали вокруг себя все больше шума. Хаос в их речах и неразбериха в мыслях часто сопровождались маханиями рук, нервозными вскакиваниями со своего места и нередко бранными словами. Король долго смотрел на них, не произнося ни слова. Он сидел словно громоотвод и впитывал в себя накаляющуюся атмосферу. Его молчание некоторые обманчиво расценили как растерянность и замешательство. Но Эдвур просто наблюдал... Подарил удовольствие рою своих приближенных вдоволь пожужжать, а себе -- понаблюдать за этим со стороны. Порой ему казалось, что он окружил себя одними лицемерами, которым не столь важна судьба Франзарии, сколь личная удаль в глазах государя: как бы покрасивее сказать, как бы обратить на себя внимание, да как бы поярче выставить собственную отвагу...

   -- Ваше величество! -- герцог Оранский перекричал всех остальных и этим добился, чтобы Эдвур повернул голову в его сторону. -- То, о чем вы сейчас думаете, справедливо. Но штурм города необходим! Вот мое окончательное мнение!

   Фиоклит тоже молчал. Он вопреки своему амплуа не стал никуда взбираться, а сидел прямо на полу, небрежно распластав ноги. Его шутовской колпак съехал набок и, если бы не зацепился за огромное ухо, наверняка сполз бы на место бороды. Уродец и так редко когда улыбался, но сейчас был серьезней самого инквизитора Жоэрса. Природа изувечила лицо несчастного так, как не смогло бы исказить нормальный человеческий облик самое кривое зеркало. Он стал всеобщим посмешищем только из-за своей внешности. Фиоклит был лилипутом -- в мать или в отца никто не знал, так как своих родителей он и сам не помнил. Его, блуждающего и изнывающего от голода, отыскали в степи темноты слуги королевской инквизиции, и поначалу даже ошибочно полагали, что поймали какого-то зверька. Ростом Фиоклит был чуть выше пояса нормального взрослого мужчины. Худые, кривые ножки, да еще выпирающий животик только добавляли трагикомедии в его облик. Его лицо очень опасно впервые увидеть во мраке да еще с близкого расстояния. Испуг неминуем. Огромные, непропорциональные даже для гиганта уши, почему-то сплошь поросшие волосом. Глаза уродца были посажены так далеко друг от друга, почти на висках, что казалось он, словно домашняя скотина, смотрит не вперед себя, а по бокам. Обильные черные брови, сросшиеся на переносице, чертили на его лбу взмах настоящих крыльев. А вот на острой бородке почему-то так никогда и не выросло ни единого волоска. Нос Фиоклита, наверное в детстве, был сломан и теперь вечно повернут в одну сторону. Он, подстать бородке, такой же остроконечный. Словом, шут от рождения и шут по призванию. Король Эдвур сжалился над ним и учредил в своем окружении эту должность. Жоанна поначалу даже брезговала приближаться к уродцу, но у того вдруг открылись признаки ума, да и многие его остроты были не лишены увеселительной иронии. Через некоторое время во дворце у Фиоклита даже появились поклонники, они постоянно докучали ему и требовали, чтобы тот рассказал что-нибудь смешное. Одной из таких поклонниц была мадмуазель Дианелла. Наверное, поэтому уродец нынче выглядел особенно встревоженным и задумчивым...

   Король Эдвур наконец заговорил:

   -- Лаудвиг, может ты нам скажешь свое мнение?

   Все примолкли, а только что упомянутый принц так увлекся игрой с царапающимся под столом котом, что даже не расслышал вопроса. Кот нюхал его экзотично воняющие носки, приходил в возбуждения и начинал их грызть, а тот норовил наступить ему на хвост. Но проворный хвост постоянно увиливал...

   -- Сьир Лаудвиг! Извольте ответить, когда к вам король обращается! Надеюсь, вы не забыли, что после меня наследуете трон Франзарии, и вам придется принимать самостоятельные решения! Кот вам будет в этом плохим советником!

   Эдвур вытер вспотевший лоб, а Лаудвиг вздрогнул.

   -- Д-да, ваше великоле... величество. Я тоже думаю, что город надо штурмовать...

   -- Какой город надо штурмовать, ты хоть помнишь, ублюдок?! -- Эдвур явно вышел из равновесия и прилюдно назвал своего сына его семейным псевдонимом. -- А ты, Пьер, что-нибудь скажешь нам?

   Младшой из династии Ольвингов поднял голову.

   -- На все будет ваша воля, государь.

   -- Помимо своих молитв ты другой человеческой фразы и не знаешь!

   Епископ Нельтон сконфузился и печальным взглядом поддержал своего воспитанника. Альтинор, закрыв глаза, откинулся в кресле. Его душа хохотала, а лицо еле сдерживало гибельную для него улыбку: "каких же придурков понаплодил наш король!".

   Эдвур без всякой надежды повернул голову в сторону Фиоклита.

   -- Ну, может быть ты, шут, утешишь нас какой-нибудь глупостью. Разве зря я тебя столько таскаю по советам Большим и Ма...

   -- Помолчи, король! Не видишь, я в задумчивости.

   Гаер впервые подал свой хрипловатый голос. Он так и продолжал сидеть, распластав в разные стороны свои кривые ноги. Причем, на одной из них был деревянный башмак, а на другой лишь чулок с дыркой, из которой торчал указательный палец. Шут подпер голову ладонями, выпучил нижнюю губу и дремлюще прикрыл глаза. Как видно, король прощал ему не только мелкие шалости, но и откровенное хамство. Все списывалось на его врожденную имбецильность, атавизм умственной и телесной убогости.

   Эдвур стукнул ладонью по столу.

   -- Давайте, наконец, принимать решение!

   И тут с пола поднялся Фиоклит. Он взял свою сучковатую палку, которую вечно таскал с собой, называя ее "жезлом", поправил колпак и, приняв наступившую тишину как должное его персоне, наставив круглый животик прямо в сторону епископа, неспеша заговорил:

   -- Расскажу я вам одну притчу. Когда я странствовал по разным миражам, был у меня один знакомый король, мудрый правитель, не то что ты, Эдвур. И вот, на него тоже напали неприятели, захватив приморский город. -- Фиоклит повертел "жезлом" в разные стороны, надменно поглядел на каждого из присутствующих и продолжал: -- И собрал тот король каких-то дебилов, чтобы те дали ему мудрый совет как поступить, но ни один из них так и не сказал ничего дельного. Тогда впал король в печаль великую. Но жил у него во дворце...

   -- ...один очень умный шут. А звали его Фиоклитиан Первый и Последний, -- продолжил Эдвур. Догадаться было не сложно, так как подобных притч он выслушал не менее десятка. -- А ну, быстро говори, что тот шут тому королю посоветовал, иначе прикажу отстегать тебя розгами!

   Фиоклит испуганно потер свое нежное заднее место и спешно вымолвил:

   -- Он сказал: надо послать гонцов в Тевтонию и купить у них стенобитные машины на порохе. И жили все они долго и счастливо, и каждый отрастил себе большое-прибольшое пузо!

   Последней фразой, ставшей давно крылатой, заканчивалась у шута всякая притча. Он замолк и снова сел на пол, оттопырив нижнюю губу в знак легкой обиды.

   А это, кстати, не новость. Канцлер Тевтонии Флюдвиг недавно во всеуслышанье заявлял, что его умельцы изобрели уникальные стенобитные орудия, работающие от взрывной волны обыкновенного пороха. Мощность таких орудий в два-три раза больше аналогичных механических, в которых таран раскачивается вручную. Все об этом знали, но никто не догадался, что знать желательно вслух.

   -- Наш дурачок как всегда дело говорит, -- коадьютор Ламинье продолжил тему. -- Стена Ашера в двух местах имеет слабые места... То есть, слабых мест там, конечно, нет. Просто стена немного тоньше, чем по остальному периметру.

   -- Сколько времени нам понадобится, чтобы доставить эти машины из Тевтонии к Ашеру? -- спросил король.

   Вместо ответа кто-то за портьерой вдруг кашлянул. Появился Жозеф в идеально чистой, отутюженной ливрее и с вечно виноватой физиономией.

   -- Простите, ваше величество. Тут нам доставили одного беглеца, которому удалось покинуть осажденный город. Он хочет вам что-то сказать.

   Эдвур только сейчас почувствовал, что воздух в зале пропитался смрадом от вспотевших тел. И коптящий воск некачественных свечей придавал этому запаху более угнетающий оттенок.

   -- Зови, чего стоишь?!

   Пришедший по виду был ремесленником, прежде всяких дел он упал на колени и понес неумелую хвалу в адрес государя, типа: "мир вам и долгие эпохи жизни, ваше величество! я недостоин зреть своего короля!". И подобного рода извращения сервилизма.

   -- По делу хоть что-нибудь можешь сказать? -- Эдвур приподнял корону и поправил под ней вспотевшие, слипшиеся волосы.

   -- Мой государь! Боюсь, что речь моя выглядит нелепо и нескладно...

   -- Да говори ты наконец! Мы сами твои слова слепим и складем как надо.

   Шут грозно стукнул своей палкой.

   -- Говори, смерд!

   У пришедшего даже не спросили его имени. Он робко оглянулся, впитал взором не виданную ранее роскошь и принялся рассказывать:

   -- Я был одним из немногих, которым удалось спуститься по веревке со стены, пока англичане еще не успели окружить город. Они хуже зверей: убивают всех без разбора. Истребили больше половины населения. Некуда было посмотреть, чтобы не увидеть кровь и трупы мирных жителей. Я не понимаю: за что? почему? что мы сделали англичанам? Они никому не объясняют причины своего вторжения. Всех оставшихся в живых они согнали на центральную площадь, заставили целовать английский флаг и клясться в верности их королю Эдуанту. Кто подчинялся -- тех миловали. Остальных убивали на месте. Голлентина приколотили гвоздями к двери его собственного дома. Теперь к городу не подступиться. Вся стена под их наблюдением. Я лишился жены и двух детей...

   Эдвур снял один из своих перстней и кинул гостю прямо в руки.

   -- Говоришь, заставляли целовать флаг... -- Король встал со своего места и принялся нервозно ходить взад-вперед. -- Клянусь могуществом нашего миража, после того как Англия будет разгромлена, я лично возьму этот флаг, подотру им свое невнятно говорящее отверстие и засуну его вместо кляла королю Эдуанту прямо в рот! Если тот, конечно, доживет до сего судьбоносного момента!

   * * *

   Эта пытка именовалась "древнее божество". Человека, закованного в кандалы, ставили на ноги, его руки привязывали к проушинам большого бочка, который, в свою очередь, находился на его голове. И так он стоял несколько циклов подряд, не шелохнувшись... Казалось бы: оно вроде и ничего, стой да стой себе спокойно. Но секрет фокуса заключался в том, что бочок доверху был наполнен кипятком, и стоило несчастному хоть малость потерять равновесие, как на его тело проливалась огненная лава. В таких случаях люди от испуга и боли обычно еще больше наклоняют смертоносную ношу, и тогда под истерические возгласы осужденного, слившиеся в унисон с радостными криками его палачей, вся емкость с кипятком проливается несчастному под ноги. Но если ты достоин именоваться "древним богом", который, как известно, умел держать и небо на своих плечах, то ты вытерпишь пару эллюсий, вода в бочке остынет и станет для тебя безвредной. Не беда, что тебе дадут лишь небольшую передышку, а потом пытка повторится, -- зато следующую ношу ты будешь держать с заслуженным званием истинного божества!

   Дьессар кусал себе губы от напряжения. Его мышцы сделались бесчувственными как куски древесины, обильный пот был горячим -- наверное, чуть теплее того дымящегося ужаса, что затаился над его головой. К тому же он был чертовски утомлен бессонницей: за последние четыре декады ему так ни разу и не дали вздремнуть. Серые стены темницы, словно декоративной росписью майолики, были покрыты пятнами засохшей крови. Дьессар бесчувственно глядел на них сквозь пелену в глазах. Он не воспринимал ничего вокруг: и те два монаха, и сам инквизитор Жоэрс, что-то выкрикивающий в его адрес, были для него не более чем ходячим бредом. Хотелось спать, спать и только спать...

   Он вскрикнул... Пальцы справа обожгла адская жидкость. "А если это не кипяток? Если они налили туда кислоты?.. Сколько я вытерплю?". В его личном кошмаре произошло маленькое чудо: он все-таки смог удержаться на ногах и восстановил равновесие бочка, чуть было не опрокинутого.

   -- Браво, Дьессар! Браво! -- Жоэрс даже похлопал в ладоши. -- Считай, что я твой поклонник. Не переживай, нам с тобой еще долго развлекаться. Король явно не спешит с твоей казнью, у него есть дела поважней. А у меня в программе еще тринадцать видов пыток. Кстати, ты слышал о такой пытке -- "гимнастика"? А "пение фальцетом"? Мои личные изобретения. Обязательно тебя с ними познакомлю.

   Один из монахов произнес:

   -- Ваша светлость, не почесать ли его спину плетью, а то он так долго еще будет стоять. От скуки и уснуть можно...

   Дьессар взглотнул. Горький, до тошноты противный комок какой-то дряни, скопившейся во рту, отравил желудок и приглушил чувство голода. Его руки начинали дрожать. Бочок с кипятком слегка вибрировал в воздухе и, казалось, вот-вот должен был выплеснуть наружу свой жидкий ад.

   -- Эй, Гайе, бездельник, ты его доверху наполнил?

   Второй монах испуганно повернул голову к своему господину.

   -- Ваша светлость, до самых краев!

   Жоэрс скрестил руки сзади и принялся мастито прохаживаться от стены к стене. Из-за его тучной, по всем параметрам разжиревшей фигуры руки за спиной кое-как соединялись, а огромный, словно надутый, живот постоянно смещал центр масс всего тела вперед. Некоторые из его подопечных шутили, что инквизитор закладывает руки за спину только для того, чтобы создать противовес своему животу.

   -- Итак, еретик, ты продолжаешь утверждать, что на небе когда-то зажжется солнце, про которое сказано в древних мифах. И что оно будет освещать всю землю... -- Жоэрс вдруг увидел на своей атласной ризе черный волосок, аккуратно снял его двумя пальцами и легонько сдунул. -- И будет дарить всем нам тепло и радость? Так я понимаю? Правильно ли я излагаю твое еретическое вероучение?

   Дьессар молчал. Его силы были на пределе. Ноги уже подкашивались, руки даже не ощущались. Все тело состояло лишь из ноющей боли, этой неодолимой ни для одного человека агонизирующей субстанции.

   -- А известно ли тебе, упрямая скотина, что трое из вашей компании уже отреклись от этой гнусной ереси и готовы хоть сейчас поцеловать Священный Манускрипт? -- теперь Жоэрс упер руки в бока и каким-то бычьим взором уставился на изнемогающего узника, распаляясь яростью и вместе с тем недоумевая: сколько он так выстоит? -- Где оно, твое проклятое солнце?! Ты его хоть раз видел, урод? Вам с детства вдолбили в голову всякую дрянь: "будет дарить радость и тепло!". Хер оно будет дарить и в задницу помело, а не радость и тепло!.. Неужели так тяжело сообразить, что вы верите в простую глупую сказку?!

   Оплывшие щеки инквизитора зарделись нездоровым гневным оттенком, взгляд заострился, ладони скрутились в два мясистых кулачка, сжимающих пустоту. Один из монахов резонно заметил:

   -- Ваша светлость, своим молчанием этот смерд дерзит больше, чем иной пререканиями.

   Но Жоэрс, пропуская его замечание мимо ушей, продолжал:

   -- Скажешь нам, наконец, хоть что-нибудь? Или тебе растормошить твой поганый язык, чтобы он заработал?!

   И вдруг Дьессар заговорил. Он медленно-медленно, чтобы не пролить кипяток, повернул голову к своему мучителю, открыл было рот, но соленые струйки пота попали внутрь. Дьессар выплюнул их и подумал: "сил больше не осталось, сейчас или уже никогда...". А вслух произнес:

   -- Тепло... всем людям... или хотя бы одному из них... Сказать не смогу, а вот показать сумею.

   Вслед за этой речью, похожей на шепот умирающего, солнцепоклонник стал медленно приседать. Кое-какие глупые головы поначалу подумали, что тот изнемогает от усталости. Но лицо старшего инквизитора вдруг перекосилось от испуга. Он первым сообразил в чем дело. И прежде, чем это соображение сквозь слои жира проникло в его сознание, прежде, чем он успел издать первый звук опасности, все мгновенно и произошло. Дьессар резко распрямился, подскочил вместе с бочонком, и в прыжке направил разогретую смерть на одного монаха -- того, кто находился ближе всех. Монах стоял задом и поначалу подумал: вода капнула ему на голову с потолка. Но вслед за этой каплей лавина летящего кипятка окатила служителя Тьмы с головы до ног. Визг поднялся такой, какого не услышишь на скотобойне. Тело монаха задергалось в пароксизмах, по коже пошли волдыри, лицо вмиг превратилось в маску страшилища. Буквально мгновением спустя, словно эхо, раздался еще один вопль: старшему инквизитору, сильно намочив ризу, кипяток ошпарил ноги. Толстое, неповоротливое тело его светлости ухнуло на каменный пол, словно мешок, набитый всяким барахлом. Жоэрс задрал ризу, обнажил брыкающиеся ноги и взревел гласом недорезанного поросенка:

   -- Масло!! Масло неси!! Или касторки! А-а!! А! Сволочь! Я тебя наизнанку выверну! Наизнанку!.. Наизнанку!!

   * * *

   У каждого города есть своя тень. Некоторые считают их обиталищем нечисти. Из земли торчат осколки то ли недостроенных, то ли когда-то разрушенных зданий. Их камни настолько стары, почти рассыпались в песок. Хаотичные зазубрены полуразвалившихся стен скалятся на черные небеса. Встречаются здания в несколько этажей -- жилища пустоты и мрака. Там все поросло травой. Там всюду пауки-вианты сплели свои липкие сети. То, что тени были когда-то заселенными городами, не вызывает ни у кого сомнения. А вот над причиной их появления до сих пор спорят пытливые умы из разных миражей. Некоторые утверждают... впрочем, утверждать -- не то слово, здесь можно только предполагать. Значит, некоторые предполагают, что в тенях раньше жили не люди, а древнейшая раса, им предшествующая. В доказательство сего археологи отыскали там множество странных металлических предметов, которые абсолютно не поддаются никакой классификации, и даже не поймешь, для чего они вообще предназначались. Были также обнаружены изделия из вещества, которого попросту нет на земле. Эти факты и породили гипотезу, что в тенях городов ранее обитали небожители. Священный Манускрипт почему-то не дает нам ответа о происхождении теней, но есть там такие вот любопытные строки: "...тогда пространство еще только начинало раскручиваться, словно сжатая пружина, которой наконец-то дали свободу. Небо было пустым и тонким как прослойка пирога. Руны, кинутые во гневе Непознаваемым в пропасть минус-бытия, не попали по назначению. Их подцепил антициклон времени, свободно летящий в первичном бульоне Мертвой Материи. Предвечная Тьма скрыла в своих недрах зародыш квазивещества и благословила его дальнейшую филиацию".

   Таким образом, реликтовое откровение, хоть и весьма мудрено, но дает нам понять, что когда-то были времена совсем-совсем-совсем не похожие на настоящие. Как бы там ни было, сейчас на этих землях опасаются строить какие-либо селения. Из чистого суеверия -- другой причины здесь нет. Зато тени городов очень удобно использовать для осады этих же самых городов. Франзарцы не были оригинальны и пошли по пути, испытанному многими эпохами междоусобных войн.

   Ашер располагался на берегу Лар-манского моря. Напоминать об этом очевиднейшем факте стоит только по одной причине: поэтично добавить, что волны моря слизывают грязь с его стен и привносят в серый быт горожан целительный шум прибоя. Ветры, великие и слабые, сдували с его башен песок сыпучего времени. Нередкие ураганы напоминали о могуществе вселенской стихии, а пророческие дожди оплакивали его падение.

   Теперь хватит поэзии, перейдем к прозе. Ашер захвачен. И захвачен самым, мягко сказать, недипломатическим образом. От коренного населения города если и осталась третья часть, то и та была запугана и не способна ни к какому сопротивлению. Зацелованный английский флаг теперь развивался над дворцом городской думы. Флотилия англичан вернулась к себе на родину. Никто толком не знал почему, но все догадывались, что за подкреплением. Оба миража хорошо понимали, что все это начало полномасштабной войны.

   Король Эдвур первейшим своим указом разослал в разные уголки Франзарии эдикт о наборе рекрутов. Действующая франзарская армия немедленно выступила к городу и взяла его в блокаду. Флот, находящийся вечно там где не надо, покинул свои позиции и замкнул эту блокаду с моря. Что касается переговоров с Флюдвигом, канцлером Тевтонии, то здесь все отлично. Шута бы следовало наградить самым настоящим нешутовским орденом. Флюдвиг не только продал стенобитные машины по сравнительно недорогой цене, но и заверил Эдвура, что Тевтония, в случае необходимости, окажет ему военную помощь. Это при всем том, что их миражи нередко враждовали друг с другом. Но теперь (чем не повод для примирения?) у них появился общий враг -- Англия.

   Эдвур отдал строгий приказ: держать город в кольце, но не более того. Никаких самовольных акций. Оунтис Айлэр никогда не обсуждал приказы короля, и за это был молодцом: пять орденов и несчетное количество медалей. А вот герцог Оранский даже и не пытался скрывать свою нервозность. Он не слезал со своего вороного коня, непрерывно глядел сквозь слои темноты на мертвые, молчащие стены и мыслил вслух: "штурм... когда же, наконец, штурм?".

   Первое время англичане отвечали молчанием на молчание. Город издали казался огромным вражеским мозгом, в котором завелись невесть какие мысли... Не проходило и цикла, чтобы герцог не вспомнил о Дианелле, своей единственной дочери. Последнее, что она ему сказала перед прощанием: "папа, когда маэстро Рудвиг научит меня хорошо петь и играть на клавесине, вы с мамой будете слушать мои песни?". Оранский жалил шпорами коня и тихо скулил в сгустившуюся темноту. Ветер, дующий с моря, трепал пламя костра словно огненно-рыжие волосы некого существа, по плечи закопанного в землю. Кстати, тогда, погруженный в свои проблемы, он ответил: "отстань, малышка, мне не до тебя!". Это был последний их разговор, и герцогу даже в кошмаре не могло привидеться, что он может оказаться последним в их жизни...

   Всюду, где располагались части франзарской армии горели костры, костры и еще раз костры... Ибо в черной вселенной искусственный огонь был единственным источником света, равно как и единственным признаком наличия в ней некого разума.

   А англичане вдруг начали действовать...

   * * *

   Альтинор хлопнул дверью своего дома, который он недавно купил в одном из кварталов великого Нанта. Подоспевший Робер, слегка заспанный, как обычно, и слегка испуганный, принялся расстегивать плащ своего господина.

   -- Сьир герцог, вы так долго были заняты важными государственными делами, что ваш попугай от скуки перестал сквернословить и стал громко читать молитвы.

   Шутки Робера всегда были неудачны и вызывали на лице Альтинора лишь сардоническую ухмылку. Горацций важно восседал на жердочке, выставив свой единственный зрячий глаз в сторону потолка. Там запутавшаяся в паутине муха отчаянно жужжала и пыталась вырваться из плена. На появление хозяина Горацций не обратил ни малейшего внимания. Он почесал клювом перья, расфуфырил хохолок, что-то пробурчал и вновь уставился на муху-великомученицу. При этом шея его была неестественно вывернута, а ненужный, давно ослепший глаз мертвым взором водил по пустоте.

   -- Друг мой Горацций! -- старший советник распростер руки для объятия с любимой птицей, но попугай фыркнул и клюнул его в ладонь. -- Ах да, совсем забыл! -- герцог вытащил из кармана горсточку каких-то зерен и услужливо протянул их к пернатой голове.

   Горацций опять вывернул шею, чтобы проверить рабочим глазом, достойны ли эти зерна его нежного чувственного желудка. Оказались достойны. И он принялся их неспеша клевать. А Даур Альтинор, словно лакей, вынужден был все это время стоять с протянутой рукой. Последние несколько зерен все же просыпались на пол -- прямо из клюва. Попугай гневно посмотрел на герцога и закричал:

   -- Люби твою мать!! Какой кош-шмар-р! Кош-шмар-р-р!

   Герцог ласково погладил птицу по макушке.

   -- Ну-ка, Горацций. Изреки еще что-нибудь.

   Горацций не заставил себя долго упрашивать. Он потоптался на своей жердочке и громко произнес:

   -- Вокр-руг одни придур-р-рки! Придур-р-рки!

   Когда попугай голосил, его шея была вытянута, голова постоянно кивала в ритм вылетающим словам, а полураскрытые крылья парили в пространстве. Если отключить звук и посмотреть на него со стороны, то возникнет обманчивое ощущение, будто птичка мило поет о чем-то неземном, возвышенном и слезном...

   -- Придур-р-рки!

   Робер подхалимно заметил:

   -- Господин, ваша птица -- выдающийся философ.

   -- Кстати, Робер, у меня к тебе разговор.

   -- Весь во внимании, сьир герцог.

   Альтинор расположился в кресле и кивком дал понять слуге, чтобы он тоже присел.

   -- Только о нашем разговоре никому!

   Робер прикрыл свои пухлые потрескавшиеся губы ладонью. Он всегда глядел на Альтинора тем же взором, каким смотрит преданная собака, виляющая хвостом и каждый миг пытающаяся угадать, что у хозяина на уме. Робер даже копировал его походку, жесты, некоторые крылатые выражения, чтобы во всем уподобиться своему господину. Бывало, придет в их дом какой-нибудь незнакомец, и первое время Робер, не зная, как с ним разговаривать, в замешательстве поглядывает на Альтинора. Если герцог беседует с гостем ласково, то и слуга извивается перед ним как лиана. Если же герцог надменен и строг, то Робер еще пуще хозяина начинает кричать на пришедшего и сверкать своими красными от хронической болезни глазами. Он был предан Альтинору в той же степени, как смерть предана избранному ей покойнику...

   -- Ты знаешь, что англичане захватили Ашер?

   Робер всплеснул руками.

   -- Ох, горе-то какое, сьир герцог! Какое горе!

   Старший советник нахмурил брови. Слуга мигом изменился в лице.

   -- Ой, радость-то какая, сьир! Какая радость!

   Альтинор потер ладонью свою небритую щетину. Его взгляд выражал глубокую озабоченность. А Робер подумал, что господин попросту желает обрести надлежащий вид. Он уже готов был отправиться за служанкой, но вспотевшая рука легла ему на плечо.

   -- Стой... Я еще не все сказал. Там, в городе, находится Дианелла, племянница короля. Понимаешь?

   Понимать-то Робер понимал, но вот сообразить никак не мог. Его физиономия приняла типичное именно для него выражение: рот слегка приоткрылся, глаза прищурились. Робер ошибочно полагал, что именно такое изваяние лица со стороны выглядит глубокомысленным. Он смотрел на хозяина, словно на божество, ожидая дальнейших слов. И Альтинор был уверен, что если попросить сейчас его убить самого короля, он бы без колебаний исполнил это. Скажи, чтобы он плюнул на Священный Манускрипт и проклял Непознаваемого, -- тотчас сожжет святыню, а проклятия будет читать, стоя на коленях, с усердием большим, чем молитвы. Заставь его, к примеру, пустить себе пулю в лоб -- усмехнется и скажет: "сьир, вы просите о такой мелочи...".

   -- Робер, я попрошу тебя об очередной мелочи. Нужно сделать так, чтобы англичане узнали о Дианелле. Как ты это сделаешь -- твои проблемы. И чем лучше, тем скорее. -- Последнее замечание в типичном стиле Даура Альтинора. Он частенько коверкал поговорки, меняя местами слова.

   -- Все понял, господин... -- Робер, кланяясь, начал медленно удаляться. -- Ну чего тут не понять... И как я сам-то не догадался?

   Опять это выражение вечно изумленного идиота: действительно, как это ему не удалось поразить господина своей проницательностью? Проблема, как всегда, яснее ясного, а дело темнее темного. Разве когда-то было иначе? Горацций поковырялся своим когтем в клюве и произнес недавно выученный афоризм:

   -- Весь мир бар-р-рдак! Все лю-юди ублю-юдки!!

   * * *

   Лейтенант Минесс, командующий ротой франзарских солдат, долго смотрел сквозь бинокль на стену города. Во всех его шестнадцати башнях горел свет, и осторожно мелькали английские церберы. Молчаливо стояли на своих местах оборонительные пушки, пронзая дулами черную неизвестность. Счет в немой войне был пока ничейным. А причина проста: войны как таковой не велось. Оунтис Айлэр получил строжайший приказ от короля не предпринимать никаких действий до прибытия стенобитных машин. Тот опасался, что англичане в отместку начнут убивать горожан, скидывая их со стены. Тактика их военной совести была неплохо изучена.

   А город выглядел великолепно. Он со своей округлой стеной походил на огромную корону, венчающую голову матери-земли. Огни сторожевых башен сияли на ней ярче драгоценных камней. Пугливую тишину нарушали лишь невнятные бормотания солдат да фальшиво поющий ветер.

   И вдруг все изменилось. Фееричная красота Ашера исчезла вместе с самим городом. Мгновенно потухли огни на всех башнях и погасли прожектора. Перед глазами недоумевающих франзарцев оказалась лишь первозданная темнота.

   Потом был праздничный салют из многочисленных огненных вспышек...

   Потом нечто таинственное засвистело в воздухе...

   И лишь затем к королевской армии пришло понимание и ужас произошедшего: и вспышки, и дикий свист были выстрелами оборонительной артиллерии. Прямо над головами солдат загудели бешено несущиеся ядра. Земля загорелась от многочисленных взрывов. Все перемешалось в едином пеклище: само естество огня, ржание напуганных лошадей, крики солдат и поднятая на дыбы земля. Потерь, впрочем, почти не было. Франзарцы намеренно жгли костры совсем не там, где они располагались. И эти самые костры, вкрапленные в безмерную степь темноты, являлись для англичан ложными целями.

   -- Не отвечать! Ни в коем случае не отвечать! -- каким-то чужим голосом орал лейтенант Минесс.

   Через четверть эллюсии залп повторился. Цветомузыка небесного огня тысячами молний ударила по земле, заставив ее трепетать и шататься под ногами. Англичане быстро сообразили, что занимаются простой благотворительностью: тушат разведенные неприятелем костры. И тогда они принялись посылать в небо огненные волчки для освещения местности. В военных баталиях это вопрос жизни и смерти: научиться раздвигать завесу вездесущего мрака для обнаружения врага, и использовать этот самый мрак для собственной конспирации. Кто кого перехитрит, кто кого превзойдет в изобретательности...

   Волчки словно шаровые молнии носились по черному небу, на короткие мгновения делая видимой поверхность земли. Они рождались, чтобы тут же умереть. Сами по себе они не приносили смерть. Они лишь указывали, куда эту смерть можно посеять.

   -- Будьте вы прокляты! -- кричал Минесс, видя как местность вокруг стала яркой будто ее подожгли. -- Отступаем! Назад! Назад!

   Франзарская инфантерия была рассредоточена в тени Ашера и далеко за ее пределами. Всеобщая беда выглядела так: леса в округе росло мало, в основном поля со спелыми хлебами. И бегающие в панике солдаты могли спрятаться только лишь под покровом темноты. Огненные волчки вносили дисгармонию в само естество черной вселенной. Они разъедали квинтэссенцию мрака, делая видимым то, что охраняется от чуждого взора законами мироздания.

   Минесс перевел дух, видя, что волчки стали появляться реже и его все чаще окружает целебная для взора пустота. "Ничего, их запас не безграничен. Он истощится. Волчки слишком сложны в изготовлении и слишком дорогостоящи для тех, кто ими шалит". Не успела эта успокоительная мысль шевельнуться в голове, как слева раздался чудовищной силы грохот. Столп огня и пыли, казалось, вырвался из недр земли. Минесс увидел, как высоко вверх подбросило чьи-то оторванные ноги, вслед за ними полетел изуродованный кусок человеческого тела: окровавленная голова с верхней частью туловища и единственной рукой. Он никогда не забудет, как эта рука в полете сжимала пальцы и хваталась за воздух. Потом все поглотил мрак, и в лицо ударил горячий смрадный воздух. "Вельт... Наверняка это был Вельт...".

   -- Всем, кто меня слышит! Приказываю рассосредоточиться! Не собираться группами!

   Заглушая последние слова, где-то рядом степь темноты сотрясли еще два взрыва. Небесных костров нынче было такое изобилие, словно там, на небе, кто-то расположил огромное зеркало, отражающее бесчисленные костры королевской армии. И там тоже шла некая война: время от времени мелькали яркие искры, точно по горней тверди чиркали гигантскими спичками, но ни одна из них почему-то так и не зажглась. Минесс поимел возможность созерцать молчаливые небесные красоты лежа на спине, после того как его опрокинуло взрывной волной. Англичане, чувствуя свою безнаказанность, не унимались. Свист пушечных ядер слагался в целую мелодию разогретого воздуха. Лейтенант слушал эту демоническую какофонию, заткнув ладонями уши. Земля тряслась, будто ее дергали за нервы. Сверху непрестанным дождем летела горячая пыль и ожившие камни. И вдруг все затихло...

   Да... тишина пришла так внезапно, что Минесс подумал что оглох. Где-то далеко-далеко раздались еще два взрыва, но и те были больше похожи на эхо. Лейтенант продолжал глядеть на невозмутимые небесные костры, завидуя их покою, и тут он услышал мелодию. Где-то совсем рядом... Таинственный призрак, наверняка сумасшедший, играл на домбре и пел на чистом франзарском языке. Балладу о любви!

   "Нет, это я свихнулся! Наверняка свихнулся!.. Типичная контузия". Минесс поднялся и оглянулся вокруг. В зоне, доступной для его взора, не было ни одного солдата. А музыка стала звучать столь явно, что уже претендовала на собственную реальность. Он посмотрел в сторону ближайшего костра и узрел наконец плод своего заболевшего воображения. Вокруг костра пританцовывая ходил какой-то менестрель, действительно -- с домброй, и сладострастно пел:

   -- "О, моя Розанна, огнь твоих ланит

   мою душу сверлит, тянет как магнит..."

   Менестрель был в длинном белом плаще, на который спадали вьющиеся волосы. Он, словно пришелец из чуждого мира, несколько раз обошел костер, вытворяя чудеса на своей домбре и танцуя с воображаемой партнершей, потом присел на огромный валун, закрыл глаза и продолжил куплет:

   -- "Грудь твоя трепещет, вздымает два холма.

   Я схожу тихонько, радостно с ума..."

   Вновь заголосили свистящие над головой ядра. Певец словно не слышал ничего, кроме своей песни. Его тонкие пальцы щипали ноющие струны, глаза были закрыты. Белый праздничный плащ ярко светился от пламени.

   -- Да это какой-то придурок! -- Минесс даже обрадовался столь очевидному выводу. Он кинулся к чудаковатому вокалисту, крича на ему бегу: -- Ты ненормальный! А ну отойди от костра! Ты же делаешь себя мишенью!

   Сибарит даже не повел ухом. Он продолжал петь, наверняка не представляя, где вообще находится. Лейтенант же не представлял другого: откуда он, к чертям, здесь взялся? Сидел на сером валуне, словно наваждение чьих-то забытых грез. Теребил замученные струны и воспевал некую Розанну.

   Сольный концерт странствующего певца длился недолго. Разогретое небо заревело где-то совсем близко. Минесс уже хорошо изучил этот угрожающий звук, он камнем рухнул на землю и заорал:

   -- Спой лучше похоронный марш, идиотина!

   Увы, слова оказались пророческими. Англичане превзошли самих себя в точности стрельбы. Несущееся вне неба и вне земли пушечное ядро попало точно в голову музыканта. Сложно сделать уточнение -- в глаз, в лоб или в ухо, но голову снесло с плеч во мгновение ока. Примерно так внезапно пришедший ураган срывает соломенные крыши домов. Тело музыканта, пошатываясь, продолжало какое-то время сидеть на валуне, пальцы, не ведая, что они уже мертвы, еще перебирали струны. Эти чудовищные лохмотья вокруг шеи, напоминающие красный воротник, и фонтан бьющей крови, делающий небеса багровыми, походили на картину кошмарного сна. Голова мечтателя вместе с метким ядром скрылись далеко в степи темноты. Белый плащ был замаран пятнами крови. Тело еще раз пошатнулось и рухнуло на траву. А рыжие волосы пламени испуганно затрепетали по воздуху...

   Минесс увидел нескольких бегущих к костру солдат из своей роты.

   -- К огню близко не подходить! Пошли вон! Куда хотите!

   Англичане снова дали передышку -- как себе, так и своим врагам. Благодаря их за эту милость, Минесс отстегнул свою походную фляжку и хлебнул несколько глотков холодненького рома. За свое здоровье, разумеется. Небо снова стало молчаливым и страшно-таинственным. Лейтенант глянул в сторону города. На его башнях опять начали зажигаться прожектора, все более контрастно очерчивая во мраке контуры его стены. Англичане понимали, что абсолютно слепая война опасна прежде всего для них. К подножью Ашера легко будет пробраться незамеченным, и миф о его непобедимости, чего доброго, рухнет во второй раз. Прожектора, в которые солдаты в медных шлемах постоянно подкидывали дрова, освещали близлежащую местность, а лучники-снайперы были готовы в любое мгновение поразить любого смельчака, кто приблизится к стене менее чем на пятьсот шагов.

   -- Сволочи вы все, -- равнодушно произнес Минесс и закрутил флягу.

   Тем временем на стене продолжалась какая-то возня. Лейтенант посмотрел в бинокль и пришел к неутешительному выводу, что англичане устанавливают нечто похожее на катапульты.

   -- Господин лейтенант, -- произнес сзади запыхавшийся сержант Лот, -- сейчас о потерях сказать трудно. Погибли минимум трое. Может, дать сигнал к сбору?

   -- Подожди, подожди... -- Минесс отмахнулся от его слов, продолжая настраивать фокус бинокля. -- Чует моя задница, нам готовят сюрприз... Ты любишь сюрпризы, Лот?

   -- Терпеть не могу, господин лейтенант. Я люблю подарки.

   В черном небе опять засвистело, только тихо-тихо, словно шелест взбудораженной листвы. Странно: не было ни взрывов, ни испуганных криков. Но в воздухе явно что-то летало, и на землю явно что-то падало... Простые камни, что ли? Минесс успокоительно похлопал сержанта по плечу.

   -- Будем надеяться, что это и есть небольшие подарки.

   Вокруг продолжала господствовать нерушимая тьма. Вяло горящие костры вкрапляли в ее безграничный монолит искорки света, служившие лишь для некой ориентации, но ни в коем разе не для освещения. Черная вселенная своим естеством подавляла рабски трепещущий свет, делая его нонсенсом в своем заколдованном мире.

   -- А как думаешь, Лот, если бы на небе и впрямь светило это солнце, кому было бы легче воевать -- нам или англичанам?

   -- Я не еретик, господин лейтенант. И такими вопросами не задаюсь.

   Вот опять этот интригующий свист, и совсем рядом в сторону ближайшего костра по траве покатился невнятный серый комок.

   -- Ну-ка, глянем, что за подарки-то?

   Любопытный Лот двинулся на поиски, а лейтенант краем глаза заметил, что пламя костра как-то неестественно изогнулось в сторону, будто на него дул сильный ветер, которого и в помине не было... Почти в то же мгновение раздался истерический крик. Минесс, не сообразив еще в чем дело, рванулся на помощь, но тут же в ужасе отскочил назад. То, что он увидел, дано было видеть лишь избранным. И то -- много эпох назад.

   Одна рука Лота удлинилась раза в четыре и изогнулась дугой. Его тело, словно состоящее из жевательной резинки, расплющилось и принялось интенсивно укорачиваться, меняя форму до откровенного уродства. Еще несколько мгновений агонизирующее лицо издавало крик, который в последствии не то чтобы исчез, а медленно угас, как будто его источник канул в пропасть. Тело Лота продолжало искривляться, уменьшаясь на глазах. Костер превратился в тоненький ручеек огня, устремленный к точке падения "подарка". Потом все происходящее превратилось в клубок хаотичных красок и, свернувшись в точку, исчезло.

   Лишь после этого Минесс почувствовал, что задыхается, потому что от ужаса забыл как дышать. Остановившееся на время сердце забилось учащенным ритмом.

   Коллапсирующие снаряды! Кто бы мог подумать, что в черной вселенной еще остались чародеи, имеющие такую власть над пространственными бесами! Всем хорошо известно, что если беса довести до агонии, он свертывает вокруг себя пространство и спасается бегством в минус-бытие. Если кто-то или что-то оказалось рядом -- "спасается" вместе с ним.

   А потом явилась мощнейшая ударная волна из уплотненного воздуха. Минесс еще умудрился посчитать, сколько раз его тело крутанулось в этом самом воздухе. Казалось, он не упал на землю, -- сама земля пришибла его откуда-то сбоку. За резкой болью последовала внезапная потеря чувств. То, что сержанта Лота уже не существовало, как целостного субъекта, не было никаких сомнений. Но Минесс больше испугался за себя, любимого. Тела абсолютно не чувствовалось. Он начал судорожно ощупывать его руками, проверяя, не заканчивается ли его тело шеей. Но туловище и ноги, набитые каким-то пухом вместо плоти, к мрачной радости оказались на местах. Тут весьма кстати снова заработал мозг.

   Где-то в отдалении раздались еще несколько истерических возгласов. И еще несколько обреченных ушли в мир равный абсолютному нулю. Лейтенант блуждал в потемках, практически не видя собственных ног и спотыкаясь о всякий камень. И тут почти над ухом он почувствовал сопение лошади, потом властный голос всадника:

   -- Лейтенант Минесс, доложите обстановку!

   Всадник чиркнул огнивом, и в его руке ожил походный факел. Робкого трепещущего огня вполне хватило на то, чтобы вызволить из тьмы нерукотворный образ герцога Оранского.

   -- Сьир герцог, это вы? -- Минесс неодобрительно покачал головой. -- Находясь так близко к городу, вы рискуете своей жизнью. А обстановка хреновая. Больше мне добавить нечего. Можете ли вы мне сказать, сьир, когда же наконец штурм? Для армии величайшей державы унизительно молчаливо сносить такое хамство врага... Разве вы со мной не согласны, герцог?

   Оранский ничего не ответил. Казалось, он даже не слушал своего офицера. Он медленно развернул лошадь и, освещая факелом мизерный участок земли, медленно побрел в неизвестность.

   * * *

   На патрульных франзарских судах никто и не заметил, как к берегу их славного миража причалил одинокий английский бот. А спустя пару эллюсий к шатру герцога Оранского прибыл странный посыльный. Он назвался рядовым славного полка Берлетта, но его франзарский язык был настолько плох, что даже глухой распознал бы в нем иноземца. Герцог долго глядел ему в глаза, казалось бы, испытывающе. Но очень скоро пришедший понял, что Оранский смотрит сквозь него в пустоту собственной души. Герцог имел магическую способность долго не мигать, и от этого его взгляд был каким-то неживым.

   -- Сьир, у меня важное сообщение, я бы хотел поговорить с вами наедине. -- Англичанин, нелепо изображающий франзарца, оценивающе оглядел просторный шатер, будто любуясь его живописными стенами, но на самом деле посчитал количество охранников-верзил. Этим набитым мешкам жира, ходящим на двух ногах, достаточно было только щелкнуть пальцем, и они бы сотворили из него то, что не смог бы сделать даже разъяренный андийский слон. Если к тому же учесть, что при одинаковом количестве серого вещества у них разная весовая категория.

   Да, герцог умел подбирать себе телохранителей. Он подал знак одному из них, чтобы тот обыскал гостя на наличие оружия. Потом отослал всех за шатер.

   -- Итак, ты англичанин... -- Оранский отчего-то зевнул. -- И к полку славного графа Барлетта имеешь такое же отношение, какое я -- к разведению небесных костров.

   Прибывший охотно кивнул.

   -- Да, все, что я сказал, было ложью... -- вот любопытный тип, он произнес это с таким достоинством, словно доложил о неком подвиге.

   Герцога заинтриговало и даже слегка развеселило столь милое, непосредственное хамство. И первое возникшее у него желание было желание закурить. Он редко пользовался спичками, считая их скучнейшим методом добычи огня. То вынет из костра рдеющую ветку, то сунет сигарету в пламя светильника и смачно втянет его в себя, но больше всего герцог любил прикуривать от горящего факела. Это наивысшая острота ощущений. Весь мир перед глазами превращается в единое пламя, лицо жжет каким-то апокалиптическим огнем, и от этого огонька еще есть возможность затянуться...

   -- Будь так любезен, назови свое имя.

   -- Драйк, меня зовут Драйк. Я подданный короля Эдуанта.

   Герцог присел в походный шезлонг, окутав свою персону сладостным дымом.

   -- Ты из вилланов или в тебе течет прозрачная кровь?

   -- Разве это важно для нашего разговора?

   Теперь только до Оранского дошло, что никем не нагаданный гость говорит с ним как с ровней. Он сделал еще одну длительную затяжку и, стряхнув пепел на лоснящиеся сапоги Драйка, сказал:

   -- Что-то не люблю я последнее время англичан.

   Драйк пожал плечами, выдав почти предсказуемый ответ:

   -- Так кто ж нас любит наглецов-то таких?

   Оранский застыл на месте и еще раз испробовал на англичанине свой стеклянный магический взгляд.

   -- Короче, подданный короля Эдуанта, если ты сейчас скажешь не то, что я желаю услышать, мы тебя немедленно отправим назад, в Англию. Доставим экспрессом, прямо по воздуху. Свободных дирижаблей у меня нет, но ничего страшного -- полетишь на катапульте. Вдогонку еще стрельнем по заднице пушечным ядром -- для разгону. Надеюсь, я доходчиво изъясняюсь?

   Драйк понял, что пора остановиться. Совершенно изменившимся голосом он произнес:

   -- Сьир, вас желает видеть принцесса Фиасса, дочь английского короля.

   Герцог медленно поднял брови. Его взгляд из холодного стекла вдруг стал человеческим, уголки губ дрогнули, даже цвет лица обрел былую чувственность.

   -- Ч-чертово мудрило! Чего ты мне сразу об этом не сказал? Где она?

   -- На берегу. Я смогу ее провести к вам, если желаете.

   Герцог принялся нервозно ходить вдоль шатра.

   -- Нет, я сам к ней выйду... То есть, нет. Я дам тебе в помощь своих людей для охраны. Пусть накроет лицо чем-нибудь... ну, чтобы ее никто не узнал. Да глядите, держитесь подальше от города! Не то ваши же земляки прольют вам за шиворот кислоту.

   -- Сделаю как скажете, сьир.

   Альвур Оранский почувствовал, что от внезапных жизненных пертурбаций, являющихся тогда, когда в них совершенно не испытываешь нужды, все мысли в голове пошли наперекосяк. В душе образовался настоящий омут с самыми настоящими чертями. Он не мог ни ясно соображать, ни ясно чувствовать. Все смешалось в один серый ком: король Эдвур чуть не узнал об их любовной связи с Жоанной, и бороду герцога чуть не побрили гильотиной, потом вторжение англичан, его дочь -- заложница, а спутница жизни -- на грани сумасшествия. Теперь еще Фиасса... Неужели она продолжает помнить о нем?.. Неужели столь долгая разлука не погасила ее чувств? Герцог хотел заглянуть в собственную душу, чтобы узнать о своих чувствах, но черти из омута опять завертели своими палками. Неразбериха полнейшая...

   -- Иди, чего стоишь?! И, клянусь непознаваемостью Непознаваемого, если по пути с ней что-нибудь случиться, то к своему королю Эдуанту ты полетишь по частям!

   Их встреча произошла не меньше чем через вечность. Герцогу казалось, что время издевательски кружится вокруг одной координаты, не желая двигать дальше вселенскими событиями. Причем, издевается оно именно над ним. Лишь умирающе тлел костер. Котелок, висевший над ним, давно выкипел. Охрана не издавала ни звука. Перестали палить в темноту и сами англичане. Все в округе замерло... Он сидел в своем шезлонге, стиснув голову ладонями, и ждал.

   Приближающихся шагов он так и не услышал, поэтому вздрогнул от внезапного голоса:

   -- Альвур!

   Она стояла у входа в шатер, укутанная в черную пелеринку. Ее совсем еще юное лицо с наивным доверчивым взглядом почти не изменилось, если не сказать, что стало еще прекраснее. Красные отблески огня румянили ее щеки и сверкали в глазах маленькими ехидными светлячками. Она больше не произнесла ни звука: лишь преданно глядела и чего-то ждала, словно сомневаясь, желанна ли она здесь?

   -- Фиасса... -- герцог от внезапного смущения не знал, куда ступить. -- Сожалею... эта наша встреча происходит при таких глупых обстоятельствах... Ты голодна?

   Принцесса приблизилась, положила руки на его грудь и ответила совсем не то, о чем он спрашивал:

   -- Поверь мне, Альвур, я всячески уговаривала отца отказаться от этой глупой войны... Ведь наши миражи так долго жили в добром соседстве!

   Герцог не выдержал и начал гладить ее плечи.

   -- Скажи, Фиасса, радость моя, что на него нашло?

   Он млел от ее прикосновений и спрашивал о судьбоносных вещах лишь для того, чтобы услышать ее голос. Она вдруг расплакалась.

   -- Альвур, это глупость... это такая глупость. Мне стыдно за своего отца. Он не злой, поверь мне, просто он...

   -- Конечно, он не злой... -- ласково прошептал Оранский прямо ей над ухом. Его пальцы принялись нежно мять ее грудь, он с замедленным помрачением ума наблюдал, как в ее глазах рвется наружу страсть. Голос у обоих дрожал, тела терлись друг о друга. -- Ну разумеется, он не злой...

   -- Альвур, я всеми силами пыталась тебя забыть, но я не могу... не могу...

   -- Ты лучше всех... -- слова герцога уже стали огнедышащими. -- Ты лучше...

   И тут он вовремя осекся. Чуть было не сказал: Жоанны. Герцог сам уже давно запутался в своем амурном трио. Мало того, что у него числились в любовницах ближайшие родственницы двух враждующих королей, он еще по-прежнему был нежен с Мари, своей законной спутницей жизни. Которую же из сих троих он любил больше, с удовольствием бы себе ответил. Если б знал...

   Фиасса расстегнула свою грудь, подставляя ее жарким поцелуям герцога. Она стонала только от одного касания его горячих влажных губ.

   -- Зачем... зачем ему понадобилась эта война?... -- Оранский сам уже едва соображал то, о чем ее спрашивал.

   Она лишь повторяла:

   -- Как все глупо... глупо все... -- ее пальцы вплелись в его волнистые волосы. -- Он проиграл... в кости...

   Оранского еще никогда так не обжигали слова любимого существа.

   -- Что?! -- его даже отшатнуло в сторону. -- Ашер захватили только потому, что твой отец проиграл какому-то идиоту в кости?! Я правильно понял?

   Фиасса продолжала лежать на шезлонге. По ее полуобнаженной груди ниспадали темные волны распущенных волос. Она не обиделась, и голос ее не претерпел никакого изменения, когда она начистоту выложила все что знала:

   -- Прости, Альвур. Лучше ты узнаешь это от меня, чем от кого-нибудь другого. Да, они выпили слишком много спиртного...

   -- С кем?

   -- С Кульвером, властелином Разрозненных Островов.

   -- Знаю такого недоумка. Продолжай! -- герцог с нескрываемым раздражением пнул тлеющие поленья костра. Тот ответил ему озлобленным треском и фонтаном искр.

   -- Они поклялись друг другу, что смогут захватить любой укрепленный город Франзарии, и что король Эдвур для них... Я не могу это произнести вслух.

   -- Дальше, дальше!

   -- Потом они начали наперебой спорить, кто из них пойдет войною на Франзарию, клялись в присутствии всей знати обоих миражей, что будут последними ничтожествами, снимут и отдадут другому свои королевские регалии, если не сдержат своего слова. Потом Кульвер предложил: "брат мой Эдуант, мы с тобой оба отважные воины, и оба можем сделать с королем Эдвуром все что захотим. Так пусть же наш спор решит случай -- кому из нас выпадет честь этой славной войны". -- Фиасса печально вздохнула. -- Короче, они кинули жребий, и мой отец проиграл.

   Герцог Оранский продолжал шевелить ногой дотлевающий костер. Сонное, умирающее пламя огрызалось, царапая красными когтями его сапоги. Вновь страшно захотелось курить. Он сделал несколько жадных затяжек, стрельнул окурком в купол шатра, потом устало посмотрел на Фиассу.

   -- В Ашере находится моя дочь Дианелла. И если с ней что-нибудь случится, твой отец навсегда останется моим злейшим врагом...

   Он присел рядом с ней, взял ее руку и долго смотрел, как слезы смывают с ее лица нежные оттенки искусственных румян.