Катастрофа в излучине Дона
Гитлеровская коалиция терпела одно поражение за другим. Широко разрекламированные планы взятия Москвы, Ленинграда, Куйбышева, Саратова, Сталинграда оказались неосуществленными.
…Заканчивался 1942 год. В Будапеште, казалось, все было как до войны. Витрины магазинов с добродушными Санта-Клаусами в блестящих обертках, символы счастья и достатка: золотые подковы, четырехлистник, золоченые шоколадные поросята…
В уличной толчее торговцы наперебой предлагали маски, бенгальские огни, хлопушки, елочные украшения…
Но на этот раз что-то неуловимо изменилось в предновогодней атмосфере. Многим было не до веселья. Тревожили все более скорбные вести с фронта, тяготили недобрые предчувствия. Списки «павших смертью героев на поле боя» становились все длиннее. Война, которую обещали закончить быстро и без потерь, длилась уже полтора года и конца ее не было видно. Немцы, потерпев поражение под Москвой, увязли в кровопролитных сражениях под Ленинградом и Сталинградом. Повсюду говорили об огромных потерях, которые понесли на восточном фронте 8-я итальянская и 3-я румынская армии.
Прошло немного времени, и мрачные предчувствия сбылись. В январе 2-я венгерская армия практически перестала существовать. Из 200 000 солдат и офицеров элитного соединения осталось в живых всего 60 — 70 тыс. человек.
Начальник Генерального штаба генерал-полковник Сомбатхейи не решился сразу доложить об этом регенту Хорти. Ведь совсем недавно, в августе 1942-го, адмирал Хорти потерял сознание, узнав о гибели на фронте своего старшего сына. После совещания с флигель-адъютантом и начальником канцелярии регента генерал Сомбатхейи постарался осторожно подготовить главнокомандующего адмирала Хорти к сообщению о военной катастрофе на Дону.
Хорти был глубоко потрясен вестью о гибели 2-й армии. После обсуждения в узком кругу изменившейся ситуации была сформулирована по существу новая внешнеполитическая концепция. Суть ее заключалась в том, что Венгрия должна попытаться выйти из войны, опираясь на помощь англо-американцев. Из переговорного процесса необходимо было исключить русских. К зондажу позиции англичан и американцев относительно возможности сепаратных переговоров следовало привлечь только самых надежных лиц. Было подчеркнуто, что для выхода Венгрии из войны особое значение имеет выбор благоприятного момента. Опасение вызывало, что в случае утечки информации стране грозит немецкая оккупация. Хорти дал указание форсировать секретные операции по установлению контактов с Англией и США.
Однако государственные секреты в высших кругах венгерского общества, как правило, сохранялись недолго. Вскоре в доверительных разговорах тема выхода из войны стала банальной. Рассуждать о возможности сепаратных переговоров с Западом в Будапеште стало даже модным.
«В зеркальных залах кафе и ресторанов в перерывах между цыганской музыкой, — вспоминает один из бывших эмиссаров венгерской тайной дипломатии, — велись примерно такие разговоры:
— Вступить в секретные дипломатические переговоры с англичанами?
— А почему бы и нет? Вполне допустимо.
— За спиной у немцев?
— Конечно! Ведь мы бы не делали этого, если бы Гитлер не проигрывал войну. Но ведь он ее проигрывает! К тому же, может быть, переговоры ведутся вовсе не за спиной у немцев. Не исключено, что это делается по их же просьбе, чтобы вытащить их из болота. Ведь ясно, что немцам не удастся победить в войне на два фронта. Вот если бы удалось примириться с западниками, уж тогда бы мы задали жару большевикам!»
В руководящих кругах Венгрии рассчитывали на то, что англичане и американцы непременно высадятся на Балканском полуострове, и разрабатывали свои внешнеполитические акции применительно к этому. Немцы, сами того не подозревая, еще больше укрепили уверенность венгерского командования в реальности его расчетов на высадку англо-американских сил на Балканах.
В феврале 1943 г. немецкое командование пригласило начальника венгерского Генерального штаба генерал-полковника Сомбатхейи в ставку Гитлера. Обсуждались вопросы, связанные с последствиями поражений на Восточном фронте. Касаясь общей стратегической обстановки, немецкие генералы указали, что необходимо считаться с возможностью вторжения англо-американских сил на Адриатическом побережье.
Возвратившись в Будапешт, Сомбатхейи выделил эту часть информации в докладной записке, представленной адмиралу Хорти. «Место и дата высадки англо-американских сил на Балканском полуострове, — докладывал генерал, — неизвестны. Однако есть основания полагать, что вторжение может произойти уже в конце марта текущего года». Сомбатхейи подчеркивал, что подобного же мнения придерживается и сам Гитлер.
Начальник Генштаба под впечатлением разговоров с немецкими генералами вызвал к себе шефа военной разведки. Он приказал срочно направить в Грецию разведчика-нелегала, чтобы своевременно получить информацию о начале англо-американского вторжения и оперативно установить связь с командованием союзников.
Из числа сотрудников разведуправления был подобран надежный офицер. В помощь ему дали радиста с портативной рацией. Разведчик сообщил шифровкой о прибытии на место. Однако немцам удалось быстро запеленговать передатчик. Офицер и радист были арестованы как иностранные шпионы.
Неофициальные контакты венгерских дипломатов с англо-американскими представителями, предпринятые в Швейцарии, укрепили надежду на то, что высадка англо-американского десанта на Балканах произойдет до прихода Красной армии. Важно было убедить западных союзников в том, что в Венгрии их ждут и им будет оказана всесторонняя поддержка.
«Летом 1943 г., — написал в своих мемуарах начальник венгерской военной разведки полковник Д. Кадар, — начальник Генштаба генерал-полковник Сомбатхейи вызвал меня к себе и предложил разработать детальный план операции по выводу Венгрии из войны с помощью стран Запада. “Нужно рассчитать, — уточнил он, — какие англо-американские силы должны быть переброшены в Венгрию по воздуху, где могут быть обеспечены места приземления самолетов, маршруты передвижения войск, какие объекты и какими силами необходимо захватить венгерским войскам”. Сомбатхейи уточнил, что по воздуху потребуется перебросить в Венгрию не менее трех дивизий. Подразделения парашютистов должны обеспечить организацию приземления транспортной авиации. Места для высадки десанта нужно подыскать в степи Хортобадь. Оборону следует организовать по реке Тиса».
Однако очень скоро пришлось убедиться в том, что расчет на высадку десанта англо-американцев в Венгрии в ближайшей перспективе не имеет ничего общего с действительностью. А угроза немецкой оккупации — реальна.
Реорганизация советской военной разведки
Член Военного совета Воронежского фронта корпусной комиссар Федор Федотович Кузнецов вернулся из штаба фронта и, не раздеваясь, с порога сказал, обращаясь к своему помощнику майору Вдовину: «Федор, собирайся, полетим в Москву. Возьми с собой личные вещи. Возможно, задержимся там надолго».
10 февраля самолет приземлился на Центральном аэродроме в Москве. В Главпуре Кузнецову сообщили, что он вызван на заседание Политбюро.
Кузнецову было что доложить, что ответить на вопросы. Воронежский фронт своими главными силами, взаимодействуя с войсками Брянского фронта, только что успешно завершил наступательную операцию. Была разгромлена 125-тысячная группировка противника, созданы благоприятные предпосылки для успешных действий советских войск на Курском и Харьковском направлениях.
На заседание Политбюро были приглашены также маршалы Жуков, Василевский, генерал армии Антонов.
Первым выступил Сталин. Охарактеризовав положение на фронтах, он подробно остановился на причинах неудачи одной из фронтовых операций, в которой просчеты командующего фронтом привели к большим потерям в людях и технике, а также к утрате оперативной инициативы.
«Неудачи на фронте, — отметил Верховный, — часто объясняются недостаточным знанием противостоящего противника. Наша фронтовая разведка, — продолжал он, — ведется обычно не далее, чем на глубину боевых порядков корпуса. Авиационная разведка слишком зависит от превратностей погоды. Какие перегруппировки осуществляет противник в своем оперативном тылу, каковы его замыслы? Штабы наших соединений этого зачастую не знают. Какой вывод следует из этого? — Сталин обвел присутствующих взглядом, и после паузы продолжал: — «Необходимо усилить разведку, чтобы она могла более эффективно выполнять свои задачи. Надо активнее использовать возможности партизанских отрядов, действующих в тылу немцев. По-видимому, назрела необходимость преобразовать Управление войсковой разведки в Разведывательное управление Генерального штаба, укрепив его организационно, кадрами и материально, выделив ему необходимые технические средства».
«Мы здесь посоветовались, — продолжал Сталин (не уточняя, как обычно, с кем), — и решили рекомендовать на должность начальника Разведывательного управления Генерального штаба нашего Кузнецова Федора Федотовича. Он хорошо поработал в свое время в качестве секретаря одного из московских райкомов партии, затем — в центральном аппарате на должности заместителя начальника Главного Политического управления Красной армии, а недостающий военный опыт приобрел на фронте».
Всякий раз, когда Ф.Ф. Кузнецов рассказывал об этом заседании Политбюро, он делал ударение на словах Сталина «нашего Федора Федотовича Кузнецова», как бы подчеркивая тем самым, что лично известен Верховному главнокомандующему.
Выбор пал на кандидатуру Ф.Ф. Кузнецова, безусловно, не случайно. На его успешную работу по согласованию деятельности партизанских отрядов, находившихся в тылу вражеских войск, с наступательными операциями фронта обратил внимание начальник Генерального штаба маршал Советского Союза A.M. Василевский, прибывший для координации действий войск Воронежского и Брянского фронтов. Несомненно, для Сталина лозунг «кадры решают все» был не пустой фразой. За людьми, которые попадали в поле его зрения, он следил долгие годы, тщательно, незаметно для них проверял на конкретных делах и потом решал, как лучше их использовать.
Как-то генерал-лейтенант Мальцев рассказал группе офицеров о своем участии в работе III съезда комсомола в 1920 г. от комсомольской организации Рязани. Тогда он впервые встретился со Сталиным, выполнял некоторые его поручения. Больше с генсеком ему встречаться не приходилось. И его удивлению не было границ, когда на приеме в Кремле, устроенном для участников Парада Победы в 1945 г., Сталин, обходя приглашенных и сказав каждому несколько слов, подошел к Мальцеву и спросил: «Ну, как дела, рязанский комсомолец?» По признанию генерала, он был поражен, что «хозяин» не забыл его и узнал через 25 лет…
Итак, Кузнецов остался в Москве. В связи с проходившей в это время переаттестацией политсостава Красной армии ему было присвоено воинское звание генерал-лейтенанта, а вскоре и генерал-полковника. В штат управления он взял нескольких офицеров, хорошо зарекомендовавших себя на фронте, включая и майора Вдовина Ф.Н., с которым работал еще в Главпуре.
Кузнецов не скрывал, что в детстве он не смог получить образования. Даже, пожалуй, немного бравировал этим. И молодой, энергичный и, главное, грамотный офицер ему был крайне необходим. Вдовину он доверял и назначил его начальником своего секретариата.
Управление за короткий срок было укомплектовано в основном офицерами, имевшими за плечами фронтовой опыт.
Ф.Ф. Кузнецов не имел опыта работы в разведке, поэтому его заместителем был назначен искушенный в делах военной разведки генерал-лейтенант Леонид Васильевич Онянов, который до реорганизации оперативно-тактической разведки некоторое время возглавлял Управление войсковой разведки Генерального штаба.
Онянов — невысокий, полный, в очках — напоминал скорее профессора военной академии, чем начальника важной службы. Свой опыт работы в разведке он изложил в нескольких книгах, по которым училось не одно поколение разведчиков.
Онянов добросовестно помогал своему шефу постигать тонкости разведывательной службы. Характерно, что держался он с достоинством и не боялся высказывать свое мнение, даже если оно противоречило мнению Кузнецова.
Генерал Онянов принимал непосредственное участие в совещании командиров партизанских соединений и отрядов в сентябре 1942 г. Свои выводы о широких возможностях ведения разведывательно-диверсионной деятельности, базируясь на партизанские отряды, он тогда обстоятельно доложил начальнику Генерального штаба.
Теперь энергичный и требовательный Ф.Ф. Кузнецов развернул эту работу масштабно и эффективно. В партизанские отряды направлялись опытные разведчики. Большое значение придавалось организации устойчивой радиосвязи с ними. Разведчикам высылали инструкции по изготовлению взрывных устройств, справочники по номерам и эмблемам немецких военных транспортных средств, справочники по вооружению и военной технике немецкой армии. Партизанские разведчики более-менее регулярно проходили переподготовку и инструктаж в Москве. Им предоставлялась возможность провести неделю-другую в доме отдыха на берегу Москвы-реки. С некоторыми из них мне доводилось встречаться на отдыхе, поиграть в бильярд, побеседовать о работе с пленными, об агентурной разведке.
Формально Онянов отвечал за информационную службу Управления. Надо сказать, что Ф.Ф. Кузнецов высоко ценил своего заместителя и, как правило, советовался с ним, прежде чем принять принципиальное решение или подготовить важный документ Верховному главнокомандованию. Одним словом, в руководстве Управления сложился хороший тандем.
Особенно тщательно подбирались кадры для отдела агентурной разведки. Его начальником был назначен генерал-майор Николай Васильевич Шерстнев. Ему приходилось вести агентурную разведку в тяжелейших условиях, когда наши войска отступали. В сложной обстановке необходимо было, не мешкая, создавать разведгруппы на территории, которую оставляли противнику. Еще сложнее было организовать агентурную разведку в тылу противника на направлениях наших наступательных операций.
Шерстнев подобрал в свой отдел опытных офицеров. На должности своих заместителей он предложил полковников Питалева и Косиванова. Руководителями направлений были назначены многоопытные офицеры Никольский, Смирнов и Соколов.
В оперативном звене фронтовой агентурной разведки остаются, как правило, наиболее инициативные, решительные офицеры, способные правильно ориентироваться в постоянно меняющейся обстановке, уметь быстро оценить личные качества людей, которым поручаются агентурные задачи в тылу врага.
Шерстнев был требователен к подчиненным, но не щадил и себя самого. Впервые о генерале Шерстневе я узнал от своего товарища по учебе в Военном институте иностранных языков Красной армии (ВИНЯ КА) Григория Гончарова, с которым мы одновременно пришли на работу в разведуправление. Он был направлен на несколько дней в распоряжение генерала Шер-стнева. Приехав на объект, находившийся на ул. Карла Маркса, Григорий нашел кабинет генерала, постучал в дверь. Из кабинета послышалось: «Входите!» В комнате у окна стоял незнакомый мужчина в солдатской гимнастерке, без погон, в кирзовых сапогах. Лейтенант Гончаров спросил у него, когда придет генерал. Человек в солдатской форме достал из кармана пачку «Казбека», протянул их лейтенанту: «Курите…» (такие папиросы выдавали только начальникам отделов).
«Я — Шерстнев, а вы кто?» Григорий представился генералу, который, как выяснилось, только что вернулся из партизанского отряда и не успел еще облачиться в генеральскую форму. Генерал достал из сейфа пачку фотокопий документов, добытых в тылу противника нашими разведчиками. Он поручил Гончарову срочно приступить к переводу их на русский язык здесь же, в его кабинете.
Другим важным звеном Управления был информационный отдел. Им руководил требовательный к себе и к подчиненным, хорошо знавший свое дело полковник Сергей Дмитриевич Романов. Читая подготовленные офицерами документы, он не пропускал ни единой грамматической ошибки. Трудно приходилось тем офицерам, которые были не в ладах с грамматикой.
Управление быстро реагировало на изменения в обстановке. Стоило только появиться на фронте новой немецкой технике — танкам «Тигр» и «Пантера», самоходной артиллерийской установке «Фердинанд», как группа офицеров-танкистов, возглавляемая полковником Н.Г. Кузнецовым, оперативно подготовила памятку для войск, в которой новая немецкая техника была, что называется, «разделана под орех». В памятке для истребителей немецких танков были указаны сильные и слабые стороны, уязвимые места новой немецкой бронетехники.
Авторитетным специалистом по химическому оружию и боеприпасам противника был высоко образованный подполковник Павел Николаевич Высоцкий (впоследствии — генерал-майор). Знатоком немецких артиллерийских установок был майор Шмелев.
Несколько бывших слушателей ВИИЯ КА, в том числе и я, были в Управлении самыми молодыми офицерами, которым еще предстояло много поработать, чтобы набраться опыта.
Должен сказать, что о работе в Центральном управлении, учась в институте, я и не помышлял. Не сомневался, что, как большинство моих однокашников, буду направлен на фронт для работы во фронтовой разведке или в политотделе какого-нибудь соединения. Но почему-то все радикальные перемены в моей жизни всегда происходили неожиданно для меня. И на этот раз я был вызван прямо с лекции в отдел кадров института. Начальник отдела направил меня и моего друга на беседу в Управление военной разведки, на ул. Кирова, 10 (ул. Мясницкая). Среди вопросов, которые задал каждому из нас высокий худощавый полковник (это был полковник С.Д. Романов, начальник информационного отдела), был и вопрос о степени знания венгерского языка.
После беседы мы возвращались в институт. Мой друг поинтересовался: «Тебя полковник тоже спрашивал, как ты владеешь венгерским языком? Ну и что ты ему ответил?» Я сказал, что ответил, как есть на самом деле — могу допросить пленного, но для перевода сложных текстов мне придется пользоваться словарем. Мой товарищ рассмеялся. «А я сказал, что свободно владею венгерским. Кто может проверить?»
Через несколько дней начальник отдела кадров вызвал меня одного, зачитал приказ о присвоении мне звания лейтенанта и вручил предписание явиться в распоряжение Разведуправления Генштаба Красной армии. Первым должностным лицом, с которым я встретился на новом месте службы, был начальник отдела кадров Разведывательного управления полковник A.M. Чупрунов. По-медвежьи грузный, с лукавой искоркой в глазах, он спросил, как я представляю себе службу в военной разведке. Внимательно выслушав меня, он покровительственно, но доброжелательно, по-отечески, объяснил, что разведчикам действительно приходится и брать «языка» и совершать диверсии в тылу врага, но надо иметь в виду, что в разведке, как и во всякой другой службе, много рутинной, зачастую не слишком интересной, но очень нужной работы. «Главное, что должен уметь разведчик, — продолжал полковник, — это анализировать факты и делать правильные выводы, стараться просчитать вероятное развитие событий, как в шахматах, на несколько ходов вперед. Разведка — это прежде всего творческий, нешаблонный подход к решению каждого, даже самого простого на первый взгляд задания».
— Запомните, — подчеркнул полковник, — что у разведчика есть два важных оружия: инициатива и конспирация. Без этого успешно решать разведывательные задачи невозможно. Поэтому о своей работе в разведке вы не должны рассказывать никому. Запрещается вести дневник и делать какие бы то ни было личные записи, связанные со служебными делами.
На новом месте работы, в бюро переводов, мой непосредственный начальник майор Стрельников положил мне для перевода пачку документов, захваченных партизанами на железнодорожной станции Авраамовская. Я пробежал глазами лист, который лежал сверху. Это был приказ командующего венгерскими оккупационными войсками на территории Белоруссии генерал-майора Гезы Лакатоша. Согласно листу рассылки, группа венгерских войск насчитывала девять пехотных дивизий (1, 18, 25, 102, 105, 108, 121, 124. и 201.) целиком занятых охранными и карательными операциями против партизан и мирного населения. «Я требую, — говорилось в приказе, — инициативных, смелых, решительных и беспощадных действий от наших войск. Пора положить конец бандитским действиям вооруженных банд и добиться их уничтожения»…
В приказе генерал-майора Силарда Бакаи один из пунктов поражал своей бесчеловечностью: «При движении колонн по заминированным участкам следует использовать впереди местное население или приданные дивизиям рабочие еврейские роты».
В другом приказе, от 1.05.1942 г., в частности, говорилось: «Венгерская армия должна наступать не считаясь с большими потерями. Тогда наши семьи будут живы. Если Красная армия захватит Венгрию, вся венгерская нация будет уничтожена».
Дальше следовал приказ командира 108-й пехотной дивизии генерал-майора Алта. Он требовал, чтобы села, где есть партизаны, при отходе солдат были сожжены дотла, чтобы лишать партизан баз снабжения.
Приказ командира 33-го полка от 20 апреля 1942 г. содержал данные о настроениях личного состава. Так, командир полка, в частности, приказал: «Рядового хозяйственного взвода Шандора Гере за невыполнение приказа о поджоге крестьянских домов предать военно-полевому суду».
«Сержанта минометного взвода Яноша Алекса за невыполнение приказа об изъятии свиньи у местного жителя и вступившего в пререкания с командиром». Алексе вменяли в вину слова: «А что бы вы сказали, если бы русский солдат отбирал свиней у нашего крестьянина?»
«Фельдфебеля Вильмоша Хидаш, на команду которого была возложена задача поджечь дома крестьян на хуторе Михайловском, за невыполнение приказа разжаловать в рядовые и использовать на внеочередных работах в течение 21 суток».
Начальник бюро переводов сказал, что эти документы следует использовать при написании справки о моральном состоянии войск противника.
В отделе полковника С.Д. Романова, где я начинал свою службу, каждый знал ровно столько, сколько было ему необходимо для выполнения задания. Вместе со мной работала переводчиком Татьяна Львовна Маневич, с которой я и мои товарищи были знакомы еще по совместной учебе в ВИИЯ КА. Между прочим, Татьяна Маневич и лейтенант Виктор Баженов первыми перевели на русский язык план-директиву молниеносной войны против СССР «Барбаросса». И только через несколько лет после войны я узнал (и не от Татьяны!), что легендарный советский разведчик-нелегал Лев Маневич, много лет находившийся в фашистских застенках в Италии и не раскрывший своей принадлежности к советской военной разведке, — это ее отец.
Полковник Лев Маневич в начале 1930-х гг. по заданию Центра возглавлял в Милане разведывательную нелегальную резидентуру, снабжавшую командование Красной армии ценнейшей информацией о военной технике, которую производили и проектировали на предприятиях Италии и на кооперирующихся с ними иностранных заводах.
Кто из нас, работавших в бюро переводов, мог предполагать, что Татьяна уже в восьмилетнем возрасте выезжала вместе с родителями под чужой фамилией в Австрию! Ее отец (разведывательный псевдоним — «Этьен») должен был перейти там на нелегальное положение и, после легализации в Австрии, принять руководство разведывательной нелегальной резидентурой в Милане с задачей добывать военно-техническую информацию.
Тане, конечно, объяснили, как она должна вести себя за границей — в гостинице, в ресторане, на улице. Первый экзамен она выдержала на «отлично». Как-то на улице в Вене навстречу им шла сотрудница советского посольства Надежда Владимировна Звонарева. В Москве тетя Надя была частым гостем в семье Маневичей, Танюша обычно устраивалась у нее на коленях, где чувствовала себя уютно. Первый, непроизвольный порыв — броситься к тете Наде и обнять ее. Но Звонарева строго посмотрела на своих друзей и сделала вид, что не знает их. А мама до боли сжала Тане руку, и она, совсем еще ребенок, поняла, что нельзя проявлять своих чувств.
В Москву они возвращались без папы. В вагоне к Тане подсел какой-то незнакомый человек и пытался говорить с ней по-фински (они ехали с финскими паспортами) и по-русски. Таня сделала вид, что стесняется, и не проронила ни слова.
Лев Маневич быстро установил деловые связи в странах Европы. За сравнительно короткий период он направил в центр около 400 ценных материалов.
Знакомясь в архиве с личным делом полковника Л. Маневича, я невольно вспомнил слова известного художника-портретиста, считавшего, что для того, чтобы верно изобразить лицо человека, нужно знать, какой у него затылок (то есть всесторонне знать его). Просматривая досье, я все больше убеждался в поразительном сходстве не только внешности отца и дочери, но и их характеров и духовного мира.
В личном деле полковника приводится такой эпизод: в годы Гражданской войны он служил комиссаром бронепоезда. Колчаковцы разобрали пути, чтобы заблокировать движение поезда, и тогда Маневич снял с пояса шашку и маузер и безоружный направился в гущу башкирских конников. Поздоровавшись с ними по-башкирски, он произнес речь, объяснив, за что сражается Красная армия. И башкиры перешли на сторону красных.
С Татьяной Львовной я и сейчас изредка встречаюсь, мы перезваниваемся. Она нездорова, неважно видит, но, несмотря на возраст и болезни, она по-прежнему надежный и отзывчивый товарищ, на которого всегда можно положиться. Татьяна Львовна и теперь может отчитать какого-нибудь грубияна, пошляка, как и в молодости.
Она живет одна. Ее одиночество скрашивает маленькая собачонка. Не так давно Татьяна Львовна вышла с нею на прогулку. Навстречу бросилась огромная овчарка. Видимо, приняв собачку за зверька, она схватила ее, а Татьяна Львовна, не раздумывая, бросилась к овчарке, разжала ей челюсти и вызволила своего дружка. От отчаянного поступка немолодой женщины оторопели и овчарка, и ее хозяин, и даже прохожие.
Я подробно рассказываю о Татьяне Львовне, потому что это помогает лучше понять, каким человеком был ее отец — Герой Советского Союза, военный разведчик, полковник Лев Ефимович Маневич. Он был приговорен итальянским трибуналом к 12 годам тюрьмы, но не только не выдал никого из своих товарищей, а многих спас от тюрьмы, взяв всю ответственность на себя. Он так и не признал, что служит в советской военной разведке.
К сожалению, в тюрьме он тяжело заболел. Судьба сделала ему неоценимый подарок — он дожил до Дня Победы. Но именно весть о Победе и окончании войны вызвала у него такое волнение, что его больной организм не выдержал. Лев Маневич умер 9 мая 1945 г. на руках у товарищей, успев сообщить адрес жены и дочери. Если бы он знал, что его дочь Татьяна в этот день разбирала привезенные в Москву трофейные знамена немецких соединений, которые во время Парада Победы должны были лечь к подножию Мавзолея на Красной площади!
Разведупр набирает силу
Руководитель отдела агентурной разведки генерал-майор Н.В. Шерстнев стал частым гостем у начальника Управления. На очередной доклад он пришел с папкой документов, добытых в глубоком тылу гитлеровцев. Дела явно пошли на лад, о чем можно было судить по едва заметной улыбке на его болезненно бледном аскетическом лице.
Особое внимание начальника Разведупра привлек документ о попытках союзников Гитлера выйти на прямые контакты с английскими и американскими официальными представителями в нейтральных странах. Эта информация была получена от источника, связанного с польскими эмигрантскими кругами в Лондоне. Из донесения следовало, что поражение немецкой армии под Москвой и Сталинградом глубоко потрясло противника, привело в движение механизмы тайной дипломатии союзников гитлеровской Германии.
Кузнецов приказал на основе полученных данных подготовить хорошо мотивированную докладную записку командованию и впредь уделять особое внимание попыткам сателлитов Германии вести тайные сепаратные переговоры с нашими союзниками за спиной Советского Союза. Необходимо запросить, уточнил он, какая информация имеется по этому вопросу в Главном Разведывательном управлении и в 1-м управлении Главного управления государственной безопасности (НКВД).
Информацию для сводки отдел получал непрерывно, поддерживая связь с фронтами по телеграфной и телефонной связи. Сводка о положении войск противника печаталась на синеватой бумаге (чтобы не путать со сводкой о положении наших войск). К каждому экземпляру сводки прилагалась карта. Помню, как-то за полночь генералу Антонову позвонил Сталин. Ему было неясно, в чьих руках находится какой-то небольшой населенный пункт (что-то вроде Ивашково). Запросили фронт и дали точную справку. Откровенно говоря, меня тогда удивило, почему Сталина заинтересовала такая мелкая деталь — ведь он решал стратегические задачи. Но, очевидно, это был его стиль вникать во все до мелочей.
Отделению чертежников пришлось срочно переделывать карту. На следующий день начальник чертежного бюро старший лейтенант Кунина выходила из кабинета полковника Романова бледная, с красными глазами.
Активно работала группа переводчиков. Начальником бюро переводов был майор Стрельников. Он выделялся из всех не только огненно-красной шевелюрой, но и редкой эрудицией. В бюро с утра до поздней ночи переводили документы, захваченные на фронте нашими разведчиками, в которых содержалось много ценнейшей информации. Немцы, как правило, были до скрупулезности точны в своих донесениях, и мы часто получали на удивление объективные данные из трофейных документов, в том числе и о потерях той и другой стороны.
Вместе с офицерами-юристами отдела полковника юстиции Иванова на допросы доставляемых в Москву военнопленных выезжали и переводчики. В Москву самолетами привозили наиболее информированных пленных офицеров и генералов. Поскольку Разведуправление не имело помещений для содержания военнопленных, то приходилось вести допросы в Бутырской тюрьме (лагеря для военнопленных находились в ведении МВД).
Никогда не забуду первого впечатления от Бутырки. Наша автомашина остановилась перед воротами тюрьмы. Часовой тщательно проверил пропуска. Стальные створки ворот поползли в стороны. Первые ворота закрылись за нами, и мы оказались в подобии шлюза перед другими воротами. Помню щемящее чувство оторванности от внешнего мира, когда наша автомашина стояла в замкнутом пространстве между двумя воротами. Наконец «шлюз» открылся, и мы въехали во двор административного здания. Невольно подумалось, сколько же людей испытали это чувство полной изоляции от внешнего мира, попадая сюда.
Поразил специфический запах тюрьмы. В кабинетах с решетками на окнах и закрашенными белой краской стеклами стоял едкий запах папиросного дыма, пропитавшего эти помещения за многие годы допросов.
Мне чаще всего приходилось работать с опытным, умным офицером майором Скрягиным. Он обычно вел допрос спокойно, целеустремленно, не отвлекаясь на мелочи. Часто усматривал в ответе военнопленного что-то на первый взгляд незначительное, но позволяющее делать далеко идущие выводы.
Допросы позволяли вплотную познакомиться и с венгерской армией. Это была прекрасная школа перевода. Венгерские офицеры понимали, что война проиграна, поэтому не считали нужным скрывать данные о венгерской армии, тем более о своем немецком союзнике, о положении в стране. Нас интересовали не только сугубо военные вопросы, но и политическая ситуация в Венгрии. До сих пор помню фамилию первого венгерского пленного, которого мы допрашивали — это был кавалерист подполковник Лештянски.
Пленный оказался на редкость хорошо информированным человеком. Он показал, что венгерское руководство стремится задержать Красную армию на линии Карпат в надежде на приход с юга англо-американских сил, а также в расчете на раскол в рядах антигитлеровской коалиции, что дало бы возможность Германии заключить сепаратный договор с нашими союзниками. Этот материал особо заинтересовал генерал-лейтенанта Онянова.
Показания пленного подтверждались информацией, которую Управление получало из смежных организаций. Из нее следовало, что руководство Венгрии пришло к пониманию: война закончится далеко не так, как рассчитывали гитлеровские генералы, когда начинали ее, объединенные силы антигитлеровской коалиции рано или поздно уничтожат гитлеровский режим. Однако среди венгерских политиков преобладало мнение, что в результате войны будет значительно ослаблен и Советский Союз. В результате хозяевами положения в послевоенном мире станут Англия и США. Исходя из этого и строило свою внешнюю политику венгерское руководство.
Агентурная радиосвязь
Так же как и работа отдела генерала Шерстнева, завесой секретности была окружена деятельность отдела специальной радиосвязи, которым руководил генерал-майор Пикурин. Мы практически ничего не знали о том, чем занимается этот отдел. И перед тем как взяться за работу над этой книгой, я встретился с одним из опытнейших офицеров этой службы полковником в отставке Александром Никифоровичем Никифоровым и попросил его рассказать о специфике работы специальной (агентурной) радиосвязи.
«Только с мая 1943 по май 1945-го в тылу врага действовало 1236 разведывательных групп, — начал он свой рассказ, — и все они имели в своем составе разведчиков-радистов».
Отдел специальной радиосвязи осуществлял подготовку кадров, направлял работу по созданию агентурных средств связи и осуществлял связь с разведгруппами.
Набор в школу радистов спецсвязи был особенно тщательным и осуществлялся строго на добровольной основе. «При этом мы не скрывали, а наоборот подчеркивали, с какими трудностями и риском связана наша работа. Ведь случалось, что разведчики-радисты приземлялись в расположение немецких гарнизонов, зависали на ветвях высоких деревьев, на мачтах высоковольтных передач и даже на церковных шпилях и крестах, падали в реки, озера и в болота. Бывало и так, что противник в воздухе расстреливал их из автоматов. И, несмотря на это, молодежь стремилась попасть в нашу школу».
«По вполне понятным причинам, — продолжал мой собеседник, — работа радистов остается как бы в тени деятельности разведгрупп, хотя без связи с Центром даже самый способный разведчик теряет свою ценность. Но есть множество примеров, когда радисты, действуя самостоятельно, проявляли находчивость, боевые качества, смелость. Приведу лишь один пример. Радистка разведгруппы Елизавета Яковлевна Вологодская была схвачена фашистами в момент работы на рации. На допросе она поняла, что эсэсовец, который вел следствие, сознавал, что Германия проиграла войну, его тяготила мысль об ответственности за какие-то дела. Она предложила ему искупить свою вину работой на советскую военную разведку. Немец согласился и организовал ей побег. Вскоре он стал регулярно передавать нашей разведгруппе ценную информацию о немецких силах в районе Кракова.
— Мало кто знает, — сказал в заключение Александр Никифорович, — что Международный планетарный центр, находящийся в США, признавая исключительные заслуги другой разведчицы — радистки Валентины Олешко, — присвоил ее имя одной из малых звезд Галактики».
Результаты работы разведчиков в партизанских отрядах, действовавших в тылу противника, не замедлили сказаться на качестве разведсводок, которые Управление дважды в течение суток направляло в Ставку и членам Государственного Комитета Обороны.
«Вторая линия» венгерской дипломатии
Венгерское руководство с тревогой следило за экспансией Германии на Восток. Осенью 1938 г. немцы захватили Судетскую область Чехословакии, в том же году к Германии насильственно была присоедена Австрия (аншлюс), а в 1939 г. была оккупирована Чехословакия.
К обсуждению внешнеполитических планов Гитлер обычно приглашал вождя итальянских фашистов Муссолини.
Премьер-министр Венгрии (он же по совместительству министр иностранных дел) Миклош Каллаи в апреле 1943 г. лично совершил поездку в Италию, чтобы заручится поддержкой итальянского руководства в поисках путей выхода из войны.
Однако тайная цель визита оказалась в центре внимания итальянской и иностранной прессы. «Визит венгерского премьер-министра, — писал в своем комментарии римский корреспондент агентства Рейтер, — предпринят с целью достичь взаимопонимания с итальянцами относительно заключения сепаратного мира».
Беседуя с венгерским гостем, министр иностранных дел Италии граф Чиано с грустной улыбкой спросил, любит ли он играть в покер. Заметив недоумение на лице собеседника, Чиано горько усмехнулся, сказав, что им будет чем заняться в немецком концлагере, если Гитлер узнает, о чем говорили между собой руководители венгерской и итальянской дипломатии.
В отделе печати венгерского МИД большое значение придавалось обзорам английской и американской печати, которые регулярно направляло в Будапешт венгерское представительство в Швейцарии. В окружении адмирала Хорти особый интерес вызвало опубликованное в английской печати заявление министра авиационной промышленности в кабинете Черчилля Мур Брабазона, который заявил, что «…лучшим исходом на Восточном фронте было бы взаимное истощение Германии и СССР, вследствии этого Англия могла бы занять господствующее положение в Европе».
Еще более откровенно и цинично сформулировал свою позицию американский сенатор Гарри Трумен (будущий президент США). Он публично заявил: «Если мы увидим, выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, пусть они убивают как можно больше».
Если английский журналист был недалек от истины, комментируя цель визита в Италию главы венгерского правительства, то содержание его бесед с главой Римской католической церкви папой Пием XII осталось неизвестным представителям прессы. Каллаи просил высшего иерарха Римской католической церкви помочь установить конфиденциальный контакт с англичанами или американцами, чтобы обсудить условия выхода Венгрии из войны.
Первоначально руководителям венгерской внешней политики представлялось, что страной, где удобнее всего было бы вести тайные переговоры с представителями западных стран, является Португалия.
Венгерский посланник в Лиссабоне Водианер начал зондаж через польского разведчика Ковалевского, который связался с помощником военного атташе США. Но американский представитель ответил, что в условиях войны подобные вопросы следует адресовать генералу Эйзенхауэру, в компетенцию которого входит все, что связано как с военными действиями, так и с политическими акциями в Центральной Европе.
С Восточного фронта в Будапешт поступали неутешительные вести. С каждым днем линия фронта неуклонно двигалась все дальше на запад. После очередного неутешительного доклада начальника Генерального штаба о положении на фронте адмирал Хорти поручил начальнику своей военной канцелярии организовать ему встречу с графом Иштваном Бетленом.
Бетлён пользовался особым доверием регента, он был одним из руководителей «второй линии» дипломатии, которая активно включилась в тайные операции с целью выяснения возможности выхода страны из войны. Графу Бетлену Хорти доверял, поскольку во многом именно ему был обязан своим приходом к власти. Правда, был период, когда между Хорти и Бетленом наступило заметное охлаждение. Это произошло, когда Германия напала на Советский Союз. Граф предостерегал регента от вступления Венгрии в войну против СССР на стороне Германии, убеждал адмирала Хорти и лиц из его ближайшего окружения, что это будет непоправимой ошибкой.
Но успехи германской армии на первом этапе войны вскружили голову венгерским политикам. Хорти боялся опоздать к «дележу пирога», если Германия одержит победу в молниеносной войне против Советского Союза. В день, когда немецкие войска вероломно вторглись на советскую территорию, регент Хорти собственноручно написал Гитлеру восторженное приветственное послание, в котором убеждал фюрера, что 22 июня 1941 г. — самый счастливый день в его жизни.
Потребовалось время, чтобы регент оценил дальновидность Бетлена. Он понял, что тот был прав, когда убеждал, что победа Германии далеко не бесспорна, и в конце войны Венгрия рискует снова, как и в 1920 г., оказаться на скамье побежденных.
Теперь Хорти вынужден был опираться на графа Бетлена, т.к. видел в нем опытного политика, не связанного с немцами, который мог подобрать из своего окружения надежных людей для выполнения секретных заданий за рубежом.
Хорти ознакомил графа с донесением посланника Венгрии в Стокгольме, в котором сообщалось, что союзники по антигитлеровской коалиции считают существующую в Венгрии политическую систему, которая привела страну к вступлению в войну, ответственной за гибельную для страны политику. Англо-американцы полагают, что руководители Венгрии должны конкретными делами доказать, что они порвали с Гитлером, а после войны способны провести демократизацию страны, осуществить аграрную реформу, поднять жизненный уровень населения.
Возникла необходимость найти приемлемые формы для союза с антифашистскими кругами и организациями, на которые можно было бы сослаться в переговорах с Западом, а после войны опереться в политической борьбе.
Зондаж позиции англо-американцев показал, что союзники в целом соблюдают соглашение и не идут на сепаратные переговоры с правительствами стран оси. В то же время англичане дали понять, что не исключаются контакты с представителями оппозиции и движения Сопротивления.
Учитывая это, Бетлен встретился с рядом патриотически настроенных влиятельных политических деятелей из числа известных аристократов и представителей промышленно-финансового капитала, а также с руководителями левых партий (кроме коммунистов). После консультации с ними был создан закрытый политический клуб, которому дали нейтральное название «Дружеский круг». В уставе клуба его учредители подчеркивали, что он создается для содействия укреплению самостоятельности и независимости Венгрии (что уже само по себе звучало как вызов немецкому влиянию), а также для согласования деятельности политических движений.
В доме № 3 по проспекту Андраши, где клуб занял целый этаж, по вечерам можно было за одним столом увидеть мужественную фигуру патриота-антифашиста Байчи-Жилинского, невысокого коренастого лидера социал-демократов Арпада Сакашича с массивными роговыми очками на носу, руководителя левого крыла партии мелких сельских хозяев Золтана Тильди, известного аристократа барона Габора Апора и других влиятельных политиков. На первых порах в клубе часто можно было встретить и колоритную фигуру самого Иштвана Бетлена. Худой, костлявый, с высоким лбом, густой щеткой усов, саркастической улыбкой на лице, он невольно привлекал к себе всеобщее внимание. К каждому его суждению прислушивались. Бетлен не хотел афишировать, что клуб — творение его рук, тем не менее именно он оставался душой этого сообщества.
Бетлен рекомендовал регенту безусловно надежных лиц из числа членов клуба, способных вести тайные переговоры: опытного дипломата Дьердя Барца, занимавшего перед войной пост посланника в Великобритании, бывшего советника-посланника в Канаде Домокоша Сент-Иваньи, профессора Дьюлу Месароша, Яноша Кёвера и других.
Но и гестапо пристально следило за Бетленом. В конце концов он вынужден был перейти на полулегальное положение. Его арест вызвал бы в Венгрии волну возмущения общественности, поэтому немцы пока не решались изолировать его. К этому времени гестапо уже арестовало нескольких политических деятелей страны, не считаясь с мнением правительственных кругов и общественности. И никто бы не мог поручится, что такая же участь не постигнет непокладистого графа. Иштван Бетлен вынужден был скрываться у друзей недалеко от столицы, чтобы быть постоянно в курсе событий и когда нужно — конфиденциально встречаться с Хорти.
Роль связного между регентом и Бетленом взяла на себя представительница венгерского Красного Креста молодая и энергичная графиня Илона Болза. Когда возникала необходимость, начальник лейб-гвардии посылал связную к графу, предоставляя в ее распоряжение военный мотоцикл с коляской и надежного водителя.
Как-то графиня привезла для Хорти закодированное письмо от Бетлена и, не переодеваясь, в дорожном костюме, явилась на квартиру регента. Хорти в это время совещался со своими помощниками в рабочем кабинете, и молодую графиню привела в жилые апартаменты жена адмирала — красивая, умная женщина, в девичестве — графиня Пургли. Она была значительно моложе своего мужа, но, несмотря на это, проявляла интерес к его государственным заботам и могла в тактичной форме подсказать разумные решения. Все, кто принадлежал к окружению Хорти, знали, что регент нередко прислушивался к мнению жены больше, чем к советам иных министров.
«Принесли горячий чай. В комнату вошел адмирал Хорти. Он выглядел усталым и озабоченным», — вспоминает Болза в своей книге. Поздоровавшись с графиней, адмирал подошел к шкафу и налил себе рюмку рома. Он пробежал глазами письмо Бетлена и положил его в карман. Немного расслабившись, Хорти сообщил, что граф склоняется к тому, что рано или поздно придется искать контакты с русскими. Иронически улыбнувшись, Хорти заметил, что опыт общения с русскими у него уже есть.
Жена адмирала, как бы извиняясь, сказала: «Ну вот, появилась новая собеседница, которой ты еще не рассказывал свои флотские истории. Дай графине выпить чаю, она, бедная, устала и натерпелась страху в дороге. Под бомбежку попала…»
Адмирал, очевидно, имел в виду историю, которая приключилась с ним в молодости, когда он был мичманом австро-венгерского флота. Командир голландского военного корабля, стоявшего на якоре в барселонском порту, пригласил австро-венгерских офицеров, прибывших в порт, к себе на корабль. Голландцы были столь гостеприимны, что гостей после обеда под руки вывели из кают-компании и на шлюпках доставили на их корабль. Утром голова венгерского мичмана — будущего адмирала — трещала от выпитого рома. Он позвал матроса. Кто-то вошел в кубрик. Но Хорти ничего не мог понять: матрос говорил на незнакомом языке. Он с трудом разобрался, что голландские матросы по ошибке доставили его на русский корабль. Эту историю адмирал любил рассказывать в кругу своих друзей.
Старания графа Бетлена дали результаты: по его рекомендации в нейтральные страны было направлено не менее десятка тайных эмиссаров, которые выдавали себя за представителей венгерских оппозиционных партий, общественных организаций, торговых фирм.