Свинячья музыка

Казалось, что поезд, застывший у одной из платформ Ярославского вокзала города Москвы, с минуту на минуту готов был тронуться в дальний путь. Студенты, дожидаясь отправки, весело переговаривались, играли в лапту, городки, «жучка», «чику», пели озорные песни, и не одно молодое сердце сжалось от предчувствия, нового, неизведанного, высокого, что ждет их, дерзнувших нарушить законы природы путем вмешательства в естество рек, гор и долин, решивших возвести фундамент стройки, которая еще сильнее должна была утвердить прекрасность жизни враз и навсегда. Командир студенческого десанта Михаил Зуев, подтянув ремень своей видавшей виды стройотрядовской форменки, уже готовился дать окончательную команду, как вдруг по рядам студентов прошла некая оживленная волна, и перед ними предстал суровый старик во фризовой шинели, чье лицо, дыша простотой и естественностью, потребовало немедленно принять участие в сложной судьбе человека.

— Не считаю нужным скрывать то, что скрыть невозможно,— откашлявшись, начал старик.— Сам я терпеть не могу свинячью музыку, но вынужден был это делать, потому что свиньи росли полосками не по дням, а по часам. Полоска мясца, полоска сальца, и считалось — будет много бекона, сытые будем все, в результате чего скажем Гайдну: «Спасибо, Гайдн!»

Однако тут требуется разумное объяснение. Я не специалист, хоть и закончил два института плюс университет, но, по-моему, это называлось «камерный оркестр» — которые выступают по разнарядке Управления культуры, играли и у нас.

Нас всех сначала хотели показать по телевизору, но потом, видать, решили — не тот будет эффект или не так поймут: и лица, и свиньи хрюкают, а это нельзя. И не задействовали, но в микрофон все равно записали, передавая на длинных волнах под рубрикой «Работники культуры — труженикам села», мы слышали.

А суть в том, что буквально сразу же было открыто: свиньи растут быстрее нормы указанными конъюнктурными сало-мясными полосками. Мы это заметили сразу все, сначала я, а потом особенно Катя Шпынь, возглавившая, согласно моей инициативе, безнарядное звено по изучению нового производства. Как лишь заиграют на виолончели Гайдна, свиньи начинают хрюкать, вонять и расти полосками. Катя Шпынь со своим звеном добилась заслуженного успеха в своем нелегком труде.

И мы им сильно помогали. Сначала мы ошибочно купили безнарядному звену комплект пластинок симфонических сочинений указанного Гайдна, се моль и се дур, но это вышло совершенно безо всякого толку, шелуха и дерьмо, а вот от игры «живьем» — нате вам! Я свинячью музыку уже и тогда ненавидел, но что мне оставалось делать, когда вот он, почин, налицо, я вижу его, и как же я буду идти против факта почина, если он действительно есть? Я не дурак, и все это — враки, что потом на меня наговаривали. Людям просто не нравится, когда кто-то шагает впереди, и они во всем видят материальную выгоду, расхищения, приписки. Нет, что-то все-таки нужно делать с нашими людьми, так больше жить нельзя.

Стали мы тогда приглашать того самого Гену Фейгина из филармонии, который на виолончели получал 105, а мы ему с ходу предложили 150 за 8 часов рабочего дня. Он конечно же отказывается, и правильно, молодец, делает, потому что собрание тут же собирается снова и кладет ему «персоналку» в 250, и не за 8, а за 5—6 «в порядке эксперимента»...

Что дальше — ясно и понятно. Катя у нас дивчина ядреная, умывается молоком и сама — кровь с молоком. Однажды она подняла на себе свиноматку, и с девушкой ничего не сделалось. Подслеповатый этот Геночка стал к ней потихонечку приглядываться, тоже у кучерявого губа не дура! Пилит на своей бандуре и приглядывается. Она его как пихнет бедром! А глаза голубые-голубые и полыхают, как море, из-под низко навязанного на лоб платочка в зеленый горошек. Он ее развивал музыкально и так, вообще. Катя говорила, что «вообще» тоже нужно для эксперимента, а дисциплину они не нарушают, поскольку развиваются во внерабочее время. Но мы-то знали, что не в том, ой не в том дело! А дело в настоящей любви, которой могут позавидовать многие, и я в том числе, не скрою, завидовал, но лишь любви завидовал и анонимок никогда не писал, это все брехня, как и то, видите ли, что я с Катей Шпынь «жил, используя свое служебное положение». Ну, чистое же очернительство меня, даже смешно слушать. Геннадий стал значительно лучше питаться, у него от полезной работы на свежем воздухе прошли все его прыщи и абсцессы. Раньше он играл на сцене, теперь — в свинарнике, ну и хорошо, потому что свиньи все хрюкают, хрюкают да растут полосками, и это хорошо.

Выстроили коттедж для молодой семьи с теплым гаражом и холодным подвалом. На первом этаже — две спальни: 10 квадратных метров и 12 квадратных метров, гостиная — 24 квадратных метра. На втором этаже — еще одна спальня. Отопляется газом. Ванна, как водится, туалет, террасочка... А я что с этого эксперимента накопил? У меня и жилище-то было — спальни 6 и 8 квадратных метров, гостиная конечно же, но мансарда летняя, в одну досочку, зачем на меня было клеветать? К тому же издевались. Говорили: у тебя учительский институт, приравненный к техникуму, заочный педвуз и вечерний университет марксизма-ленинизма. Это правда, но каково мне такое было слушать и зачем подобное нужно было акцентировать, подчеркивая, будто я хуже и ниже, да еще и якобы утешать. Ты, дескать, не расстраивайся, спи, отец, твое время прошло, все будет хорошо...

Таким образом, работа окончательно захватила молодого музыканта, и он совсем переехал к нам. Они поженились. Но она все-таки взяла его фамилию, и теперь тоже стала Фейгина, а не Шпынь. Мы ей говорили, да она разве послушается...

Так что у них там теперь без меня — сплошная музыка! Собрание постановило пустить его на сдельщину, и сукин сын нынче вкалывает с утра до вечера, зарабатывая на «жигули». Катя тоже упорно трудится. Еще при мне были радиофицированы остальные фермы, и то, что не получалось с пластинок, заладилось по трансляции. Говорят, что и на остальных фермах теперь тоже практически бекон, хоть и ниже сортностью, чем там, где орудуют Фейгины. А меня выгнали, не постеснявшись, что я стоял у истоков. Да еще спели, провожая на «заслуженный отдых», якобы шутливые куплеты на мотив Пахмутовой и Добронравова:

Сметанка — мой компас земной,

А колбаска — награда за смелость.

А песни — довольно одной,

Чтоб только на ферме и пелась.

Какой же это все-таки разврат, несмотря на то, что дело есть дело и действительно много бекону надо неотложно, пока все не очумели окончательно! Но это же разврат! Если действительно что-то будет, тогда зачем меня выгнали, а не взяли с собой в будущее, а если действительно не будет ничего, зачем тогда, спрашивается, лишили меня и должности и рассудка? Сами играют Гайдна, а меня выгнали. Жена от меня тоже ушла. Я только теперь стал разворачиваться в реальности и чувствую, что вот-вот и брошу все, отпущу себе бороду и бродягой пойду по Руси, которой уже нет, но зато есть вы, молодежь, ее надежда. И я прошу вас, возьмите меня с собой в свой красивый вагон! Ведь я тоже хочу быть, вонзиться, дерзнуть!.. Возьмите, и вы не пожалеете, что спасли еще одну грешную душу!

...Возникла неловкая пауза. Притихшие парни и девчата, на время забыв о своих делах, с любопытством глядели на русского странника.

— Вот тебе, мужик, двадцать восемь копеек, иди, попей пивка,— пробасил, стараясь скрыть охватившее его смущение, Зуев.

— Не надо так, Михаил! — вспыхнула, перебив командира, Леля Коростель, дочка известного композитора-авангардиста.

— Может, когда-нибудь ты задумаешься и вспомнишь его, держа лопату на отлете, и он мысленно заявит тебе: ведь и я человек, брат твой! — добавил, сверкая огромными черными глазами, Гениссарет Момыш-Улы.

Суровый старик во фризовой шинели радостно плакал. Испытание молодежи удалось на славу, и он, старый ветеран, может спокойно отправляться в гроб или еще куда-нибудь, где продолжит будить сердца так, как только он один умеет это делать,

Поезд ухнул и покатил. Звенели фанфары. Помните, знайте, в нелегких трудах, испытаниях и заботах возводился фундамент той стройки, которая еще сильнее должна была утвердить прекрасность жизни враз и навсегда!

Давешный год был трудный. А нынешний — еще похлеще. Но держусь. Не меньше трех с половиной тысяч кило молока от коровы получу.

Ферма у нас передовая. Все хорошо доят.

О. Павлов

Откуда на склоне лета такое острое предчувствие зимы, словно неустойчивость природы находит в нас свое продолжение?

В. Клевцов

Сущностью, сухой струею, прямым путем надо писать.

Андрей ПЛАТОНОВ

Старинный русский город Азов стоит на реке Дон...

В. Нерознак, доктор филологических наук

«Такова се ля ми»,— вздохнул при мне как-то в поезде интеллигентно себя понимающий человек в шляпе.

Виктор Астафьев

Когда-то, еще в XII веке, река Мста связывала Волгу с Новгородом.

Е. Снежко

Честнякову не нашлось в свое время места в петербургском круговороте...

Савелий Ямщиков

Грохот сотен развернувшихся на сибирской земле строек подчас заглушает и пенье птиц...

Иван Уханов

Что со мною ты сделал,

Народный артист?

Слышишь: сердце дрожит,

Как осиновый лист,

И поет, как твоя балалайка.

В. Костров

Живут старые сказы народные, передающиеся из поколения в поколение.

В. Ковалев

Есть на севере Омской области поселок Малая Бича, где находится леспромхоз.

М. Ногтева

«...Крестьяне,— писал А. М. Достоевский,— в особенности женщины, нас очень любили и, не стесняясь нисколько, вступали с нами в разговоры... однажды брат Федя, увидев, что... крестьянка пролила... воду, вследствие чего ей нечем было напоить ребенка, немедленно побежал версты за две домой и принес воды...» А «нежная, материнская улыбка бедного крепостного мужика» потрясает Федора...

Г. Федоров

На берегу великой русской реки Волги, в самой ее дельте стоит город Астрахань.

В. Нерознак,

доктор филологических наук

МИХАИЛ АНДРЕЕВИЧ СУСЛОВ

Да стоит ли «излагать» сюжеты Шишкина? Кто их не знает в России...

А. Пистунова

Кто никогда не побывал в Коломенском, тот не знает Москвы.

В. Чивилихин

Грустинка в голосе, желание дружить, жажда познавать.

Олесь Гончар

В Москву, в дом на Сенной, он возвратился через несколько лет с женой — англичанкой Эмилией Смит. Но мечте о семейном счастье не суждено было сбыться — от тяжелой болезни Эмилия умерла, а Сухово-Кобылин через год после ее смерти продал свой особняк Нарышкиным.

Нинель Тутубалина

Будем ценить наше родство...

Д. С. Лихачев

В докладе на недавнем секретариате правления СП СССР председатель правления Литфонда СССР А. Кешоков развернул впечатляющую картину деятельности этой организации.

В заключение Ф. Кузнецов сказал, что московские писатели благодарны нашей партии, ее Центральному Комитету, МГК КПСС, первому секретарю МГК КПСС товарищу В. В. Гришину за все, что делается для писателей столицы, за огромное внимание и результативную помощь в решении важных и сложных проблем улучшения условий писательского труда.

Дом-музей В. И. Чапаева в г. Пугачеве

За сутки волк способен отмахать километров 50—70. Он может развивать скорость свыше 80 километров.

А. МАКЕЕВ

Рисковый народ были наши предки.

Ал. МИХАЙЛОВ

Этой уверенностью Сергий укрепил душу молодого московского князя...

Г. СЕРЕБРЯКОВ

Победная борьба со шведами.

А. ПОЛЯКОВ

Сегодня у нас приятное событие: предстоит вручение ордена Ленина и третьей Золотой медали «Серп и Молот» Димашу Ахмедовичу Кунаеву.

Л. И. БРЕЖНЕВ

Небыль? Быль?

Далекий век —

В мыслях не окинуть...

Братья — Кий,

Хорив и Щек

И сестра их Лыбедь...

А. БОБРОВ

...Я вчера возвратился из Элисты и жду парохода на Гурьев.

К. ПАУСТОВСКИЙ

В лесном краю Смоленщины — Угрянском районе затерялась деревня Кислово...

В. ПАШУТИН

Жажда созидания, в плену которой находится человек, загадочна и необъяснима.

ВАСИЛИЙ БЕЛОВ

Загадочное произведение о дьяволе в Москве по тем временам никак не могло рассчитывать на публикацию.

СЕРГЕЙ ЕРМОЛИНСКИЙ

Более двух десятилетий прошло с тех пор, как создан этот портрет. Нет в живых его автора. Побелели темные как смоль волосы Ренато Гуттузо, гостившего в нашей стране в дни юбилея гениального Александра Иванова, обожаемого Павлом Дмитриевичем Кориным художника.

А «Свободная Европа» весь вечер лила крокодиловы слезы.

НАТАША МАНОЛОВА. ОБ АФГАНИСТАНЕ С ЛЮБОВЬЮ.

С БОЛГАРСКОГО. ПЕРЕВОД В. ЕРУНОВА

Красива Отчизна!

До боли красива.

В. УСТИНОВ

Судят людей, убивших человека, а почему не судят людей, которые убили собаку, которая — тоже живая?

СЛУШИНА ЛЕНА, шестиклассница

Меня всегда влечет Тобольск.

Л. ЗАВОРОТЧЕВА

Андрей Рублев выходил за ограду, шел по холму, глядел в свою радонежскую сторону.

ВИКТОР ЛИПАТОВ

ПРЕКРАСНА ДРЕВНЯЯ ЗЕМЛЯ

СОВЕТСКОГО УЗБЕКИСТАНА

Выкурив трубку, он завернулся в свой меховой пиджак, с удовольствием вытянулся на нарах.

— Люблю поспать под вой пурги! Спокойной тебе ночи, Иваныч! — и тут же безмятежно уснул.

П.ЛЕВЧАЕВ

В память об этом замечательном дне товарищ Брежнев передал ЦК Компартии Узбекистана, Президиуму Верховного Совета и правительству республики картину художника Э. Выржиковского «Сердце Родины».

С годами, с опытом я все чаще и чаще останавливаю себя на мысли о том, что законы искусства общие, а познание их глубоко индивидуально.

И. ГЛАЗУНОВ

Я считаю: макак можно держать полгода в естественных условиях Псковской области, а шимпанзе — три-четыре месяца.

А. Макеев. «Островитяне». УНИКАЛЬНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ ПО АККЛИМАТИЗАЦИИ ОБЕЗЬЯН В СЕВЕРНЫХ ШИРОТАХ

ДРЕВНЯЯ ЗЕМЛЯ — НОВЬ СТАРОГО

Можно долго приводить примеры. Фаиз Ахмад Фаиз из Пакистана и Фернандо Камора из Португалии, Жак Рубо из Франции и Никола Гильен с Кубы.

Л. Быковцева

Об этом говорил в докладе на XXVI съезде КПСС Леонид Ильич Брежнев: «...как важно, чтобы все окружающее нас несло на себе печать красоты, хорошего вкуса».

В. АЗАРОВ

Совсем недавно московские писатели провели большой идеологический актив на тему «Обострение идеологический борьбы в современном мире и задачи московских писателей».

Ф. Кузнецов

Как верно кто-то говорил:

« — Деревья умирают стоя» —

Без плача, жалобы и стона,

Как верно кто-то говорил.

С. ДАНИЛОВ

Всеобщих помыслов предмет.

Испуг и даже ослепленье...

Кончается парад планет,

И скоро снимут оцепленье.

И в суматохе новых дней

Душа доверчивая рада,

Что, может, легче будет ей,

Чем в срок вселенского парада.

К. ВАНШЕНКИН

Самовар с трубой

продолжал кипеть,

А я «Семеновну»

продолжаю петь,

Я сперва спою,

как влюблялися,

А потом спою,

как расставалися.

Самолет летит —

и наверху труба.

Уехал милый мой

и не сказал куда.

И не сказал куда,

в какую сторону,

Оставил бедную меня,

Семеновну.

 

Браво, браво!..

Музей-заповедник «Кижи» находится в Карельской АССР. Два часа на «Метеоре» от Петрозаводска, и если не были, очень вам рекомендуем. Правда, там весьма часты дураковатые иностранцы, несмотря на запрещение щелкающие фотоаппаратами, но все равно — очень отлично даже в сырую погоду, когда сплошной стеной льет дождь. Любуешься этой неброской северной красотой, жемчужинами архитектуры, что были созданы рукой, мозгом и сердцем человека, а потом пришли наши и все отреставрировали.

Храмы, другие обновленные строения. Дома: богача, середняка, бедняка — красивые, просторные. Мельница, кузня. Товарищи, по ком звонит колокол? Топились по-черному, монахи обманывали народ: в пруду водилась рыба, таскали камни денно и нощно, молились неизвестно зачем, спали в гробах, разводили высокие деревья и строили, строили, строили.

Во как! Находишься, набродишься, напитаешься духом родной Руси, вспоминая русских ученых, мыслителей, Илью Глазунова, а потом-то и направишься по склизким деревянным мосткам прямо в ресторан с одноименным названием тоже «Кижи». Струи льются за шиворот, хлюпает в ботинках, но такой простор вокруг, такая красота, такое счастье, что ты, не в силах вынести всего этого, спешишь прямо в ресторан.

— Выпить у вас есть? — прямо спросили мы.

— Нету и не будет больше никогда,— имея право, но все-таки чуть-чуть грубовато ответила официантка. Ведь ей тоже нелегко, пожалуй, еще труднее...

— Тогда дайте нам 18 бутылок пива.

— Мочиться будете криво! — сострила официантка.

Но мы были настроены благодушно и заказали ей полный обед, несмотря на фантастические цены, указанные в меню. Точнее, посмотрев и решив: надо, значит, надо, если некуда больше деться.

— Браво, браво! — услышали мы негромкий скрипучий голос и заметили человечка, который сидел у окна, заслоняя нам вид на Храм Преображения Господня.

Но не обратили на него внимания. Кабак был пуст. Кабак был «поплавок», в бок била ленивая онежская волна, рыбак в японских ботфортах до пояса за 55 рублей ловил рыбу у сходней, и было так хорошо.

— А здорово, что есть еще такие заповедные уголки, хоть и облагороженные приезжим туризмом. В них еще больше чувствуешь приверженность к родной Руси, ее прошлому, национальной культуре,— говорили мы в ожидании обеда.— Этот воздух — нахожено, намолено, надышано. Небо низкое, рассеянный Божий свет.

Поданные блюда оказались выше нашего ожидания. Все было вкусное, свежее, приготовленное на хорошем сливочном масле, будто его только что сбили на своей маслобойне монахи и подали прямо сюда, несмотря на прекращение религии.

— Браво, браво! — снова услышали мы, и вскоре этот человечек, увидев, что мы уже все скушали и теперь пьем «кофе с молоком», подсел к нам и после минутного колебания, обязательных расспросов «как вам здесь у нас понравилось» рассказал с нашего позволения следующую историю:

— Вот вы сейчас покушали, а один тут хотел меня кушать, как свинья из басни Крылова, но забыл, что возмездие все равно настигнет, ежели ты погряз во лжи и сребролюбии, что и вам советую всегда помнить, поскольку много еще будет у вас в жизни трудных дорог.

Мы удивились и попросили его объясниться.

Человечек в некогда добротном черном костюме с блестящим галстуком и значком на лацкане, шестидесяти пяти, как он представился, лет, Тихон Лукич, нехотя махнул рукой.

— Что толку объясняться, когда и так все понятно.

Но все же продолжил:

— А разве не страшно актуально, например, когда наше телевидение тоже решило бороться с алкоголизмом и водкой, которую спекулянты и таксисты продают по завышенной цене, нагло надсмехаясь над всем хорошим, что предложено народу, и обогащаясь нетрудовыми доходами, замешанными на слезах жен, матерей. Тем более если кто знает нашу АССР, то это особенно подло, потому что край наш — славный, древний, а народ — лих, горяч, его легко обмануть, если имеешь к тому склонность.

И вот они, значит, привезли в отделение милиции всю аппаратуру, как-то: осветительные приборы, кинокамеры, расставили микрофоны и послали на вокзал опергруппу, чтоб она поймала первого встречного, кто продает, для записи его жалких речей с целью назидания, чтоб не торговали. Как рассказывала потом опергруппа, они пустили вперед такого на вид приблатненного стилягу в куртке, джинсах и американской майке, чтоб он шнырял, искательно озираясь, и на него клюнуло, как вон у того рыбака, что стоит у сходней в японских ботфортах до пояса за 55 рублей, видите?

— Видим,— сказали мы.

— Вот. Так у него не клюет, а у тех клюнуло. К блатному подходит интеллигентный пожилой человек с портфелем «дипломат» и внятно спрашивает: «Водку надо?» — «Надо»,— говорит блатной.

Взяли, естественно. С понятыми. Открывают портфель, а там... 8 бутылок водки.

— 8 бутылок в «дипломат» не войдет,— перебили мы рассказчика.

— Разные бывают, извините, «дипломаты»,— улыбнулся он и вдруг заторопился: — Но дело не в этом, а в том, что телевидение уже потирало руки, наставив камеры, но когда ввели пойманного гуся, то все буквально рухнули на месте, потому что он был их косвенным начальником, заведующим одной из редакций, даже не скажу какой, чтоб вы не обвинили меня в клевете и выпячивании отдельных теневых сторон нашей действительности.

— Но ведь в этом уже есть определенная доля преувеличения,— заволновались мы.— Как же начальник мог не знать, что будет такой рейд?

— А потому, что времена изменились,— объяснил Тихон Лукич.— Всякой расхлябанности отныне будет поставлен твердый заслон, что и произошло. Крыть ему совсем было нечем. Уж он и юлил, подлец, плакал, говорил, что его жена научила в первый раз, бес попутал, а он не знал последствий. Они его, конечно, в телевизор снимать не стали, но его уже сняли с работы и отправили на пенсию. И — скандал, скандал, стыд!.. Опорочить высокое звание работника средств массовой информации...

— А кто же вы сами будете, если все так хорошо знаете? — не удержались спросить мы.

— Я? Я именно и есть тот, кого этот подлый человек хотел кушать и скушал, как в басне Крылова... Видите ли, телевидение — молодое искусство, новая Муза, а я — ветеран. Я сильно пил, и он меня скушал. Голос у меня, видите ли, скрипучий, я, видите ли, не понимаю новой идейной направленности... Но я зато водкой на вокзале не торговал, а спроси его, что такое настоящая идеология, он и не знает, как не знает, что на ТВ скрипучесть — вовсе не отрицательный фактор. На ТВ имидж важен, а не голосовые связки. Я добровольно лечился тоже, вышел на пенсию и теперь вот сижу с вами, а он будет сидеть в тюрьме.

— Ну уж,— усомнились мы.

— Действительно,— признался Тихон Лукич.— Да и не надо. Я — добрый, как и все русские, а тюрьма тяжелое испытание для человека, в тюрьму молодым нужно садиться, а ему уже за шестьдесят, пусть гуляет, сволочь. Помните у Блока? «Где поп, икая, в церкви водкой торговал...»

Мы не успели ответить, потому что подошла официантка и сказала:

— 20 рублей 68 копеек.

— Чего? — вытаращились мы.— Сколько?

— То есть нет, извините, я это все случайно перепутала,— смутилась официантка.— 12 рублей 07 копеек... Это у меня в голове все смешалось, как в доме Обломовых. День такой,— пояснила она.

«Пожалуй, и это какая-то странноватая сумма для борща флотского, салата, эскалопа и «кофе с молоком». Ну и ладно! Однова живем!» — мелькнуло у нас в голове, и мы вынули кошелек, дав еще и на чай ровно 43 копейки. Не поинтересовавшись, как бы это подобало путешественникам, что она имеет в виду под словом «день».

— Браво, браво! — сказал Тихон Лукич и захлопал в сухие ладошки. Официантка глядела на него с нескрываемой ненавистью.

...И на этом дорожная запись в нашем блокноте обрывается. Но если напрячься, можно вспомнить, что Тихон Лукич пытался проводить нас к «Метеору», видя в нас, по его выражению, «людей столичных, близких к интеллектуализму», отчего мы сильно засомневались в достоверности рассказанной им истории, равно как и в том, что он вообще имеет какое-либо отношение к ТВ.

Наши сомнения в какой-то степени, но не до конца, подтвердил несколько раз упомянутый в блокнотных записях рыбак в японских ботфортах до пояса за 55 рублей.

— Все свистишь да шьешься? Дело когда будешь делать? — спросил он Тихона Лукича, сплюнув прямо в Онегу окурком сигареты «Мальборо», когда мы шли по сходням. Тихон Лукич отвернулся и сделал вид, будто не слышит вопроса, но, когда мы ступили на твердую землю, робко обратился к нам:

— Вы хоть что-нибудь поняли?

— Да, мы поняли практически все,— ответили мы, и Тихон Лукич помрачнел, ушел в себя.

Лил дождь. На причале было многолюдно. Иностранцы хором запели какую-то иностранную песню. Тихон Лукич все же попытался продать нам бутылку водки за 20 рублей, объясняя свой запоздалый поступок тем, что в ресторане он так и не нашел нужного момента, конкурируя с официанткой, которая сама торгует водкой, да только мы ей «не показались». Мы вежливо, но твердо отклонили его предложение, объяснив, что, во-первых, уже отобедали, а во-вторых — через два часа будем в Петрозаводске. Петрозаводск — не остров, мы купим там водки сколько угодно по твердой государственной цене. Задали вопрос, изучая жизнь, не страшно ль ему в наши времена заниматься таким опасным промыслом, и он сказал, что страшно, но чтоб мы ему верили, на телевидении он действительно работал, а рыбак — подлец.

Сгорбленная фигурка его плелась по склизким деревянным мосткам обратно в ресторан. Рыбак в японских ботфортах до пояса за 55 рублей, о чем-то коротко поговорив с ним, съездил ему спиннингом по шее. Крепчало. Теплоход отплыл. Зеленоватые волны бились о стекла иллюминатора. Купола, купола, купола... Кресты... Таинственна родная Русь, и кто на ней врет, кто говорит правду, разобраться практически невозможно.