1

Елагин и Патолин сидели в предбаннике редакторского кабинета «Формозы». Сидели молча, поглядывая на внешне безучастную Нику и большой глянцевый календарь над ее головой с огромной улыбающейся собачьей головой. К длинному розовому языку веселой лайки были приклеены листочки с телефонами. Это зрелище вызывало неудержимое желание втянуть свой собственный язык и, вследствие этого, слюноотделение. Поэтому казалось, что посетители проголодались.

Начальник службы безопасности уже обо всем поговорил со своим помощником. Ему во всех возможных деталях была известна история побега менеджера Бурды из киевской гостиницы. Обработка Марата ничего не дала, он слишком неглубоко был посвящен в планы Рыбака, чего, собственно, и следовало ожидать. Отслеживание Бурды на турецких или египетских берегах было признано бесперспективным в силу отсутствия каких бы то ни было для этого возможностей. Решено было докапываться до тайны этого бухгалтерского деятеля с московской стороны. Все ведомство Кечина оказывалось под подозрением. Впрочем, в этом не было ничего нового. И Кечин, и все другие директора под подозрением уже давно. Только что пользы?

Во время разговора, происходившего на заре в кабинете майора, вдруг поступил звонок от Дира Сергеевича. «Что ты делаешь на работе в такую рань, Саша?» — «Да вот мы тут с Патолиным…» — «А приезжайте ко мне». — «Прямо сейчас?» — «Нет, что ты, я только еще ложусь спать. В двенадцать, в «Формозе»».

Часы, что висели рядом с языкатой собакой, показывали половину первого. Майор не сердился. Скорее наоборот. Он чувствовал, что не готов к встрече, и надеялся на каждую минуту, на которую откладывалось рандеву, — вдруг она блеснет каким–нибудь прозрением. На душе было нехорошо. Что еще придумал «наследник»? О чем, не дай бог, догадался? Он умеет быть скрытным. Ведь за столько дней ни словом, например, не обмолвился — зачем ты таскался к моей матери, Саша? Как будто этого не было.

Раздражал Патолин, хотя в глубине души майор признавал, что он меньше всех виноват в киевской неудаче. Надо было пораньше отправить парня туда, ведь он рвался, значит, что–то чуял. Вид человека, не оправдавшего твоих ожиданий, хотя бы и не по своей вине, тягостен. При этом он ведет себя совершенно независимо, ни за что не хочет становиться тише воды, ниже травы. Современная деловая молодежь, черт бы ее побрал! Нет чтобы хоть чуть–чуть угодить азиатским привычкам шефа. Хотя бы виртуально посыпать голову пеплом, когда начальнику худо. Все время пытается подмигнуть Нике. Майор опытным глазом уже понял, что худому белобрысу нечего тут рассчитывать даже на сиюминутный поверхностный флирт, и согревал себя хотя бы этим.

Телефон мягко боднул майора в области селезенки.

— Да. Я слушаю. Узнал, узнал. Мы же расстались. Вы такие гордые… Нет, не гордые? Он готов извиниться? Ах, он — нет, но зато ты… Вот что я тебе скажу… Не надо мне никакого «хиба»! И не надо, и не трэба. Кто, я виноват?! Это он тебя научил хамить?! Отмолю, я свои грехи знаю, а вот ты меня обманула!

Вторую половину неприятного разговора майор провел за пределами предбанника. Ему не хотелось, чтобы секретарша слышала его. Вряд ли она сможет реконструировать по его словам смысл ситуации, да и вряд ли она как–то сможет воспользоваться такой реконструкцией, даже если ее произведет, но береженого Бог бережет.

— Я понимаю, Наташа, что вам нечего есть и негде жить, но не надо было врать с самого начала! И отцу передай, чтобы не звонил! Запомни, я не желаю ничего больше слышать о вашем семействе.

Майор поморщился, оторвал руку с трубкой от уха и помотал ею в воздухе, как бы вытряхивая из нее неприятные слова.

— Не вой, не вой, я сказал. Кто напал?! Кто напал, я спрашиваю?! Каким ножом?! О господи! Что ты там мелешь?! У какого киоска? Ночью Василя пырнули ножом? Не до смерти? А до чего? Стой, стой, и ты считаешь, что это Дир Сергеевич мстит? Ты понимаешь, что ты говоришь?! Нанял пять байстрюков, они и пырнули твоего Василя? Не надо по ночам шляться за пивом. Ну да, не пьет! Пусть не пьет, допустим. Допустим, работает грузчиком. С чего ты решила, что Дир Сергеевич может такое придумать, чтобы нанимать каких–то бандитов с ножами?

Пережидая рыдания Наташи, майор подумал, что вполне достаточно было бы послать парочку ребят, чтобы отбить этому грузчику его здоровую печень. Без всяких ножей. Хотя разве можно что–нибудь определенное сказать про завихрения мстительной хозяйской мысли.

— Он что, умирает, что ли? Где рана–то? Врача вызвали? Ладно, я кого–нибудь пришлю. Врача, денег. Все, закрыла рот, все!

Вернувшись на свое место, майор стал смотреть прямо в темечко склоненной никиной головы. Девушка умело делала вид, что ничего, кроме клавиатуры собственного компьютера, ее не интересует. Мерзкая работа, подумал, Елагин. Абсолютно все кажется в мире подозрительным. А то, что этого Василя пырнули, может оказаться полезным. Если это Дир, то вообще радость и счастье. Поллитра молодой хохляцкой крови — этого достаточно для жертвоприношения на алтарь прекрасного замирения. Значит, кишка у мстителя оказалась тонка, и он удовлетворился ягненком вместо намечавшейся гекатомбы. И если даже это случайность, то все равно в жилу! Непременно ввернем в предстоящем разговоре. Не исключено, что «наследник» обрадуется этому боковому руслу и туда изольет свой гнев, кажущийся ему сейчас таким громадным. Только за успех собственного охранного ведомства эту историю выдать не удастся, «наследник» ни за что не поверит, что служба безопасности по собственной инициативе решила за него отомстить.

Марина Валерьевна впорхнула в предбанник с грацией гражданки, только что прошедшей хорошенький сеанс психотерапии. Впрочем, ни Елагину, ни Патолину об этой стороне жизни заместительницы ничего не было известно, они просто с тихим недоумением созерцали зрелище столь объемистой и столь счастливой дамы.

— А что Дир Сергеевич?

— Како–ой Дир Серге–евич?! — отворилась дверь из коридора в предбанник, и в проеме возник «наследник» в шубе из крашеной ламы, в красной шляпе с широкими полями, как у римского папы. Все это было густо осыпано пушистым, на глазах тающим снегом.

Он был не один. Его держала под руку крупная, на голову выше, девица. Трудно было так сразу сказать, какого она поведения, но явно вызывающего вида. Если идти снизу вверх: сапоги сорок первого размера на десятисантиметровых острых каблуках, мощные, мускулистые икры–бедра. Юбка — условность. Летчицкая кожаная куртка, схваченная на талии маленьким висячим замком. Рвущаяся сквозь куртку грудь. Копна рыжих волос под снежной изморозью. Губы как у объевшегося вампира.

— Дорогу, я веду новую рубрику! — крикнул Дир Сергеевич, и они с «девушкой» стремительно проследовали в кабинет, как будто танцевали танго.

— Это Наташа, — тихо пояснила Ника присутствующим, — она будет у нас заниматься рубрикой «Антинародные сказки».

Марина Валерьевна негромко и презрительно фыркнула.

— Зима, — сказал майор, неизвестно что имея в виду.

— Да, — зачем–то подтвердил Патолин.

Из кабинета послышался женский смех. Того особенного характера, который производится отнюдь не в ответ на остроумную или начальническую шутку.

Марина Валерьевна фыркнула еще раз и ушла к себе.

— Как ей психотерапевта — так можно, а как Диру Сергеевичу — так стыдно, — выдала ей вслед Ника не всем понятную и немного неприязненную фразу.

Елагин с помощником переглянулись. Секретарша им пояснила:

— Да вы ничего не думайте. Они ничего не делают. Дир Сергеевич ее просто щекочет кисточкой из косметички.

— А ее правда зовут Наташа? — спросил Елагин.

— Да, — вздохнула Ника.

Не прошло и десяти минут, как смех и громкие придыхания прекратились. Раскрасневшаяся от имитационных усилий «рубрика» вышла из кабинета и, сказав секретарше: «Я буду у себя в кабинете», уцокала по коридору, даже не взглянув на Елагина и его человека.

Ника снова вздохнула и кивнула им.

— Входите.

Патолина «наследник» с порога отправил обратно в предбанник. Майор попробовал возражать, мол, звали ведь обоих.

— А ну его! — махнул рукой хозяин кабинета. — Мне он не нравится.

На диване лежала мокрая лама рядом с мокрой кожаной курткой.

— Садись, Саша, садись. Доложи, если чего–нибудь хочется доложить.

Елагин рассказал о киевских гонках.

— Бурда, этот мышонок, сбежал?!

— Да, — развел руками майор.

— Врешь. Не верю. Зачем ему? Ты меня путаешь, негодник. Ты, наверно, думаешь, что мне можно впарить любую репу. Ты решил, что у меня потек чердак после этой официантки и теперь со мной можно делать все, что захочется?

— Да нет.

Дир Сергеевич погрозил Елагину пальцем:

— Нет, я не такой валенок и неврастеник, как многим думается. Я историк. Даже больше тебе скажу — историософ. Знаешь, что такое историософия? Это тебе не антропософия.

Майор кивнул, ибо почему бы и не кивнуть.

«Наследник» задумался, массируя все еще непривычно голый подбородок.

— Ты знаешь, Саша, пока Аскольд трудился, рос: боец стройотряда, инструктор райкома комсомола, секретарь райкома комсомола, кооператор, бизнесмен, миллионер, да, я же тебе уже… так вот, я в это время мыслил. Он практик и доказал, что он хороший практик. Настоящий деловой, дельный, сдельный ум. А я, понимаешь, историософ. Но поверь, это не только болтовня. Кое–что из понятого я отобразил на бумаге. Помнишь, я читал тебе статью о матриархате и патриархате?

— Помню.

— Ты удивишься, но это не единственная моя статья.

— Я догадывался.

— Да–а? ну тогда для тебя не станет сюрпризом то, что я сейчас сделаю. А я прочту тебе еще одну статью. Или даже две.

Дир Сергеевич навалился грудью на стол, продвинувшись максимально в сторону слушателя.

— Понимаешь, Саша, мне бы очень хотелось, чтобы ты понял — я серьезный человек.

— Я…

— Молчи. Ты еще не слушал статью. Ты еще не можешь судить. В тебе говорит вежливость, а мне на нее плевать.

Дир Сергеевич полез в ящик стола, достал из него стопочку тонких рукописей, старинных, машинописных, скрепленных архаичной гнутой скрепкой.

— Я это не вчера написал, Саша. Видишь, скрепка даже заржавела, видишь след на бумаге? О чем это говорит? О том, что работа выполнена целый ряд лет назад. А это в свою очередь о чем говорит?

— О чем?

— Не хами. Это в свою очередь говорит о том, что идея статьи возникла у меня давно и если я до сих пор решаюсь читать все это — значит мысль выстраданная, из нутра, и от времени не потеряла актуальность.

— Я понимаю.

— Надеюсь, Саша. Плод моих размышлений. Колька, Аскольд то есть, коровники громоздил, длинный рубль выматывал из Нечерноземья, а я сосредоточивался, мыслил. Он взносы выжимал из молодежи, доклады строчил, а я строчил совсем другое. Он получал поездки в Венгрию и квартиры без очереди, а я получал насмешливые ухмылки жены, ее подруг и знакомых. Впрочем, что это я — жалуюсь?

— Да нет.

— Жалуюсь. Какой ты лживый, Саша. Видишь, что человек жалуется, а говоришь «да нет». Тебе бы отказать в доверии, а я не откажу. Знаешь, почему? Пожимаешь плечами? Знаешь, наверно. Остальные еще хуже. Еще лживее, чем ты.

— Спасибо.

Дир Сергеевич махнул рукой: да ну тебя.

— Итак, читаю. «К понятию «империя»». Такое название — чтобы выглядело научно, понимаешь? Хочешь послушать?

— Хочу.

— Да? Тогда ничего не услышишь. Что–нибудь другое прочту.

Дир Сергеевич перебирал бумажки.

— Вот это интересно. Настоящее открытие, если глянуть непредвзято. Но большинство глядит предвзято. Называется статья «Четвертая Пуническая война». Ты, конечно, помнишь, поскольку учился в школе, что войн этих Пунических было ровно три. У меня речь идет о других временах. Не о Риме и Карфагене, а о Москве и Новгороде. Москва, как известно, Рим, хотя и третий, а Новгород в переводе на финикийский означает — именно Карфаген. Согласись, налицо острота исторического прозрения. Война между этими державами имеет полное право называться Пунической. Правда?

Майор с трудом удержался, чтобы снова не бросить взгляд на часы.

Дир Сергеевич углубился взглядом в рукопись и продолжил говорить, только слова произносил такие, каких ни за что не могло быть на пожелтевших страницах.

— Мне бы надо было тебя выгнать, Саша. В самом еще начале. Поверишь ли, я уже тогда все про тебя понял. Был бы ты хоть лежачий камень, нет, ты активный, ты изобретательный, только вся активность почему–то направлена мне в ущерб. Тебе категорически не нравится все то, что я придумываю и намереваюсь провернуть. Почему?

Дир Сергеевич поднял глаза, а майор свои опустил.

— После истории с Наташей любой другой на моем месте тебя бы не просто выгнал, а как–нибудь очень жестоко наказал. Не знаю, почему я этого не сделал. Просто я не любой, наверно. А патруль на Цветном бульваре? Я даже не буду добиваться у тебя подтверждения, что это твоя работа. Кому бы еще такое могло прийти в голову?

«Наследник» вернулся взглядом к рукописи, и могло показаться, что он опять начнет про четвертую Пуническую войну.

— Сначала я, конечно, разозлился. Рвал и метал. И довольно долго. Часа три, наверно. А потом стал размышлять. И пришел к такому выводу: я ошибся с Рыбаком. Я думал подкупить его своим доверием, перспективой служебного роста, и он сделается предан мне всей душой. Он мать родную продаст, чтобы мне угодить, но дело в том, что мне совершенно не нужна его мать. Мне нужно, чтобы он придумал, как провернуть одно оригинальное и кровопролитное дельце. А он, даже желая этого изо всех сил, не может придумать, как это сделать. Он не умеет, у него не получается.

Тяжелый вздох прошелестел над историческими страницами.

— Рыбаку мешают талантливее, чем он планирует. На какое–то время я расстроился, был даже близок к прострации, но выход нашелся. Простой и естественный, как всякий выход из беспросветного на первый взгляд тупика. Ты не хочешь узнать, Саша, что это за выход?

— Говори, Митя, я слушаю.

— Я решил прогнать Рыбака.

На лице майора не выразилось никакого отношения к этим словам.

— И взять тебя.

— Но я и так уже, если мне не изменяет память, на тебя работаю.

«Наследник» захихикал так же противно, как в добрые старые времена.

— Нет, ты работал против меня. А теперь будешь «на». Ты сам, и в кратчайшие сроки, разработаешь операцию, разработаешь, и проведешь, и покажешь по телевидению. Что это за операция, ты знаешь не хуже меня. Мне нужно, как минимум, два десятка украинских военнослужащих трупа на иракской земле. Я удвою финансирование, развяжу тебе руки, если они почему–нибудь связаны. Но в итоге — и это главное в моем задании — я спрошу с тебя, Саша. Можешь специально не интересоваться — это угроза. У тебя, как и у всякого человека, есть уязвимые места. Я уже сообразил, как их использовать самым эффективным образом. Тебя не шокирует это заявление?

Майор вздохнул и покачал головой:

— Нет. Догадывался, что до этого может дойти рано или поздно.

— Ну и что скажешь?

Елагин развел руками.

— Что это значит, Саша?

— Это означает, что я согласен.

— И что, без всяких условий?

— Условия обычные в таком случае. Если уж мне поручается все, то никто не лезет ко мне с указаниями, не торопит, не пихает в спину.

Дир Сергеевич усмехнулся:

— Ты надеешься затянуть время, выгадать месяц–другой? На все радости тебе двадцать дней. Других указаний не будет. Через пятьсот часов, считая от сегодняшнего разговора, сюжет о том, что иракские сунниты вырезали украинский взвод химзащиты, должен пройти по всем каналам.

— Почему именно пятьсот часов?

— Потому что не пятьсот дней, я тебе…

— Понял.

— То–то. И никаких корректировок плана. Ни географических, ни хронологических. Извини, что выражаюсь умно.

— Ничего.

— Я имел в виду, что не надо надеяться, что Ирак удастся заменить на Эстонию, а хохляцких воинов — на эстонских почитателей диверсионной группы «Ф». Никаких переносов на лето. Пятьсот часов на все. Количество минут можешь подсчитать сам.

Майор вместо этого кивнул.

— Встречаться мы с тобой больше не будем — чтобы ты не начал задумываться о том, что убрать одного московского невротика легче, чем тридцать украинских химзащитников. Все, Саша, иди. До встречи на голубых экранах!

 

2

Майор вытащил телефон, едва выйдя из помещения «Формозы», но не успел никуда дозвониться, дозвонились до него.

— Александр Иванович, я только что получила страшную бумагу.

— Кто? Вас не слышно! — попытался изобразить неполноценную связь майор.

— Все вы прекрасно слышите, Александр Иванович.

— Да–да, теперь вроде бы лучше…

— Это извещение, я должна явиться в суд.

— Что вы такого натворили, господи?

С той стороны донесся гневный взвизг:

— Оставьте ваши шуточки!

— Я и не думал шутить.

— Он тоже, кажется, не думает шутить.

Майор наконец сумел переключиться с ситуации на ситуацию:

— Дир Сергеевич собрался с вами разводиться?

— А вы этого не знали! Что вы молчите?

— Думаю, что можно сделать.

— Надо это прекратить!

— Светлана Владимировна, я не специалист по прекращению таких дел!

— Прекратите немедленно! Вы заварили всю эту кашу, вы и думайте, как все это сломать. Жду ваших советов! Но не до бесконечности! Если вы мне не поможете, я стану помогать себе сама, и это никому не понравится! Уж вы мне поверьте, — пообещала Светлана Владимировна в завершение беседы.

— Черт! — сказал Патолин, открывая перед шефом дверь машины. Ему была отлично слышна большая часть разговора.

— Она что–то знает о моих хитростях с официанткой?

— Или догадывается.

— Что одно и то же. И на то и на другое мне наплевать.

Отъехали. Майор назвал адрес, который ему сообщила Наташа. По дороге пересказал содержание разговора с ней.

— Чепуха! — отмахнулся Патолин.

— Думаешь — случайность?

— Какой–то нож, ночью, у киоска… Этот Василь — парень противный, из тех, что вечно нарываются. Уверен — он сам виноват. Мне кажется, Александр Иванович, мы зря туда едем. Зачем ввязываться в такие дела! Материал отработан и безвреден. Если бы даже они захотели нам гадить, то никто им не поверит, ни единому слову. Диру Сергеевичу они тоже звонить не посмеют, побоятся.

— Ты лучше подумай, как у нас обстоят дела с доктором.

— С каким?

— С неболтливым.

— Все–таки решили ехать?

— Да, решил, и тема, стало быть, закрыта.

И они синхронно стали набирать телефонные номера.

— Кто это… сынок? Очень хорошо. Почему хорошо? Ну хотя бы не пропал, дома сидишь. Где мама? Не может, значит, болеет, значит. Давно болеет? Спит? Ну, понятно. Ты знаешь, Сереж, я хотел у тебя спросить… тебе обратно в Америку не хочется?

Майор поймал краем глаза необычное выражение лица помощника.

— Ну вспомни, тебе так нравилось, Сереж. Там у тебя и друзья, ты сам рассказывал. Нет, ненадолго. А потом я сам к вам приеду. На машине покатаемся или какие у них там еще развлечения. Хочешь в «Диснейленд»? Дыра? Ну, не знаю. С мамой, конечно, сынок, с мамой. Одного тебя и не выпустят, а мне некогда по Америкам. В связи с этим я тебя и попрошу. Вырви листок бумаги из тетрадки и напиши крупными буквами: «Мы — то есть вы — едем в Америку». Покажи это маме, подержи у нее перед носом, и пусть она мне позвонит! Нет, она перестанет болеть, я сделаю так, что перестанет. Вырвал? Пиши! Только не из дневника, ладно?

— С доктором все в порядке, Александр Иваныч, доктор наготове.

— Вот и хорошо, скоро подъедем.

Патолин выждал паузу, раздумывая, очевидно — может, и совсем ничего не спрашивать, но все же не удержался:

— Он что, угрожал?

— Кто, Дир наш Сергеевич? Ты знаешь, Игорь, можно это назвать и так. Говорил о моих слабых местах. То ли это была фраза вообще, то ли на что–то конкретно направленная фраза. Лучше подстраховаться. Понадобится еще один доктор, нарколог.

— Понимаю.

Майор попробовал позвонить Джоан. Нарвался на автоответчик. Вежливо попросил его сообщить хозяйке, что ее разыскивают по одному важному делу, хорошо бы ей дать о себе знать.

Снег мельтешил перед окнами, лип на все окна, превращение осени в зиму представляло собой неприятное зрелище. Сразу и не скажешь, почему именно. Майор без особой связи с наблюдаемыми картинами подумал о том — а хотел бы он присутствовать при родах своего ребенка. Ответа у него не было. К тому же он не знал, как ему относиться к тому, что отдельные православные священники начинают окормлять гомосексуалистов. И в совсем уж неясном свете выставлялась перед ним проблема эвтаназии. Может быть, нормальнее всего не иметь мнения по всем этим поводам. Нет, вот с «голубыми» там все более–менее определенно.

Машину тряхнуло на невидимом ухабе. И сильно.

— Эквивалентно пятидесяти граммам тротила, — пошутил Патолин.

Водитель Вася осуждающе поглядел на него в зеркало.

— Знаешь, что? — сказал ему майор. — Поезжай ты к нашим хохлам сам. Разберешься. Дашь денег. Но немного. Только чтобы… Парню лучше вообще на глаза не показывайся. Пошел он к черту со своим прыщавым гонором.

— Они белорусы.

— Да, забыл.

— А вы как без машины?

— А я пройдусь.