1

Сын ехал к матери. Ему просто некуда было больше поехать после разговора с начальником своей службы безопасности. Этот майор высасывает все силы — и моральные, и физические. Совершенно бессовестный, можно даже сказать, бесчеловечный человек. Дир Сергеевич всегда себя плохо чувствовал даже после непродолжительного разговора с этим удавом в пиджаке. Зачем держать такого субъекта рядом с собой, в опасной близости от своей неврастении? Во–первых, он с самого начала слишком плотно и многообразно был задействован в истории с поисками Аскольда. Убрать его означало бы, что младший брат не слишком желает возвращения старшего. У майора был слишком большой авторитет среди менеджмента и охранного аппарата «Стройинжиниринга». Пусть отчасти людоедский, но тем не менее. Кроме того, только майор и Рыбак были посвящены в «план великой мести». Никому ведь больше об этом не расскажешь, не объявишь как официальную цель деятельности фирмы, а то еще сдадут в психушку. Во–вторых, с течением времени стало понятно, что его безопаснее держать при себе, чем на выселках. Все–таки под каким–то контролем. И в–третьих, была все же надежда, что майор найдет председателя. Найдет и «вытащит». Если, конечно, не он сам все это устроил. Имеется в виду похищение. Может, это уже и не похищение. Может, Аскольд валяется где–нибудь в лесу под Киевом на пару с головой Гонгадзе, приконченный подручными майора. А все представлено так, что это заговор злонамеренных украиноидов.

Когда мысль начинала описывать слишком вычурные виражи, Дир Сергеевич одергивал ее. Не хватало еще стать рабом своего воображения. «Ведь не Врубель же я», — вспоминал он фразу своего одноклассника с художественными способностями и без малейших способностей к самоорганизации.

Не полностью снято подозрение и с банды директоров. Что в них человеческого, если всмотреться? Кечин, Клаун, Катанян. Да и все прочие, проклятые еще Прудоном. Аскольд держал их всех в неперегрызаемой узде. Душил боковые корыстные инициативы. Давно должен был им надоесть. В его небольшой, но полнокровной империи неизбежны были сепаратистские мечтания в головах приближенных. Даже при Наполеоне его маршалам снились компактные провинциальные короны. Почему бы не подумать о сговоре денежных маршалов «Стройинжиниринга»! Да надоел им неодолимый дядя Коля. Если человека нельзя обирать по мелочи, его надо убирать по–крупному.

Нет, не будем подводить никаких умозрительных мин под главную идею компании — виноваты хохлы! И перед семьей Мозгалевых виноваты, и перед семьей славянских народов, и перед идеей всемирной, но абсолютно мирной, православной государственности.

Что же так гложет внутренности после разговора с майором? Опять она — Наташа! Стало так больно, что «наследник» закрыл глаза и заскулил. В общем–то он с помощью горячей, кипучей ненависти держал под контролем эту выгрызающую внутренности тоску, заслонялся от нее свирепой деятельностью, но временами в защите вдруг образовывались дыры, и тогда вдруг его всего внутри ошпаривало. Наташа — дрянь!!! Сволочь!

Дир Сергеевич ворочался на заднем сиденье машины. Раздражало все. Даже снегопад, обычно врачеватель внутренних ран. Кто угодно, только не она! Тупо упремся в другое. Майор, майор! Пусть хоть майор! Да не только майор, но и сын! Мишка! Точно! Тут ведь реальная проблема!

Как–то так обнаружилось, что с ним невозможно связаться. Света, с ныне окаменевшим лицом, всегда сама подносила к уху супруга распахнутую телефонную пасть, чтобы отец пообщался с отпрыском. Это ее манера во все времена. Всегда она умудрялась что–то просунуть между ними. Да, пока ребенок был бесполым, орал и пускал пузыри, Света чахла над ним практически одна. Молодой историк был весь в устремлениях и судорожных порывах ума. Все время что–то доказывал брату, все время что–то доказывал себе. Но что в этом ненормального?! Женщина какое–то время самой природой придвинута к младенцу ближе, чем отец. Но вот когда Мишель подрос и стал похож на личность, выяснилось, что у отца к нему больше нет доступа. Все пути заслонены обожающей матерью и объявлено, что в отцовских добавках никакой уже нужды нет. Придуманы и внедрены материнские заменители. «Я воспитала его как сироту», «У него никогда не было отца, зачем он ему теперь?».

Конечно, не надо было пасовать и отступать. Надо было вгрызаться, бороться, пускаться на хитрости, но проколупать нору к Мишкиному сознанию. Боялся, не смел! Да и не очень хотел. Безответственность — в конце концов, большое бытовое удобство. Сам виноват. Но от этого не легче. Ощущение такое, что их с сыном разделили, как сиамских близнецов, посредством очень длительной, почти безболезненной и самое ужасное, что успешной операции.

И теперь они практически чужие, надо честно признать, люди.

И вполне нормально, что у него нет даже телефона и адреса, по которому он мог бы связаться с сыном.

Все умные люди говорят, что в своих несчастьях надо винить прежде всего себя. Но никто ведь не говорит, что винить надо «только» себя, «исключительно» себя. Никуда не уйти от ощущения, что его отцовская небрежность, эгоизм, лень, пьянство, философические метания по большому счету устраивали товарища декана. Это позволяло и отца держать в стороне от сына, и обвинять его в том, что он там держится.

Да, отвратительно усмехался себе Дир Сергеевич, так что даже водитель, заметив эту усмешку в зеркале, нервно сглотнул слюну. Да, я сам во всем виноват, но при этом полное ощущение, что меня обманом ввергли в это состояние.

И все–таки самое гнусное — майор! Ведь он враг! Вредитель! Непрерывно вредящий вредитель. Одна Наташа–молчунья чего стоит! Тут сознание «наследника» опять начало заволакивать таким жгучим туманом, что он схватился за голову и уперся ею в переднее сиденье.

Надо поехать к маме. И как хорошо, что он уже едет. Мама старенькая, она ничего не поймет, и это самое главное. Не поймет, но пожалеет.

Клавдия Владимировна своему младшенькому беззаботно обрадовалась. По всему было видно, что об исчезновении старшего сына ей ничего не известно. Когда у нее пропала кошка Калинка, то вся квартира пропахла корвалолом. Есть и более очевидные признаки: если бы она хоть на секунду что–то заподозрила, то замучила бы звонками. «Свово Колю» Клавдия Владимировна не просто любила, но и, как бы это сказать, выделяла. Давным–давно уже Митя почувствовал, что главная материнская ставка делается на старшего брата. От него больше ожидалось, на него больше возлагалось. По первым годам Митя был даже доволен своей тихой, уютной заброшенностью в тени высокого братского авторитета. Это потом он стал догадываться, что строгость и требовательность, обращенные на Аскольда, это высшее семейное отличие, а балование Дира, потакание ему идет от жалости, этого мягкого вида родительской лени. Как говорится, кому много дано, с того и спросится много. С кого не спрашивают ничего ничем и не является. Сломать эту схему Митя пытался, и неоднократно, но всякий его бунт и порыв оканчивался попаданием впросак. То вырвет себе право колоть дрова и рубанет по пальцу, то настоит на том, что пойдет платить за квартиру, а у него хулиганы отнимут деньги. И великолепный Коля идет и выручает сумму из подлых лап, так же как до этого справлялся с дровяными кубометрами.

В какой–то момент Дир решил, что его ошибка в том, что он хочет превзойти Аскольда по Аскольдовой линии, и это глупо. Надо чтобы Дир навязывал миру свое Дирство. Лозунг нового времени был: «Стань непохожим на брата!» То есть почти как Володя Ульянов на Ульянова Сашу. И эта борьба растянулась на годы. Какие только авантюры и заковыристые проекты не прорастали из недр Дирова характера, и главное в них было то, что они всегда должны были располагаться перпендикулярно к линии жизни брата. Но тут к испытывателям жалости в его адрес прибавилась и супруга. Мать и жена одна сатана. Что–то жуткое было в совпадении их отчеств. Две Владимировны на одного неубедительного бунтаря. С содроганием вспоминал он годы своего бесплодного, аляповатого самоутверждения.

Согласие возглавить «Формозу» Дир Сергеевич внутренне определил как свою полную капитуляцию. А что тогда означает его регулярное редакторское самодурство? Не надо себя обманывать, он ведет себя как проститутка, которая капризничает, отлично зная, что ее могут употребить в любой момент, и самым унизительным образом.

Исчезновение Аскольда, надо прямо сказать — какое–то странное, невразумительное — Дир Сергеевич конечно же принял как большой подарок судьбы. Как возможность рассчитаться с вечно победительным братом за все его благодеяния в свой адрес! При этом он больше всего не хотел окончательного исчезновения Аскольда. Рассчитаться с ним можно было только одним образом: спасти его. И спасение в данном случае лучший вид мести. И если не удастся отомстить самому Аскольду, то уж тогда отомстить хищной Украине и вырвать ближайшего родственника из щербатой пасти. Тут уж были некоторая путаница мотивов и нарушение логики, но Дир Сергеевич ощущал свою сердечную правду в этом вопросе. И был предельно серьезен. И считал хохляцких хлопцев под Багдадом уже обреченными. Пусть руками мрачного майора, но дело будет доведено до логической крови.

— Здравствуй, мама, здравствуй!

Сел за стол на кухне, покрытый кристально чистой скатертью, подивился особой аккуратности и порядку вокруг. И вместе с тем уловил неистребимый стариковский запах, не перебиваемый никакой личной чистоплотностью: жир с карамелью.

— У меня блинчики с мясом. Разогрею.

Клавдия Владимировна нависла над плитой. Когда женщина кормит кого–то, она неуязвима. А сказать ей про Аскольда придется. Господи, поймал себя Дир Сергеевич, что уж и к матери у него появляется какое–то мстительное чувство! Урод! Действует на нервы ее непробиваемая беззаботность? Ты для чего к ней приехал?! Надоело слышать ее спокойный голос в телефоне? Выверт все того же комплекса: если мать не знает, что Коля в плену, то Митя тем самым остается по–прежнему на втором месте? Но с другой стороны, если она узнает обо всем, то ее чувства к Аскольду возрастут в сто раз. Возрастут–то возрастут, но это будут жалостливые чувства. Вот чего хочется Мите — хочется, чтобы стали жалеть наконец не его, а великого удачника Аскольда. Проколовшегося Аскольда, давшего слабину Аскольда. И еще одна подлость: если он, Митя, спасет брата Колю, то Клавдия Владимировна никак не отметит в своем сердце Митю, если не будет знать, что Коля пропадал.

— Со сметанкой? — спросила Клавдия Владимировна, уже навалив на блины сметану. Вот так всегда, его выбор никогда не принимали всерьез, даже когда им интересовались.

Очень хорошо, что блины оказались вкусными и можно было есть, ни о чем не разговаривая. Ведь выяснилось, что разговаривать–то не о чем. Нет тем, раз нет проблем. Об Аскольде надо помалкивать, если только ты не моральный урод, единственное удовольствие которого — созерцание материнского горя. И о второй Владимировне надо молчать: о твердо задуманном разводе опять–таки не поговоришь по той же самой причине.

Кончался уже третий блинец, а темы все не возникало.

Дир Сергеевич с ужасом почувствовал, что сейчас ляпнет! Не удержится, сейчас скажет: «А знаешь, мама, Кольку–то нашего — того». Понимая, что все равно не удержится, бесенок, сидящий в сердце, все равно что–то тявкнет на братскую тему, Дир Сергеевич сначала заткнул себе рот непроглоченным куском блина, а потом страшным усилием воли столкнул неудержимый разговор с самого неприятного направления на боковое. Первое, что ухватил из памяти:

— А помнишь, мам, тот случай?

Клавдия Владимировна подняла очки на лоб:

— Ты что, сынок?

— Я говорю, помнишь, как Колька отчебучил, еще когда мы в Челябе жили?

— А? — Взгляд сделался совсем уж недоуменным.

— Мы все сидели за столом — ты, я, Колька, соседка тетя Зина, дочка ее, Катя кажется, — и Колька вдруг схватился за горло и упал со стула. Все к нему кинулись: «Что случилось?! Что случилось?! Воды! Воды!» грохот, стулья падают. А он полежал с полминуты, а потом глаза открыл, хохочет! Теть–Зинина дочка, да, точно, вспомнил, Катька, сказала: «Дурак» — и ушла, а ты все вздыхала, вздыхала. Пила капли. Что ты так на меня смотришь? А, мам, чего ты? Или не помнишь?

— Помню. Только это был не Коля.

Дир Сергеевич даже засмеялся от неожиданности.

— А кто?

— Ты.

— Что я?

— Это ты упал тогда понарошку. Коля так никогда не делал. Сам подумай. Это все твои штуки такие были. Коля мальчик серьезный всегда, сам же знаешь.

Дир Сергеевич опустил голову. Не было никакой возможности смотреть в эти выцветшие, но монументально убежденные глаза. Светятся тихим огнем святого идиотизма. Бедный Митя был в очередной раз раздавлен, но вместе с тем и успокоился. Ему стало ясно, что ничего он про исчезновение брата матери не скажет. Лучше уж прямо дать ей яду. Страшная вещь, репутация. В Древней Греции все умные мысли приписывали Сократу, зарекомендовавшему себя первым мудрецом. Он, бедный Митя, перетягивает в свой адрес все семейные глупости, потому что зарекомендовал себя первым идиотом.

— Я поеду, мам, если что, сразу звони. Блины были замечательные.

Клавдия Владимировна покорно вздохнула:

— Вот, а ты никогда не поблагодаришь.

 

2

Майор Елагин с Патолиным шли по глубоко ноябрьскому лесу, топча слоеный настил из облетевших листьев, присыпанных тонким слоем снега. Пахло сыростью и какой–то предсмертной свежестью. Над торчащими в небо голыми кронами пролетали двухцветные серо–белые облака, то скрывая, то открывая истерически голубые небесные полыньи. То справа, то слева обрушивались на лес краткие очереди невидимого дождя, твердого, как град. Окаменевшая от любопытства белка провожала гостей булавочным глазом.

— Мы правильно идем?

— Да, Александр Иваныч, да вон, уже видно.

Они сделали еще несколько непреднамеренно пружинистых шагов, и сквозь штриховку голых веток стали проступать очертания крупного строения. Здание, вернее, то, что от него оставило время, стояло на большой поляне. Двухэтажная обшарпанная руина с очень толстыми стенами, но без крыши, перекрытий и оконных переплетов.

— Это их стадион, — пояснил Патолин.

— А я думал — штабквартира.

— А может, и штаб.

— А где тут вход?

— Да везде, я думаю.

Майор с помощником собрались было двинуться к зданию, как из его дырявого нутра донесся довольно сильный и довольно стройный крик.

— Что это? — спросил майор.

— Клич, я думаю.

— Они кричат «Вася». Может, зовут моего шофера?

Патолин хихикнул.

— Нет, они кричат: «Бо сеан!» Это тамплиерский клич, с ним рыцари ходили в атаку.

— О господи, — пробормотал майор и картинно перекрестился.

— Я же вам рассказывал, идемте.

Проникнув внутрь, гости увидели интересную картину. Внутри заброшенное здание представляло собой что–то вроде театральной сцены. Облупленные стены увешаны белыми полотнищами в красных крестах и красными полотнищами в белых. Утоптанную площадку занимали несколько групп молодых людей, одетых странно и, главное, неудобно. На них сидели картонные короба, на ногах носатые сапожищи, к плечам прицеплены простыни, опять–таки с красными крестами. В руках они держали копья, увитые белыми, но уже грязными лентами, и мечи, вероятнее всего деревянные.

— Бо сеан! — громыхнула одна группа.

Вторая сделала коллективный шаг вперед и ответствовала:

— Не тебе, не тебе, но имени твоему!!!

После этого раздался истошный одновременный крик всех собравшихся, и две группы набежали друг на друга, опуская копья и поднимая мечи, и стали без всякой скидки молотить деревом по картону.

— И что, все украинцы? — спросил майор.

Патолин помотал головой:

— Да нет, конечно. Ведь нам это и не обязательно. Переоденем в украинскую форму, и все. Будут кричать «рятуйте!» перед телекамерой, и хватит.

Майор кивнул.

— Пожалуй, ты прав. — Наверно, ум уже заходит за разум, подумал начальник службы безопасности, слишком уж включился в логику Митиного бреда. Как будто он и в самом деле сейчас подбирает, кого придется пристрелить.

— Здесь человек шестьдесят–семьдесят, — сказал Патолин, наклоняясь к уху шефа. — Нам достаточно и половины.

— Согласятся?

— За сто долларов в день согласятся. Это ведь временно. На наших харчах.

— Понятно. Ну, мы их переоденем, а вот это все, я имею в виду снег, ноябрь?

У Патолина все уже было, видимо, продумано.

— Разумеется, рванем на юг, скажем, мыс Казантип, это азовский Крым. Что касается северной Месопотамии, это ведь местами самая настоящая степь.

— Не пустыня?

— Нет–нет, Александр Иванович, степь, и каменистая. В крайнем случае вкопаем пару пальм в кадках, для особого кадра, и все.

Их обнаружили. Полсотни вооруженных, мрачноватого вида парней повернулись, невольно направляя в сторону неожиданных гостей хоть и бутафорское, однако все же оружие.

— Это мы! — крикнул Патолин, и, хотя в этом сообщении не было никакой новой информации по сравнению с самим фактом их появления, в толпе тамплиеров, кажется, поняли.

Сразу трое рыцарей отделились от массы и направились к гостям, выдыхая клубы боевого пара. Главным, видимо, был молодой мужчина лет тридцати в сапогах с острыми загнутыми носами, стриженный под бокс, с настоящим, глупо склепанным шеломом на правой руке. Он не слишком–то походил по форме на те рыцарские головные уборы, которые можно видеть в фильме «Александр Невский» под музыку Прокофьева.

— Это вы мне звонили?

— Да, — сказал Патолин.

— Меня зовут Танкред.

Майор и помощник представились настолько же не своими именами, как и мужчина с шеломом.

— Если я вас правильно понял, вам нужна массовка?

— Да, Танкред.

— Для кинофильма?

— Да, — опять кивнул помощник майора.

— Тридцать человек?

— Да, нужен примерно взвод.

— Срок неделя?

— Примерно. Может, больше — может, меньше. Оплата сто долларов в день.

— Каждому! — Рыцарь поднял палец.

— Само собой. Плюс проезд и питание.

— И проживание, — уточнил Танкред.

— Да–да.

— И не сто долларов, а три тысячи рублей.

Патолин кивнул:

— Понимаю, вы патриоты.

— Патриоты, — с веселым вызовом согласился Танкред.

Рыцари, стоявшие ошуюю и одесную, шумно подтвердили слова главного.

— А скажите, — вступил в разговор Елагин, — как это вот все называется? Извините, я просто не в курсе.

Танкред переложил железный головной убор с руки на руку:

— Это называется — ролевая игра. Мы берем какой–нибудь, как сейчас говорят, культовый рыцарский роман и представляем его вживую. Если говорить конкретно о сегодняшнем действе, то это роман Октавиана Стампаса «Цитадель». Не слышали?

Гости синхронно отрицательно покачали головами.

— А зря. Этот дед еще хоть и жив, но уже вошел в историю. Каталонский аристократ. Пишет сразу на трех мертвых языках: тосканском вульгаре, старопортугальском и лингва–франка.

— И вы читаете на этих языках? — с невольным уважением в голосе спросил майор.

Танкред хохотнул — сочно, по–тамплиерски:

— Нет, конечно. Есть очень хорошие русские переводы.

— Понятно.

— Чтобы стало еще понятнее, в двух словах объясню, в чем суть интриги этого романа.

Майор вспомнил лекции «наследника» и затосковал. Но рыцарь оказался на редкость лаконичен.

— В основе лежит вражда двух великих орденов — ордена рыцарей святого храма Соломонова и рыцарей ордена святого Иоанна. Тамплиеры провожали паломников под охраной от палестинского побережья до Иордана, а иоанниты, по–другому — госпитальеры, лечили тех, кто устал и заболел в дороге. Говоря современным языком, проводники и врачи не поделили доходы.

— Понятно, — кивнул майор. Патолин, судя по всему, и так был уже знаком с темой.

— Надеюсь, у нас с вами проблем в финансовой сфере не будет?

— Не будет, — пообещал Патолин и посмотрел на шефа, потому что на один шаг пролез поперед батьки. Но майор только кивнул.

Танкред обернулся к толпе своих и поднял шлем на острие деревянного меча. В ответ раздался дружный, хотя и не вполне стройный рев:

— Бо сеан! Бо сеан! Бо сеан!

— Александр Иваныч, — прошептал на ухо майору незаметно подкравшийся шофер Василий, — там пришло сообщение на ваш компьютер.

— До свиданья!

— До свиданья!

Когда двигались обратно по заснеженному лесу, майор спросил у помощника, как дела у раненого Василя.

— Шкуру порезали на боку. И ребро помяли. В общем, на заказную акцию совсем не похоже.

— Боится?

— Наоборот, храбрится. Парень, по–моему, дурной. Девчонка — та боится. Все время ноет: спрячьте, найдите работу.

Майор потопал ногами, выбираясь с лиственного наста на асфальтовую дорожку.

— И спрячем. И найдем работу.

Патолин отрицательно помотал головой.

— Не получится. Я дал им адрес Кляева, денег, но сумасшедший этот Василь послал меня. Я даже с трудом сдержался.

Майор брезгливо выпятил губы:

— Тогда что ж, и мы его пошлем. Хватит нянчиться с дураком. Больше о нем при мне не упоминать.

— Понял.

Елагин сел на заднее сиденье, открыл крышку ноутбука. Пошелестел пальцами по черным клавишам. Некоторое время сидел задумавшись. Потом опустил крышку:

— Погоди.

Патолин осторожно сел рядом:

— Что–то случилось, Александр Иванович?

— Похоже.