1

— Антон! — громко и зло крикнул Елагин, сигнал в предбанник понесся и через электронику, и по воздуху.

В дверях возник парень в черном костюме и черном кожаном галстуке, стоял понуро, понимая, что будет разнос.

Майор ткнул пальцем в кресло справа от стола, где сидел развалившись и улыбаясь человек в уродливых очках с толстыми стеклами, в клочковатой пегой бороде.

— Кто это?!

Антон посмотрел на визитку, которую предусмотрительно держал в руке.

— Нестор Икарович Кляев, доктор геополитических наук, магистр синархии, научный настоятель общества полного Меркурия…

— Хватит! Почему ты его пропустил?

— Нестор Икарович сказал, что он ваш старинный друг и вы будете ему рады.

— А я — я сказал тебе, что он мой старинный друг?

Антон тщательно поправил узел галстука, сурово втянул воздух и стремительно направился к сидящему, цепко взял его за щуплые плечи и уже собрался вырвать его из кресла, но был остановлен командой:

— Да оставь его. Иди к себе.

Помощник едва заметно дернул губой — начальство капризничает, что ж, на то оно и начальство.

— Здравствуй, Саша, — добродушно и закадычно запел магистр синархии. — А ведь я к тебе по серьезному делу. Помня все наши былые совместные дела, думаю, не откажешь.

Начальник службы безопасности ничего не сказал, ожидая продолжения.

— Помнишь, как мы с помощью моего аркаимского раскопа свалили тогда этого претендента, Голодина, а? Спасли если не мир, то страну. Что за времена были, да? Когда мы в одной связке, сила научного прозрения, помноженная на силу справедливости, это же непобедимая мощь.

— Зачем ты пришел? Деньги нужны?

— Да! — радостно воскликнул Кляев: человек становится счастлив, когда его понимают. Он расторопно открыл потертый, как уж водится, кожаный портфель и факирским движением извлек оттуда стопку большеформатных фотографий. — Ты только глянь!

Майор быстро и равнодушно перетасовал снимки. Мелкая, но широкая, вся в бурунах речка пересекает усыпанную белыми камнями долину. На заднем плане — горы с белыми вершинами, на переднем — Кляев в отсвечивающих очках с победно поднятым теодолитом в руках.

— Какой–то горный Бадахшан, — наугад сказал майор.

— Почти, почти. Я дал этому месту другое название — Гондвана!

— При чем здесь…

— Осколок, последний достоверный осколок первоматерика. У меня тут заключения геологов, если хочешь.

— Не хочу.

Кляев хихикнул:

— Места поразительные! Например, хочешь ли знать, там не тупятся бритвы. Никогда! Никакой паразитарной микрофлоры. Батарейки не садятся. Практически. Телефонная связь, простая «нокия» тебя свяжет в секунду хоть с Рио–де–Жанейро. — Кляев сладострастно закатил глаза. — Про это надо отдельно рассказывать. При желании можно озолотиться.

Зная, что спорить с Нестором Икаровичем бесполезно, Елагин все же недоверчивыо спросил:

— Откуда кусок этого, ну, твоей Гондваны, мог попасть в Таджикистан?

— А надо учить геологию, майор. Про движение материков, чай, слыхал? Посмотри на Индию, она ведь просто грубо въехала в Евразию, Гималаи — это просто складка от ее напора. Индия же — просто хвост Гондваны, понимаешь?

— Хватит, — резко оборвал Елагин. — Я не банкир, я всего лишь охранник здесь.

В кабинет вошел Антон.

— Что?!

— Александр Иванович, у вас есть жена?

Елагин нервно сглотнул.

— Звонит женщина и говорит, что она ваша жена, я не стал вас соединять.

Майор глубоко вдохнул, пытаясь остановить нарастающий приступ ярости.

— Из того факта, что ко мне не надо было пускать этого «старинного друга», совсем не следует, что меня не надо соединять с моей женой, ты меня понял?

— Я понял. У вас есть жена.

Майор взял трубку, гадая, какая из двух женщин, имеющих право претендовать на звание его супруги, находится на том конце провода. К сожалению, это была не Джоан.

— Саша, что делать?

— Тамара, объясни, в чем дело.

— Он опять сбежал.

— Сережа?

— Да!

— Обратись в полицию.

— Здесь нет полиции.

— Попроси Джоан, пусть позвонит она.

— Как ты не понимаешь, здесь нет Джоан.

— Слушай, давай с самого начала: когда он пропал?

— Сегодня утром.

— Тамара, сегодняшнее утро еще продолжается, может быть, он сам вернется. Хотя какая у нас разница во времени?

— Семь часов, — охотно подсказал ученый Кляев.

— У нас никакой разницы во времени. Мы в Медведково, Саша.

Майор сложил губы трубой и длинно–длинно выдохнул.

— Ты приехала без спросу.

— Я приехала с Сережей, и он пропал.

— Значит, так. сиди на месте, ни шагу никуда! Я займусь этим.

Майор встал.

Кляев встал тоже. Майор протянул ему фотографии Гондваны.

— Это тебе, тебе! — закричал профессор.

— Зачем они мне?! — наклонился к нему через стол майор.

— Красиво ведь. А потом — Гондвана ведь. Я пошел, Александр Иваныч, я же понимаю. Я буду звонить. Часто, ты не беспокойся! дозвонюсь.

— Повторяю, я не банкир, а охранник.

— Вот и хорошо, каждый человек должен трудиться на своем месте. И все мы должны помогать друг другу.

 

2

Довольно быстро прошла целая неделя. «Наследник» пребывал, с одной стороны, в полнейшей растерянности, с другой — был практически счастлив. Он добился своего на второй вечер совместного проживания в гостинице — просто, без эксцессов, без объяснений, вообще без слов. Дир Сергеевич, разумеется, и не рассчитывал на выброс страсти и сдержанность Наташи объяснил не холодностью, а стыдливостью. То есть самым выгодным для себя образом. Сама она не прокомментировала происшедшее ни звуком.

Дир Сергеевич почти мгновенно заснул. И ему осталось неведомо дальнейшее поведение Наташи. Поход в ванную, тайное путешествие на кухню к холодильнику. Два глотка «мартини» из горла. Две сигареты, выкуренные у приоткрытой форточки.

Встретились за завтраком. Дир Сергеевич шелестел газетой, стараясь делать вид, что ему в ней что–то интересно. Наташа сидела смирно, положив руки на колени и поводя туда–сюда глазами. В тарелках тихо дымилась овсянка. Буфетчица и кастелянша Нина Ивановна, еще довольно молодая женщина, наливала свежевыжатый апельсиновый сок в стаканы из красивого кувшина. Потом принесла поджаренный хлеб и мармелад.

— Почему ты ничего не ешь? — спросил заботливо, но и строго, главный редактор.

Наташа слегка улыбнулась, взяла ложку, поставила ее вертикально в тарелку с овсянкой и провернула ловкими пальцами вокруг оси. И покосилась застенчиво светящимся взором на Дира Сергеевича.

— Не нравится?

Излучая все тот же мягкий тихий свет, она отрицательно качнула головой. Так что на щеках ее медовым светом полыхнул легчайший девичий пух.

— А чего бы ты хотела?

Наташа плотоядно втянула воздух, приоткрыла рот в мгновенной задумчивости:

— Колбаски.

— Хочешь колбасы?

— И синеньких.

— Это что, а? баклажаны?

Наташа кивнула и потерла ладошки.

— Нина Ивановна!

Буфетчица с каменным лицом выслушала новый заказ. И тоном оскорбленного профессионала заявила, что «синеньких» придется подождать. Пока шофер сгоняет на рынок, пока они поджарятся…

— А что, у нас нет уже готовых?

— Что вы имеете в виду?

Дир Сергеевич шумно сломал газету и бросил руиной в центр огромного стола.

— Консервированных у нас нет баклажанов? Икры заморской, баклажанной, наконец. — Повернулся к Наташе. — Икру будешь?

Она сговорчиво кивнула.

Когда все заказанное было доставлено, Наташа начала сооружать бутерброд. Хлеб, колбаса, слой коричневой икры. Дир Сергеевич с интересом наблюдал за ней из–за приподнятой чашечки кофе. Наташа жевала, а он задавал ей вопросы.

— Тебе нравится здесь?

— Угу.

— Если хочешь, мы отсюда куда–нибудь переедем.

— Угу.

— Поедем сейчас, прокатимся по магазинам, да?

— Да.

Наташа облизнулась, как симпатичное животное, и опять что–то произошло с внутренностями главного редактора. Странно, думал он, девушка привлекательнее выглядит за столом, чем в постели.

Буфетчица, невольно и недовольно наблюдавшая всю сцену, наконец почувствовала, что не может не вмешаться. Она много тут перевидала «этих девок», бывали тут и совершенно шальные экземпляры, с внезапной нарколомкой, с драками и резаными венами, но почему–то эта прожорливая молчунья вызывала у нее особое раздражение. Ей было противно видеть, как этот дурачок с козлиной бородкой стремительно идет на дно столь пресноводного омута. Она обратилась в Диру Сергеевичу, передавая жалобу охранников. Якобы кто–то ночью курил у окна на кухне и швырял полыхающие окурки в форточку. Как в деревне.

Наташа набычилась и поджала губы, облизывая их кончиком языка.

— Все бы ничего, Дир Сергеевич, но под этим окном у нас стоят канистры из–под бензина. Пары… как бы не рвануло.

Чем дольше всматривалась буфетчица в лицо шефа, тем меньше в ней оставалось уверенности, что она поступила правильно, начав этот разговор.

— Я не курю, Нина Ивановна, вы это прекрасно знаете.

Наташа глянула в его сторону. Мужчина встал на ее защиту самым самозабвенным образом.

— Вы не курите, я знаю, но…

— Что «но», Нина Ивановна?

— Ничего, Дир Сергеевич, я…

— Вот именно — вы! Вы пойдете сейчас и уберете эти канистры в безопасное место. А я с сегодняшнего дня ввожу правило: все окурки в этом доме бросать исключительно в форточки!

 

3

Когда Елагин вошел в прихожую своей старенькой двухкомнатной квартирки, на шею ему с радостным визгом бросился Сережка. Тамара стояла в глубине коридора, смущенно потупившись.

— Ты что, меня обманула?

— Ты будто не рад нам.

— Я правда очень занят! Могла бы объяснить по–человечески, зачем было меня заманивать сюда запрещенным приемом?

— Я не заманивала, — обиделась Тамара, отворачиваясь к обшарпанной стене.

Елагин прошел внутрь квартиры, неся на руках изрядно отъевшегося на американских харчах сына.

— Ты никуда не пропадал, да?

— Нет, — радостно подтвердил тот, — я не пропадал. Я пошел гулять и заблудился. А потом подрался.

— Почему нет синяков?

Майор спрашивал не столько для того, чтобы получить информацию о боевом приключении сына, сколько для того, чтобы привыкнуть к его новому говору. Сергей говорил грамматически правильно, даже слишком правильно, чего не отмечалось ранее, но зато каждое слово было упаковано в тонкий слой неуловимого акцента.

Войдя в гостиную, майор хотел сесть на диван, но раздумал.

— Вы давно здесь?

— Я же говорила, с самого утра.

В этой квартире начальник службы безопасности «Стройинжиниринга», разумеется, не жил. Ему полагалась хорошая служебная нора с полной обслугой в самом центре. Здешняя квартира пустовала, предметы покрывались слоем пыли, как обидой. Инстинкт хозяйки у Тамары, то, чем она обладала прежде, так и не проснулся за целый день ее присутствия здесь. Заграница видоизменила речь сына и характер бывшей жены. Елагин не желал жалить Тамару с первых же шагов на родине, но и оставить этот факт совсем без внимания было выше его сил. Он сказал:

— Зря ты не предупредила о приезде, я бы прислал кого–нибудь убраться здесь.

— Я специально не предупредила.

— Неужели рассчитывала кого–то застать?

— А что, если и так?

Сын беззаботно ускакал в туалет.

— У тебя неправильное представление о том, какое место ты занимаешь в моей жизни. Твой приезд ничего не меняет.

— Ну могу я хотя бы из любопытства взглянуть на твоих пассий.

Майор все же сел, откинулся на спинку дивана, закрыл глаза, расслабляясь, но закашлялся от волны поднятой пыли.

— Да если бы ты знала, что представляет собой моя работа… хотя, — он открыл глаза и усмехнулся, глядя на несчастное и некрасивое лицо Тамары, — ты не так уж не права.

— Ты же знаешь, у меня всегда было чутье…

— Да при чем здесь твое чутье! Ты ткнула пальцем в небо и случайно попала в Луну. Мне тут действительно пришлось притащить одну. Аж из–за границы. Правда, не для себя.

— А для кого?

— Для скандала. Когда на человека обрушивается скандал, он перестает мечтать.

Тамара ехидно осклабилась в ответ на непонятную фразу.

— Занялся работорговлей?

Майор снова закрыл глаза и дернул губой и ноздрей, мол, думай, что хочешь. Зря сказал, зря!

— Работаешь сводней, Саша? А какого вокруг сиреневого тумана напустил. Служба безопасности, фирма солидная.

На эти слова сидящий на диване уже никак не отреагировал, можно было подумать, что уснул. Тамара, не получившая никакого удовольствия от втыкания своих мелких шпилек, спросила вдруг примирительно, а скорее просто для того, чтобы продолжить разговор:

— Ну хоть симпатичная?

— Кто?

— Девка эта?

— Как тебе сказать, на любителя. Вроде и ядреная, но и с каким–то надломом как бы. Мозги, конечно, где–то в районе задницы, но в моем сюжете это даже плюс. Думаю, у нее получится.

— Что получится?

— То, что я задумал. Пока она четко выполняет все мои указания. То есть всего одно: молчит. Ей, конечно, трудно, но — хочешь чего–то добиться — терпи.

Тамара радостно заерзала на своем стуле, опять появилась возможность применить колкость. Ей всегда было сладко как–нибудь уесть своего столь положительного мужа.

— Так ты ее под кого–то подложил, такая у тебя, значит, работа!

Елагин приоткрыл один глаз.

— Слушай, а чего ты сбежала от Джоан?

Тамара гордо насупилась.

— Просто сдуру? Ты же так рвалась в Америку.

— Нет, не сдуру. Надоело быть приживалкой. Гордость заела.

— А чем ты собираешься заниматься здесь?

— Мне кажется, ты меня пристроишь. Чтобы твой сын не голодал.

— Почему он так странно говорит?

Тамара посмотрела в сторону туалета, как будто оттуда должна была доноситься речь Сережи.

— Чего ты от меня хочешь, нормально говорит.

— Я не дозвонился до Джоан, но уверен — она расстроена. Наверняка, ты даже не попрощалась.

Раздалось ехидное хихиканье.

— Ах, она расстроилась! Врет она все, сама улыбается, а сама презирает. Или ненавидит.

— Заткнись! — сказал таким тоном, что открывшая было рот Тамара не произнесла больше ни звука. Елагин достал из кармана конверт и положил на подлокотник дивана. — Больше я сюда не приеду. За Сережей буду присылать машину. В удобное для меня время. И не вздумай что–нибудь выдумывать. У меня нет времени на игры. Я стал грубее и неразборчивее в приемах.

Из туалета раздался какой–то непонятный грохот в смеси с радостным мальчишеским воплем.

— Что там такое? — Тамара вскочила и бросилась на шум. Открыла дверь, закричала: — Саша, Саша! Нас заливает!

Проходя к выходу, Елагин негромко сказал:

— Вызови сантехника.

Когда дверь за ним захлопнулась, мокрая, кислая Тамара сказала, вытирая лицо неловкой рукой:

— Ну и что? Она к тебе все равно уже больше не вернется.

 

4

Дир Сергеевич тоже был в эти дни больше всего озабочен языковыми проблемами. Наташа молчала, вернее даже сказать — помалкивала, сообщая о своем отношении к происходящему равнодушным взглядом, удивленным поворотом головы, затаенным вздохом. Применяла практически всего лишь два слова: «угу» и «мабуть». «Да» и «может быть». Главный редактор, будучи большим поклонником старинного фильма «Кин–дза–дза», был в принципе не против того, чтобы все общение с красной девицей было построено на основе такой двоичной системы. Смущало, однако, что таким образом она разговаривала только с ним. Для других людей она порою не жалела слов. Он сам был невольным и незамеченным свидетелем нескольких жарких словесных схваток с участием Наташи. Один раз она схлестнулась с Ниной Ивановной на кухне, когда Дир Сергеевич находился в ванной и, по мнению Наташи, не мог ничего слышать. А он слышал, стоял полуодетый и наслаждался звуковой картиной поединка. Юная хозяйка против старой домоправительницы, живой, изобретательный суржик против надменного сленга высокопоставленной прислуги. Нина Ивановна была опрокинута и растоптана и удалилась, рыдая и неразборчиво сквернословя.

Дир Сергеевич радовался этой победе, как собственному успеху. Осваивается девочка, значит, собирается задержаться. Вьет эмоциональное гнездо.

Второй бой Наташа дала самой Марине Валерьевне в предбаннике «Формозы», куда вышла «подыхать», пока главный редактор чего–то там редактировал, срочное и коварное. Высоколобая редакционная матрона сама нарвалась. Наташа обратилась к ней с каким–то невинным вопросом, возможно немножко простецким и ребячливым, но натолкнулась на ледяную стену интеллектуального превосходства. Диканьковская официантка не поняла, чем именно ее задевают и опускают, но враждебность намерений улыбающейся «очкастой гадюки» определила однозначно. И, не раздумывая, врезала ей куда–то ниже пояса, да еще с применением своего коронного «гэканья». Марина Валерьевна потеряла дар речи и чуть не выронила авторучку, которую привычно вертела в пальцах. Присутствовавшая при стычке Ника уткнулась в несуществующие бумаги. Решила пока хранить нейтралитет, ее давно уже раздражала самоуверенность Марины Валерьевны, и можно было только порадоваться, что сверхначитанную тетку так грубо щелкнули по носу. но методы шефской пассии все же ее шокировали. Она придерживалась той точки зрения, что колоть можно хоть насмерть, лишь бы не летели брызги.

Когда Наташа с победоносным видом вернулась в кабинет, все отлично слышавший из приоткрытой двери Дир Сергеевич поинтересовался:

— Тебя обижали?

— Мабуть, — неопределенно произнесла Наташа.

Главного редактора эта история даже как бы вдохновила. Было что–то лестное в том, что носительница столь отбривающей манеры говорить в его присутствии теряет резкость речи, выглядит вполне прирученно. Как будто гуляешь по великосветскому балу с пантерой на поводке. Именно в таком вдохновенно приподнятом состоянии Дир Сергеевич принял наконец–то прорвавшегося к нему Рыбака.

— Ну что там?

Темное, усталое, разочарованное лицо, картофелина носа шевелится от напора сдерживаемых чувств.

— Катастрофа!

— Да что ты говоришь!

Лицо Романа Мироновича потемнело еще сильнее, нос сделался еще подвижнее.

— Мы, Дир Сергеевич, вышли на слишком солидных людей и отставили их слишком несолидным образом.

— Да, мне говорили. Исламская лига, как будто…

— Да, Исламская лига. Это очень серьезные, деловые люди. И после первой нашей встречи они решили, что мы тоже настроены очень серьезно.

— Так и было.

— Они уже провели некие подготовительные мероприятия, сделали определенные шаги.

Дир Сергеевич вздохнул, он страшно не любил, когда его попрекали и учили жить. Даже от брата он не всегда готов был это терпеть, а уж от подчиненного.

— Послушай, старче, ты так настойчив, что как будто сам уже заделался членом этой лиги.

Роман Миронович ничего не сказал. Ему очень не нравилась сложившаяся ситуация. Он искренне с самого начала вошел в интерес нового шефа, всерьез рассчитывая взъехать куда–нибудь повыше в структуре «Стройинжиниринга», он сам совершил некоторые неосторожные шаги навстречу Джовдету и Абдулле, как бы опережая действие шефовой воли. Прорыл каналы, которые по всем прикидкам должны были наполниться водой взаимной пользы. Отыгрывать обратно было и дорого, и опасно. А тут еще эта девчонка сидит в углу и пялится. пялилась бы, хотя бы из приличия, в журнал. Дура! И шеф, судя по всему, не просто экстравагантный инфант, но человек глубоко неумный.

— Я не заслуживаю, Дир Сергеевич, такого обвинения. Ни в малейшей степени. Я виноват лишь в том, что загорелся этой работой.

— Ну ничего… ничего страшного, хотел я сказать. ну обгорела, мабуть, чуприна чуть, да и досыть.

Наташа прыснула в кулак.

Рыбак быстро, но очень внимательно поглядел в ее сторону.

— Я могу идти, Дир Сергеевич?

— Даже ехать. Возьми отпуск, Роман Миронович. От души советую. И премию возьми. Старался ведь, знаю. Посети замечательные места своей малой родины — Украйны.

Рыбак даже зажмурился от злой обиды. А главный редактор не хотел его задеть намеком: мол, ты будешь отдыхать там, где мучается мой брат Аскольдушка. Он всего лишь хотел сделать приятное Наташе. Но Роман Миронович понял сказанное именно в первом смысле. Пока его как украинца подозревали в предательстве другие чины «Стройинжиниринга», он терпел, опираясь на доверие шефа. Теперь же все вот как оборачивается! И он кое–что затаил в сердце.

Если женщина хочет соблазнить мужчину, ей всего лишь нужно сесть рядом и не открывать рта. К такому выводу пришел Дир Сергеевич на опыте общения с Наташей. Все же удивительно, как она умеет молчать.

— Мы сейчас едем, — сказал он Наташе, в общем, и так не проявлявшей признаков нетерпения. — Я только закончу одну заметку.

Закончил — и прочитал задумчивой подруге. Автор и муза. В заметке речь шла об одном высоколобом физическом конгрессе времен еще полнокровного СССР. На трибуне царствует Нобелевский лауреат Поль Дирак, а в президиуме дурачится академик Ландау. Чуть ли не после каждой фразы выступающего он вставляет: «Дирак — дурак!» Ученый гость, закончив доклад, идет к своему месту и, минуя сидящего остряка, вдруг говорит довольно громко: «Ландау — даун».

— Замечательная история, правда? — сияя от творческого восторга, поинтересовался Дир Сергеевич. И услышал в ответ только одно: «Шо?» И сделался окончательно счастлив.

Тут надо пояснить. Дело в том, что Дир Сергеевич считал, что человек настолько свободен, насколько свободен его язык. И ему было неприятно сознавать, что Наташа держит себя в клетке искусственных речевых ограничений. Боится открыть свою словесную первозданность. Она у нее прорывается только тогда, когда это необходимо для немедленного боя. В остальное же время она в веригах дурацких запретов, ею самою на себя наложенных. Хочет выглядеть выигрышнее, отказываясь от речевых черт натуры. Он несколько раз мягко ей намекал, что не надо так, откройся, разоблачись. И вот почему он так обрадовался этому первому «шо». Проступание подлинности сквозь унылую маску ложной пристойности. Хохлушки, как ему представлялось, должны все время сыпать этим шелестящим вопросом по всякому поводу и на всякий случай. Теперь и в Наташе проклюнулась драгоценная хохлушечность, естество. Он, правда, надеялся услышать что–то вроде «Ой, мамо, рятуйте!!!» Что ж, получилось не совсем так, как желалось, но важно, что первая лаштувка взмыла.

Улыбающийся Дир Сергеевич встал с кресла. Застегнул пиджак и торжественно сказал:

— Едем смотреть квартиру!

 

5

Светлана Владимировна пребывала в состоянии недоуменного раздражения. Мужа своего она знала досконально, как ей казалось, отношения внутри их брака давно уже кристаллизовались, были пропитаны такой чугунной инерцией, что невозможно было даже помыслить достоверную причину их разрыва. Конечно, в первые дни Светлана Владимировна была в справедливом бешенстве. Ее оскорбил не столько факт измены, сколько форма подачи факта. В принципе она соглашалась жить и дальше с этим опереточным неудачником, догадываясь о его тайных, пугливых, пошлых изменках. Но она не желала терпеть отъявленных манифестаций неверности на территории своего жилища. Она была уверена, что Митя сам в ужасе от размеров случившейся неприятности, оглушен и раздавлен. Что он с радостью бы согласился на то, чтобы бывшее стало небывшим. Чтобы странная, явно малохольная девица с остановившимся взглядом и ненормальной улыбочкой удалилась в свое небытие. Он готов принять положенную порцию розог и с облегчением восстановить свое подчиненное положение в доме. Несмотря на все его внезапные должностные взлеты. Самое интересное, что Светлана Владимировна не очень ошибалась. В первое мгновение, в первый час, может быть, день Митя ужасался катастрофе. Но постепенно успокоился. Это легко объяснить. Мы больше боимся не того, что случилось, а того, что может случиться. И вот Дир Сергеевич снял руки, которыми в ужасе обхватывал повинную голову, и понял, что привидевшийся ему последний день Помпеи уже миновал. И будущее рисуется не серией катастроф, а анфиладой удовольствий.

Светлана Владимировна ошиблась. Ей надо было выгонять украинскую деву одну, без собственного маловольного мужа. Даже если он сильно увлекся, даже если у них с хохлушкой уже что–то сладилось, он все равно сдался бы на милость Светы. Перескулил бы в сторонке, жмурясь от занесенного над головой веника. Вот чего ему нельзя было предоставлять — свободы. Щуку из садка выбросили в реку. Тоже мне наказание, в ужасе осознавала смысл происходящего Светлана Владимировна. Не–ет, что ни говори, деньги меняют человека. На улицу выгнали не придурковатого редактора бессмысленного журналишка с двумя заначенными тыщами в кармане. Выгнали миллионера. Пусть временного, случайного, не по заслугам пользующегося чужой мошной, но все же.

Ну, как бы там ни было, делать–то что?

Набрала номер Елагина. В дружбе она с этим человеком не состояла, но и испортить отношения не успела. Она понимала, что ради нее он и из кресла не встанет, но вот фирма и Аскольд… Кажется, для этого офицера такие понятия, как ответственность, долг, имеют значение. В глазах снова загорелись злые слезинки. Она переделает медовый месяц Мити в бедовый.

— Александр Иванович?

— Я.

— Нам нужно поговорить. Вернее, мне нужно.

Уютное кафе в центре города. За огромным голым окном слякоть, мокрые крыши машин, милиционеры, укутанные по глаза в плащи. Пахнет кофе, хотя ни майор, ни декан его не заказывали. Зеленый чай, пресные крекеры. Елагин помешивает почти бесцветную жидкость в чашке. Все же трудно отделаться от мысли, что напиток этот — обыкновенное мошенничество. Чай голый! Но только попробуй сказать вслух.

— Вы знаете, что произошло?

Майор кивнул. Он знал. Даже больше, чем собеседница подозревала. Ему было немного неловко, но жалко эту белотелую, очень сердитую женщину ему не было. Объективно с ней обошлись нехорошо. Собственно говоря, он сам и обошелся. Но сопереживать ей всерьез или испытать хотя бы краткий укол реального стыда он был не в состоянии.

— Откуда взялась эта особа?

— С хутора. Близ Диканьки. Фольклорный ресторан. Остановились перекусить.

— Очнулся — гипс, — нервно хмыкнула Светлана Владимировна.

Все–таки врать очень трудно. Даже неприятному человеку. Даже во имя благого дела. Кстати, теперь майору уже не казалось с такой отчетливостью, что контакты «наследника» с бритыми агентами из Исламской лиги были чреваты неотвратимыми неприятностями. Немножко все это смахивает на дурной театр. Впрочем, лучше перестраховаться. Можно в шутку взвести курок, а потом уж достаточно случайного движения, чтобы выстрелило.

— Пьяный угар. Отчаяние, раздражение, оттого что нет возможности помочь брату. Водка. Много водки. Мелькает смазливое личико, ну дальше все понятно, надеюсь.

Светлана Владимировна кивала.

— Ну ладно: визитки, адреса, может быть, даже какие–то деньги, зазывания. Но ведь все это, как вы говорите, Александр Иванович, в дико пьяном состоянии.

— Да, — тяжело вздохнул Елагин.

— Это ладно, Митя, Дир чертов Сергеевич мне ясен. Но она–то? Пусть хутор, путь самый дикий, но она же не могла не видеть, в каком он состоянии, что это угар, бред и закончится всего лишь похмельем. Тем более, как я понимаю, у них там непосредственно ничего и не вышло.

Майор отрицательно помотал головой: да, не вышло.

— Она что, такая дура, что даже не подумала: а вдруг у пьяного московского господина жена есть, семья, дети?

— Она не производит впечатление глубоко думающего человека.

Светлана Владимировна швырнула крекер в чай.

— Объясните еще вот что: почему она на него польстилась? Он и трезвый–то внушительностью не поражает. А пьяный да отвязанный, это хилое пугало с козлиной бородкой, да и все. Вы сами говорили, да я и сама видела — смазливая, молодая, пусть и дура. Неужели там голод?! И любая хохляцкая девка готова бежать за любым москалем? Не верю, тут что–то не так!

Майор вспомнил роскошный хуторской стол, сытый воздух, плотный танец, крепкие фигуры аборигенов. Довольно искреннее, бодрое веселье. На голод было явно не похоже. Впрочем, он знал ответ на глубокое недоумение Светланы Владимировны. Только объяснить ей не мог. Как ей сообщить, что он сам еще раз наведался в Диканьку и организовал внезапный визит молодки на квартиру «наследника»? До сих пор сам поражен, до какой степени легко удалось договориться с семьей Наташи. Родитель, как только услыхал о такой возможности, пришел чуть ли не в восторг, открыл трехлитровую банку самогона. Сама виновница сидела в сторонке, в основном помалкивала, но порой и огрызалась в ответ на некоторые замечания. Мамаша, Тамила Ефремовна, только плакала, бегая туда–назад в сени и обратно с тарелками и подносами. Могло создаться впечатление, что она тоже несказанно рада возможности сбыть с рук, да подальше, дорогое дитятко. Майор, признаться, готовился тогда к тяжелым, отвратительным переговорам, настраивал себя на неизбежность скотского, почти работоргового поведения. Прикидывал размеры сумм, которые придется затратить ради осуществления своего плана.

Получилось все в сто раз легче. Отец сам вызвался поехать в Москву с «заказчиком», чтобы лично на все поглядеть и пообщаться с будущим зятем, и убедиться, что отдает дочку в хороший дом. Даже наведаться на квартиру бывшей жены согласился. Что нужно было майору для усугубления скандала.

Никто не счел себя оскорбленным, все как будто ждали его появления, принимали почти как спасителя. Это было непонятно, и поэтому немного настораживало, но не отказываться же от задуманного из–за каких–то психологических миражей. Абдулла и Джовдет были все же слишком реальны, переговоры Дира Сергеевича с ними дошли до стадии, когда уже трудно повернуть назад, и в такой ситуации был хорош любой способ противодействия безумному замыслу. Дир Сергеевич, несомненно, фигляр и пустышка, но именно поэтому он и не представляет себе всего ужаса задуманной им геополитической каверзы. Ему будет казаться, что он играет в некие шахматы, и поэтому он не остановится ни перед какими ходами. Эту партию надо было рассыпать, перебить совсем другим интересом.

По правде, Александр Иванович не слишком верил в возможность возникновения устойчивого романа между «наследником» и официанткой. Ему хватило бы простого семейного скандала. В качестве «перебивающей» силы он больше рассчитывал не на флегматичную, заторможенную Наташу, но на могучую в справедливом гневе Светлану. Дир Сергеевич, как и Германия, не был способен выдержать войну на два фронта. Сразу и с Украиной, и с супругой. Майор же рассчитывал на передышку, за время которой, может быть, удастся продвинуться в деле освобождения Аскольда.

Теперь он с немалым для себя удивлением наблюдал за разворачивающимся сюжетом. И своей собеседнице он сочувствовал не больше, чем шахматной ладье, запутавшейся в сетях враждебной комбинации.

— Вы же понимаете, Александр Иванович, этого допустить нельзя.

«Этого» — значит развода.

— Это будет катастрофа. Катастрофа для всех!

Майор кивнул. Он со всем соглашался, ничего не собираясь предпринимать.

— Может быть, мне вызвать Мишу?

— Вы думаете?

— Это его отвлечет, Александр Иванович.

— Не знаю, не уверен. Это может оказаться и отрицательным катализатором.

Светлана Владимировна вдруг вся подобралась и спросила гневно:

— На что вы намекаете?!

Майор не подал виду, что удивлен такой реакцией, но про себя отметил: вот и еще один ящик с семейным скелетом. И некогда, и неохота этим заниматься. Лучше чего–нибудь наврать.

— Я боялся, что эта ситуация может травмировать мальчика. Пусть уж лучше остается в Англии.

— Пока эта ситуация травмирует меня! Вы будете что–нибудь делать?!

— Сейчас главное — вызволить Аскольда Сергеевича. А там все само собой встанет на свои места. Я уверен.

Она фыркнула:

— Этак можно прикрыть любое бездействие.

— Думаю, я не заслужил этих упреков.

— Не сердитесь и объясните — это правда?

— Что именно, Светлана Владимировна?

— Я имею в виду эту громоздкую схему всего преступления. Мне Митя рассказывал. Сговариваются хохляцкие чины и хватают беззащитного русского бизнесмена, чтобы полностью выпотрошить. И если он не отдаст всего, то о нем больше никто не услышит. И обращаться не к кому. Такой новый теперь вид бандитизма, да?

Майор пожал плечами.

— Похоже на то.

— А если в прессу, на телевидение?

— Боюсь, это не поможет.

— Почему?

— Обвинение будет слишком абстрактным, бездоказательным, такой обвинитель будет выглядеть параноиком. Нельзя и даже вредно оскорблять целое государство, особенно не имея на руках фактов. Ехидно посмеются над нами, только и всего. Реально что–то сделать можно, лишь работая по скрытым каналам.

— Так работайте!!!

Майор вежливо улыбнулся.

— Вот допьем чай, и я сразу начну.

— Не смейте на меня сердиться! И вы должны поговорить с Митей.

— О чем?!

— О разводе, дорогой, о разводе! Внушите ему мысль, что это катастрофа. Прежде всего для него.

— Я постараюсь.

Майор уже собирался встать, полагая, что неприятный разговор закончен, но вдруг понял, что собеседница считает иначе. Она потопила в чашке чая еще один крекер, потом еще один. Как будто пыталась похоронить под хлебными плитками источник какого–то неприятного сомнения.

— Что–то еще, Светлана Владимировна?

— Нет, тут что–то не так.

Майор насторожился.

Мадам Мозгалева подняла на него свои прозрачные, широко округленные глаза старой куклы:

— Не сходится.

— Прошу прощения…

— Или у этой девицы железные нервы, или она действовала под чьим–то руководством.

Майор отхлебнул деревянного чая, решив пока помалкивать.

— Что она из себя представляет? Вы ее видели, Александр Иванович?

— Вы уже спрашивали. Пару раз я ее видел, мельком. Я уже говорил: молодка как молодка. Свежая, чуть заторможенная. Кровь с молоком. Подвернулся шанс перебраться из захолустья в столицу. Не думаю, что она искренне увлеклась Диром Сергеевичем.

— Если бы вы стали утверждать обратное, я бы решила, что вся эта комбинация — ваших рук дело.

Майор грустно улыбнулся:

— Но вы же знаете, Светлана Владимировна, не так уж и важно, как начинаются такие истории, повернуться они могут как угодно.

Госпожа декан закончила загрузку своей чашки, чай начал выливаться на блюдце.

— Вам не кажется, что она зомби, а, Александр Иванович?

— Слишком, по–моему, экстравагантное предположение.

Светлана Владимировна махнула на него пухлой барской ручкой и села к столу боком.

— Кто–то ее ведет, и этот кто–то мне ответит, когда все выяснится. А вас я попрошу сделать свою часть работы. Втолкуйте Мите, что одно дело загул и совсем другое — развод.

И ушла.

 

6

Но неприятности на этом не закончились. С интервалом в несколько минут до него дорвались Патолин, Нина Ивановна, Тамара и Кляев. Больше всего повезло последнему. Елагин решил отступить и выдать ему некую сумму для отправки экспедиции в Гондвану. Тем самым он как бы сокращал слишком растянутую линию обороны против наступающего хаоса. Нестор Икарович принял деньги с таким видом, как будто и не сомневался, что это рано или поздно произойдет. Радушно звал в гости, утверждал, что Александр Иванович обязательно воспользуется этим приглашением, ибо края «там воздушные и мистические».

Уже выключив телефон, Елагин длинно выругался.

Тамара жаловалась, что Сережу отказываются принимать в школу, «он так тянется к учебе».

— Хорошо, я разберусь с этим на следующей неделе.

— Извини, Саша, зачем ждать до следующей недели, заедь сейчас.

— Нет.

— Почему? Тебе все равно, будет учиться твой сын или будет шляться по улицам?

— Во–первых, потому, что я на другом конце Москвы!

— Но у тебя же машина.

— Машина не вертолет. И потом, сейчас уже половина пятого.

— Ну и что, рабочий день.

— Половина пятого и пятница.

Тамара хлюпнула носом:

— Ты хочешь сказать, что я дура и не понимаю…

— Я хочу сказать, что займусь этим на следующей неделе.

Патолина подхватили у Киевского вокзала, он еще не заезжал домой, погрузившись рядом с шефом, извинился за свой несвежий вид.

— Вася, подыми стеклышко.

— Есть, Александр Иванович.

Стекло выползло бесшумно, перекрывая салон звуконепроницаемой стенкой. Патолин массировал виски и глаза. Он отсутствовал три дня, и все эти три дня почти не спал. Если поездка майора на Украину отняла меньше суток, то помощнику пришлось покататься по территории бывшего СССР. Был на его пути Ковров, Белгород (родственники Мозгалевых), Челябинск.

— Устали, Игорь?

— Немного.

Елагин молчал, давая сотруднику собраться с формулировками. Судя по всему, что–то он там накопал на западенских и уральских территориях.

— Как и следовало ожидать, история Клавдии Владимировны не дает подлинной картины происшествия. Янина Ивановна Гирнык, сестра Сашкá Гирныка, утверждает, что не брат ее был влюблен в жену капитана Мозгалева, а, наоборот, она в него.

— Я это подозревал с самого начала.

— Мне кажется, Александр Иванович, врут, вернее сказать, сочиняют обе старушки. Один старческий маразм против другого.

— Как всегда, правда лежит где–то посередине или даже хуже — ее вообще нет.

Патолин медленно кивнул тускло поблескивающей головой. При этом освещении могло показаться, что он не белобрыс, а сед.

— Мы исходили, Александр Иванович, из того, что у них, у жены капитана и этого Сашко, был роман, и не важно, с чьей стороны было более сильное чувство. Важно для нас было то, что Дир Сергеевич может являться сыном Александра Гирныка.

— Ну и?

— То есть у Дира Сергеевича отец украинец. Это должно было смягчить его позицию в отношении…

— Я понял, понял. что показали документы?

Патолин достал из своего дипломата стопку разноцветных разноформатных бумажек.

— Перерыть пришлось уйму всяких бумаг. Родился Дир Сергеевич не в Дубно и не в Челябинске, а в Коврове. Родился он в июле шестьдесят шестого, беременность была полноценная, девять месяцев, а значит, зачатие произошло примерно через полмесяца–месяц после того, как Александра Гирныка взяли под стражу. Он не мог быть отцом Дира Сергеевича.

Майор взял в руки и взвесил стопку бумажек.

— Тут и показания белгородской родни, тетка Клавдии Владимировны приезжала в Ковров на роды младшего, Дира. Кстати, они все его зовут Дима, а не Дир и не Митя.

— Получается, Игорь, вы съездили зря. То есть, конечно, не зря. Я благодарен за работу. Теперь мы можем спокойно отказаться от версии, что наш герой наполовину украинец.

— Сказать по правде, Александр Иванович, даже если бы мы что–то и доказали, никакой гарантии, что это сыграло бы в нашу пользу. Дир Сергеевич мог бы еще сильнее озлобиться. Не думаю, что мы что–то потеряли с этой версией.

— Может, ты и прав. Слава богу, второй наш проект работает исправно.

— Что за проект?

— Как–нибудь расскажу. Работа продолжается, ее природа в том, что, сколько бы ты ее ни сделал, не означает, что работы стало меньше. Завтра вам придется встать пораньше. В девять, ладно, в одиннадцать, жду к себе с результатами анализа деятельности по всем другим направлениям, — сказал Елагин вслед вылезающему из машины помощнику.

Тот только вздохнул.

— Куда теперь? — спросил Василий, догадавшийся опустить стекло.

— В сауну, конечно. В «Сосновку».

Надо было проверить, что там за новый человек появился в окружении «наследника». По голосу Нины Ивановны, доносившей о незапланированном визите по телефону, трудно было судить о деталях.

— Ты, Вася, поезжай быстро, но не гони.

— Хотите подремать, понятно.

Начальник службы безопасности отвалил голову назад, почему–то именно в такой позе ему размышлялось лучше всего. Ничто не радовало. Даже успех с диканьковской диверсанткой. Девочка оказалась способной ученицей и неплохой актрисой. Строго выполняя указания Елагина, она выбила временного управляющего «Стройинжинирингом» из опасной антиукраинской колеи.

Майор щелкнул челюстями. Надо же было оказаться в ситуации, где даже Тамара имеет право его пнуть — работорговец! Одно дело — не подать виду, что тебе тошно, другое — по–настоящему спокойная совесть. Что ж, Наташа выполнила поставленную задачу, теперь пришло время гонорара. Ей, ее отцу, заполошной мамашке им была обещана двухкомнатная квартира для их дочки в хорошем доме. Как минимум. На тот случай, если «наследник» поиграется и бросит. Квартира была уже готова, только подремонтировать, обои, плитка, стиральная машина… Но аппетит прокрадывается к нам в еде. Не захочет ли она дополнительных бонусов? Мол, ваш Дир Сергеевич такой противный! Или попытается соскочить. Паспортина у нее с трезубцем, но собственником–то она станет полноценным. Не–ет, успокоил себя майор. Она его, майора, боится, и папаша боится. И уважает, гад. Хорошего покупателя нашел для своей дочки. Ну что за люди! Ну ладно, он негодяй по необходимости, предложил им эту поганую сделку, но они–то зачем соглашались? Ведь не пухнут с голоду, чтобы детьми торговать. Не голодомор.

История с Клавдией Владимировной тоже отдавала явной тухлятиной. Давным–давно в маленьком провинциальном городке, где не любили русских офицеров и советскую власть, завязался житейский узел, который до конца не хочет распутываться, несмотря на применение самых ловких пальцев. В кого влюблена была молодая капитанша Клава, с кем спала и от кого родила, теперь уже не дознаться. Майор рассчитывал доказать документально, что черный мститель хохляцкому врагу сам не без крови. И его враждебность к Украине «нонсенсна», как любит говорить в споре ненормальный гений Нестор Кляев. А все обернулось невразумительной чепухой. Да и вообще сомнительно, что такое разоблачение остановило бы младшего Мозгалева. Так что черт с ним, невелика потеря.

Елагин попытался сменить пластинку. Не надо выходить из роли, все эти рефлексии, они не для нынешнего его чина. Начальник службы безопасности — человек из кремня, стали и дерьма. Если он хочет хорошо сделать свою работу, он должен забыть о некоторых вещах и понятиях.

Идеальное решение выглядит просто: надо найти Аскольда! Надо освободить Аскольда!

На этом направлении успехов было еще меньше, чем на тех двух, о которых майор размышлял только что. Там помимо куч грязи имелись и какие–то блески успеха. Здесь же — глухая стена. Чтобы держать руку на пульсе общей обстановки, Елагин приходил дважды в неделю, в понедельник и четверг, на «летучки» «Стройинжиниринга». Сидел справа от председательствующего (директора выполняли эту обязанность строго по очереди) с самым сосредоточенным видом и старался понять, что же на самом деле происходит в компании. Вроде бы никаких глобальных подвижек, трещин, предательств не обнаруживалось. Но это не успокаивало. Елагин знал, что иной раз фасад сохраняется и после полного обрушения здания. Чутье подсказывало, что каждый из этих корректных, внешне спокойных людей потихоньку уводит под уздцы своего груженого верблюда из общего каравана. Ничего, конечно, он доказать не мог. Парни Патолина старались, но уже по тому, как аккуратно, но тотально блокировались их усилия, можно делать определенные выводы. Начальнику службы безопасности никто не возражал, а Кечин и Катанян так и просто рвались помочь, но он чувствовал, что по большому счету его держат за скобками процесса. С каждым днем он что–то упускает, и очень может быть, что, когда настанет день освобождения подлинного хозяина, тому останется только задать удивленный вопрос: «Где мой бизнес, Саша?!»

Елагин успокаивал себя тем, что теперь, когда демоническая воля Дира Сергеевича пленена юбкой выписанной красавицы, у него будет больше времени для борьбы с тайной стратегией разворовывания «Стройинжиниринга». Больше всего эти господа боятся возвращения Аскольда. Можно быть уверенным, если бы им стало известно, что он мертв, побежали бы открыто в разные стороны, прижимая к пузу мешки с награбленным. То, что они все еще абсолютно лояльны, косвенное доказательство, что Аскольд жив и в перспективе боеспособен. Рано пока утверждать, что вся эта украинская афера придумана кем–то из членов директората. Но не исключено, что так оно и есть.

Машина свернула на знакомый асфальтовый проселок и понеслась к далекому огоньку, разбрызгивая беззащитные лужи талого снега.

В гостиной на первом этаже злачного местечка, на диванах и в креслах, окаймлявших пространство у камина, сидела целая компания. В центре композиции располагался двухэтажный стеклянный столик с фруктами и напитками. Напитками, как мгновенно определил опытным глазом майор, пользовался один человек. Незнакомый, примерно сорокалетний, одетый в костюм настолько не от «версаче», что это обращало на себя особое внимание.

— О–о–о! — закричал Дир Сергеевич, демонстрируя радость от появления дорогого Александра Ивановича. — К нашему шалашу, прошу–прошу!

«Наследник» был не пьян, хотя вел себя как пьяный, такой казус случается с иными людьми в обстановке общего веселья. Хотя атмосферу в гостиной трудно было обозначить подобным образом. Наташа сидела в углу в кресле, нянча в руках огромное красное яблоко, выражение лица у нее было среднее между напряженным и испуганным. С чего бы?

Находился тут и еще один персонаж. Молодой парень в потертых джинсах, клетчатой рубашке, длинные худые ноги в нечистых кроссовках он с легким вызовом протянул к огню. При появлении начальника службы безопасности он их немного подогнул, как бы сокращая степень своей самоуверенности. Смотрел парнишка вокруг из–под сросшихся на переносице густых бровей и как бы немного грозил миру тремя наливными прыщами, торчащими посреди лба.

Дир Сергеевич ткнул пальцем в сорокалетнего с бокалом:

— Это Коська, Коська Кривоплясов, старинный мой приятель. Однокашники. Только я свернул с дорожки, а он археолог, настоящий. Весь в старине, весь.

— По–моему, это видно по моему костюму, — сказал археолог, поднимаясь и протягивая с улыбкой руку. — Да и не археолог я давно. Работаю в издательстве.

Елагин пожал руку и сел.

— Ты знаешь, что это за человек?! — восклицал Дир Сергеевич. — Одну только историю расскажу. Девяносто третий год.

— Речь не о Гюго, — уточнил археолог, вежливо отхлебывая коньяк из огромного бокала.

Елагин не понял смысл реплики, но поверил, что она к месту.

— Четвертое, что ли, октября девяносто третьего. Только что мы посмотрели по Си–эн–эн разгром Белого дома. Руцкого свезли в тюрьму, и надо было разобраться на пепелище. Звонок на истфак из высших сфер: нужны архивисты, люди с особой подготовкой, но чтобы много. Под рукой только мы, без всякой подготовки и с портвейном. Я зашел к Коське в отдел, как всегда у меня случается в момент мировоззренческого кризиса.

Дир Сергеевич обвел собравшихся непонятно с какой стати торжествующим взглядом. Конечно, было заметно, что старается он произвести впечатление в основном на Наташу. Но у Елагина не было уверенности, что девушка считает происходящее у нее на глазах пиром свободного духа и мечтает к нему присоединиться.

— Ну приказ есть приказ, а мне не хотелось оставаться одному, я и увязался за компанией. Пропустили нас через оцепление и прямиком в высокие кабинеты. Полы устланы государственными бумагами, из туалетов разит, сейфы раскурочены. Мы идем себе, намечаем фронт работ, бумажные мешки принесли для выемки документации. следом за нами люди с автоматами. То ли охраняют, то ли следят за нами. И тут случается поразительное. Коська находит, почти сразу, сумку кожаную, такую, знаете, через плечо. Потянул молнию, а внутри… — Дир Сергеевич бросил длинный и зачем–то лукавый взгляд в сторону возлюбленной. — Пачки, пачки, пачки иностранных денег, в основном доллары, но и другие есть. Автоматчики поотстали, никого рядом, клади сумку на дно мешка, заваливай простыми бумагами и тащи себе вон. Никто ведь не проверял, мы видели, как это делается на входе–выходе. Так нет, Коська Кривоплясов пошел с этой сумкой к ближайшему офицеру и сдал клад. И даже четвертой части себе не потребовал.

Кривоплясов смущенно уткнулся в стакан. И покраснел, то ли от гордости, то ли от стыда.

— Вот какие бывают натуры у русских археологов. А я тогда тоже поживился. Даже собирался бизнес открыть, думал, что золотую жилу нашел. В кабинете Хазбулатова. Там на полках были сотни книг с автографами. От самых–самых демократических писателей. Говорят, они уже на следующий день начали осторожненько интересоваться: нельзя ли забрать попавшие по ошибке к извергу издания? Я вывез два огромных мешка этой макулатуры и сел на телефон, чтобы начать глобальный шантаж. Я тебе твой романишко с надписью «Дорогому, любимому Руслану Имрановичу, ползая в пыли и целуя стопы…», а ты мне сумму, сравнимую с суммой гонорара, полученного от издательства. Иначе — позорная огласка.

Елагин слушал Дира Сергеевича, но смотрел на бровастого парня. Разумеется, хохол. Причем из ядреных, западенских. Такого отмыть да причесать — и вот вам выставочный вариант парубка. Да не простого, а чего–то задумавшего. И что ему здесь надо? Майору стало ясно, что именно из–за него запаниковала Нина Ивановна и срочно вызвала на дачу, а не из–за бескорыстного археолога.

Наташа поймала взгляд майора и одними губами произнесла:

— Брат.

— Да, — шумно подтвердил Дир Сергеевич, сводя свою бороду в острый клинышек нервными пальцами. — Наташин брат, Вася. он специально приехал, поможет с отделкой квартиры. Зачем ему искать работу где–то, когда можно у своих срубить!

— Не Вася, — сказал парубок, — Василь.

Дир Сергеевич махнул рукой, мол, черт с тобой, пусть будет Василь.

— Он и столяр, и маляр, сам Бог его нам послал. Он все сделает как Наташе нравится, — продолжал мажорничать «наследник».

— Я все понял, — сказал майор, поднимаясь, но тон его означал скорее «разберемся».

Кривоплясов, решив, что наступает конец приятного вечера, поспешил допить коньяк. А майор сделал вывод, что друг «наследника» не только археолог, но и алкоголик.

Василь тоже встал и произнес фразу на каком–то невообразимом наречии, вроде бы славянского рода, но ни слова не понять.

— Он з захида, — пояснила Наташа, не давая майору разозлиться.

— Ты бы его забросил, что ли, Александр Иваныч, в Братеево, — вмешался Дир Сергеевич. — Василь там будет жить, прямо на квартире. Аванс я ему уже дал. И ключи.

— Ну, тогда он сам доберется, — сказал майор. Не хватало еще ему развозить гастарбайтеров по Москве.

— Да он первый раз в городе, — попытался вступиться за «родственника» «наследник».

Василь направился к выходу с самым независимым видом, играя скулами, проигнорировав попытку Дира Сергеевича проститься с ним сердечным манером. То ли от юношеской зажатости, то ли по какой–то другой причине.

 

7

Следующее утро майор встретил у себя в кабинете. Переночевал на диване. Несколько раз пытался связаться с Джоан. Не удалось. Техника не только помогает общению, но и мешает. Впрочем, Елагин не обиделся. Так даже лучше. Они договорились с Джоан попробовать обойтись друг без друга хотя бы три месяца. Никаких контактов. Каприз техники не позволил ему нарушить обещание. Прошло всего две недели, а он уже ищет предлог поговорить с ней. Он спросит, почему от нее сбежала Тамара. Примет любое объяснение, ему просто хочется услышать ее голос.

В одну минуту двенадцатого в кабинет вошел Патолин. Выглядел отдохнувшим, но озабоченным.

Майор кивнул ему — выкладывай.

— Кажется, что–то удалось нащупать.

Майор опять кивнул — не тяни!

— Бурда, из ведомства господина Кечина. Два несанкционированных выезда на Украину. Оба в Киев.

— Что это значит?

— Выясняем.

— С санкции Кечина или по собственной инициативе?

— Выясняем.

Начальник службы безопасности начал вставлять голову в петлю галстука, снятого с угла плоского монитора.

— Господа–а финанси–исты. Только почему Бурда? Мне он казался всегда ботаником из мира цифр. Венчурный червь. Маскировался, что ли?! Все эти годы?!

— Выясним. За ним установлено наблюдение. Люди свежие, со стороны. Даже если он опытный человек с глубоким прикрытием, они справятся. По–моему, пока не следует делать резких движений.

Майор наконец пристроил галстук и, соглашаясь, махнул рукой — понаблюдаем.

— А что Исламская лига?

— Довольно разношерстная организация, неоднородная. Там и муфтии, и исламские публицисты–тюркологи, «рунический комитет», бензоколонки опять же. Связи действительно обширные, но в общем–то беспорядочные. Трудно определить ядро организации, чей у них голос решающий. Похоже, идет скрытая борьба за превалирующее влияние. Но международные контакты у них определенно есть.

— А кто их контролирует от спецслужб?

Патолин вздохнул:

— Разумеется, этим я занялся в первую очередь. Долго ничего не удавалось нарыть. Сначала я решил, что это очень серьезное подразделение, глубоко забетонированное, в засаде для каких–то особых государственных целей. Нам не подкопаться под их забор.

— А теперь?

— Ну никаких буквально ниточек. И тогда я решил посмотреть иначе.

— И как?

— Загадки нет и не было у ней. Бардак и раздрай в этой лиге — не маскировка, а форма существования. В этом и сила их, и слабость. Значит, действуют разрозненно, без координации. но если нет штаба, то его нельзя накрыть одним ударом или подчинить одному куратору.

Майор несколько секунд молчал, вращая карандаш против часовой стрелки на своем органайзере.

— Если я правильно понял, мы, даже если очень захотим, не сможем блокировать деятельность лиги, хоть бы и напрямую вышли на ФСБ?

Помощник развел руками:

— Боюсь, что так.

— Тогда и я боюсь.

— Но он же влюблен, и, кажется, тяжело. Ему сейчас не до мести за брата. Кроме того, стиль отношений, который он применил при контакте с исламистами, его скомпрометировал в их глазах. Такой помоечный стиль даже этих бритых ребят коробит. Вряд ли они снова пойдут с ним на контакт.

Елагин оставил в покое карандаш и ткнул пальцем в сторону Патолина.

— Влюблен, говоришь! Будет тебе тогда одно задание. Очень срочное. Василь Петрович Стефаник, Ужгородская область и так далее. Все здесь на этом листке, я проверил документы как комендант «Сосновки».

— И что?

— Надо узнать, чей он родственник. Кто его отец, дядьки, тетки, сестры. Особенно сестры!

Дверь кабинета распахнулась, и вошел Дир Сергеевич — в белой тройке, с пошлейшей гвоздикой в петлице и свернутой в трубку рукописью в руке.

Патолин тут же поднялся, засовывая листок с новым заданием в карман.

— Иди–иди, — барственно махнул ему рукописью вслед «наследник».

Майор показал Патолину указательным пальцем на циферблат своих часов: спеши!

— Что опять за гонка?

— А вы не знаете, Дир Сергеевич? Ищем вашего брата.

— Ладно, не дерзи.

— Виноват.

— Слушай, Саша, не дурачься. Я многим тебе обязан, но не надо переходить границы. Читал «Красное и черное»?

— Смотрел.

— А–а, не то. В книжке лучше, там маркиз де ля Моль дарит своему секретарю Жюльену Сорелю два фрака, красный и черный. И говорит: если придешь ко мне в черном фраке, ты мой секретарь, если в красном — ты для меня сын моего друга кардинала де Рец. Будь Жюльен пошляком, он стал бы таскать красное чуть ли не через день.

Майор серьезно кивнул:

— Я понял, немедленно переодеваюсь в черное.

Дир Сергеевич заливисто расхохотался. Настроение у него было, судя по всему, чудесное.

— У меня к тебе два дела, Саша. Даже три. Третье — я решил поприсутствовать на сегодняшнем заседании совета директоров. Желаю поглядеть в эти рожи. Есть, скажи, хоть какие–то зацепки? Ты тут верно подметил в начале разговора, ищем ведь Аскольдика. И меня мучит совесть, что плохо ищем.

— При условии, Дир Сергеевич, что вы не станете требовать от меня оперативных деталей…

«Наследник» захлопал в ладоши:

— Значит, есть, значит, есть! — Рукопись ему мешала, и он бросил ее на стол и указал на нее пальцем. — А это мое первое дело.

— Слушаю.

— Ты вчера познакомился с Коськой, с Кривоплясовым.

— Что–то такое припоминаю.

— Археолог, бессребреник.

— Да.

— Так вот, он явился ко мне сегодня в журнал к десяти утра — и уже со статьей. И хорошо бы только со статьей. Статья хорошая, как раз в духе «Формозы». Про Парфенон. Оказывается, этот всемирный пример архитектурной гармонии и прямолинейного геометризма есть сплошное надувательство.

Майор сделал большие глаза.

— Да–да, все колонны чуть–чуть наклонены внутрь, ведь если бы их поставили строго вертикально, то казалось бы, что храм разваливается в стороны. То же и с фризами: они все искривлены, чтобы выглядели идеально прямыми.

— Это поразительно!

— Да не ври, ничего тебе не поразительно. Статья, в общем. Печатать можно и надо. Марина кривит физию, но не воротит. Но это ведь не все.

— Есть еще и вторая статья? — попытался проявить сообразительность майор.

— Да нет, — вздохнул и закручинился Дир Сергеевич. — Коська хочет устроиться в штат. Жрать, говорит, нечего. Издательство его закрылось, всех выгнали на улицу. Жена ушла. Просто так он денег не берет. Хочет устроиться в штат «Формозы».

— И что?

— Как «что»? — возмутился главный редактор. — там всего лишь одно место для интеллектуального террориста. Боливар не выдержит. Он ведь, собака, большой спец на всякие прикольные хитрости. Знаешь, что он придумал однажды в молодые годы?

— Сдал клад государству.

— Помнишь? Молодец. Но это не все. Он написал дневник редактора «Правды», но не настоящей, а поддельной. Понимаешь?

— Нет.

— В тридцатые годы издавали специально номер «Правды» для Горького, откуда изымали все сообщения о казнях и заменяли невинными материалами. Чтобы буревестник не дергался. Так вот Коська изготовил якобы его дневник. Лихо! И даже тиснул в каком–то заштатном журнальчике в самом начале девяностых.

— А что, и правда была такая «Правда»?

— Да какое это имеет значение. Зацени, как придумано! Всех Коська потряс. И запил от гордости. Так вот, на фиг он мне сдался прямо под боком? Я знаю, девки сразу станут его опекать, пирожки из дома носить. Станет ночевать на работе, и кто–нибудь от него забеременеет. Мне придется или поддерживать дисциплину, что противно, или смотреть на все это сквозь пальцы, что еще противнее.

Майор развел слегка руками:

— Ну так скажите, что места нет.

Дир Сергеевич замер с выпученными глазами и выставленной вперед бороденкой:

— Коське?!

— Ну да.

— Ну ты даешь! Не могу я так поступить. Я, может, в глубине души и кровожадный монстр, но не жлоб. Выгнать друга, когда он просит о помощи… ну ты сказал!

— Я хотел помочь.

— Главное — желание, Саша. Подумай, куда его пристроить, а? Подумай. Статью его я пока возьму. В Грецию у нас многие ездят. А что такое Афины? Ялта с Акрополем. Пусть берут с собой линейки и измеряют. Камни с горки этой уносить нельзя, а измерения–то можно. Кто правильней определит наклон колонн — тому приз, например микроволновка, а?

Дир Сергеевич потребовал себе чаю и стал его пить — с наслаждением, с чувством исполненного долга и хорошо проделанной работы.

— А второе дело? — спросил дотошный Елагин.

— А?

— Было еще одно дело.

— Да, ерунда. Мне звонила Светлана.

— Да? — майор почему–то напрягся — чутье.

— А, ерунда. Чего от нее ждать, от обиженной? Она никак не может поверить, что я выполз из–под ее суверенитета. Говорит, что я ничтожество. К этому я привык. Говорит, что Наташу мне просто подложили.

— Что–что?

Дир Сергеевич поднял глаза над чашкой и с многосмысленной улыбочкой поглядел на майора.

— Что слышал. Света говорит, что не знает, кто это сделал, а я–то знаю! — «Наследник» прыснул в чашку и забрызгал пластик стола. — Она не знает, а я–то все понял!

— Да? — деревянным голосом спросил майор.

— Да. Но я на тебя не сержусь, Саша. И знаешь, как я догадался, как дошел до этого вывода?

Майор ничего не сказал, лишь сглотнул сухим ртом.

— Чудо! Не слежка, не допрос, не прочая чушь. Я размышлял, исходя из самых общих соображений. Появление Наташи — это было чудо! И само появление, и то, как оно произошло, и как парализовало Светку — а это Хозяйка Медной горы, ты знаешь. Я не верю, что жизнь способна на такие пируэты. Только дураки могут в это верить. У каждого чуда есть сценарий. И должны быть подходящие актеры. — Дир Сергеевич еще глотнул чайку. — Ты правда не бойся, я оценил. Ты старался для меня, и ты вверг меня в счастье. Может, у тебя были и какие–то свои цели, черт тебя знает. захочешь — расскажешь. Только не надо про любовь к любимому руководителю. Захочешь врать, придумай что–нибудь изысканное. Пусть будет интересно.

Майор кашлянул.

Дир Сергеевич скорчил рожу.

— Да не обязательно прямо сейчас! Прямо сейчас я переживаю состояние восторженной влюбленности. Аж трясет. Но кое–что до сих пор не могу понять. Знаешь, что самая большая загадка?

— Нет.

— Отку–уда тебе! Самая большая загадка — поведение Наташи. Она ведь сфинкс, хохляцкий сфинкс. Я понимаю, ты ее, как говорят, «попередал», предупредил, настроил, но не мог же ты сделать из нее киборга. Ведь это ужас, ад, яма — я имею в виду наш со Светой семейный скандал. Войти туда и остаться невозмутимой — какие для этого надо иметь человеческие свойства! Я не понимаю ее и, значит, восхищаюсь все сильнее. Боготворить готов. Наташа — мой тотем. И страшно, конечно, немного. Чувствую, что умна, но моим шуткам не смеется, а когда мужчина не чувствует себя остроумным, он все равно что голый. В ее уме есть что–то от рептилии, божественно привлекательной рептилии. Нет, это плохое слово, оскорбительное. Она, понимаешь ли, Галатея, но оживленная всего на девяносто пять процентов. В ней осталось немного непобедимой каменной косности. Чуточку. И это перевешивает все. — Дир Сергеевич хлебнул из пустой чашки, поморщился на нее и поставил среди капель на столе. — Думаешь, я дурак? Не понимаю, как это все выглядит со стороны? Я чувствую, что у нее помимо чувств есть и расчет какой–то. Плевать! Важна динамика. А она положительная. Захотела домком своим обзавестись. Гнездо вьет. А там птенец, и конец? Ее планы, как всё девичье, коротки. Я — глубже, я ее перелеплю, заново замешу и по–своему зажарю. А товарищ декан старается зря. Еще угрожает, будто бы у нее есть для меня стилет. Врет. Бессильная злоба. Так, вели принести мне еще чаю. И теперь я жду твоей рассказки. Для полноты картины.

Майор уже овладел собой. Дождался, когда перед шефом появится новая чашка горячего напитка. И начал с вопроса:

— Это Наташа вам все рассказала или отец ее?

— Нет. Ты их хорошо выдрессировал. Особенно папашу. Да и он не дурак в ущерб себе болтать.

— Н–да.

— Наташка тоже призналась только после того, как я сам нарисовал ей весь рисунок. Неохотно. Ты для нее авторитет.

— Н–да.

— Колись–колись, Саша.

— Чего уж, в самом деле, играть в кошки–мышки.

— Правду, правду, одну только правду!

— Разумеется. Мне не совсем понравился ваш замысел с нападением на украинский контингент в Ираке. Ни в чем не повинные парни, химзащита, у них ведь матери, дети, может быть, а мы им пулю из–за пальмы. Кроме того, я и о себе думал: столько хлопот, столько возможностей для прокола, громоздко, шумно, многолюдно. Такие дела срываются, и организаторы идут по статье.

Дир Сергеевич начал корчить рожи, снова набрызгал кипятком, даже себе на колени.

— А–ай, да понял, понял я все. Подстроил все так, чтобы я идею на бабу променял, да?

Майор промолчал.

— За результат выражаю благодарность. Но замысел твой — не только естественная опасливость, а еще узколобое, гуманитарное дерьмо. Нет ни в чем не повинных! Все зависит от способа установления вины. И виды искупительных мероприятий зависят от стиля времени, если ты способен это понять. Ты правильно сделал, что не упомянул Аскольда как причину. Дело принципиальнее. В данный момент я неспособен достаточно сильно злиться на Украину, но не перестаю обижаться за свою державу. И знаешь, Саша, кое–что придумал. Ведь не одна Малороссия предала великий государственный замысел. Есть ведь и взбунтовавшийся пляж.

По выражению майорского лица было видно, что последнего выражения он не понял.

— Берег Прибалтийского моря, эсты, латы и прочий человеческий песок. Понимая, что их скоро приберут обратно — не может же быть, в самом деле, по–другому, — вот они и пируют мстительно на своей мелкой свободе. Недавно провели в Эстонии игру, слыхал? Из времен сорок первого года. Группа гитлеровских диверсантов «Ф» высаживается на побережье, где–то под Пярну, и разрушительным парадом проходит в глубь побережья, вырезая сталинские соколиные гнезда. В конце концов их все–таки загоняют в засаду и там кончают из пулеметов. Нынешние патриотические эсты, недоросли–фашизоиды, решили превратить это в ландшафтную игру. Высаживаются с моря на дюны в соответствующей экипировке, идут рейдом, куражатся, демонстрируя боевые стати. Игра заканчивается в той самой точке советской засады. Так вот что я придумал. Принять условия игры, но во всей тогда уж полноте. Тайно устроить засаду в заведомом месте и лупануть из огнестрельного оружия времен отечественной войны по резвящимся историческим хамам. Найти на территории Эстонии десяток ППШ в рабочем состоянии и пару дегтяревых — раз плюнуть. Наши нанятые парни въезжают как простые туристы, чего проще! Вот это будет хеппенинг, а? Красиво, согласен?

Майор вроде бы как кивнул.

Дир Сергеевич задумчиво зевнул:

— Только ждать долго, аж до следующего лета. — Зевнув еще раз, «наследник» вернулся к предыдущей теме: — Знаешь что, Саша? Раз уж все разъяснилось, все кавычки мы открыли, ты доведи дело до конца, ладно?

— Хотелось бы…

— Поконкретнее? Понимаю. Сними с уст Наташи заклятие, а? Разреши ей болтать и хохотать. Роль теплокровной мумии она сыграла хорошо, и достаточно. Я впечатлен, запал, пропал! Хватит! Позволь ей не скрывать своих шумовых эффектов. Молчаливая хохлушка — это ведь лишь половина удовольствия. Пусть треплется, судачит, гыкает и гакает. Договорились?

Елагин кивнул. Несмотря на казалось бы безболезненно разрешившуюся ситуацию, он не испытывал облегчения. Что–то подсказывало, что настоящей расплаты еще не произошло.

Дир Сергеевич встал, сделал ручкой сидящему и резко направился к выходу. Исчез за дверью. Но тут же вернулся, толкая перед собой Кривоплясова. Коська смущенно и похмельно улыбался.

— Пристрой его, пристрой, Александр Иваныч! Заранее благода–а–арен! — удаляясь, прокричал «наследник», как Шерлок Холмс, падающий в бездну Рейхенбахского водопада.

Майор непонимающе глядел на подброшенного ему археолога. Тот замер в ожидании своей участи. Из–за его спины появился Патолин. Удивленно покосившись на стоящего, он, быстро шагая на своих циркулях, подлетел к столу и сел, наклонившись к майору. Зашептал:

— Стефан Тарасович Конопелько, родной брат Ивана Тарасовича Конопелько. У Стефана Тарасовича есть сын Василий. То есть двоюродный брат Натальи. Иван Тарасович живет в Полтавской области, Стефан Тарасович — в Ужгородской. Сходится. Брат.

— Спасибо, — тихо произнес майор. — Очень оперативно.

— Да, собственно, — небрежно усмехнулся Патолин, — я напрямую позвонил в Диканьку отцу Натальи. Информация от него.

— Да? — в лице майора проступило отвращение.

— Что–то не так?

— Все равно спасибо.

Археолог Кривоплясов громко, сочно чихнул. То ли хотел привлечь к себе внимание, то ли просто был простужен.

— Да, — сказал майор, — помню: желаете поработать.

Кривоплясов кивнул утвердительно, при этом чихая.

— Есть должность на свежем воздухе.

Майор порылся в ящике стола и достал визитку «академика» Кляева.

— Свяжитесь с этим человеком, скажете, что от меня. И будьте здоровы!

Когда мятый гость вышел, Патолин поинтересовался:

— Засланный казачок?

— А черт его знает. На всякий случай я его в Гондвану, к Нестору. Назвался археологом — полезай в землю. — Майор сжал правую кисть в кулак, так что привычный карандаш хрустнул.

— У меня не все, — сообщил Патолин.

Шеф искоса поглядел на него, и во взгляде его мелькнула легкая затравленность.

— Рыбак.

— Ну как же! Как же мы могли позабыть о такой важной фигуре. Что, принял ислам?

Патолин улыбнулся вымученной шутке шефа:

— Похоже, они как–то связаны. Рыбак и Бурда.

Майор попытался совместить части карандаша в месте разлома.

— Тут важно — как именно. Кто–то кого–то контролирует или работают в связке?

— Выясняем.

В кабинет заглянул Антон:

— Александр Иванович, совет директоров.

— Ах да!.. Дир Сергеевич уже там?

— Он ушел.

— Как ушел?!

 

8

Пешком, в расстегнутом плаще, с развевающимся шарфом. Махнул рукой на шофера, распахнувшего ему дверь кожаного салона, пересек проезжую часть улицы, не обращая внимания на удивленные гудки оказавшихся там автомобилей. Лицо его было страшно, бородка ездила вправо–влево вслед за яростно двигаемой челюстью. В глазах творилось что–то непонятное — извергали молнии разного типа. Дир Сергеевич ворвался в тихий, мокрый, абсолютно пустынный сквер и двинулся вокруг центральной клумбы, гоня перед собой замученного осеннего голубя.

Странно, но первым отчетливо осознаваемым чувством была гордость. Нет, все–таки он не хилый интеллигентишка, мелкий журнальный вредитель! Всего две минуты назад он взял буквально на раз бывалого, стреляного майора, начальника службы безопасности. Расколол. Заставил сознаться, так что тот даже не понял, в какой момент расшифрован. Да, эта белотелая змея Светлана наговорила ему кучу ядовитостей во время последнего разговора, да подло намекнула, что диканьковский подарок не просто так попал в его квартиру. Но это выглядело всего лишь как вскрик бабьего отчаяния. Так он к нему и отнесся. Не придал значения. Хотя и отметил про себя. И решил, как человек, заботящийся о своем здоровье, сдать жидкость своего подозрения на анализ, чтобы окончательно, научно удостовериться, что трястись ему нечего.

И вдруг — нате!

Дир Сергеевич сделал два полных круга, а голубь так и не додумался свернуть куда–нибудь в сторону и все отчаянно ковылял, иногда по щиколотку в талой воде.

Что теперь делать?!

Не надо пороть горячку! Хотя очень хочется кого–нибудь выпороть! Предприимчивый майор ответит за свою инициативу. Процесс не закончен, и окончательные приговоры выноситься пока не будут. Дир Сергеевич не врал майору, благодаря его за сделанное, за доставку красотки к нему в лапы. Только благодарность может оказаться временной. Если вдруг что…

Что?

Черт его знает!

Надо поговорить. С Наташей. Сделать то, что уже объявлено сделанным. Очень–очень интересным может получиться разговор.

Дир Сергеевич был, естественно, ошеломлен своим открытием, но одновременно и страшно заинтригован. Ценность переживаемого им события не уменьшилась, краски и не думали блекнуть, кровь нагревалась в жилах. Наташа как бы сдвигалась с пьедестала загадочности и морального непонятного превосходства немного в тень, но там становилась намного интереснее, телеснее, дороже. Происходило окончательное превращение идеальной статуи в сдобную девку. О, какое это счастье — иметь червоточину в предмете своего обожания! Оказывается, он не одинок со своей стариковской влюбленностью. Наша кристальная дева тоже хороша: в торги вступает и цену берет.

Дир Сергеевич захохотал настолько бешено, насколько это было возможно при его субтильности и хроническом бронхите. Но этого хватило, чтобы добить несчастную птицу. Голубь свернул к бордюру и рухнул, закатив глаза.

Надо поговорить!

Дир Сергеевич запахнул плащ и решительно пошел к машине. Сам себе удивляясь. Поступок Наташи не воспринимался им как предательство. Вообще, предательство — это поступок по итогам каких–то отношений. Тут другое. Это скорее военно–женская хитрость. Какой–никакой, но все же честный выбор. Да, это расчет. Отсюда и монументальное поведение, немигающий взгляд, угнетающе–ровное свечение души. Ничего, он стерпит, а она слюбит. Гордость?! Да при чем здесь это?! По сути–то она и не солгала. Просто подошла молча и села рядом. Товарищ майор только организовал доставку на дом. Сейчас мы поедем и обо всем договоримся. Все точки поставим, никаких запятых.

Дир Сергеевич испытал приступ радости, как будто внутри забил освежающий фонтан. Не важно, как и с чего все начинается, мы потом еще будем смеяться, рассказывая нашим новым детям, как начиналась их дорога к свету.

 

9

Майор сидел справа от председателя собрания. Делал пометки в блокноте. Переползал тяжелым взглядом с одного директора на другого, не меняя выражения лица. С некоторых пор ему стало казаться, будто он кое–что понимает в происходящем. Он бы очень удивился, если бы ему рассказали, что некоторые из руководителей фирмы держались такой же точки зрения, то есть считали, что начальник службы безопасности действительно держит руку на пульсе.

Информация о загадочной пропаже главы фирмы «Стройинжиниринг» Аскольда Мозгалева до сих пор не попала в желтую прессу. С одной стороны, конечно, он не Абрамович и не жил под постоянным светом софитов, но сюжет сам по себе был весьма лаком для пираний пера и пиара. Новая тема. Межгосударственный рэкет. Можно бы разразиться весьма художественным визгом. Ничего такого нет. Значит, нет внутри фирмы прямых предателей, никто не то что из высших, а даже из рядовых сотрудников не пошел на торговлю конфиденциальной сплетней. С одной стороны, можно бы радоваться. Фирма сохраняет единство рядов и общность интересов даже в ситуации сильного враждебного прессинга. С другой стороны, Елагин все время помнил об этом, такая тишь да гладь могла быть признаком того, что идет глубинная разрушительная работа, без отвлечения на копеечные диверсии. Крысы не бегут с корабля, но это еще ничего не значит.

— Вы хотите что–нибудь сказать–добавить? — спросил у начальника службы безопасности председательствующий Конрад Клаун, пухлый прибалт с белыми ресницами и ласковой детской улыбкой. Его участок работы всегда предъявлял лучшие показатели, а сам руководитель всегда возил на антенне своего авто георгиевскую ленточку. Патриот в квадрате — и фирмы, и страны проживания.

— Я хочу объявить–объяснить, — начал в тон ему майор, — что дело сдвинулось с мертвой точки. У нас появилась зацепка, ниточка, и мы уже начали за нее тянуть. Разумеется, оперативными данными я делиться не вправе. Не от недоверия к вам, господа.

— Мы понимаем, — еще ласковее, чем обычно, улыбнулся Клаун. — мы потерпим.

В кармане у майора зазвонил телефон, номер которого был известен очень небольшому кругу лиц.

— Прошу меня извинить, — майор вытащил аппарат и вышел из кабинета.

— Что случилось, Иван Тарасович? Я вообще–то занят.

— Тут мне ваш хлопец звонил.

— Да, это Патолин, и что?

— Цикавился насчет племенника моего.

— Василия?

— Да, Василя.

— Ну?

Иван Тарасович тяжело вздохнул.

— Говорите, Иван Тарасович, я правда занят. Совет директоров.

— Добре, я потом… — Наташин папаша опять вздохнул.

— Да что там у вас?! Ладно, я сейчас здесь закончу и вам перезвоню.

— Добре.

— Не отходите от телефона.

— Со мной, у кишени.

— Слушайте, что–то не так? Этот Василь — что, не Василь?

— Да не, Василь.

— Тогда он — что, не брат Наташе?

Иван Тарасович еще раз вздохнул:

— Не, брат.

— Правда?

— Правда.

— Если вы меня обманываете…

— Не, не.

— Тогда что? Может, вы пьяны, Иван Тарасович, а? Я только сейчас подумал.

— Не, я трошки… бимберу стакан… для сердца.

— Ну понятно, — заскрипел зубами майор, — перезвоню, ждите.

Майор вернулся в кабинет, сел на свое место, и у него сразу стало крепнуть чувство, что он поступает неправильно. Старик звонил не с вымогательскими целями, как подумалось в первый момент. Выпил, надо понимать, для храбрости. Но выскакивать с заседания второй раз за пять минут — несолидно.

 

10

Когда Дир Сергеевич вошел в свое временное жилище, встретила его не любимая, а можно сказать, ненавистная Нина Ивановна. Приняла плащ, спросила, не нужно ли чего. Почему–то она была особенно отвратительна своей предупредительностью в этот момент. Хозяину было лень разбираться в причинах этого совсем нового чувства. И пользоваться ее помощью было невозможно. А, вот в чем причина неприязни: ему хотелось во весь голос заорать: «Наташка! Где ты!» — или что–нибудь в этом роде, а присутствие этой накрахмаленной курицы стесняло. Придется искать молча. Сначала, конечно, в спальню.

Нет красавицы. В спальню номер два, там она любит поваляться с журналами. Нету. В душе пусто. И в бильярдной.

Дир Сергеевич бродил по дому, и все время на периферии сознания мелькал отвратительный белый фартук Нины Ивановны. Получалось, что Наташи нет нигде, а эта дура везде. Уже наступил тот момент, когда нельзя просто спросить: а где Наташа?

Может, вышла на территорию? А что делать поздним ноябрем на этой облетевшей территории? По магазинам? Вполне возможно, хотя собирались отправиться сегодня вместе. После совета директоров. Го–осподи, «наследник» шлепнул себя ладонью по лбу. Забыл! Неудобно! Да и черт с ним, почему это с ним должно быть всем удобно!

Однако надо как–то объяснить отсутствие возлюбленной, и именно в тот момент, когда страстно требуется ее присутствие. Не то чтобы он испугался… Дир Сергеевич вернулся в спальню и открыл стенной шкаф. Все платья на месте. Чемоданы тоже. На туалетном столике пять развинченных тюбиков, то ли помады, то ли краски. Нет, совсем не похоже на то, что она сбежала. Дир Сергеевич захихикал, он помнил, что при появлении опасности надо попытаться эту опасность высмеять. Или трусящего себя, по крайней мере.

Скорее всего, по магазинам. Просто не дождалась. Вот тебе урок: не засиживайся на советах директоров. Хотя… Дир Сергеевич бросился вниз, стараясь передвигаться так, чтобы производить беззаботное впечатление. Теперь ему страстно хотелось увидеть Нину Ивановну. Но, сволочь, пропала и она. В местах ее обычного обитания — на кухне, в столовой — нет белого фартука! Почему вдруг стали исчезать все женщины из этого дома?!

Стукнула входная дверь, Дир Сергеевич, уже не скрывая своего нетерпения, выбежал Нине Ивановне навстречу, она возвращалась с кошелкой угля для камина. Он не успел задать никакого вопроса. Она сказала, снимая дождевик:

— Наташа уехала посмотреть, как идет ремонт. Пока вы заняты на совете.

От нахлынувшего облегчения у «наследника» закружилась голова. Он хотел сразу уйти, но побоялся, что походка выдаст его внезапную слабость.

— Я раньше приехал.

Нина Ивановна едва заметно пожала плечами: ну, приехал и приехал, ваше дело. И не надо меня путать в вашу жизнь, господин работодатель. Эту оплеуху пришлось снести. Да и не до ее гордых горничных чувств ему было в этот момент. Он испугался, до какой, оказывается, степени стал зависеть от поведения этой молчаливой девчонки. Ничего–ничего, майор обещал, что она разговорится.

Часа через два максимум она вернется. И тогда мы досконально объяснимся.

Он налил себе стакан сока, жадно выпил, налил второй, выпил и второй, так и не разобрав, какой это сок. Поднялся в спальню и лег в одежде поверх покрывала. Закрыл глаза. Несколько раз повернул голову из стороны в сторону, перекатывая ее по подушке, стараясь поймать запах теплого воска, который вечно исходил от волос Наташи. Учуял. И запах этот подействовал как мгновенный транквилизатор. Тело и то, что он считал своей душой, блаженно расслабились. Как все–таки все хорошо устроено в этом мире, есть перипетии, бури и козни, но главного, самого важного, если на нем сосредоточиться всем своим существом, у человека не отнять. Через два часа Наташа вернется, и он скажет ей то, что она, молчаливая, наверняка хочет услышать: «Давай поженимся!» И пусть она будет думать, что сработал ее план. Смешная девчонка! План ее, а выигрыш мой! Всего два часа.

Дир Сергеевич разлепил веки правого глаза и поглядел на циферблат часов, висевших напротив на стене. Длинная секундная стрелка, дергаясь, перепрыгивала от деления к делению, как будто последняя живая нога от уничтоженного громадного паука. Образ вычурный, но он не оставлял сознания «наследника». Стрелка едва перемещалась, и казалось, будто каждое ее движение может оказаться последним. Секунд восемь или одиннадцать Дир Сергеевич терпел эти судороги времени. А потом взорвался страшной мыслью — два часа!!! Это же целая рота циферблатов, как можно вытерпеть, пока паучья нога ощупает каждый из них!

Дир Сергеевич сел в кровати. Надо хотя бы позвонить!

Мобильный телефон, как всегда в пиковых случаях, сначала долго прятался в складках реальности, а потом отказал в помощи. Абонент, разумеется, был недоступен. ну что ж, у цивилизации есть и другие средства — не только телефоны, но и автомобили. Через неполную паучью минуту Дир Сергеевич уже мчался в Братеево, непрерывно тыча пальцем в клавиатуру глухонемого прибора связи.

Водитель, видимо чувствуя состояние шефа, рулил рискованно и лихо, обгонял все, что попадалось по дороге, равнодушно сносил немые проклятия, что летели вслед от униженных его экстремальным вождением простых, ни в кого не влюбленных автомобилистов.

Когда они вкатили в пространство вертикально стремящегося микрорайона, Дир Сергеевич ахнул:

— Я забыл номер дома!

— Здесь, — сказал водитель, тормозя возле ничем не выделяющегося подъезда. И добавил вслед рванувшемуся наружу хозяину: — Десятый этаж.

Лифт составлял вместе с телефоном ось бытового зла. Не работал. Дыхание главного редактора и без того клокотало в груди, а при направленном вертикально вверх спринте ему не суждено было успокоиться. Взбираясь на гулкую голгофу, дыша волнующими запахами незавершенной стройки, Дир Сергеевич уговаривал себя успокоиться. Сейчас его больше всего волновала мысль не о бешено колотящемся сердце, а о том, что Наташа уже уехала домой. Так и не включив телефона. И судьбоносный сладостный скандал тем самым отложится еще на несколько часов.

После седьмого этажа Дир Сергеевич все же сумел овладеть своими чувствами настолько, что они начали подчиняться требованиям здравого смысла. Он снизил скорость бега — не надо, чтобы Наташа увидела его таким запыхавшимся и возбужденным. Лучше приблизиться к ней со спокойной улыбочкой и всепонимающим сиянием в умных глазах. Не атака с упреками наперевес, а приглашение к задушевному разговору, а потом приласкать всепрощающей ладонью по теплой восковой голове, вздрагивающей от благодарных рыданий.

Дом был еще не заселен, и поэтому никто не встретился Диру Сергеевичу на лестничной дороге.

Вот он, десятый этаж.

Надо постоять, надо постоять минут несколько, насильственно успокаивая дыхание. Не хватало только сейчас какой–нибудь стенокардической каверзы. Дышать надо тише, а то небось все слышно в гулких пустых квартирах. Кстати, этаж десятый, а квартира? Их на лестничной клетке три.

Дир Сергеевич повернулся вокруг своей оси. У всех дверей одинаково необжитой вид. Тише, дыхание, тише! За какой–то из них вьет гнездо себе Наташа. Чу! Звук! Звуки! Из–за той, несомненно, железной двери. Подслушивать нехорошо, но необходимо. Приставным, боковым шагом — так проявлялось не полностью подавленное смущение — Дир Сергеевич приблизил свое ухо к стальной створке, работавшей в силу каких–то своих физических свойств великолепной мембраной. Слышно было все очень отчетливо, и чей там слышался голос, сомнений не вызывало.

 

11

— Скорее, Вася, скорее! — повторял майор каждые две–три минуты. — Может, еще успеем.

Водитель его машины работал еще агрессивнее, чем тот, что вез в то же самое Братеево Дира Сергеевича.

Отвалившись в угол салона, майор устало поглядел на Патолина. Тот сидел в профиль к шефу и молчал. Он только что во второй раз пересказал шефу свой разговор с господином Конопелько, который он провел по приказу майора, занятого на заседании совета. Майор не переставал хрипеть от ярости.

— Старый черт, ну никак не понимаю, почему он сразу меня не предупредил!

— Понятная деревенская стыдливость, — сказал Патолин, не поворачивая головы.

— Вот почему он на это пошел, теперь–то все понятно, теперь–то все выстраивается в непротиворечивую конструкцию. Меньшим позором перебить больший!

— Что–то вроде того, — кивнул помощник. — Кроме того, меньший позор, что называется, не под носом, а на выезде. И есть шанс все завершить законным браком. Как отца, его понять можно. Кроме того, как он говорит, у него голова шла кругом. Ведь ситуация у них вспыхнула как порох. Пролетела искра — и ага. ну этого, как его, били оглоблей, сам Иван Тарасович ребро или два ему сломал. Еле ноги унес. Наташу накачали таблетками, она на какое–то время вроде как пришла в себя. Ну и когда вы приехали, она пребывала в состоянии что воля, что неволя — все равно! Хоть в омут, хоть в Москву!

— Отсюда и ее убийственное хладнокровие.

— Конечно.

Майор тяжело вздохнул. А потом еще тяжелее.

— Даже страшно представить, что будет с Диром.

Вздохнул даже Патолин, хотя было неясно, откуда в его плоской груди место для воздуха.

— Остается надеяться, что мы успеем раньше и как–то разрулим, Александр Иваныч.

— Пока едем — будем надеяться, а вот что делать, когда приедем и увидим, что надеяться не на что?

Помощник счел вопрос риторическим. Майор размышлял вслух.

— Самый худший вариант — меня сразу выгонят. Переживать в тишине он не умеет. Кинется извиняться перед мусульманами. Хорошо, если въедет в запой. Вся надежда на запой. У нас, кстати, есть с собой коньяк? Да есть, знаю. Если сразу же накачать его как следует и поддерживать в нужном состоянии, у нас, возможно, появится время раскрутить историю с Бурдой и Рыбаком. Уверен, они что–то там унюхали. Ведь это именно Бурду тогда кинули на три тысячи с адресом колонии.

— Я тогда еще не работал.

— Так вот я и восстанавливаю картину для совместного рассматривания. Какой–то непонятный человек в прокуратуре дал нашему Валерию Игоревичу направление: следственный изолятор на Полтавщине. Якобы там и сидит Аскольд. Это с самого начала выглядело как глупая шутка. Зачем человека тащить из Киева в Полтаву?! Но мы стояли на ушах, где уж нам было соображать трезво! Хотя именно в этом наша работа.

— Я знаю, Бурду обманули.

— Еще как, Игорь, еще как. Никакого изолятора — женская колония. Растворился.

— Надо было того парня прихватывать с собой, Александр Иванович.

— Это кто, Бурда бы прихватил?!

— Тут два объяснения, Александр Иванович. Или киевские чувствовали себя очень уверенно, даже позволили себе покуражиться. Решили задавить психологически — мол, не лезьте, ребята, слишком высокий забор.

— Или?

— Или не было никакого обманщика. Все роли сыграл сам Валерий Игоревич. И с выпученными глазами прибежал, и про три тысячи наврал, и про человека, взявшего деньги, наврал. И Сусаниным поработал — увел вашу бригаду из Киева под Полтаву.

Майор отвернул горлышко коньячной бутылки и сделал большой глоток.

— Да думал, думал я об этом. Действительно, на Бурде слишком много сходится такого, что не проверишь. А это само по себе подозрительно, почему обычный старший клерк оказался в самом центре событий.

— Ну так…

— Да не похож! Совсем, слишком! Не верю я, что человек может так перевоплощаться. Он восемь лет в фирме, и все время в виде затюканного Бурды. и вдруг расцветает целым Штирлицем!

— Но в любом случае я теперь концентрируюсь на нем.

— Да, Игорь, на нем. Вне зависимости от того, чем закончится сегодняшняя гонка. Бурда или сам все придумал, или, что вероятнее, приведет нас к тому, кто все придумал. Характерно, что Роман к нему прилип. Он падальщик, чует, откуда тянет гниленьким. И про шефа его, про Кечина, не забывай, он тот еще удав. А Кечин очень прочно связан с Катаняном.

Патолин уловлетворенно потер узкие сухие ладошки:

— Короче говоря — все на подозрении.

 

12

— Ой, мамо, мамо, рятуйте, мамо….

Дир Сергеевич толкнул дверь онемевшей рукой, и она охотно, по–товарищески бесшумно отворилась. Он медленно двигался в потоке этой звуковой магмы по темному коридору, приближаясь к извергающему жерлу. В каком–то смысле он уже все понял, но вместе с тем совершенно ничего не понимал. Слух желал переложить ответственность за неизбежные страшные выводы на другое чувственное ведомство, на зрение. Он двигался медленно и бесшумно, и медленнее и бесшумнее с каждым шагом. К дверному проему слева по курсу, именно из него, вместе с мучительно–бледным светом ноябрьского дня лилась столь страстная и столь отвратительная речь.

Из–за косяка Дир Сергеевич выдвинулся одним отчаянным движением, ему не хотелось выглядеть подглядывающим, он желал явиться как минимум надзирателем. Выглянул, и ничего не произошло. То есть «они» его сначала не заметили — всего лишь бледное лицо в пасмурном коридоре.

«Наследник», не произнося ни звука, отступил в темноту. Утонул в коридоре, вышел на лестничную клетку, стал спускаться по ступеням вниз, неритмично, с перебоями передвигая ноги. Миновал один пустынный этаж, другой, четвертый. И вдруг — открытая дверь. И в дверях курильщик в майке. Дир Сергеевич остановился напротив.

— Слушай, мужик, у тебя бритва есть?

Курильщик почесал живот через майку. Он был раза в три весомее худого путника, кроме того, у него с кухни слышался шум голосов веселой компании.

— Тебе какую, опасную?

— Самую опасную.

Мужик плюнул в руку, забычковал сигарету.

— Заходи.

— Где у тебя ванная?

— А тебе зачем бритва?

— Неужели не понятно?

Хозяин квартиры оценивающе оглядел несчастную фигуру:

— Бороду хочешь сбрить?

— Дога–адливый. Не то что я.

— Ну, иди, ванная там. И помазок в стакане, горячей воды только подлей.

— Спасибо тебе, друг! — искренне поблагодарил Дир Сергеевич.

 

13

— Подъезжаем, Александр Иванович!

Майор подумал, что Патолин стал называть его по имени–отчеству как–то слишком часто. Проникся уважением? Остается только надеяться, что это не повлияет на качество работы худосочного наемника в худшую сторону. Пока он этим качеством был удовлетворен.

— Лифт не работает.

— Значит, не надо никому оставаться внизу, — сказал майор и опять отхлебнул из бутылки.

Они начали подниматься, прислушиваясь и внимательно осматривая каждую лестничную клетку. Добрались до десятого этажа. Дверь в квартиру была открыта. Это сразу не понравилось Елагину. Почему, он ответить не смог бы.

Наташа и Василь сидели на кухне. Просто сидели на табуретках у заляпанного засохшим цементом стола. Не пили чай, не разговаривали. Сидели и смотрели в окно, на широком пространстве которого лопались капли дождя, превращаясь в извилистые полосы.

Майор остановился на пороге кухни. Василь искоса на него посмотрел, грязной пятерней убрал не слишком промытые вьющиеся волосы со лба, как бы настаивая на прыщавости своего лба. Наташа смирно смотрела себе на колени.

— Где он? — спросил майор.

— Он все бачыл.

— Когда он все бачыл?

— А вот… — махнул рукой Василь, и стало понятно: все случилось только что.

Патолин тут же набрал номер водителя.

— Вася, ты там не видел шефа? Он не выходил из подъезда?

Кудрявый парубок поморщился от этого дурацкого нагромождения Василиев.

— Нет, — отозвался Патолин, складывая плоский, как профсоюзные корочки, телефон. — Не выходил.

— А мне начхать! — вдруг заявил Василь, и было не совсем понятно, что он имеет в виду. Он не боится Дира Сергеевича, затаившегося где–то в пещере подъезда, ему плевать на осуждающий взгляд майора, которым тот его придавливает к табурету. Возможно, что–то третье.

Елагин развернулся и пошел вон из квартиры. Наташа заверещала что–то извиняющееся в четверть тона и попыталась вскочить вслед майору, но кузен цепкой рукой перехватил ее и вернул к дождливому окну.

— Н–да, — сказал Патолин, когда они с майором вышли на площадку, — что мы имеем в наличии? По правде, я не до конца верил в то, что рассказал мне Иван Тарасович. Слышал, конечно, что такое бывает…

Елагина теория случившейся катастрофы не интересовала.

— Подъезд еще не заселен. Начнем осматривать все незапертые квартиры подряд. Где–нибудь он валяется или вены вскрывает.

Заниматься этим не пришлось. Снизу донесся нестройный бытовой шум, то ли песня, то ли драка. Хлопнула дверь. Не сговариваясь, майор с помощником побежали вниз. Четырьмя этажами ниже они застали в дверях того же мужика в майке с сигаретой. Поинтересовались у него, не видел ли он тут человека в плаще и с бородой.

Курильщик отрицательно помотал головой. Нет, с бородой у него никого нет.

— А вы подумайте, пожалуйста.

Курильщика возмутило недоверие. Он явно находился в той стадии, когда хочется поконфликтовать. Из–за его спины шел множественный шум.

— Разрешите, мы войдем и посмотрим, вы могли не заметить.

— Я не заметил, кто со мной пьет, да ты… — докончить ему не удалось. Он увидел дуло пистолета, направленное точно ему в переносицу.

Патолин достал оружие мгновенно и бесшумно. Майор был ему благодарен за это решение. Не было никаких сил врукопашную одолевать стихию пьяного бреда.

— Иди и смотри, — неожиданно спокойно заявил курильщик и затянулся сигаретой.

Майор вошел внутрь. Патолин остался на лестнице с хозяином.

— Он у меня попросил бритву и ванну, — сообщил курильщик. Дуло продолжало смотреть ему в лоб.

Майор прошел на кухню, — квартира была копией той, на десятом этаже. — За накрытым столом сидело еще человек шесть разнокалиберных мужиков в майках. Некоторые из них курили. Видимо, не были такими гигиенистами, как тот у входа. Увидев гостя, они хором заорали что–то приветственное, каждый заманивающе махал одной рукой, потому что во второй был стакан. Дира Сергеевича видно не было.

— Александр Иваныч, посмотрите в ванной! — крикнул издалека Патолин.

Делать этого не пришлось. Из–за холодильника медленно, как луна из–за облака выплыла физиономия «наследника» — совершенно голая, совершенно пьяная. Он там тихо скрывался в закутке. Узнать его было непросто. Он и правда сбрил свою бородку лопаткой, и его удивительно острый и жалкий подбородок подрагивал от сильного и горького чувства.

— Са–аша, — пропел он не своим голосом, — ты нашел меня!