Стоя в балконном проёме, «царский брат» отбрасывал на мозаичный пол длинную, разрастающуюся к плечам тень. Войдя в залу, Бакенсети увидел перед собою тёмного лежащего гиганта и не решился наступить ему на лицо или живот — приблизился к Мегиле по огибающей дуге. Тнефахт не понял поведения господина, но счёл за лучшее проследовать по его следам.

Мегила был, как всегда, в простом кожаном мундире гиксосского сотника, без единого парадного украшения, в простых походных сандалиях. Когда он резко повернулся к Бакенсети, подошвы лязгнули по камню медными набойками. В этом движении было столько непререкаемости, что князь понял: ни оттянуть, ни увильнуть не удастся. Вот прямо сейчас, через несколько фраз, и решится вся его несчастная судьба, вырвут из жалких пальцев последнее сокровище. И он сам сделал шаг навстречу развязке.

   — Ты пришёл за мальчиком?

   — Как мы и договаривались. Прошло три дня.

   — Но... — начал Бакенсети, хотя не знал, чем продолжить, и был даже рад, когда «царский брат» прервал его:

   — Нет. Не проси меня подождать ещё два дня или день. Помни, ты заставляешь ждать не меня, но Апопа.

Тут князю показалось, что он нашёл позицию для защиты.

   — Не могу поверить, что величайшему из царей может быть известно о простом замызганном мальчишке с заднего двора этого старого дома.

   — Ты должен отдать мне мальчика прямо сейчас, чтобы никто не мог обвинить тебя в том, что ты прячешь наследника знатнейшего египетского рода в своём запущенном саду, как обезьяну, с той целью, чтобы незаметно передать её верховному жрецу Аменемхету, его дяде. Для целей неизвестных, а значит, вызывающих подозрение. Апоп, может быть, и не знает о Мериптахе, число его дел и забот неисчислимо. Но, говоря Апоп, я имел в виду — Аварис. Иногда они одно. Аварис же, как тебе известно, знает обо всём и ведёт счёт всему.

Бакенсети опустил голову. Медленно, чтобы это не было похоже на кивок. Найдись, найдись слово защищающее!

Помощь пришла с неожиданной стороны. В залу вбежал один из помощников Тнефахта, обычно шныряющий по городу ради полезного подслушивания и распускания нужных двору слухов. Его чёрная от пыли физиономия скалилась в неудержимой улыбке. Главный советник, извинившись, скользнул к нему, невзирая на всю свою грузность, с удивляющей быстротой. Они пошептались. Шпион растворился. Тнефахт, вернувшись на своё место, сообщил, что верховный жрец храма Амона-Ра в Фивах только что отбыл со всею своей свитой из Мемфиса в направлении Верхнего царства.

Новость, так новость! Со всею свитой, значит, и с чёрным колдуном?! Почему?! Это значит, он отказался от мальчика? Но что теперь делать, на кого надеяться?! И мальчика, значит, можно не отдавать. Но для чего его тогда беречь? Или тут просто какая-то злая фиванская хитрость?!

Бакенсети трудно справлялся с этим обвалом обрывистых соображений, когда Мегила пришёл к нему на помощь:

   — У тебя медлительные шпионы, Тнефахт. Аменемхет вышел из границ города перед рассветом. Теперь он уже на ладье Амона, которую оставил у большого Львиного канала, когда добирался в Мемфис. Это в четверти дня пути отсюда. Можно считать, что он никуда и не уезжал. Он просто сменил место засады. И занял более удобную позицию для бегства с украденным мальчиком.

Бакенсети тяжело и длинно вздохнул.

   — Да, — сказал «царский брат», — Мериптаха нужно увозить отсюда немедленно.

Князь понуро кивнул:

   — Хорошо. Я сейчас приведу его сюда. Скажу напутственное слово и приведу.

Против такой отсрочки даже этот серолицый мучитель не сможет ничего возразить. Бакенсети развернулся и пошёл через зал, попирая своею тенью тень Мегилы.

Но вдруг остановился.

Что-то непонятное творилось во дворце. Он весь внутри себя пришёл в движение: топот ног, падающие подносы, перешёптывания и крики, звуки, которым невозможно найти объяснения на слух. Такое впечатление, что какое-то чудище ворвалось во дворец и теперь носится сразу по всем коридорам.

Тнефахт с изменившимся лицом неловкой тенью промелькнул мимо хозяина, в направлении паники. Бакенсети, за неимением привычного советчика, повернулся к Мегиле и вздрогнул. Не было перед ним вытянутой серой физиономии. «Царский брат» был красен, и глаза смотрели как бы в разные стороны.

О том, что происходит нечто небывалое, догадался и Мериптах. Из-под навеса, сооружённого на крыше дворца, дабы занятия в этом наиболее безопасном месте можно было проводить круглые сутки, исчез Хуфхор. Царедворцы — особая порода людей, они обладают самым тонким слухом. Учитель и ученик ещё только вертели головами, стараясь понять, что за непонятные звуки доносятся с нижних этажей дворца, а он уже сообразил, что ему делать и где следует находиться.

Мериптах и Ти тоже направились к отверстию в крыше, откуда валил смущающий шум, но ливийцы не пустили их. Что им оставалось? Они стали бродить по обширной крыше, смотреть через ограждение вниз, стараясь по характеру суеты понять причину всеобщего и внезапного беспокойства.

Когда они оказались у западной стороны крыши, Ти вдруг тронул за плечо мальчика, свешивавшегося через ограждение.

   — Посмотри, Мериптах.

Палец учителя указывал в сторону хорошо знакомой мальчику дамбы, где он всего несколько дней назад молил богов о ниспослании разлива. Но теперь она возвышалась не над цепочкою зловонных луж. Совсем немного прибывшая за ночь вода соединила их в сплошную поверхность. Дамба превратилась в узкое лезвие суши, устремлённое поперёк речного русла. На острие этого лезвия был нанизан огромный корабль, с золотыми изваяниями на носу и на корме, с белым шатром в центре, с распростёртым поперёк палубы прямоугольным разрисованным парусом и целой толпою человеческих фигурок, суетящихся на борту и на дамбе. С борта величественно и уверенно съезжали широкие мостки с перилами. Съехали. И тут же в верхней части их показались огромные носилки с высоким креслом в центре. Носилки плыли вниз по рукам людей, составивших две шеренги вдоль мостков. В кресле сидел человек в драгоценном облачении. Он был так украшен, что его сияние было заметно и на расстоянии в три сотни шагов. Как будто в кресле сидел не человек, а золотой слиток.

   — Это верховный жрец Аменемхет? — осторожно спросил Мериптах.

Сооружение с креслом посередине медленно двинулось вдоль по дамбе, таща за золотой головою всё удлиняющееся пёстрое тело, составленное вперемежку из белых египетских набедренников и тёмных гиксосских накидок. Такое было впечатление, что яркая гусеница ползёт по тёмному стеклу.

   — Нет, это не Аменемхет, — сказал задумчиво Ти. — Его ладья выглядит не так.

   — А кто это?

Глаза учителя потемнели, он опять вцепился одинокой рукою в бороду и прошептал с непонятным выражением:

   — Прямо, Ладья Вечности.

Мериптах услышал и поинтересовался, что за ладья, в «Доме жизни» им не рассказывали о такой.

   — Не может быть! — вскинулся Ти. — Ты знаешь все истории, и о том, как был сотворён мир, и о том, как Тефнут сбежала в нубийскую пустыню, и сказание об истреблении людей, и о рождении Озириса, и о странствованиях Изиды...

Мериптах, не отрываясь, смотрел в сторону медленно движущейся процессии, он и сам знал, что знает всё то, о чём бубнит учитель.

   — Но тебе ничего не известно о том, как Ра путешествовал на Ладье Вечности!

   — Ничего, — сказал мальчик, удивляясь тому, что учитель так удивляется этому сообщению.

   — Я расскажу тебе! — воскликнул Ти, явно воспламенённый некой, только что явившейся мыслью.

Мериптах пожал плечами. Ему было сейчас не до рассказов, происходящее на дамбе было намного интереснее, но и обижать учителя пренебрежением он не хотел. Пусть говорит, всё равно охрана не разрешает бежать туда, навстречу сияющему гостю.

   — Так вот, ты отлично помнишь, что, переселившись на небо, великий Ра вместе со своей божественной свитой занялся тем, что стал перевозить солнечный диск в огромной и неописуемо прекрасной Ладье.

   — Такой, как эта?

   — Может быть, может быть. Днём Ладья Вечности плыла по небесному Нилу с востока на запад, и на земле было светло, а ночью она плыла через Дуат, и лучи, посылаемые золотым диском, согревали мумии в вечных неограбленных гробницах. Там, далеко в восточных скалах, есть пещера, через которую Ладья выплывает из подземного мира на небосвод. Вот она показывается, и все на её борту на своих местах. Ра в шатре, на золотом троне, у правого колена бог Тот на камышовой циновке с папирусом и тростниковой палочкой в руке. У левого колена сын Ра — Гор Бехдетский, вооружённый копьём. На носу стоят, гордо вскинув головы, Маат и Хатхор. В головном уборе Маат перо — символ справедливости, она следит за порядком в плавании. Хатхор, завидев на пути корабля врагов, истребляет их огнём своего урея.

Они не зря всё время настороже, ибо у Ладьи множество врагов. У самого выхода из восточной пещеры на неё набрасываются толпы крокодилов, бегемотов и ядовитых змей. Они вгрызаются в дерево и стремятся опрокинуть божественное судно. Самый страшный из крокодилов...

   — Себек? — тихо пробормотал Мериптах.

   — ...уже готов был проглотить солнечный диск, но Гор Бехдетский пронзил его своим копьём. Истекая кровью, ползучие твари прячутся в нильских водах. Небо Египта вновь чисто. Ладья спокойно добралась до вершины неба и начала опускаться туда, где показались очертания западных гор. Мир дня остался у неё за кормой. Города и пашни, стада и храмы. За кормою остался и священный Нил, под днищем Ладьи безводная, смертоносная пустыня. Священные горные павианы при появлении Ладьи запели приветственный гимн.

Подплыв к каменным воротам, Ладья остановилась. Появился огнедышащий змей по имени Страж Пустыни. Вслед за ним появились бог Нехебкау в виде человека со змеиной головой и божественный волк Упуат — стража, охраняющая вход в подземелье. Их впустили на Ладью, ибо без них плавание по подземному Нилу невозможно. Нил, текущий под землёй, разделён особыми вратами на двенадцать участков, и каждый участок Ладья Вечности должна проплыть за один ночной час. Чтобы распахивать всякий раз эти ворота, надо произносить особое заклинание, известное лишь Упуату. «Открой свой загробный мир для великого Ра, открой врата Обитающему на небосклоне!» — обратился Упуат к Стражу Пустыни. Две каменные горы, преграждавшие вход, раздвинулись. Ладья вплыла в Дуат. Здесь нужно было налегать на вёсла, ибо парус тут бесполезен, в загробном мире нет воздуха, поэтому бог Шу не может проникнуть сюда. Но мумии в саркофагах не задыхаются, если родственники при погребении не забыли положить с ними маленькую фигурку бога ветра.

Ровно через час Ладья Вечности миновала вторые ворота, и навстречу Ра вышел бог урожая Непри, весь увитый пшеничными колосьями. На земле он помогает росту злаков, под землёю кормит мертвецов. И живые, и вечно живые почитают Непри, и праздник его один из любимейших у жителей Черной Земли.

Учитель Ти говорил быстро, словно боясь не успеть до какого-то одному ему известного срока, и говорил громче, чем обычно, и в самое ухо. Кроме того, время от времени встряхивал мальчика за плечо, стараясь переманить его внимание от процессии к своему рассказу. Ему было важно, очень важно знать, что тот его слышит.

   — И вот третьи ворота позади. Ладья Вечности плывёт мимо гробниц и захоронений. Солнце освещает богатые залы вельмож, украшенные прекрасными картинами, каменные саркофаги и статуи богов, что хранят сон мумий. И погребениям бедняков и нищих тоже достаются драгоценные лучи. Оживлённые сиянием солнца, мертвецы встают и, воздевая руки, движутся навстречу Ладье и поют.

   — Мерипта-ах!

Мальчик вздрогнул, не понимая, что это, а потом понял и мгновенно обернулся. Видение, явившееся через дыру в крыше, заставило его забыть о фантастической процессии там, на дамбе, не говоря уж о бормотании Ти. Княгиня Аа-мес, возникшая на крыше во всём блеске своей загадочной, молчаливой красоты, призывно улыбалась ему, протягивая в его сторону руки. Мальчик ослеп от радости — воистину, сегодня день великих и радостных неожиданностей — и кинулся к прекрасной своей матушке, чтобы обнять её и прижаться к её груди. Он почему-то был уверен, что сейчас она, несмотря на всю свою сдержанность, позволит ему это.

Она позволила.

Они обнялись.

На глазах растерянного учителя и отвернувшихся в испуге охранников.

Продолжая обнимать одной рукой загорелую до черноты шею мальчика, другой поглаживая по вшивой голове, она повела его за собою, к лестнице, собираясь вместе с ним спуститься вниз.

Старший из охранников сделал шаг к этой неожиданной двойной фигуре, оскалившись от растерянности. С одной стороны, ему было запрещено хозяином выпускать мальчика отсюда, наказанием за нарушение запрета была мучительная смерть, но с другой, чтобы задержать здесь мальчика, надо было прикоснуться к хозяйке, за что могло последовать наказание и пострашнее.

Мериптах блаженствовал во время этого плавного плавания в обнимку с благоухающей, нежной матушкой и молча молил, чтобы оно продолжалось как можно дольше. Но к этому его желанию княгиня не желала подлаживаться. Едва они скрылись с ливийских глаз, она оторвала его согнутую неуклюжей нежностью руку от своей талии и стремительно повлекла за собою по коридору. Весь второй этаж был пронизан суматошным мельканием испуганных теней. Тихие всхлипывания прислуги, получившей невыполнимые приказания, рассыпанные цветы, опрокинутые вазы, опрокинутые лица. Госпожа Аа-мес летела сквозь лепет этой неловкости и нелепости с уверенностью человека, имеющего цель. Едва Мериптах сообразил, что они направляются на матушкину половину, как они там и оказались. Вот они в главном покое, собравшиеся тут флейтистки и кружевницы встают, охваченные приступом подозрительной серьёзности. Вот возникают перед ним сосредоточенные лица Бесте и Азиме, и они берут его за предплечья, чтобы вести куда-то дальше. Мериптах обернулся, чтобы получить одобрение и поддержку матушкиного взгляда, но она уже куда-то пропала, и только на пальцах остался её повелительный запах. Оставалось поверить, что всё, что с ним будут делать далее, ею одобрено и даже велено.

В маленькой комнатке, о существовании которой Мериптах, несмотря на всю свою пронырливость и исследовательский дух, даже не подозревал, его подвели к небольшому квадратному и мелкому — по щиколотки — бассейну. Поверхность воды в нём была усыпана лепестками, и вокруг распространялся тёплый, влажный, чуть дурманящий аромат.

Бесте и Азиме разжали свои твёрдые, руководящие руки, но лишь секунду Мериптах чувствовал себя свободным. Откуда-то появились, может, сгустившись из перенасыщенного ароматами воздуха, четыре абсолютно голые девушки и начали его раздевать, и сделали эту работу быстро. Весь гардероб — набедренная повязка и пара фаянсовых амулетов на шее. Когда и это было удалено, целая стая быстрых пальчиков стала подталкивать его к усыпанной лепестками воде. Мериптах шагнул вперёд, и первым испытанным ощущением было тёплое блаженство, обувшее подошвы. Он не мог бы вспомнить, когда принимал омовение такою ласковой водой.

А девушки уже тем временем приступили к нему, очень быстро и с огромной ловкостью поднимая ковшиками своих ладоней воду и поливая его голову, плечи, спину, живот. Рядом с бассейном на широкой кипарисовой подставке стояла целая толпа флаконов, шкатулок, кувшинчиков. Один за другим они взлетали над головою Мериптаха и плечами, опрокидывались, окатывая растворами, названия которых он не знал. Его голова превратилась в ком мыльной пены с сильным замахом сандалового масла, столь хорошо отпугивающего клопов и вшей. Глаза пришлось закрыть, и теперь он не видел, что с ним делают. Он не успевал следить за прикосновениями похрипывающих от напряжения девушек, и смысл не всех этих прикосновений был ему понятен. Они его мяли, щипали, растирали, похлопывали, царапали, тёрли пятки чем-то шершавым. Они работали не только пальцами, но и мочалками, щипчиками, скребками. Прошептав на ухо, чтобы он не шевелился, прошлись бритвою по вискам и по шее, убирая мальчишеский пух. Стремительно, в три-четыре движения выбрили подмышки. Почему-то ему казалось, что они особо отнесутся к родимому пятну на ягодице, но нет. Когда ласково-деловитая пятёрка пальчиков подобралась к мошонке, стерженёк его жизни испуганно ожил и отвердел. Одновременно началась с помощью смоляной клизмы, наполненной очистительным маслом, разработка его заднего устья. За недолгое очень время Мериптах, кусая губы (не от стыда, но от какой-то физической неловкости), дважды обжигающе выстреливал из острия своих чресел. Драгоценные капли достались в разных долях трём работницам, и они позволили себе кратко повеселиться, размазывая по щекам и шеям подарки наследника.

Этим необычным омовением всё не закончилось. Были ещё густые гребни для окончательного вычёсывания волос, были кисточки с золото-коричневой краской для придания формы глазам, был, наконец, первый в жизни парик, на диво подошедший по размеру, из лоснящегося, лакового волоса, с керамической пирамидкой ароматического масла на макушке, а также богатый нагрудник и две дюжины браслетов, золочёные ремни на сандалиях.

И вот сын появляется перед своей матерью. Они смотрят друг на друга, и невозможно определить, кто из них прекраснее.

Мериптах, наверное, удивился бы, если б узнал, что в то время, когда он претерпевал это невообразимое обихаживание, его отец, князь Бакенсети, на своей половине занимался тем же самым. По своей воле. И под собственным же командованием. Громко кричал на слуг и раздавал затрещины.

   — Мы успеем, господин, успеем, — успокаивал его Тнефахт. — Процессия повернула у стен дворца и теперь пойдёт вокруг, вдоль внешней стены и через центр города. Кроме того, будет ещё и обязательная казнь, у меня всегда наготове пара подходящих преступников, один брадобрей и его ученик.

Лежащего на каменной скамье князя окатывали водой из кожаных вёдер. Он зажмуривался и спрашивал:

   — Как ты думаешь, почему он приехал? Он снова хочет видеть меня?

Главный советник скрёб пальцами пухлую щёку.

   — Конечно. Вы ведь не смотрели друг на друга уже больше трёх месяцев. С той поездки в столицу.

Бакенсети счастливо отфыркивался.

   — Он снова хочет видеть меня. Хо-очет. Всё-таки то счастливое былое не может исчезнуть бесследно, просто оттого, что я сделался теперь не так молод, как прежде, правда?

   — Разумеется, господин.

   — Но, может быть, тут какая-то другая причина? На меня донесли, оклеветали... Не из-за смерти ли Гиста он здесь?

   — Нет. Думаю, известие об этой смерти только сегодня утром пришло в Аварис, а ведь надо ещё собраться, доплыть. Тут другая причина.

   — Да, другая. Соскучился. Мы плохо расстались в последний раз. Он тоже страдал. И решил меня удивить. Он любит удивлять.

Уже когда устанавливали на голове и украшали соответствующим образом парадный парик, князь сказал своему помощнику, понизив голос и глядя внимательно в глаза:

   — И надеюсь, ты не забыл о главном. У тебя всё готово?

Тнефахт поклонился с улыбкой, показывая, что он знает своё дело, и для ситуаций, подобных сегодняшней, у него всегда что-нибудь припасено.

   — Это легко будет выдать за несчастный случай, господин.

Князь встал:

   — Где Мериптах?

Этот же вопрос, но уже самым свирепым тоном был повторен на крыше дворца дрожащему начальнику ливийской охраны и учителю Ти.

   — Госпожа Аа-мес забрала его.

Лицо Бакенсети изменилось, нижняя челюсть поехала влево, глаза яростно округлились. На краткое время он даже остолбенел.

Отсюда сверху уже не было видно процессии, теперь её можно было только слышать. Барабанный грохот и волны многочеловеческого шума доносились из-за стен и садов большого центрального квартала, где располагались дома мемфисской знати. Голова процессии была в этот момент на максимальном удалении от ворот дворца, теперь эта громадная змея начнёт подползать.

Вбегая на женскую половину, феерически разодетый и взбешённый князь держал руку на рукояти меча.

   — Где Мериптах?! — заорал он, крутясь на месте и ища взглядом сына среди многочисленных служанок.

Он не сразу понял, что этот юный кавалер у кресла жены и есть разыскиваемый мальчишка. Сначала к нему вернулся дар соображения, он опознал в юном щёголе сына, но ещё довольно долгое время не мог пользоваться даром речи. Только какие-то скрипы и сипения выходили из его горла. Этим воспользовалась госпожа Аа-мес и быстрыми словами объяснила мужу, что конечно же вымыть и приодеть сына велела она.

С одной лишь только целью — помочь мужу в это переполненное заботами утро. Сам он наверняка забыл бы отдать такое приказание, и мальчику пришлось бы предстать перед таким высоким гостем в старом набедреннике и с грязными ногтями.

Князь Бакенсети сжал кулаки и сделал несколько тяжёлых шагов в сторону супруги, отчего по комнате распространилось удивлённое жужжание служанок. Владетель Мемфиса остановился и закрыл глаза, как бы загораживаясь от ненавистного зрелища.

   — Иди за мною, Мериптах.

Мальчик бросил отчаянный взгляд в сторону матери, но она в этот момент смотрела на мужа. Спокойно и презрительно. Она не подала сыну никакого сигнала, но он всё же остался на месте, подле её кресла.

Бакенсети сделал ещё несколько шагов вперёд, протянул руку и сорвал с мальчика парик и следующим движением драгоценный нагрудник. Скрепляющие нити лопнули, и лазуритовые осколки полетели на пол. Но странным образом, лишившись украшений, мальчик сделался ещё привлекательнее. Накладная красота лишь придавливала естественное обаяние, подсвеченное в этот момент героическим испугом. Князь не мог этого не заметить.

   — Иди за мною, Мериптах! — приказал ещё раз отец, и таким тоном, что не оставлял места ни для каких сомнений относительно того, следует ли это приказание выполнять.

Мериптах всё же бросил ещё один взгляд в сторону матушки и, если бы она дала ему отчётливый сигнал — не уходи, он бы нашёл в себе мужество воспротивиться даже такому отцовскому тону. Сигнала он не получил и двинулся вслед за отцом, хрустнув подошвами по рассыпанным украшениям.

Оказавшись на отцовской половине, в обществе отца и Тнефахта, Мериптах с удивлением и каким-то даже ужасом вспоминал о том мгновении непонятного своеволия, что посетило его на половине матушки. Было ли это? Как будто перелетел из одного мира в другой. Из сказочного в настоящий. Произошло быстрое, оглушающее опоминание. Неужели это он заставил отца дважды повторить приказ?! Как стыдно, непонятно, как нехорошо! Но это ведь только оттого, что он хотел побыть рядом с матушкой, нисколько не потому, что взбунтовался против отца. Теперь он смотрел на него не только широко открытыми глазами, но и всем широко открытым для почитания и понимания сердцем. Он готов был заглаживать вину послушанием, готов был к поведению настолько беспрекословному, насколько можно вообразить.

Бакенсети тупо смотрел на сына круглыми глазами, находясь в состоянии оцепенения. Он так яростно притащил его сюда, но что с ним делать, кажется, не представлял совершенно. И был в ужасе от этого. Он только повторял раз за разом:

   — Теперь я понял, теперь-то я всё понял. — Бросил отчаянный взгляд на визиря. — Что нам делать?! Что нам делать, скажи!

Толстяк чуть развёл пухлые кисти и вкрадчиво сказал:

   — Что и было задумано, господин. От того, что его переодели, ничего не изменилось.

Бакенсети страшно скривился, закрыл глаза, как будто переживая неприятное известие. Ему нужно было принимать новое решение на месте уже принятого.

   — Ты думаешь, это возможно теперь? Что она...

Толстяк однозначно кивнул:

   — Но для чего?! Ведь ни в чём, никаких препятствий... И такое коварство! Впрочем... — Князь даже тихо помычал, преодолевая приступ невидимой муки. — Но тогда того, что мы предусмотрели, мало.

Визирь мрачно кивнул:

   — Я понимаю, господин.

   — Конечно, только в крайнем случае. В самом крайнем! — сипло выкрикнул Бакенсети и, повернувшись к мальчику, произнёс: — Если бы ты знал, Мериптах, как я хочу ошибиться. Если б ты знал.

Тнефахт подошёл к окну, выглянул и сказал:

   — Ливийцы уже очистили площадь перед воротами. Надо готовить парадный выход.

Тут на Бакенсети напало что-то вроде приступа удушья, он стал расчёсывать шею и откашливаться. Тнефахт жевал нижнюю губу и прислушивался к доносящимся в залу звукам.

   — А кто это к нам приплыл на Ладье Вечности, сам Ра? — спросил вдруг Мериптах.

Князь и главный советник замерли, переглядываясь.

— Нет, сынок, это не Ра, это сам Апоп, — необычайно мягким голосом проговорил Бакенсети. — И теперь слушай меня внимательно.