Молчал, но исправно пил зелье, что приготавливал в пламени своей печки сделавшийся очень ласковым лекарь.

   — Попробуй сесть, не можешь?

Мериптах молчал, не ведя даже глазом в его сторону.

   — Вот это, вот теперь этот порошок, я и не думал, что его отыщу, колдун, кажется, давал, давал его одному охотнику, у которого отсохли ноги после нападения больших чёрных пчёл.

Не помогало.

Хека смешно чесался одной рукой, как бы отыскивая секреты врачевания у себя подмышками, на затылке или в промежности. Он что-то невнятно ныл себе под нос, и если прислушаться, можно было разобрать длинную, скучную жалобу на то, как ему не везёт, несчастному, ничего-то он не запомнил как следует из хитрой нубийской науки и знает лишь приблизительно, как действуют все эти могучие магические припасы. И никогда у него не было времени толком во всём этом разобраться потом, постоянно приходилось обслуживать немыслимые капризы больших людей.

— Смотри, глотни масло вот из этой плошки, потом вдохни дым с этой головни, и так три раза. Хека делал так, я видел, я точно видел. Теперь полежи, полежи. Скоро ночь, можешь поспать. Когда почувствуешь огонь и иголки в конечностях, скажи мне, но тихо. Им не надо знать об этом.

И убегал на нос, где снова надо было гасить огонь лихорадки, овладевшей всем телом великого воина шаззу.

Длинные полосы дыма ползли над вечереющей водою вслед за «Серой уткой», угрюмые грохоты барабана загоняли мелкие встречные суда в заросшие горловины каналов. Картины берегов менялись мало. Не пальмы, так тамариски, человеческие фигурки на дамбах, воловьи упряжки на залитых полях. Изредка видение города, отражающего в воде пилоны старинного храма. И всегда крики обезьян перед закатом, катящийся вслед за кораблём их неодобрительный смешок.

Хека всё больше времени проводил с Шахкеем, хотя все мысли его были с мальчиком. Он поминутно рушился в отчаяние: у него ничего не получается! Неподвижность Мериптаха превращалась во всё бóльшую угрозу. Теперь мальчик знал не только то, кем на самом деле является однорукий лекарь, но и какие этот лекарь позволял себе возводить хулы на Аварис, дом царя Апопа. Исходный замысел-то был хорош — дать движение телу мальчика и возбудить ужас в его мыслях по отношению к змею, и он сам ускользнёт в то время, когда ом, лекарь, будет на глазах у солдат Шахкея занят жаркой врачебной заботой. В исчезновении больного мальчика виноват лекарь, в исчезновении здорового сам мальчик. Только что теперь об этом думать, не получилось. Несмотря на все ухищрения, Мериптах остался неподвижен. И что толку в том, что испуган до смерти!

Вечером Хеку втащили силой в палатку умирающего и ом понял, что его не выпустят, пока дело не разрешится — выздоровлением или смертью Шахкея. Там было душно и страшно. Горели два светильника у изголовья, освещая распухшее, покрытое слоем густого блестящего пота лицо с рытвинами лаз и ртом, непрерывно извергающим какие-то страшные степные речи, понятные только сидящему рядом седому истукану в коже. Он держал на коленях обнажённый меч и молча слушал исповедь своего господина, хотя она и была, на взгляд колдуна, совершенно бессмысленной. Впрочем, кто его знает, может быть, тут было другое. Бывалый воин, оказавшись на последнем ложе своей судьбы и чувствуя, что смерть рядом, старается выговорить всю свою, довольно длинную для человека его времени и его занятий, жизнь. Чтобы сохранить её в этом мире хоть в форме бреда.

Хеке было всё равно, пусть так, пусть этак, лишь бы этот жуткий меч на коленях старого телохранителя не стал разить направо и налево, как только этот бред затихнет, мстя всем, даже невиноватым, за эту кончину.

Египетская ночь огромным звёздным куполом встала над несчастной, ползущей в темноте лодкой. Тускло светился полотняный фонарь у неё на носу, привлекая тучи сбитых с толку насекомых.

Лекарь старался, уж так старался, что сильнее и нельзя было уже стараться, но всё равно не был уверен, что помилуют. И вот опять, опять он неправильно разобрался в опасностях. Слишком, слишком боялся мальчишки, а этого меча не рассмотрел. Так же глупо он сбежал от Аменемхета к Яхмосу, от предполагавшейся опасности к самой непосредственной.

Но были, были две маленькие надежды. Во-первых, на то, что сильный воин племени шаззу не умрёт так, посреди реки, где всё в руках седовласого безумца с мстительным клинком, а дотянет до мест, где есть другая, более разумная власть. Вторая надежда была совсем уж смешной — может, всё-таки меч этот привлечён сюда лишь для ритуального прощания с воином, как это делают и у других воинственных народов, а не для разрубания нерадивых лекарей.

Седой телохранитель не смотрел ни на Шахкея, ни на лекаря, он смотрел перед собой и молчал. То есть не совсем молчал, просто ничего не говорил по поводу того, что происходит тут, внутри. Когда к нему заглядывали его люди, несущие службу, он слушал и отвечал. По большей части односложно. Отдавал команды.

Там, в наружном мире, что-то завязалось, что-то начало происходить, но Хека не решался спросить что. Не говоря уже о том, чтобы выйти и осмотреться. Раненый бредил не так беспрерывно, как прежде. Временами затихал. И даже, кажется, затихало его дыхание, и тогда затихало и дыхание лекаря. Он с нетерпением ждал очередного прорыва этого бреда, как самого радостного известия. Телохранитель вроде бы никак не реагировал на эти перерывы, но чувствовалось, что только ими и занято его внимание, в них живёт его надежда.

Снаружи явно происходило что-то важное.

По палубе бегали люди, напряжённо переговариваясь. В проёме распахнутого входа Хека рассмотрел блеснувшие огни факелов и обрадовался. Кто-то гонится за «Серой уткой», кто-то хочет вмешаться в мрачную жуть того, что здесь творится. Всё что угодно лучше, чем этот... Колдун глянул на сидящего напротив человека и вздрогнул. Телохранитель теперь смотрел на него, и не просто смотрел, но обвинял своим тяжело полыхающим взглядом. Обвинял уже не только в неизбежной смерти своего господина, но и в неизвестной, приближающейся опасности.

Меч шевельнулся на коленях дикого старика.

Хека мелко вздохнул, грудь была скована страхом. Забормотал, что его вины тут нет. Не он же послал ту несчастную стрелу. Наоборот, прилагал все усилия. Слова подбирались с огромным трудом, как будто каждое весило с мельничный жёрнов. Кроме того, произносил их Хека, видимо, сильно портя своим наказанным языком, отчего лицо-маска телохранителя исказилось. И меч шевельнулся на его коленях уже вполне целеустремлённо.

Бежать!

Куда?! На корабле не спрячешься. Ас одною рукой не уплывёшь.

И в этот момент раздался скрип-треск и «Серую утку» мощно качнуло. Раздались воинственные крики. Атакующие кричали на языке Черной Земли, навстречу этим крикам полетели другие, на диком языке шаззу. Зазвенел сражающийся металл.

Седой убийца встал и отвёл меч в сторону.

Хека закрыл глаза.

Что же он медлит?!

Нет, что он делает?!

Седовласый телохранитель медленно повалился на скорчившегося на полу, уменьшившегося до размеров личинки, лекаря. Хека как-то сразу догадался, что это не объятия страсти, но объятия смерти. Стрела, наугад влетевшая в палатку, попала воину точно в затылок. От случайных стрел могут быть не только неприятности, но и польза, успел подумать колдун.

Бой на палубе был коротким. Нападавших оказалось намного больше. Атакуя, они выпустили несколько стрел из своих луков, вся палуба была утыкана ими. Кроме того, гиксос, не сидящий в седле, был лишь четвертью самого себя как воина. Ликующий Хека начал осторожно выбираться из-под плиты жаркого и тяжёлого тела. Но тут же оставил это, разглядев из-под могучей недвижной руки, кто расхаживает по палубе среди трупов. Пламя факелов рвалось, но ошибиться было нельзя.

Откуда столько напастей на одну несчастную голову и какому богу молиться, дабы они отступились! В какую забиться щель, чтобы тебя не обнаружили!

В палатку заглянул Са-Амон.

Лучше было бы умереть от гиксосского меча, чем претерпеть пытки в подвалах Амонова храма.

   — Где он? Его нигде нет, — раздался за спиной Са-Амона голос Са-Ра.

   — Тут тоже, — ответил Са-Амон, исчезая из дверного проёма.

Спасибо, спасибо, старый седой человек, ты воистину телохранитель, охраняющий телом. Но радоваться рано. Ох, рано радоваться. Они конечно же захотят ещё раз обыскать корабль. Они захотят избавиться от азиатских трупов и начнут выкидывать их за борт.

Хека не ошибся. Са-Амон, ещё приволакивавший ногу — напоминание о погоне за статуей Птаха, — сел на какой-то куль спиной к мачте. Са-Ра начал заново обходить «Серую утку». Не торопясь, методично. То же делали и пятеро-шестеро его воинов. Они поднимали каждую тряпку, отодвигали каждый кувшин. Колдун обессиленно замер, а что ему было делать? Оставалось надеяться, что не убьют сразу, а действительно повезут обратно в Фивы, дабы угостить своего бритоголового господина самым сочным из всех блюд — продолжительной, изобретательной местью.

Вот корма осмотрена... Мериптах! Конечно же Мериптах! Как можно было об этом забыть! Аменемхет лучше, чем кто бы то ни было, знает, что только он, поддельный Хека, пусть обманщик и самозванец, в состоянии вернуть племянника к жизни. Какое счастье, что он не вылечился до сих пор! Сколько длинных дней лечения потребуется, чтобы поставить его на ноги! Нет, нет, два этих урода не посмеют тронуть единственного, кто способен это сделать. А там всякое может произойти, если судьба за небольшой кусок ночи сумела повернуться к нему столь разными своими ликами, то от длинных-длинных месяцев предстоящего лечения можно ждать всякого.

Хека совсем уже было собрался показаться гигантам Аменемхета, проявляя добрую волю, но тут вдруг корпус «Серой утки» потряс мощный, растянутый удар, и все, кто стоял на палубе, невольно затопали от кормы к носу, а некоторые и попадали. Спокойное, деловитое поведение победителей на палубе было смыто этой волной, затеялись беготня и тревожные переклички.

Корабль наполз на мель.

Нет, сейчас выбираться рано, решил Хека. Слуги Амона в ярости, можно попасть под горячую руку.

С борта лодок, на которых прибыли нападавшие, бросили концы на палубу «Серой утки», привязали к мачте и к кормовому веслу. После этого все гребцы уселись на вёсла и под яростные команды Са-Амона начали перелопачивать чёрную воду, надеясь стащить «Серую утку» с мели. Многие топтались вокруг корабля по пояс в воде, упираясь в скользкие борта плечами и руками. «Утка» увязла по самый клюв и даже не шелохнулась, несмотря на все усилия. Глупость посланцев Аменемхета поражала лекаря. Он задыхался то ли от приступов ярости, то ли от нехватки воздуха — туша седовласого мертвеца давила всё же страшно. Ну зачем, зачем этим безмозглым нужна пустая посудина?! Забирайте мальчишку и уносите вёсла. Но эти безумцы продолжали упорствовать.

Крик ужаса вырвался из-под левого борта — подкравшийся крокодил цапнул за ногу одного из толкающих. Все тут же взобрались на палубу, вытащили и раненого, он орал, дёргался, из обрубка ноги полосою по палубе ползла кровь, поблескивая в свете факелов.

Са-Амон велел трусливым негодяям убираться обратно в воду. Они молчали трясясь. Са-Ра взял за волосы раненого и, подтащив к борту, спихнул в воду. Он объяснил, что сейчас течение понесёт тело вниз и крокодилы уйдут за ним, поэтому в воду опускаться безопасно. Са-Амон для убедительности вытащил из-за пояса меч. Гребцы начали потихоньку отступать к краю палубы — страх перед Са-Амоном был больше, чем страх перед крокодилом. Но тут один из них указал за спину великанам, в направлении невидимого берега. Там можно было различить целую россыпь огней над поверхностью воды, и эти огни, несомненно, двигались. Опытный взгляд сразу же мог определить, что это движется флотилия лодок с факельщиками на носу.

Са-Амон громко выругался.

Са-Ра приказал покинуть борт «Серой утки».

Спустя короткое время полураздавленный Хека давал объяснения командующему мемфисским гарнизоном сотнику Андаду.

С некоторых пор мемфисскому гарнизону, как всем прочим в нижнем течении Нила, было велено держать под своим вниманием не только землю, но и реку, и досматривать все подозрительные суда, куда бы они ни направлялись, хоть на юг, хоть на север. Смысл этого приказа был Андаду непонятен, поэтому он выполнял его с удвоенной старательностью. После смерти Гиста, после внезапного визита Апопа в город, после судорожной заварухи, что случилась в княжеском дворце, он чувствовал себя в самом центре важной и сложной интриги. Суть происходящих событий была для него вполне темна, и природный разум подсказывал ему — выполняй приказы и, может быть, уцелеешь.

Когда ночью донесли о шуме с реки, о мелькающих там огнях, он велел немедля послать туда десяток лодок с лучниками. Очень скоро он убедился, что поступил разумно. Ночной улов оказался богатым. Как же, корабль, перевозивший сына князя Бакенсети! Не было гиксосского офицера в долине, который бы не слышал об этом мальчишке. Сотни циркуляров распространила канцелярия Авариса с его описаниями и указаниями, что делать, обнаружив его. Это было дело, на котором можно было подняться. Но, оказывается, это было дело, на котором можно было и сгореть. И сотник уже не был уверен, что неуклонное следование приказу есть путь спасения.

Как выглядела ночная ситуация при свете безжалостного дня? В пределах зоны ответственности мемфисского гарнизона наглые фиванцы напали на корабль офицера Шахкея и похитили главную перевозимую им ценность — того самого мальчика, о котором вожделеет сердце верховного правителя. Где были глаза и руки сотника Андаду? Вместо того чтобы подарить радость царю, он ввергнет его в горе. Каково будет возблагодарение за это? Вряд ли столь чаемое повышение в ранг «царских друзей».

Сотник и лекарь беседовали в палатке Шахкея всё на той же «Серой утке», пока специально собранные мемфисские корабелы снимали её с мели. Лениво сиял снаружи обыкновенный летний день. Невозможно было представить свирепую ночную бойню. Кричали корабелы, стучали пятки по палубе, кто-то бухался в воду. Под покровом этой расслабленной суеты происходил негромкий, ни для чьего слуха не уловимый разговор.

Все погибли?

До единого. Дрались, как львы пустыни.

Точно ли в нападавших были опознаны люди Аменемхета?

Как можно ошибиться? Ближайшие подручные Са-Амон и Са-Ра, их ни с кем не спутаешь.

Как они оказались здесь?

Аменемхет так же охотится за мальчиком, как и Апоп.

Теперь он объявит мальчика под своей рукой?

Теперь он спрячет его надолго, ибо братья-правители Камос и Яхмос хотят получить его так же, как и Апоп. Царь непонятно зачем, а братья, чтобы убить его.

Почему?

Аменемхет хочет сделать Мериптаха, своего племянника, фараоном. Но сейчас не он в силе, а братья-правители, и потому мальчик будет спрятан до дней новой силы Аменемхета.

Кто-то зычно и ритмично командовал усилиями гребцов там, снаружи, тело «Серой утки» неохотно пошевеливалось.

   — Мальчика не было, — сказал Андаду, глядя на лекаря исподлобья.

Если мальчика не было, никто не сможет обвинить его, Хеку, в том, что он его не уберёг. Апоп не должен знать о неожиданном появлении фиванцев у ночной набережной Мемфиса. Их ведь никто не видел, кроме лекаря. Это были просто ночные разбойники. А Аменемхет наверняка промолчит о своём успехе.

   — Ты прав. Мальчика не было.

Андаду взял в охапку папирусы, найденные в палатке Шахкея, и прошёл к печке колдуна. Засунул внутрь, как кладут дрова. Сотник читал плохо и не хотел никому доверять прочтение этих опасных бумаг. Нехорошо, если кто-нибудь догадается, что мальчик всё же был. Добыть огня было нечем. Тогда Андаду приказал двум солдатам выбросить печь в воду. Понадобилось не двое, а четверо. Сипя от напряжения, азиаты подтащили глиняный, просыпающийся пеплом куб к борту и перевалили через него. Он провалился в бурую, непрозрачную воду, даже брызг не разбросав. Как будто никакой печи и не было никогда. И в тот же момент «Серая утка» отчётливо заскользила вослед тянущим её канатам.