С Мериптахом никто не заговаривал, и он не заговаривал ни с кем. Как только процессия Небамона вышла за городские ворота, княжеского сына освободили от поклажи и позволили надеть сандалии.

Линия бегства ломалась и петляла, иногда даже шла сама себе навстречу. Здесь, на западном берегу Нила, долина раздавалась вширь, давая простор для выбора путей, но разлив приближался к своей высокой точке, оставляя для передвижения лишь гребни дамб. Так что невозможно было сказать: специально ли полководец Птаха запутывает следы или всего лишь подчиняется устройству территории. Мериптах пытался определить хотя бы самое общее направление, но и это было затруднительно сделать. Солнце то било в глаза, то жгло затылок, большие отрезки пути вообще проделывались в темноте. У мемфисского храма были большие имения на юге, на берегу Фаюмского озера и на севере, в западной части дельты, в окрестностях древнего Таниса, и там, и там должны были иметься убежища для схоронения от вражеских глаз и рук. Фаюмское убежище было лучше, хотя бы тем, что было дальше от Авариса, разлёгшегося меж восточными рукавами дельты. Но дальше не значит надёжнее, тем более что всё равно в полной досягаемости от кожаных конников. Север чем лучше? Менее вероятно, что будут искать там. Тем более что Танис город-отец Мемфиса, ибо там установилась самая первая и самая древняя власть в Черной Земле.

Мериптах размышлял над этими предметами спокойно, как взрослый, взвешивал и прикидывал прямо на ходу, погружая подошвы в мельчайшую пыль или бурую грязь, там, где до пыли добралась вода. По сторонам смотрел он украдкой, ел, что бы не предложили, спал, где бы не положили. Не проявлял ни интереса, ни сомнения. Раз, на очередном привале, Небамон попытался завести с ним успокоительный разговор, что, мол, княжеский сын не должен бояться, ибо он, верный слуга Птаха и опытный солдат, позаботится о безопасности княжеского сына и доставит в надёжное место. Мериптах посмотрел на него так спокойно и надменно, что у Небамона больше не возникало желания беседовать и успокаивать.

Процессия сторонилась деревень и обходила города. Если навстречу попадались путники, крестьяне с ослами, спешащие по делам писцы, Небамон разговаривал с ними сам, стараясь держать в отдалении от своих людей. Всё это выглядело нормальными мерами предосторожности.

Если бы Мериптаху сказали, что один раз он уже путешествовал сходным способом, он бы, пожалуй, удивился.

Конные разъезды попадались на дороге дважды. В первый раз возле переправы через глубокий канал, рядом с большой лодочной пристанью. Когда вдруг из-за ивовой заросли, захватившей берег, раздался стук копыт, Мериптах вскочил на ноги и стал оглядываться, прикидывая, каким путём лучше и легче будет скрыться. Небамон, оказавшийся в этот миг рядом, вцепился ему в плечо каменными пальцами и заставил сесть на землю.

— Это не погоня, — сказал он. — Сядь в тени.

Выехавшим к пристани мрачноватым всадникам он предъявил некий папирус, вынутый из специального керамического футляра, висевшего на поясе. Что написано в документе, они понять не могли, но вид большой храмовой печати был им знаком. Гиксосы лениво, но внимательно осмотрели процессию. Разумеется, меньше всего их заинтересовали чёрные носильщики, жавшиеся друг к другу под соломенным навесом, присыпанные красноватой пылью здешних дорог.

Старший всадник, человек с рассечённой нижней губой и жёлтыми из-за больной печени глазами, потребовал мзду за проезд. Небамон возмутился, ибо он был не какой-нибудь торговец, а слуга храма, но потом всё же достал из-за пояса несколько дебенов. Всё устроилось. Взбив копытами своих коренастых кобыл столб тёмной пыли, обдав сидящих на земле запахом конского пота и ветра, гиксосы ускакали.

Когда Небамон вошёл под навес, где жались его негры, он увидел, что Мериптах вертит в руках длинный осколок камня и оценивающе его разглядывает.

   — Что ты задумал?

Мальчик поднял на него спокойные, но жутковатые глаза:

   — Они ищут меня, чтобы отвезти к Апопу.

Полководец Птаха попытался осторожно высвободить из пальцев мальчика колкий осколок. Мериптах только снисходительно улыбнулся, показывая ослепительно белые, совершенно негритянские зубы. Офицер сказал, длинно вздохнув:

   — Я спрячу тебя, Мериптах. Апоп никогда не получит тебя.

Пальцы мальчика разжались.

Небамон никогда не останавливался ночевать в пределах какого-либо поселения и внимательно следил за тем, чтобы его люди не заводили разговоров ни с кем из чужих. Впрочем, никто из его воинов и не порывался сделать это, помня строжайший приказ и зная суровость своего командира в наказаниях за ослушание. Основная забота заключалась в том, чтобы не дать случайным попутчикам примешаться к его малой армии. Когда, по воле путаного маршрута, приходилось пересекать белые, раскалённые деревни, он заметно озабочивался, как будто его люди могли подхватить тут какую-нибудь опасную заразу.

Ночевали в местах пустынных, в проветриваемых пальмовых рощах, в заброшенных имениях, всякий раз помещая негритёнка Мериптаха в самую середину ночного лежбища. Даже намаявшись за время утомительного перехода, мальчик подолгу лежал на спине, не поддаваясь сну, слушая блуждающее тявканье шакалов, укромные молитвы ночных стражей, сидящих по краям маленького лагеря с торчащими в небо копьями, и до головной боли всматриваясь в чуть подрагивающий лунный лик.

Однажды на рассвете, проснувшись раньше других, Мериптах отбежал в сторону от становища но нужде. Сидя за кустами сухого кустарника, он почувствовал, что на него смотрят. Из-за акации, что по левую руку. Взгляд как бы холодил и возбуждал в душе сомнение и неудобство.

   — Ты кто? — спросил княжеский сын, в основном для того, чтобы подбодрить себя звуком собственного голоса.

Вопрос возбудил лёгкое движение в листве, и наружу показалось смуглое детское лицо с огромными миндалевидными глазами. Очень красивой формы, как будто срисованные со стен гробницы. Немного, правда, гноящимися, что встречается сплошь и рядом у деревенских детей.

   — Выйди.

Листва акации немного поволновалась, но засевшего внутри ребёнка не выпустила. Осторожный голос поинтересовался:

   — А ты кто?

Мериптах встал и развёл руками, отчего в глазах обитателя акации мелькнул ужас.

   — Ты леопард?

Княжеского сына схватил приступ смеха.

   — Я леопард? — улыбаясь, спросил Мериптах, оглядывая себя, и тут понял, что улыбается он зря. Чёрная краска, делавшая из него негра, сильно пообтёрлась и лежала на животе и ногах лишь пятнами. — Но у меня же нет хвоста.

Этот аргумент ничуть не подействовал на мальца, появившегося наконец на свету. Он опустился на расцарапанные колени и попросил не убивать его в наказание за нескромность, за то, что он подкрался.

   — Как тебя зовут и откуда ты?

Оказалось, что он Мехи, сын крестьянина, и в такую рань выбежал из дома, чтобы проверить, не подошла ли вода к их полю, не пора ли рыть подводной канал. Он каждое утро бегает к реке, и в этом его мелкая служба по дому, ибо он ещё мал и, наверное, не слишком вкусен для такого сильного и важного господина, как леопард.

   — И что же, недалеко твоя деревня?

   — Совсем, совсем недалеко, пройти надобно всего две дамбы, вот так и вот так, дом их стоит сразу за тамарисками.

   — А какой город тут поблизости и кто его хранитель, может быть, Хонсу или Хатхор?

Гноящиеся глаза захлопали, пытаясь одолеть смысл вопроса.

   — Город, как называется город?

   — А-а... — Мальчик открыл было рот, но тут же рухнул лицом вниз на жёсткую землю, испуганно что-то вереща. Сбивший его с ног Небамон сам поднял его за шею одной рукой и отшвырнул дальше за дерево, отдавая одновременно команду кому-то из своих людей.

   — Пойдём, Мериптах.

Только во время полуденного привала, когда вся экспедиция разлеглась вокруг крохотного родника, бившего из-под громадных кореньев поваленного дерева, княжеский сын спросил, что сталось с пугливым мальчиком.

   — Он мог рассказать о тебе, — ответил Небамон. — Тебя ищут, и я слежу, чтобы никто не знал, где тебя искать.

   — Как зовётся то место, куда ведёшь меня? — спросил Мериптах, хотя давал себе слово, что ни за что не станет задавать этого вопроса.

   — Тебе лучше не знать этого.

   — Почему?

   — Чтобы ты по неосторожности сам не дал знать о себе.

   — Я молчаливее мумии.

   — Ты разговариваешь по ночам.

   — Но кто же меня может слышать?

   — Хотя бы и один лишь шакал, и это опасно.

Небамону всё труднее было сохранять замкнутый порядок движения. Река продолжала разливаться, тихим натиском жирных вод сдвигая всё движущееся на возвышенную полоску к краю долины. Люди, ослы, повозки и колесницы, прежде пользовавшиеся двадцатью разными дорогами и тропинками, теперь текли по одному пути в клубах не успеваю щей опадать пыли. Если посмотреть с соколиных высот, дорога пролегала вдоль гряды западных гор, как лента тополиhoго пуха вдоль каменного бордюра на храмовом дворе. Никогда нельзя было сказать, что ждёт тебя за следующим поворотом. Может быть, пара колесниц царской почты с золочёными спицами выскочит из пылевого облака с диким визгом ступиц и возниц, может быть, толпа изъеденных язвами попрошаек, раздирающих пальцами жуткие беззубые рты.

Конные разъезды гиксосов и перегоняли, и попадались навстречу, вообще их было много больше, чем в обычное время. Так, по крайней мере, казалось Мериптаху. Унылый грохот висел не стихая над долиной, едва начинал съёживаться один барабан, проявлялся на границе слуха другой. Всадники не просто носились туда-обратно, они, несомненно, что-то высматривали. Иногда требовали у Небамона его папирус, кривились на печать Птаха, без особого азарта осматривали поклажу. Заново превращённый в негра Мериптах сидел на корточках в сторонке, радуясь, что осыпающаяся белая пыль делает достовернее его черноту.

Опасны были не только конники. Во время полуденного отдыха в крохотной деревеньке подле небольшого колодца оказался рядом со становищем Мериптаха один купец вместе со своим небольшим караваном, из двадцати, примерно, ослов с тюками. Рассмотрев в людях Небамона организованную силу (хотя всё вооружение их было — одни палки), он решил напроситься в спутники. Впереди было несколько опасных мест, где можно было натолкнуться на ливийских разбойников. Он предлагал неплохие деньги за право пользоваться покровительством важного господина. Небамон резко отказал. Он не нуждается ни в спутниках, ни в их деньгах. Этот купец, как и все купцы, был неимоверно прилипчив — суть его ремесла в том, чтобы не слышать отказа. Ему нужно было склонить Небамона хоть к какой-нибудь сделке, пусть даже бессмысленной. Не хотите путешествовать вместе, так хотя бы продайте что-нибудь, хотя бы вот этого негритёнка. Ему для услуг и для беготни по делам, не требующим знания грамоты, весьма был нужен молодой чернокожий парень, на ходу придумывал разгорячённый торгаш.

   — Нет!

   — Полторы цены.

   — Нет!

Мериптах встал с корточек и отошёл в сторону, прячась за ствол сухого дерева. Глаза наблюдательного купца аж загорелись. Этот чернокожий, конечно, чернокож, но за сто локтей видно, что он не простой негр. Ни у кого во всём Танисе нет такого.

   — Три цены!

Небамон положил ладонь на рукоять своего короткого меча.

   — Три цены, три!

Как же можно отказываться? Это подозрительно!

Меч Небамона до половины выполз из ножен, но тут же был послан обратно. Из-за камышовых хижин, обмазанных глиной, показались два спешенных гиксоса. Они только что оставили своих лошадей местному кузнецу и, видимо, осматривались, что тут к чему. Среди белого, выжженного безмолвия они сразу обратили внимание на довольно шумную сцену в редкой тени сикоморов. Хранители порядка, они и размахивание руками и удивлённые вскрики, что производил купец, расценили как беспорядок. И двинулись к месту мелкого события.

   — Почему ты не хочешь отдать его за такую цену? Он что, твой сын? — продолжал бунтовать купец.

Оскорблённый в своих лучших коммерческих чувствах, он привёл заведомо невероятную причину. Он готов был напрочь рассориться с этим заносчивым храмовым писцом-солдатом. Именно за такого он принял Небамона, расценивая его повадку и вид. Но тут увидел подползшую справа тень с характерными выступами на голове, перешёл с крика на писк и, опадая всем телом, обернулся.

Первый гиксос, совсем ещё молодой мужчина, спросил, оглаживая округлый, мягкий подбородок, в чём дело. Вы го вор его был отвратителен, но смысл слов был отчётлив. Купец, чувствуя, что сейчас именно он объект неудовольствия власти, не поскупился на объяснения. Он, мол, хочет купить мальчика, даёт хорошие деньги, а этот господин не продаёт и не хочет растолковать почему.

   — Хорошие деньги? Покажи.

Конечно же трясущиеся пальцы, кошель с монетами. Вот эти дебены он готов отдать за мальчишку. Вот эти и ещё эти четыре. Монеты подпрыгнули на ладони, большой, как подушка домашней собачки.

   — Хороший раб? Покажи.

Бежать было некуда. Там, где обрывалась бессильная древесная тень, начиналось открытое место, на многие сотни локтей во все стороны. Купец подбежал к сухому дереву и подтащил вяло упирающегося Мериптаха к месту разбирательства.

   — Негр? — сказал молодой гиксос с непонятной интонацией, то ли утверждая, то ли спрашивая.

На свету Мериптах выглядел странно. Вычерненная умелым человеком кожа смотрелась достоверно, но вот черты лица вызывали удивление. У обыкновенного негритёнка не могло быть такого носа и таких губ. И глаз тоже. Это были совершенно египетские глаза. Да, если присмотреться, мальчик действительно был особенный и стоил денег, предлагаемых за него, и стоил нервной торговли.

Воины порядка обменялись несколькими фразами на своём варварском языке. Молодой, бывший одновременно и старшим, высыпал купцовы монеты за пазуху вонючей куртки и поманил толстым пальцем Мериптаха за собой. Вердикт надо было понимать так — в спорной ситуации всё достаётся казне. Так вершился суд повсюду на землях, подвластных Аварису, и подвергшиеся ему должны были радоваться тому, что отделались только тем, чем отделались.

Небамон, проведший всё разбирательство в некоем окаменении, поднял руку и хрипло бросил вслед воинам:

   — Это мой сын!

Молодой гиксос обернулся, явно заинтересованный. Посмотрел внимательно на конфискованного мальчика, потом на Небамона.

   — Сын?!

Полководец Птаха кивнул с мрачной сдержанностью. При желании даже стыд можно было разглядеть в этом движении. Гиксос и разглядел. Округлое лицо его разъехалось в довольной улыбке. Смысл радости объяснить было просто. Простые воины Авариса, жители лошадиных спин, знали, с каким презрением относится к ним египетское население, не говоря уж об аристократии. Называет нечистыми, прокажёнными, шакальей кожей. Отдельная, специальная часть презрения основана на том, что обитатели гарнизонов вынуждены для удовлетворения обычных мужских потребностей спать с самыми дешёвыми шлюхами, поставляемыми именно чёрным племенем. Ритуальные блудницы, даже из храма Мина, отказываются делить ложе с вонючими всадниками. Узаконить же изнасилование мужних жён и законных дочерей Аварис не мог, ибо это убиение всякого порядка.

А тут выясняется, что довольно знатный на вид господин, поставленный над целой процессией, держащий в руках трость с дорогим набалдашником и свитки с храмовыми печатями, стоящий в позе привыкшего командовать, признается, что у него есть сын от чёрной наложницы. Это, кстати, сразу же объясняет и странный облик чернокожего мальчика — благородная египетская кровь играет под шкурой грязного дикаря.

Оба спешенных гиксоса одновременно поняли комизм ситуации и бешено расхохотались. Египетский аристократ пал ниже простого всадника шаззу. Он не просто спал с негритянкой, он не просто дождался от неё потомства, он вслух объявил об этом. Что скажут его подчинённые? Сердце всадников полностью удовлетворено видом униженного пешехода.

Молодой гиксос взял за шею Мериптаха и толкнул в объятия к его опозоренному, но счастливому отцу.

Вечером того же дня Небамон резко свернул в сторону от «большой пыли», ему более не хотелось подобных испытаний. Некоторое время двигались точно на восток, оставляя за спиной красный диск, садящийся на тупые острия горной ограды. Ночевали в сыром, душном ивняке, постукивая палками по столам деревьев, чтобы отпугнуть змей. Жарили пойманных по дороге водяных поросят.

Отец!

Понятно, что Небамон воспользовался подсказкой купца, чтобы сбить с толку безлошадных гиксосов, но от слова этого пошла неприятная рябь по душе мальчика. Что-то мучитель но забрезжило в мутноватых глубинах.

На рассвете повернули к югу. И Мериптах окончательно отказался от попыток самостоятельно сообразить — куда они всё же направляются. Край низкорослого ивняка и заброшенных дамб тянулся бесконечно. Впереди бежали два местных крестьянина на худых, как ивовые ветки, ногах — проводники. Во время привалов они сидели в сторонке и грызли побеги лотоса. Когда им дали по куску вяленого мяса, они униженно благодарили. День опять уже клонился к концу, когда стало заметно, что проводники ведут себя не совсем обычно, они начали метаться вправо-влево, тихо переговариваться. Заблудились? Ищут удобное место для ночлега? Оказалось, ни то ни другое. Они искали скрытую в зарослях пристань. Скрытую так хорошо, что даже им мудрено было на неё выйти сразу.

Когда-то пристань была обустроена очень хорошо, выложена камнем и могла принять одновременно, наверное, до десятка кораблей с зерном, теперь это был небольшой пятачок на берегу, со всех сторон сдавленный натиском ивовых кустов. К вбитым в расщелины меж каменными плитами швартовочным кольям было привязано всего три чахлых рыбацких лодки. Увидев незнакомых людей, хозяева собирались было удрать, бросив на берегу свой лоснящийся улов, но не успели. Даже будучи безоружными, люди Небамона, с помощью одного лишь умения действовать слаженно, всё пресекли и всем овладели. Дрожащие рыбаки пали ниц перед господином с жезлом храмового писца в руках. Они выразили свою полную покорность и готовность служить, радуясь тому, что их не только не убивают, но даже и не бьют.

Господин приказывает отвезти его самого и его людей?

Конечно, они отвезут.

Пусть господин только скажет куда.

Небамон ответил им не сразу, сначала он велел отвести подальше Мериптаха, дабы он не услышал название места и не сделался тем самым врагом самому себе с этим знанием.

С расстояния в двадцать шагов сын князя Бакенсети хорошо разглядел, какое впечатление произвели на лодочников слова Небамона. Не прямо ли в Дуат предложил он им отправиться на их жалких рыбацких корабликах? Вид предъявленного им кошелька подействовал на лодочников мало. За кошельком последовал меч. Меч не обрадовал их, но убедил.

Утра ждать не стали, доверились ночному, холодному солнцу. Лодки бесшумно лавировали по лениво волнующейся воде меж чёрными и серебряными стенами камыша. Вздохи бегемотов катились им вслед. Плескались рыбины, вышвыривая вверх фонтаны белых или невидимых брызг. Гребцы орудовали то шестами, то вёслами, пробираясь меж камышовыми и земляными островами с торчащими из вершины купами пальм. Да, вёсла и шесты, и ни одной попытки поставить парус или отдаться речному течению. Это означает что? Они плывут по стоячей воде. Где может быть столько стоячей воды? Фаюмское озеро. Оно так же, как и Мемфис, расположено на запад от реки. Сколько дней они в пути? Мериптах попытался вспомнить, что рассказывал учитель Неферкер об этом великом оазисе, чуде Черной Земли. Из воспоминания выходило, что, если двигаться на юг столько, сколько двигался Небамон со своим отрядом, как раз достигнешь берегов Фаюма. Но как понять эти камышовые лабиринты? Учитель ничего не рассказывал на этот счёт. Да, кроме того, третьего дня пересекали ведь какие-то каналы или рукава. С запада на восток, или наоборот? Мериптах снова отмахнулся от своих попыток сориентироваться в пространстве, которое к тому же он представлял себе весьма смутно.

Высадились на берег ещё в полной темноте. Высадились в месте глухом, просто на глиняную проплешину в камышах, спугнув пару дремавших там зубастых рептилий. Лодочники, едва избавившись от опасных путников, бежали в хлюпающую тьму. Мериптах внимательно осматривался: что тут страшного, в этом месте? Заросли как заросли, обычные ночные звуки плавают и бродят вокруг. Тянет падалью — чья-то туша истлевает в камышах. Тяжело прополыхала мимо тень потревоженного грифа. Один из солдат Небамона объявил волнующимся шёпотом, что нашёл тропу.

Вперёд!

Тропа почти не петляла, в нескольких местах пришлось прошлёпать по мелким лужам, и это было, как оказалось, последнее препятствие на пути к таинственной цели. Появление отряда из камышовой чащи совпало с появлением солнца над правым виском, и Мериптах увидел перед собою невысокую, локтей в пятнадцать, стену с тёмными деревянными воротами. Стена выходила из акациевой пены справа и пряталась за строем пальмовых стволов в левой стороне. Что она огораживает и сколь она длинна, сказать было никак нельзя. Перед воротами был вытоптан в траве большой белый блин, вокруг него торчало несколько странных, островерхих кожаных палаток, дотлевала пара кострищ. Гривастые лошадки, привязанные к пальмовым стволам, стоя спали, подрагивая шкурой, чтобы отогнать утренних кровососов.

Всё это Мериптах успел рассмотреть за те несколько мгновений, в которые сохранялась перед воротами тишина после появление из камышей Небамонова отряда. Далее спокойное наблюдение сделалось невозможно. Раздался неприятный низкий крик, прогундосил невидимый рог, из палаток стремительно, как птицы, вырвавшиеся из силков, стали выскакивать солдаты, на бегу перекликаясь и становясь в оборонительный порядок. На стене показались шлемы лучников, там тоже раскатывались быстрые, нервные команды.

Всё это были несомненные гиксосы.

Мериптах поглядел на стоявшего рядом Небамона: как он будет выбираться из засады? Бросится обратно к берегу? Но лодок там нет. Схватится с нечистыми? Но их тут не менее десятка, а сколько ещё может оказаться за воротами. И лучники. А у самих только палки.

Сильнее, чем сам факт засады, Мериптаха поразила реакция полководца. Он был спокоен. Он крикнул что-то на языке Авариса подбирающимся стражникам. Они недоверчиво переспросили, он подтвердил. Снял с пояса футляр с папирусом Птахотепа. Развернул послание, выставляя храмовой печатью вперёд.

Старший стражник, прежде чем взглянуть в папирус, отдал визгливую команду людям Небамона. Её все египтяне знали отлично с самого рождения. Не говоря ни слова, безоружные воины Птаха опустились на пятки, положив раскрытые ладони на колени.

Гиксос протянул руку к папирусу, но Небамон спокойно отклонил её, сказав ещё несколько слов. Последовали переговоры между старшим из стражников и появившимся на стене гиксосским офицером. Створка тяжёлых ворот слегка приотворилась, и Небамону было предложено войти внутрь.

Мериптах, так же как и все сидевший в позе ученика «Дома жизни», оглядывался по сторонам с болезненным вопросом в глазах. Что происходит?! То, что он видел вокруг, слишком не походило на то, что он предполагал найти в конце путаного, скрытного путешествия.

Небамон появился в проёме ворот и отдал команду своим людям. И дальше произошло следующее — двое воинов Птаха принялись шустро развязывать верёвки на одном из тюков, который они тащили от самого Мемфиса. Они словно бы только и ждали этой команды. Двое других подхватили Мериптаха за предплечья, поставили вертикально и ловко удалили набедренник с чресел. Почти сразу же вслед за этим его стали поливать какой-то жидкостью из кувшина, прибывшего сюда в мемфисском тюке. Приятно пахнущей и мылящейся. Три нары рук размазывали по телу мальчика розовую пену. Стражники, стоявшие вокруг с наклонёнными, бородатыми копьями, удивлённо скалились — такого им ещё не приходилось видеть.

Мериптах старался поймать взгляд Небамона. Происходящее его пугало и смущало, но, может быть, так и надо. Ему необходимо было получить подтверждение. Если бы полководец просто кивнул ему, то стало бы легче. Но неколебимый воин отводил взгляд.

Мальчика окатили водой, чтобы смыть пену. Вода тоже была принесена с собой людьми Небамона. Какая невероятная предусмотрительность!

И новая набедренная повязка!

Быстрые, хотя и не очень ловкие пальцы — не то что у гардеробных девушек госпожи Аа-мес — оплели белой тканью чресла Мериптаха, подтолкнули к открытым воротам. Он не сопротивлялся. Просто не было сил. Кроме того, было угнетающе ясно, что сопротивляться бесполезно.

Вошли в ворота. Небамон отступил на шаг в сторону, пропуская Мериптаха, но не думая объяснять, куда его ведут. Судя по его движениям, он был доволен происходящим, хотя и несколько смущён. Он сделал всё как надо. Верховный жрец Птахотеп хотел, чтобы таинственное путешествие закончилось именно так. Мериптах, проталкиваемый невидимыми руками, так и не собрался с силами ни для какого вопроса. И тут же его встретили в подвратном полумраке странно одетые и причёсанные люди. Их было много, они были оживлены, они улыбались и кратко переговаривались. Язык был чужой, но смысл разговора понятный. Они оценивали его, Мериптаха, и оценивали хорошо, что, впрочем, нисколько не радовало. Он попытался обернуться, чтобы найти взглядом Небамона, потому что у него сложился в голове настоящий вопрос. Вопрос жуткий, давивший своей тяжестью. Казалось, он раздавит своей тяжестью душу, если его не задать.

Но полководец исчез.

Мериптах испугался — кого же, кого теперь спросить! Кто скажет ему, что же всё-таки здесь происходит и что это «здесь»? И тут же он получил ответ. От этих одетых в длинные тёмные одежды. Ответ полный, ответ удушающий.

«Апоп, Апоп! Апоп? Апоп?!» — через слово восклицали они. А потом подхватили Мериптаха под руки и повлекли вперёд. Куда?! К угрюмо темнеющему жерлу какого-то коридора. Мериптах попросил, чтобы ему дали помолиться, но его не слушали, втащили в коридор, под низкий сводчатый потолок. Стены вплотную подступили с боков, и от этого показалось, что движение стало просто стремительным. Он уже не передвигал ногами, они волочились по полу.