Невозможно представить себе, что творилось в душе сэра Фаренгейта после того, как он выслушал доклад офицеров, приведших «Мидлсбро» в гавань Порт-Ройяла. Лишиться в течение месяца и сына и дочери! Логан и Кирк •протянули ему свои шпаги, требуя отставки, губернатор горько покачал головой в знак несогласия и отпустил их. Целыми днями он сидел перед своим столом, заваленным старыми испанскими картами, но вряд ли занимался их изучением. Никто не смел к нему приблизиться, только Бенджамен приносил ему время от времени чашку шоколада и набитую трубку, но разговаривать с ним не смел и он. Пару раз сэра Фаренгейта беспокоил своими визитами лорд Ленгли. Визиты эти носили в определенном смысле превентивный характер. Лондонский инспектор очень опасался, что губернатор под воздействием приступа ярости или отчаяния совершит что-нибудь предосудительное в государственном смысле. Нападет на Гаити или что-нибудь в этом роде. Но, как выяснилось, губернатор и не помышлял ни о чем подобном. Он день за днем просиживал в своем кресле и занимался старыми бумагами. Если занимался.

По городу бродили самые разные разговоры, все сходились в одном: понять поведение сэра Фаренгейта несложно. Главное, что оно не вызывало обычного уважения, как все предыдущие поступки этого человека. Губернаторство губернаторством, но любой нормальный человек обязан был что-то предпринять для спасения своих детей. Пусть и не бомбардировать Санто-Доминго, как требовали самые отчаянные головы, но хоть что-нибудь!

Мистер Фортескью, назначенный лордом Ленгли на пустовавшее уже больше года место вице-губернатора, по своей инициативе снесся с властями Гаити и даже написал дону Диего в Мохнатую Глотку.

Как и следовало ожидать, он получил не слишком обнадеживающие ответы. Из Санто-Доминго уведомили, что дон Диего де Амонтильядо и Вильякампа объявлен его католическим величеством вне закона и, стало быть, официальные власти никакой ответственности за его действия нести не могут. Более того, в письме выражалось сомнение, имеет ли вообще место факт базирования этого преступного дона Диего на территории острова. Из Мохнатой Глотки пришел ответ, странным образом подтверждающий заявление центральных гаитянских властей. Дона Диего действительно в гавани и ее окрестностях нет. Со всеми своими судами и людьми он убыл в неизвестном направлении. Сказать точнее местный гражданский правитель не брался.

С двумя этими ответами мистер Фортескью и явился к губернатору. Ему хотелось вступить в должность красиво, но пришлось вступать краснея. Сэр Фаренгейт успокоил его и выразил благодарность за предпринятые усилия.

— Не расстраивайтесь, я предполагал нечто подобное и только поэтому сидел, что называется, сложа руки. Вы, наверное, думаете, что я бесчувственное или безвольное существо, неспособное вступиться за свое потомство?

— Ну, не совсем так, — замялся вице-губернатор.

— Так, так, — усмехнулся сэр Фаренгейт, — не знаю, поверите ли вы мне на слово…

И мистер Фортескью и лорд Ленгли испуганно замахали руками. Все же в присутствии этого человека они невольно ощущали что-то вроде своей второсортности.

— Так вот, не надо думать, что я ничего не делаю.

Сэр Фаренгейт внимательно посмотрел на своих гостей, и оба они отвели взгляд.

— А вам я, мистер Фортескью… прошу прощения, господин вице-губернатор, благодарен. Действия ваши нахожу естественными и невредными. Надеюсь, и в дальнейшей нашей службе между нами не будут возникать какие бы то ни было конфликты. Что же касается вас, лорд Ленгли, вас мне благодарить не за что, но мне понятен смысл ваших действий. Вы так торопливо назначили мне заместителя потому, что боялись, что в один прекрасный момент Ямайка вообще может оказаться без верховного начальника, если сэр Фаренгейт вдруг сойдет с ума от горя или кинется в драку очертя голову.

По лицу лорда Ленгли было очень заметно, как ему не нравится этот разговор.

— Я вполне мог бы счесть себя оскорбленным, — продолжал сэр Фаренгейт, — ведь вы со мной не посоветовались в вопросе, который касается меня впрямую. Но поскольку вы действовали во благо нашего острова, который является английской колонией, а стало быть, и самой Англии, я утихомирю свои амбиции и обиды.

Сэр Фаренгейт не лгал своим собеседникам, он действительно не бездействовал, сидя в своем кресле. Он занимался тем делом, которому большая часть рода человеческого предается крайне редко. Он думал. Отсутствие немедленных плодов этой деятельности не смущало его, ибо он знал, что иногда, чтобы их дождаться, не хватает целой жизни. Почему он занимался именно этим? Потому что в его положении это единственное, что имело смысл. Он вспоминал, сопоставлял. Воспроизводил в мельчайших деталях все события, произошедшие с момента появления «Тенерифе» в гавани Порт-Ройяла. Смерть Стернса, бал в Бриджфорде и другое, помельче. Потом он отправился мыслью в более отдаленное прошлое. К тому дню, когда непонятный изгиб настроения заставил его заехать в гости к Биверстокам. Тех двадцати пяти фунтов, которые Лавиния потребовала за свою лучшую подругу, он не забывал никогда. Через некоторое время из сложившейся в мозгу мозаики, из сложной совокупности всех этих фактов, наблюдений, деталей он сделал для себя один простой и однозначный вывод — Лавиния Биверсток причастна впрямую ко всему, что случилось с его детьми. Конечно, никакой судья не принял бы даже к первоначальному рассмотрению подобного обвинения в адрес Лавинии в том виде, в котором его оформил для себя губернатор. Да сэр Фаренгейт и не собирался предпринимать шагов подобного рода. Он решил, что если Элен и Энтони были ввергнуты в беду Лавинией, то и извлекать их оттуда надо, скорей всего, с ее помощью. Он решил установить за ней наблюдение. Он был уверен, что во всех событиях, которым суждено развернуться на острове в ближайшее время, она сыграет, несомненно, ключевую роль.

Разумеется, время от времени посещали губернатора и сомнения. Не смешно ли ему, человеку столько повидавшему на своем веку, имевшему дело с— такими гигантами корсарского мира, как Оллонэ и Морган, до такой степени всерьез относиться к козням какой-то девчонки, не достигшей полных двадцати лет? Пусть она богата, злопамятна, обладает слишком живым темпераментом и кое-какими умственными способностями — стоит ли это того, чтобы платить деньги полутора десяткам сыщиков, которым поручено следить за ее домом? Может быть, все-таки смешно приписывать ей убийство Джошуа Стернса, ведь последним, кто разговаривал с ним и потчевал лекарствами, был этот нелепый доктор Эберроуз. Старик сидел в тюрьме и категорически отказывался признать себя виновным. Но вот произошел случай, который избавил губернатора от всех и всяческих сомнений. Речь идет о неожиданной и совершенно небывалой по размерам драке, вдруг ни с того ни с сего вспыхнувшей на пристани Порт-Ройяла. Матросы двух голландских бригов, только что сошедшие на берег, были внезапно атакованы местными торговцами рыбой и припортовыми забулдыгами. Естественно, пришлось привлечь для усмирения этого бесчинства не только взвод морской полиции, но и два эскадрона драгун.

Выяснить причину ссоры так и не удалось, но в процессе разбирательства было установлено, что во время общей свалки были убиты пятеро из шести дежуривших там наблюдателей. Сэр Фаренгейт, проводивший расследование вместе с чиновниками из своей канцелярии, понял, что это неспроста. Кто-то выследил его шпиков. Правда, это было нетрудно сделать, все они не слишком скрывались и частенько вели себя просто вызывающе. Драка была организована — это очевидно. Но организована она была не только для борьбы с наблюдением. Тому, кто организовал драку, хотелось, чтобы в это время на молу и пристани было поменьше внимательных глаз.

Сэр Фаренгейт тут же велел узнать, какие именно суда швартовались в этот момент. Точно сказать никто не брался. В комендатуру порта соответствующие заявки часто не подавались капитанами прибывших судов целыми сутками. В этот день причалило около десятка судов. Два Уже упомянутых брига, три или четыре шлюпа и несколько рыбацких баркасов. Губернатор попробовал допрашивать всех подряд, но скоро понял, что тонет в потоке бессмысленных, а возможно, и лживых сведений.

Окончательным подтверждением губернаторских подозрений стала пьяная болтовня одного лесоруба в таверне «У Феликса» о том, что ему якобы заплатили, чтобы он ввязался в драку на пристани. Кто заплатил? Этот вопрос был немедленно задан протрезвевшему лесорубу. Он отвечал — какой-то джентльмен в шляпе с синим плюмажем. Джентльмена разыскать не удалось.

Сэр Фаренгейт должен был признаться себе: тот, кто проводил эту странную операцию в порту Порт-Ройяла, провел ее успешно. То, что он хотел незаметно доставить на берег, было доставлено на берег именно незаметно. Причем под самым носом у властей. Лавиния — он теперь не сомневался, что это она, — бросила ему вызов. И тогда он решил поговорить с нею напрямик. Интересно, как она себя поведет, когда он выложит, причем неожиданно, все, что он надумал за эти недели? В тот раз — в день разговора после исчезновения Элен — она держалась уверенно, но тогда у нее было время подготовиться, собраться с силами и доводами. Как она отреагирует на внезапный визит?

Губернатор велел подавать карету.

Через двадцать минут он уже подъезжал к дому Биверстоков. Он был собран, напряжен и по-стариковски элегантен. Он представлял себе этот разговор от начала до конца и проговорил его сам с собою несколько раз. Он был уверен, что никакая женщина, будь она десять раз Мария Медичи, не сумеет выдержать столь хитро задуманную атаку.

Его встретил дворецкий, человек добродетельный и недалекий. Он сообщил, что госпожа больна.

— Больна?

— Уже два дня.

— И тяжело? — спросил сэр Фаренгейт, едва удерживаясь от иронической улыбки.

Дворецкий выразил готовность сходить за врачом, который находится сейчас у постели мисс Лавинии. Явился доктор, мистер Шелтон, губернатор его прекрасно знал — он неоднократно помогал ему при подагрических приступах.

— Мистер Шелтон, я слышал, что мисс Лавиния больна.

— Да, — кивнул доктор, снимая очки с пухлой переносицы, — довольно зловредная лихорадка.

— Лихорадка?

— Да, милорд, и боюсь… — Доктор вздохнул. — Из породы тех, что так потерзали в свое время ваше семейство.

— И что…

— Нет, мне кажется, угрозы для жизни мисс Лавинии нет, но ближайшую неделю она должна будет провести в постели.

Сэр Фаренгейт кивнул.

— Если вы говорите, что это такая лихорадка, которая унесла мою жену и дочь, то, значит…

— Вот именно, лицо и руки мисс Лавинии покрыты довольно неприятной сыпью. Ей было бы трудно принять вас, но если дела государственного значения…

— Нет, нет, — сделал успокаивающий жест сэр Фаренгейт, — мое дело подождет неделю.

Когда губернатор возвращался домой в своей карете, ему стало немного стыдно за свои подозрения. Эта неожиданная лихорадка странным образом роднила его с Лавинией. Он слишком легко мог представить мучения, которые она испытывала. А может быть, он просто выбирает себе противника послабее, концентрируя свое внимание на этой больной девочке? Не подгоняет ли он свои выводы к той истории десятилетней давности с выкупом Элен? Не охотится ли он за тенями облаков, вместо того чтобы предпринимать какие-то реальные шаги для поиска Элен и Энтони? Нет, все-таки нет. Были и те сакраментальные двадцать пять фунтов, была и позавчерашняя драка на пристани. Нельзя освобождать кого бы то ни было от обоснованных подозрений на том лишь основании, что он имел несчастье заболеть лихорадкой.

«Поговорим через неделю», — решил губернатор.