О том, каким замкнутым был образ жизни обитателей дворца Амонтильядо, можно судить по тому факту, что не только Элен, но и сама Аранта узнала о том, что город находится в осаде, лишь на четвертый день. Дон Франсиско лежал у себя все это время, а дон Мануэль или вообще не приезжал к домашнему столу, или сохранял за ним гробовое молчание. Только вид у него был несколько более озабоченный, чем обычно. Любой из слуг скорее откусил бы себе язык, чем полез с разговорами к господам. Да, девушки слышали несколько раз пушечную стрельбу, но им и в голову не приходило, что ее причиной может быть столь грандиозное событие, как прибытие под стены города целой пиратской армии.

Господин Троглио так торопился, что ни в коем случае не мог распространяться на посторонние темы.

Аранта узнала обо всем случайно, увидев раненого парня, обычно подвозившего воду к ним на кухню. Она расспросила дворецкого о причинах этого несчастья. Он, разумеется, все ей детально объяснил, глядя при этом на нее как на сумасшедшую. Аранта немедленно бросилась к подруге с целым ворохом новостей.

— Мой отец осаждает город? — Элен села на стул, не доверяя ослабевшим ногам.

— Да, да, он, но не это самое главное, — спешила Аранта.

— Что же может быть важнее?

— Энтони здесь, — испуганно выдохнула маленькая испанка.

— Здесь?! Где — здесь?

— В городе.

— Он в плену?

— Он в тюрьме.

— А как он сюда попал?

— Этого я не знаю.

Элен не знала, плакать ей или веселиться. Еще минуту назад она жила как бы в безвоздушном пространстве, без всякой надежды на спасение и даже без малейшего намека на то, что ее безрадостное существование может измениться. А теперь! Вот, оказывается, что скрывало под собой озабоченное молчание дона Мануэля!

Элен покраснела до индейской красноты, до такой степени ей стало стыдно тех мыслей, что возникали у нее по поводу кажущегося бездействия отца и Энтони. Оказывается, они не сидели сложа руки и не тратили времени даром. Отец прибыл сюда с целой армадой, а Энтони, скорей всего, пытался пробраться в город, чтобы ее спасти.

— Я совсем запуталась, чего же нам ждать? — жалобно спросила Аранта.

— Я сама хотела бы это знать, — попыталась улыбнуться Элен.

— После всего, что ты мне рассказала, я очень боюсь за жизнь твоего брата.

— Но дон Мануэль не может просто вот так взять и расправиться с человеком.

— Не знаю, Элен, не знаю, я уже ничего не знаю.

— Это же будет просто убийство! — говорила Элен, но в голосе ее было мало убежденности.

— Но ведь не постеснялся же он увезти тебя и заточить у нас «в гостях», — всхлипнула подруга.

Элен почувствовала, как у нее холодеют пальцы.

— А где он находится?

— Я же сказала, в тюрьме. Это довольно далеко, на другом конце города.

— Надо что-то придумать.

— Надо. Но что? Я все время думаю, но мне ничего не приходит в голову.

Элен обняла ее за плечи.

— Надо что-то придумать, надо. Я не прощу себе, если не сделаю все, чтобы его спасти.

— Я понимаю тебя, Элен.

— Ведь он наверняка попал в плен, пробираясь в город, ко мне.

— Но что ты можешь одна, сама почти в тюрьме?

Аранта оглянулась на сидевшую у двери индианку.

— Я не про то, чтобы переодеваться мужчиной и размахивать шпагой.

— Я понимаю, но…

— Мне кажется, в ближайшее время кое-что в нашей жизни изменится, — более спокойным, задумчивым голосом сказала Элен.

— Почему ты так думаешь?

— У твоего брата мало времени. Раньше он проводил план постепенного удушения моей независимости, но теперь ему надо действовать решительнее.

Аранта испуганно всплеснула руками.

— Он заставит тебя выйти за него замуж?

— По крайней мере попробует предпринять что-нибудь в этом роде.

— Как же быть?!

— Попытаться воспользоваться его натиском в своих целях.

— Но, Элен, ты же любишь Энтони!

— Сейчас больше, чем когда бы то ни было.

— Но тогда я не понимаю.

— Ты знаешь, я сама еще ничего не понимаю, я просто собираюсь с внутренними силами.

Она опять обняла подругу.

— Сейчас я попрошу тебя кое о чем.

— О чем?

— Я прекрасно понимаю, что обращаюсь к тебе с непростой просьбой.

— Говори же, Элен, говори!

— Кроме тебя, мне никто не может помочь.

— Я готова, что я должна делать?

— Пока я сама не знаю конкретно, что тебе придется делать.

Аранта заплакала и, утирая слезы платком, сказала:

— Хорошо, я готова оказать тебе любую помощь.

— Тебе придется выступить против своего брата.

Маленькая испанка несколько секунд помолчала, прижимая платок к глазам.

— И может быть, даже не против него одного.

— Я помогу тебе!

Утром сэру Фаренгейту доложили, что его хочет видеть какая-то девушка.

— Девушка? — Капитан посмотрел на своего верного Бенджамена, как на сумасшедшего.

— Именно так, милорд.

— Откуда она здесь?

— Она из города, милорд.

— Перебежчица?

— Боюсь, что нет, милорд, ее выпустили из ворот спокойно. Так говорят.

— Ладно, веди ее сюда.

В палатке было полутемно, на столе, заваленном бумагами, трубками и пистолетами, потрескивали две свечи в руках Артемиды.

— Здравствуйте, милорд, — негромко сказала вошедшая. Голос был ему знаком.

— Кто ты?

Она сняла с головы темную мантилью.

— Тилби?!

— Я, милорд.

— Что? Как? Каким образом ты здесь?

— Меня прислал дон Мануэль.

— Дон Мануэль?!

— Да.

— Ты сбежала от него?

— Нет, милорд, он специально послал меня к вам.

— Зачем он это сделал? Он переслал с тобой какое-то письмо?

— Нет, он сказал, что, если я расскажу вам, что я видела собственными глазами, этого будет достаточно.

— Что же ты там видела?

— Он водил меня в тюрьму.

— Зачем?

— Там он открыл такое окошечко в двери и дал посмотреть внутрь. В камере был сэр Энтони.

— Энтони? Он в городе? Святая Мария!

— Господи, — перекрестился Бенджамен.

— Да, милорд. У сэра Энтони ноги в кандалах, он лежал на гнилой соломе, он плохо выглядел. Значительно хуже, чем на корабле.

— На каком корабле?

— На корабле мисс Лавинии. Я долго плавала на нем, после того как мы уплыли из Бриджфорда.

— Тебя схватили в порту Порт-Ройяла?

— Да, милорд, когда я бежала к вам, этот лысый господин, управляющий мисс Лавинии, он приставил мне к боку пистолет, а я испугалась. Мне так стыдно.

— Дальше, Тилби, дальше.

— Потом мы уплыли, а до этого я сидела в каком-то подвале.

— Энтони тоже был на этом корабле, я правильно понял?

— Да, милорд.

— А как он туда попал?

— Тоже из подземелья в доме мисс Лавинии в Бриджфорде.

— О чем-то подобном я догадывался. А как он попал в это подземелье и откуда?

— Точно не могу сказать, милорд, кажется, мисс Лавиния выкупила его.

Сэр Фаренгейт, находясь в походе, не носил парика и теперь ерошил свои короткие седые волосы пальцами правой руки.

— Стало быть, дон Мануэль показал тебе Энтони, чтобы ты могла рассказать мне, что мой сын в городе и что ему худо.

— Наверное, так, милорд, но это еще не все, — сказала Тилби.

Сэр Фаренгейт снова поднял на нее глаза.

— Дон Мануэль водил меня во дворец, там тоже была дверь с окошком.

— Рассказывай, рассказывай!

— К этой двери меня подвел слуга.

— И?..

— Я видела мисс Элен и дона Мануэля.

— То есть как видела, что ты хочешь сказать?!

— Мисс Элен была в подвенечном платье.

— Это что, было в церкви?

— Нет, милорд, просто в комнате. Дон Мануэль стоял у стены, а мисс Элен, как мне показалось, платье примеряла. Я знаю, как она обычно это делает.

— В подвенечном платье… — глухо проговорил сэр Фаренгейт, выбивая трубку о свой ботфорт.

— Больше я ничего не видела, милорд.

— И слава Богу.

Дон Диего сделал все, чтобы появление испанской эскадры на Больших Антилах произвело как можно меньше шуму. Он очень не хотел, чтобы сэр Фаренгейт, о котором ходила слава неглупого и предусмотрительного человека, узнав, что у него в тылу появились свежие испанские силы, снял осаду и ретировался, отложив решение семейного вопроса до более благоприятных времен. Рано или поздно эскадре придется вернуться в Европу, и война с корсарами вспыхнет с новой силой. Их нужно было, пользуясь удобным моментом, не просто пугнуть, а начисто уничтожить. Так что осторожность, осторожность и еще раз осторожность. С речью примерно такого содержания выступил дон Диего перед своими офицерами. Речь его была по обыкновению пересыпана солеными словечками и самыми двусмысленными выражениями и поэтому произвела неизгладимое впечатление.

Дав своим подчиненным один раз хорошо выспаться и как следует перекусить, он объявил, что пора выходить в море. Никто, даже самые отчаянные, не посмел роптать, и все, даже самые самоуверенные, попридержали свое мнение при себе.

Когда раздался крик наблюдателя с крюйс-марса о том, что он видит очертания земли, адмирал дон Диего де Амонтильядо велел немедленно лечь в дрейф и ждать темноты, с наступлением которой в направлении острова можно было выслать несколько шлюпок с разведкой. Уже утром следующего дня дон Диего знал все, что ему необходимо было знать. Из четырех боевых кораблей корсаров одни в настоящий момент кренгуют, остальные на плаву, но, судя по количеству огней на палубе, большая часть команды ночует на берегу. Основной лагерь пиратов находится в милях полутора от корабельной стоянки, на лесистом перешейке. Впрочем, уже не слишком лесистом — корсары для осадных работ свели значительную часть деревьев.

Дон Диего размышлял недолго; расстановка выглядела выгодной для него, и только дурак или трус стал бы откладывать атаку на пиратскую стоянку. Один из офицеров высказал сомнение в разумности столь поспешных действий, аргументируя тем, что у них нет лоцманских карт этой бухты.

— Сев на мель, наши суда станут отличной мишенью.

— Ну что же, — сказал дон Диего, — я разрешаю вам съездить в лагерь англичан и попросить у них на время их карты.

Больше никто ничего не сказал против плана адмирала.

— Вас смущает, что мы воюем не по правилам. Но прошу помнить: если мы победим, никто у нас не спросит, по правилам ли мы это сделали, а если проиграем, даже то, что сделали как положено, не убережет нас от виселицы.

На рассвете, двигаясь в кильватерном строю, корабли дона Диего вошли в бухту, где высадилась пиратская армия. Каждый из галеонов делал последовательно поворот оверштаг и обрушивал бортовой залп на охваченные паникой корабли корсаров. Два из шести испанских кораблей действительно сели на мель и камни, но зато от флота капитана Фаренгейта остались одни дымящиеся обломки.

После артиллерийского сражения началась высадка испанцев. Корсары, быстро пришедшие в себя, под командованием Стенли Доусона встретили их довольно слаженным мушкетным огнем и сумели нанести довольно сильные потери испанской пехоте, но у них не получилось главное — они не смогли воспрепятствовать высадке. Тут еще ударили пушки с флагмана «Сантандера», и контрудар захлебнулся. Корсары отступили к своему лагерю.

Испанцы ликовали и собирались как следует отпраздновать свою победу: они считали, что сделали в этот вечер достаточно. Но этот одноглазый дьявол дон Диего никому не дал присесть. Он погнал свою пехоту в глубь острова — ему нужно было во что бы то ни стало перерезать перешеек. Параллельно шла торопливая выгрузка пушек. Зная, какого рода ему предстоит война, он захватил с Гаити не гигантские кулеврины — хоть и мощные орудия, но неповоротливые и неудобные для войны в сельве, — а маленькие переносные мортиры, очень удобные во встречном бою, хотя и не слишком модные среди испанских крепостных генералов.

В нескольких стычках, произошедших в лесных зарослях, корсары, уже вполне опомнившиеся от первоначальной подавленности, показали незваным гостям, что один джентльмен удачи в рукопашном бою стоит трех, а то и четырех испанских служак.

Но этим все и ограничилось. Стратегический успех остался за доном Диего, корсары были заперты на перешейке. И уже через несколько часов пираты поняли, что они из осаждающих превратились в осажденных, и эта перемена участи подействовала на них отнюдь не благотворно. Как всегда в таких случаях, на сцену выходят скептики. Два пожилых уже пирата, Длуги и Робсон, собрали сходку, на которой принялись всячески поносить начальство, которое допустило такой позор. Хотя ни тот, ни другой никаким авторитетом среди корсаров не пользовались, их слушали, потому что они говорили то, что каждому хотелось услышать. Лучше выжить с таким ничтожеством, как Длуги, чем погибнуть с таким львом, как капитан Фаренгейт. Но обличители тоже не предлагали никакого конкретного плана, а лишь поливали грязью «бывшего губернатора» за самоуверенность и чрезмерную, по их мнению, привязанность к детям. Их слушали молча, не выражая ни одобрения, ни осуждения.

— Я не понимаю, почему мы должны сложить свои головы ради спасения дочери капитана. Она, конечно, милашка, но нам-то какое до этого дело! — кричал Длуги.

Корсары продолжали молчать, они знали, что прибыли под стены Санта-Каталаны скорее затем, чтобы набить свои карманы, и потому, что знали — с капитаном Фаренгейтом это сделать легче, чем с кем бы то ни было, так что разглагольствования о дочери капитана — явная передержка, но возражать Длуги никто не спешил.

К толпе подошли Хантер и Доусон. Не обращая на них внимания, обличитель продолжал изрыгать брань на голову тех, кто «обманул его» и заманил в эту «испанскую могилу».

— Может быть, ты нам скажешь, кого имеешь в виду? — спросил Доусон.

— Не пытайтесь нам заткнуть рот, ребята! — Оратор сорвал с головы красный платок и стал потрясать им в воздухе.

— Мы говорим чистую правду, — гудел рядом его приятель Робсон.

— Где он сейчас? А? Где наш командир, почему он не хочет прийти сюда, к нам, и поговорить с командой? — надрывался Длуги.

— Он занят делом в отличие от тебя, — сказал Хантер.

— Каким делом? — взвизгнул Длуги. — Результаты его занятий мы скоро почувствуем на своей шкуре. Пусть он придет сюда и скажет, как он собирается спасать наши шеи от петли, которая на них уже почти затянулась? Что он собирается делать?!

— Расстрелять тебя, если ты еще раз без разрешения покинешь свой пост.

Никто не видел, как подошел капитан, и поэтому его слова, сказанные твердым и спокойным голосом, произвели надлежащий эффект.

— Где ты сейчас должен находиться, Эдли Длуги?

— Там, — мрачно сказал бунтовщик, махнув в сторону передовой позиции.

— Тогда почему ты здесь? И почему ты собрал здесь сотню людей, у которых тоже есть обязанности?

Толпа неуютно задвигалась и начала таять.

— Неужели ты думаешь, что, если нам суждено выбраться отсюда, мы сделаем это с помощью твоих воплей?

Людей на центральной площади лагеря становилось все меньше и меньше.

— Я предупреждаю тебя, Длуги, Робсона и всех, кто хочет подрать глотку насчет того, что им не нравится, как ими командуют. Так вот, предупреждаю: такому говоруну я сразу и в полной мере продемонстрирую свой командный метод. — Капитан Фаренгейт достал из-за пояса пистолет и приставил его к животу бунтовщика.

Тот побледнел и тихо пробормотал:

— Ну, так я пойду, капитан?

Прибытие подмоги горожане, естественно, восприняли с восторгом. По-другому отнеслись к этому факту обитатели дворца Амонтильядо. Меньше всего обрадовался молодой алькальд, особенно после того, как он узнал, кто стоит во главе «спасительной» армии. Дон Мануэль слишком хорошо знал своего дядю, чтобы не понимать, какими мотивами тот руководствовался, соглашаясь возглавить эту опасную и рискованную экспедицию против пиратов. Если бы они осаждали любой другой испанский город в этой части света, он бы и пальцем не шевельнул, чтобы прийти ему на помощь. Что было на первом месте — желание отомстить племяннику или желание завладеть Элен? Дону Мануэлю было все равно, исходя из каких соображений дядя будет перерезать ему горло. В том, что он не будет ни секунды колебаться, получив такую возможность, сомневаться не приходилось. Каким образом можно было противодействовать этому Циклопу? Ответ напрашивался сам собой. Разумеется, тот, кто сумеет раздавить пиратскую гадину, и сделается самым авторитетным человеком на острове. Все-таки дон Диего прибыл сюда не во главе своей личной шайки, он привел с собой регулярные королевские части. Офицеры эскадры не поддержат его, если он выступит против алькальда, свернувшего голову корсарской твари. С другой стороны, он сам, дон Мануэль де Амонтильядо, желторотый юнец, по представлениям даже местных военных, должен будет подчиниться своему бывалому дяде, когда тот по трупам корсаров подойдет к стенам Санта-Каталаны и будет в глазах всех освободителем города.

Элен достанется тому, кому достанется власть на острове. Прямых путей к достижению своей цели дон Мануэль не видел. Прямая атака на корсаров не принесет успеха, это он понимал лучше, чем кто бы то ни было, — та неудачная вылазка сквозь туман служила постоянным напоминанием. Нужно было придумать что-то неординарное.

Подчиненные алькальда с появлением столь солидной подмоги стали проявлять признаки профессионального беспокойства. Они считали, что, если ударить одновременно с двух сторон сразу всеми силами, корсары уж точно не устоят. Всех лишь одно смущало: дон Диего не спешит прислать человека для того, чтобы скоординировать действия обеих испанских армий. Дон Мануэль не спешил рассеивать недоумение своих подчиненных, он-то слишком хорошо знал, почему не спешит его дядя. Делиться победой для него было так же невозможно, как делиться женщиной.

Дон Мануэль понимал, что на него все смотрят с ожиданием — когда он сам пошлет своего гонца к своему родственнику? Еще день-другой, и его бездействие начнет вызывать подозрение. Нежелание договариваться с дядей могло навести на мысли о том, что существует тайная договоренность с будущим тестем. И так уже многие вслух высказывали неудовольствие по тому поводу, что вынуждены проливать кровь из-за того, что одному молодому шалопаю приглянулась английская девчонка.

Когда стало невозможным более откладывать принятие мер, дон Мануэль вызвал к себе Педро, своего давнего слугу и, безусловно, преданного человека. В присутствии своих офицеров он велел ему этой же ночью на лодке переправиться в лагерь дона Диего и передать письмо, в котором будет изложен подробный план совместных действий. План этот он предложил подробнейшим образом обсудить на заседании военного совета Санта-Каталаны я согласился почти со всеми предложенными поправками.

После этого он имел со своим клевретом приватный разговор.

— Ты понимаешь, что ты должен сделать?

— Да, сеньор.

— Повтори.

— Я высажусь на берег на северной оконечности острова.

— Правильно.

— Найду зимнюю виллу сеньора Франсиско.

— Правильно.

— И буду скрываться там до тех пор, пока здесь все не закончится.

Педро отвечал бодро и уверенно, он не скрывал, что задание ему нравится.

— Правильно, Педро, правильно. Вот тебе ключ от потайного подвала, там не слишком комфортно, но зато вполне безопасно. Там ты найдешь, чем скрасить твое затворничество.

Через два дня дон Диего, как бы подыгрывая своему племяннику в его отношениях с офицерами Санта-Каталаны, самостоятельно атаковал лагерь корсаров. После небольшой артиллерийской подготовки его пехота пошла во фронтальную атаку. Но на неровной местности, усыпанной валунами и вывороченными корневищами поваленных недавним штормом деревьев, строй пикинеров сразу же нарушился. А испанец вне строя беспомощен, как ребенок. Корсары контратаковали со свойственными им яростью и решительностью. В рукопашной схватке погибли не только около сотни испанских солдат, но и все надежды их командира на одностороннюю победу. Только поспешное бегство под защиту своих батарей спасло войско дона Диего от полного разгрома. Дон Мануэль, внешне изображая скорбь, внутренне ликовал.

— Вот видите, — говорил он дону Отранто, главе магистратуры Санта-Каталаны, и командору Бакеро, угрюмому артиллеристу, состарившемуся на колониальной службе, — мой дядя продемонстрировал свое отношение к идее совместных действий.

— Это очень огорчительно, — констатировал глава магистратуры.

— Я тоже, как вы понимаете, не рад такому развитию событий, — не моргнув глазом, сказал дон Мануэль.

— Несмотря на то что мы ни в чем не виноваты, меня ждет нелегкий разговор с представителями от населения, — печально сказал дон Отранто, — каждый день осады — это ведь новые убытки.

— Рано или поздно нам придется выйти из крепости, — прогудел командор Бакеро.

— Но мы выберем для этого наиболее удобный момент, — заверил его дон Мануэль, — уже сейчас отлично видно, что в лагере корсаров неспокойно. Я не исключаю возможности бунта. И тогда мы справимся с ними голыми руками.

— Да, — подтвердил командор, — корсары хорошо воюют, когда дела идут хорошо и, главное, когда все происходит быстро. Затяжные войны не для них.

— Меня беспокоит то, что они так и не предприняли с самого первого дня ни одного решительного действия, — удивленно сказал дон Отранто. — Трудно поверить, что они прибыли в такую даль только для того, чтобы полюбоваться на наши неприступные стены.

— Этот Фаренгейт — старый и опытный волк, он играет только при верных шансах, — сказал Бакеро.

— Мой дядя спутал им все планы, — усмехнулся дон Мануэль. — Теперь, что бы они ни предприняли, сражаться им придется одной рукой. Но, клянусь ключами святого Петра, мы сильно просчитаемся, если будем смотреть на его появление в тылу англичан как на абсолютное благо.

Оба пожилых сеньора удивленно посмотрели на своего молодого начальника. Тот не спешил с пояснениями. Наконец дон Отранто не выдержал:

— Если вы захотите, дон Мануэль, вы введете нас в курс ваших сомнений, воля ваша, но поверьте, что, на наш взгляд, последнее замечание прозвучало странно.

После военного совета дон Мануэль поднялся на третий этаж дворца в покои, занимаемые возлюбленной пленницей. Он не слишком обольщался ее внезапным согласием выйти за него замуж, так как понимал, что за этим кроется какой-то расчет, и собирался в затеваемой белокурой красавицей игре переиграть ее. Он ожидал, что после того, как соглашение о будущем браке состоялось и их можно было считать помолвленными, Элен попросит о смягчении режима или о других вещах, которые свидетельствовали бы, что она строит планы побега. Но ничего подобного не произошло. Элен вела себя крайне покладисто и спокойно. Разумеется, не выказывала радости по поводу приближающегося события, не скрывала от своего жениха, что она его не любит. Но все это без истерик, без обмороков. Условие она поставила одно — в день свадьбы дон Мануэль должен был выпустить Энтони на свободу. Если бы не присутствие поблизости дона Диего с армией, молодой алькальд легко бы это условие выполнил. Тот факт, что Элен стала его законной женой, лишил бы миссию сэра Фаренгейта всякого смысла, и корсары, удовлетворившись несколькими сотнями тысяч песо, отправились бы восвояси. Да и сам Энтони был бы раздавлен фактом добровольного замужества своей возлюбленной и бушевать бы, скорее всего, не стал. Пусть бы и остался вечным врагом, на это, в конце концов, можно было бы наплевать. Отношения дона Мануэля с родственниками, как легко видеть, часто складывались непросто.

Но наличие в пяти милях от стен Санта-Каталаны пылающего мстительным чувством дяди все кардинально меняло. Нельзя было избавиться от корсаров простой выдачей Энтони и женитьбой на Элен. И сама эта выдача теряла смысл. Разумнее было держать его в подвале — он мог стать в некий момент козырной картой в разворачивающейся игре. Кроме того, и венчание с Элен тоже ничего не решало. Если и можно было надеяться, что обряд, который свершит над ним и Элен настоятель местного собора, протестант Фаренгейт скорей всего признает, то можно было не сомневаться, что католик дон Диего де Амонтильядо на тот же обряд наплюет и, не задумываясь, убьет племянника, чтобы завладеть его вдовой.

Таким образом, повезет не тому, кто первый женится на Элен, а тому, кто первый победит корсаров.

Голова у дона Мануэля шла кругом; он хотел жениться на Элен, но чувствовал, что не может заплатить требуемую цену — выпустить ее брата.

Чтобы побудить сэра Фаренгейта к активным действиям и заставить его пойти на губительный для его армии штурм, он направил к нему Тилби. Ей он продемонстрировал специально измордованного по этому случаю Энтони и сделал так, чтобы служанка увидела, как Элен примеряет по его просьбе платье. Расчет был не слишком хитер — старик узнает, что он на грани того, чтобы лишиться сына и — в известной степени — потерять дочь, его старческое сердце не выдержит, он поведет свою армию в неподготовленную атаку, и она поляжет на укреплениях Санта-Каталаны. Тогда люди дона Мануэля перейдут в контратаку, и сам алькальд на белом коне ворвется в лагерь корсаров, неся им смерть и разрушение. Тут уж никто не сможет спорить — кого считать победителем и хозяином острова.

Подходя к комнатам Элен, он услышал звуки пианолы. Сразу после того, как состоялась помолвка, у его невесты появилась странная тяга к музицированию. Дон Мануэль каприз этот удовлетворил, но так и не смог решить, нравится ему этот поворот в настроении возлюбленной или нет. Но тот факт, что она музыкально образованна, был ему приятен. В известном смысле он уже смотрел на нее как на свое имущество.

Каждый вечер на правах жениха, а не тюремщика он теперь приходил к ней и просиживал в кресле по часу и более, слушая, как она наигрывает грустные итальянские мелодии. Как правило, на этих концертах присутствовала и Аранта. Дона Мануэля теперь не раздражала роль конфидентки, которую его сестра играла при его невесте. Более того, ему нравилось, что его семейная ситуация приобретает идиллические черты.

Старый дон Франсиско, когда ему сообщили о намечающемся торжестве, был потрясен, собирался даже что-то выяснить у своей гостьи-пленницы, будучи уверен, что она могла дать согласие его сыну только под давлением. Но потом обострение болезни заставило его отнестись к такому повороту событий философски. Ибо чего только не случается в отношениях между мужчиной и женщиной.

— А где Аранта? — спросил дон Мануэль, когда Элен на мгновение прервала свое музицирование.

— Она пошла на рынок купить мне кое-какие притирания.

— Разве в доме нет слуг?

— Я не доверяю никому, кроме Аранты.

— То есть — и мне? — улыбнулся дон Мануэль.

— Вам доверяю меньше всего.

— Вот как?

— И не воображайте, что вам удастся меня обмануть. Сначала я увижу Энтони в ста шагах от городской стены, а потом уж вы поведете меня под венец.

— Все будет так, как вы говорите.

— Посмотрим.

Они помолчали.

— Поиграйте мне еще, — попросил дон Мануэль.

Элен положила руки на инструмент, но вдруг раздумала играть.

— Мы уже четыре дня помолвлены, дон Мануэль.

— Да, четыре.

— Судя по вашим словам, вы просто сгорали от страсти ко мне.

— И не собираюсь отказываться от своих слов.

— Тогда я не понимаю, почему вы тянете, почему бы нам не обвенчаться прямо завтра?!

Дон Мануэль удивленно откинулся в кресле.

— Вы так стремитесь попасть ко мне в постель?

— Я терпеть вас не могу. И будь моя воля, я бы вас… отравила!

— Тогда я не понимаю, почему вы так спешите.

— Вас это не касается!

— Если бы вы собирались замуж за кого-то другого, меня бы это действительно не касалось.

— Не увиливайте, дон Мануэль, вы собираетесь на мне жениться?

— Да.

— Когда?!

— Поймите, мисс Элен, все, что вы говорите, выглядит, конечно, забавно, но вместе с тем и подозрительно. Куда вы все-таки так спешите?

— Послушайте, дон Мануэль, я согласилась стать вашей женой, но я не соглашалась отвечать на ваши дурацкие вопросы.

— Меня пугают всякого рода странности. Согласитесь, ведь это странно: женщина заявляет мужчине, что он ей отвратителен, но требует при этом, чтобы он поскорее на ней женился.

— Мне все равно, как я выгляжу в ваших глазах, мне нужно только одно — чтобы мы с вами поскорее обвенчались!

— Другими словами, чтобы ваш брат поскорее вышел на свободу?

— Если угодно.

Дон Мануэль встал и поклонился со всей церемонностью, на какую был способен.

— Есть некоторые обстоятельства, мисс, и как только они будут устранены, ваше страстное желание стать моей супругой будет исполнено.

Через полчаса после его ухода явилась Аранта, она вбежала к подруге, даже не сбросив накидки, которую надевала из-за дождя.

— Ну что? — шепотом спросила ее Элен.

Сабина дремала на своей кушетке; после того, как она поняла, кем вскоре станет эта пленная англичанка, Сабина стала терпимее относиться к ее независимому поведению. Не хватало заранее поссориться со своей будущей хозяйкой!

— Вот! — Аранта осторожно достала из-под мокрой накидки небольшой флакон синего стекла. — Аптекарь сказал, что действует мгновенно.

Несколько секунд Элен рассматривала флакон и потом быстро спрятала в ящик своего секретера.

— Он не узнал тебя?

— Нет, — сказала маленькая испанка, раздеваясь, — по крайней мере не подал виду. К тому же я ему так хорошо заплатила, что он…

Элен обняла ее и поцеловала.

— Ах ты моя заговорщица!

Из глаз маленькой испанки сами собой потекли слезы, она ничего не могла с собой поделать.

— А может быть, не нужно этого делать, Элен?

— Нет, нужно.

— Почему?

— По-другому нельзя. Он рисковал из-за меня жизнью, и я должна как минимум отплатить тем же. Все остальное — слова, а значит, ложь.

— Но как же он будет жить? — Аранта шумно всхлипнула. — Зная, что ты умерла из-за него?

— Еще тяжелее ему было бы узнать, что я стала женой другого.

Аранта бессильно села и сложила руки на коленях.

— Может, мне все-таки поговорить с отцом, может быть, можно что-нибудь придумать?

— Не нужно, твой отец слишком болен, он не сможет повлиять на дона Мануэля. Кроме того, после моего согласия на эту помолвку он, наверное, относится ко мне как к вздорной девчонке.

— Значит, никакого другого пути нет?

— Нет. Как только я увижу, что Энтони находится в безопасности, я выпью содержимое этого флакона.

— Скажи, Элен, ты хоть раз целовала его?

— Кого?

— Энтони.

— Только как брата.