Каждый раз, когда Энтони просыпался, незнакомка была уже рядом и всегда ласково улыбалась ему. Он не мог не отметить, что она была очень красива. В ней кипела горячая, еле сдерживаемая энергия. Ее походка была грациозна, ее речи были сладкозвучны и умны, в каждом движении и слове сквозило искреннее расположение. Но тот факт, что она приходила к нему из другого мира, делали каждое ее движение и каждое слово подозрительными. Он понимал, что является объектом ее внимания, проще говоря, что он ей симпатичен, приятен, и это могло бы льстить его самолюбию, потому что оно является главным качеством настоящего мужчины. Но при этом он чувствовал свою полную беззащитность, он был безоружен перед ней, и это мучительное ощущение сводило на нет радость от того, что он обожаем красивой девушкой. Это все равно что понравиться тигру, находясь в его клетке.

Именно ощущение бессилия беспокоило его больше всего. Человеку нужна хоть какая-нибудь опора внутри, а он даже не знал своего имени. Он не мог выйти из этого подвала, не мог есть и пить, когда ему хочется, и, самое главное, он не мог ни на секунду остаться один. Даже в тесной каменной яме обычной тюрьмы, где люди набиты как следки в бочку, где еду бросают через дыру в потолке, у человека есть возможность хоть на несколько секунд, забившись в угол, побыть одному. Энтони был этого лишен. Он постоянно чувствовал, что за ним наблюдают снаружи. Если бы он мог выбирать, то не колеблясь предпочел бы неудобства тюрьмы нынешнему комфортному кошмару.

Глядя на прекрасную незнакомку, Энтони понимал, что за ее ангельской наружностью скрывается таинственная сила. И, значит, обычными военными средствами ее не одолеть. Энтони знал, что, как бы тщательно ни была построена клетка, выход должен быть и, чтобы его отыскать, надо применить искусство китайской дипломатии и сохранить хорошие отношения с обожающей его тюремщицей.

— Ты хорошо спал? — ласково спрашивала она, появляясь на границе его пробуждения.

— О да, — в тон ей отвечал Энтони, хотя его голова отчаянно болела.

Он давно уже догадался, что всякий раз, когда незнакомка собирается покинуть его, подземелье наполняется неизвестным газообразным дурманом, не имеющим запаха. Ему только было неясно, как красавица, находясь в этот момент с ним рядом, избегает действия снотворного.

— И что же тебе снилось? — продолжала она.

— Мне снилось, что мой отец — океан.

— Океан?

— Да, что я качаюсь на его могучих волнах и мне так хорошо, легко и спокойно.

Энтони приходилось врать, и при этом он внимательно наблюдал за красавицей, стараясь уловить в ее мимике или движениях ее намерения.

— Ты говоришь, океан? — Она подошла и села рядом с ним. — Может быть, точнее было бы сказать — вода? Прозрачная, ласковая и спокойная, и тебе хочется нырнуть в нее и навсегда остаться в ее глубине?

Ее глаза были совсем близко, и в них Энтони чувствовал зов бездны.

— Нет, нет, — отстранялся Энтони, — именно океан. Мощный, величественный.

Он на всякий случай встал и начал ходить по подземелью, размахивая руками.

— Я плыву по нему, я не боюсь его, я испытываю к нему родственное чувство. Но...

Энтони остановился. Черные глаза, наблюдавшие за ним, сузились.

— Но я не знаю, как меня зовут. Это чувство мучит меня даже во сне.

Тут незнакомка надула губки.

— Ты же говорил мне, что тебе здесь хорошо, что ты рад расстаться с прошлой жизнью.

— Наяву — да, но не во сне, во сне мы не принадлежим себе. Во сне я мучаюсь, меня гнетет эта странная пустота в душе. О, если бы я знал свое имя!

— Я не могу его тебе назвать.

— Почему, но почему же?!

— Потому что оно может тебя убить. Не затем я тебя выкупила у смерти!

Молодой человек упал в кресло и сжал виски, будто пытаясь вручную включить механизм памяти.

— Я ничего не могу с собой поделать, — прошептал он. — Даже разговаривая с тобой, я продолжаю поиски ответа на этот вопрос — кто я?

— Разве тебе плохо здесь?

— Мне хорошо здесь, я благодарен тебе за спасение, но... но даже говоря эти слова, я думаю о том, кто я.

Он вдруг радостно посмотрел на свою собеседницу:

— Вот здесь, посмотри, какая-то полоса на лбу!

Он опустился перед ней на колени, и она не без трепета протянула руку.

Ощутив нежное прикосновение, Энтони сжал ее пальцы в ладони, причем так сильно, что она невольно вскрикнула:

— Что ты! Что ты!.. Что ты хочешь этим сказать?

Энтони торжествующе просиял:

— Ведь я молод, да?

— Да.

— И хорошо сложен?

— Да. — Она нежно провела ладонью по его плечу.

— Нет, — Энтони вскочил, — я не о том. Я хотел сказать, что у меня военная выправка. А это, — он провел пальцами по лбу, — это след от треуголки.

— К чему это?

— А к тому, что я действительно сын океана — я моряк.

— Ну и что?

— И вероятнее всего, военный.

— Может быть.

— Судя по возрасту — молодой офицер.

— С чего ты решил, что ты именно офицер, может быть, ты простой рыбак? — усмехнулась незнакомка.

— Нет, если бы я был простой матрос, у меня были бы мозоли. — Он показал ей свои чистые ладони. — А если бы я был рыбак, то руки у меня были бы в шрамах.

Белокурая красавица приложила к лицу платок.

— Что такое?

— Нет, я не плачу.

— Тогда открой, как меня зовут. Я не требую, чтобы ты назвала мне свое имя, пусть это будет твоя тайна, но назови мне мое!

Она отрицательно покачала головой, не отрывая платка от губ.

— Хорошо, я все равно сам догадаюсь, я уже много знаю. Я английский офицер, по имени, по имени...

Но тут Энтони стал медленно клониться на свою подушку и уже через несколько секунд мирно спал.

* * *

— Не может быть, не может быть, — бормотала Аранта сквозь слезы.

— Ты не веришь мне?

— Нет, Элен, я верю, верю.

— Тогда почему ты плачешь?

— Именно потому, что верю.

Элен обняла ее за плечи и сказала:

— Да, ты действительно очень любишь своего брата.

Аранта попыталась взять себя в руки.

— Он всегда был у нас в семье самым лучшим, и мама, пока не умерла, и папа, и я — все мы не могли на него нарадоваться. Он был такой красивый... — Она снова заплакала.

— И остался, — утешала ее Элен.

— И умный.

— Конечно, — продолжала Элен.

— И великодушный.

— Я надеюсь...

— Он был как чистый ангел, Элен. Там, в поместье, даже крестьянки приходили на него посмотреть и молились за него. Что с ним могло случиться?

Сабина грозно завозилась на своем ложе.

— Любовь, — сказала Элен, — это великая сила, и никто не знает, чем она обернется для каждого — добром или злом.

Аранта растерялась и воскликнула:

— Что же теперь делать?

— Понятия не имею. Я знаю только, что не смогу полюбить твоего брата, хотя не хочу быть причиной его мучений. Я не прошу тебя о помощи, потому что тебе придется пойти против него. Я рассказала тебе все, чтобы облегчить душу, а ты поступай как знаешь.

— Я помолюсь святой Терезе, она наставит меня.

Девушки поцеловались.

— Как дон Франсиско? — на прощание спросила Элен.

— Он очень плох, сильно переживает.

— Это меня огорчает.

— Я попытаюсь, я попытаюсь, Элен, передать ему все, но не знаю, как он перенесет это.

— Я так несчастна, что принесла столько страданий в вашу семью. Поэтому я ни на чем не настаиваю.

Аранта ушла, грустно улыбнувшись пленнице на прощание.

Целый день прошел в томительном для Элен ожидании. Но это ожидание было лучше прежней безысходности. Она не притворялась, когда говорила, что ей жаль дона Франсиско, — она мысленно ставила себя на его место и лишь тяжело вздыхала. К обеду она не вышла, сказавшись больной.

К вечеру следующего дня к ней постучался дон Мануэль. Он был в черном бархатном, расшитом золотом мундире алькальда. Сняв шляпу, он церемонно поклонился Элен. Сабина засуетилась, поспешно придвигая кресло господину. Он не заметил ее стараний и опустился на банкетку, на которой совсем недавно проникновенно шептались девушки.

— Чем обязана? — спросила Элен.

Дон Мануэль усмехнулся:

— Вы сегодня выглядите не так уверенно, как за вчерашним обедом.

— Я очень беспокоюсь за здоровье вашего отца.

— Ваша забота о моих родственниках достойна похвалы.

— Ваша ирония неуместна.

— Не скажите, мисс. Вы почти до смерти довели моего батюшку, моя простодушная сестрица бьется с истерике, а вы говорите о каких-то сожалениях.

— Но, вспомните, кто заманил меня сюда, кто заставил меня поступать подобным образом?

Дон Мануэль молчал, разглаживая красно-синие перья на своей шляпе.

— И тем не менее, мисс, — сказал он, — я рассматриваю ваши действия как объявление войны. Хочу сказать, что у вас нет шансов. Ваши родственники не знают и никогда не узнают, где вы находитесь. Сестра моя — плохой союзник, она слаба и непостоянна. Сегодня она на вашей стороне, завтра — на моей. Отец? Он скоро умрет. Власть в городе принадлежит мне. Причем на совершенно законных основаниях. Я был специально прислан сюда из Мадрида, чтобы сделаться местным алькальдом. Вы уже проиграли.

— Вы считаете, что победа у вас в кармане?

— Почти, — улыбнулся дон Мануэль, — теперь это только вопрос времени.

Элен повернулась и смело посмотрела ему в глаза:

— И какою вам представляется победа?

— Когда вы признаете свое поражение, вы сами будете умолять, чтобы я взял вас в жены.

— Но ведь я не люблю вас.

— Это будет уже следующая битва. — Дон Мануэль встал, надел шляпу и не торопясь вышел из комнаты.

* * *

— Лавинии Биверсток нет в Порт-Ройяле?

— Точно так, милорд, — кивнул лейтенант Уэсли, длинный, худой, унылый валлиец. Ему было поручено наблюдать за домом юной плантаторши.

— А где же она?

Уэсли развел руками:

— Дайте мне поручение, я попробую узнать.

Лорд Лэнгли сидел за столом вместе с губернатором и никак не мог понять, почему столько внимания уделяется этой самой мисс Биверсток.

— А как вы узнали, что ее нет, Уэсли?

— Проговорился помощник садовника, мои парни угостили его в «Красном льве».

— Понятно, Уэсли. Можете идти. Да, знаете, если вам в следующий раз захочется тратить казенные деньги, идите в «Золотой якорь».

Лейтенант вышел.

— О чем мы говорили с вами, сэр, — обратился губернатор к лорду Лэнгли.

— О фортификации.

— Так вот, сегодня мы больше говорить о ней не будем.

— Как вы сказали, сэр!

— Довольно, милорд, оставим разговоры, пришла пора решительных действий.

Сэр Блад взял шпагу и шляпу.

Столичный джентльмен догадался, что его попросту выпроваживают, и не стал скрывать раздражения:

— Что ж, раз вы спешите на свидание, это вас до известной степени извиняет.

— В свое время вы получите исчерпывающие объяснения. — С этими словами губернатор вышел из своего кабинета, и тут же в коридоре прозвучал его приказ: — Карету! И пусть вернут Уэсли, он мне понадобится.

— Может быть, нам стоит взять охрану? — поинтересовался валлиец, когда вернулся.

— Да, — усмехнулся губернатор, — может статься, что нам понадобятся вооруженные люди.

Четверо негров с пиками выросли как из-под земли. Видимо, по команде Бенджамена.

— Ну только вас мне сейчас не хватало. — Губернатор обернулся к дворецкому: — Бенджамен, найдите им какую-нибудь работу по дому.

— Слушаюсь, сэр.

Через десять минут карета губернатора, сопровождаемая двумя десятками драгун, уже пылила по дороге к Бриджфорду.

— Я вижу, мы направляемся в имение Биверсток? — спросил Уэсли.

— Да, я убежден, что все происходящее на острове в последние месяцы так или иначе связано с этим особняком.

— Мы будем его обыскивать, сэр?

— По крайней мере сделаем такую попытку.

— А почему вы убеждены, что если мисс Лавинии нет в Порт-Ройяле, то она именно там? Могла она, например, отправиться путешествовать?

— Мне трудно это объяснить, но я уверен, что она не уехала дальше Бриджфорда.

Вскоре их драгуны барабанили в темные, окованные железом ворота. Следы недавней осады были еще заметны на старом дереве.

— Однако в этом доме не спешат отворять путникам, — сказал сэр Блад, когда прошло несколько минут, — неужели я ошибся?

— А не махнуть ли через ограду? — спросил Уэсли.

— Не надо торопиться. Постучим — посмотрим.

Но этого делать не пришлось: послышались шаги во внутреннем дворике, и чей-то скрипучий голос спросил, кто это ломится в дом в такую рань.

— Его высокопревосходительство губернатор Ямайки, — громко объявил Уэсли, поскольку сэр Блад сам не любил козырять своим полным титулом. Привратник глянул в щель, и ворота отворились. Вслед за губернатором во двор, где еще недавно звучала итальянская музыка, вошли, гремя шпорами, драгуны.

— Все обыскать, — скомандовал Уэсли.

Сэр Блад подошел к фонтану и зачерпнул воды.

— Где хозяйка? — громко спросил он, оглядываясь.

— Я здесь, — раздался голос. Лавиния стояла на галерее, на том же самом месте, откуда она наблюдала за бесчинствами разбойников дона Диего. На ней было странного вида платье, а волосы были почему-то совершенно светлые.

— Чем обязана, сэр, что это за шум? — Она указала на солдат. — Я думала, что это опять испанцы.

Сэр Блад постарался приветливо улыбнуться и начал медленно подниматься вверх по лестнице.

— Одну голову не оторвать дважды — была у нас такая солдатская шутка.

— Корсарская, — уточнила Лавиния.

— Корсарская, — согласился губернатор, — а к вам я прибыл по личному делу.

— К вашим услугам.

Сэр Блад оказался рядом с хозяйкой.

— Ваш покойный батюшка, помнится, часто приглашал меня посмотреть свое собрание старинных книг. Вы же знаете эту мою слабость.

— Но государственные дела сдерживали вас до сих пор?

— Вот именно, мисс.

— Должна вас разочаровать, господин губернатор. Мне ничего не известно об этом отцовском собрании.

— И не удивительно, — воскликнул сэр Блад, — какое дело девушкам до пыльных пергаментов. Вам надо думать о замужестве, а в книгах об этом ничего не написано.

Лавиния выслушала полковника с каменным выражением лица.

— И тем не менее, сэр, я хочу вас заверить, что никаких бумаг и карт в моем доме нет.

Губернатор сделал вид, что не слышит, и молча шагнул мимо разъяренной хозяйки, вслед за ним проскользнул Уэсли.

— Чтобы не затруднять вас, мы поищем сами — простите мне мое стариковское упрямство.

Вместе с явно недовольной хозяйкой они тщательно обследовали дом и двор, но не нашли ничего примечательного, кроме крепко спящих слуг в угловой комнате на первом этаже. Когда их растолкали, они понесли спросонья какую-то околесицу, и их оставили в покое. Особенно тщательно был осмотрен кабинет старика Биверстока. Несколько раз в процессе этого осмотра сэр Блад опирался локтем на ту самую каминную полку, при помощи которой отворялся ход в подземелье. Лавиния слегка бледнела при этом, но на это никто внимания не обратил.

Под конец на дне какого-то сундука действительно обнаружилось несколько потрепанных книг, однако эта находка нисколько не обрадовала сэра Блада. С трудом сдерживая раздражение, он вдруг ни с того ни с сего спросил, указывая на волосы хозяйки.

— Скажите, в честь чего или, вернее, для кого вы изменили внешность?

Лавиния знала, что это не останется незамеченным, и поэтому ответила не задумываясь:

— Тому, кто знает женщин, понятно, что они охотно меняют облик, и дело тут в ней самой, а не в мужчине.

— Ну что ж, я уеду от вас не с пустыми руками. Во-первых, это тонкое наблюдение о женской природе, а, кроме того, — сэр Блад подкинул в руке увесистый том, — отчего вы так не хотели, чтобы я с ним ознакомился?

— Мне очень неловко, сэр, — притворно потупилась Лавиния.

Потом, сидя в карете, сэр Блад сказал Уэсли:

— Признаться, я думал, что улов будет побогаче.

— Мы перерыли все, сэр. Ничего подозрительного, только какой-то странный запах в левом крыле дома.

— Запах — это улика, но ее не предъявишь судье.

Сэр Блад набил трубку.

— У меня было такое ощущение, что Энтони где-то рядом.

— Вы хотите сказать, мы плохо искали? — спросил Уэсли.

Губернатор ободряюще похлопал его по колену:

— Найдем.

— Тем не менее мы и сегодня не без трофеев. — Лейтенант указал на книгу.

— Как это ни смешно, мой друг, ради нее одной стоило съездить в такую даль.