Скользнув по изуродованным многочисленными язвами и опухолями больным деревьев, ослепительные лучи прожекторов без труда рассекли, как ножом, сумрак и опалили Теней, готовящихся броситься в атаку на БТРы, в секунду превращая в сморщенные обугленные комки мяса. Вездесущая темнота, наполненная кисловатым запахом перегноя и сырости, мигом насытилась чадящим смрадом жженой плоти и гари, разносящимся едва ли не по всей Сумеречной Зоне. Но не успел он чуть притупиться, впитаться в мокрую от капающего с крон сока землю, кору или доспехи, – свистели стрелы, и тот дополнялся другим, не менее стойким запахом – кровью. На сей раз жертвой стала свора морфов-загонщиков. Те дождались удобного момента, когда Тени в испуге скроются где-то в глубине леса, и втихаря сбросились на обороняющихся людей с самых высоких ветвей, но недооценили мощь человеческого оружия и все истыканные стрелами камнями попадали наземь. От падения тел глухо гудела бронетехника, хрустел валежник, содрогалась земля.

Дождавшись, когда дождь из мертвых прекратится, Айс осторожно отошел от перепачканного грязью колеса, осмотрелся, насчитывая несколько инопланетных трупов с размозженными головами, постоял так секунду-другую и, приготовив новенькую стрелу, удовлетворенно, но с маленькой укоризной отметил:

– Неплохо-неплохо… – расслабленно вздохнул, помотал головой, – но можно было и лучше…

Решив, что будет не лишним пополнить боезапас, он мысом перевернул первого истерзанного загонщика с тремя стрелами в шее и безо всякой брезгливости повыдергивал одну за другой.

– Порядок, – промолвил Айс и сложил обратно в колчан, разглядывая следующий труп, – ну-ка теперь ты…

Но едва двинулся к нему, – справа прошуршала сырая трава, и через мгновение его окликнул звонкий юношеский голос:

– Старший сержант Эванс!

Айс обернулся и увидел перед собой Чака – самого молодого из своих бойцов. Тот, светлоглазый, остроносый, с зачесанными назад серыми волосами, со снятым респиратором и без капюшона, явно волновался, нетерпеливо поплясывал на месте.

– Слушаю, – ответил и волей-неволей огляделся, видя разбредшихся поблизости Тенеборцев. Они охотно пользовались временной передышкой, занимались кто чем: одни возились с прожекторами, другие обыскивали загонщиков, третьи просто стояли в сторонке, что-то бурно обсуждали, жестикулировали.

– Мы провели разведку окрестностей… – начал рапортовать Чак слегка трясущимся голосом, – Теней и морфов обнаружено не было! Все чисто! – Смолчал, словно ожидая выговора, и вдруг заглянул в глаза Айсу и с невероятным энтузиазмом спросил, вкладывая в слова чуть ли не всю душу: – Какие будут дальнейшие приказы, старший сержант Эванс?

Айс с минуту молчал, разглядывая лучистого юношу с огоньком во взгляде, всегда и со всей ответственностью берущегося за самые трудные поручения, что порой бывают не по силам даже бывалым бойцам, и хотел сначала сделать строгий выговор за снятый респиратор, но вдруг передумал и ответил тепло:

– Никаких, – и по-отечески заботливо похлопал мальчишку по плечу, – передохни-ка пока, силы побереги – они тебе и всем нам еще понадобятся.

Чак кивнул, улыбнулся и собрался уже идти, но Айс придержал за руку:

– А респиратор все-таки надень – пух летает кругом.

Прислушавшись к совету, тот послушно надел маску, болтающуюся на шее, скрыл голову капюшоном и зашмыгал по булькающей грязи к остальным Тенеборцам, надеясь отыскать себе занятие.

«Золотой парень, – с чувством гордости отметил Айс, все еще смотря ему вслед, – эх, побольше бы таких».

Залюбовавшись своим фаворитом, напросившимся кому-то в сварщики, он не услышал, как позади едва слышно щелкнула ветка, и запоздало натянул лук, ожидая нападения. Порывисто обернувшись и еще не отойдя от испуга, Айс чуть не выстрелил в Марка, решившего просто не шуметь, а подойти, как обычно, тихо, призраком.

– Ш-ш-ш!.. – отточенным и по-змеиному быстрым движением руки отведя лук в сторону, прошипел Марк и, дождавшись, когда друг опомнится, заговорил шутливо: – Нервы шалят, что ли? Так ты хлебни чего-нибудь для души!

– Извини, дружище… – виновато изрек Айс и, убрав стрелу чуть не окропившуюся кровью друга, опустил лук и спокойным ровным голосом добавил: – Что-то никак в себя не приду: как тварь эту вспомню, так все…

– Выпить тебе точно не помешает, – понимающе посоветовал тот и, недолго соображая, достал из-под доспехов небольшую узенькую фляжку, открыл и протянул Айсу: – На-ка, выпей, – и настоял: – Пей-пей!

Крякнув, Айс все-таки согласился, стащил респиратор и отпил два-три глотка.

– О-у-о… – выдал задушевно он и вернул фляжку, – кажется, отпускать начинает…

– Еще бы! Эта штука всегда поможет – лекарство же! – знающе вставил Марк. – Самый раз от нервов. На фронте-то без него не обходились, а уж сейчас…

Айс облизнул губы, промолчал, потемнел лицом.

– Ну как ты? – кивнув на повсеместно располосованный серебристо-черный нагрудник с разводами запекшейся крови, осторожно спросил Марк. – Укол действует? Может, еще перебинтовать?

– Да так нормально, – поморщившись, отмахнулся Айс, – на мне как на собаке все… сам знаешь…

– Ага, – подхватил тот, – только помнится, как тебя в Черной Пустоши осколком гранаты зацепило, так ты в лазарете полгода провалялся под капельницей.

– Да вспомнил тоже! Когда это было-то?.. – насупился Айс.

– Когда-когда… – сам задумался Марк, вспоминая тот день, а затем выдал: – Так вон, в позапрошлом!

– Забудь, – обиделся тот, – что было, то было…

– Да ладно, чего ты? Я же не смеюсь. Кто ж мог знать, что на засаду нарвемся…

Помолчали. Оба в глухих раздумьях глядели куда-то под ноги.

Больше ничего не сказав и не спросив, Айс развернулся и задумчиво посмотрел на Чака, принимающего сварочный аппарат.

– Ученика себе нашел? – осмелился спросить Марк, перехватывая взгляд пристальный напарника.

– С чего ты так решил?

– А кто его по ночам стрельбе из боевого лука обучает, когда все спят? – хитро подметил тот, вспоминая, как часами следил за ними, притаившись в кустах, возле сетчатого забора стрельбища. – Кто рапорт самому Гельдману писал, чтобы его перевели в наш отряд? – выдохнул, словно выиграл в жарком споре. – То-то! Я все вижу, брат. Ты не думай, что один такой хитрый выискался!

Айс усмехнулся, улыбнулся глазами.

– Не знаю, как сказать… – пожал плечами он и, не сводя глаз с парнишки, хмуро вздохнул: – Запал он мне в душу, Марк. Запал и – все. Как к сыну прикипел, понимаешь?..

Марк помолчал и ответил через минуту:

– Вообще, парень – кремень: добровольцем в Сумеречную Зону – это, конечно, круто. Есть тебе, чем гордиться, Айс, – помолчал и вдруг подумал вслух: – Эх, а может, и мне воспитанника себе под крыло взять? Как думаешь, старина? Сгожусь на старость лет в тренеры?..

Айс повернул к нему голову, закивал:

– А почему нет-то? У тебя боевого опыта – дай бог каждому. Обидно, если такие навыки никому другому не достанутся. Так что я только за, Марк, тем более что молодых толковых ребят на базе много, а вот опытных наставников – раз, два и кончились.

Марк на это хмыкнул, хрустнул суставами пальцев.

– А правда ли он так хорош у тебя? Может, ему проверку устроить, а?

– Тебе мало того, что он волну морфов остановил? – язвительно подметил Айс, несколько раздраженный таким повышенным вниманием к своему подмастерью, и тут же: – Какую проверку-то? Чего удумал?

Напарник тихонько засмеялся, ничего не сказав, отошел, отыскал где-то в траве шишку, отряхнул и водрузил на макушку.

– Проверим крепость руки и волю твоего бойца, – совсем не шутя, а наоборот – серьезным, твердым голосом исторг Марк и расставил руки. – Закон Тенеборца помнишь? – спросил вдруг и сам же напомнил: «Умей спасти боевого товарища в любой, даже экстремальной ситуации».

– Ты что, серьезно, что ли? А, Марк?.. – взволнованно переспросил Айс, надеясь на всю несерьезность услышанного, но вскоре понял, что напарник настроен весьма решительно, цыкнул, вздохнул и громко окликнул юношу, вылезшего из-под БТРа: – Чак!

– Да, старший сержант Эванс?.. – отдав инструмент Тенеборцу, немедленно ответил тот и хотел уже подойти поближе, но Айс жестом остановил:

– Оставайся там! И лук готовь – мастер-класс покажешь.

Чак с каким-то невероятным воодушевлением вытащил из-за спины именной лук, стрелу и застыл, с холодной решительностью ожидая продолжения.

– А вот тебе и мишень, – Айс показал на шишку на голове Марка, стоящего как изваяние, и добавил насмешливо: – А то в тебе тут засомневался один… надо бы развеять сомнения. Справишься? Не подведешь?

Чак ответил не сразу.

– Близко стоит слишком, сэр, – вдруг самоуверенно заявил он, – пусть шагов на шестьдесят отойдет, а то неинтересно так…

Айс кивком велел Марку отойти.

Марк даже как-то замешкался – видимо, опешив от такого заявления, – но все-таки согласился. Отсчитав на ощупь требуемые шестьдесят шагов по грязи, он опять положил на голову мишень и замер в ожидании, как циркач перед смертельным номером. Чак немного помедлил, обернулся на всех присутствующих, застывших в немом изумлении, а потом скинул капюшон и молниеносно натянул тетиву…

Стрела ураганом пролетела мимо Айса, обдав ветерком, в мгновение ока превратила шишку в облако сырых щепок и полетела дальше, в темноту.

Все ахнули. Оживились. Зашептались.

– Красавчик!

– Молодец!

– Ай да Чак!..

Но мальчишка не обращал внимания на неподдельный восторг остальных бойцов – его больше всего интересовало признание наставника, но тот пока молчал. Молчал и Марк. Он будто бы и окаменел, и лишился дара речи одновременно.

Простояв так ни много ни мало минуту, Марк резко вздрогнул, как воробей с испуга, смахнул с головы труху, подтащился к Айсу и, стягивая респиратор, слегка дрожащим голосом проговорил:

– Снайпер, твою мать… – усмехнулся, помотал головой и, глубоко пораженный, вынул флягу, жадно отпил и сделал неожиданное признание: – Я думал, обделаюсь тут по полной программе! Ястреба ты себе воспитал от бога, дружище. Честное тебе слово!

А через мгновение ответ дал и сам Айс:

– А ты не верил, – хлопнул в ладоши и обратился уже к одаренному стрелку, взбудоражившему виртуозной стрельбой поголовно всех Тенеборцев: – Отличный выстрел, сынок, я горжусь тобой!

Сияющий от счастья, окрыленный успехом, Чак ничего лучше не придумал, как отдать честь и ответить застенчиво:

– Рад, что не подвел вас, сэр!

Айс кивнул.

Дождавшись, когда ажиотаж от недавнего представления стихнет, Марк молча подошел к нему и, похлопав по плечу, вполголоса предложил:

– Давай-ка отойдем – кое-что обсудить надо.

Айс обошел БТР и встал позади напарника.

– Такое дело, Айс, – начал издалека Марк, – засиживаться тут долго никак нельзя: каждую минуту ждем новую волну морфов. Поэтому нам с тобой надо как-то определяться, откуда начать поиски стража.

– Можно попробовать углубиться в чащобу… – поразмыслив, предложил Айс, нервно барабаня пальцами по броне транспортера, – техника должна пройти: топливо есть, да и деревья тут одно гнилье – проблем быть не должно. И люди настроены весьма решительно.

– Люди-то людьми… – засомневался Марк, – их беречь надо, а вот если технику угробим, Гельдман нас по головке-то не погладит, да и на чем мы стража-то потащим? На руках, что ли?

– Верно, – закивал тот, – в общем, надо подумать…

– А чего тут думать? – неожиданно возразил Марк. – Разделиться надо и – по двум направлениям: ты со своими ребятами – на северо-восток, а я – на северо-запад. Там, если верить слухам, когда-то и дома, и дороги, и заводы были.

– И Портал стоял, – участливо добавил Айс, – я тоже слышал что-то такое, – и, тяжело вздохнув: – И все равно идти, разделившись, никак нельзя – передохнем все. Хреновая затея, Марк.

– Ну и чего тогда предлагаешь делать?

– Проедем немного вглубь, оглядимся и снарядим разведывательный отряд, – поделился соображениями Айс и добавил: – А то далеко так не уедем – встанем где-нибудь и – все: заплыв окончен. Да и стражи глушь любят: распугали мы их техникой, видимо, вот они и сидят где-то в дебрях.

– Ну, можно, в принципе-то… – минутку поразмыслив, все-таки согласился Марк, хоть и поколебался еще немного, – но сначала бы посоветовал…

Череда раскатистых, как боевой горн, хрипов понудила их замолчать и разлетелась во все стороны, будоража кипящий мрак. А буквально в следующую секунду отовсюду послышался шелест листьев, хруст веток, древесный скрип, и чудовищная ворчащая лавина двинулась в направлении людей.

– Морфы! – ошеломленно вострубил Марк, посмотрев на Айса, и – проорал всем: – Морфы, парни!!! Всем готовиться к бою!!! Готовьте прожектора и пулеметы!!! Морфы надвигаются!!!

– К своим побегу! – оживился Айс и, легонько стукнув напарника кулаком в нагрудник, ободряюще произнес: – Не волнуйся – отобьемся!

Рванув ко второму БТР, – в спешке еще раз предупредил всех попавшихся на пути Тенеборцев об опасности, лихорадочным взглядом поискал молодого лучника, некстати куда-то запропастившегося, окликнул, но вскоре понял: собственный голос просто-напросто тонет во всеобщем гвалте. Тогда он залез на транспортер и занял позицию возле пулеметной башни.

– Разрывные к бою! – прокричал бойцам Айс и – к пулеметчику:

– Пока не стреляй – мы их прожекторами подсветим, поближе подпустим, и тогда мочи.

– Есть! – отозвался тот и дернул затвор крупнокалиберного пулемета.

«Где же ты, Чак?.. – переживая, как за родного сына, терзался Айс. – Куда делся?..»

Слыша вездесущее эхо ломающихся, будто бы чьи-то кости, ветвей, Айс еще раз громко покликал Чака, но так и не получил ответа. С тревогой у сердца, смятенный, он молчаливо оглядел всех Тенеборцев, извлек из колчана разрывную стрелу и насадил на тетиву, ожидая начала страшного сражения.

Когда же от хруста уже звенело в ушах, а хрип начинал сводить с ума, во все стороны одновременно ударили прожектора, уже подсвечивая первых серо-черных склизких тварей, сидящих на деревьях и в кустарниках, и через миг заговорили пулеметные очереди, дробя кору, запели юркие стрелы.

В считанные секунды пламя поглотило не меньше сотни морфов-охотников и загонщиков, пожгло кусты, обратило в уголь деревья. Горящий пепел и раскрасневшиеся древесные щепы накрыли и Тенеборцев, и БТРы, жарким ветром пронеслись по истоптанной тяжелыми ботинками грязи, укрыли седой золой трупы морфов. На какое-то мгновение, а может быть на два, все вокруг как будто обмерло, оглохло, одеревенело, но потом это затишье прорвал плотный пулеметный огонь, и время опять ожило, наполнялось звуками битвы.

Окинув беглым взглядом деревья, падающие под натиском крупнокалиберных пуль, больные и уродливые пни с обрубками, где мелькали дохлые глянцевые тела морфов, Айс подряд выпустил три разрывных стрелы и накрыл ослепительными взрывами рвущуюся к транспортерам свору серо-черных отродий, мгновенно похоронив под полыхающими комьями земли и мертвыми ветвями. Но порадоваться успеху не успел – следом повалила очередная стая морфов.

– Да чтоб вас! – прикрикнул он, мигом выпустил еще одну разрывную стрелу прямо в гущу охотников и загонщиков, в секунду смешивая останки и тех, и других с вонючей грязью и окликнул напарника: – Марк!

Тот с десятком других Тенеборцев бесперебойно расстреливал из лука выпрыгивающих из кустов морфов, пока по ним не ударило градом пуль.

– Марк!!..

– Чего?.. – наконец отозвался он.

– Ты Чака не видел?.. – осмелился спросить Айс и, выхватив обычную стрелу, пробил насквозь извивающуюся от отростков голову охотнику, навалившемуся на бойца, не ожидавшего нападения. – Пропал куда-то…

– Нет, брат, прости… – сочувственно ответил Марк и вместе со своими людьми врукопашную насмерть заколол четверых загонщиков, вырвавшихся из пламени недавнего взрыва, – да тут он где-то! Где ж ему еще быть…

Айс лишь сильнее нахмурился, прикончил метким выстрелом охотника, запрыгнувшего на крышу БТРа, и уже собирался спрыгивать, как вдруг на него бросился проворный хрипящий загонщик. Увернувшись от размашистого удара длинной лапищей, Айс кувырком ушел ему за спину, сочно вонзил два клинка в глотку и отшвырнул в грязь, позволяя другим Тенеборцам хладнокровно довершить расправу. Оглядевшись, он все-таки решил спуститься, в надежде отыскать Чака среди остальных бойцов, сдерживающих разъяренных бестий, всадил по стреле семерым морфам и хотел бежать в гущу сражения, но тут откуда-то из глубин Сумеречной Зоны вырвался рев чудовищной силы.

– Страж… – холодно проговорил Айс и, распотрошив горло напавшему охотнику, вдруг трезво осознал всю степень грядущей опасности и – предупредил всех: – Страж, парни!! Страж!!..

Услышав его, бойцы добили оставшихся морфов, не пожалев драгоценных стрел, и разбрелись, готовясь встретить того, за кем, собственно, и вторглись в эту преисподнюю. Укрепившись за трупами поверженных инопланетян, в ближайших тошнотворных пожженных кустах, за изрешеченными деревьями и грязными бронетранспортерами, Тенеборцы устремили напряженные взгляды в ревущий морок и стали терпеливо ждать приказа атаковать.

Создание, что брело в сторону людей напролом через гнилой лес, судя по звуку, без труда валило деревья, раскидывало целые бревна, смачно хрустело валежником, сухостоем и истошно ревело, понуждая все кругом буквально сотрясаться, как от порыва шквального ветра. Морфов же, что не решились или не успели напасть на людей, появление громыхающей твари, превосходящей всех по росту и весу, явно раззадоривало, распаляло и воодушевляло – из теней выпрастывались кровожадные хрипы, ворчание, фырканье. И чем ближе она подходила, круша и без того больной и пропитанный неземной отравой лес, тем сильнее билось сердце в груди каждого Тенеборца, кому предстояла, пожалуй, самая трудная задача – поймать стража и доставить в Горизонт-26.

Оглядев спрятавшихся бойцов внимательным командирским взглядом, Айс высунул голову из-за транспортера, пару секунд посмотрел туда, откуда вырывался страшный рык, прищурился, свято три раза перекрестился и отдал команду отрядам:

– Готовим электрострелы, ребята! Страж уже близко! Только смотрите не поджарьте его, а то старичок у нас брезгливый, может и отказаться от сделки!

Поднялся дружный многоголосый гогот.

– Баста! – сурово потребовал он. – Посмеемся потом, а сейчас за работу! – еще раз испытующе глянул на всех и, силясь переорать рявканье, раздающееся уже совсем рядом, спросил: – Тактику все помнят? Напоминать не нужно никому?

Никто не подал голоса.

– Хорошо, – удовлетворенно промолвил Айс, – тогда – с богом!

После последней фразы Айса, бойцы осенили себя крестами, почти одновременно вытащили из колчанов электрострелы, насадили на тетивы и принялись дожидаться стража. Охота на него – честь для каждого.

И вот, когда тяжелые, как мрамор, шаги послышались уже совсем близко, в темноте неподалеку что-то протяжно, звучно треснуло, и под раскатистый, словно гром, вопль из леса вылетело больное почерневшее облепленное опухолями дерево.

– На землю!! – едва не сорвав голос, успел зычно выкрикнуть Айс и сам же шмякнулся лицом в грязь, как вдруг огромное бревно со всего маху ударилось в лобовую часть бронетранспортера, за какой он прятался мгновение назад, и разлетелось волной щепок и трухи, посыпая головы бойцами ржавым прахом.

Вскочив, как ошалелый, он наспех вытер лицо, изготовился для стрельбы и собрался окрикивать остальных, но тут из сумрака в сопровождении загонщиков и охотников, рассвирепевших и обезумевших от предвкушения сладкой трапезы, на свет вышел морф-страж, и сердце Айса кольнуло холодком. Перед людьми скалой застыла жуткая угольно-черная тварь высотой под два этажа с такими же длинными, как у остальных морфов, конечностями, но на порядок тяжелее, крепче и здоровее. Могучее туловище стража сверху донизу латами закрывали многочисленные толстые костяные наросты, а широкую приплюснутую морду с двумя парами ярко-серых глаз наглухо, словно шлемом, закрывали вытянутые пластины, надежно защищающие от любых атак. И из-под всей этой исполинской туши ежесекундно вырывался то рев, то тяжелое, отдаленно напоминающее человеческое дыхание, то едва различимый хрип, что запросто можно перепутать с болезненным всхлипыванием одряхлевшего старика.

Секунду морфы и люди смотрели друг на друга, пока не осмеиваясь переходить в атаку, и Айс даже в шутку посчитал, что все обойдется малой кровью, как вдруг страж тяжеловесно топнул, и свора загонщиков вместе с охотниками послушно ринулась в бой.

– Оттесняйте их от стража!! – выпалил Айс сквозь яростные хрипы и запустил электрострелу в загонщика, несущегося прямо на него. Цепной разряд на бегу парализовал и воспламенил, как спичку, его и еще четырех охотников позади. – Марк, скажи своим, чтобы поддержали огнем! А то жарковато становится!

В следующее мгновение из кустов и из-за деревьев в напирающую орду ударило тучей стрел, и все вокруг на короткое мгновение озарилось ослепительными сполохами молний, мгновенно убивающими инопланетных захватчиков смертельной дозой электричества. Теперь же некогда доведенные до исступления морфы лежали на мокрой земле, агонизировали и продолжали искриться, роняя с отростков редкие огненные капли. Людское оружие в очередной раз восторжествовало над серо-черными завоевателями, доказав неоспоримое превосходство, но вот против морфа-стража оно оказалось малоэффективным: стрелы отскакивали брони, слабо, щекотливо поражали током, лишь распаляя гнев. Не брали даже крупнокалиберные пули – те просто отлетали наростов, как от батута, выбрасывая то фейерверки искр, то рикошеты.

Поняв, что люди изрядно выдохлись и больше не представляют серьезной угрозы, страж пронзительно заревел, словно затыкая всем рты, и неожиданно ходко двинул в сторону замешкавшихся Тенеборцев, не оставляющих попытки зацепить того электрострелами, как вдруг на пути великана возникла малюсенькая фигура.

Айса будто обожгло раскаленным железом, в сердце протолкнули иглу – Чак!

– Чак!! – попытался позвать он самоотверженного парня, бросившего вызов столько опасному противнику. – Дурак, немедленно уходи!! Уходи!! Брось это мальчишество! Чак!! Не дури!..

Но тот глух ко всему призывам.

Вместо ответа Чак мгновенно выхватил из колчана разрывную стрелу, оперся о труп изувеченного осколками морфа-охотника, чуть выждал, демонстративно, словно красуясь, неторопливо натянул тетиву и… выстрелил.

Выдержав прямое попадание, морфа все же оглушило, шатнуло влево, потом вправо и вмиг заволокло густым непроглядным дымом, на секунду-другую скрыв от всеобщих глаз.

– Ха-а-а! – совсем по-детски возликовал Чак и, вытянув на этот раз электрострелу, громко объявил: – А теперь добьем его, пока он не пришел в себя! – натянул лук, – цельтесь ему…

Но тут дым, еще не успевший рассеяться, вдруг вздрогнул, весь закружился, завращался, и под оглушительное топотание из него выскочил разгневанный морф-страж и со всей своей силы маханул тяжелой лапой по пареньку, не успевшему вовремя среагировать. Чак с безумной силой влетел в БТР, растеряв все снаряжение, медленно-медленно сполз по холодному металлу в грязь, опустил обмякшую разбитую голову на грудь и страшно застыл, будто просто измотался и решил прикорнуть…

– Ча-а-а-а-а-к!!! – охваченный горем, проорал Айс, да так, что оторопел сам морф, выпустил оставшиеся стрелы и, отшвырнув лук, безумный, потрясенный, бросился к мальчугану. – Чак!.. Господи… – бухнулся перед ним на колени, весь измазавшись грязью, прижал к себе обмякшее послушное, как кукла, тельце, уже не слыша звуков боя и лютого рева стража. – Что же ты наделал, дурачок… – снял респиратор, стиснул до скрежета зубы и зарыдал, нет, завыл волком. – Дурачок!..

А тем временем охваченные всеобщей яростью Тенеборцы окружили оказавшегося неповоротливым морфа и всадили ему последние электрострелы в незащищенные костяными наростами части тела. Ток жестоко жег ему бока, спину, горло, и всякий новый удар отуплял, выматывал, сковывал, подчинял. Хоть страж и сопротивлялся еще из последних сил, размахивал тяжелыми, словно увешенными гирями, бронированными лапищами и пытался затоптать надоедливых людей, но исход схватки уже предрешен. Развернувшись к столпившимся Тенеборцам, морф вдруг дернулся, завыл, метнулся, как от огня, куда-то влево и весь парализованный вдруг обрушился на грязь с аккуратно торчащей из шеи стрелой.

– Тросы готовьте… – осмотрев поверженного гиганта, приказал всем Марк и, убрав лук за спину, подбежал к напарнику, сломленному утратой. Он как сидел, скуля и качаясь вместе с погибшим Чаком, так и продолжал сидеть, совершенно безразличный ко всему происходящему.

Постояв рядом несколько секунд, Марк траурно скинул с головы капюшон, стянул респиратор и сел рядышком прямо в чавкающую слякоть, с трудом подбирая слова:

– Нам пора, Айс… – сам едва не зарыдав, он скорбно уткнулся лбом тому в плечо, прижал к себе и живого, и мертвого, и совсем омертвевшим голосом проговорил: – Горевать будем потом – сейчас опасно…

* * *

Тени перестали мерзко хрипеть и ломиться в убежище только под утро. Толстая дверь с решеткой и подпертым столом, стойко выдерживающая всю ночь свирепые, яростные удары, наконец-то обрела долгожданный покой и смолкла, больше не треща и не скрипя. Неспокойно оставалось лишь снаружи, где в поисках пропитания на улицы вылезли голодные собаки, дожидающиеся рассвета в промозглых подвалах, ямах и глухих берлогах. Их звонкий лай, разрывающий на части недавнюю утреннюю тишь, разносился по всем окрестностям, подолгу висел в воздухе, подхватывался другими такими же. К нам же он врывался из-под дверной щели и через многочисленные пробоины в стенах. Но уже не один, а с бледным мнимым светом, что лениво просачивался в утлое убежище, и легким сквозняком, взявшимся забавляться с раскиданным мусором.

– Разлаялись же, заразы такие… – вдруг сонно проворковал Майк и чем-то громко заскрипел, пытаясь не то встать, не то перевернуться на другой бок, – с утра пораньше…

От полусонных причитаний напарника я вздрогнул, посопел и поднял голову, но посмотрел почему-то не на Майка, а на тусклый дневной свет, разливающийся по голому полу.

«Вот тебе и ночь прошла, – подумалось, – даже как-то и не верится…»

Поглядев на него еще чуточку, – широко зевнул, протер лицо шершавой ладонью и наконец повернулся к почмокивающему проводнику – тот, по-видимому, подниматься особо не спешил, начесывал мягкое место.

– А кто-то, помнится, бил себя пяткой в грудь и уверял, что поднимет «чуть свет», – без упрека, а скорее шутливо напомнил я и сразу же добавил: – А сам вон рожу мнет…

Майк мигом вскочил, как полоумный, затрещав ветхим столом, на каком и спал, вытер слюнявую бороду и выкатил на меня ошалелые глаза:

– А?..

– Вот тебе и – «а», блин, – передразнил я и, укутавшись в накидку, без злобы продолжил: – Спишь больно крепко, говорю, – сел на стол, – вставать-то собираешься сегодня, нет? На улице уже, наверно, день.

Майк в ответ заморгал, зазевал и молча спрыгнул на пол, подходя к кострищу. Покрутился у него пару мгновений, обвел все еще сонными глазами убежище и вдруг целенаправленно засеменил к горе старого хлама позади меня. Протиснувшись туда, он все так же безмолвно откинул в сторону вешалку, два стула, какую-то железную перекладину, и вскоре выполз со стопкой рваных газет, двумя короткими деревянными палками и какой-то книгой.

– Погреться надо хоть немного после ночи-то… – как с похмелья, сипло и тяжело наконец проговорил он и, покидав все в золу, оставшуюся после ночного костра, добавил: – Да и поесть бы не мешало.

– Да было б что… – невесело усмехнулся я и тоже спрыгнул со стола, забирая вещевой мешок, – о таком счастье можно только мечтать. Я уже молчу про воду…

Договорив, – вытащил пустую бутылку, и уже хотел отправиться на поиски ближайшей лужи – а их по осени в подобных помещениях обычно немало, – как вдруг Майк метнулся к своему затрепанному рюкзаку и извлек слегка помятую жестяную банку без этикетки.

– В магазинчике одном неделю назад откопал, – подкинув в руке, с ноткой самодовольства пояснил он и криво улыбнулся: – На полке пылилась, гадина такая… для особого, блин, случая берег! Последняя, между прочим!

– Что это? Не сдохнем хоть?

– Обижаешь, – насупился Майк, – это ж сгущенка! Не ел, что ль, никогда?

Я взял холодную на ощупь банку, покрутил и так и этак и, погрузившись в тревожные воспоминания, ответил раздумчиво:

– Да пробовал как-то раз… – вернул сгущенку, – в детстве…

– Это хорошо, что в детстве, – участливо подметил проводник. – Есть, что вспомнить. Человек-то ведь тем и богат, что воспоминания свои бережет, как сокровищницу. Самое дорогое как-никак…

Я покивал, заглянул Майку в глаза, но не смог ничего ответить – его слова опять умело хлестнули чем-то горячим по сердцу.

– Ну, а с водой я реально не знаю, как нам быть, – вернувшись к кострищу, через несколько мгновений продолжил спутник и флегматично развел руками: – Видимо никак – терпеть будем.

– Слюнями давиться, – хохотнул я и тут же придал своему голосу серьезность: – Жди: сейчас найду что-нибудь. Наверняка после дождей где-то лужа притаилась…

И не дождавшись ответа, – искать нам воду.

Место же, где мы вынужденно отночевали, выглядело почти невредимым, местами сухим и чем-то даже уютным. Ни проломленного потолка, как в квартире Майка, ни обвалившихся стен, ни сквозных дыр – ничего представляющего серьезной опасности для нашего временного пребывания здесь не наблюдалось. Вот только вечно голодный ветер временами завывал так напористо, что по всему помещению мигом разносилось жуткое эхо, чем-то отдаленно напоминающее не то человеческий плач, не то звериный рык. А иногда к нему прибавлялось нудное кобелиное гавканье с улицы, воронье карканье или далекие-далекие хрипы, и тогда и вовсе складывалось какое-то навязчивое ощущение: мы ни в какой не в безопасности, а прямо под открытым небом, у всех на виду.

Растолкав несколько запыленных картонных коробок и деревянных ящиков, валяющихся чуть ли не на каждом шагу, я осторожно пролез под проржавевшей стремянкой, что притаилась от чужих глаз в душном полумраке, и вдруг краем уха уловил почти неслышный за сквозняками стук падающих капель и прислушался.

– Шумишь? – не скрывая радости, задал вопрос манящему звуку и облизнул пересохшие губы, уже предвкушая миг, когда можно будет вдоволь напиться. – Ну, шуми-шуми – найду ведь скоро.

Улыбнувшись, осторожненько, будто боясь вспугнуть, прошел чуть вперед и опять притаился, напряг слух.

– Рядышком уже, – пришел к выводу и – к голой холодной стене. Вдоль нее взад-вперед терся одинокий прохладный ветерок, словно старательно вылизывая отсыревший бетон. – Ну-ка…

– С кем ты там все время разговариваешь?.. – внезапно раздался озадаченный голос Майка. С его стороны – древесный хруст, гам, матюги: делал заготовку для будущего костра. – Сид?.. Ты это… может, того, а?.. По фазе?.. Такое, говорят, бывает: вроде нормально-нормально и вдруг на тебе! Нет, ты скажи – волнуюсь же, и потом…

– Да тихо ты! – громко оборвал я и левым ухом – к стене, закрыл глаза.

– Так-так… – засуетился и неторопливо двинулся на этот звук. Тот исходил откуда-то из темного угла под потолком. – Близко уже…

Шел на этот стук, пока вскоре он не стал совсем отчетлив, и я не уткнулся носом в неприятно пахнущую мокрую стену, полностью утонувшую в полутьме. Потрогав, – постучал косточкой указательного пальца, пытаясь выяснить: полая или нет, – потом еще, еще, и тут о капюшон беззвучно разбилась тяжелая капля, скользнула по накидке вниз, на пол.

Медленно поднял голову, прищурился, и тут в лоб угодила другая капля, а ровно через секунду на щеку шмякнулась третья.

– Нашел, кажется! – сообщил Майку радостную весть и, вытерев насухо лицо, приготовил бутылку. – Только подождать надо: по капле тут много не насобираешь, – нашарил какую-то жутко колючую палку, – сейчас, может, долбану – воды больше сойдет Она, наверно, застоялась там – бетон подмывает.

Проводник как-то невесело хмыкнул и вернулся к своему занятию.

Я секунду-другую примерялся, куда лучше ударить, и уже замахнулся, как вдруг откуда-то сверху отвалился камешек, звонко стукнувшись об пол, и меня хлестнуло холодными брызгами. Никак не ожидая такого, – обронил доску, тихо выругался и вытерся рукавом.

– Ну, пошло дело, – проговорил я, на радостях потянулся за деревяшкой и тут невольно обратил внимание на рукав – он сплошь в темных кляксах. – Блин, где измазаться-то успел?..

Так и не понял сразу, что это за пятна такие, нехотя отошел в сторонку, на свет, присмотрелся и – почти моментом оторопел: на ткани красовались свежие багровые пятна.

– Это как понимать?.. – задался вопросом и тут случайно поглядел на правую ладонь, а она в ржавых разводах и запах узнаваемый. – Кровь, что ли?.. – принюхался и ужаснулся еще больше, осознавая, что не ошибся. – Господи…

Меня кинуло назад, как от воздушного напора, зазнобило. Сглотнул, поднял глаза, пытаясь вглядеться в потолок, скрывающий жуткую тайну, но тщетно – ничего не видно, лишь капли западали чаще, громче, грузнее, а от пола нестерпимо потянуло отчетливым металлическим душком.

– Попили, блин, водички… – только и сумел промолвить и попятился, едва не споткнувшись о злополучные ящики, о каких и позабыл совсем.

– Ну чего ты там?.. – все не унимался Майк, громко чиркая зажигалкой. – Если не нашел ничего – и черт бы с этим, потерпим! Ну не помрем же, в самом деле, Сид! Сейчас вон червячка заморим с тобой и двинем в путь, а там, может, по дороге чего найдем! Оставь это все и давай-ка лучше сюда подгребай – поможешь банку эту поганую открыть, а то что-то обмяк с утра…

Все еще никак не придя в себя, – без слов развернулся, застав напарника за розжигом долгожданного хоть и скудного костра, потер перепачканную руку о полы накидки, оттирая чью-то кровь, и уже хотел сделать шаг, как вдруг через несмолкаемую череду падающих капель до меня долетел отчетливо слышный шорох.

– Сид?.. Что это?.. – в ту же секунду испуганно позвал Майк и тут ахнул: – Откуда кровь?!.. Сид?..

– Т-с-с… – тихо подойдя к куражащемуся огню, велел я и, чтобы немного успокоить напарника, соврал: – В краске испачкался…

Но Майк не повелся. Весь белый, как алебастр, с расширенными зрачками, он заерзал на месте, запыхтел, испуганно завертел головой, словно отовсюду ожидая нападения, и запаниковал:

– Да какая же это краска, Сид?!.. Какая это краска?.. Посмотрим! Посмотрим сам!.. Кровь же это! Слышишь?.. Кровь! – одернул за рукав. – Что ты там нашел?!..

Но вместо ответа я опустил руку ему на плечо, крепко стиснул, дабы вообще не мог шелохнуться, и вполголоса исторг:

– Тише, – посмотрел в затененный угол, – ни звука…

Майк слышно сглотнул, но воспротивился – остался сидеть на месте.

А тем временем шорох возобновился и, как мне показалось, даже усилился: стал более громким, резким, навязчивым. Уже через секунду у меня сложилось впечатление, что там, этажом выше, кто-то старательно волочет неподъемный мешок и все никак не найдет место, куда приткнуть. Но вспомнив недавнюю находку, – мигом отмел такие мысли прочь, догадался, кто там вместо этого «мешка»…

«А ведь ночью еще не было никого… – отметил в уме и нахмурился: – Кто ж там уже поселиться-то успел?..»

Но таинственный сосед не раскрывал себя долго и настойчиво продолжал что-то тащить, чем-то елозить, шебаршить. А мы, слушая эту сутолочь, сидели напряженные и не могли ни по-нормальному поесть, ни погреться, ни даже перевести дыхание. Наверху продолжали шуршать, то и дело протяжно гремели, постукивали, в то время я с Майком, застыв статуей, терпеливо ожидал, когда же наконец прекратится эта проклятая возня…

– Тварь какая-то завелась, что ль?.. – не выдержав томительного ожидания, предположил Майк, несмотря на мою руку, по-прежнему твердо держащую за плечо. Сам же он, будто переняв мою вечную настороженность и внимательность, заметно успокоился и больше не трясся, только постоянно норовил как-нибудь изловчиться и поддеть железкой раскаленные головешки, периодически выскакивающие из костра.

Но ответить ему так и не успел – сверху, из того самого угла, приглушенно прохрипели.

И тут проводник не то в испуге, не то от неожиданности дернулся, вырвавшись из моей железной хватки, и метнулся за ружьем. Поздно спохватившись, я кинулся вдогонку и вовремя уцепился за цевье, так и не дав Майку сотворить какую-нибудь глупость с горячки.

– Ты чего?.. – насторожился Майк и пугливо забегал глазами, не оставляя попыток выдернуть оружие. – Пусти… там морф!

– И – что? – не сводя с него пристального взгляда и не обращая внимания на хрип, доносящийся все из того же угла, спросил я и вдруг отметил для себя, что почему-то больше не слышу капающей крови.

– Так это… – хотел ответить Майк и вдруг осекся, перестал дрожать, – вдруг он не один – залезут ведь…

Я помедлил с ответом, поднял голову, осматривая невысокий потолок с начисто вымытой побелкой, изрисованный грязными ржавыми разводами.

– Не залезут, – твердо решил я и принюхался, чувствуя очень уж знакомый запах сырости, что за столько времени точно не спутал бы ни с чем другим. Определять его научился не сразу: потребовались годы, чтобы нос, привыкший то к запаху гниения, то к прелости, безошибочно мог улавливать едва-едва ощутимый в воздухе холодок, каким всегда наполнялся осенний воздух перед сильным дождем. И хотя в нем, казалось бы, нет ничего необычного, он тем не менее серьезно менял повадки охотников и загонщиков: те, может, самого дождя и не страшились, но на улицы почти не выползали – сидели где-то в руинах.

– Почему это?.. – не понял Майк и настороженно глянул на меня, на потолок, куда смотрел секунду назад, так и не выяснив, чего там углядел.

Я еще мгновение постоял в молчании, все сильнее чувствуя запах сырости, подкрадывающийся к нашему убежищу, а потом опустил глаза и сказал Майку спокойно, рассудительно:

– Дождь намечается.

Тот опешил, уставился на меня, как на дурака.

– Дождь?.. – переспросил Майк, словно не расслышав с первого раза. – Какой на хрен дождь, Сид?.. Тут окон-то нет, откуда ты знаешь?.. Сид, ты бредишь. Это уже начинает попахивать шизой, ей-богу! У таких, говорят, с воды вот все и начинается. Где-то читал, мол, стук капель слышится…

Но я больше ничего не сказал, а отпустил ружье, вернулся к погибающему огню, скармливая две скомканные газеты, поднял свою бутылку и тихо обратился к оторопевшему проводнику:

– Ну чего стоишь там? Давай сюда свою банку.

Послышались шаги.

Как-то скромно присев рядышком на лист мятого картона из-под коробки, Майк взял с пола банку сгущенки, старательно отряхнул и передал мне. Открыв ножом, я кинул куда-то в сторону жестяную крышку, испачканную вязкой жижей, и передал сгущенку обратно. Подождав, когда огонь разгорится, окрепнет, – все так же безмолвно встал, чтобы забрать мешок, как вдруг тишину неожиданно нарушил Майк:

– Странный ты человек, Сид… – облизывая палец, уже во второй раз называл меня так он, но сказал как-то тоскливо, что ли, беззлобно, даже отчасти завистливо. – Ей-богу, странный…

Я усмехнулся, по привычке запустил руку во внутренний карман, нащупывая пачку сигарет, но потом вспомнил, что их попросту нет, и вернулся.

«Может, и странный… – подумал я, глядя на неугомонный огонек, – тут уж тебе виднее».

А меж тем шорох продолжался, но шумел, правда, уже не так истово, как раньше, – как-то ослаб, приуныл, поутих.

– И где же твой дождь? – с насмешкой спросил Майк и, утерев кулаком бороду, вручил ровно половину от завтрака. Сам скрестил ноги, почесался и утонул глазами в пламени костра. – Синоптик, тоже мне…

Я покосился на него, но ничего говорить не стал – взялся кушать.

Ливень хлестал по пышным зеленым кронам и толстым стволам деревьев со страшной силой. Холодные тяжелые капли так звонко разбивались о каменную кору и крепкие ветви, что, казалось, их разорвет на части в считанные секунды. Но гиганты выдерживали, разве что все-таки отдавали жестокому дождю самые слабые и больные листья, какие рано или поздно все равно забрала бы грядущая золотая осень. Потом проливень резко терял к ним интерес и вместе со шквалистым ветром принимался лохматить подстриженную траву на аккуратных газонах, налетая с каким-то особенным зверством. Зелень стойко терпела ярость непогоды, гнулась, мялась, трепыхалась, как волосы, и в конечном итоге прилипала к мокрой земле, больше не поднимаясь. А через мгновение черный, словно смоль, свод разрубало надвое ветвистой белой молнией, и безлюдный парк накрывало утробным громом, глушащим все…

– Скорее бы гроза закончилась… – трясясь осиновым листом, тихонько пискнула Бетти и плотнее завернулась в мою куртку, прижимаясь, как котенок. – Яжутко замерзла…

Приобнял ее, погладил по слипшимся мокрым рыжим волосам и, поправив над собой ветвь с густой шевелюрой, ответил:

– Ничего-ничего… скоро уже, совсем скоро… – кивнул на небо, где, несмотря на черноту, застелившую целое небо, кое-где виднелись просветы, – подождем.

– Обидно, что он начался именно сегодня, – обиженно проговорила Бетти и смахнула с правой щеки прилипшие волосы. – В долгожданное воскресение… – тоскливо вздохнула, – почему так не везет?..

– Да ладно тебе! Зато на аттракционах успели покататься! – как можно бодрее произнес я, крепче обнял дочь, заслоняя от воды, стекающей с листьев. – Не расстраивайся, принцесса, – приподнял за маленький подбородок, заглянул в глаза. Сейчас выглядели по-особенному красивыми: не то синими, не то бирюзовыми. – У нас с тобой еще полдня впереди, чего ты сникла совсем?..

– Да ничего…

Бетти опять вздохнула, поправила болтающиеся туда-сюда наушники и продолжила:

– Вечно именно со мной такая ерунда получается… – отвернулась, посмотрела на засыпанную листьями, ветвями и вырванной травой дорогу с огромными лужами, пенящимися под беспрерывно падающими каплями. – Неудачница, блин, никогда не получается у меня ничего по-нормальному…

– Прекрати, – строго, но без злобы велел я и развернул: – Глупости-то не говори: кто же знал, что хлынет так. Сейчас закончится, и можно будет в какое-нибудь кафе заехать, подкрепиться. Или кино там, а можно у меня посидеть: чаю попьем, телевизор посмотрим, погреемся – до восьми еще времени много. Ты как?

– Как сам хочешь… – все так же невесело произнесла дочка и полезла в карман за плеером. – Мне уже без разницы…

Вставила наушники, клацнула клавишей, замолчала.

Секунду слушал шум, исходящий из-под ее волос, а потом посмотрел на колышущиеся вдалеке деревья и слегка похлопал дочь по плечу.

– Что?.. – бесцветно спросила Бетти, неохотно вытащив наушники.

Тепло улыбнулся и осторожно спросил:

– Наушником не поделишься? Время-то надо как-то коротать.

Бетти лишь пожала плечами и протянула беленький наушник-вкладыш.

– Спасибо! – поблагодарил, сунул в ухо, тут же наполняясь излюбленной музыкой дочери:

Дождь молотил no деревьям, no дороге, но почему-то теперь казался уже не таким сильным…

Мы с Бетти молчаливо смотрели, как ветер ерошит кусты и качает кроны, и не решались нарушить это затянувшееся безмолвие…

И даже гром уже чудился не таким страшным и как-то мерк перед словами, предназначающимися только для нас.

А потом из проплешины посреди чернильного неба выскочил лучик долгожданного солнца, и ливень, долгое время беснующийся над парком, стал понемногу затихать.

– Заканчивается, кажется, – отметил я, с улыбкой глядя на усыпанные листвой лужи. До них, как бы боясь потревожить, осторожно дотрагивался солнечный свет, редеющие холодные капли. – А ты волновалась.

Я вынул наушник и протянул Бетти – та неотрывно смотрела на проясняющееся небо, на рождающиеся ежесекундно маленькие колечки на лужах и, скорее всего, даже не слыша меня. Но потом, заметив мою руку, мигом обернулась, забрала наушник и запоздало ответила:

– Прости, пап, заслушалась… – виновато закусила губу и даже слегка покраснела, – ты что-то сказал?..

– Дождь закончился почти – говорю, – повторил и улыбнулся, любуясь дочериными изумительными глазами.

– А… ну-да, есть такое… – Бетти смущенно улыбнулась, выключила плеер, убрала обратно и вдруг спросила, но на этот раз уже не хмуро или безразлично, а радостно и с приподнятым настроением: – Ну, куда тогда рванем? Может, реально заедем куда-нибудь перекусить?

Секунду подумал и наигранно вздохнул:

– Эх-х, а я-то думал, что ты все-таки у меня захочешь погостить… Я ужин нам приготовил, – ласково погладил по румяной горячей щеке, – сюрприз, так сказать…

Бетти удивленно подняла брови.

– Ты научился готовить?.. – хитрым голосом поинтересовалась она.

– Ну… – как-то неловко пожал плечами, – кое-чему у тебя научился.

Такое известие явно порадовало ее. Совсем повеселела.

– Ладно, пап, уговорил! – наконец согласилась Бетти и, сняв мотоциклетную куртку, передала мне. – Поехали, похвастаешься!

И не дожидаясь меня, вылезла из-под густых листьев и неторопливо направилась к дороге, по какой не спеша бежали ручейки.

– Другое дело, – усмехнулся ей вслед и, надев куртку, поспешил следом.

Нагнав, – осторожно придержал за руку, опустил глаза и, весь помрачневший, присел на корточки, тяжело вздохнул:

– Постой… – и протер взмокший лоб от едва-едва моросящего дождя.

– Пап, ты чего?.. – взволнованно спросила Бетти, посмотрев встревоженным взглядом. – А?..

– Бетти, послушай… – начал я и, взяв за руку, внимательно посмотрел в глаза и залез во внутренний карман, – у меня к тебе просьба будет.

– Какая?..

– В общем… – облизнул пересохшие губы, опять вздохнул и вынул небольшой аккуратно сложенный черный пакет, – вот… Матери передашь, – протянул изумленной дочери. Та, смятенная, растерянная, не понимала, в чем дело, глаза темнели. – Только не забудь, хорошо?..

– И что это? – серьезным тоном спросила она, даже не думая забирать пакет.

– Ятебе потом объясню. Возьми…

– Что за секреты? Что это, пап?.. – повторила дочка, теряя терпение.

Замолчал. Заколебался.

– Отец!..

Поняв, что Бетти теперь от меня ни за что не отстанет и будет допытываться до последнего, – поводил желваками, почесал небритый кадык, еще разок вздохнул, призрачно надеясь на уход от этой темы, но быстро понял: этого не произойдет, – и признался:

– Деньги это, дочка, деньги…

Бетти промолчала.

– Мать твоя поставила меня перед трудным выбором, не хотел тебе говорить… – я не осмелился посмотреть дочери в лицо и виновато отвел глаза, – говорил я с ней, как тебе обещал, еще тогда, помнишь? Вот только она наотрез отказалась идти мне навстречу, – секунду помолчал, – «или деньги, говорит, Сид, или дочь свою вообще больше не увидишь». Представляешь?.. Как же я мог-то… как же…

– Значит, ты меня просто решил купить?!.. – фальцетом выкрикнула Бетти и вдруг всхлипнула, в неверии замотала головой, по щекам жемчужинами побежали маленькие слезинки. А потом швырнула в лицо пакет, набитый деньгами, и в истерике бросила: – Яне хочу тебя больше видеть… НИКОГДА!.. – громко зарыдала и побежала прочь, даже не оглянувшись.

– Бетти!! – кричал ей вслед. – Постой, принцесса!..

Но та уже не слушала и отдалялась от меня с каждой секундой все дальше и дальше…

– Бетти… – разбито выронил я и, смотря вслед опечаленным взглядом, растоптанный, покинутый, упал на колени. – А как же ужин?.. Я…

– …Дождь!.. Сид!.. – вдруг грянул ошеломленный голос Майка, и я полусонно приоткрыл глаза, с большой неохотой возвращаясь из болезненного прошлого назад в убежище, где стало совсем темно. – Слышишь?!..

– Чего?.. – не расслышав, негромко спросил я и, протерев глаза, посмотрел сначала на бородатого проводника, глядящего на меня выкатившимися, как у рыбы, глазами, а затем огляделся по сторонам, слыша громкий монотонный шум снаружи и приглушенное журчание воды.

– Дождь!.. – едва ли не прокричал тот и тотчас же засуетился вокруг полуживого костерка, пытаясь укрыть то фанерой, то слегка намокшей газетой, то картонкой, на какой недавно сидел, но как ни изворачивался, в огонь все равно попадали капли. – Как ты узнал?.. – плюнув на бесполезные попытки спасти костер, – в лихорадке принялся забрасывать остатки сухих газет и деревянные щепки. – Как?..

– Ну что ты привязался-то ко мне – «как», «как»? – раздраженно бросил я и, живо накинув на капюшон, выкинул опорожненную банку сгущенки, со звонким плеском угодившую в какую-то лужу, открутил крышку бутылки и – к Майку холодно: – Да оставь ты костер в покое – не спасти его уже. Лучше иди воду набирай, пока возможность есть.

Майк устало вздохнул, отдышался, как-то обиженно посмотрел на меня секунду-другую, закивал, утер с лица воду, молотящую по нему с потолка, и мигом полез в рюкзак.

– И желательно прозапас, – посоветовал ему, – дело такое… вода всегда нужна.

Вместо ответа напарник вытащил две пластиковые бутылки и под гул дождя отправился куда-то в темноту, звучно хлюпая ботинками по подтопленному полу.

«Молчит что-то, – подумал я, посмотрев вслед, – обиделся, что ли? Или что?»

Так и не разобравшись в поведении проводника, – сплюнул, хмыкнул, отряхнул капюшон от накапавшей воды и – к запримеченной темной луже, одиноко шумевшей подле стены под целым градом свинцовых капель.

Дождь же, что обрушился на улицы Грултауна, казалось, только набирал разрушительную силу. По всему убежищу бесплотными духами носились разнообразные звуки, скулил промозглый ветер, рвущийся внутрь, под ударами стекающих со стен ручьев грохотал мусор, где-то глухо крошился и осыпался отсыревший бетон. Из-под нашего единственного спасения – двери с решеткой – веяло холодом, сыростью и псиной, словно изголодавшаяся по помоям собачья стая рыскала не где-то там, во дворах мертвого города, а стояла едва ли не у порога, принюхиваясь к нам и смрадно дыша. Иногда к нему прибавлялся запах сырой земли, подгнивших листьев и ржавчины, какой я невольно спутал с кровью, но очень быстро улетучивался, тонул в гулкой темноте. Потолок, ставший почти неразличимым, повсеместно сочился от студеной дождевой воды, протекал и трещал по швам, как старая ткань, время от времени сбрасывая на наши головы то мелкие осколки, то капли.

– Ну, теперь всякая зараза точно поутихнет, – отметил довольно и, утерев лицо насквозь промокшим рукавом, присел на корточки близ большой лужи, где плавали картонные ящики, банки, фантики и какое-то тряпье, – дождь-то разыгрался нехилый – вон как долбит.

И словно в подтверждение моих слов от потолка с неслышным скрежетом откололся немалых размеров обломок, бултыхнулся в лужу и окатил меня с ног до головы студеной водой.

– Уф-ф… – обронил я и поежился от холода, – ледяная, блин! – старательно подышал на ладони, растер. – Ну, с богом!..

Разок-другой зачерпнул бутылкой дождевую воду и почти в ту же секунду почувствовал, как пальцы рук начинают неметь, жечь огнем, едва сгибаться, а кожа – коченеть, деревенеть и как бы натягиваться на кости. Кое-как набрал так полбутылки, поставил рядом и стал без остановки растирать задубевшую руку – та хоть пробыла в студеной воде считанные секунды, но отогревались так, словно вся кровь в ней разом остановилась и замерзла.

– Нормально-нормально… – успокаивал себя и, покосившись на мокрую бутылку, добавил как-то угрожающе: – Сейчас ручонки оттают, и наполним тебя по самое горлышко.

Но тепло к руке, как ни старался, вернулось только через пару минут – сильно замерзла. Глянул на раскрасневшуюся ладонь и вдруг подумал: хорошо бы сейчас сунуть руки под горячую воду, хорошенько отмыть с мылом, бережно вытереть махровым полотенцем, да и самому залезть под душ в любимой ванной – тоже неплохо. Но потом мрачно усмехнулся и протянул:

– Мечтай-мечтай, Сид… – вздохнул, все еще потирая ладони, – еще можешь помечтать о мягкой кровати с теплым одеялом и телевизоре – все то, к чему ты так привык…

Невесело хмыкнул, опять вздохнул.

– Ладно, – успокоил себя, – живой, главное, а уж там… дай бог…

– Ты там долго?.. – перекричав гул и повсеместный стук капели, спросил Майк, а сам чем-то смачно грохнул, закряхтел, то и дело утопая в плеске воды, и хвастливо вскричал: – А то я уже все – готов!

– Иду, – откликнулся я и, крякнув напоследок, бодро схватил бутылку, окунул в лужу и наполнил, стойко выдержав жгучую боль в пальцах. – Готово, – на этот раз сказал себе и крепко закрутил крышку, – теперь и я готов, можно выдвигаться в путь.

Уже собираясь уходить, я все-таки не выдержал, поддался жажде и, несмотря на поистине ледяную воду в луже, зачерпнул пригоршню, словно из чистого родника, и напился, дрожа всем телом. Напившись, – быстренько умылся и со спокойной душой пошел обратно, на ходу сжимая-разжимая кулаки, чтобы согреться.

Пройдя мимо Майка, к тому моменту уже одетого в длинный прозрачный дождевик, – молча убрал воду в вещмешок, закинул за плечи и уже хотел забрать арбалет, лежащий на сухой кафельной плитке под столом, – тот вдруг окликнул:

– Это… Сид?..

– Ну? – неохотно буркнул я и искоса глянул.

– Может, все-таки чуть-чуть подождем? Дождь больно сильный – идти будет тяжело, – осторожно обратился он с вопросом и, почесав бородатое лицо, так же осторожно добавил: – Промокнем ведь все, как собаки…

– Нельзя, – кратко отрезал я и закрепил ручной арбалет на ноге, – и так засиделись, а мне дочку искать надо… – последнюю фразу произнес как-то уныло и холодно, – нельзя ждать, Майк…

Тот хотел вроде что-то сказать в ответ, но вдруг передумал, махнул, будто посылая к черту, напялил рюкзак, забрал мокрый дробовик и, набросив прозрачный капюшон, захлюпал по лужам к входной двери.

– Дальше через отстойники пойдем, – и не сердито, и не обиженно распорядился Майк спустя пару минут и, подойдя к рассохшемуся деревянному столу с железными ножками, заявил: – Там и тихо, и безопасно, и до Скупщика быстро доберемся. Хорошая дорожка, в общем, – ухватился за ржавую облупленную ножку и усмехнулся:

– Я же говорил тебе, что знаю короткий путь! Вот только зря ты так спешил: ночь все-таки надо было пересидеть у меня, а ты…

– Ты мог вообще остаться, – подойдя, вдруг укоризненно бросил я, – на кой хрен ты вообще согласился мне помогать? Чего повел в ночь тогда? Сидел бы сейчас спокойно у себя в норке, грелся, в окошко любовался на дождик, а я уж как-нибудь сам…

На мою внезапную вспышку злости Майк лишь сдержанно усмехнулся, помычал, словно всеми силами сдерживая бушующий гнев, страшно сверкнул глазами и с трудом выдавил:

– Ну да, ну да… далеко бы ты ушел…

– Вот и посмотрели бы…

Тут Майк все-таки не выдержал, саданул кулаком по столу, да так, что я вздрогнул от неожиданности:

– Чего ты как ребенок-то, Сид? – вгрызся сердитым взглядом. – А?.. У тебя одного, что ли, дерьмо на душе творится?! Думаешь, ты один такой бедный и несчастный? – запыхтел быком. – Что, никто кроме тебя не потерял никого из близких? Ты ошибаешься, Сид, глубоко ошибаешься! У людей и пострашнее судьбы складывались, да такие, что не дай бог никому! Тут у каждого первого свое горе и своя история, о какой хочется рассказать, да некому. А сколько их, жизней-то этих сломанных? Не знаешь? Нет? И не узнаешь никогда… – перевел дух, отвернулся, как от прокаженного, и уже без злобы, а скорее как-то сочувственно проговорил: – Не ты один, в конце концов, свою дочь потерял.

Я промолчал: крыть нечем – все ведь верно сказал, все правильно. Слова его задели крепко, обожгли до глубины души.

«Как будто ты многих повидал… – мысленно передразнил я, чувствуя какую-то садящую обиду, буквально пожирающую изнутри, – да что ты вообще видеть-то мог? Сидишь же безвылазно в своей занюханной дыре…» – и сказал, схватившись за ножку стола:

– Помогай, давай. На счет три…

На «три» дружно приподняли тяжелый стол и, красные, как раки, потные все, кинули прямо в затхлую лужу. Решетку сумели открыть только с пятого подхода: то ли за ночь так приросла к двери, то ли внезапно потяжелела – неизвестно, но содранные руки нарывало жгуче, словно макнул их сначала в соль, а потом в битое стекло.

– Чего она так туго-то шла? Закрывалась же нормально… – задался вопросом Майк, со сморщенным лицом потирая потянутое плечо.

– Ночью, видимо, с испугу поддалась, – отшутился я, – от Теней-то убегать и не на то силы появятся.

– Точно-точно! – оценил шутку заметно потеплевший эмоциями проводник и, выжав промокшую растрепанную, как гнездо, бороду, приготовился толкать дверь.

– Ну что? – посмотрев на него, спросил я и достал арбалет. – Открываем?

– Ну не любоваться же на нее…

– Согласен, – усмехнулся я и собрался привалиться плечом, как вдруг заметил на едва заметную вывеску, над какой изрядно поработало время:

МАГАЗИН «КНИГИ»

– О! – воскликнул я, тыча пальцем в надпись с частично выцветшими буквами. – Гляди-ка, где мы с тобой ночку-то коротали.

– Культурно мы так с тобой зашли, – засмеялся Майк, разглядывая вывеску, а потом поскреб ногтем и случайно стер одну букву – бывает же…

– А ты вон первую попавшуюся книгу в огонь кинул, – насмешливо порицал я и, усмехнувшись, обвинил: – Засранец!

Посмеялись.

– Ладно, пошли уже, – продолжая улыбаться, промолвил я и наконец толкнул плечом дверь, впуская в утлое убежище осень с вечно холодным ветром и мокрыми листьями, ставшую поневоле родной.

* * *

Разыгравшаяся непогода стала потихоньку прогонять народ, столпившийся возле засыпанной могилки. Стойко выдерживая порывы поднимающегося ветра и начавшийся некстати дождь, Тенеборцы все-таки не смогли стерпеть бичом хлещущий ливень и, еще раз простившись с погибшим, направились в Горизонт-26. Не собирались уходить только Марк и Айс, уже не один час стоящий на коленях перед железной надгробной плитой. Он, безутешный, рыдал, не стыдясь ни слез, ни воплей, вырывающихся изо рта, когда поднимал глаза и вновь и вновь вчитывался в эпитафию:

«РЯДОВОЙ ЧАК ДИЛАН»

«Покойся с миром…»

Глядя на нее, он всякий раз хватался за перепутанные волосы, низко склонял голову к раскисшей от дождя черной могильной земле и орал во все горло так, словно его сжигали заживо. Когда же новый порыв истерики, наконец, выходил со слезами и зубным скрежетом, Айс тихо-тихо завывал раненым зверем, сжимал мокрой трясущейся рукой прорезиненный пакет с деньгами – гонорар Чака – и погружался в гнетущее молчание, не обращая внимания ни на ветер, лохматящий черную шевелюру, ни на листья, бьющие по лицу. И даже дождь, беспощадно бьющий чужие проржавевшие надгробия, забор и редкие больные деревья, не мог достучаться до человека и продолжал отчаянно лить, омывая старые могилы.

– Не уберегли… – тяжело вздохнув, после долгой паузы выронил Марк. Он все это время стоял возле напарника немым привидением, погруженный в черные раздумья, и не решался что-то говорить. – Такого парня не уберегли…

Тяжелым, хмурым взглядом посмотрел на надгробие, вытащил боевой лук и, не проронив ни слова, положил прямо под плитой, проговаривая:

– Стреляй метко.

Айс, услышав слова Марка, обернулся, посмотрел на друга уставшими заплаканными глазами и с огромным трудом промолвил:

– Как же так, Марк?.. А? Ведь всегда под присмотром был, а тут… Я ведь думал, он к твоим бойцам прибился…как же та-а-а-к…

И опять схватился за голову, весь побелел, снова пропуская через себя недавнее горе, едва не сломившее окончательно.

Марк долго молчал.

– Проглядели в суете… – он выпрямился и, даже не заслоняясь от ливня, обреченно посмотрел в темную даль, где колыхались жуткие обезображенные деревья, отдающие неумолимому ветру последние листья и налипшие хлопья пуха, мигом прибивающиеся к земле тяжеловесными каплями. – Тут мужикам-то взрослым друг за другом не углядеть – морфы перли со всех сторон, как танки, а тут ребенок считай… раз-два и – исчез, попробуй усмотри. А потом эта глыба вышла… ай, что тут уже говорить… – сокрушенно махнул, посмотрел назад, где за сплошным сетчатым забором высились стены Горизонта-26 с прожекторами, рассекающими косой дождь белыми лучами. – Потеряли мы с тобой Чака…

– Моя вина это, Марк… – теребя в руках пакет, набитый честно заработанными Чаком деньгами, удрученно признался Айс и забил в грудь кулаком: – Не нужно было его в Зону тащить… ну рано ему еще, рано… нельзя…

– Оба, если уж на то пошло, виноваты, – возразил Марк и подошел к Айсу, – я тоже ведь был не против, чтобы он с нами в Сумеречную Зону поехал. Посчитал, что с той подготовкой и дисциплиной, как у тебя, он точно никого не подведет и сам в излишней опеке нуждаться не будет. А ведь ребенок он и есть ребенок: кровь еще горячая, глаза сверкают, везде успеть и себя показать хочется. Вот и вышло…

Оба вдруг смолкли. Задумались.

– Ты меня хоть убей, – вдруг начал Айс. Голос теперь заметно охладел, наполнился привычной твердостью. – Но деньги Чака оставлю здесь… и пусть никому, кроме него, они не достанутся, – запыхтел, рьяно потряс пакетом перед носом у Марка, а потом положил рядом с луком, у плиты, и гневно выпалил: – И пусть хоть одна сука в халатике о них заикнется! Хоть одна!

– Да я лично им шеи посворачиваю тогда… – кровожадно пригрозил Марк и тут же заявил: – Хрен они его деньги себе присвоят! Пусть сами попотеют, как мы… привыкли отдыхать под крылышком у Гельдмана…

– Это уж точно…

Марк сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться, смежил глаза и, нащупав флягу, сделал приличный глоток.

– Ну что, давай собираться, что ли, потихоньку? – и передал Айсу Тот опять весь нахмурился и никак не реагировал на бьющие по голове грузные капли, Затем обеспокоенно добавил: – Ты бы хоть капюшон накинул, что ль, – заболеешь ведь…

Но тот ничего не ответил, а лишь глотнул из фляги, вернул обратно и как-то вяло пригладил мокрые волосы, так и не надев непромокаемый капюшон. Так Айс просидел еще минуту, может больше, а потом сглотнул, опять вцепился рукой в надгробье и неожиданно обратился, как к живому человеку:

– Прости ты нас, Чак, – замотал головой и склонил, словно раскаиваясь, – прости, ради бога… – похлопал заботливо, – пойдем мы уже, наверно… спи спокойно…

Марк обошел могилу, тоже горячо похлопал по мокрому холодному железному надгробью.

– Отдыхай, Чак, – сдержанно произнес он и кивнул Айсу: – Пойдем…

– Ага… – выдавил тот и, все-таки набросив капюшон, хотя теперь толку в нем маловато, пошел к выходу из кладбища, не дожидаясь Марка.

Тот нагнал уже через пару секунд.

– Куда сейчас? – спросил он, звонко топча чавкающую глину. – Лично я – бегом под горячий душ, пока вода есть, а то…

Закончить не дал оглушительный стрекот, внезапно раздавшийся позади. Марк тотчас обернулся, видя вдалеке низко летящий боевой вертолет, шинкующий лопастями сплошную завесу дождя.

– Они охренели, что ли?!.. – возмущенно изрек он и, секунду понаблюдав за полетом, толкнул в плечо Айса: – Кто в нелетную погоду боевой вылет производит?..

Тот лишь безучастно пожал плечами, так и не ответив.

– Ну я им сейчас устрою веселую жизнь… – загрозил Марк и, проводив сердитым взглядом грохочущий вертолет, черной птицей промчавшийся над головами, снял с пояса рацию и немедленно выполнил запрос: – Вышка-3 – Марку! Повторяю: вышка-3 – Марку! Прием, мать вашу!

– Говорит вышка-3, – ответили спустя несколько секунд, – что у тебя там, Марк? Как похороны?

– Не об этом речь сейчас! – злобно процедил Марк и тут же разразился вопросами: – Кто разрешил вылет в непогоду?! Чей был приказ?! Почему не согласовали со мной или со старшим сержантом Эвансом?!

По ту сторону рации медлили с ответом, но все-таки признались:

– Гельдман. Он дал разрешение на взлет.

– Что?! – не поверил сначала тот и, пораженный, отвел рацию ото рта, изумленно посмотрел на Айса, теперь смотрящего на него встревоженными глазами, вопросительно поднял левую бровь: – Гельдман?.. Но какого хрена вообще? Он права не имеет на это!

– Ничего не знаю, Марк, – ответили с сожалением, – приказ есть приказ, тем более у него бумаги имелись – все официально.

– Какова мотивация? Что написано в бумагах? – послал еще два вопроса Марк, будто дуплетом выстрелил.

В эфире на секунду повисло молчание.

– «Научно-исследовательская экспедиция по поиску особых материалов», – наконец дословно зачитали и добавили: – Еще тут пометка стоит… цитирую: «Экспедиции присвоить пятый (максимальный) уровень конфиденциальности». Короче, важное что-то… Такая вот фигня…

– Ясно, – сухо промолвил Марк, – конец связи.

Разъединившись, – повесил рацию и, посмотрев на Айса, разъяснил:

– Хрень какая-то творится, Айс, надо пойти посмотреть, что за дела там…

– Что наши говорят?

– Экспедицию какую-то Гельдман назначил… – быстро протараторил тот и пожал плечами: – Не знаю, пошли сами посмотрим.

Уже через секунду они бежали по небольшой лестнице в глубь Горизонта-26, где, несмотря на погоду, царила суета: со стрельбища слышалась какофония стрельбы и свист стрел, по узким дорожкам метались Тенеборцы, стучала колесами отремонтированная техника, со столбов и крыш ангаров гремели громкоговорители. Обогнав внедорожник, еле-еле тащащийся на буксире БТРа, Марк и Айс завернули за поворот, чудом не сбив бойцов другого отряда Тенеборцев, выходящих из душного бара, и рванули прямиком к вертолетной площадке, куда только что приземлился боевой вертолет. Но едва подошли ближе, – оттуда в спешке принялись выгружаться трое ученых в грязном защитном снаряжении и в сопровождении четырех Тенеборцев, тащащих за собой связанных людей в изодранной одежде.

– Это еще что за дела?!.. – ошеломленно прогорланил Марк и намерился направиться к ним, чтобы вывести ученых на чистую воду, как вдруг его неожиданно приостановил Айс:

– Не надо, Марк, так только хуже сделаем.

– И что предлагаешь делать?!.. Они же людей похитили! Ты сам это видел!

– Мы ничего не докажем с тобой – Гельдман за всем этим стоит, – разглядывая бредущих в сторону научного комплекса ученых, Тенеборцев и тех, кого в официальных бумагах прозвали «особым материалом», постарался убедить Айс и тут же добавил: – Здесь иначе действовать надо, – внимательно посмотрел на напарника, – я попробую проследить за ними, а ты в казарму дуй: если что узнаю – сообщу немедленно.

– Справишься?.. – с неподдельным скепсисом спросил Марк.

– Справлюсь. Куда денусь-то? – ободряюще похлопав того по широкому мокрому плечу, ответил Айс. – Все о кей будет.

Марк покивал, отошел.

– Удачи, – сказал он напоследок и засеменил в сторону казармы.

Дождавшись, когда Марк уйдет, Айс метнулся к большим воротам и вслед за Тенеборцем, замыкающим экспедиционный отряд, незаметно проник на территорию научного комплекса. Сильный дождь и общий гвалт во всем Горизонте-26 послужили плащом: никто не услышал ни шагов, ни едва уловимого стука захлопывающихся ворот.

Уже внутри сооружения он увидел то, во что никак не мог поверить: один из трех бойцов, звонко отперев ключами большую стальную дверь, под прямым приказом ученых вместе с другими Тенеборцами грубо втолкнул туда молящих о пощаде двух женщин, девушку и мужчину.

«Что же вы творите?!.. – с тихим ужасом подумал Айс. – Что же вы творите, скоты?!..»

Затолкнув пленных, ученые и Тенеборцы вошли следом, захлопнули за собой дверь, но почему-то не заперли. Выждав немного, он, пригнувшись, подбежал к ней и, осторожно приоткрыв, оказался свидетелем того, как плечистый Тенеборец заталкивает в камеру ту самую девушку, что пыталась хоть как-то бороться за свою жизнь. Присмотревшись, Айс вскоре смог ее рассмотреть: тоненькая, невысокая, голубоглазая, с аккуратным лицом, длинными слипшимися от дождя волосами и в грязной до безобразия одежде.

– Суки… – процедил он сквозь зубы, – Гельдман, ты мне ответишь за это лично!

В следующую секунду сзади раздался стук каблуков и хорошо знакомый мягкий самодовольный голос расплылся по пустому коридору:

– Боюсь, сержант Эванс, сегодня вы оказались не в то время, не в том месте…

* * *

До отстойников, о каких упоминал Майк, добрались быстро. Местечко и вправду оказалось тихим, спокойным и отчасти неприметным. Вдоль нешироких раскрошенных заасфальтированных дорожек дремали небольшие пруды с темно-грязно-коричневой водой, огороженные ржавыми, в плесени и мясистой поросли, заборчиками. Впереди мрачнел бетонный мост, тянувшийся над всеми отстойниками. Он утыкался в порыжевшую от старости насосную станцию, чьи трубы, словно отсохшие конечности, уходили на самое дно сточных вод. Голые жуткие деревья и высокие багровые кустарники, через какие и увидеть-то толком ничего нельзя, разрослись на территории отстойников столь буйно, что без проводника тут можно запросто потеряться и проискать выход до самой ночи. Всюду летали и плавали в вонючей воде или в лужах почерневшие листья и прибитый дождем пух от лиан, а из-под хрупкого обточенного уже не одним ливнем асфальта пробивались неестественно толстые кожаные травинки, какие до нынешнего дня и в глаза не видел. А вот в самих молчаливых прудах что-то то и дело булькало, лопалось и протяжно шипело, утопая в шуме дождя, льющего как из ведра…

– Давай сюда! – махнув мне, громко окликнул Майк, а сам поправил рюкзак и – полубегом под мост, где относительно сухо, но темновато.

– Куда же ты, маньячило, завел-то меня? – кинул я вдогонку и, надвинув на лоб капюшон, огляделся: обросшие черной тиной пруды, непролазные кущи, усыпанные листьями и пухом, взъерошенные и похожие на воробьев вороны на мостовых перилах, мокнущие под дождем, – словом, захолустье, глушина. – Ты сам-то тут бывал хоть?

– А как же! – сквозь звонкое эхо под мостом отозвался тот и чем-то натужно хрустнув, добавил: – Был и не раз! Ну чего ты там стоишь-то под дождем? Бегом сюда – обсохнем немного.

Я с каким-то необъяснимым недоверием еще раз осмотрелся и, ничего не ответив, побрел по скользкому проходу к Майку. Он тем временем принялся хозяйничать и заботливо расставлять дощатые ящички из-под овощей и палеты.

– Неплохое место выбрал, – придирчиво рассмотрев днище моста и опоры, сплошь перепачканные разводами и поросшие красным мхом, подмигнул я и с блаженством скинул наконец-то мокрый противный капюшон, все это время стоически выдерживающий натиск непогоды. И прибавил: – Только незащищенное совсем. В дождь только годится, пока морфы как мухи сонные. Тут, что ли, время-то коротал?

– Ну вот в дождливую погодку тут и трусь! – самодовольно растянул Майк и грузно плюхнулся на ящик. Тот явно не ожидал повстречать в своей жизни такого борова, предупреждающе щелкнул и нехорошо заскрипел. – Ну сам посуди: вроде сухо, дождь не льет, ветер не наседает, посидеть есть где – чего еще для счастья надо?

– Сигарет, – с ходу ответил я и тоже уселся на сухом ящике, – желательно крепких, хороших.

– Потерпи тогда, у Скупщика скоро купишь, – утешил Майк и, стянув прозрачный, как стекло, капюшон, вытащил из рюкзака бутылку воды и добавил: – Я же терплю как-то, хотя курить хочется зверски, – попил, крякнул, вытер рукавом бороду. – И ты уж как-нибудь… ну если совсем невмоготу – пробуй отвлечься на что-нибудь или вон мох красный собирай, суши и кури. Правда, сушить устанешь: он же как губка – сохнуть может сутками.

– Что за мох такой? – невзначай поинтересовался я, разглядывая наше нынешнее место остановки, где отзвук вторил так навязчиво, что наши голоса, наверно, разлетались на всю округу.

– А-а-а… ха! – как-то странно заулыбался Майк, помахал заскорузлым пальчиком и, вместе с ящиком подвинувшись ближе, хитро сверкнул темными глазами, поясняя: – Очень хороший суррогат простым сигареткам, но дорогая, собака, тяжело тянется и немного в голову бьет. Иногда на камнях и бетоне можно увидеть, на коре любит сидеть, на машинах – правда, те через месяц в труху превращаются.

– Шмаль, что ли? – поморщился я, недоверчиво взглянув на проводника.

– Да нет, – раскрыв рот, открестился Майк и, выпив еще водички, тотчас нашел оправдание: – Просто табак тяжелый выходит… мох-то ведь неземной…

На это я только хмыкнул, усмехнулся, покачал головой, достал воду из вещмешка и, ничего не ответив, промочил горло.

Замолчали.

Дождь тем временем стихал, проливал последние слезы на мертвую землю. Он уже больше не шумел так неистово, как раньше, редел, чах, как восковая свеча. Хилые деревья и кусты, прогибающиеся под неумолимым ливнем с самой рани, наконец-то вздохнули спокойно, утихомирились, потихоньку поднимали свои безобразные, в язвах, вздутиях и опухолях, ветви. Ослаб и ветер, прекратил выть, скулить, баламутить воду в лужах и прудах, сбивать с ветвей и ограждений капли. Но все это нежданное затишье выглядело очень фальшиво, скрывало опасность: ливня больше нет, а значит – морфам больше ничто не мешает охотиться…

– Вот и закончился дождичек! – заметно повеселел Майк и принялся стягивать дождевик. – Теперь хоть нормально идти можно! – глубоко втянул широкими волосатыми ноздрями прохладный посвежевший воздух и как-то поэтично воскликнул: – Эх-х! Свежо-то как!

А вот я отнесся к неожиданно закончившемуся дождю с тревогой – знал, что на смену этому мнимому затишью обязательно придет новая угроза, а спасение от нее всего два – либо бежать, либо стрелять.

– Рано накидку-то скинул – еще идти и идти, – укоризненно, но без злости в голосе обратился к Майку и, внимательно осмотревшись, вдруг увидел на противоположной опоре, изрисованной матерными надписями и необычными граффити, жирное сообщение, написанное второпях красной флуоресцентной краской:

«ВНИМАНИЕ, ГРУЛТАУНЦЫ! В ГОРОДЕ ОБЪЯВЛЕНА ЭКСТРЕННАЯ ЭВАКУАЦИЯ! ВСЕМ НАПРАВЛЯТЬСЯ В МЕТРО! ЗДЕСЬ МНОГО ВЫЖИВШИХ, ЕСТЬ ПРОВИЗИЯ! ВЫ НЕ ОДИНОКИ!»

На станции, запруженной людьми, царила неразбериха. Ежесекундно кто-то кого-то звал, окликивал, свистел, пытаясь всеми возможными способами дать о себе знать или отыскать своих родных и близких. То тут, то там слышался детский плач, молитвы, шепоты, взволнованные разговоры. Уцелевших набралось так много, что мест на всех просто-напросто не хватало, и многим приходилось располагаться прямо на полу, залитом чужой кровью, уповая лишь на самих себя. Но остро стоял вопрос не только с размещением потерпевших, но и с медикаментами, провиантом и светом, какого не хватало позарез. У кого имелись с собой карманные фонарики – помогали медикам осматривать пострадавших, занимались волонтерством и всячески поддерживали лишенных всего людей, а те, кто располагал зажигалками, пытались разводить костры из старых вещей и хоть как-то отогреться. Да вот пользы никому они не приносили – горели плохо и сильно воняли. Первое время поджигателям делали замечания беспомощные старики, семейные пары и полицейские, пытающиеся поддерживать хотя бы видимость порядка, а потом всем резко стало плевать – каждого волновала лишь собственная шкура…

Временами кто-то из активистов пытался вместе с добровольцами вести перекличку, но вскоре эти попытки пришлось оставить: выжившие, охотно откликающиеся еще минуту назад, теперь страшно молчали где-то во мраке. И каждый понимал почему, однако боялся об этом говорить вслух – они уже мертвы, им ничем не помочь…

– Осторожнее… – беззлобно сделал я замечание мужчине с перебинтованной головой, все это время расспрашивающему меня о новостях с поверхности, когда тот навалился всем весом, и медленно отстранил. – Наглеть-то не…

Но последнюю фразу так и не договорил – недавний собеседник вдруг мешком свалился на грязный пол и затих, глядя на меня остекленевшим взглядом.

– Эй?.. – перепугавшись не на шутку, окликнул я и даже слегка потряс, думая, что тому просто стало нехорошо – духота ведь кругом, а у человека, может, с сердцем неладно, – но, пощупав пульс, к ужасу, понял: умер. – Отмучился… – дрожа всем телом, – молча закрыл ему глаза, переложил на спину и, перекрестившись, громко прокричал: – Люди! Помогите кто-нибудь! Сюда! Люди!! Здесь человек умер!!..

Но голос просто-напросто тонул в гвалте, не пробивался сквозь всеобщие стенания и вопли. Никто меня, конечно, не слышал, лишь сгорбленный старик в вязаной шапке, сидевший до этой секунды мертвым грузом возле колонны с часами, что-то невнятно пробубнил и помахал сломанным костылем, будто бы предостерегая о чем-то или веля оставить мертвеца в покое.

– Прости, – с глубоким сожалением произнес я и, накрыв покойного чей-то курткой, замаранной кровью и грязью, сокрушенно добавил: – Я больше ничем не могу тебе помочь… – вздохнул, – прости…

Посмотрев напоследок на закостеневшее тело еще совсем недавно живого человека, – отправился в глубь станции, всем сердцем надеясь отыскать среди эвакуированных жителей Грултауна Бетти, с какой нас разлучили какие-то считанные минуты. Пробирался через толпы пострадавших от чудовищного взрыва, как через чащобу, невольно смотрел на них и всякий раз вздрагивал от ужаса, видя то безногих, то безруких калек, то хныкающих грудничков, бьющих ножками бездыханных матерей, то беспризорных собак и кошек. Питомцы скулили, блекло блуждали меж: совершенно незнакомых людей, нисколько не боясь, искали хозяев или разбредались по всей станции, нередко спрыгивали на обесточенные рельсы и убегали в глубокие тоннели метро, откуда нередко доносились звуки, отдаленно напоминающие пальбу или хрипение.

К центру станции шел в буквальном смысле по мертвым. Затоптанные, замерзшие, те, кому так и не оказали первой помощи, тяжелораненые – все они лежали на полу, больше не крича, не плача и не прося ни о чем. Находились тут и пожилые, и совсем еще молодые, чьи-то матери, отцы, дяди, тети, груднички – все, у кого не будет завтра. Каждого перемолола страшная катастрофа, растоптала, не дала право даже на могилы…

«Только бы не Бетти, – с мольбой думал я, разглядывая мертвецов на липком от крови полу, и до смерти боялся увидеть среди них свою принцессу, – Господи, нет, только не она…»

Но Бетти тут нет – есть чужие сыновья и дочери примерно того же возраста, для кого сегодняшнее утро стало последним. Я отчаянно надеялся и верил в то, что, перешагивая через мертвых детей, не отыщу дочь, не склонюсь над маленьким тельцем и не зареву от осознания невосполнимой утраты – оно моментом убьет меня, лишит всякого смысла к дальнейшему существованию.

«Нет… – мысленно повторял я, – нет… нет… Тыжива… Жива!»

Сам же ужаснувшись собственных мыслей, – замотал головой, прогоняя от себя, и продолжил углубляться в станцию, похожую на чистилище, стараясь больше не смотреть под ноги. Но чем дальше заходил, тем отчетливее понимал: живых в метро гораздо меньше, чем мертвых. Они легко перепутывались с простыми спящими, хотели быть похожими, и только при пристальном рассмотрении все же отличались: одни действительно спали, а другие – даже не дышали. Но разбираться в этом попросту некому – врачей катастрофически не хватало.

Пока шел по аду, меня нередко дергали то заруки, то за ноги, то с силой сжимали запястья и тащил на себя, что-то нечленораздельно говоря, то случайно слепили фонарями, то часто путали с родными, называли именами мертвых. Иногда на глаза попадались наспех написанные приклеенные к колоннам письма, фотографии, объявления о розыске, налепленные прямо друг на друга, и тогда, весь дрожа, подходил к ним, чиркал зажигалкой и вчитывался, сам же страшась написанного. Но все они предназначались не мне, говорили не со мной: ни до боли знакомого почерка, ни фотографии – ничего. Сотни слов и ни одного для меня.

Отчаявшись, начиная понемногу сходить с ума от страшных воспаленных мыслей, лезших в голову, – принялся звать Бетти, в надежде, что все-таки услышит, и расспрашивать о ней каждого встречного, судорожно тыча в лицо единственной фотографией, удавшейся спасти из разрушенной квартиры. Но те либо сожалеюще мотали головой, либо молчали, либо просто отворачивались, так и не дав ответа. И вот когда казалось, что уже никто не ответит, сквозь людские вопли где-то в темноте послышался слабый голос, по лицу скользнул тусклый свет фонаря и я, зажмурившись, обернулся, видя идущего навстречу полицейского:

– Это вы кричали? – спросил он, подойдя ближе и продолжая светить то в лицо, то в живот. – Вам помощь требуется?

– Нет-нет… Я в порядке… – отрицательно крутанул головой я и, показав фотографию Бетти, взволнованный, – с вопросом: – Вы встречали ее?.. Видели здесь? Девушка… такая… на вид лет пятнадцать… дочь моя. Видели?..

Полицейский молча забрал снимок, подвел под луч света, покрутил, посмотрел, а потом пожал плечами и вернул обратно.

– Мне жаль, но – нет… – не скрывая разочарования, ответил он. – Сами видите – народу много, всех не запомнить. Возможно, она в другом метро, на юге Грултауна. Туда тоже эвакуировали жителей.

– Как туда добраться?

Тот секунду молчал.

– Боюсь, что только по поверхности, – взволнованным голосом ответил полицейский, – по тоннелям не дойти – там поезда стоят переполненные, работают спасатели. Да и потеряетесь – там опытный проводник нужен.

– Выход где отсюда?

– Там, – он показал вперед, – но завален или нет – не знаю. Никто не проверял.

Дослушав, я убрал фотографию дочери и быстрым шагом двинулся в сторону выхода.

– Постойте, – окликнул полицейский и, нагнав, придержал за руку: – Вы что, серьезно хотите подняться наверх?

– А есть другие варианты?

Полицейский почесал нос, снял грязную порванную фуражку, пригладил волосы.

– Тогда я обязан предупредить, – окинул внимательным взглядом мечущихся туда-сюда людей и через секунду продолжил серьезным тоном: – По неподтвержденным данным, там идут тяжелые бои с неизвестным захватчиком… – я уже хотел идти, но он опустил руку мне на плечо, – будьте осторожны и лучше никому об этом не говорите – люди запаникуют…

Я кивнул и пошел дальше.

Внезапный громкий плеск воды понудил меня мигом забыть о сообщении и вооружиться арбалетом, ожидая нападения.

– Тихое местечко говоришь? – с укором обратился к Майку и. быстро надев вещмешок, притаился, пристально глядя то на один вонючий пруд, то на другой.

– Сид! – взмолился Майк, в спешке хватаясь за ружье. – Клянусь: когда тут был в последний раз, здесь даже мышь не бегала!

– А это кто тогда? – кивнув на один из прудов, где что-то нехорошо бурлило, бросил я. – Несварение желудка, что ль?

Майк на это ничего не ответил, а лишь сильнее напрягся, крепче сжал оружие грубыми пальцами и забегал глазами, не зная, куда деваться, чего ожидать.

А тем временем в отстойниках опять что-то заплескалось и зашумело, выбрасывая на ограждения душистые брызги с черно-зеленой тиной, копившейся не один год. Вместе с ней из глубин вырывался тяжелый болотный дух, целлофановые пакеты, банки, обувь и разный мусор, все это время спокойно покоящийся на дне.

– Давай-ка отсюда сваливать на хрен… – чувствуя приближение неведомой опасности, процедил я и подергал за плечо вмиг оторопевшего Майка – тот все смотрел и смотрел на эти пруды, как завороженный, будто очутился тут впервые и никогда прежде не видел пахучих отстойников. – Уходим! – подтолкнул вперед, а сам, несколько секунд посмотрев по сторонам, – следом. – Живее, Майк, живее! Чего ты телишься-то?!

Но не успели и из-под моста выбежать, – в прудах позади оглушительно взорвалась вода, прозвучал какой-то утробный звук, отдаленно напоминающий глубокий вдох, и в следующую секунду что-то крепко шмякнулось оземь и зашуршало, ползя. Замедлив шаг, я рискнул обернуться и буквально раскрыл рот от поразившего ужаса: в нашу сторону ползли гигантские жирные черные склизкие щупальца, как в кошмарном фильме про морских чудовищ. Они извивались, мяли под собой мясистую траву, листья, сгребали воду из луж.

– Майк… – попятившись, неживым голосом окликнул я и, поймав на мушку мерзкую щупальцу, что тянулась по центру, громко выкрикнул: – Уносим ноги!!!

Но проводник не послушался и испуганно повернул голову назад, чуть не выронив ружье.

– Святой боже!.. – успел он выдавить, прежде чем я выпустил дротик, угодивший точно в щупальце, и поспешно вскинул ружье, открывая огонь по другой обитательнице отстойников. – Да откуда они взялись-то?..

– Прикрой лучше! – проигнорировав совершенно неуместный вопрос, велел я, а сам – за ящики, вытащил новый дротик и принялся перезаряжать арбалет.

Но едва вылез из укрытия и изготовился стрелять в первую попавшуюся щупальцу, как вдруг что-то с невероятной прытью ударило в ящики, схватило за левую щиколотку и, дернув, потащило назад, к прудам, прямо по щепкам, мху и лужам. Кое-как изловчившись, – попытался прицелиться в тащащую меня, словно мусорный пакет, щупальцу, но та резко дернулась куда-то вправо и, дротик с тихим свистом прошел мимо.

– Майк!!! Майк!!! – кричал проводнику. Тот, так и не решившись дать залп по щупальце, откинул ружье, выхватил нож и – вдогонку. – Отпусти меня, тварь! А-а-а… – больно ударился затылком об камень, выронил арбалет. – Майк!!

– Держись!! – кричал он, изо всех сил мчась следом и уклоняясь от других щупалец, кобрами бросающихся в него и пытающихся схватить то за ногу, то за руку. Пару раз им это удавалось, но Майк свирепо перерубал их, умываясь черной жижей, откидывал отсеченные части и опять нагонял меня.

В ужасе осознавая, что если сейчас не приму какие-либо действия, то пахнущая гнилью мясистая щупальца просто-напросто утянет меня на дно смердящего отстойника, – на одном дыхании подцепил нож на поясе, рванул на себя и как смог ударил. Хватка слабла, в лицо ударило горячим, и в следующую секунду из мутной воды одного из прудов вырвался громкий искаженный болью вздох, не имеющий ничего общего ни с человеческим, ни со звериным. Вода в отстойниках тут же забурлила, словно нагретая до страшных температур, зашлась волнами, запенилась, выкидывая на узкие проходы ил, черную тину и какую-то темную слизь.

– Ну же… – выдавил я, в лихорадке тыкая ножом в обезображенную щупальцу, продолжающую держать за ногу, и тут посмотрел на ограждение. За ним уже начинался пруд. Секунды две еще и – все: я там, на дне своей могилы. – Черт… – еще раз дернул ногу – тщетно: щупальце будто приросло. – Майк, скорее!..

– Иду! Держись, Сид! – прокричал бородатый проводник сквозь тяжелые вздохи из темного омута.

И вот когда проклятая та под звуки бушующей воды почти вплотную дотащила меня до ограждения, подоспел Майк и в два удара рассек надвое и без того исколотую и изрубленную щупальцу. Та вдруг задергалась, обливаясь кровью, и втянулась обратно в пруд.

– Руку! – выкрикнул Майк и помог подняться. – Надо уходить, пока морфы на шум не прибежали!

В ответ я что-то прокряхтел, пробуя отдышаться, подобрал арбалет и уже на радостях хотел поблагодарить за спасение, но тут со стороны моста послышались глухие хрипы, и мне вдруг стало совершено ясно: живым нам отсюда не уйти…

– Майк, – позвал я, насчитывая уже дух… трех… семерых морфов-охотников и загонщиков, шнырящих вдоль моста, – дуй за своим ружьем, только осторожно…

На этот раз проводник меня послушался и, воспользовавшись временной передышкой, крадучись направился к мосту, в то время как я, достав предпоследний дротик и зарядив арбалет, побрел следом, с опаской поглядывая на неожиданно смолкшие пруды. Но едва забежали под него, – сверху разом раздались хрипы, схожие со свиным хрюканьем, – учуяли загонщики, – и мост над нами буквально задрожал под натиском серо-черной стаи. А уже в следующее мгновение с него спрыгнули первые несколько сероглазых морфов-охотников и те, увидев людей, расправили на голове жуткие кровавые отростки и ринулись атаковать.

– Стой! – стальным голосом рыкнул я и, закрыв Майка спиной, выстрелил в извивающуюся голову подбегающему морфу. Тот мигом подкосился и, кувыркнувшись, с тихим хрипом неуклюже повалился на землю.

Несколько секунд посмотрев на распластавшегося охотника, я холодно хмыкнул, обвел сосредоточенным взглядом других подбегающих морфов, обернулся, видя еще шестерых, опустил пустой арбалет и, не глядя на Майка, с нескрываемым отчаянием объявил:

– Не уйдем уже – в кольцо взяли, с-суки…

– Прости, Сид, – почему-то вдруг взялся извиняться Майк, словно прощаясь, – все-таки подвел я нас, эх…

Договорив, он хотел уже пальнуть по охотникам, что, быстренько изучив нашу безвыходную ситуацию, проворчали, усмиряя преданных псов-загонщиков, но ружье предательски издало сухой щелчок. Тяжело, протяжно выдохнув, Майк опустил пустое оружие, грубо выругался и уже собрался опять лезть за ножом, как вдруг вода в отстойниках вновь забушевала, и приготовившиеся сожрать нас охотники вместе с загонщиками тотчас как-то жалобно заверещали, захрипели и встревоженно засуетились.

– Чего это с ними?.. – удивился я, разглядывая в панике кружащихся морфов, а затем настороженно посмотрел на Майка: – Щупалец, что ль, боятся?

И тут прозвучал уже знакомый томительный вздох, и на наших глазах случилось то, чего мы ну никак не могли ожидать: щупальца, выныривающие из прудов позади стоящих впереди охотников и загонщиков, принялись расхватывать их, как на распродаже, с хрустом сминать и утаскивать обратно в зловонную пучину.

Оторопев от ужаса, мы с Майком, безмолвные, захваченные ужасом, смотрели на то, как вновь и вновь выпрыгивающие из воды хлысты без труда ловят, казалось бы, невероятно ловких и быстрых морфов, крепко стягивают, словно канатами, не позволяя даже шевельнуть головами, протаскивают по земле и уносят с собой. Не в силах противостоять неравному противнику морфы рвались то в густые кусты, окропленные опавшей листвой, то пытались вскарабкаться обратно на мост, то в панике метались из стороны в сторону, не зная, куда деваться, но все тщетно: утопив очередного загонщика, щупальца бросались на новых. И так продолжалось ровно до тех пор, пока последний охотник – самый отчаянный из всех – не бросил им вызов. Поймав метнувшийся к нему черный мокрый кнут, он рассек его двупалой конечностью, следом – отбился от другого, и даже увернулся от третьего – самого толстого, – но не заметил, как подкралось еще одно тошнотворное щупальце и опутало лапы. Морф истошно захрипел, попытался вырваться из мертвых объятий, но поздно: те уже обвили передние конечности и тощее серо-черное тело. Пару мгновений, а может чуть больше он трепыхался, как крыса в мышеловке, а потом все мышцы разом пронзительно затрещали, будто рвались не они, а бумага, и охотника разорвало на части. Добившись своего, щупальца жадно похватали оторванные конечности и утащили с собой в пруды…

– Святые угодники… – ошеломленно качая головой, протянул Майк, разглядывая залитый черной кровью, словно машинным маслом, асфальт близ прудов. – Ты видел это, Сид?!..

– Видел-видел, – немного придя в себя, с прежней сдержанностью ответил я и, решив не тратить время понапрасну, бросился к убитому мной охотнику, выдернул из головы дротик и убрал в колчан. – Повезло нам с тобой крепко: если бы не эти щупальца, морфы нас высосали, как яблочный сок из пакетика.

Майк как-то невесело усмехнулся, прошел вперед, осмотрелся, глянул наверх и подошел ко мне.

– Вроде все тихо, можно идти, Сид, – присев, хрипло проговорил Майк, – дорога чиста.

Я сначала не поверил: как может внезапно стихнуть после такого ада? – а потом встал, посмотрел на пруды и поразился: на отстойники действительно легло безмолвие и спокойствие, как тогда, когда Майк только привел меня сюда. Постоял так немного, словно надеялся, что сейчас непременно будет продолжение, хмыкнул, прислушался – все как молчало, так и продолжало молчать, даже вороны – и те не кричали и не каркали, хотя уж кого-кого, а их-то заставить замолкнуть почти невозможно.

– Притих наш кракен-то, – отметил вслух я и, облегченно вздохнув полной грудью, высказался: – Наделал, блин, де лов…

– Кто?.. – не понял Майк.

– Кракен, говорю, – повторил я и решил пояснить: – Да существо одно такое есть… мифическое.

– А-а… – протянул тот, вспоминая, и смачно высморкался, – ну да, нуда… похож вроде… Что-то есть такое, да… – прошел вперед, привычно поманил рукой: – Ладно, пойдем.

И пошли.

Остаток пути хранили молчание, лишь изредка обменивались парочкой дежурных фраз. Майк теперь шел увереннее, больше не заставлял прыгать в первые попавшиеся кусты, отсиживаться в укрытиях или выжидать, когда кто-то там, вблизи отстойников, пробежит, перестанет скулить или рычать. Все это уже ни к чему: на прудах все спало и безмолвствовало, только иногда раздавался едва слышный плеск или бульканье – резвилась рыба.

– Слышишь? Плещется, зараза, – нарушил Майк затянувшуюся тишину, – посидеть бы сейчас за удочкой.

Я на это что-то безучастно промычал, следуя за ним шаг в шаг.

А через несколько минут исчез утлый запах прелости, старины, болота и опавшей листвы – мы покинули территорию отстойников, успевшую хорошенько проверить нас на прочность и потрепать нервишки. На смену им пришли уже другие знакомые мне запахи: сырости, влажной земли, прохлады, октября. Вместе с ними поменялся и пейзаж, вновь огорчивший видом обезображенных высоток, обескровленных зданий, обросших лианами и багровой растительностью изогнутых фонарных столбов, рекламных щитов, обрушенных магистралей вдалеке.

Пройдя еще немного по засыпанному листьями одинокому проходу с растущими справа, на невысоких склонах, деревцами, Майк вскоре вывел меня к гнилому сетчатому забору с табличкой «Проход строго воспрещен!» и, отпихнув возле него гору веток и стеклянных бутылок, обнажил огромную дыру с подкопом и встал рядом.

– Ну, пришли… – совсем без радости объявил он и облокотился на забор, – вот тебе и тайная дорожка! Берег, конечно, для себя, а открываю вот… – указал на дыру, – …тебе.

– Постой, – не понял вначале я и, вопросительно посмотрев на Майка, спросил: – Как это пришли?.. А Скупщик?..

– Так вон он, – Майк махнул налево, – в пяти минутах уже отсюда. Как пролезешь – курс левее держи, пока к заваленной ЛЭП не выйдешь. Но к ней не приближайся – там лиана живет, может «зацвести», – а иди в обход. За ней лестница небольшая, ведет к старой пригородной железнодорожной станции «Рэдкроу Парк», но тебе не к ней самой надо, а чуть в сторону. А там уже не промахнешься: выйдешь прямо к широкой дорожке, увидишь стены, ворота большие, неподалеку от них – бродяги в шалашах. Это те, кого не пустили на территорию лагеря. Ну а дальше разберешься… надеюсь.

Договорив, Майк скинул рюкзак, полез за водой.

– Постой-постой, а ты?.. – с долей грусти спросил я. – Ты пойдешь со мной?..

Тот помолчал. Отпил из бутылки.

– Нет, – на удивление твердо выдал он, – не пойду, Сид. Извини.

– Как так?.. Почему? А… а сигарет купить, продуктов?..

Майк усмехнулся, опять выпил.

– Да не за этим я шел, Сид, – загадочно ответил он, – продукты-то я и в домах поискать могу – не проблема, как говорится…

– А зачем? Неужели ради меня?

Майк кивнул.

– Так и есть, – ответил он, – мне тебе помочь хотелось. Тронула судьба твоя, Сид, крепко тронула. Своей семьи-то у меня нет уже и вряд ли когда будет, а у тебя есть шанс вернуть ее. Разве же это плохо? А, Сид?.. Скажи мне?..

Я понурил голову.

– И ты шел на риск… на это все… ради меня, что ли?.. – заглянув в его смертельно уставшие не выспавшиеся глаза, где застыла печаль, спросил я и отвел рассыпанный взгляд, глядя на поваленные столбы, оккупированные кровавыми вьюнами, и редкие местами стянутые паутиной деревья, виднеющиеся за забором. – Да?

– Зачем спрашиваешь, если сам догадался? – уклончиво ответил Майк и, тяжело выдохнув, продолжил тепло: – Если бы не ты, Сид, я бы, как ты однажды правильно высказался, сидел в своей квартирке и ждал смерти. А ты мне какую-то тропу к дальнейшей жизни проложил, что ли… я как-то душой воспрянул. Думал: раз уж сам в жизни все потерял, опустился на самое дно, то хоть кому-то помочь не сломаться – святой долг. Я ведь и жил с такой мыслью, Сид.

Признание Майка меня глубоко тронуло. Повернулся.

– Спасибо, – поблагодарил я, – а еще спасибо за то, что вытащил тогда: не подоспей ты вовремя – утащила бы меня эта тварь на самое дно.

– Не за что, – сдержанно, даже как-то скромно ответил Майк и улыбнулся: – Главное, что все обошлось.

– Верно, – ответил я и усмехнулся, – а как же ты… обратно-то?

– Ну уж точно не через отстойники, – отшутился тот и, почесав бороду: – Придумаю что-нибудь, не пропаду. А ты будь начеку: окрестности лагеря кишат любителями легкой наживы и всякой преступной заразой. Мой тебе совет: старайся не идти на контакт с людьми – друзей себе среди них ты все равно не наживешь, а пулю схлопотать можешь запросто, даже за спрос. Да и в лагере Скупщика лишнего не болтай – кругом уши.

– Да я и так людей сторонюсь, – пожевал губы я и откашлялся, невольно вспоминая, как однажды столкнулся с тремя оборванцами в продуктовом отделе на первом этажей одного разрушенного торгово-развлекательного центра. Тогда у меня встал выбор: либо отдать всю добытую еду, заведомо зная, что живым все равно не отпустят, либо расправиться с ними, пока не пришли другие. Выбрал второе. – Без особой нужды в разговор не вступаю, а при возможности – обхожу тремя дорогами – так живется проще.

– Ну вот и отлично! – воскликнул Майк, похлопал меня по плечу и тут застыл, виновато глядя на меня: – Виноват, опять руки что-то…

– Да проехали давно, – успокоил его, – нормально все.

Немного помолчали.

– Слушай, – произнес я и, скинув вещмешок, – я тут кое-что приберег, – вытащил новенькую белую футболку и протянул Майку, – держи, вроде твой размер.

– Ого! – удивился вначале Майк и осторожно забрал подарок. Немного постояв в нерешительности, – развернул ее, расправил, демонстрирую пестрый черный принт I Believe, и со счастливым лицом сердечно поблагодарил: – Огромное спасибо! И с размером угадал! Где ты только все это находишь…

Я лишь улыбнулся и сказал, как обычно, – туманно:

– Места знать надо.

Майк не стал допытываться – увлекся подарком.

– И вот еще… – я поспешно залез в карман, вытащил две пятидесятидолларовые купюры и протянул проводнику со следующими словами: – Это тебе за хлопоты и потраченное время.

Тот вдруг нахмурился, убрал новую футболку в рюкзак.

– Убирай, – пасмурным тоном потребовал Майк и даже отвернулся, – немедленно убирай.

– Чего ты? Я же отблагодарить… – не понял я реакции, но деньги все-таки спрятал.

– Я тебе от всей души помогал, – принялся объяснять Майк. – Деньги твои не нужны, лучше прибереги – пригодятся еще.

– Возьми хоть отростки, – все не успокаивался я, уже не зная, как отблагодарить честного проводника, – твоя же доля все-таки…

– Себе оставь – продашь, снаряжение купишь, еды, табака, – отрицательно замотав головой, уперся Майк. – Тебе нужнее будет, Сид. Кто знает, может, эти деньги тебе для поисков Бетти понадобятся. Не спеши вторым Христом становиться, раздавать все налево-направо. А лучше, чтобы о твоих доходах вообще никто и ничего не знал по ту сторону забора. Доброжелатели, знаешь ли, на твои денежки всегда найдутся. Будь осторожен.

Я пожал плечами.

– Ну, твоя правда, Майк, – немного разочарованно вымолвил я и взвалил на плечи вещмешок, – еще раз спасибо за помощь. Я этого не забуду, – протянул руку.

Обменялись крепким мужским рукопожатием.

– Береги себя, Сид Форест, – искренне улыбаясь, произнес напутственное слово Майк, – бог даст, свидимся еще.

– Обязательно! – заверил я и, похлопав проводника по плечу, с тяжестью на душе произнес: – Прощай…

– Прощай…

Кивнув напоследок, я просунул под забор мешок и уже собрался лезть в подкоп, как вдруг Майк опять окликнул:

– Эй, Сид!

Обернулся.

Тот мгновение молчал, а потом что-то вытащил из меленького кармашка на лямке рюкзаке и кинул мне.

– Не теряй веры, – пожелал он и, застегнув молнию, побрел в обход отстойников, пока вскоре не исчез за гнилыми кустами.

Проводив того удивленным взглядом, я опустил глаза и обомлел, увидев в ладони светлые деревянные четки с крестом.

«Не потеряю, – мысленно пообещал я, – клянусь».