И тут я увидал, что с песчаной горы, с верхнего конца переулка, спускается, озабоченно морщась, мой отец. Впрочем, то, что он морщится, вовсе не означает, что он озабочен чем-то реальным, – вероятней всего, его досада расположена где-то очень высоко!

Если принудить его вдруг озаботиться чем-то конкретным – квартира, счета, хлопоты, – вот тут он сморщится по-настоящему:

“Да ни ч-черта я в этом не понимаю! Ведь ты вроде взялся? Так доводи до конца!” Ну да. Я взялся. А что мне оставалось делать?

Не ему же поручать? Роль рассеянного, не от мира сего профессора поистине замечательна. Вон какое сияние от могучего лысого черепа над густыми бровями! Я бы тоже хотел парить, видя только глобальные вещи! Чем глобальные приятны – что абсолютно не зависят от тебя: озабоченность носит чисто теоретический характер. Но мне, увы, не достичь глобалки: в дерьме увяз!

– Ну, что новенького? – Я вышел к нему.

– А?! – Он заполошно откинул голову, выкатил глаза. С больших, видимо, высот я сбросил его на землю. – А… это ты, – почему-то недовольно проговорил он.

Да, я. Что здесь такого странного?

– Ну… был на кладбище? – спросил я.

– На кладбище? – Он изумленно задумался. – А… да!

Я посмотрел на него. Дальнейшие расспросы были бессмысленны – никакими другими, более мелкими делами он, естественно, не занимался!.. Не захотел? Забыл? Чаще всего для него это было одно и то же. Забыл, потому что не захотел. Молодец!

Оча, сын гор, уже полгода не плативший за аренду батиной квартиры, завис, естественно, на мне… Убить дочуркину собаку

(у попа была собака), выселить гордого сына гор – все эти мелочи, естественно, на мне… Ну а на ком же? Батя, естественно, “забыл”! Я, собственно, так и думал – просто подошел удостовериться. Ну, все! Кивнув бате – мол, все ясно, – я вернулся за калитку к моим друзьям.