Шоу продолжается!

– Вы думаете, ваша дочь идеальна? Собаки у нее так и ходят по хрусталю!

Я бросил трубку и сидел, утирая пот. Как это – по хрусталю? А-а. Так алкаши называют посуду.

Приехал к ним. Да, хуже, чем можно предположить.

– Настя! Ты почему ногу волочишь?

– Где? – нагло удивилась. Врет, даже если все видно.

– Где? По земле!

– А! – как бы с удивлением заметила. – Это?

– Это!

Не поднимается ступня! Волочится как соскочившая галоша!

– Ты обращалась к врачу?

– Зачем? – произнесла горделиво. – А ты не знаешь, откуда это?

Опять какое-то обвинение в мой адрес!

– Откуда?

– А после наркоза в той замечательный больничке, куда вы устроили меня!

Совсем уже пропила мозги! Будто по моей вине она попала в эту “больничку” и на операцию! Туда, откуда всех с ребятишками встречают!

Словил губами сбежавшую слезу:

– Врешь! Оттуда ты своими ногами вышла! А теперь – вот!

Уже палочка-клюка прислонена к стулу.

– Откуда палочка-то? – взяв себя в руки (от злобы не поправится), дружелюбно спросил.

– Деда, – шмыгнула носом.

Я вышел. “По хрусталю”.

А в Бехтеревку ехал как раз по улице Хрустальной! Усмехнулся. Делает жизнь иногда такие “подарки”!

Тот же роскошный парк, ограда, красивые старинные корпуса. Когда-то я тут написал: “красные листья клена нанизываются на пики ограды, словно сердца”. Забытый образ. Я надеялся, навсегда.

Зашел в корпус. Пахнуло родным. Хотя и не очень приятным. Отыскал Римму Михайловну. Она не изменилась. Даже тот же халат с нашитыми синими полосками на воротничке. Над столом добавились какие-то грамоты на иностранных языках. У меня, кстати, тоже добавились. Но жизнь, как ни странно, легче не сделалась.

– Здравствуйте, Римма Михайловна!

Думал уж, не увидимся.

– О, здравствуйте.

Не совсем ее, видно, порадовало мое появление. Кого это радует, если сделанная работа возвращается?

– Вы ко мне?

Я кивнул.

– Насчет жены? – вежливо поинтересовалась. Но больше интересовалась отчетами, не поднимала от стола головы.

– Нет, – пробормотал. – Насчет дочери!

Тут она подняла глаза:

– Да. Прискорбно.

Помолчали.

– Можно привести ее к вам?

Вздохнула. Зачем-то перевернула назад листы, заглянула в начало отчета, хотя это вряд ли относилось к моему вопросу.

– У нее острая форма психоза?

– Нет… еще.

– Тогда я лишь повторю то, что говорила по поводу вашей жены. Никакого лечения алкоголизма не существует. Все эти зашитые торпеды, мины – все это миф. Средство чьей-то личной наживы, не более того!

– А вот в телевизоре объявляются разные доктора…То, се.

– Мы их называем виртуальными фантомами. Это все блеф. Мы сняли у вашей жены острую форму, опасную для жизни и ее, и окружающих. Все остальное – лишь проблема характера, воли. Дальше человек все делает сам. Как, кстати, она?

– Она? Да сейчас ничего.

Кивнула.

– Да. Ее легкий характер спасает. Плохого не держит – это очень важно для выхода из кризиса.

– Да. Плохого не помнит. Особенно своего.

– Помню эту вашу шутку. Кстати, как вы?

– А! – Я махнул рукой. – А скажите, когда вот так волочится ступня, – привстал, показал, – это что значит?

– Это значит очень много. Опасный алкогольный симптом. Синдром Голицына.

– И… какой путь?

– Путь только один. Бросить пить. Да. Вам не позавидуешь. Обложили со всех сторон.

– Да нет. Я-то еще ничего!

– Ну слава богу, – проговорила она, опуская взгляд.

– Всего вам доброго.

– И вам того же.

…Но где то доброе взять?!

– Настя! Хочу тебя украсть!

– Куда, отец? – Этим она заинтересовалась.

– Главное – откуда!

На Невский она ехать отказалась. Это понятно: там люди нас знали. “Позор!” Но в Елово ее все же увез, и она не отказывалась. Самое лучшее, хоть и немногое, в ее жизни было там.

Дом творчества уже был потерян для нас. Кузя долго сидел там, забаррикадировавшись, словно в доте среди танков, которые так и перли. Однажды вышел, как он признавался, вдохнуть – и грохнулся в обморок. То ли от выхлопных газов, то ли от впечатлений, но как мне доктор сказал, от дистонии или от нервного, а также голодного истощения.

Алла примчалась, простила его – полтора года уже не общались, перетащила на дачу. Там, в сторонке, еще тишина, хотя и там, может, скоро достанут.

А пустой Дом творчества скоро снесут! И пришла гениальная, как всегда у меня, идея! Жору туда привез! Он на одной из наших гулянок сказал мне, что остался как раз без объекта. Потом среди либеральной интеллигенции ходил слух, что я продал Дом своему родственнику за пять миллионов! Пик моего богатства.

А Жора здесь оказался как в рыбе вода! Все кореша его тут – кто старый, кто уже новый!

– Что все тут строят? – Хоть через родственника узнать.

– Не буду тебе рассказывать. Только расстроишься. Вам, вкратце, ничего не светит тут!

Зато в Доме творчества жили теперь как раз водители самосвалов и бульдозеров. Значит, не сразу снесут.

И территория охранялась. Поскольку теперь на ней стояли синенькие жилые вагончики гастарбайтеров и слышалась исключительно гортанная речь.

– Ты знаешь, какое для них самое страшное наказание? – смеялся Жора. – Выходной день!

– А помнишь, как вы с Тимом тут патрулировали? – взбадривал я Настю. – Так и закрыли ту стройку, против которой были вы! Тим еще много строек закрыл! Помнишь ту, знаменитую, с радиацией? (Это, правда, уже было без Насти.) Правительство даже наградило его! – Это я направил уже смешливому Жоре.

– А чего ж им не наградить-то его? – осклабился Жора (в каске и сапогах). – Его специально направляли социальные стройки бойкотировать, которые для людей и в убыток начальству! Чего ж не наградить-то его? Столько миллиардов им сэкономил! Его уже и перевозили на ихней машине, а он будто не понимал…

– Прекратите! – У Насти брызнули слезы.

– И все протесты ваши такие! – Жора неожиданно “впился” в Кузю, который не вмешивался в эту “похабную”, как он потом назвал ее, беседу и лишь скорбно молчал. – Никого вы не лучше!

Это он рушит нашу жизнь! Я глянул на Кузю. Тот лишь махнул рукой.

Медленно возвращались с прогулки. Настя почему-то “ходила-пришлепывала” все медленнее.

И вдруг, подходя к даче, услышали голоса. Счастливый – давно не было такого – голос Аллы и – знакомый всем телезрителям страны – голос Тима! Настя рванулась туда!.. Правда, осталась на месте. Только палочку уронила в пыль.

– Погоди! – не столько остановил ее, сколько не дал свалиться. – Хоть в порядок себя приведи!

Настя сидела на террасе (несгибаемую свою ногу выставив), мазала щеточкой куцые свои реснички, весело плевала в засохшую тушь (давно уже не красилась). Поднялась!

– Погоди! – остановил ее. – Послушаем!

Слушали, застыв. Особенно почему-то Нонна волновалась, дрожала вся. Стояла, клацая вставными челюстями. А Тим вещал. Сменил, оказывается, канал… И накал? Резко переменил ориентацию (в смысле политическую). Теперь “крепкий государственник”. Живет, оказывается, в море, в старом форте (но в другом, чем мы, государстве). Катер, вертолет плюс все виды коммуникаций. “Ведь не сапожник же, чтобы быть без сапог”? Это он пошутил. Притом живет, как он выразился, “крайне просто”. Каждое утро в любой шторм в простой рубашке и шортах, босой выходит из дома и поднимает на мачте флаг. Флаг своей компании, трепещущий на ветру!

Шибко все это не вдохновляло. Особенно было слышать тяжело, когда Кузя понижал голос и что-то пытался ему внушить. Ясно что – зайти к Настьке! А тот лишь делал “досадливую паузу” и вдохновенно продолжал.

…Приехал, кажется, не один. Но вроде с парнями, без девушек.

Наконец я не выдержал, демонстративно гремя ведром (будто шел только ради этого), обошел дом, гулко гремел цепью в глубоком колодце – и слушал! Хотя лучше бы не слышал. Пафос все нарастал.

– И тогда мы встали вокруг костра, держась за руки. И поклялись друг другу, что всегда будем вместе и все у нас будет тип-топ. И так у всех и вышло. Поднялись! Теперь, правда, кто где. Но друг друга не забываем…

Одну, правда, забыли. Причем прямо здесь!

Вернувшись, я сидел вяло. И Настька грустила. Не зашел, значит, и не зайдет.

Потом вдруг внимание привлек некий гвалт. Кузя орал:

– Вон отсюда! Вместе с друзьями твоими!

Алла что-то говорила, заступаясь за Тима.

– И ты тоже уезжай!

– Ну и хватит! Отдали, как говорится, долг! – заговорил Тимин приятель. – Поехали из этой халабуды! Есть тут какое-нибудь приличное место?

– Найдем! – четко ответил Тим. – Ну, мама, пока! Рад был тебя видеть.

Хорошая формулировка для “мастера слова”!

Стали, брякая и стуча, собираться.

Настя, опираясь на палку, поднялась. Стояла, высчитывала. Лицо ее покраснело. Решилась. Время! Пошла, пришлепывая, как галошей, ступней. Решилась на очередное сверхусилие. Уж лучше б она не делала их!

Картинно опираясь на палку, встала на скрещении тропок в снегу. Разъяренный Тимка наткнулся на нее, как на дополнительное, к его досаде, препятствие.

– А, – поднял очи. – Привет… Это ты?

– Не узнаешь? Привет, Тимчик! Не навестишь старую подругу? Есть деловое предложение! – добавила игриво, кивнув в сторону террасы. – Посидим, покурим.

– Я не курю.

– Ну, я жду.

Настя, тучная, расплывшаяся, опираясь на палку, пришлепывая “галошей” и вовсе не смущаясь этого (не соображает, что ли, совсем?), тяжело, со скрипом досок поднялась на крыльцо и, кокетливо оглянувшись, вошла.

– Чего тут? – К Тиму подошли стильные друзья в модных отрепьях.

– Тс-с! – Он приложил палец к губам. – Соседка! Всё… Считайте меня коммунистом!

…Недолго им был. Через минуту выскочил как ошпаренный:

– Быстро отсюда!

Чем она его так? Собравшись с духом, вошел. Теперь все приходится делать собравшись с духом.

– Все, Настенька! Хватит тут время терять, поехали! Много дел! – быстро ее затолкать, затыркать, отвлечь.

Лицо ее морщилось беззвучным плачем.

– Оставьте меня все! – закричала Настя. – Мне не нужен никто!

Дав ей время успокоиться, обошел дом. Но и друзья наши оказались расстроены. Успокаивать еще и их? Заглаживать еще и это? Заглаживатель!

– В Малагу к себе даже не позвал! – жалилась Алла.

– Ты успокаиваешь меня?!

– Нет. Расстраиваю себя. Испортили ради них свою жизнь! И абсолютно напрасно!

Тоже соскочила с нервов! Лучше бы не говорила этого у тонкой стены, еще Настька услышит, из-за кого мы испортили свою жизнь. Приложил палец к губам. И сразу метнулся – проверить.

Настька вроде немного успокоилась. Наверно, не слышала. Но слезы извилисто текли по ее щекам. Шмыгая носом, стала собирать вещи: свитер, рубаху. Мы ведь здесь долго хотели прожить!

Зашел проститься с хозяевами. Настька плакала – не пошла.

– Извините, коли что не так! – поклонился.

– Что “не так”? – разозлилась Алла. – Этот крест (кивнула на перегородку) – единственное, что человеком делает тебя!

Настю в таких чувствах в электричке не надо везти. Поэтому прогулялись, чтобы успокоиться, прошлись “по историческим местам”. В последний раз? Дохромали до Щучьего озера. Увидим ли еще? Тут, у озера в лесу, еще ясно более-менее, какое время года на дворе, в центре поселка это уже трудно понять. А тут снег, глубоко проткнутый каплями. Зима. И где-то даже уже весна. На самом берегу стояли сани-розвальни, раскинув оглобли. Сено чуть сгнившее, но уже разогретое. С отчаянием кинулись в него, долго лежали, грели на солнце лица, дышали. Где оно еще, счастье, как не тут?

– Ну все, папа! Пойдем!

И из света сразу шагнули в тьму.