Канарейка Зося прыгает с качелей на звонкие прутья клетки и обратно. Переживает! После всего зверинца, который прошел через наш дом и постепенно весь, к счастью, передох, наконец-то, как награда за наши страдания, появилась Зося – золотая подруга, сгусток счастья и любви. Ликует, когда Настя подходит! В панике, когда Настя уходит. Каждое расставание приводило к слезам, и решено было отвезти ее с Настькой в Петергоф – зачем рушить счастье?!

Дремучие дед и бабка, естественно, встретили Зосю в штыки.

Бабка надулась как мышь на крупу, дед, раскрасневшись, срывающимся голосом кричал: “Немедленно заберите ее обратно! Здесь вам не базар!” И вот теперь, только придя с работы (даже раньше стал возвращаться – спешит!), аккуратно вешает пиджак в шифоньер и, оставшись в жилетке и галстуке, направляется к Зосе. Лицо его светится.

– Зосенька! Ну как ты тут без меня?!

Зося, пару раз вежливо свистнув, совершает звонкий прыжок с качелей на стенку – показывает, что радуется встрече.

– Ох ты Зосенька ты моя!

Тесть вытаскивает слегка загаженную подстилку, стелет свежую, вынимает кормушку, подсыпает зерен, меняет воду в блюдечке (туда уже попало несколько ядовитых какашек) и, наведя порядок, откидывается, счастливый, и наблюдает. Вот оно – счастье разумного труда! Зося благодарно попискивает, пьет воду, закидывая при этом головку и прикрывая глаза.

– Ух ты, прямо как человечек! – восхищается тесть.

– Все равно она больше любит меня! – обиженно басит Настька.

– Ну конечно, Настенька, тебя! – соглашается он, однако глаз не сводит с золотой птички.

Но сегодня – и это явно – Зося переживает только за Настю, мечется и плачет. Как поняла? Осенний солнечный день, и ничего вроде не предвещает… Настя в коричневой форме, в белом фартуке, в туфельках с ремешками. Купили, конечно, ей все, что положено. Рубчатые нитяные колготки чуть пузырятся на коленях – эти да, старые. Новые купить не удалось: дефицит. Плюс безденежье! Кидаю быстрый взгляд на нее, и сердце сжимается. Да. Не красавица. От красоты – только пухлые румяные щеки! И совсем за лето не выросла! Как же так? Вон у забубенных соседей-пьяниц, “забивших болт” на какое-либо воспитание, да и питание, сын и дочка, ровесники Насти, вытянулись за лето в стройных красавцев! Где же справедливость? Ведь родители у Настьки вроде ничего? И рыбий жир ей даем. И ей нравится! Причмокивает, щеки лоснятся. Даже одежда пахнет. Так и прозвали мы ее – “Настя Рыбейжирова”… Колобок!

– Ну, пошли? – ненатужно и даже легкомысленно произношу я.

Бабка навязала на ее жидкие волосики белые старорежимные банты, несмотря на мое вялое сопротивление. Носят ли сейчас? Бабка с ее довоенными модами все испортит: в первый раз засмеют – потом не поправишь!

– Вы не понимаете, Валерий! – “светским” тоном произносит она.

А, ладно! Всего не предусмотреть. И уже не угадать, что сыграет в плюс, а что в минус. Настя, ясное дело, переживает сильней, чем перед обычным выходом на улицу – хотя и обычный выход переживает! И Зося чувствует ее волнение, скачет!

– Ну? – повторяю я, вынимаю из хрустальной вазы сноп цветов. Мокрые корни чуть пахнут гнилью. Лихо, с шорохом закидываю сноп на плечо: мы ребята лихие, нам все нипочем. – Вперед!

Настя окидывает взглядом залитую солнцем любимую комнату – прощается с раем, понимая: кончился он.

Кидается вдруг к подоконнику, где стоит клетка с Зосей. Та бросается с одной стенки на другую и назад – с особым отчаянием.

– Ну вот, Зося, иду в первый раз в первый класс!

Зося пищит.

– Да ладно, чего там! Скоро увидитесь! – Я пытаюсь снять лишние эмоции, хотя и сам чувствую, что вернемся мы уже не те.

Выходим на яркое солнце. Золотая осень. Целая демонстрация разряженных детей и родителей. Идем в толпе. Не терплю этого! Но уже не вырвешься, понесло. Всенародный праздник! От других я отмазываюсь, но уж от этого – нет!

– Ой! Девочка с нашего двора! – Настя ей радостно машет. Та почему-то не отвечает и даже отворачивается. Шибко, видно, гордая чем-то. Огромным букетом? Разряженной мамой? Первый урок социального неравенства? А мы тоже не из простых! Подмигиваю Настьке.

Большой митинг во дворе, перед огромной петергофской школой, бывшей гимназией. И как раз ту гордую девочку почему-то поднимает на руках десятиклассник, и та, поглядывая свысока, трясет старинный звонок. От яркого солнца текут слезы.

Чопорно просидев три часа, не снимая, естественно, парадной одежды, попивая лишь чай (к яствам “до Настеньки” теща запретила даже прикасаться), наконец выходим.

Рановато, конечно, но терпеть больше невозможно: как она там? В компании таких же нетерпеливых родителей маемся в большом гардеробе с высокими полукруглыми окнами. И вот по этажам, по просторным светлым коридорам, как серебряное колесо, катится звонок. И – долгая гулкая тишина. Никакого топота ног. Видно, задерживают, приучают к дисциплине. Или сами дети, захваченные новыми впечатлениями, не спешат? И Настя с ними?

И вдруг наверху широкой белой мраморной лестницы появляется наша Настька! Одна! Самая первая! И самая несчастная.

Светло-серые нитяные колготки пузырятся на коленях. Маленькая какая! Самая низкая оказалась в классе. Большая голова, круглое личико с глазами-щелками красное, распаренное!

Увидев нас, спускается осторожно, боится поскользнуться.

Подходит и молча утыкается головой мне в живот.

– Нет, я не могу! Какие-то все… – произносит она.

Счастливый гул катится сверху.

Господи! Вся в меня! Я тоже, придя в школу, был растерян: почему я один такой? Почему все уже знакомы между собой, ходят группами, то шепчутся, то смеются, смело окружают учителей, а я в стороне, натянуто улыбаясь. Почему отстал, что упустил? – сердце сжимается. Так и буду всю жизнь отдельно, хуже всех?

На первом уроке нам раздали тетрадочные листочки в клетку. Словно сейчас вот держу его в руке – серый, тусклый, нечеткий, как предстоящая жизнь, слегка мятый. И тупые карандаши. Сорок седьмой год! Задание: нарисовать на листке все, что хочешь. Тест, как сказали бы сейчас. Кто как размахнется, так, наверно, все и будет у него. И я – вижу как сейчас – робко, чуть нажимая, нарисовал уточку… поместив ее всего в одну тетрадную клеточку.

– Тут можно что-нибудь разобрать? – Училка, издеваясь, показывала именно мой листок, и класс хохотал. Нашла как сплотить учеников!

Но сейчас-то я, надеюсь, уже не такой? И Настька выправится! Нонна всячески пыталась рассмешить, растормошить Настю, а я смело поднялся по лестнице. Класс 1 “Б” еще полон: все, оказывается, понимают, что это за день, волнуются. Как начнется – так и пойдет. Не пробиться через кольцо родителей, окруживших молодую толстую училку, с цветами, хвалами, приглашениями в гости, ненавязчивыми рассказиками о своих выдающихся детях: “Он прям такой у меня! Весь в деда-полковника”. Понимают люди. А я – в стороне. Нет, похоже, не изменился. Наконец учительница поворачивается ко мне и слегка гаснет, не видя должного восторга в моем лице.

– А как там… Попова Настя? – спрашиваю весело (не выдавай проблем!).

– Попова?

Училка вздыхает. Не хочется портить общий праздник, но…

– Она… в детсадик не ходила у вас?

– Нет. Домашнее воспитание.

– Это чувствуется. Немножко отсталенькая она у вас.

“Отсталенькая!” Я сам воспитывал ее! Спускаюсь по мраморной лестнице. Настя, подняв голову, с надеждой смотрит… всемогущий папа все сделал?

– Поговорил. Все будет нормально!

– Как задачки? Решаете? – бодро спрашиваю я в очередной свой приезд. Они как раз с дедом сидят над арифметикой. Теперь возить Настеньку в город на выходные не получается: в субботу они учатся тоже.

– Решаем помаленьку! – Дед заговорщически подмигнул Насте, та почему-то обиженно отвернулась.

– А письмо как? – Вынул из ее сумки тетрадь.

– Писать я за нее не могу! – Дед обиделся на мои претензии, а Настя вообще выскочила из комнаты, стукнула дверью. Дед развел руками: вот так!

Бабка, поджав губы, молчала.

Как все повторяется – один к одному! Помню, как отец, вернувшись из командировки, с селекционной станции Отрада Кубанская (название осталось в голове), спросил у бабушки:

– Ну как он?

А я сидел в другой комнате, весь сжавшись, испуганный: сейчас подойдет?!

– Да неважно чего-то, – прошептала бабушка (но я слышал). Отец почему-то громко захохотал, сел ко мне за стол, где я маялся и страдал, обнял мощной рукой меня, лопоухого двоечника, и весело сказал:

– Сейчас мы отличника из тебя сделаем!

И сделал.

Помню морозный солнечный день. Я сбегаю по лестнице к отцу и раскрываю тетрадку. Прописи: “Лыжи, лыжи, лыжи”, и под “лыжами” – первая в моей жизни пятерка!

– Молодец! – хохочет отец. – На лыжах пятерку догнал!

Сколько прошло, а слово помнится!

Мы выходим с ним из школы. От мороза ноздри слипаются изнутри, в голубом небе сияет купол Преображенского собора. Обходим по кругу ограду церкви из цепей и трофейных пушек, сизых от мороза, отбитых у турок, как сказал отец. Ясно помню и ту яркую зиму, и красивый собор, и первую в моей жизни удачу.

И вот пришел мой черед выручать. Привожу ее из кухни, где она сидит, уставясь в окно, моргая, и сажусь за стол рядом с ней. Ну? Смогу я, как батя? Или, как говорит он ехидно, “кишка тонка”?

– Давай, Настя. Что вы там пишете? Да не бойся! Я тоже поначалу хуже всех писал!

А теперь зато вот какой! – гордо выпрямляюсь. Настя, вздохнув, открывает тетрадку… Да. Шок, конечно, случился.

– Что же ты пишешь так плохо? – вырывается у меня.

– А ты бы попробовал в такой тетрадке! – Она вдруг надулась.

Та-ак! Знакомый прием. “Виноваты обстоятельства”? Устраним! Листаю тетрадку. Да, типичное “изделие местной деревообрабатывающей промышленности”. Щепки в листе. Это не тетрадь, какое-то бездорожье и разгильдяйство. Страница колом стоит! Понимаю, кризис промышленности… Но еще, видимо, и экономия? Поворачиваюсь к тестю. Он как бы отстраненный, углубленный в газету, однако настороже.

– Какие есть в продаже – такие и покупаем! – говорит он.

– А другие бывают? – спрашиваю у Насти.

– Конечно! – выдает она, видимо, наболевшее. – У всех!

Тут, я гляжу, начало трагедии.

– И у соседки твоей по парте – тоже?

– Я одна сижу, – вздыхает она.

– Хорошо, – целеустремленно поднимаюсь я. – В городе поищу.

– И в городе нет! – произносит Настя. Горе ее уже, похоже, закрепилось. Так и дальше пойдет?

– Так где же берут их? – Тесть вступает уже воинственно, и для него это острый вопрос.

Я жду Настиного ответа: “Достают!” И тут я пас! Вступать в какие-то унизительные отношения?.. Вступишь! Это ты раньше был горд, а теперь как миленький вступишь в какие надо унизительные отношения.

– Из Москвы их привозят! – сообщает Настя страшную тайну, разведанную, видимо, с огромным трудом. – Говорят, магазин такой есть, на улице Горького! – Настя вздыхает, как по далекой стране, несбыточной мечте.

И это – проблема?!

– Ха! Так я как раз туда собирался! Сколько тебе штук?

– Правда, папа? – радуется Настя. У нее, оказывается, всесильный отец!

В Москву-то я, кстати, и не собирался. Хотя понимал, что надо. “Раздача” вся там! А ты – здесь. Пусть хоть несмышленый ребенок тебя научит, пустая ты голова! Попутно и свои устрою дела!

Первым делом, приехав в Москву, помчался за тетрадушками. Остальное все подождет. Мчался по улице Горького, от Кремля, вертел головой: “Где оно, наше счастье?!” В чем радость рождения детей? Вдруг чувствуешь, что делать для них еще приятнее, чем для себя! Удвоенная радость!

Пролетел до памятника Пушкину.

“Ну? – поглядел на него. – Где тут письменные принадлежности? Ты это должен знать: за главного тут!”

Неужто нет того сказочного магазина под условным названием “Аленький цветочек”? Как к Настеньке вернусь? Лопнула сказка?

Нет. Вперед! Улица Горького не кончилась еще.

Где же он? Жадно вглядывался. Нету! В одном из переулков зато увидал девичий силуэт из неоновых трубочек вроде как бы с цветочком во рту. Знак журнала “Юность”, в прошлом столь знаменитого, да и сейчас тоже… Зайти? После. Еще не всю улицу прошел. Сейчас – не твой интерес первый. Ее. И самопожертвование мое вознаградилось, когда уже надежду терял! Словно напряжением чувств его создал – крохотный магазинчик, мог бы и не разглядеть, если бы не так страстно всматривался!

Небольшое темноватое помещение. И – они! Знаменитой фабрики “Светоч”!

– Скажите, а в клеточку тоже есть?

– Пожалуйста! – улыбнулась красавица. Понимает, чай, что в сказочном месте работает!

Чуть не спросил было: а по сколько штук можно? Удержался.

Спокойно сказал:

– Пожалуйста, по двадцать пять штук. Этих и тех.

С улыбкою завернула. На улице, не сдержавшись, развернул. Открыл, провел по листу запястьем… Гладь! Вот оно, счастье! Прохладной гладкой страницей по щеке даже провел. Словно умылся. Ура!

Еле вспомнил про “Юность”, тормознул. Когда-то она была на улице Воровского, во дворе, в низеньком флигеле. Сирень цвела. И были там Аксенов, Гладилин, Вознесенский, Розовский, Славкин. Та славная эпоха прошла. Для меня так уж точно – как меж пальцев вода. Все теперь далеко.

А, зайду на радостях! Мало ли что. И оказалось – не зря. Витя Славкин остался! Радостно обнялись. Рассказал про тетрадушки – он хохотал.

– И во Владивосток бы поехал?

– Да!

В Петергоф я буквально летел на гладчайших крыльях этих тетрадок!

Однажды спросил Настю, смеясь:

– Сколько же тебе нужно их, тетрадок этих? Опять ехать?

И дела, кстати, в Москве заладились. Благодаря ей! Так что придирок никаких в душе не имел, хотел, наоборот, поблагодушествовать! Но Настя и дед такими “стукнулись” взглядами, искры посыпались, такой накал!

– Так она их раздает кому ни попадя! И в школе, и во дворе! – прошипела бабка.

– И что такого? – захохотал я. – Еще привезу!

Настя таким способом королевой хочет стать с монаршими милостями. Славу приобрести. И даже если она только мечтает об этом, уже хорошо.

– Конечно, Настенька! – произнес я. – Делай, как хочешь! Подружкам надо помогать. Ведь они тебе помогают?

В ответ почему-то молчание.

– Знаем мы таких подружек! – бабка проворчала. – Воровки все!

Оборотная сторона сказки. Ну у бабки, после того как их в сорок седьмом обокрали, воры все!

Однако тут и дед (долго крепился за газетой “Правда”) поднял глаза:

– Я тоже хотел вам, Валерий, сказать: не привозите больше этих тетрадок!

Вот так “спасибо”!

– Пач-чему?

– Один вред от них!

– Какой может быть вред от хорошего, Борис Николаич? – спокойно спросил.

– А такой! Слишком уж часто… – даже задохнулся, минут пять прошло, пока наладил дыхание. – Слишком уж часто новые тетрадки появляются у нее!

– Так что ж в этом плохого?

– А то плохо… – долго переводил дыхание. Дела Настенькины, похоже, за горло уже берут близких родственников. – …Что при этом старые слишком быстро исчезают!

– Я говорю, воруют! – басом Настя произнесла.

– Да? Воруют прям? – Дед перешел к сарказму. – Так уж им нравятся “лебедушки” твои?

“Лебедушки” – это двойки! – понял вдруг я.

– Какие “лебедушки”? – закричала она. – Папа! И ты мне не веришь?! – “оскорбилась” Настя.

Я промолчал. Что делать? Бьется! И другого метода у нее, видно, нет. “Характер бойцовский, отцовский!” – таким девизом я ее наградил. И давить не надо: каждый сам сочиняет свою жизнь! А дед, инженэр, аккуратист, не дает развернуться…школит ее, сказать честно, лучше меня. В ней проблема.

– Ладно! – зловеще усмехнулась. – Разбирайтесь тут…

Надеется, поругаемся?

– …а я пойду прогуляюсь.

Бабка всплеснула руками: “От каково!” Потом уставилась сквозь толстые окуляры на нас: “Ваше воспитание!”

Настя шумно надевала в прихожей пальто. Удержать ее? Перевести все в шутку?

– Что еще за прогулки такие? – всполошилась бабка. – Ночь уже на дворе!

– Полдесятого всего! – произнесла дочь. Заметил в первый раз, как ее губы могут “змеиться”!

– Не пущу! – Бабка встала грудью. Но Настя обошла. Щелкнул открываемый замок, потянуло сквозняком. Хлопнула дверь. Ушла-таки! Да-а. “Выход” вполне уже театральный. Драма! И всем нам роли подготовила – отрицательные, увы!

– Когда я был в этом возрасте, – переведя дыхание, заговорил дед, – и тоже попытался – один только, правда, раз – вести себя подобным вот образом, отец мой… покойный, – как нечто очень существенное добавил он, – разложил меня на скамье и выпорол как сидорову козу! И раз навсегда я поведение такое забыл! Больше уж подобным образом со взрослыми не разговаривал. Правильно считали: учить жизни надо еще тогда, когда дитя помещается поперек скамьи, а когда только вдоль, тогда поздно!

Так поперек скамьи она помещалась как раз у вас! А у нас – уже нет! – хотел сказать я, но осекся. Благодарить надо его.

– Где тетрадки мои, я понял, – дружески заговорил я. – Но нам со своей стороны надо суметь сделать так, чтобы ей не захотелось тетрадки выкидывать. Чтобы “лебедушек” не было в них.

– А я чем занимаюсь?! – воскликнул с горечью дед. – Все вечера с ней сидим!

Как со мною отец мой сидел! С небольшими лишь изменениями: не отец, а дед тут сидит. То есть история повторяется пародией… Да нет! Пародией как раз был бы ты! У деда почерк классический, хоть и не писатель, сформировался под влиянием порки, а у тебя – так себе. Мало пороли. Было бате все недосуг.

– Спасибо вам! – только и мог я сказать, И, пожалуй, это самое правильное.

– Пойдем, Настенька, погуляем!

– Не хочу! – Настя надулась.

– Почему?

– Надо мной все смеются во дворе! Говорят, одета как скобариха! – Настя всхлипнула.

Да… Судя по платью с бантом, пошитому бабкой, и шубке из искусственного каракуля, “схваченной” в универмаге, дело дрянь.

– Какие-то вы странные, Валерий! Бант – это нынче модно! – великосветским тоном вещала теща.

– Покупаем что есть! – развел руками тесть чуть виновато.

Настя сидела, надувшись, толстая, щекастая. Получается что-то не то.

– Обещаю тебе! – Я даже торжественно встал, как на пионерской линейке. – В ближайшее время у тебя будет вещь, которой все будут завидовать!

– Хорошо, отец!

Мы расцеловались.

Бурные аплодисменты.

И я знал, что говорил. Как раз накануне мне позвонил Витя Славкин из Москвы:

– О делах потом! Скажи: ты в Англию хочешь?

– Когда?

– Сейчас!

– А…

– Не трать время! Стоит пятьсот рублей! Это – копейки, “сказка по-советски!” Кореш заболел – местечко освободилось.

– А…

– Визу сделаем здесь!

Московская скорость.

В Англии было весело (см. рассказ “За грибами в Лондон”). Но опять же и тут (прям как в Москве тетрадушки) обнову Насте искал. На пьянство, стриптиз только ночи оставались. Из музея сбежал, потому как из автобуса углядел: “Толкучка”! Какой там Тёрнер может в сравнение идти! Врезался в толпу. Вряд ли тут англичане. Цыгане, скорее. Но нам это без разницы. Главное – новым торгуют, с этикетками. Разбежались глаза. Соображать надо быстро. Автобус уедет! Или деньги украдут. Вот! Ухватил шуршащую, красивую ярко-синюю куртку с оранжевой подкладкой. Чуть торговался… не вышло. Все деньги отдал! Зато упаковали в красивый мешок.

А дальше уже “развратничал пешком”, как пошутил мой напарник по комнате, Генрих Рябкин. Смеялись с ним. Булочки крали с завтрака.

Потом – удача навалилась. Руководитель делегации нашей, Святослав Полонский, паспорт потерял. Забегался! Слишком много возможностей было у него, не считал денег! Все издевались: так и надо “вождю”. Некоторые его в беседах “Подонский” называли. Только я вызвался за завтраком ему помочь. По расчету? А может, от души? Человек все-таки. Лишился б всего! Самоотверженно с ним все пабы обошли, все виды пива изучили (эль, лагер), а паспорт в музее отыскался, что рядом с барахолкой. Страсть меня привела плюс интуиция. После того Полонский меня не отпускал: “Ты единственный человек!” И где мы с ним только не побывали!.. Время еще не пришло об этом рассказывать.

Прилетев в Петергоф, с ходу помчался и ни слова не говоря выхватил из сумки куртку, как знамя, оранжевой подкладкою вверх. У всех прямо зарево на щеках.

– Какие-то вы странные, Валерий! Сейчас же зима! – проскрипела теща.

– А что? Мне нравится! – вступился тесть. Вспомнил, что и он был когда-то пижон.

– Все. Пошли гулять! – скомандовал я.

Даже Настя была слегка растеряна, не сказала ничего. По ходу разберемся!

– Ой, и я с вами! – оживилась и Нонна.

– Вы что, хотите вести ее в этой курточке? – изумилась бабка.

– Разумеется! – твердо сказал я.

– Соображаете, нет? Настенька тепло любит!

Разлюбит!

– Все отлично! – воскликнул я. – Это же специальная куртка, для полярных исследователей! Вот – “Аляска” написано! – поднес этикетку к ее очкам.

– Но Настя ведь еще не полярный исследователь! – улыбнулся дед. – Маленькая девочка. Надо понимать.

– Так смотрите, какой размер! На вырост. До полярного исследователя в ней дорастет! – И накинул куртку на Настю.

Настя так и не опомнилась еще. Бабка подошла, одернула куртку.

– Велика! – проворчала она. – Нельзя уж было в Англии этой найти нормальную вещь! – Теща продолжала ворчать, но была, похоже, довольна. – Я тоже в Англии была! – Она вдруг улыбнулась умильно. Это уж ее бред.

– Пальцы закрывает, – смущенно сказала Настя.

– Ну, расти-то ты будешь! А пока… – Завернул края рукавов вверх оранжевыми манжетами.

– Надевай, Настя, шапку! Где шапка?

– Только не гуляйте долго! – Дед качал головой: “Непутевые!”

– А может, и вы погуляете? – осенило меня.

– А чего, Катя? – Дед повернулся на стуле. – Пойдем?

Мы выскочили на воздух. Солнце сияло на снегу. Голубой наст – и в нем белые тропинки.

– Это… дорогая вещь? – серьезно спросила Настя. Начала приходить в себя.

– А, всю валюту угрохал! – беззаботно махнул рукой.

– Ну зачем, отец? Надо было и себе что-либо купить! – проговорила Настя. – Спасибо, папа!

От яркого сияния даже слезы потекли.

Мы спустились к заливу, вышли на сияющий лед. Солнце ощутимо грело.

– Смотри! – Мне все казалось, что восторг недостаточен. – А подкладка какая! – Потянул, пластмассовая молния расстегнулась с приятным нездешним хрустом. – Огонь!

– Красивая, – кивнула Настя.

– Не просто красивая! Спасительная! – добавлял оптимизму я. – Давай, снимай! Выворачивай!

Настя покорно стащила куртку, пыталась вывернуть, но не слушались рукава. Осталась в кофточке. Мать, кстати, не беспокоилась, лишь радостно улыбалась. Уж такая мать. Веселья не испортит. Да и чего там? Действительно жара! Вон многие мчатся, шлепая лыжами, голые по пояс!

Я помог Настьке вывернуть рукава, надел курточку, и дед помогал. Молния снова с приятным шорохом сошлась. Качество!

– Гляди! Как костер! Даже снег вокруг оранжевым стал! – показал я. Пусть ловит оттенки!

Все, проносясь мимо, смотрели. Один бородач на лыжах, голый по пояс, даже поднял одобрительно палец: “Во!”

– А почему “спасительная”? – важно спросила Настя. Зазналась уже!

– Чтобы, когда полярник пропал во льдах, с самолета было видно его! Такое и с неба увидишь! Вон – летит!

Оставляя двойной пухлый след, самолетик пересекал синее небо.

– Давай!

Мы стали втроем прыгать, вопить, размахивать руками.

– Эй! Эй! Сюда!

Настя была счастлива: все смотрели на нее.

Но счастье не безразмерно! За четыре года, к двенадцати годам, она из курточки “вылезла”. Бабка наставляла полы и рукава какими-то клочьями диких расцветок.

– Вы, Валерий, не понимаете! Модный цвет!

Был, до войны! Конечно, они по-своему “латают” Настину жизнь: откуда им другое-то брать?

Пора браться нам.

С предновогоднего родительского собрания (первого для меня – раньше ходил дед) я вышел убитый. Итоги удручали. Дед все же высидел свое, вернее, Настино. Или наше? Двоек не было. Были ровные тройки. Но больше всего убили слова учительницы. Ждал чего угодно, но только не этого. Ждал: “Способная, но рассеянная”, “Слишком любит себя, не терпит критики”. Все, что угодно! Но самое обидное, на мой вопрос училка ответила даже успокоительно:

– Попова? Ну что…Учится в меру своих способностей, все нормально.

Мол, лучше и не бывает и даже не может быть, и не надейтесь! От такого “нормально” голова кругом пошла. Вышел, покачиваясь. Пора браться нам! Однако – боязно. Дед, регулярно с ней занимаясь, еле на тройках держит ее. А мы прилетим куда?

– Мы с Настей на тройках любим ездить! Верно, Настенька? – Так, якобы добродушно, шутил он, когда я вернулся.

Настя зло отворачивается. Скромные ее возможности как-то сочетаются с диким самолюбием! Мое? Может, зря я ей рассказывал про свою золотую медаль? Хотя тоже было непросто! Я ведь тоже почти все свои “счастливые школьные годы” в лидерах не блистал и только в восьмом-девятом как-то тихо всех обошел. Но, кажется, этот разговор не сюда.

Повторим эксперимент? А он повторим?

– Ну, ты понял?! – гневно заговорила она, только мы с ней вышли прогуляться. Мол, уж я-то должен понимать ее правоту! Какую? А если не понимаю, должен за это отвечать. Как-то выходит, что не я ее, а она меня почему-то допрашивает! Неожиданный поворот. И говорить: “Что я, собственно, должен понимать?” – как-то глупо. Она доверяет, разговаривает со мной, “как с ровней”! Загнала в тупик.

– Что ты молчишь?! – начала “дубасить”.

Уже я должен и в чем-то оправдываться. В частности, почему я молчу. Считает, что все обязаны подыгрывать ей. Но я в том не уверен. Поэтому сказал:

– Я ни-че-го не понял!

И не пойму. Пока она тут командовать пытается всеми!

– Видимо, ты хочешь сказать, что тут жить невозможно?

Кивнула, помедлив. Все-таки не сразу решилась всех осудить.

– То есть ты хочешь сказать, что, если переменить условия, все будет хорошо?

Умолкла. Теперь она у меня в тупике. Однако упрямство ее победило.

– Да!

– Тогда мы переезжаем к нам и посмотрим на тебя в новых условиях.

Настька засопела. Выиграл партию? Доволен? Или проиграл?

И она – молчала. Поняла, что дурить теперь станет труднее? Дальше без дураков.

Дед и бабка причитали, конечно: “Ну куда ж вы ее повезете, нашу слабенькую?” Мол, мы-то чем виноваты, старались как только могли! Но и облегчение в них чувствовалось. Устали!

– Спасибо вам!