И не хотелось ее разочаровывать. Но по возвращении они снова двинулись в Петергоф.
– Как же вы там будете? – спросил я, провожая их. Главное, непонятно, что она собирается делать с Колькой, с которым даже бандиты не справились и заперли на замок! Как ни странно, бабка их еще сдерживала, но теперь, когда она была в диспансере, я больше боялся за них.
Наверное, разумно им было пока учиться, но они уже считали себя большими людьми, и ни разу об учебе речь не зашла, лишь о гигантских творческих планах. Особенно уверенно разглагольствовала Настя – откуда взялось?
И вот мы мялись на платформе, у электрички на Петергоф, и расставались, быть может, надолго.
Бледный Колька стоял рядом с Настей с тем же обшарпанным чемоданом, с которым мы когда-то перевезли Настьку от деда с бабкой, полные надежд. И вот она с тем же чемоданом, с которым Петергоф покидала, теперь возвращается. Чего добилась? Разве что к чемодану добавился Колька – не только “недопеченный” актер, но еще и…
– Может, останетесь?
Настя покачала головой.
– Справитесь? – с большим сомнением спросил я.
– Это наши проблемы! – рявкнула Настя.
…Но что она могла предложить? Только свою непонятную уверенность! Увезла Кольку в Петергоф, где нет ни театра, ни студии, ни даже, по-моему, самодеятельности. Увезла только потому, что там она полная хозяйка и, наконец, получит возможность командовать бесконтрольно!
Талант, конечно, пробьется и из тайги. Настя, кажется, решила, что она одна воспитает Кольку, без института и театра. А заодно и себя? Нет, себя она и так считает мэтром. Вот только с чего?!
Когда бы я туда ни звонил, они были дома. Однако назвать этот дом мирным было нельзя. Бабку упаковали, но микроб безумия поселился там.
– Да! – Колька трубку не брал, а срывал. При этом в его голосе слышалась и отчаянная надежда: а вдруг Голливуд?!
– Здорово, Никола! Ну как вы там?
– Спрашивайте у вашей дочери! – истерически орал он и с грохотом кидал трубку на стол. И долгое время ее никто не брал: они “беседовали” друг с другом! Да, не похоже на влюбленную пару! Зато однажды я вдруг услышал в трубке заливистый лай двух собак. Что это еще за аллегории?
Голос Насти, взявшей наконец-то трубку, был сух, даже строг. Но я-то уже знал: чем спокойнее говорит она, тем больший ужас творится.
– Да, отец! Говори скорее. Мы заняты!
Это – занятие?
– У вас что, собаки?
Настя вздохнула, и вздох этот означал: господи, совсем отец выжил из ума, нечем заняться!
– А-а! – как бы вспомнив про такую мелочь, сказала она. – Это приятели попросили нас присмотреть, пока они за границей.
– Сразу двое?
– А что такого? У нас много друзей!
Боюсь, что собак больше.
– Она все врет! – Колька выхватил трубку. – Она сама, пьяная, этих псов приволокла, сперва одного, потом другого! Теперь все трое, вместе с ней, меня тут грызут!
Трубка снова оказывалась у нее, и голос ее просто давил ледяным спокойствием. Может, и правильно: а как еще с Колькой?
– Извини, отец. У нас репетиция. Не все получается, Колька распсиховался. Надо привести его в норму.
Репетиция чего?!
Ночью – звонок и Колькин истерический крик:
– Заберите вашу сволочь к себе! Я не могу больше!
Настькин вопль:
– Ну и уезжай к своей мамочке!
Сумасшедшая бабка, мне кажется, их все же немножко сдерживала: по ночам не звонили!
Надо как-то одернуть их.
– Действительно, Николай, ты забыл, где находишься! Дома у Насти!
Пауза. После чего Николай произносит спокойно:
– Где моя чашка?
Актер!.. Без ангажемента. Вешаю трубку.
Да, Настя одна взялась за дело, с которым не справляются мощнейшие медицинские учреждения! Или в тех крупнейших медицинских учреждениях никто так не упорен, как она?
Звоню днем, в культурное время, и абсолютно спокойный.
– Да-а-а… – наконец, голос Насти.
Теперь там зато слышны развязные посторонние голоса!
– Здорово! Что поделываете?
– Ре…пе…тируем.
Голос Настюльки сильно плывет. Ап-пробирует, видно, свой метод: избавление от наркомании с помощью пьянства! Но кто вылечится, а кто заболеет?! Перешибание одного кошмара другим – излюбленный ее метод… не давший пока плодов!
– И что же вы репетируете? – спрашиваю спокойно.
– Я говорила тебе! – вроде бы обижается. – Стас отъехал за рубеж и попросил вести пока его работу.
Щедрый Стас! Это тот, чьи собаки?
– Что, Настенька, за работа?
– Он вел театральную студию в Верхнем дворце…
Шикарно!
– …в корпусе Бенуа.
Еще более шикарно!
– Теперь нам приходится и это делать.
Особенно меня восхищает частица “и”.
– А какая пьеса? – интересуюсь я.
– …“Дюймовочка”, – после секундной паузы сообщает Настя и поясняет: – Это же ведь детская студия!
Во плетет!
– А голоса почему не детские? – вырывается у меня.
– Сегодня мы решили собрать родителей. Поговорить об их детях! – строго произносит она.
Она уже и воспитатель детей! Реванш за школьные мучения? Ну что ж, по звуку все вроде мирно. Но “видеоряд”, я знаю, ужасен. Смотреть нельзя. Представляю, что там на самом деле творится!
– Она все врет! – Колькин отчаянный вопль, оставленный без внимания.
Кладу трубку, тяжелую, как гиря. Хотя раньше легко такое же плел, ваял из воздуха замки, корпуса Бенуа! Выпила мой талант и чуть ли не всю кровь. Но успехов ее пока не видно.
…Есть успех! Правда, мой: переезжаем с этого болота на Невский, в самый центр Петербурга!
Закон (в порыве реформ его не успели еще отменить) требует после смерти члена Союза писателей, не имеющего наследников, вселить в его квартиру другого писателя. Это я.
А она – “поэтесса с бантом”, Ирина Одоевцева, одна из знаменитых красавиц Серебряного века, перепорхнувшая перед смертью в родной Петербург при натужной поддержке вдруг разомлевших от любви к русской поэзии компетентных органов. Ей-то что? Умерла в почитании и обожании. И следующий на этой очереди я. В смысле умирания в этих стенах. Насчет почитания и обожания не уверен… хотя от стен может что-то и передаться! Перенестись вдруг из отчаяния и безнадежности на лучший угол на свете, угол Невского и Большой Морской, что переходит в арку гениального Росси и Дворцовую площадь, – это спасение! Адмиралтейство, Александрийский столп, Эрмитаж, Нева! Тут счастье посещает самых разных людей, молодых и старых, богатых и бедных! Поможет и нам! Я-то точно воспряну здесь! И Насте перепадет! После меня. А может, и раньше?
Среагировала вяло. Ну что за натура?! Могла бы поддержать, оценить, что отец ее тоже чего-то стоит! Всегда у меня так: лечу восторженно, как мотылек, – и мордой об столб.
– Тебе, наверное, нужно помочь с переездом? – мрачно проговорила она. “Раскусила мой подлый расчет!” Но зачем видеть только изнанку? – Хорошо, – добавила, помолчав: – Мы все сделаем.
И они сделали! Мы с Нонной, чтобы не мешаться, уехали в Елово, а когда вернулись, все было упаковано.
И Колька, оказывается, рукаст. Сидит, улыбается, доволен. Ясно и просто: будь у них нормальная, понятная работа, как в крестьянстве, и не надо было бы никого спасать, спаслись бы сами. Но они же интеллектуалы! Ты сам это “прописал”! Однако польза от переезда все же была, я понял: могут они!
Скоблы помогли и машиной, и грузить. Ну просто дружный семейный клан. Уезжая, расцеловались! Спустились и Анна Сергеевна с Варей, взволнованные, тоже неслучайные в нашей жизни люди. Бывает же хорошо!
И вот мы на Невском. Пустые красивые комнаты. Ну что? Распаковываемся?
– Останься, Настя! Живите здесь! Вон как тут хорошо!
– Нет! – сжав зубы, процедила она.
И они уехали. Уже – екнуло сердце – навсегда.
Жить, как она хочет, можно лишь там!
Полгода – звонки лишь по телефону. И вдруг звонок в дверь. Настя? Все поняла? “Расколдовалась” и “ожила”? И сейчас обнимемся?! Распахнул дверь…
Откуда ты, прелестное дитя?
Варя! Бывшая соседка с бывшего “верхнего этажа”…
– Проходи, – не совсем уверенно произнес.
Совсем уже девушка стала. Сердце мое запрыгало. Не о том думаешь!
– Я к вам пришла… – смущенно потупилась.
Вижу.
– …очень неприятную вещь рассказать.
И эта туда же!
– Говори. Садись.
– Я постою.
Ну хватит уже смущаться! Не за этим пришла!
– Я была у Насти.
Все ясно. Правда, детали бы хотелось узнать. Хотя и не очень.
– Она ужасно как пьет! При мне выпила две бутылки.
– Чего?
Зарделась. Эту подробность ради девичьей солидарности решила не выдавать. Ну спасибо.
– Потом мы пошли с ней гулять…
Отлично.
– …и она купалась в Ольгином пруду. Поплыла прямо в платье! До острова доплыла. Потом приплыла обратно. И прямо так и пошла…
– Да.
Удивлена, видимо, моей реакцией. Но если зажатым не быть – разлетишься!
– А знаете, чем они зарабатывают на выпивку?
Решила все-таки вышибить у меня слезу?
– Чем?
Все же на выпивку, а не на наркотики!
– Взяли в какой-то театральной студии…
Значит, какая-то капля истины в Настькиных показаниях есть?
– …старинные костюмы.
Запнулась. Ну-ну, не стесняйся! Что уж такого ужасного может быть в старинных костюмах?.. Может, оказывается!
– И стоят у фонтанов. Изображают Екатерину и Петра, просят фотографироваться!
– Да…
– Причем вызывают лишь хохот! Дородная Настя – очень она растолстела – и маленький “Петр Первый”, до плеча всего ей!
Да. Вот это “театр”!
– И… фотографируются с ними?
– Только если кто хочет поиздеваться!
– Ну спасибо тебе.
Ушла несколько ошеломленная. Ждала рыданий? Это потом.
Эх, Настя! Спасла Кольку? Погубила себя! И без него бы погибла.
– Привет, Настюленька! Как дела?
– Нормально, – несколько настороженно произнесла: с чего это я такой веселый?
– Хочу похитить тебя.
Долго кашляла. И выкашляла все плохое. Спросила радостно:
– А куда?
– А в Елово! Хочешь? Кузя зовет.
Елово для нее – “место обетованное”. Последнее, наверное, что еще светит ей!
– Хочу!
Отлетели и Колька, и псы, и бутылки! Ура!
Кузя – в беде. Настя это любит – покровительствовать.
– Ну что, Кузярушка, бедный?! – взъерошила поредевшие его кудри.
Чего он тут сидит? Если вспомнить классику (а почему бы ее не вспомнить?), ходит в заброшенном Доме творчества, как всеми забытый слуга Фирс посреди загубленного вишневого сада! Кто только здесь не хаживал! Лучшие умы! Разве что кроме Чехова, все писатели жили. И Кузя как бы это хранит: почти каждый день приходит с дачи, “подправляет” гнилье.
А вокруг самостийная стройка идет! Самосвалы грохочут. Растут глухие заборы. Все в сизом чаду!
Снесли угол нашей ограды, и глубокие грязные колеи идут через сад, где мы когда-то гуляли, предаваясь высоким размышлениям.
Но умам нашим недоступно: что строят? Говорят, самую высокую резиденцию. Зачем она им в этой глуши? Бетонные стены поднимают со всех сторон. Испуганные дачники сгрудились здесь, иногда выбегают, стоят в колеях. Но самосвалы, эти циклопы (стекляшка-кабина сдвинута вбок), словно и не людьми управляются, за сизыми стеклами их не видать.
Пропадет Кузярушка здесь! Алка давно на него рукой махнула. Но Настька – ожила! Румянец появился, засияли глаза.
– Давайте Тимчику позвоним, он снимет!
Тимчик теперь телебосс!
Какой-то фургон через сломанный забор прямо под окна подъехал. Ничего уже не боятся! Выбежали, чтобы ругаться, и тут увидели надпись: “Телекорпорация!” Причем прогрессивная!
И Тимчик наш вышел!
– Ну что, попухаете? Молодец, Настька, что позвонила! – глянул на череду самосвалов. – Распоясались тут! Привет, папа!
Впервые такое – Кузе!
Я тихо оставил их.
Жора позвонил, лучший друг!
– Чего там в Петергофе творится у нас? Мутно чего-то. Съездим давай. Я думаю, – он добавил язвительно, – Колька отыщет свою жену? Надо решать это дело.
Да. Это дело надо решать. Убедился, как только вошел. Горы заплесневелой посуды, отходы все на полу – хоть зажимай нос! По идее мать, то есть Нонна, должна была с этим разобраться, но с порога на нее, вошедшую первой в родовое свое гнездо, кинулись остервенелые псы, скаля клыки! Да она и без псов бы не справилась, ослабела совсем! И среди всего этого ада – несчастный Колька.
– Та-ак! Ясно. – Сима губы поджала. – А где же Настенька наша?
Давно ее никто так ласково не называл. Колька, набычась, молчит. Как мужу ему похвастаться нечем.
– Прибери тут хоть немножко! – Брезгливо Жора сказал, но не Нонне, а Симе. В своем нежно-бежевом костюме даже не сел.
Сима загромыхала посудой. Нонна, уронив руки, сидела на табурете, словно все это ее не касалось. Сознание ее улетает. Но эта беда – отдельно, не будем мешать ее с той, ради которой приехали. Не давай двум несчастьям объединиться! “Подходите по одному!”
Сима брезгливо разгребла угол стола. Сели. Даже псы замерли, чуя, видимо, опасные перемены в своей судьбе.
– Они что, прямо здесь гадят? – Сима сморщила нос.
У псов забегали глаза. Да, только что по очереди справили нужду. Расхотелось тут ужинать, хотя кое-что привезли. Может вытошнить.
И вдруг свежее дуновение. Распахнулась дверь, и явилась Настька. Свежая, сияющая. Залюбовался. Что значит хорошая жизнь на свежем воздухе! Всем рассеянно кивнула, пребывая приятными мыслями где-то там.
– А. Явилась. Разложи тут! – Жора сунул ей сверток.
Колька ушел на кухню за ней: видно, сидеть с нами в такой обстановке мучительно, лучше скрыться. Донеслись громкий шелест пергамента и даже приятные запахи, увы, не перебившие вонь.
– Откуда это она такая радостная? – Жора проворчал, обращаясь к окружающему пространству, но все же, наверное, ко мне.
– Работу такую нашла!
Правильный ответ.
– Знаю я эту работу! – вмешалась Сима.
Громкое шуршание пергамента прервалось.
– В телевизоре видел ее, – как бы благодушно продолжил Жора. – С хлопцем каким-то лохматым за руки бралась. Самосвалу дорогу перегораживали. Это что – работа такая?!
Жора явно был на стороне самосвала! И Кольки. Умнем сначала первый вопрос.
– А-а-а! – обрадованно вскричал я. – То друг детства ее! Журналист! Наш Дом творчества защищали!
– Друг детства, говоришь? Но детство, я полагал, давно кончилось?! – Жора резко поставил вопрос.
Даже псы вдруг по-щенячьи тявкнули и забились в угол. Робко поглядывая, жалобно скулили: так Жора их испугал. Почему-то именно это взбесило Настьку: выскочила из кухни с поднятыми руками, лоснящимися от жира.
– Ко мне! – крикнула псам, но те лишь злобно оскалили клыки, видно, мало от нее хорошего знали. – Ко… – Тут она словно поперхнулась, вдруг побелела и стала оседать. Мы с Нонной еле ее подхватили, усадили в кресло.
– Это у нее давление резко упало. – Сима поднялась. – Скоро поднимется! Мой вам совет: отдайте на нормальную работу ее! Той же укладчицей на наш кондитерский комбинат. Двадцать тысяч пирожных в день уложит – и нормальным человеком станет! Пойдем, Коля, отсюда!
Коля медленно вышел из кухни, вытирая жирные руки о грудь, потом, распаляя себя, как на сцене, со стуком распахнул дверку шкафа, вывалил скомканную гору рубах и подштанников, стал их раскидывать.
– Грязь эту оставь здесь! – гордо произнесла Сима. Настал и ее звездный час.
Колька затравленно глянул на нас, лихо мотнул чубом и проследовал за мамкой.
– Предатель! – прохрипела Настька. Пришла в себя! Правда, глаза еще “плыли”.
– Это кто еще предатель! – откликнулась Сима.
– Ладно! – примиряюще произнес Жора. – Мы-то с тобой все делали правильно! – Тряхнул мне руку, пошел. Взгляд Насти наконец “собрался в кучку”, и в нем была ненависть. Ну откуда такая страсть?! Да это же я вроде ей страсти желал?
Удивила и Нонна, от нее такого не ожидал. Вдруг резко вскочила, выбежала на кухню, громко шурша пергаментом, стала заворачивать дефицитную пищу (так я и не увидел ее!). Вручит на выходе бывшим родственникам? Нашла другое решение: громко стукнула крышка “мусорки”. Тоже эффектно.
И они должны были это услышать: стук двери раздался чуть позже.
Сильней всех страдали, кажется, псы: сладострастно завыли и, словно сомнамбулы, двинулись к кухне.
– Лежать! – рявкнула Настя, и со стоном и стуком костей они рухнули на пол.
Вот компания какая! Чужаков нет. Все свои.
Ну? Начинаем новую жизнь?
– Нонна!
– Что? – как-то отстраненно отозвалась она.
– Давай.
– Что? – откликнулась глухо.
– Порядок наводи.
– Где?
– Здесь, где же еще?! Посуду давай мой.
Злобно глянув, резко поднялась. И в то же время ею залюбовался: двигается легко! Не то что Настька.
Нонна скрылась, и с кухни пошел грохот посуды. Колотит она ее, что ли? Тоже правильно! Настя притом не сделала ни малейшего поползновения: уборка словно бы ее не касается – “слишком мелко”! Погружена в мысли.
– Настя!
– Что, отец?
– Ты как оказалась здесь?
– В смысле?
– Ну… как узнала?
– А! – злобно произнесла. – Этот! Дозвонился в Елово!
– Настя! Что значит “этот”? Он все же твой муж!
– Вот именно! – ухватилась за слово. – “Все же”!
– Даже если сейчас тебе нравится не он, то и его нельзя с грязью смешивать. Он же тоже человек. А благодаря нашим чувствам и есть пока жизнь на земле!
– Да уж!
– Настя!.. А ты на чем приехала?
– А! – На лице ее снова всплыла та блаженная улыбка, с которой она появилась здесь. – Тимчик довез! На служебной машине. Так мы смеялись с ним, когда ехали!
Если смеялись так, то почему… высадил? Так бы и ехали всю жизнь. Настя уловила это, прокомментировала несколько смущенно:
– Он в Москву уехал! В Москву пригласили его…
– В Москву, – пробормотал я.
Настя вдруг обиделась, резко вскочила, глаза ее засверкали.
– Отец! Я и не рассказываю тебе ничего, потому что бесполезно! Только усмехаешься!
Давно что-то не усмехался.
– Полезно, Настя, полезно. Вот что. – Я тоже поднялся. – Собирай, Настя, манатки свои и поехали отсюда! Давай.
Псы вдруг дружно завыли. Клоуны! Да, ребята, вы не влезаете в вагон! Но откуда они всё знают? Может, они бывшие люди, превратившиеся в собак, поэтому понимают, что с ними сделать хотят? Но не зря же их в псов превратили – наделали бед! Особенно один из них отвратителен: тело круглое, почти без волос, а морда маленькая, острая, злобой вспыхивают желтые глазки. Помесь собаки и свиньи. Гиена. Другой – черный тощий гигант.
– Вот, – показал я на них, – во что, Настя, превратилась твоя жизнь! Был Рикашка, а теперь – это. Давай! Уезжаем.
Оскалив клыки, на меня с рычанием пошли. На Настьку оглянулся: довольна! Королева псов!
– Нет! – гордо вымолвила. Тут внимание переключилось ее. С кухни вместо грохота посуды, все затихающего, пошли уже новые, более ласковые звуки: блям-блям. Пришла волна терпкого “аромата степи”.
Настя метнулась туда: вот где для нее главное происходит. Раздался буквально рев:
– Ты что себе позволяешь? “Отыскала”! Это мое!
Потом доносились лишь кряхтенье, сдавленные ругательства. Борьба! Я сидел, откинувшись и прикрыв глаза. Где ты, счастье мое, куда закатилось? Может, как раз уехать мне, раз я всем тут мешаю?
Тут из кухни выплыла Нонна, рухнула на стул. Уступила, стало быть, более сильным рукам? Впрочем, ей это уже неважно: свое она взяла. Давно не видал я такого ее взгляда! Только в самые страшные дни, которые, как я тупо надеялся, уже позади. Вернулось! Глаза мутные и в то же время полные ненависти. Ко мне? Ко всему! Вылечили, едрена мать!
Долго с ненавистью смотрела на меня. Проникла, стало быть, в мою подлинную суть! Потом отвернулась.
– Настя! – хрипло произнесла.
– Что?! – Настя, издевательски кривляясь, вышла из кухни.
– Сигарету дай.
– Обойдешься!
Убью обеих! Глаза – что у этой, что у той! Я метнулся на кухню. Но Настя опередила меня. Какое-то короткое бряканье – и нету ничего. Если не считать грязи и вони на полках и столах.
– Дай! – Я протянул руку.
– Что?
– Сама знаешь.
– Н-нет! – стиснула зубы.
– Ну тогда…
– Что?! – уже хулигански, издевательски.
– Тогда я уеду.
Взгляды наши слились. Но не соединились. Да. С этой труднее будет. Характер у нее!
– Ну так давай! – сказала и отвернулась.
Ладно. Хоть одну вытащу!
– Вставай, ты! – Нонну схватил за ее хрупкие плечики, встряхнул, поднял. Эта хоть легче!
–Д-давай! – пихнул ее к двери. – Прощай, Настя.
Ответа не последовало.
На улице эта вдруг уперлась:
– Н-н-не поеду!
– Ид-ди! – что есть силы пихнул. Пролетела несколько метров, заплетаясь ножками, но устояла. Балерина!
– Ид-ди! – снова пихнул. Специально на проезжей части ее не придержал: может, машина ее собьет и хоть как-то это кончится? Но – объезжали. При этом, конечно же, материли как могли. Тогда я решил собою заняться: шел напролом – пусть тогда меня собьют и так все решится? Не хотели связываться, объезжали. Не все еще в таком маразме, как мы.
Удивительно долго мы переходили: время будто растянулось. И я глядел на все как бы издалека, с сомнением и удивлением: не может со мной такого быть. Однако случилось. Невысокий бордюрчик, тротуар.