Долго не было ничего нового, месяцев шесть. По телефону Настя уверенно (но чаще, как правило, заплетаясь) рассказывала нам про каких-то бесчисленных своих “учеников” – история живописи, литература.
– Откуда ты это можешь знать, Настя? – пытался добродушно смеяться. – И потом, мне кажется, у тебя далеко не Эрмитаж! – Это уже злая издевка.
– Что значит – откуда знаю? – надменно произнесла. – Я же закончила государственный университет.
– Настя! – уже в отчаянии. – Ну мне-то хоть!..
– Что, отец?
Время от времени она появлялась у нас (занять денег), но как-то вскользь: “ехала по делу, оказалась вблизи”. И поскольку обоим неловко было глядеть, быстро разбегались. В последний ее заезд не выдержал, все же сказал (растолстела ужасно – глаза бы не видели):
– Настенька! Ты хоть пива не пей! Выглядишь страшно!
– Я не пью, папа! – почти с настоящей болью выкрикнула она. Слезы блеснули. Бедная наша!
Казалось бы, так и устаканилось: мы будем давать деньги, она толстеть. Бывают же неудачные жизни. И среди них, как ни странно, оказалась моя. Наша. Что ж, надо смириться, терпеть! Привыкнем.
Но это – не с Настей! Она все доводит до “совершенства наоборот”. Как мы с ней в школе еще пересочиняли, смеясь: “Во всем мне хочется дойти до самой жути!” Дошли.
Очередной наш звонок – и на фоне привычного нам, как шум дождя, голодного собачьего воя и уверенного Настиного баса (ученики, мол, задерживаются) вдруг чей это воспаленный вопль? Голос до боли знакомый. Не наш ли “артист”?
Значит, чем-то нравится ему эта сцена? Или другой нет? Бурые аплодисменты! По ошибке вместо “бурные” напечатал “бурые”. Ничего, сойдет.
– Нет, я больше с ней не могу! – вопил Колька.
Зачем же явился из небытия! Ну просто какой-то орущий призрак!
– Вы не представляете, что она за человек! – раскричался.
Представляем.
– Сказать, что с вами творит она?
И это знаем. Но, как оказалось, не в полном объеме.
– Сказала она вам, что беременна?!
– Как?!
– Девятый месяц уже!
И по надрыву его можно даже предположить, что не от него. Да. Вот и “премьера”!
Разговор. Уже, сами понимаете, не по телефону.
– Настя! Чей это ребенок?
Угрюмое молчание. Не знает ответа?
– Получается – ничей?!
Пожала плечом.
– Но ты же понимаешь, что это мой… внук?!
Сердце защемило от этого слова, которого я так ждал – и боялся! Подумав, кивнула. Хоть в этом определенность.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – вяло ответила.
– Твое “нормально” мы давно уже знаем. Страшнее ничего нет. Но теперь-то другое совсем! Беременна ты – нормально? Это уже больше интересует нас.
– Заинтересовался, отец? – криво усмехнулась. Опять катит на нас! Убил бы! Если бы не…
– Настя! Ну скажи. Хотя бы как себя чувствуешь!
Заморгала. Блеснула слеза. На этом фронте, похоже, не так все блестяще, как на остальных.
– Ну?!
– Нормально… Только кровянка из горла идет.
Первое слово правды? Но какой!
– Врач?
– Сказал, что это на самом деле не из горла. Из носа. Таким образом организм сбрасывает давление. Он умненький у меня!
Бодрее глянула. “Жизнь удалась”? Но тут опять нельзя поручиться за подлинность слов.
– Анализы?
– Все отлично, папа!
Чуть успокоился. Нас хлебом не корми, сделай отлично!
Тут же к другой “проблеме” метнулся: балетные буквально прыжки.
– Я же говорил тебе: не кури сидя!
Это я мать, называется, к беременной дочери привез!
– Почему? – спросила Нонна безучастно. Один дым в глазах.
– Потому! Не видишь, все брюки в дырах! Пеплом своим прожгла!
Посмотрела. Удивленно-отстраненно подняла бровь:
– Это не я.
– А кто же? Черт тебя жжет? Сколько штанов твоих выкинуто, сколько “кохт”! А я ведь их покупаю, стараюсь, ищу их тебе! Деньги трачу!
Прожигательница жизни!
– Спасибо, Венчик! – произнесла равнодушно.
Чем же расшевелить ее?! Мне кажется, уже не проснется! Но тогда хотя не курила бы! “Спящие царевны” не курят! Все плохое в себе собрала. Курит, но не бодрствует.
Художественное выжигание.
– Прожженная ты!
И уже к Насте метнулся: невесело что-то ее лицо.
– Что?!
Лицо ее искривилось беззвучным плачем.
– Ну погоди, Настя, не плачь.
– Мне страшно, папа.
– Это нормально, Настя! Всем страшно. Скажи, Нонна! А население Земли пополняется. Вот и ты родилась!
Всхлипнула. Но уже с какой-то надеждой.
– Она говорит…
– Врачиха?
Кивнула. Теперь поскорее хотелось бы узнать… Или спешить не надо? Какое-то отстранение. Звон в ушах. Такое, говорят, перед инсультом бывает.
– Она говорит, все очень плохо у меня. И – все может быть.
– Что? Почему же молчала ты? Соображала, нет? Это же не дневник с двойками прятать!
Хотя именно с этого началось.
– Я что – так тебя запугал? Может быть, бил?!
– Ты еще на меня орешь?! – заморгала.
– Я не ору, Настя! Я в отчаянии!
Молчали с ней, прерывисто дыша.
– Ну и что? – произнес я уже почти спокойно.
– Она сказала, только очень хорошая акушерка спасти может!
– Кого? Тебя? Или…
Всхлипнула. Впервые, можно сказать, дочурка доверилась! Счастье? Но в какой момент! А где же эту “очень хорошую акушерку” взять, когда в стране вообще все исчезло?
– У нее, сказала, таких сейчас нет!
– Придумаю, Настя. Успокойся!
Жиденькие волосики ей погладил. Вариант был один – и четкая моя мысль воплотилась. Распахнулась дверь, и вошли “Дед Мороз со Снегурочкой” – Жора и Сима. Вот уж не чаял увидеть их!
– А ты боялся! – протянул Жора лапу с якорьком. – В общем, гляди сюда! Акушерка хорошая есть. Жанна зовут. Ну если уж она не поможет…
Тогда что?
– Настя! – вдруг вскинула голову мать.
– Что, мама?! – всхлипнула Настя, размазывая слезы вместе с макияжем.
– Дай сигарету.
Убью!
– В общем, Настя, – бодро сказал Жора, – топай в Снегиревку!
– В Снегиревку? – Настя сквозь слезы улыбнулась. – Это где я родилась?
– Ну! – произнес Жора. – А теперь ты родишь!
– Сделаем! – Настя встала по стойке “смирно”.
Молодец. Характер бойцовский, отцовский.
“Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга!” Словами латаю все. И даже материю создаю. Моя любимая редакторша повторяет в трудные минуты мою фразу: “Одних кофт – две!” И Настю отпечатал. Четко, как гривенник. “Характер бойцовский, отцовский!” Поможет это – сейчас?
…Целую ночь звоню по выданному мне Жанной телефону.
– Извините, это опять я. Что нового?
– Не звоните сюда! Идет операция.
– Почему же так долго? Уже два часа!
– Очень тяжелый случай.
– Что?!
– Извините.
Нарастающий гвалт голосов. Звонко брякают инструменты. Чувствуется гулкое кафельное помещение. Короткие гудки.
Звонок в дверь. Вряд ли к добру!
Чередой входят родичи. Все в черном, как вороны. Вероятно, дозвонились! Сели на стулья. Тишина. И нам, что ли, переодеться в черное?! Они уважают, видимо, ритуалы. А вот мы – нет! Почему к страданиям прилипает еще разная чепуха? К горю – еще и пошлость. У Симы, похоже, в шляпке бриллиант!
– …Умерла, – выдохнул Колька. И после выдержанной паузы добавил: – Дочь.
Всхлипнул, подтер нос. Я сказал, повернувшись к Нонне:
– Чаю поставь.
– Да что чай! Помянем. – Жора стукнул бутылкой. – Говорят, пять минут пожила. Все дело!
Парадный подъезд! Цветы, смех, поцелуи. Нам не сюда.
Нонна чуть не купила было цветы, но я одернул. Букеты нам ни к чему. А теперь вот почувствовал: пустыми встречать тоже плохо. Умеет Настя так сделать, что податься некуда, счастье – нигде. Вот дверка стукнула. Настя растерянно как-то улыбалась. Не отработан еще такой ритуал! Несколько в стороне оказались от счастливой толпы. Была бледная, толстая. Словно и не родила. Что ты такое говоришь?! “Словно… и не рожала?” Тяжело тут слова составлять! Каждая буква как мина. Обыденно так чмокнули ее. Будто после занятий каких встретили. А что там осталась последняя наша надежда… что говорить?
Родичи стояли в сторонке, растерялись, что на них непохоже. Как вести себя? Обнимать, поздравлять? С чем? Что осталась жива?
Поэтому только поклонились издалека, как на светском приеме. Настя кивнула им рассеянно. Чувствовалось какое-то огромное впечатление в ее душе, но нельзя поделиться.
– Ну? Пошли?
Кивнув родичам, двинулись. Не сговариваясь, шли не по широкой праздничной улице, а узкими переулками. У парадных в жаре и пыли валялись плоские собаки, как коврики для вытирания ног. Бережно их обходили: вдруг случайно заденем и Настька вспылит, сорвется. Не дай бог. Хотя, может, так лучше? А то она заторможенная какая-то идет. После наркоза? Смотрела куда-то вбок и что-то бормотала.
Несколько шулерски, ничего не объясняя, прямо на Невский к нам ее завели, словно так и надо. Останется? Если от потрясений про Петергоф вдруг забудет, вот и будет хорошо!
Сели. Обед никакой был не праздничный. Праздником не пахнет. Но старались. Нонна выстояла огромную очередь за цыплятами по рубль сорок семь, вымочила в уксусе, чтобы были помягче. Настя ела молча, но жадно. Бедная. Изголодалась.
– Ну как, Настя? – спросила Нонна. – Я давно не готовила!
– Ску-сна! – Настя помотала головой, утерла опухшей рукой губы. Маленько ожила?
Потом они стали мыть посуду, а я вышел. Понимал, что главного при мне она не расскажет.
Сидел тупо в кабинете. “Жизнь удалась-2”?
Потом донеслись голоса: вышли из кухни.
– Ну давай, Настенька! Ляг, поспи. Постельку я чистую постелила. Ни о чем не думай. Или только о приятном. Помнишь, как мы по морю плавали? А как в Елово костер жгли? Лежи, представляй. Дг?
– Дг!.. А утром скажешь мне Ду?
– Скажу, Настенька, конечно! Дг!
Вот только в такие дни Настя и наша!
Нонна, чуть скрипнув, прикрыла дверь. Бесшумно, на цыпочках, пришла.
– Ну что? – шепотом спросил я.
– Рассказала! – Настя всхлипнула. Сделала глубокий вздох. – Она видела ее! Лежала в таком корытце. Маленькая совсем. Синенькая. И еще дышала. Настя даже подумала: может… но тут накрыли ее тазом и унесли.
– Тазом?
Нонна, не поднимая глаз, кивнула. Обнявшись, поплакали.
Потом вытащили из ящика припасенные нагруднички, фланелевые ползунки. Мягкие какие! И почему-то теплые.
Не натыкаться же на них каждый день – никакого сердца не хватит. Выкинуть в бак? Но вдруг Настя увидит? Убрали пока назад.
Утром:
– Ду!
– Ду!
И я подскочил примазаться:
– Ду!
Обсасывали куриные косточки… Обсосали. Как часы громко стучат! Молчали.
– Ну… – Настя поднялась.
– Останься, Настя! У меня тут такая книжка есть для тебя!
Покачала головой. Обнялись. Вышла. Одна. А могла бы с ребеночком! Если бы… что?
Я посидел в кабинете один, поплакал. Никакой я не дед, и никто мне не внук!