Душно летом в кубанской степи. Никнут, клонятся к земле тяжелые пшеничные колосья, опускает листы подсолнух. Горячей серой лентой тянется дорога, и путник, шагающий по ней на север, начинает жалеть, что в такой зной ушел от студеной Кубани.
И вдруг встречается тихая речка, точно задремавшая от жары. По ее берегам привольно раскинулись сады, огороды, хаты, фермы богатого колхоза.
– Что за станица? – спросит отдохнувший путник, напившись в какой-нибудь хате холодного молока, смыв с себя дорожную пыль и усталость в светлой речке.
– Это не станица, а хутор Первая Речка Кочеты, – ответят ему.
Пройдет путник еще десяток километров и снова встретится тихая речка и хутор – Вторая Речка Кочеты. Через несколько часов ходьбы – Третья Речка Кочеты.
И удивляется путник: что это за петушиный край? Почему все речки в честь кочетов названы?
А названия эти старинные, еще с тех времен, когда командовал здесь русским войском Александр Васильевич Суворов. От него эти названия и пошли.
Дело было так. Как приехал на Кубань Александр Васильевич, то отдал своим войскам строгий приказ не обижать адыгейцев и другие горские народы; завелось у него среди горцев много добрых друзей-кунаков, любивших его за справедливость и простоту. Мирно и дружно, как добрые соседи, зажили русские и адыги.
Недовольны были этим только турецкие визири, которые думали прибрать к рукам кубанскую землю и продать ее английским господам. Послал турецкий султан на Кубань многочисленное войско и поручил своему паше – генералу собрать всех турецких прислужников – пши да орков – и отнять у русских Кубань.
Насыпали тогда суворовцы у брода через Кубань валы, поставили пушки. Сунулся паша со своими янычарами и дружинами верных турецких псов-пши к крепости, а орешек-то оказался не по зубам. Хоть было русских втрое меньше, чем турок, а так врагов своих встретили, что потерял паша охоту лезть на крепость, когда там Суворов со всем своим войском стоит. Но турок тоже был опытный воин и решил русских взять измором. Оставил он половину своего войска за Кубанью, а конницу отправил в обход крепости и велел перехватывать все обозы, которые шли к Суворову.
Плохие времена наступили для суворовских богатырей: и хлеб к концу подходит, – и пороху недостача. А главное – никак не удавалось им по туркам ударить. Выйдут они из крепости, пойдут на север, где засели враги у тихой степной речушки, а тут посыльные мчатся – передают, что турки крепость штурмуют. Вернется Суворов к крепости – турки за Кубань уходят, а янычары да делибаши безнаказанно в тылу обозы громят, на станицы и хутора нападают.
Оставил тогда Александр Васильевич в крепости небольшой гарнизон, а сам с войском встал лагерем на безымянной степной речке.
– Выжду время… Обману турок и ударю по одной половине их войска неожиданно. А потом и другую половину добью, – сказал он своим офицерам.
Но и тут ничего не вышло. Никак не поддавался паша на обман, словно знал все приказы Суворова. Только отойдут русские от лагеря, пройдут десяток верст – турки к крепости подступают, их пушки начнут громыхать, и приходится обратно поворачивать.
В это время пустил кто-то в русском лагере слушок о том, что завелись предатели, которые туркам все приказы Суворова передают заранее. Некоторые прямо на адыгейцев-добровольцев указывали – они, мол, передают.
Был тогда в лагере при штабе Суворова офицер один по фамилии Павлиди. Говорили, что прислали его из Петербурга присматривать за Александром Васильевичем и обо всем царице доносить. Вел себя этот Павлиди в лагере, как хозяин – никого не слушал, всем командовать пытался, хвалился, что он родственник греческого царя и что со всеми петербургскими вельможами за ручку здоровается.
И вот явился этот Павлиди в палатку к Суворову, задрал высоко свой горбатый нос, выкатил черные глаза и говорит:
– Господин генерал! Черкесы, которых допустили вы в лагерь, – предатели. Они все ваши приказы туркам передают. Их надо немедленно расстрелять.
Посмотрел на него Александр Васильевич, расстегнул свой старенький мундирчик и спрашивает:
– А какие вы к этому доказательства имеете, господин Павлиди?
– Само дело показывает, что ваши приказы известны туркам. Кто же, кроме черкесов, передавать их может?
Покачал Суворов головой.
– Нет! Не согласен я с вами, господин Павлиди. Не пойман – не вор. Не буду я своих друзей-кунаков обижать, они вместе с нами против турецких супостатов воюют…
Запыхтел тут Павлиди, посинел от злобы его длинный нос.
– Как угодно, господин генерал. Мой долг предупредить вас. А не хотите слушать, так я государыне отпишу, – прохрипел он и вышел из палатки.
Утром зачитали в лагере новый, приказ Суворова: ночью, как запоют первые кочеты, подниматься и форсированным маршем идти на турок. Как прокричат вторые кочеты, быть у второй речки. С третьими кочетами ворваться в турецкий лагерь и разбить врага.
Настала ночь, темная, беззвездная. Облака небо закрыли. Лягушки в речке перекликаются – к дождю.
Только уснули солдаты, как вдруг над лагерем разнесся петушиный крик, громкий, заливистый.
– Что за чудеса? Не бывало этого, чтобы в такое время кочеты кричали, – удивлялись солдаты, торопливо разбирая оружие и строясь в колонну.
А кочет кричит, как на заре:
– Ку-ка-реку! Ку-ка-реку!
Двинулась колонна широким шагом, по-суворовски. Так шагали солдаты, что рубахи на них взмокли. Не дошли версты до второй речки, как вдруг раздалось впереди:
– Ку-ка-реку! Ку-ка-реку!
– Братцы! Вторые кочеты кричат, а мы еще до речки не дошли. А ну, бегом! – крикнул кто-то.
Перебежали вброд речку, остыли немного, вылили воду из сапог – и дальше.
– Ночь сегодня, видать, особенная – кочеты не вовремя кричат, – переговаривались солдаты.
Еще полночь не наступила, когда вышли русские к хутору у степной речки, где стояли лагерем турки. Как волчьи глаза, засветились между деревьями костры. Послышалась турецкая протяжная песня. Тихо, без шума и разговоров, обложили русские турецкий лагерь со всех сторон.
И тут снова закричал кочет:
– Ку-ка-реку! Ку-ка-реку!
Рванулись русские солдаты вперед. И когда бежали мимо рощицы, увидели: стоит казак, держит двух лошадей, а рядом с ним Александр Васильевич Суворов – приставил ладони ко рту и кричит по-петушиному:
– Ку-ка-реку! Ку-ка-реку!
И так похоже, точно настоящий кочет.
Загремело тут русское могучее «ура», сверкнули штыки. Турки не ждали нападения, и мало кто из них успел за оружие схватиться. Большинство спросонья сдаваться стало или бежать пустилось.
Захватили тут русские много пленных, оружие, обозы и почти всех турецких коней взяли.
Тогда Александр Васильевич дал приказ: оставить караул при пленных и обозах, а остальным садиться на турецких коней и спешить обратно.
Чуть-чуть светать начало, когда подошли русские солдаты к своему лагерю. И тут стало слышно, как закричали в крепости первые петухи.
Теперь настоящие кричат! – засмеялись солдаты, слезая с коней и строясь в колонну.
Как только запели вторые петухи, ударили по крепости пушки, послышался вой и визг янычаров, идущих в атаку. И двинул тут Суворов свои войска, отрезая турок от реки. В ту ночь было уничтожено почти все турецкое войско. На вражеских лодках переправились русские солдаты за Кубань и захватили ковровый шатер турецкого паши-генерала, еле-еле успел он сам ускакать.
Возле шатра нашли повешенного. Сняли его с дерева, взглянули, а это петербургский офицер Павлиди. Потом уже от пленных турок узнали, что был он турецким шпионом и сообщал паше все приказы Суворова. Получил предатель от паши немало золота. Много вреда принес русским, а в эту ночь попал впросак и турок подвел. Увидел паша, что обманул его Суворов, недоглядел шпион, погибло турецкое войско, и приказал повесить предателя.
Прошли годы. На безымянных степных речках построились хутора. И в память ночного суворовского похода, когда кричал Александр Васильевич по-петушиному, назвали казаки речки и хутора: Первая Речка Кочеты, Вторая Речка Кочеты, Третья Речка Кочеты.