Ледокол «Сибиряков» тревожно гудел, входя в мало изученную бухту Варнека. Это было первое судно, посетившее Вайгач в навигацию 1930 г. Вайгач — остров, лежащий между Баренцевым и Карским морями, под Новой Землей. Ледокол привез в бухту Варнека экспедицию для промышленной разведки и добычи свинца. В трюмах и на палубе громоздились снаряжение, штабеля обтесанных и занумерованных бревен: экспедиция собиралась на острове зимовать, она имела с собою все, чтобы устраивать жизнь на голом месте.

Вслед за «Сибиряковым» пришел «Малыгин» с геологической партией Кузнецова и дополнительными грузами.

К «Малыгину», огибая льды, сложными зигзагами подошла лодка с ненцами из становища Хабарова. Они просили капитана ледокола тов. Черткова сказать по радио в Архангельск о срочной высылке ижевских дробовиков, ста штук жилеток, дров и соли.

Несколько дней спустя ледоколы покидали бухту.

— Даешь Союзу свинец! — кричали, прощаясь, кочегары-комсомольцы, рупором приставляя ко рту черные от угля ладони.

Летом 1925 г. экспедиция Академии наук, во время случайной стоянки в бухте Варнека, обнаружила в береговых пластах свинцовый блеск. Химическим анализом было установлено 20 % свинца и смитсонит — цинковый шпат.

В 1927 г. в этих пластах произвел разведку А. Н. Шенкман, работник Комитета Севера. Три года он бурил потом пласты учреждений в Архангельске, в Москве, доказывая, что на Вайгаче возможна добыча свинца.

И вот, наконец, в 1930 г. прибыла экспедиция. Шенкман единственным глазом, — второй потерян на войне, — следит с берега за дымкой уходящих ледоколов. Впереди — целый год упорных трудов, длинные месяцы полярной зимовки. К лету нужно дать первый транспорт свинца…

Измученные морской качкой, усталые от бессонницы люди свозили на карбасах грузы к правому берегу, где рубахами из сурового полотна белели походные палатки. Люди с трудом ворочали веслами, сваливали бревна, выкладывали кирпич, скатывали железные бочки с бензином, керосином, маслами. Под навесы, сколоченные наспех, стаскивались мешки. На холме укрепился шпиль радиомачты.

На южном склоне, защищенном от нордовых ветров, зеленела клочьями трава, а чуть к северу — лысые холмы. В ложбинах тяжелыми пластами залегал снег, у крутых берегов массою застывшего стекла держался лед.

— Вот вам и конец июля! — удивлялись «южане» — москвичи и новгородцы. — У нас теперь жнут!

Земля отмерзла на две четверти, вода от туманов и снегов скопилась в оттаявшем слое. В стоячие болота нога погрязала до колена. В палатках — вода. Спали на досках, но сырость пробиралась даже сквозь меховые спальные мешки.

У ручья уцелел обросший мохом, свернувшийся на бок домишко. Сдавленный косогорами, он издали походил на брошенный улей. Его привез в 1889 г. гидрограф Морозов. Людей, пришедших бороться за свинец для пятилетки, удивляло «классовое» устройство домика: он состоял из кухни с русской печью, здесь жили матросы, и «чистой» комнаты; две уборных — для офицера и для матросов! И ныне можно разобрать на позеленевших стенах вырезанные ножом фамилии — норвежские, английские, русские — с датами прошлого столетия. Среди других — фамилия гидрографа Варнека, чьим именем названа бухта.

Члены экспедиции долго совещались: где ставить постройки? Если ставить жилье на мерзлой земле, оно неминуемо поползет. Ясно одно: строить надо у ручья, ибо искони человеческие поселения возникали у воды. Первый индустриальный поселок в полярной пустыне тоже должен расположиться у пресной воды, вблизи будущих разработок. Берущий начало в недалеких снегах хрустальный ручей, стекая по ущелью, обмывал говорливые камешки. В ручье люди смывали усталость, пили кристальнейшую воду. Шутники прозвали источник «вайзаном».

На дальнем холме за болотами одиноко торчали конусами два ненецких чума. Случалось и раньше, что в бухту заглядывали «пловучие» жилища, — в этот раз пароходы ушли, оставив на берегу множество людей.

— Зачем вы сюда, люди? — с тревогой спросил подъехавший на нартах ненец.

Ему объяснили о свинце, показали самородок с синеватометаллическим блеском. Ненец знал эти камешки: от прадедов он умел плавить их на кострах! И понеслась по тундре весть о том, что пришло на Вайгач большое стадо русаков, которые ищут камень…

Две справки о «камне».

Первая — из словаря Брокгауза: «Свинец, как предмет международной торговли, и по своему количеству и по своей стоимости представляет весьма важную статью: производство его сосредоточено в немногих государствах, спрос же существует повсеместно».

И вторая справка — из советских газет: «Более 90 % свинца, употребляемого нашей страной, ввозится из-за границы».

Об этом не знали ненцы, но эти справки определили судьбу отважных людей, которые пошли в Арктику отыскивать камень.

Когда солнце, побагровев, спустилось к горизонту и, не окунувшись в фиолетовую гладь океана, вновь поднялось, шесть геологов и десять прорабов на веслах пересекли бухту Варнека. С кирками и ломами они высадились у мыса Раздельного, вытащили карбас на шуршавшую гальку, взобрались на крутой берег и по пружинившим кочкам пошли на юго-запад. Болотные их сапоги хлюпали по воде. Пасшиеся вдали олени вскинули рога, готовясь к бегству.

Люди пришли на то место, где три года назад Шенкман нашел жилы свинца, и кирками, ломами начали скалывать лед. Каждый удар отдавался эхом в пещерных провалах ущелий.

Ненецкое предание говорит, что в этих ущельях живут безголовые люди, которые ездят на собаках глубоко под землей и промышляют морским зверем (Шенкман находил в пещерах каменные орудия от стоянки древнего обитателя тундры. Наука приписывает орудия народу Чудь, якобы населявшему эти места в те отдаленные века, когда остяки, самоеды, финны представляли собою единый народ, образовавший впоследствии эти племена). Но сегодня геологов и прорабов интересовали не предания, а свинец. Их глаза загорались всякий раз, когда лом или молоток обнажал свинцовый блеск и цинковую «обманку».

Обнаруженные до сего местонахождения проходили в верхнем силлуре, в частности у реки Ыоыч-Кальва на Урале. Потому геологи напряженно отыскивали контакт верхнего силлура со средним девоном.

Мысли геологов вслед за молотками и ломами углублялись в напластования миллионов лет. Подобно тому, как мы разделяем историю человечества на века и эпохи, геологи делили пласты пород, эти массивнейшие страницы истории земли, на эры и периоды, и каждый геологический период во много раз превышал тот срок, что оставляет библейское предание для всей истории земли.

Перед разведчиками свинца раскрывалась неизмеримая пропасть времен, — геологи погружали себя в историю тысячелетий, чтобы дать стране потребный металл. Свинец должен был находиться на Вайгаче, — это утверждала геологическая наука, и вот ее разведчики, как доктора, ощупывали и выстукивали неуклюжее тело мыса Раздельного.

Другая партия, в составе геолога Кузнецова, прораба Асташенко, вологодских и архангельских рабфаковцев, перебралась с Вайгача в Большую тундру на первое геологическое обследование бассейна реки Ою (Великой) и отрогов Пай-Хоя.

Полярное направление Урала не известно геологам до сих пор. Представляет ли Пай-Хой его продолжение или боковую ветвь, отходящую от Урала у Константинова Камня? Возможно, что главный хребет спускается на Ямал? Обнаружение свинцово-цинковых руд на Вайгаче, который является несомненным продолжением Пай-Хоя, и наличие в районе хребта изверженных пород сулят геологам богатые ископаемые.

Пай-Хой совсем не изучен. Он почти непроходим. Партия Кузнецова должна обследовать самый северный участок от Югорского Шара до верховьев притока Себета.

В Хабарове они наняли олений аргиш и, облегчив тюки, — брать с собою нужно не то, что пригодится, а то, без чего нельзя обойтись, — двинулись в отважный путь.

Прощаясь с Кузнецовым, я спросил его московский адрес. Кузнецов затруднился сообщить, забыл: человек живет не в уюте, а в пятилетке. Его помощник прораб Асташенко недавно окончил Московский университет, пришед туда по выдвижению из рядовых красноармейцев.

О полярных геологах, променявших столичные квартиры на промозглую угрюмость тундр, на ежечасный риск жизнью, как и о краеведе Прокофьеве — человеке с астмою, без двух ребер, около пяти лет кочующем по крайнему северу в разобщении с женою и детьми — надо писать героические повести. Ибо это они исследуют «белые пятна» тундр, наносят геокарты, составляют грамоту, находят ископаемые.

А у ручья за это время возникли дома рабочих, специалистов и администрации. Обшитый новым тесом полуразрушенный шалаш гидрографа Морозова выглядел омоложенным. Дома сооружались в расчете на ветры и стужу. Пол делался так: на полуторавершковые доски настилался толь, по толю — в две четверти — слой земли, поверх — снова полуторавершковые доски.

Жилые постройки экспедиции были собраны в десять дней. Из холодных палаток люди переселились в постоянные жилища. Затем появилась баня, конюшня, слесарно-кузнечная мастерская, торговый ларек, склады для обмундирования, продовольствия и взрывчатых веществ.

Заговорила радиостанция, связав остров с материком.

Спустя месяц поселок принял жилой вид. От дома к дому протоптаны тропинки; колокол у склада регулярным звоном размеряет напряженный труд по сменам. По вечерам окна домов горят отблесками солнца. Гармонь наигрывает боевые марши.

Жизнь, какою зажили здесь люди, не отличается от жизни рабочих поселков ударных строительств.

Человек со стороны не поверил бы, что всего тридцать дней назад на этом, как теперь казалось, хорошо обжитом месте, была девственная тундра. Но стоит подняться на ближайший холм, глянуть на необъятные просторы неба, воды и плоской тундры, чтобы остро почувствовать: мир отодвинут за горизонт. Нам, жителям русских деревень, привыкшим к шуму лесов, — не по себе от безмолвной тишины, разлившейся повсюду вне поселка.

Мыс Раздельный после операции лежал развороченным.

С него содрали наносный слой глины, суглинков, трухлявого известняка и обнажили мышцы свинца и цинка с пучками тонких прожилок. В построенной вышке день и ночь бурили пласты. Твердость пород вскоре заставила перейти к бурению алмазами.

В большом деревянном чану, предназначаемом под сало морского зверя, а временно приспособленном под лабораторию, бородатым химиком в белом халате совершались определения, весовые и объемные анализы. Среди химикалий не оказалось сернистого аммония — важнейшего реактива, — чан-лаборатория сама изготовила его, использовав в качестве сырья местную свинцово-цинковую руду.

В разных направлениях расходились партии с теодолитом и мензулой для производства съемок, так как ни на одной карте острова нельзя найти топографических знаков местности.

— Мензульная съемка красивее рапсодий Листа, — напутствуя уходящих, шутил неутомимый Шенкман.

Люди, пришедшие отыскивать «камень», по-научному интересовались всеми явлениями Арктики. С мыса Гребень они наблюдали движение льдов, ежедневно измеряли температуру воды, ежечасно отмечали уровень; они установили флюгер для определения силы ветра, будку с термометрами, дождемер, снеговую рейку. В конюшне вели дневник о поведении лошадей: «чувствуют себя бодро, настроение веселое».

Пять лет назад Шенкман отгородил кусок тундры проволокой, чтобы изучить, в каких условиях лучше всего отрастает ягель — мелкий лишайник с листками бело-желтоватыми и кудрявыми, как рога оленя. Ягель — основной корм оленя. Опыты Шенкмана уже сейчас дают некоторые выводы: если не допускать, чтобы олени подолгу задерживались на одном месте, ягель быстро восстанавливается.

— Вот перейдут самоеды в коллективы, — мечтает вслух Шенкман, — и мои опыты понадобятся для построения социалистического плана пастьбы. Ягель — важнейший вопрос полярного оленеводства.

Вайгачские ненцы легко и быстро сдружились с экспедицией. Начальник экспедиции тов. Эйхманс первый пошел к ним в чумы с «визитом», ненцы угощали парной олениной, свежим омулем и чаем. Для важного гостя женки протирали почерневшие фаянсовые чашки подолами юбок.

Ненцы возили на своих оленях членов экспедиции на дальние обследования, предводительствовали в охоте на гусей, покупали в экспедиционном ларьке нужные продукты и товары.

Иные из вайгачских ненцев за всю жизнь не спускались ниже 70° — не видели лошадей, коров, на мир ненцы смотрят сквозь рога оленя.

Гавря Тайбарей, председатель кочевого Совета, завидев лошадей, привезенных экспедицией, с испуга ускакал в тундру. Остановив нарты на холме, он издали разглядывал диковинных зверей.

— Хо! Хо! — восклицал он от удивления. Потом спросил: — А когда у них вырастут рога?

Бойкий сынишка Гаври Тайбарея подружился со слесарем и стал у него помощничать.

— Устроимся окончательно, — обещал ему начальник экспедиции тов. Эйхманс, — и всех вайгачских ненцев обучим грамоте.

Будущий ненецкий слесарь восхищенно любовался брызгами искр с наковальни.

Краевед Прокофьев внес предложение назвать вайгачский поселок по-ненецки — «Уптмар», что значит — город свинца.

Кто-то возразил Прокофьеву:

— Нельзя значение первого индустриального арктического поселка ограничивать ролью свинца. Это — аванпост социалистической стройки в Арктике.

Страшен Вайгач для непривычного человека!

— Молодец парень, на Вайгаче-острове побывал! — говорят пустозерцы о смельчаках.

«На Вайгаче побывать — смерть узнать».

«Вайгач — горю матка».

Люди экспедиции в метелях, в морозах, во мраке полярной ночи упорно бурили пласты, чтобы дать к навигации результаты разведки и первые грузы арктического свинца.

Новая Земля. Маточкин Шар. Ненцы перед отправкой на промысел морского зверя.

Вайгач. Бухта Варнека в разгаре полярного лета.

Чистка песцов.