Владимир Попов. НА УГЛУ КРАЛОВСКИХ ВИНОГРАДОВ И БАННОГО ПЕРЕУЛКА

ГАШЕКОВСКАЯ ПАРТИЯ «УМЕРЕННОГО ПРОГРЕССА В РАМКАХ ЗАКОННОСТИ» ВОСКРЕСЛА И ПРОЦВЕТАЕТ В ОХОТНОМ РЯДУ

«Какова же будущность дерзновенной затеи кремлевских политтехнологов создать массовую „охранительную“ партию крайне правого толка в нищей России?..» «Много чего еще переменится на политической конюшне. Кое-кто предрекает, что „Единая Россия“ едва ли удержится в фаворе не только у избирателей, но и у своих политических, патронов». Это выдержки из памфлета «На углу Краловских Виноградов и Банного переулка», напечатанного в «Советской России» в 2003 году.

Не стану морочить читателя, автор памфлета — ваш покорный слуга. Казалось бы, что за тщеславный искус — самого себя цитировать? Ни разу такого себе не позволял, да попросту и ни к чему, но тут особый, если на то пошло, выдался случай. Вот и настал денек, когда несуразный этот политтехнологический гомункул, созданный по волеизъявлению Кремля, сдулся при всем честном народе. Восемь с лишком годков путинского «медового термидора» «медведи» верховодили в Охотном ряду и лакомились властью, словно пчелиные соты ломали. И пока они горделиво несли себя перед камерами государственных телеканалов, демонстрируя крайнюю озабоченность делами страны, мы потеряли безвозвратно, спрашивается только, во имя чего или кого, целое десятилетие. Вот уж воистину «нулевые» годы, будь они неладны, в мороке которых торжествующая заурядность от души куражилась над здравым смыслом. И разве не диво, что в Банном переулке, где обретается идеологический штаб «Единой России», идей, смыслов и самостоятельных «концептов», как сызмальства у «медведей» повелось — шаром покати. Припоминаете тягучее, как оплывший огарок, метафизическое время на циферблатах в фантасмагорических видениях Сальвадора Дали? Эта метафора сродни тому, как самое бытийное время утрачивалось, обращалось вспять в законодательной вотчине «партии власти».

Ни дать ни взять мои сатирические эскапады в «Краловских Виноградах…» словно вышли из-под пера только вчера, наутро, после предсказуемого провала этой бесподобной партии на думских выборах 2011 года.

У Генерального Совета единороссов есть одно несомненное достижение — они все-таки изгнали из стен заведения в Охотном «крамолу» вольного парламентаризма, которую с рождения на дух не выносили. «Медведи» наскоро пекли, словно блины, несправедливые, сырые, с хитрыми коррупционными «закладками» законы. И все это время размахивали над головами ропщущих заднескамеечников-думцев, будто оглоблей, «конституционным большинством». «Партия власти» так заматерела и вознеслась в горние выси за эти тучные нефтедолларовые годы, что просто спасу нет. Они ведь не на шутку вознамерились править до морковкиных заговен. Да не тут-то было! Споткнулись, как им казалось, на ровном месте, не заметив, по выражению политолога Александра Казинцева, «возвращения масс».

«Медведи» превратили нижнюю палату Федерального Собрания в подобие канцелярии. А в Сенате правом вето на законы завладели и вовсе неизвестные личности — назначенцы самого верха. Вот и сладилась законодательная идиллия. Но мандат на власть, как ни крути, выписали думцам не за зубчатой стеной, а чин по чину, на всеобщих выборах. Поэтому позволю себе неполиткорректную «колкость» в отношении «молчаливого большинства», за которым якобы всегда на Руси сермяжная правда. Речь пойдет про добровольческий электорат «Единой России». Разве не за ним заглавная роль потатчика безответственной, крайне правой политики «партии начальников»? На этот благонамеренный слой голосующих и рассчитана демагогия, за гранью цинизма, сидельцев на Охотном ряду. «Молчание ягнят» и есть порука «медведей», которые расстарались в угоду алчности верхних десяти тысяч, у которых жизнь удалась. Без соглашательства «путинского большинства» единороссы не совершили бы свою узурпацию. После сокрушительных итогов последних выборов они — тише воды, ниже травы. Но разве конфуз только на их физиономиях?

Дважды за последние пять лет принимая участие в выборах в Государственную и Московскую Думу, я предметно разобрался в плутовских технологиях избиркомов. Самый страдательный, подневольный слой вовлеченных в манипуляции с избирательными бюллетенями — социальные работники, учителя, медперсонал, мелкая сошка из местных управ. Их грех — невольный. А вот избиратель, голосующий за «медведей», сам себе околоточный. Так, с бору по сосенке, и набирается по стране внушительный пул голосов за «партию власти». Но на этот раз «медведей» хорошенько прокатили избиратели мегаполисов. А в глубинке местные власти спроворили «победу» накатанным путем.

До последнего времени мы имели дело со своеволием типичного российского обывателя, равнодушного ко всему, что выходит за пределы его маленького мирка и житейских запросов к власти. Назовите поведение потатчиков из простого люда наваждением, сглазом, «конформизмом» — суть едина. Занятная все-таки публика — российские мещане, бывшие при царе-батюшке многочисленным городским сословием. Они благополучно пережили все революции, сталинское суровое время, войну, расцвет и закат советской цивилизации. А сегодня озабочены лишь тем, с какого бы бока приспособиться к новому режиму, чтобы не остаться вдруг внакладе. Путинский «медовый термидор» лег им на душу. От добра ведь добра не ищут! Вроде бы по-житейски безобидно звучит, но сколько же здесь скрыто тайных смыслов и мотивов поведения в зависимости от обстоятельств!

О природе синдрома «молчаливого большинства» у Ортеги-и-Гассета в «Восстании масс» есть проницательная и нелицеприятная мысль: «Господствующее положение, которое духовный плебс занял в общественной жизни — совершенно новый фактор современной жизни, не имеющий подобия в прошлом…». Философ еще много десятилетий тому назад распознал зарождение ущербного состояния массового сознания — торжество заурядности, которое с неизбежностью востребует того же пошиба личности во власти. Конечно, те, кто в охотку голосует за партию «медведей», не хуже нашего ведают, что они, как есть, «ручные». Но только не лыком шиты! У них, уж поверьте, свой толк и потаенное во взгляде на сущее. «…Сейчас у заурядного человека есть самые определенные идеи обо всем, что в мире происходит и должно произойти, — чутко подмечал Гассет. — Поэтому он перестал слушать других. К чему слушать, если он и так уже все знает. Теперь нужно самому судить, постановлять и решать».

Вот и «медведи», в большинстве расстриги из аппаратчиков поздней КПСС — выходцы из советских мещан и мелких хозяйчиков, с поразительной легкостью и невозмутимостью фабрикуют законы. Как капусту шинкуют! И каждый раз с размаху бьют по карману малоимущих, не переставая при этом приговаривать, что пекутся о них денно и нощно. Эта «душевность», которую я прозвал «сердоболизмом», начинает почему-то одолевать «медведей» ровно в год выборов. Впрочем, какой с них спрос? Судьбоносные решения — исключительная прерогатива недосягаемого в своем величии ВВП! Он стал живым олицетворением нового типа партикулярного вождизма. Его норов политика отличен, я бы сказал, простецкостью подхода к самым сложным, драматическим подчас, политическим решениям, касающимся экономики, безопасности и финансов. И при том некому ему возразить, а все мнения и предостережения «со стороны» отметаются напрочь. Это о нем меткое замечание Гассета: «Нет такого вопроса общественной жизни, в который он, слепой и глухой, не вмешался бы, навязывая свои мнения». Самым обескураживающим подтверждением подобной скоропалительности стал его последний четырехчасовой диалог с нацией на всех телеканалах. Он выдержал на диво легко это испытание. Не потому ли, что откровения «лидера нации» вполне созвучны с образом мышления «человека толпы».

Вернемся, однако, к вездесущей партии власти и моим многолетним наблюдениям за опрощением всего государственного строительства. Говорят, лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии. Но с «медведями» — не тот случай. Попытаемся, читатель, сопоставить физиономию и натуру «Единой России» такой, каковой она представлялась автору памфлета восемь лет назад, и теперь, когда «молодка» преждевременно поизносилась от дел не всегда праведных и бесповоротно выходит в тираж.

Предлагаю простой прием повествования: фрагмент из давнишнего памфлета 2003-го года, обозначенный курсивом, — и контрапунктом — сегодняшний авторский комментарий, а читатель уж рассудит, насколько я справедлив или пристрастен.

«…У правительства есть власть, а у депутатов только голосовые связки» — автор «Швейка» про разделение властей в Австро-Венгрии. Громкие словесные эскапады в Охотном ряду, осанна и хула правительству лишь тешат публику. Зато законотворческий процесс идет как по маслу. Например, 304 голоса за благочинное упразднение общенародных референдумов. Правда, лишь к четвертому туру голосования колеблющиеся, после мытья и катанья, солидаризовались с конституционным большинством. Такие проволочки случались в Думе прошлого созыва, где у «Единой России» не было этого преимущества. Приходилось прикупать голоса «со стороны». Жириновский шел нарасхват. Когда же новые думские выборы чудесным образом даровали «единороссам» пул в триста с лишним голосов, все остальные партийные фракции могли бы, без всякого ущерба для законотворчества, удалиться в кафетерий в подвале Думы, где как раз, по случаю, открылось чайное заведение с самоваром. Что без толка сиднем заседать, что голосовать — для оппозиции разницы никакой. Оба законодательных учреждения — в Охотном и на Дмитровке, живут теперь душа в душу.

По сходству с игрой на фондовом рынке «медведи» в Думе одолели «быков». Котировки представительной власти в России пали.

После 4 декабря 2011-го года пали котировки всей корпорации власти. Впервые после долгого «медового» разговения на шальные нефтедоллары и, как снег на голову, мирового финансового кризиса. Выход из него смутен… Но правящий дуумвират поставил себе в заслугу, что экономика не обрушилась, а резервы не издержаны до последнего цента. Не имея никакой реалистической стратегии выхода из ловушки «петростейта», когда шаткая котировка всего одного экспортного товара — нефти, грозит разорить в одночасье страну, власти предержащие делают по-прежнему ставку на пресловутую минфиновую «кубышку» и создаваемый искусственно ежегодный профицит бюджета.

…«Вертикаль власти» мужает. «Централизм» в Думе зашкаливает. С вольницей 90-х годов, когда, попеременно, бузили в Охотном ряду и на Малой Дмитровке, покончено тихим аппаратным усердием. После «бури и натиска» сумасбродного Ельцина власть в России окончательно остепенилась. Под десницей твердого реформатора в Кремле присмирели олигархи и удельные «князья». В таком духе «Единая Россия» и вещает круглосуточно в своих прокламациях к согражданам. Теперь оставалось одно: решительно выстроенную вертикаль государственной власти подкрепить партийно-аппаратной, которая повяжет одной веревочкой и бояр, и смердов. Партия власти в каждом околотке уже укоренилась — от Пошехонья до Белокаменной! После ноябрьского съезда 2004 года «медведи» задали невиданный размах партийному строительству. Их монументальная постройка не чета «времянке» черномырдинского НДР, неведомо куда канувшего. Воцарение «Единой России» мыслится как венец и апофеоз нового государственного устройства. Завет Столыпина о пагубности «великих потрясений» для «единороссов», как крестное знамение.

Призрак «великих потрясений» тотчас вызвал нервическую реакцию в верхах. Едва прошло первое замешательство после скверных итогов выборов, первый вице-премьер Шувалов начал буквально заклинать оппозиционные партии поклясться, что народное волеизъявление прошло без сучка и задоринки. А глава Центризбиркома Чуров пригрозил ропщущим оппозиционным партиям: или признайте, что ГАС «Выборы» чисто сработала, комар носа не подточит, или сдайте мандаты! В уголовном мирке подобные эскапады известно, как называются — «за базар нужно отвечать!»

…Все складывалось миром и ладом у «единороссов» на перепутье от сумасбродств ельцинизма к благочинию и твердому порядку. Вдруг, откуда ни возьмись, «друг парадоксов» Глеб Павловский огорошил сограждан, что все это — одна видимость. «Путин не имеет власти». И подавно-де нет ее у тех, кто «держит» Думу. Кремлевский кудесник обнародовал свои откровения еще на дальних подступах к думским и президентским выборам 2003 года. Чтобы, так сказать, поперчить контекст. У кого же тогда, помилуйте, власть? Павловский не преминул дать понять, где собака зарыта. Дескать, олигархические кланы, снедаемые алчностью, заедают гражданское общество. «Львы пожирают людей». А коли «покой нам только снится», то и выборы в Госдуму из рутинного аппаратного мероприятия превращались в битву титанов и увлекательные состязания партийных касс. Раз уж такая оказия — не до роскошеств «плюрализма», потому безальтернативность выбора предоставляла «партия будущего», для которой это последний шанс «взять» бесхозную российскую власть, а «львов» одомашнить. В горниле борьбы «единороссов» с прожорливыми «львами» и возникнет, по Павловскому, настоящая, всамделишная партия власти. Рядом с ней и «Яблоку» негде будет упасть. Так оно и вышло. «Яблочники» перешли в разряд «уличных» политиков, а их спонсоры срочно сменили номера мобильных телефонов.

«Яблоко», похоже, и на этот раз крупно обобрали. Им еще разок дали понять, что их удел — роль уличных смутьянов, которым самое место в полицейском околотке. Не якшаться же, в самом деле, осанистым «медведям», повадки которых живо напоминают партийную номенклатуру последнего десятилетия СССР, с какими-то «яйцеголовыми»? До недавнего времени главный кукловод российского политического театра Владислав Сурков все платонически воздыхал по «массовой либеральной партии» — выразительнице чаяний «рассерженных» капиталистических городских слоев, митингующих на Болотной площади и на проспекте Сахарова. Но ведь «Яблоко» — старая партия образованцев — разве не ложка к обеду?..

…Всероссийское собрание «единороссов» в гостинице «Космос» являло эпическую картину «съезда победителей». По всему было видно, что «ЕдРо» обустраивает свое партийное хозяйство на далекую перспективу. Степенность и осанистость «медведей», чувствуется по всему, по нраву благонамеренным избирателям, пресытившимся политическим цирком прежних лет. По некоторым опросам, за «медведей» и впредь готовы были проголосовать 48 процентов избирателей! Все это смахивает уже на монополию одной партии. Ну и что зазорного? Вон, в дружественной Японии либерально-демократическая партия полвека уже безраздельно правит, а страна благоденствует. В Америке, правда, двухпартийная система, но она нам пока не с руки.

Глеб Павловский показал себя и на этот раз утонченным диалектиком, который, что тот портной, шьет из «давальческого» материала и даже, если придется, по кривым лекалам заказчика.

Павловский, нос по ветру, загодя примкнул к рублевской фронде и наметывает теперь густо-оранжевые концепты. И он, похоже, не последний перебежчик из околовластной обслуги.

В отчетном докладе председателя партии Бориса Грызлова оспаривался тезис завистников, что Дума превратилась в «медвежий» заповедник. Ну и что из того, что все, до единого, думские комитеты возглавляют «единороссы»? Законотворчество отнюдь не стало «внутрипартийным» делом. Напротив, «Единая Россия» как трудолюбивая пчела запасает в свой улей все лучшее из партийного «разнотравья» слева и справа от себя. У КПРФ берет взяток социальной политики, у ЛДПР — наработки по региональному устройству и попечительству «бедным»… А вот «пещерный» национализм рогозинской «Родины» для «единороссов» — что деготь.

Зато переимчивых «медведей» с лихвой превзошел их идейный предводитель Владимир Путин. На предвыборном съезде-шоу, организованном на американский манер, был явлен граду и миру фейерверк в поддержку питерских дуумвиров, с продолжительными аплодисментами, переходящими в овацию, вставанием и скандированием утвержденных «патриотичных» лозунгов. И надо же, именно здесь, в атмосфере любви и чинопочитания, окруженный восхищенными соратниками, премьер взял и, вдруг, обрушился с такими гневными обличениями грабительской приватизации 90-х, смертных грехов эпохи ельцинизма, что у меня дух захватывало от всего этого фарисейства. Впору было заподозрить: а не списали ли его ушлые спичрайтеры все эти анафемы из передовицы «Советской России» и публицистических статей авторов «Нашего современника»? Авось простодыра-избиратель клюнет. Поведется еще разок на возгласы «отца нации» о попранной справедливости. Эти сценические эффекты живо мне напомнили, как персонаж «Одесских рассказов» Бабеля молвил, явно разочарованный: «Это товар для Кременчуга…», то бишь неважнецкий. Неужели Владимир Путин и впрямь уверовал, что на его век простаков не убудет? Как если бы никто из паствы ни сном, ни духом не ведает, что кормчий, левым галсом, забирает все круче вправо!

…Обставленные КПРФ и «Яблоко» дошли со своей челобитной до Верховного суда, оспаривая итоги выборов. Предъявлены улики масштабных фальсификаций. Но все это, чего уж там без толку гоношиться на перроне, пустая суета пассажиров, опоздавших на поезд, который уже мчит в ночи в «сиреневую даль». Судебные иски оппозиционных партий лишь понапрасну конфузят людей в мантиях, вердикт которых известен публике наперед.

В самом деле, судейские тяжбы вокруг бесчисленных и наглых фальсификаций на минувших выборах продлятся долго, но принесут оппозиции лишь моральное удовлетворение. А с «медведей» как с гуся вода! Но что-то мне подсказывает, что на этот раз Центризбирком и его нарочито невозмутимый глава могут угодить в козлы отпущения, но только после президентских выборов.

«Медведи» — самый, казалось бы, успешный политический проект последнего десятилетия. По сходству с экономикой произошел поворот от олигополии «правых партий», т. е. складчины нескольких, к думской монополии единственной. А что, под венец, случается со всякой монополией, известно нам не понаслышке…

Ни убавить, ни прибавить — ничто не изменилось в наших политических нравах за минувшее десятилетие. Вердикт судейских и по предстоящему иску КПРФ о фальсификации выборов 2011 года всем известен наперед. Его предвосхитил, выступая в Праге, «законник» Дмитрий Медведев. Выборы в целом прошли, как и следовало, считает он, а если кто и сомневается, пусть стучится в судейские инстанции с иском. Имеет право. Умыл, что называется руки… А скажите на милость, не его ли тезка, случаем, возглавлял список «медведей» на выборах?

«Наилучшего мнения как о политической партии мы были сами о себе». Так Ярослав Гашек живописал оптимизм придуманной им «партии умеренного прогресса в рамках, законности». Штаб-квартира этой бесподобной партии обреталась в Краловских Виноградах, в пивной «Коровник». Горделивый дух виртуальной, как бы сейчас сказали, партии воистину воскрес и прочно материализовался в Охотном ряду. Благонамеренность или, по Гашеку, «стремление к полнейшему благосостоянию… под охранительной сенью закона» — в самую точку про «единороссов». Если набраться терпения и прочитать насквозь первоначальные Программу, Манифест и другие концептуальные бумаги «Единой России», то ничего, кроме благонамеренности, там невозможно обнаружить. Нрав у «ЕдРо» смиренный и, можно сказать, премудрый. Все гладко, округло и двусмысленно. С такой партии взятки гладки. Не в пример «Яблоку» или КПРФ, которые предъявляют настырный и конкретный денежный реестр требований к власти, бюджету, предпринимательству.

В политтехнологических ноу-хау «Единой России» много чего диковинного. К примеру, в самый разгар предвыборной страды, когда предводители «медведей» чуть не передрались, выясняя, кто из них самый «главный», нашелся необычный способ унять начавшуюся свару. Партию возглавил… беспартийный! Министру МВД как госчиновнику закон не дозволял состоять в партиях. Возникшую закавыку «медведи» разрешили играючи. Дескать, это иное, моральное «лидерство», прочитав нужную им «тонкость» в законе между строк.

Между строк много еще что читается. Старое поверье гласит: встретил трубочиста — жди удачи. Напротив, «Едро» еще тот «трубочист»! Иметь к нему прямую причастность гнушаются теперь путинские присные. И кто же это манкирует? Министры и даже иные «строптивые» губернаторы. В последние месяцы перед выборами многие из них старались особенно не светиться в рядах «медведей», даром, что «партия власти», и без нее карьеры не сделаешь.

Не скрою, меня нисколько не удивило, что Путин с Медведевым стали публично с холодком отзываться о «Единой России», будто это какая-то бесприданница… Чудно и представить, но вожди ее по-прежнему не имеют за душой партбилетов. Хватит, дескать, и того, что они своими дутыми рейтингами с «медведями» делятся. Это политическое «подаяние» невольно наводит на размышление. А тут еще с началом новой выборной компании дуумвиры принялись вслух вышучивать, чуть ли не насмехаться над бестолковостью и «слоновостью» этой, с позволения сказать, партии. Словно соломку для себя заранее стелили… Правда, вперемежку с вознесением ее заслуг перед страной.

«Медведи» долго и сами не могли взять в толк — слева или справа от политического центра расположился их стан. В конце концов, порешили, что они прирожденные «консерваторы», но с розовым филантропическим уклоном.

Юрий Лужков, почетный сопредседатель партии, но не вхожий в круг ее идеологов, на собрании московских «медведей» не сдержался: «Мы говорим о выбранных направлениях развития. А есть они? Я их не вижу». И это, дескать, делает перспективу партии смутной. То, что по неведению московский градоначальник посчитал слабиной, на самом деле осознанно унаследовано от гашековской «партии умеренного прогресса в рамках законности». В пражском «Манифесте» о принципах этой бесподобной партии у Гашека дословно сказано: «…поскольку все законы у нас со временем претерпевают изменения, иными словами, идут рука об руку с умеренным прогрессом, мы вписали сей умеренный прогресс в свою программу». Вот и «медведи» стараются «рука об руку» с ультралиберальным правительством принимать законы, которые раз за разом бьют по карману избирателей. В уставе «медведей» этот принцип, вполне в духе «умеренного прогресса», изложен весьма округло: «обеспечить в соответствии с государственной политикой никак не меньшее соответствие решений принимаемых органами государственной власти Российской Федерации и субъектов РФ интересам большинства населения..» Угадываете суконный слог матерых аппаратчиков? Даже я, бывший аппаратчик, ничего не понял из того, что прочитал. Но, «обеспечивая соответствие», наши «медведи», оказывается, слегка недоглядели за правительством Фрадкова.

На своем последнем съезде «медведи», словно проснувшись от спячки, обрушились на правительство, которое сподобилось установить возмутительный, нищенский размер минимальной зарплаты (МРОТ) в 600 с лишним целковых. Стыд-то какой! В Америке вон минимальная часовая оплата, по закону, 5,5 доллара. А кто протащил бесподобный закон о МРОТе через думское горнило? «Медведи» и протащили, глазом не моргнув. А теперь они, устами вице-спикерши Слиски, грозятся чинам правительства «оргвыводами» и даже, боже праведный, отлучением от «Единой России». Эта лисья повадка «медведей» уже явно проявилась. На ура принимают антисоциальные законы, наперекор интересам большинства избирателей, а когда в обществе раздаются протесты, «медведи» вдруг пылко вскипают и начинают обличать в жестокосердии власть исполнительную.

В последнее время лукавцы заигрывают с идеей прогрессивного подоходного налога. Путин своим чередом, как всегда, в туманных выражениях, будто невзначай, обмолвился о налоге на роскошь. Заступники олигархических состояний в Охотном тотчас вскинулись, словно им в подштанники ежа запустили… Так и сыпали колкостями, исходили сарказмом: дескать, на чужой каравай рот не разевай! А вот если, подначивали, океанская яхта Абрамовича приписана не к Сочи, а к местечку Блэкпул, что на туманном Альбионе, то, дескать, российские фискалы будут брать судно на абордаж? То-то же, «экспроприаторы»! «Эксперты» на думском подворье тоже не преминули вставить шпильки. Один так и вовсе всех огорошил, что Америка, мол, двести лет шла к высокой, накладной для богачей ставке подоходного налога. Так и видишь отцов-пилигримов, с котомкой, библией и парой гиней за пазухой, которые, высадившись на дикий брег будущей Новой Англии, дали себе зарок двести лет годить, не вводить прогрессивный подоходный налог. Зато, нам в утешение, праправнука Абрамовича непременно уж обдерут, как липку.

«Единая Россия» — сущий Ноев ковчег. У «медведей» в ходу ловкий и смелый тезис, что партия объединит граждан всех политических взглядов. В том числе, стало быть, и противоположных? Непостижимо и невозможно? Для «медведей» политология не указ. Оказывается, «либерализм» и «социал-демократия» — «непонятные и труднообъяснимые заимствования». Ими лучше пренебречь. Между тем, вроде бы в ВПШ многих «единороссов» когда-то учили, что в России социал-демократическую идеологию «заимствовала» РСДРП еще сто лет назад. А Плеханов тогда же неплохо разъяснял суть марксизма любознательным пролетариям Путиловского завода. С тех пор, верно, много воды утекло. Если уж Фукуяма провозгласил «конец истории», что же нашему наемному труду по старинке рядиться с таким же нашенским капиталом? Ведь в России акции, вершки и корешки, давно поделены.

«Народный капитализм» «единороссовского» толка проповедовал при Романовых умный шеф жандармов Зубатов. Не его ли пример, грешным делом, надоумил идеологов «Единой России»? Никого «единороссы» не обделили своей душевной заботой и вниманием. И наемные работники, и крупный капитал, и даже «мелкий лавочник» должны, дескать, видеть в «медведях» своих единственных заступников. Правда, кое-кто из закоренелых поборников классового подхода никак не может взять в толк хамелеонство партийной платформы.

Когда московский градоначальник, вольнодумец и стихийный кейнсианец, дерзнул выступить в «Российской газете» с возмутительной статьей «Российские особенности мирового кризиса», в Охотном ряду только диву давались: «Чудит Лужков!» Мало того, что в пух разнес антикризисную программу правительства, составленную по ветхим святцам туземного «монетаризма», да еще и призвал отступить от самого фон Хайека к «Капиталу» Маркса. Хоть святых выноси!

«Быть счастливым — значит вечно находиться в состоянии человека, ловко околпаченного», — подметил как-то проницательный Джонатан Свифт. Вот и «медведи» внушили себе, что, обобрав до нитки приданный им административными вожжами, обольщенный мнимыми посулами электорат, они будут как угодно долго удерживать его в счастливом неведении. Благо, что к новым выборам припасли ему знатные гостинцы — платное образование, здравоохранение, даже о поборах за рыбалку с удочкой не забыли. Зато каждая мелкая подачка, смиренно выпрошенная у правительства при очередном голосовании за бюджет, подается как неслыханное благодеяние. Требование же коммунистов национализировать природную ренту вызывает нервические судороги старожилов Охотного ряда.

«Скажите без утайки, в чем состоит наша идеология?» — допытываются они у партайгеноссе из Банного переулка. Ответ для непонятливых: «на граните искренней общественной поддержки». Видимо, за прочие политические партии избиратель голосует из лицемерия и низкого расчета.

Вот, оказывается, у кого спичрайтеры Кремля умыкнули горделивую метафору — «отливать в граните» предначертания президента Медведева. Только сдается мне, что метафора хромает.

На партийном съезде «медведей» царила пафосная атмосфера, но без самокритики все же не обошлось. Прорыв «единороссов» на политическое поле России оказался настолько стремительным, что идеологический эшелон партии поневоле оказался в обозе.

«Медведи» свято верят, что правда всегда за ними, но все же, по признанию председателя Грызлова, видят прореху в идеологии: «…пока нужных слов не найдено». И это неспроста. Ведь то, что именуется идеологией «Единой России», идеологией вовсе не является. Это эманация особого аппаратного мышления, не замутненного никакими максами веберами. Задушевное представление аппаратчика о социальном устройстве общества и повадках электората просты и незамысловаты. Наконец-то они избавились от засилья ученой цензуры «яйцеголовых» при выборных штабах. И обрушился на душу российского избирателя идеологический «самопал»! Вот откуда косноязычие, двусмысленность и наивный «макиавеллизм» «единороссовских» деклараций. Читаем: «Социальная база партии — российский средний слой… Это — 70–75 процентов населения». Такой ранжир социальной стратификации науке об обществе неизвестен. Зато это, тютелька в тютельку, совпадает с аппетитом «медведей» «охмурить» три четверти избирателей. К совершенному изумлению социологов, «охватить» удалось лишь треть, но и это дало «единороссам» с мандатами «примкнувших» вкупе вожделенные 300 голосов конституционного большинства.

Теперь эту «оглоблю», которой они орудовали в Охотном, пресекая прения и протесты оппозиции, избиратель у них все-таки отнял!

«Единороссы» вовсе не витают в облаках. С недомолвками, но признают, что подопечный средний слой избирателей-«кредиторов» продолжает сидеть на бобах. Но это вина не их, а правительства, которое, сидя на кубышке с нефтедолларами, скупится на социальные затраты. «Медведи» и прежде проявляли неслыханную, мелочную щедрость по части денежных выплат населению, а теперь и вовсе обещают, под угрозой увольнений, заставить распорядителей казны раскошелиться. Эта медвежья ухватка уже не раз их выручала. Стоит, дескать, хорошенько взять под локоток этот алкающий земных благ средний слой, и ему ничего не останется, как еще раз дружно проголосовать за «Единую Россию». А «медведи» уж поспособствуют обещанному превращению «среднего слоя» в средний класс.

Сугубая незамысловатость ухваток и перлов «медведей» и есть свойство «идеологического самопала» аппаратчиков, которые в Банном переулке ведают агитпропом. А наработки их «либерального интеллектуального клуба» по большей части оказывались в корзине. У Джонатана Свифта есть подходящее объяснение этой самонадеянности: «Мудрость, вращающаяся на поверхности, предпочтительней философии, которая проникает в глубину вещей и возвращается с важным открытием, что ничего путного там нет».

Сто миллионов погорельцев либеральных реформ на наших глазах превратятся в зажиточных бюргеров. Точь-в-точь как на благословенном Западе.

Наш немногословный министр финансов вдруг выпалил, что через 20 лет средний россиянин станет благоденствовать, как сегодня француз или немец. Правда, своего Эрхарда, который твердой рукой направит российскую экономику в лоно процветания, у «партии власти» пока под рукой нет… Но, с другой стороны, кто такой этот Эрхард, чтобы на него молиться? Столыпину — не чета!

Отдадим должное государственному уму Петра Аркадьевича Столыпина. Но никакой содержательной связи между политической и экономической философией Столыпина и идеологией «Единой России» нет. И все равно с его именем «медведи», да и не только они, носятся как с писаной торбой!

«Единороссы» «застенчиво» относятся к своему врожденному либерализму. Он у них, плоть от плоти, от отца-основателя Бориса Абрамовича, который, правда, теперь далече. Если взять послужной список «Единства» в Думе, то это типично партия крайне правого толка. Хоть по партийной линии они держат контакты и с республиканцами Буша, и с китайской Компартией. Последнее, наверное, для пущего «центризма». Ни одна партия в Думе всех созывов не совершила столько благодеяний, но вовсе не для «среднего слоя», а как раз для крупного олигархического капитала, как «Единая Россия». Предвижу, что госпожу Слиску это утверждение обидит. Хорошо, а реформы подоходного налога с 13-процентной плоской шкалой, одинаковой для «дворцов и хижин»? Царский подарок! Реформа ЖКХ ударила по карманам 2/3 россиян. Еще одна «медвежья» услуга наемным работникам — Кодекс законов о труде, по которому рабочая сила имеет бросовую цену. Дорогого стоит и акционирование, очертя голову, железных дорог. И согласие «единороссов», после долгих ломаний и уверток, под «честное слово» премьера Касьянова, законодательно дозволить дешевую распродажу электроэнергетики. Все, чего ни коснись, красноречиво говорит о государственном уме «медведей». Только вот незадача! А где сейчас Касьянов с его честным словом?

Как — где?! Михаил Касьянов — либерал чистых кровей, в одной компании с Немцовым на баррикадах! Пытается смастерить из подручных средств «оранжевую» революцию в землях темных московитов.

Если все законодательные «свершения» «медведей» сложить, то итогом станет крупнейшее в российской истории после ваучерной грабительской приватизации перераспределение госсобственности и национального дохода в пользу «верхних десяти тысяч». «Единороссы», как ни крути, — заправская олигархическая партия, но выдает себя за «разночинную», «державную» заступницу сирых и убогих.

Если бы «медведи» даже наизнанку вывернулись, записались в социалисты, все равно поздно! Изменщик «святому» питерскому делу Миронов дорожку им перебежал, налаживая мостки «справедливцев» к Социнтерну. А партии власти их кумовство с республиканской партией США еще припомнят.

Напрасно телевидение не дает прямых репортажей дебатов в Думе. Слушания по реформе РАО ЕЭС, поддержка законопроекта о замене льгот денежной милостыней, «упразднение», вопреки мнению избирателей, советских праздников (даже на слух дико: «упразднение праздников») — унылое и гротескное зрелище. Без всяких угрызений, даже здравого понимания отдаленных последствий, «единороссы», ликуя и предвкушая похвалу Кремля, протащили законы, непредсказуемые для судеб больной экономики, безопасности и даже целостности страны.

…Когда «Единство» было еще на выданье, никто на эту дурнушку не заглядывался. Зато в приданом у нее — роскошь «админресурса» и незатейливая идеология — что белоснежная простынь, без помарок, да еще президентский рейтинг им сильно пособил. Избиратель по-девичьи доверился «харизматикам» во главе списка «медведей» — Атлет, Прораб и Обличитель мафии. Гражданские доблести вскоре были сданы в архив как реквизит героической пьесы. После аппаратной тихой интриги и «дружественного» поглощения «Отечества» и «Регионов России», в Охотном ряду образовался громоздкий кремлевский департамент. Осанистых и длинноруких глав губерний и республик во главе «медвежьего» воинства одно время заменила эстрадная попса и свадебные генералы. Публика — дура? Но когда рейтинг «медведей» сверзился, спохватились.

Если и есть у «медведей» заветный источник их дискурса, то все, похоже, сходится на том, что это трактат Эммануэля Гольдштейна «Теория и практика олигархического коллективизма» (Дж. Оруэлл. «1984»). В самом деле, есть заветное убеждение, которым «медведи» никогда открыто не поделятся. Однако крепко втемяшилось им в башку: «В мире всегда были три группы людей — Высшие, Средние и Низшие. В разные века они делились на разные подгруппы, их по-разному называли… Но принципиальная структура общества оставалась при этом неизменной. Даже после колоссальных потрясений, казалось бы, неотвратимых перемен эта структура вновь утверждала себя, как гороскоп всегда возвращается в равновесие…» Только надолго ли? Реставрация угрюмого и безжалостного «манчестерского» капитализма в России — предприятие безнадежное. Потому что наспех сшитый туземными «монетаристами» первобытный капитализм — не жилец на продуваемых всеми ветрами евразийских просторах.

…На чем сегодня держатся гонор и утопия «единороссов»? На убеждении, точь-в-точь по Щедрину, хорошо знавшему нравы столоначальников, в «святости своей миссии и бюрократической ее безупречности».

У меня есть кое-какие догадки на этот счет, но предпочел бы, чтобы читатель по-своему оценил афронт «медведям» на выборах 4 декабря. А в Банном переулке, знай только друг друга подбадривают.

«…Заднескамеечники» в Думе завидуют «цыганскому счастью» «медведей». Социологический центр Левады не соврал, думаю, насчитав им аж 48 процентов рейтинга, которые они беспечно просадили, когда затейники из правительства подбили их одобрить «монетизацию» льгот малоимущим. Как бы то ни было, «Единая Россия» — самый бездарный и успешный политтехнологический проект на моей памяти. Все схвачено у «медведей» в Охотном ряду. Массмедиа вьются вокруг них и повизгивают, как болонки. Но какая-то незадачливость и простота, что хуже воровства, во нравах этой партии, заставляет даже Кремль призадуматься: надолго ли ее хватит?

«Единая Россия» — как волжский утес, что «диким мохом порос», и волны бытия, мнилось «медведям», его лишь обтекают. Они очень удивились, что новая Дума резко полевела и, чего доброго, превратится в «место для дискуссий». А это им категорически не нравится. «Мы не пашем, не сеем, не строим, мы гордимся общественным строем», — вспомнились слова незатейливой песенки советского бюрократа из грустной кинокомедии Эльдара Рязанова начала 80-х годов. Времена другие, а образчики те же, до чертиков знакомые. Они знают себе цену и потому до глубины души уязвлены, что обожаемый лидер сделал им ручкой, вознамерившись добиваться нового президентского мандата под флагом Народного фронта, который невесть откуда взялся. Путин даже пригрозил «медведям» выволочкой, если они и дальше будут вымогать депутатские мандаты у выдвиженцев Народного фронта. И тем вверг руководство партии в полное смятение.

В пункте 3-м Устава «медведи» оставляют за собой право выдвинуть своего кандидата в президенты. Чего бы не выдвинуть, если избиратели души не чают в «единороссах»? И, по мере дальнейшего возмужания партии, быть может, надобность во всех остальных попросту отпадет. Похожего толка заблуждение Ярослав Гашек описал так: «…социал-демократы росли, пока национальная социальная партия воображала, что растет только она».

Путин вернул «медведей» с небес на грешную землю. Они до сих пор поверить не могут, что «лидер нации» задумал на переправе поменять лошадей.

Большой переполох в Охотном! «Серые кардиналы» за зубчатой стеной спешно занялись привычной политической алхимией, переформатируя весь думский расклад. Эффектно обставили уход из Госдумы Бориса Грызлова. Впрочем, спикер никогда звезд с неба не хватал. В руководстве «Единой России» избавились от всех самостоятельных, способных на поступок личностей. Разве оставленные снимут с мели путинский ковчег, у которого нет лоции?

…Когда «единороссы» тихо себе сидели в Охотном ряду, а не верховодили, как сейчас, избиратель был уж не так на них зол, но титаническая их акция по контролю за выплатой зарплат бюджетникам пошла насмарку, когда из домоуправления принесли квитки со счетами за коммунальные услуги и электричество. Суммы, которые были там напечатаны, таковы, что у обласканных «медведями» пенсионеров в глазах потемнело. Это что же: прежде Чубайс бедокурил, а теперь вы — заступнички взялись за то же самое?

«Медведи» с их мелкими подачками и, под шумок, крупными вычетами из семейных бюджетов, того и гляди, попадут в опалу у избирателя. Что-то не складывается, да жаль — нет поблизости от Охотного ряда прародителя «медведей» — мастера политических комбинаций. Борис Абрамович обязательно что-нибудь спроворил бы.

…Миф о «Единой России», которая вся устремлена в светлые дали российского капитализма, когда русский мужик, по Державину, «ел бы добрые щи и пиво пил», недолго протянет. Увы, он лишен напрочь «энергии заблуждения», которая держит уже десятилетие, с грехом пополам, наплаву другие, не столь близкие к начальству правые партии в России. «Медведи» — партия разнарядки, бюрократической утопии, для которой случившаяся в 91—93-х годах полная смена социального строя в России — лишь вопрос покроя пиджаков. Ее потуги «дойти до каждого», подменить социальную политику сердобольностью — непутевое «любительство» в таком заковыристом деле, как политика. «Медведи» унаследовали дух поздней склеротической номенклатуры КПСС да еще незабвенного, но, увы, незадачливого черномырдинского НДР — партии расстриг и политических барышников. Сменилась вывеска, а девиз все тот же знакомый — «хотели как лучше, а…»… «Политтехнолог» из Поднебесной Хань Фэй-Цзы (III век до н. э.) из школы служивых предостерегал: «…те, что хотят управлять живущим в данное время народом методами правителей прошлого, похожи на ожидающих у пня зайцев».

Вспоминается озорная присказка из моего деревенского детства: «Вот пень, вот колода, вот криничка — холодная водичка!» Настоящим ушатом ледяная вода обрушилась 4 декабря на «зайцев у пня» незадачливой партии власти. Избиратели не то что прокатили, но дали ясно понять — дальше терпеть не будут, и лидер «нации», почувствовав недоброе, отдалился, сделав ставку на Народный фронт. Но разве «фронтовики» и единороссы — не единоутробные братья, чтобы немилосердно отлучать от пирога власти тех, кто все эти годы верой и правдой…Обидно, господа!

И последнее. Льстецы и пройдохи от политологии прожужжали все уши, возвещая явление миру в 2012 году «нового Путина». Это ожидаемое, «плановое» обновление состоявшегося политика лично у меня вызывает удивление. Конечно, я допускаю, что с годами человек, постоянно находящийся в мощном информационном потоке, под воздействием новых знаний может изменить субъективные представления о чем-либо. Не исключаю, что он способен уточнить свои мировоззренческие взгляды, но не более того. Нам, бесспорно, интересно наблюдать за интеллектуальным развитием Владимира Владимировича, здесь есть на самом деле, без дураков, о чем поговорить, сидя у камина с бутылкой хорошего виски. Но как можно ожидать качественных мировоззренческих изменений от зрелого государственного деятеля, который в течение двадцати лет формировался в идейном и правовом хаосе олигархического правления?!

Для людей сведущих не является тайной, что его многие решения на посту главы государства и правительства объективно зависели от воли различных противоборствующих финансовых групп, не имеющих ничего общего с национальными интересами страны и народа. Такова особенность формирования внутренней политики в современной России. Поэтому скорректировать что-то в ней, не выходя за красные флажки созданной системы, частью которой он является, В. Путин способен, но не более того.

А посягнуть на всевластие олигархического капитала, разбившего «табор» во всех западных столицах и заручившегося там поддержкой, — кто же позволит. Да и себе дороже. Поэтому смешно и наивно ожидать серьезной корректировки курса, а этой надеждой грешат по-прежнему многие. Да он и не считает нужным что-либо менять. От себя отказаться невозможно. Посудите сами, ведь последние семь лет мы только и слышим из его уст, как было плохо при советских вождях и как изменилась жизнь к лучшему под его мудрым руководством. Потому и спешит вновь занять высший пост в государстве. Не скромно, конечно, даже Михаил Сергеевич Горбачев советует брать пример с него, но ведь Владимир Владимирович свято верит в свое мессианское предназначение. Если не он, то кто же еще? Если учесть, что питерцы основательно пропололи политическое поле России, то эта вера не столь уж безосновательна.

Я вновь обращаюсь к тем, кто обманываться рад. Неужели вам до сих пор не ясно, что если мы не сделаем «обрезание» олигархической собственности и не «пристегнем» крупный отечественный капитал к реальным потребностям развития национальной экономики, не откажемся решительно от усыпляющей волю идеологии «Углеводородного Третьего Рима», все надежды и уж тем более предвыборные обещания лидера «Единой России» — ровным счетом ничего не стоят.

Дмитрий Володихин. КРИЗИС КАК НАДЕЖДА НА ОЧИЩЕНИЕ

На носу новый раунд кризиса.

Не то, что было в 1998-м. И не то, что началось десять лет спустя, да и длится по сию пору.

Нет, гораздо, гораздо хуже.

И чем быстрее он наступит, чем страшнее он обрушится на мировую экономику, чем больше сложных финансовых и политических механизмов он обрушит, тем лучше.

Автор этих строк очень хорошо осознает, что корень кризиса — не у нас, здесь, а на Западе. Что огромное количество людей ничего не производят, а занимаются, скажем так, оформлением и переоформлением бумажек, быстро переводимых в электронный вид. За это они получают ненормально много бонусов и привилегий — при том, что работают ненормально мало. Они не учат, не лечат, не делают мебель, лекарства, машины, приборы, корабли и самолеты, они не растят хлеб, не пишут книги, не сочиняют музыку и не охраняют границы с оружием в руках. Они ничем не торгуют, ничего не перевозят и ничего не исследуют. Они кроят и перекраивают воздушные материи. И хотят по-прежнему сохранять всё, что имели, ничему новому не выучиваясь, ничего сверх прежнего не делая.

Они находятся на службе у нескольких сотен (или уже десятков, Бог весть) финансовых домов, обладающих 50 % власти над огромным и могучим Западом.

Остальными 50 % владеют семейства профессиональных управленцев, из поколения в поколение передающих по наследству право на получение высоких постов в правительственных структурах. Это своего рода политическая аристократия.

Устойчивые комбинации крупнейших финансовых центров и крупнейших консорций политаристократии формируют правящие партии, вырабатывают долгосрочные стратегии, делят и переделивают власть, а заодно бюджетные деньги. Хотя в США, Великобритании, Франции и т. п. вроде бы борются за власть разные партии, но в действительности каждая страна располагает только одной реальной партией власти. Ее лидеры могут легко переходить из одной формальной партии в другую, не покидая, в действительности, одной-единственной неформальной партии. Она может устраивать перформансы в духе «правительственный кризис», «недоверие избирателей», «неожиданный независимый кандидат», однако всё это либо часть игры, либо ошибки низовых менеджеров, чутко улавливаемые и скорейшим образом исправляемые. Как «исправили», например, клан Кеннеди.

Подавляющее большинство представителей этой финансово-политической элиты в той или иной форме поклоняется сатане, кому-либо помельче (но из его же команды) или пустоте, что, в сущности, то же самое. Разумеется, по мере сил они стараются распространить свои конфессиональные приоритеты на весь мир.

Для безопасного осуществления власти им необходимо держать общество в атомизированном состоянии. Более того, поддерживать постоянный уровень взаимного озлобления, напряженности, социальной расколотости, переходящей время от времени в беспорядки… но никогда не превращающейся в неуправляемую революцию. Когда все воюют против всех — меньшинства против большинств, женщины против мужчин, приезжие против местных, романтики одной идеи против романтиков другой идеи — контроль за муравейником осуществляется без проблем. Создание любого сколько-нибудь сильного и активного большинства, не подверженного внутренним склокам, несет в себе большую угрозу: оно может породить новый центр силы, неподконтрольный финансово-политической элите.

Нет никакого «золотого миллиарда», есть «платиновый миллион» богатейших людей и наиболее влиятельных управленцев.

Но уже вошедшие в состав «платинового миллиона» группы располагают колоссальными «свитами». «Домен» каждой такой «силовой группы» простирается не только на политику и финансы. Он захватывает множество различных сфер: землю, дома, производство, администрации разного уровня, полицейские силы, спецслужбы, армию, транспорт, исследовательские центры… Так вот, для того чтобы управлять колоссальным «доменом», нужны орды менеджеров и директоров. А для того чтобы поддерживать существующий порядок, нужны не меньшие орды менеджеров и директоров — рулить масс-медиа, политтехнологическими центрами, партиями и общественными движениями, контролировать действия административного корпуса.

«Свиты» и состоят из «воздушных существ». То есть тех, кто занимается кройкой воздушных материй.

На протяжении многих десятилетий Запад постепенно практиковал политику «накапливания долга». «Силовые группы» брали многое, расплачивались не полностью, а «воздушные люди» из их свит строили финансовые замки на песке, не особенно заботясь о том, что объем обязательств, которые в принципе невозможно оплатить ни через год, ни через десять лет, ни через сто, стремительно растет. Он вырос, наконец, до таких размеров, что начался настоящий кризис, коим управлять невозможно.

В кризисных условиях политаристократия, всегда выступавшая в роли «страховочного элемента» для глобальной системы власти, играет роль живого стабилизатора, рассеянного по многим правительствам, администрациям, редакциям, аналитическим центрам и т. п. Для погашения кризиса она предпринимает действия, простая, тупая и подлая суть которых замаскирована целым каскадом замысловатых финансовых терминов.

Итак, суть: бюджетные средства массированно перекачиваются на счета различных кампаний, предприятий, центров, фондов, находящихся под контролем финансовых домов. Создаются все условия для того, чтобы эти деньги отдавать не пришлось никогда. Поскольку бюджет не резиновый, приходится урезать расходы на социальные нужды, сокращать госаппарат и расширять поборы с тех секторов населения, которые не относятся к «свитам». Таков внутренний источник погашения кризиса.

Внешним источником погашения кризиса являются экономики стран и народов, где не сформировалось собственных, по-настоящему мощных финансовых домов и нет собственной политической аристократии.

Например, России.

Большинство подобного рода стран находится в той или иной зависимости от «платинового миллиона». Зависимость установлена посредством внешнего управления. Оно может быть более или менее жестким, более или менее эффективным. Оно может основываться на обязательствах по кредитам (чаще всего растраченным ранее и с крайней неэффективностью). Оно может основываться на прямом вооруженном присутствии (Ирак). Оно может основываться также на зависимости местной военно-политической элиты от внешних сил.

Первое и третье прямо относится к России.

Наша политическая элита в очень значительной степени набрана из людей с сомнительным прошлым, без выраженных административных способностей, не обладающих доверием со стороны собственного народа, не разделяющих его культурных и ценностных приоритетов. Не приходится сомневаться в том, что ядро ее находится под тяжелым компроматом, хранящимся на территории и за пределами России. В виде бонусов важнейшие представители местной элиты получили крупные финансовые и иные активы за рубежом. Кроме того, им гарантирован более или менее высокий статус внутри одной из «свит» — после утраты ключевого положения в России.

Разумеется, весь «демократический процесс» является постановочным действием — как в России, так и на Западе.

У нас жесткая критика злоупотреблений во время выборов, имитация «митингов оппозиции» и революционные угрозы в адрес местной элиты могут быть истолкованы двояко. Во-первых, как один из инструментов внешнего управления. Во-вторых, как неполная управляемость местной элитой из-за рубежа. Первое, разумеется, скверно. Второе внушает определенные надежды: если «силовым группам» приходится концентрировать значительные силы для подобного рода смутогонных информационных мероприятий, значит, они стоят перед необходимостью держать местную элиту под угрозой социального взрыва. А это, в свою очередь, может означать одно из двух: либо в ней все еще присутствует «дух полусамостоятельности» (идея автономии от миропорядка, опирающаяся на память о добротном имперском прошлом); либо Россия находится в полосе передела мира между различными «силовыми группами», и ее территория стала полигоном «соревновательной модели» при разделе сфер влияния. А соревнование между мировыми «тяжеловесами» открывает путь к использованию их мощи для накопления собственной силы.

В общем, и то, и другое оставляет «щель» для прорыва.

Российская элита поставлена «на хозяйство» с двумя целями. Прежде всего, она обеспечивает интересы тех «силовых групп», которые возвысили ее. Кроме того, она следит за постоянным воспроизводством механизмов внешнего управления.

Это автоматически обеспечивает ей весьма высокий уровень поддержки извне и, напротив, весьма низкий уровень доверия изнутри, от собственного населения. Следовательно, ей приходится «делиться средствами» с местными силовыми органами, жестко контролировать масс-медиа, а также натравливать одни социальные, этнические, вероисповедные страты населения на другие. Иными словами, удерживать социум в состоянии постоянного напряжения.

Итак, здесь стоит вернуться к тому, о чем говорилось в самом начале: мировой кризис внушает добрую надежду.

Почему?

В нашей стране существует мощный независимый интеллектуалитет. Он способен самостоятельно формулировать для народа высокие идеалы, никак не связанные с тем набором ценностей, которые на Западе объявлены «общечеловеческими», «мировыми». И очень хорошо, что Россия сохранила хоть какую-то политическую и весьма значительную интеллектуальную автономию. Очень хорошо, что страна не поглощена полностью каким-либо из глобальных проектов — евроатлантическим или китайским. Иначе говоря, очень хорошо, что у нас еще можно установить режим разумного изоляционизма. «Партия ценностей» в рамках Русской цивилизации еще не пришла к полному обессиливанию, она жива. Притом она, по старой памяти, занимает у нас особое место. Русский интеллектуал все еще считает своим долгом не только выполнять заказную работу, используя свой ум как инструмент для получения жалования, но и создавать независимые концепты для развития общества, культуры. Мировая тенденция для интеллектуалитета неблагоприятна: «умник» безоговорочно превращается в простого «профи», «служилого человека», и его мнения, его принципы становятся делом приватным, — они ни на что не влияют и с ними не на что претендовать, кроме удачного совпадения с «заказом». В России пока еще возможно принципиально иное: сохраняется возможность для консолидированного выступления интеллектуалов, которые могут на что-то влиять, не имея внешнего «ангажемента». А влиять означает утверждать «ценности» в пику господствующей «данности». Российская элита как-то нарочито сторонится русского ума… Но подобное положение вещей может измениться.

К тому же Россия сохранила остатки приличной образовательной системы, кое-что от старого промышленно-технического потенциала, а также довольно большое число людей, способных плодотворно заниматься развитием науки и техники.

В нашей стране существует влиятельная конфессиональная сила — Русская Православная Церковь. Это единственный в России по-настоящему самостоятельный «игрок» на поле мирового развития. Поскольку автор этих строк — православный, прихожанин московского Свято-Пименовского храма в новых Воротниках, для него величие Русской Церкви — предмет любви и надежды. Наша Церковь проповедует истину, с нами Бог, а больше этой силы в мире ничего нет.

Наконец, подавляющее большинство населения в России составляют русские. А они помнят, что именно их трудами создавалось государство Российское. Они сохранили общую культуру, общую блистательную литературу, общее высокое искусство и не утратили общих представлений о своей истории. Большинство русских исповедует православие. Русский народ, притесняемый, третируемый собственным правительством, все-таки сохранил весьма значительную численность. За два десятилетия после развала СССР он выдвинул из своих недр довольно многочисленный предпринимательский класс.

Итак, русские по-прежнему остаются силой. Притом силой, разозленной на мировой порядок, усилиями которого их обобрали и поставили в условия демографического упадка. Такой миропорядок русским не нужен. Тем более, им не нужен статус доильного ресурса для чужих финансовых домов.

Русский народ в союзе с иными дружественными народами, во главе со своим предпринимательским классом, своей Церковью и своим интеллектуа-литетом способен обеспечить новый расцвет самостоятельной цивилизации.

У него одна слабость: правительство, управляемое извне, да и в целом элита, не родная собственному народу. Все те, кто не входит в «свиту» российской элиты, а также силовые органы и обслуживающий персонал предприятий, которые дают прибыль далеким финансовым домам, рассматриваются наверху как «демографический излишек». Иными словами, как нечто ненужное. Более того, еще и опасное — способное устроить неудобные беспорядки, как, например, пенсионеры в эпоху «монетизации льгот». Или что-нибудь похлеще…

Так вот, кризис дает шанс избавиться от этой слабости.

Хотя бы отчасти.

Скорость его и мощь могут в какой-то момент дестабилизировать механизмы внешнего управления. Условно говоря, у «силовых групп» Запада появится столько проблем, что им будет просто не до России. Когда барину в дальних краях предстоит дуэль, а вслед за нею отправка в тюрьму за крамолу и мятеж, он в последнюю очередь думает, как бы ему управить дела с крепостными в отдаленных деревеньках.

Конечно, барина будут интересовать денежки крепостных, но у него появятся проблемы с управляющим, посаженным над крестьянами, — на присмотр. Управляющий (российская политическая элита) смекнет, если не полный дурак: обещал ему барин место в столице и деньжонок за верную службу, но теперь ничего не даст — сил на то у него больше нет. А что посылает по оброчные деньги, так то еще подумать надо: давать или не давать. Именьице заложено-перезаложено, закладные отдадут по малой цене, авось-либо надо их приобресть, пока барин от своих неприязненных дел не очнулся. А тогда он, быть может, отправит в именьице лихих людей, костоломов и душегубов — понаказать за самоуправство, но их, однако, можно и на вилы посажать, коли договориться с мужиками… Заживем и без Санкт-Вашингтона. У кого земелька — тот и царь!

Ну, а если управляющий как есть полный дурак и в душе прирожденный холоп, то он, конечно, будет до конца драть с мужиков три шкуры, покуда его самого не посадят на вилы за жесточь и воровство. Тут уж игра-то свирепая: как знать, успеет ли его выручить барин с тамошней полицией и лихими людьми-наймитами при кистеньках, когда тут, в тыще верст от столицы, полыхнет красный петух…

Что ж, теперь стоит обсудить, как и о чем предстоит договариваться с управляющим.

Прежде всего, попытка убрать его силой «снизу» приводит к гражданской войне и интервенции. И то, и другое обескровливает и обессиливает страну. Та русская православная мощь, что еще способна оживить новую цивилизацию, просто сгинет в новой топке, подобно сухоньким дровишкам — без пользы и толку. Уйдет в дым. Попытка отколоть свой «свободный русский кусочек» от России приведет к новому закабалению. Посадят маленькому слабому «кусочку» на выю еще горшую администрацию, а у него и сил нет сопротивляться: он же не Россия, он всего лишь шматок России, «русская Эстония» или «русская Словакия» — областишка, две, три. Куда ему в хорошую-то драку. Сгубят моментом.

Значит, с управляющим надо вести переговоры, выставляя адекватные условия.

А чтобы это стало возможным, насущно необходимы три компонента.

Во-первых, наличие крупной общественной организации, объединяющей многие тысячи русских православных людей, но не религиозной и не культурной по целям деятельности, а сугубо политической. Иначе говоря, требуется влиятельный политический субъект, не ангажированный извне и способный договариваться с политической элитой России на адекватных условиях. Никто из радикалов на эту роль не подойдет, поскольку у радикальных организаций всегда будет соблазн вместо переговоров затеять смуту, совершить очередную «революцию» и т. д. Годятся «политические почвенники», нечто наподобие «Народного собора». В перспективе активистами этой организации — посредника между народом и властью — должно пополниться правительство.

Во-вторых… как это ни странно, управляющий у России не целый, а «составной». Это, скорее, группа управляющих, поставленных разными финансовыми домами. Надо найти в ней сектор, состоящий из персон, наименее связанных с аппаратом внешнего управления и наиболее склонных к сотрудничеству с русским народом и Русской Церковью.

Не существует никакого «мирового правительства». «Силовые группы», то есть финансовые дома и кланы политической аристократии, расколоты и пребывают в борьбе друг с другом за власть, доходы и влияние на дела. Там есть свои «эльфы», «тролли», «гномы», «гоблины» и даже «люди». В лучшем случае у них там имеется подобие координационного совета, где сильнейшие люди Запада могут как-то договариваться друг с другом по спорным вопросам. В остальном положение «силовых групп» напоминает жестокое соперничество «боярских партий» за ключевые посты в Боярской думе, войсках и городах при малолетстве Ивана Грозного. Люди не жалели друг друга, убивали, отправляли в ссылку, сажали в тюрьму… одним словом, не могли договориться между собой о мирном «разделе пирога». Ныне Россия — коллективная вотчина сразу нескольких «силовых групп». И они контролируют правящий слой через своих людей, принадлежащих разным «свитам» или купленных разными «свитами».

А значит, можно отыскать «слабое звено» — группу (или группы) управленцев, относящихся к слабейшим «свитам». Иными словами, тех, кто работает фигурами влияния на самых «бедных» условиях ангажемента. Слуг «людей» среди слуг «гоблинов», «эльфов», «троллей» и т. п.

В-третьих, переговоры имеют смысл только в одном случае: если для нас, для России кризис не перейдет в стадию гражданской войны, раскола или установления контроля извне путем введения в наши города «миротворческого контингента».

Этому в любом случае должна предшествовать большая смута. А значит, смуту любой ценой следует тормозить.

Проще говоря, всё то, что гордо устремляется к революции, вызывает вполне понятные сомнения. Наша страна столь многое потеряла в «очистительном» пламени предыдущей гражданской, столь многие не пережили ее, что мечтать о новой смуте — величайшая глупость. Лягут в землю новые миллионы, если только не десятки миллионов русских, держава распадется на мелкие фрагменты, страна утратит контроль за собственными недрами, потеряет последние остатки научно-технической базы, вернется в средневековье по уровню жилищно-коммунальной инфраструктуры, а народ рухнет в бездну по жизненному уровню. Этого нельзя допустить ни при каких обстоятельствах. Хуже новой революции и новой гражданской войны для России нет ничего. И лучше способа утратить последний шанс на возрождение тоже не существует.

От управляющего требуется соблюдение очень простой и очень умеренной политической программы.

В сущности, ее можно изложить в двух пунктах.

Во-первых, защита православия от любого наступления извне и любых попыток раскола изнутри, постоянная христианская проповедь на территории всей России и за ее пределами, распространение во всех слоях общества христианских идеалов и ценностей. В настоящее время русское православие является основной силой, способной преодолеть движение мира к варваризации, размывание христианской самоидентификации целых регионов, наступление бесчеловечной массовой культуры. Это означает необходимость постоянной масштабной миссионерской деятельности Церкви, получающей поддержку от государства и общественных организаций.

Во-вторых, защита интересов русского народа, который определяется по общей культуре, вере, языку, а не по чистоте крови. Все русские православные люди вне зависимости от гражданства, пола, возраста, состоятельности и социальной принадлежности являются членами одной огромной общины. Они обязаны действовать в пользу этой общины, а их правительство (в перспективе — правительства, если не забывать о наших ближайших соседях на западном направлении) должны относиться ко всем «общинникам» как к членам своей семьи. Это означает необходимость широкой социальной программы, в частности, увеличения пенсий, зарплат в бюджетной сфере, расширение сектора бесплатных медицинских, образовательных услуг, реального появления дешевого жилья, стимулирования рождаемости и полного отказа от замены местной рабочей силы импортной.

В-третьих, стремление к автаркизму. Русская цивилизация — самостоятельный субъект мировой политики. Она ставит задачи, отличные от целей глобализации по американскому, китайскому или европейскому варианту. Поэтому для нее необходим политический, экономический и культурный автаркизм.

А это значит: государственный протекционизм в отношении отечественного предпринимательства, снижение административного прессинга на него и модернизация экономики — прежде всего производящего ее сектора и научно-технологических центров.

Попытки использовать какие бы то ни было ресурсы России для смягчения мирового кризиса — худший способ ведения политики. Нам нужна максимально возможная экономическая автономия от Запада, чтобы тамошний кризис минимально влиял на состояние нашей экономики. Нам невыгодно тесное включение в мировую экономику, которой мы не управляем, на состояние которой даже повлиять сколько-нибудь значительно не можем. Кроме того, Россия должна располагать экономическим резервом, припрятанным от «барина», — тогда будет на чем продержаться в момент усиления кризиса, когда тому сделается совсем худо.

Если внутри российской политической элиты найдется влиятельная группа, способная поддержать такую программу и побороться за ее реальное осуществление, что ж, она и должна править нашей страной.

В сущности, то, о чем говорилось выше, означает мирный, растянутый на годы, а то и на десятилетия политический переворот. Он-то и будет лучшим результатом мирового кризиса для России. Суть его проста: полный отказ от «внешнего управления» страной, а также приход к власти элиты, полностью солидарной со своим народом и Церковью.

Итогом к середине XXI века станет набухание нового «полюса силы», самостоятельного цивилизационного центра. Человечество не должно стать единой, серой, унифицированной массой. Ему следует остаться разделенным, разнообразным. А в нынешних условиях только собственная суверенная сила позволяет уйти от безжалостной унификации.

За право обладать суверенной силой придется заплатить изрядную цену. Потому что смена элит всегда сопровождается очищением. От тех, кто представляет чужие финансовые дома, чужую политаристократию, наконец, просто коррумпирован до мозга костей. Лучше очищение, чем революция.

Что ж, пусть придет очищение.

Пусть кризис бросит нас в очищение.

Здоровое — выживет.

Ксения Мяло. ВСЕГО 20 ЛЕТ — УЖЕ 20 ЛЕТ

Крушение

Буднично и незаметно миновало 8 декабря 2011 года — 20-я годовщина того дня, когда официально перестала существовать великая держава, носившая имя СССР. Ни ярких программ в СМИ — а ведь какая обильная хроника тех дней сохранилась! Ни громко прозвучавших политических заявлений, ни впечатляющих общественных акций, которые позволили бы сказать, что граждане ещё помнят о своей так внезапно и необъяснимо исчезнувшей стране. И даже не просто помнят, но тоскуют и желают её возвращения — сколько говорилось об этом на протяжении нескольких последних лет, а особенно месяцев, предшествовавших печальному юбилею. Но граждане никак не обозначили своего отношения к этому дню, прошедшему так же, как проходит любой другой рядовой день; если что и привлекало внимание, то это ситуация вокруг только что состоявшихся парламентских выборов. Похоже, что многие и просто забыли о его значении: людям ведь свойственно запоминать и отмечать не только радостные, но и печальные годовщины; и, например, на человека, позабывшего даты смерти своего отца или матери, мы взглянули бы, по меньшей мере, с недоумением. Потому что даты ухода из жизни близких и любимых невозможно вытравить из памяти даже при желании: их выжигает в ней боль. Хотя и затухающая со временем, но вновь и вновь воскрешаемая в поминальные дни как свидетельство нашей не расторгаемой даже смертью связи с ушедшими.

Такие, «выжженные» в памяти даты, нестираемые потоком времени и сменой поколений, существуют и у целых народов, как до сих пор, несмотря ни на что, всё ещё живёт и чтится на всём пространстве ушедшей в небытие державы 22 июня 1941 года. Казалось, и 8 декабря 1991 года должно было бы занять своё место где-то рядом с ним, но, как видим, этого не произошло. Так не потому ли, что боль была не так сильна, во всяком случае, не у всех одинаково сильна, как об этом продолжают твердить до сих пор? Не потому ли, что так изобиловавшие в последнее время речи о том, что морок вот-вот рассеется и все 15 (ну хорошо, пусть 12, пусть 11 — на Прибалтику и Грузию уже, кажется, не рассчитывают даже самые упорные оптимисты) снова, дружно взявшись за руки, встанут в общий круг, были не более чем утешительным самообманом? И всеобщего потрясения не было?

Ярко, словно бы и не минуло с тех пор двух десятилетий, помню, как мы с моим коллегой из Молдавии, где тогда вовсю бушевали страсти и уже пролилась кровь, бежали на в ту пору ещё незастроенную Манежную площадь, где тотчас же после известия о том, что произошло в белорусских Вискулях, собрался небольшой митинг. Небольшой, замечу, по количеству людей, но очень напряжённый по накалу эмоций. Было в нём нечто судорожное, мечущееся и — обречённое. Он был плохо организован — если вообще был организован, не обозначились никакие политические силы, готовые дать язык и перевести на уровень рефлексии, этой необходимой предпосылки ответственного действия, самими этими корчами, этой судорожностью заявляющему о себе чувстве боли и растерянности. И было ещё сильно ранившее равнодушие прохожих, иногда бросавших реплики в нашу сторону — не скажу, чтобы очень дружелюбные. Так отреагировала Москва. Да, конечно, она была тогда опорой Ельцина и той резко антисоветской, враждебной по отношению к самому СССР общественности, которая по какому-то недоразумению была названа у нас демократической. И у которой даже предельно недемократичный способ решения вопроса о судьбе Союза ССР не мог затуманить «чувства глубокого удовлетворения» по поводу его кончины. Но ведь и глубинка не взволновалась, кажется, и вообще никак не отозвалась на крушение державы. Наконец, массы протестующих граждан вовсе не осаждали Верховный Совет в день ратификации им Беловежских соглашений — было спокойно и, в общем, безлюдно, если не считать немногочисленной, но очень активной группы поддержки именно Беловежья.

Нет, ничто в хронике событий тех дней не позволяет утверждать, что вся Россия, а не отдельные проживавшие в ней люди, была потрясена. Советский Союз она проводила в могилу, в общем, без слёз; потрясены были другие, те, кто в отчаянии, звоня из Молдавии, Прибалтики, Средней Азии, спрашивал: «Что? Что теперь с нами будет?». Но судьба этих людей, мгновенно ставших иностранцами, в ту пору не так уж многих интересовала. И до конца дней буду помнить я весёлые лица на Красной площади в ночь встречи 1992-го, первого post mortem СССР, года, смех, хлопанье пробок и льющееся на брусчатку шампанское. К которому уже были подмешаны и слёзы, и кровь Нагорного Карабаха, Приднестровья, Южной Осетии, и это ещё было только начало. Но — пилось легко и весело, а слёзы и кровь — так ведь это где-то там, «на окраине империи», ну, а все империи распадаются, ничего не поделаешь, так что тем, кто «на окраине», просто не повезло. Этой мантрой тогда утешались многие.

Не взволновались и союзные республики, Верховные Советы которых повсюду (за исключением уже получивших международное признание, в том числе и со стороны СССР, прибалтийских республик, ставших государствами Балтии) в обстановке полного спокойствия ратифицировали Беловежские соглашения. Более того: когда 15 марта 1996 года Госдума, по инициативе имевшей тогда большинство голосов КПРФ, приняла решение об их денонсации, оно не только не было поддержано ни одной из стран СНГ, но возбудило немало резких речей и прозрачных намёков на возрождение «имперских амбиций» со стороны России. И уже только об этот неоспоримый исторический факт разбиваются ставшие ныне столь популярными, несмотря на их размытость и бездоказательность, утверждения о насильственно «вытолкнутых» из единой семьи народах, только и мечтающих о возвращении в неё.

Звучали они и на страницах «Нашего современника» (см. например, статью Н. Лактионовой в № 1 за 2006 год), но лично мне не слишком понятно, на каком основании кто-то из нас, граждан теперь уже другой страны, может брать на себя право говорить за другие народы, словно бы они были несовершеннолетними или недееспособными. На мой взгляд, это неприемлемо: они ныне — граждане суверенных государств, независимостью которых дорожат, если судить по их острым реакциям на «имперскую угрозу», будь она реальной или мнимой. Стало быть, могут произнести своё собственное слово, да уже и произносили, только оно было о другом. Так, ещё за три года до сенсационного, но не возымевшего никакого резонанса постановления Госдумы о денонсации Беловежских соглашений Нурсултан Назарбаев в одном из своих интервью поведал, что именно страх республик перед угрозой возрождения империи тормозит интеграцию на постсоветском пространстве:

«Тень страшного монстра ещё маячит поблизости… Слишком примитивным было бы считать, как это порою звучит, что республики бывшего Союза, обжёгшись на суверенитете, готовы вернуться в „семейное лоно“. Конечно, имели место и эйфория насчёт собственных возможностей, и амбиции политических лидеров. Однако суть нового качества как раз в том, что республики наконец ощутили себя независимыми государствами» («Известия», 5 июня 1993 года).

Если бы депутаты более внимательно относились к тому, чего желают и к чему стремятся сами бывшие союзные республики, то, возможно, конфуза с их оставшимся безответным широким жестом и не случилось бы. Так, может быть, сегодня нам, извлекая уроки из прошлого, не следует торопиться трубить в фанфары и бить в литавры по поводу замаячившего на горизонте Евразийского Союза (на авторство идеи которого тоже претендует Назарбаев)? Коль скоро России в нём заведомо уготована роль хотя и притихшего, раскаявшегося, но всё-таки потенциально опасного «монстра». И заискивающая поспешность, с которой Россия раз за разом протягивает свою, точно так же, раз за разом, отвергаемую руку дружбы, на мой взгляд, просто унизительна для неё. Не говоря уже о политической контрпродуктивности подобных жестов. Возможно, сегодня в бывших союзных республиках достаточно людей, сожалеющих о Союзе, но они не образуют критической массы, не заявляют о себе, и говорить о них мы можем только гадательно.

Но ничем не подкреплённые, бездоказательные речи обо «всех вытолкнутых» для меня, своими глазами видевшей, что происходило тогда «на окраинах империи», неприемлемы ещё и той лёгкостью, с какой мгновенно дающее ответ на все трудные вопросы словечко «все» уравнивает тех, кто, подобно Приднестровью, Абхазии, Южной Осетии, кровью заплатил за свое нежелание уходить из единой страны, и тех, кто наносил по ней сокрушающие удары. Уравнивает убитого в мае 1990 года в Кишинёве (как видим, ещё при жизни СССР) десятиклассника Дмитрия Матюшина и забивших его насмерть («за то, что говорил по-русски») молдавских националистов, потом топивших в крови Бендеры. Уравнивают обесправленных неграждан Прибалтики с теми, кто жестоко дискриминировал их, третируя русское население этих республик как недочеловеков — в выражениях, извлечённых непосредственно из архива нацистской пропаганды, о чём недавно очень своевременно напомнил В. Швед в своей обширной работе «Литовский лабиринт» («Наш современник», № 9—10, 2011). Уравнивают миллионы (по некоторым оценкам не менее пяти) ограбленных, лишившихся жилья и работы, а то и близких, беженцев, в основной их части тоже русских, из республик Средней Азии и Казахстана, и гнавших их насильников.

Что ж, выведя такое нехитрое уравнение, зачеркнув всё бывшее как небывшее, легко, конечно, обещать чудо немедленного восстановления «дружбы народов» (что регулярно, особенно в преддверии выборов, делает КПРФ), а там, глядишь, и самого Советского Союза. Но разве ещё не в Советском Союзе произошли армянские погромы в Сумгаите и Баку? Разве ещё не в Советском Союзе был убит Дима Матюшин, а осенью того же года молдавской полицией в Приднестровье были расстреляны безоружные люди — на что союзное руководство почти открыто дало индульгенцию? Как дало её в рождественский сочельник 1991 года на ввод полууголовных банд в осетинский Цхинвал, преднамеренно обезоруженный накануне. Наконец, невозможно отрицать, что это именно союзное руководство зажгло зелёный свет дискриминационным законам о языках, которые, стартовав в Прибалтике, стремительно (лишь в Белоруссии этот процесс был остановлен благодаря приходу к власти А. Лукашенко) распространились на все остальные союзные республики. В кратчайшие сроки оказались грубо ущемлёнными права представителей всех других народов — нередко веками проживавших на тех же территориях, которые в советский период отечественной истории получили статус наделённых особыми правами (вплоть до права на отделение) союзных республик.

Резче всего эти новые законы ударили, конечно, по русским, но и не только. Именно тогда появились дискриминированные «русскоязычные», то есть те, кто, не будучи по национальности русскими, своим родным считал русский язык либо свободно пользовался им в общении с представителями «титульных» наций и «титульных» властей. Впрочем, даже и совершенное знание языка далеко не решало проблему, если не принималось главное: курс на выход из СССР и бичующий пересмотр всей роли России в мировой истории, а это означало уже селекцию по политическим убеждениям. Таким оказался отложенный эффект произвола, допущенного при создании советской федерации, с заложенным в её основание принципом неравноправия народов (стало быть, и граждан), без всякого даже подобия их собственного волеизъявления разделённых на «титульные» и «не титульные». Со всеми вытекающими отсюда правовыми и политическими последствиями. То, что сказались эти последствия не сразу, в огромной мере было обусловлено действием выработанных в последующем ходе истории Советского Союза механизмов амортизации разрушительного потенциала, имманентно присущего такому типу федерализма. Однако потенциал этот не был устранён в пору, когда для того существовали наиболее благоприятные возможности, и после 1985 года заработал с нарастающей энергией.

Практически во всех союзных республиках, с большей или меньшей скоростью, начали утверждаться откровенно этнократические режимы, которым советское руководство не сумело или не захотело противостоять; сами же законы о языках в этих условиях оказались чрезвычайно эффективным инструментом становления этнократий, по большей части взявших курс на выход из Союза ССР. Соответственно, самый драматический характер приобретал теперь вопрос о судьбе народов, не желающих уходить из единой страны. В том числе и о судьбе, по меньшей мере, 25 млн русских, разбросанных по самым разным республикам, что вообще превращало русских как таковых в самый крупный разделённый народ на Земле. Однако соответствующий закон, принятый 3 апреля 1990 года и предусматривавший возможность, в случае сецес-сии (отделения) союзных республик, самоопределения автономий и территорий компактного проживания «не титульного» населения через референдумы, всё-таки потенциально дававший возможность смягчить самые тяжёлые, человеческие, последствия распада федерации, так и остался на бумаге. И последняя возможность взять процесс хоть под какой-то правовой контроль была упущена советской номенклатурой: то ли по безволию, то ли по неспособности выйти за рамки пошедшей вразнос системы, свою внятную внутреннюю логику имевшей лишь в связи с ленинским замыслом Советского Союза как, по проницательной оценке А. Тойнби, «всемирной державы на нерусском базисе, которая должна была расширять свои границы pari passu с прогрессом Мировой революции». От замысла давно отказались, но схема устройства федерации сохранилась, став уж вовсе бессмысленной в эпоху сокрушительных ударов по всему советскому наследию.

Таким образом, союзные республики отделились как этнократии, как таковые они были признаны и самой Российской Федерацией, и международным сообществом, несмотря на грубые и массовые нарушения прав человека в них, кровопролитные локальные войны, сотни и сотни тысяч беженцев, изгнанных из мест своего традиционного проживания. Ответственность за всё это оказалась нулевой, что, конечно, не могло не укрепить их в сознании своей правоты, а 20 лет независимости во многом сделали новую ситуацию уже необратимой. Сегодня национальные властные и медийные элиты бывших союзных республик не поступятся ни граном того, что было получено так легко, а коли так, то потенциальное восстановление Советского Союза на всё той же, исходно ущербной основе будет означать возвращение, притом в десятикратно усиленном виде, тех же самых проблем, которые в значительной мере и взорвали его. Чего не понимать невозможно, и упорное замалчивание именно этой части истории крушения СССР политическими силами и лидерами, в электоральных целях охотно играющими картой его чудодейственного воскрешения, наводит на невесёлые мысли. Как об искренности самого их стремления вновь создать на подлинно свободной и равноправной основе союз именно народов, а не номенклатур и олигархий, так и способности проделать необходимую для этого тяжёлую и не сулящую скорых лавров работу.

* * *

Ещё меньше доверия вызывают мегапроекты, наперебой предлагаемые представителями «имперского» направления в нашей общественной мысли и политической публицистике. Сформировавшись в ответ на атмосферу, не скажу ностальгии, чувства очень сильного, а порою даже убивающего, но некоего размытого сожаления о большой и сильной стране, оно необычайно активно и уже приобрело известную власть над умами. О необходимости и, конечно, неизбежности восстановления Империи (именно Империи с большой буквы, а не Отчизны, хотя это далеко не одно и то же) сегодня говорят много, почти так же много и так же пафосно, как на старте событий, приведших к гибели СССР, говорили о необходимости и, конечно же, неизбежности её распада. При этом удивительно сходны главные посылы этих утверждений, зеркально отражающие друг друга. Для первых всё свое непреходящее значение сохраняла почтенного возраста формула «Россия — тюрьма народов», ставшая в начале минувшего века главным инструментом сокрушения Российской империи. Её легко было заменить на СССР, но неизменным оставался главный тезис, согласно которому все народы исторической России, какие бы имена она ни носила, были втянуты в неё насильственно и, соответственно, живут мечтой о бегстве из этой «тюрьмы». Доказательств не требовалось, а народы, готовые возразить, третировались как отсталые «совки», если не вообще прирождённые рабы.

И точно так же для вторых, то есть для новых адептов империи, никаких доказательств не требует утверждение о «вытолкнутости», разумеется, тоже насильственной и тоже всех, без исключения, народов из страны, которую они не помышляли покидать и в которую жаждут вернуться. Любая попытка представить более сложную картину событий, тем более же, опираясь на достаточно трудно опровержимые факты и свидетельства, усомниться в таком повальном стремлении, по крайней мере, всех в новую (чаще всего именуемую Пятой) Империю, отбрасывается с порога и навлекает на рискнувшего предпринять её шквал обвинений в «национальной узости», «метафизической глухоте» и прочем в том же роде. Более того: довольно широкое хождение среди новых российских «имперцев» получила версия, тоже зеркально отражающая исходную аксиому борцов с «тюрьмой народов». С той разницей, что если последние всю вину за возведение этой «тюрьмы» возлагали на русских, то первые на них же почти исключительно возлагают ответственность за её разрушение.

На разных страницах тиражируется версия о каком-то вызревавшем то ли в КПСС, то ли в КГБ, то ли совместно выношенном ими заговоре русских националистов, этих «метафизических врагов Империи» («Завтра», 12 октября 2011 г.), из тупо эгоистических устремлений возжелавших отрезать, «сбросить», как ненужный балласт, всей душой преданные ей среднеазиатские и кавказские народы. Почему при реализации этого коварного националистического замысла едва ли не больше всех пострадали сами русские, не объясняется. Почему они были брошены без всякой защиты, да и просто выданы на расправу националистам других мастей как раз самим тандемом КПСС — КГБ — тоже. Наконец, не приводится никаких документальных доказательств, хоть сколько-нибудь подтверждающих эту гипотезу. Иногда, правда, ссылаются на Солженицына, действительно писавшего о бремени «южного подбрюшья» для России, но нет никаких свидетельств тому, чтобы его проекты «обустройства России» были приняты правившей тогда в стране партией как руководство к действию. И, не будучи поклонницей этого автора, но сохраняя необходимую объективность, должна заметить, что в центре его размышлений всё-таки находилась судьба русского народа, отнюдь не заботившая, что ясно показал весь ход событий, ни правительство СССР, ни пришедшее ему на смену правительство РФ.

Ещё меньше могут подкреплять теорию особо разрушительной для сообщества народов роли именно русского национализма ссылки на события в Кондопоге, на Манежной площади, на Ставрополье и во многих других российских городах и весях. Хотя бы уже потому, что все они — порождение уже постсоветского времени. Как уже после СССР родились многие их участники или выросли те из них, кто был ещё детьми в год его крушения. Все эти события — ответ на новую ситуацию, созданную не в последнюю очередь массовым исходом (точнее же будет сказать, сгоном) русских из Средней Азии и с Кавказа, в сочетании с разбухающим потоком движущихся оттуда же в Россию людей «титульных» национальностей, твёрдо убеждённых в том, что их республики принадлежат исключительно им, ну, а Россия — всем. И далеко не всегда так сердечно расположенных к русским, как то видится авторам иных умилительных зарисовок на тему «ну-ка, детки, встаньте в круг, встаньте в круг…» Достаточно ознакомиться хотя бы с некоторыми высказываниями лидера ООД «ТТМ» (Общероссийского общественного движения «Таджикские трудовые мигранты») Каромата Шарипова, да и с его биографией тоже, чтобы убедиться в этом. А также отчасти заглянуть за кулисы, туда, где работают механизмы современной миграционной политики российского правительства, несущего львиную долю ответственности за создавшуюся напряжённость.

Обыгрывать эту больную тему для подкрепления чьих-то имперских фантазий, по моему глубокому убеждению, безнравственно. Не говоря уже о том, что это нисколько не проясняет причин катастрофы 8 декабря 1991 года — напротив, скорее уводит от них, вновь выдвигая на первый план тезис о каком-то особом ущемлении среднеазиатских республик, будто бы противившихся ликвидации СССР. Однако тезис этот рушится при первом же соприкосновении с достоверной хроникой событий.

* * *

«Уже 13 декабря, — напоминает в своей очень содержательной статье „Евразийский союз и Евразийское лукавство“ зксперт Российского института стратегических исследований Аждар Куртов, — главы пяти центральноазиатских республик на встрече в Ашхабаде приняли заявление, в котором в мягкой форме высказали свою позицию относительно произошедшего в белорусских Вискулях. В данном документе не было неприятия самого факта денонсации Союзного договора 1922 года и создания СНГ — наоборот, это было оценено положительно. Возражения среднеазиатских лидеров касались лишь того, что они не были участниками данного процесса. Поэтому они настаивали на праве всех республик бывшего СССР принимать участие в процессе обсуждения и выработки документов СНГ, а также на признании их в качестве учредителей этой организации».

Что и произошло на совещании в Алма-Ате 21 декабря 1991 года, когда 11 из 15 бывших союзных республик заявили о том, что «на равноправных началах» образуют Содружество Независимых Государств. Никаких оснований говорить о насильственном сбросе «южного подбрюшья» документ этот, как видим, не даёт. Не даёт их и принятая в тот же день, 21 декабря 1991 года, «Декларация», практически подтверждавшая то, что уже было сказано «беловежской тройкой». «С образованием Содружества Независимых Государств, — гласила она, — Союз Советских Социалистических Республик прекращает своё существование».

«То есть, — комментирует Куртов, — реально никто из собравшихся в Алма-Ате не возражал и не пытался остановить распад Союза ССР, все лишь стремились стать его участниками» («Независимая газета» 9 ноября 2011 года). Да и почему бы они стали возражать? Сегодня предпочитают не вспоминать об этом, но ведь практически все центральноазиатские республики, по мысли создателей странной теории — жертвы «русско-националистического заговора», свои Декларации о независимости, наряду с Молдавией-Молдовой, Арменией, Азербайджаном, Украиной и Белоруссией, приняли уже к осени 1991 года, сразу же после поражения ГКЧП. Надо думать, не найдя менее экстравагантного способа выразить свою, как нас уверяют, глубокую привязанность к влекомой на заклание державе. И, тем не менее, миф о некой ущемлённости этих республик, об их горячем стремлении сохранить Союз продолжает, как то и подобает мифу, жить своей собственной жизнью, приобретя статус самоочевидной, не требующей доказательств и подтверждений истины.

К моему удивлению, не привёл их даже такой серьёзный автор, как В. С. Овчинский, чьи работы всегда изобилуют ссылками на документы и хорошо проверенные факты. Однако, заканчивая свою в целом очень интересную статью «„Чёрный ящик“ войны с терроризмом» («Наш современник», № 11, 2010 г.), он просто выдвигает ряд ничем не подкреплённых тезисов. Декларативный характер которых особенно подчёркивается тем, что, будучи оглашены в финале, они не получили простора для развития. О чём остаётся сожалеть, потому что вопросов к ним возникает немало. Так, Овчинский пишет: «…Республики Средней Азии были оторваны от единой России, лишены единого экономического и культурного пространства, оставлены один на один с надвигающейся волной радикального ислама, стали вожделенными объектами экспансии и со стороны Запада и со стороны Китая…»

Но об «оторванности» и «оставленности» я уже говорила выше, как и о том, что реальный ход событий никак не подкрепляет эту картину особо горестной судьбы республик Средней Азии в момент распада СССР. Что же до судьбы последующей, то она, во всяком случае, была ничуть не менее горестной, нежели судьба миллионов людей, в мгновение ока лишившихся Отечества, тех, кому в Средней Азии, как и во многих других союзных республиках, предложили «убираться в свою Россию» — и это было ещё не самое худшее предложение. Тем не менее, автор «Чёрного ящика…», говоря об утрате Россией, вследствие «сброса „азиатских окраин“», «огромного ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ПОТЕНЦИАЛА, способного укреплять военный и трудовой ресурс страны», имеет в виду лишь титульных граждан бывших союзных республик Средней Азии, теперь обречённых на участь «опасных „незаконных мигрантов“…», а так желавших остаться с Россией в общем культурном пространстве. Видимо, как раз с этой целью повсеместно закрывавших русские школы и выгонявших на дороги беженства в том числе и русских учителей.

Одним из следствий этого, естественно, оказалось почти полное незнание русского языка новым поколением, в основном и едущим на заработки в Россию. Что, между прочим, как отметил лидер ПИВТ (Партии исламского возрождения Таджикистана) М. Кабири, то есть человек, по определению выступающий не с позиций «русского национализма», позволяет руководству республики не только подпитывать бюджет их денежными переводами (а они, по оценке Кабири, в 1,5 раза превышают сам бюджет), но и сбрасывать социальный «пар». Ведь большая часть мигрантов — это люди в возрасте от 18 до 40 лет, для которых не создаются рабочие места внутри страны («Независимая газета», 15 ноября 2011 г.).

То, что такой сброс, соответственно, повышает напряжённость внутри самой России, судя по всему, российское руководство не слишком заботит. Зато теперь оно озабочено созданием системы обучения мигрантов русскому языку за счёт госбюджета, иными словами — за счёт налогоплательщиков, подавляющую часть которых составляют русские (80 % населения РФ). То есть, в конечном счёте, самим русским предлагается оплатить издержки столь странным образом выразившей себя в республиках Средней Азии тяги к русскому культурному пространству. И это при том, что в своё время средств не нашлось для сколько-нибудь достойного обустройства нетитульных беженцев из этих стран. Видимо, этот «человеческий потенциал» (пусть даже и без заглавных букв) для России интереса не представляет. Позабыл о нём и автор, а жаль.

Такие умолчания и неточности делают слишком одномерным контекст, в котором В. Овчинский выдвигает сам по себе абсолютно верный тезис об опасности оголения южных границ России. Конечно, кто же станет спорить с тем, что оголение любых границ опасно, но что иные из них порою могут приобретать особое значение. Можно согласиться и с тем, что ситуация, складывающаяся в Афганистане, делает вопрос о южном рубеже особенно острым. Но не будем забывать, однако, что оголялся он отнюдь не без усилий со стороны самих среднеазиатских лидеров. Разве не по требованию Таджикистана были выведены российские пограничники с этого самого опасного участка бывшей советско-афганской границы? И разве не Душанбе спорадически поднимает вопрос о выводе 201-й стрелковой дивизии либо, по крайней мере, о пересмотре (в сторону повышения арендной платы) условий её дислокации? Разве без согласия киргизской стороны появилась американская военная база в Манасе? Более того: сейчас поступает много информации об американских планах передачи, после вывода войск из Афганистана, избыточных вооружений (более современных, нежели те, которыми располагает сегодня сама Российская армии) странам Центральной, то есть бывшей Средней Азии. Равно как и об уже проявленной заинтересованности этих стран. Ведутся переговоры с Душанбе о возможности предоставления США авиабазы в Таджикистане и — самое главное — о создании здесь, как и в Узбекистане, учебных центров на долговременной основе, где войска будут осваивать передаваемые им новые вооружения.

Думаю, трудно спорить с тем, что в такой перспективе вопрос о безопасности южных рубежей может повернуться самым неожиданным образом, а решать его будет много сложнее, нежели видится сегодня сквозь призму мифа о злонамеренном сбросе среднеазиатских народов.

* * *

И всё-таки: как бы ни был важен южный рубеж, придавая ему гипертрофированное значение, нетрудно позабыть о других. И это бы ещё полбеды, если бы на других рубежах дела обстояли много лучше. К несчастью, это далеко не так.

Занятые преимущественно событиями на Кавказе и в Центральной (бывшей Средней) Азии, российские политики и политологи в последние 10 лет несоизмеримо меньше внимания уделяли тому, что совершалось после распада СССР на оказавшейся за пределами РФ европейской его части. И это выглядит даже парадоксом, вступая в резкий контраст с время от времени достигающей точки кипения риторикой по поводу расширения НАТО на восток, размещения ПРО в сопредельных исчезнувшему СССР странах и требований Запада о ликвидации остатков российского военного присутствия (и, как следствие, политического влияния тоже) на этом направлении. Дальше риторики, однако, дело не идёт, а широким общественным мнением, похоже, вообще не осознаётся, что в перспективе означает полное и стремительное отступление России именно на Западе. Между тем самый контур страны изменился здесь столь резко, что, в сущности, можно уже говорить о Российской Федерации как о совершенно новой геополитической величине, имеющей очень мало, чтобы не сказать — не имеющей ничего — общего не только с Советским Союзом, но и с его предшественницей. С той Россией, основные очертания которой на западном направлении определились уже к концу XVIII века.

Всего за несколько лет оказались утрачены плоды тяжкой трёхсотлетней работы, притом утрачены не только без войны, но даже и вообще без внешнего давления такой силы, которое могло бы если не оправдать, то, по крайней мере, объяснить подобное, не имеющее аналогов не только в отечественной, но, пожалуй, что и в мировой истории отступление В начале 90-х годов метко названное бывшим командующим ЧФ СССР Э. Балтиным «отступлением до боя». Определение, конечно, ранящее, и ранящее жестоко, однако до сих пор никто точнее не определил суть того, что в конце века совершилось на западном рубеже исторической России — СССР, как правило, именуемом Балто-Черноморской дугой. Особенно если добавить, что разгромное отступление произошло без боя — не только военного, но даже и без сколько-нибудь упорного дипломатического и психологического поединка. Однако как раз от этой стороны вопроса предпочло отвернуться большинство тех, кто, всё-таки ещё затрагивая порой тему западного рубежа, вновь и вновь сводит причины полной утраты Россией здесь своих позиций к извечному стремлению Запада оттеснить Россию в глубь евразийского континента, то есть отбросить её в допетровскую эпоху. Так, известный политик и политолог Н. Нарочницкая даже называет саму Балто-Черноморскую дугу «старым проектом XVI века, отрезающим Россию от выходов к морю» («Наука и религия», № 9, 2005 г.). Однако историкам хорошо известно, что ещё задолго до XVI века регион, прилегающий к Балтийскому морю, стал ареной жестокого противоборства немцев и славян, которое видный представитель школы «Анналов», французский историк Жак Ле Гофф называет «доминирующм аспектом» европейской экспансии VIII–X вв. В ходе этой экспансии, особо подчёркивает Ле Гофф, «религиозные мотивы отступили на второй план, поскольку немцы без колебаний вступали в борьбу даже с теми соседями, которые приняли христианство» (Жак Ле Гофф. «Цивилизация средневекового Запада». М., «Прогресс», 1992, с. 61–62).

Стоит добавить, что и позже общая католическая вера нисколько не мешала тевтонским рыцарям беспощадно давить и грабить славянскую Польшу. Так что не стоит преувеличивать роль противостояния Церквей в борьбе на западном рубеже, а такая тенденция тоже существует в нашей историографии и в последнее время заявляет о себе даже более настойчиво, нежели то было в исторической науке дореволюционной России — по крайней мере, в последние полвека, предшествовавшие революции. И уж тем более никакого отношения оно не имело к первым векам противоборства народов на балтийском рубеже. Как, разумеется, не могло быть в ту пору и «проекта оттеснения» с него России, поскольку не было ещё не только самой России, но даже и Руси. Руси же в первые лета её становления пришлось столкнуться вовсе не с Западом, а с Великой Степью, под давлением которой она начала отступать из Северного Причерноморья, то есть с юго-западной оконечности «дуги».

Позже на смену Степи пришла Османская/Оттоманская империя, с которой Европа и впрямь не раз объединяла свои силы во имя общей цели оттеснения России с имеющего непреходящее значение Балто-Черноморского рубежа. Так было уже в самом начале XVIII века, когда шведско-русская Северная война, итогом которой стало присоединение к России территорий будущих Латвии и Эстонии, слилась с русско-турецкой войной за Черное море и Причерноморье. Так было и в середине XIX века, во время Крымской войны, суть которой без обиняков обозначил тогда лидер палаты общин английского парламента Джон Рассел: «Надо вырвать клыки у медведя… Пока его флот и арсенал на Чёрном море не разрушены, не будет в безопасности Константинополь, не будет мира в Европе». Упоминание Константинополя, давно превратившегося в Стамбул, в этом контексте отзывается чёрным юмором, конечно, адресованным «медведю», России, и чтобы «вырвать клыки» у неё, как раз и была создана европейско-турецкая коалиция. Предназначенная, по словам историка Крымской войны В. В. Виноградова, вернуть Россию «к временам Алексея Михайловича». Это был действительно «проект».

Однако сама по себе ось, идущая с севера на юг, от Балтийского до Чёрного моря, конечно же, не могла быть кем-то сконструирована искусственно и, стало быть, считаться чьим-то проектом. Она существовала реально и на протяжении многих веков была линией соприкосновения — чаще всего борьбы, но нередко и взаимодействия — множества «народов и царей», покуда не получила чёткого определения рубежа между Россией и Европой. И вот только начиная с этого, достаточно позднего времени (в сущности, не ранее Петра Великого) о ней можно говорить как о предмете каких-то продуманных военно-политических разработок, то есть проектов в собственном смысле слова. Но сколько бы их ни было, неоспоримым фактом остаётся то, что на протяжении почти трёх веков Россия умела все их обращать в прах, причём на поприще не только военном, но и дипломатическом. Проявляя на последнем немалую гибкость и, как теперь сказали бы, «многовекторность». Так, справедливости ради стоит напомнить, что не только Европе случалось заключать союзы с Портой против России — бывало и наоборот. Как, например, в 1798 году, когда эскадра Ушакова, в качестве союзника турок против Бонапарта, стояла в Босфоре, готовясь к выходу в Средиземное море. Полвека спустя племянник будущего императора ответил симметрично, чему вряд ли стоит удивляться. Драматичным на сей раз оказалось, конечно, одиночество России, ибо теперь против неё выступила и Англия, её союзница по борьбе с Наполеоном. Но ведь даже и потерпев поражение в Крымской войне, Россия всего лишь через 15 лет, притом «не двинув пушки, ни рубля» (Тютчев), то есть исключительно дипломатическими усилиями, сумела восстановить своё полноценное присутствие на Чёрном море.

Отражала она на Балто-Черноморском рубеже и куда как более жестокие «натиски на восток», раз за разом твёрдостью своего сопротивления отвечая пушкинским строкам: «Иль нам с Европой спорить ново?/Иль русский от побед отвык?»

Что не отвык, в последний — и на сей раз всемирно-значимым образом — подтвердила Великая Отечественная война, когда сам этот рубеж получил зримое воплощение в гигантской, буквально протянувшейся «от моря до моря» линии фронта. Ялта и Потсдам закрепили полное доминирование нашей страны на Балто-Черноморской дуге, окончательно же оно было подтверждено в 1975 году Заключительным актом Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинки), согласно которому итоги Второй мировой войны не могли подлежать никакому пересмотру. До конца XX века оставалось 25 лет, и вряд ли подавляющему большинству граждан не только СССР могло прийти в голову, что уже в начале последнего его десятилетия рубеж безопасности России отодвинется под Псков и Смоленск на северо-западе, а на юго-западе — под Брянск и Курск. Стремительно и единовременно оказались утрачены итоги не только Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., но и Отечественной войны 1812 г., а также и русско-шведской войны 1711 г., — и почти все плоды русско-турецких войн второй половины XVIII века. Войн, которые, по оценке одного из ведущих востоковедов второй половины минувшего столетия англичанина Бернарда Льюиса, «привели к решительному перелому в соотношении сил не только между двумя империями, но и между двумя цивилизациями» (Б. Льюис. Ислам и Запад. М., 2003. С. 39). Отступление России на этом забытом рубеже вновь переменило такое соотношение, причём в условиях, когда новый характер вооружений, военных коммуникаций, глобальных экономических связей вообще не позволяет говорить о возможности удержания южного рубежа, сдавая западный.

На западном рубеже

Новый и на сей раз прямо противоположный тому, о котором говорит Б. Льюис применительно к эпохе русско-турецких войн конца XVIII столетия, «решительный перелом» на западе исторической России фактически, с разницей всего лишь в пару лет, совпал с утратой всех позиций, созданных нашей страной в Восточной Европе после Второй мировой войны. Что, видимо, в немалой мере и объясняет повышенную склонность ряда российских историков и политологов, не говоря уже о публицистах, объяснять и то, и другое одними и теми же причинами — точнее же, одной, словно бы вовсе и не требующей комментариев, причиной: давлением Запада. Причины другого, не внешнего, а внутреннего порядка до сих пор остаются за пределами внимания большинства пишущих на эту тему, так что тезис о невыносимом давлении Запада, будто бы и вынудившем Россию в мгновение ока и на всей протяжённости «дуги» отступить на западном рубеже, стал уже своего рода аксиомой. Межу тем при более внимательном и непредвзятом рассмотрении всей картины событий того времени нетрудно заметить грубые, не выдерживающие никакой проверки фактами изъяны подобного суждения по аналогии. Да и о самой аналогии в данном случае можно говорить лишь достаточно условно.

В том, что Запад будет «давить» по вопросу о Восточной Европе, и давить тем сильнее, чем податливее будет вести себя СССР, не было ничего неожиданного: ведь буквально с 1945 года вопрос о «преодолении Ялты и Потсдама», открыто ставился нашими недавними союзниками по антигитлеровской коалиции. Исключением не был, вопреки довольно широко распространённому у нас заблуждению, и Рузвельт. Так, например, автор фундаментального труда «Циклы американской истории» Артур Шлезингер-младший ещё в середине 80-х годов минувшего века, то есть тогда, когда крушение СССР, во всяком случае, в обозримом будущем, представлялось чем-то фантастическим и немыслимым, писал: «Рузвельт считал, что ни одна администрация не смогла бы удержаться у власти, если бы она не попыталась сделать всё, исключая военные действия, чтобы спасти Восточную Европу. А это был величайший американский политик нашего столетия» (М., Прогресс, 1992, с. 261).

Стоит добавить: и, вероятно, наименее враждебный СССР. Однако и он не мог, да вряд ли и хотел выйти за пределы общих для всех администраций США целей глобальной американской стратегии, в русле которой находилась сама задача «преодоления Ялты». А потому неудивительно, что, как вспоминает сенатор Вандерберг, по поручению Рузвельта, затем Трумэна занимавшийся разработкой концепции ООН, именно Рузвельт, примерно за месяц до своей кончины, настоятельно подчёркивал: «Наша главная задача в будущем — аннулировать ялтинские соглашения» («Политический журнал», 3 мая 2005 г.). Направляющая ось поведения Запада в вопросе о Восточной Европе, его стратегическая цель, таким образом, были выработаны тотчас же по окончании Второй мировой войны; тогда же начались тщательные и многосторонние разработки тактики и технологий её реализации, т. е. соответствующего интересам Запада разрешения вопроса о наследии Ялты и Потсдама.

Разумеется, сами эти технологии, в особенности в том, что касалось информационно-психологической войны, могли также использоваться — и использовались — для раскачивания ситуации в республиках СССР. Однако вплоть до прихода к власти Горбачёва цель разрушения Советского Союза не ставилась в плане практической политики — по крайней мере, в обозримой перспективе. И даже с его приходом в 1985 году вовсе не была сразу и открыто обозначена как таковая. Все прекрасно понимали, что одно дело отдавать дань привычной риторике обличений «русского империализма» и даже решаться на такие шаги, как принятие в 1959 году Конгрессом США Закона о порабощённых народах (№ 86–90), к числу которых были отнесены все (за исключением русского) народы Восточной Европы и СССР. Но совсем другое — реально поставить под вопрос суверенитет и территориальную целостность ядерной сверхдержавы. И даже такой «ястреб», как З. Бжезинский, отнюдь не самый неосведомленный человек в закулисных тайнах холодной войны, в своём увидевшем свет как раз в 1985 году «Плане игры» (М., «Маргинес»,1989) предостерегал Запад от попыток в новых, стремительно меняющихся условиях фундаментально изменить сложившееся положение, подчёркивая: «…В непосредственной связи с отказом от наследия Ялты Запад должен подтвердить свою приверженность Заключительному Акту Хельсинкской Конференции. Это принципиальная необходимость… Отказ от исторического наследия Ялты должен содержать подтверждение обязательства Запада сохранить мирные отношения с Востоком, поддерживая существующий территориальный баланс и единую в международном масштабе интерпретацию обязательных понятий свободы и прав человека» (цит. соч., с. 48).

Конечно, из истории хорошо помнилось и то, что «Москва добровольно ничего не отдаёт» (Бжезинский), и потому естественнее всего было предположить, из чего и исходил в ту пору, т. е. в начале перестройки, автор «Плана игры», наступление в Европе, после «преодоления Ялты», длительного периода нового баланса отношений между Западом и СССР. Несомненным представлялось также, что это новое сосуществование с СССР будет по-прежнему строиться вокруг проблемы предотвращения ядерной катастрофы и «ещё долго (курсив мой. — К. М.) балансировать на грани войны. Это Запад, — писал тогда один из главных идеологов холодной войны, — за счёт своих действий или их отсутствия, окончательно решит вопрос о том, превратится ли сосуществование со временем в более гармоничные отношения, чем сейчас, или закончится всемирной анархией» (там же, с. 22).

Произошло, однако, нечто третье — стремительная и никак не могущая быть объяснённой исключительно лишь давлением Запада самоликвидация страны. Факты истории этого времени неопровержимо свидетельствуют: в том, что касается территории собственно Советского Союза, Запад если и давил, то лишь по вопросу о республиках Прибалтики. Действительно, в ходе холодной войны вопрос об этих республиках ставился очень жёстко, притом в общей связи с проблемой Восточной Европы (свидетельством чему является, в частности, директива Совета национальной безопасности от 14 сентября 1949 года). Однако довольно скоро стало ясно, что осуществить амбициозные планы невозможно без превращения холодной войны в горячую. Решиться на это США не могли, даже ещё обладая ядерной монополией, за что их осыпали упрёками лидеры литовского подполья в своём обращении к папе Пию XII в середине того же 1949 года. А появление ядерного оружия у СССР вообще сняло такую возможность, хотя информационная и пропагандистская война на этом направлении продолжалась. Как, в той или иной форме, велась и деятельность по подготовке «пятой колонны» в прибалтийских республиках. (См., в частности: Емельянов Ю. Большая игра. Ставки сепаратистов и судьбы народов. М., «Молодая гвардия». 1990. С. 227–228.)

Однако, подписав Заключительный Акт совещания в Хельсинки, Запад, по сути дела, закрыл и этот вопрос, признав прибалтийские республики интегральной, не подлежащей отторжению частью СССР. И прояви Горбачёв на Мальте минимум необходимой твёрдости и укажи он именно на «Хельсинки», даже и в этом, самом сложном советском регионе события могли бы развиваться существенно иначе. Но на Мальте первый и последний президент СССР, не сумев или не захотев пресечь грубое вмешательство другой сверхдержавы во внутренние дела руководимой им страны, пообещал всего лишь неприменение силы — большего от него на том этапе ещё не потребовали. Что же до остальных союзных республик, то по отношению к ним вопрос в плоскости реальной политики вообще никогда не ставился так, как по отношению к Прибалтике. Что и подтвердила речь Дж. Буша-старшего, произнесённая им в августе 1991 года при посещении Киева. «Свобода и независимость, — заявил он тогда с явным намерением остудить горячие головы и внутри самого СССР, и за его пределами, — не одно и то же. Американцы не поддержат тех, кто стремится к независимости, чтобы заменить уходящую тиранию местным деспотизмом. Они не будут помогать тем, кто распространяет самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти». (Цит по: З. Бжезинский. Ещё один шанс. Москва, МО, 2010, стр. 53.)

Внутрисоветский адресат этих слов был очевиден: быстро множащиеся в республиках грубые и отнюдь не чурающиеся насилия этнократические движения, кое-где уже взявшие в свои руки бразды правления. Скорее всего, был и собственный, внутриамериканский адресат: крайние силы в самих США, не преминувшие с ожесточением наброситься на речь президента как на «позорную уступку русским». Советское руководство могло делать из этой речи Буша свои выводы — могло, но, на первый взгляд, не сделало, хотя само по себе то, что речь эта прозвучала в августе 1991 года, говорит о колебаниях Запада перед лицом теперь уже вполне вероятного распада СССР. Впрочем, сказать, что не сделало, можно, лишь подразумевая шаги, которых естественно было бы ожидать от государства, готового защищать неприкосновенность своего суверенитета и своих границ. Однако сегодня уже хорошо известно, в том числе и из собственных признаний тех, от кого в первую очередь зависело принятие соответствующих решений, что это отнюдь не было их первостепенной заботой. И потому определённые шаги советское руководство именно сделало, притом такие, которые спустя всего лишь несколько месяцев после августовской речи Буша побудили его самого круто изменить свою позицию.

Буквально в преддверии сыгравшего столь большую роль в окончательной судьбе Союза референдума 1 декабря 1991 года по вопросу о независимости Украины он выступил с беспрецедентным заявлением о том, что США могут рассмотреть вопрос о признании этой независимости, коль скоро таким окажется волеизъявление народа. Вряд ли можно сомневаться в том, что радикально новая позиция Вашингтона оказала своё влияние на итоги референдума. При этом нельзя было не заметить, что, в отличие от того, как ставился вопрос о Прибалтике на Мальте ещё год назад, резкое изменение позиции Буша в отношении Украины произошло без всяких предварительных обсуждений и согласований с советской стороной. А это заставляет думать, что противоположная сторона, оценив обстановку, сделала вывод: путь открыт, и теперь можно решиться ступать на недавно ещё казавшуюся абсолютно запретной территорию. Это значит, что в краткий промежуток времени между двумя выступлениями Буша произошло некое, исключительное по своему прецедентному значению, событие, которое и позволило сделать подобный вывод.

Таким событием, на мой взгляд, стало признание Москвой в сентябре 1991 года, т. е. ещё при живом, хотя и тяжелобольном СССР, независимости трёх прибалтийских республик, административные границы которых тотчас же приобрели статус межгосударственных. Признанию этому не предшествовала никакая предварительная работа по обсуждению и согласованию спорных проблем, которых, однако, существовало множество — от территориальных до вопросов о правах человека. Все они оказались мгновенно если не полностью закрытыми, то, во всяком случае, не создающими препятствий к признанию. Что, естественно, не могло не вдохновить сепаратистские движения в других республиках. Ведь если всё могло произойти так легко и просто, с нарушением не только Конституции СССР, но и Устава ООН, и Хельсинкского Акта, то странно было бы всем остальным не воспользоваться этим для достижения желанной цели. Конечно, не мог такой шаг советского руководства не повлиять и на позицию Запада, вдруг обнаружившего, что Москва конца того самого столетия, в котором она и стала столицей сверхдержавы, теперь действительно готова многое отдать «добровольно». А потому реакция последовала с той же неизбежностью, с какой жидкость из полного сосуда заполняет смежный с ней пустой. Москва обнаружила дефицит воли (если ограничиться только этой констатацией) — что ж, оставляемый ею вакуум, не мешкая, стала заполнять другая сверхдержава, изначально не страдавшая отсутствием имперской воли к экспансии. Именно это подчёркивает Дж. Шлезингер, когда пишет: «Соединённые Штаты — экспансионистская страна. За два столетия после принятия Конституции национальная территория США увеличилась более чем в четыре раза» (цит. соч., с. 187). И это — врождённое стремление, легшее в основание всей внешнеполитической доктрины Соединённых Штатов. Шлезингер напоминает: «К 1783 году Вашингтон уже назвал новорождённую республику „поднимающейся империей“, а Мэдисон говорил о „расширяющейся в своих пределах республике“ как о „единой, великой, уважаемой и процветающей империи“ (там же, с. 188). Периоды изоляционизма, обусловленные скорее недостатком технических средств для осуществления глобальных замыслов, нежели отсутствием последних, никого не должны вводить в заблуждение. И уже в конце XIX века госсекретарь США Джон Хэй прямо указал на лежащую в основе американской внешней политики „догматическую веру в то, что от настойчивой и постоянно усиливающейся экспансии за рубеж зависит внутреннее благополучие Америки“ (там же).

Как видим, доктрина Pax Americana, „звёздный час“ для которой наступил в конце истекшего столетия, не была искусственно создана методом гидропоники, но выросла на давно и усердно возделываемой почве заокеанской сверхдержавы. Иное дело — полнота её претворения в жизнь, зависящая от конкретных исторических условий, а также, не в последнюю очередь, силы встречаемого сопротивления. А эту силу историческая Россия продемонстрировала столько раз, что невозможно отрицать: именно те, кто руководил СССР после 1985 года, открыли путь вначале осторожному, а затем всё более уверенному вхождению интегрированного Запада во главе с Соединёнными Штатами в недавно ещё недоступное для него пространство. Вся хроника событий, при панорамном её обзоре, подтверждает это. Как подтверждает и то, что именно руководство Российской Федерации, провозгласившей себя правопреемницей СССР, в главном продолжило и даже усугубило стратегию „отступления до боя“. С учётом этого линия поведения Запада в отношении России была скорректирована очень быстро, и уже осенью 1991 года „Форин афферс“ опубликовал статью З. Бжезинского, ещё шесть лет назад призывавшего Запад к сдержанности и осторожности в отношении СССР даже и после „преодоления Ялты“. Теперь акценты расставлялись им иначе.

Отметив „функциональную эквивалентность“ капитуляции Германии в Компьене в 1918 году, Японии на борту линкора „Миссури“ в 1945 году и СССР в холодной войне в истекающем 1991-м, он указал на необходимость „активной западной поддержки балтийско-черноморской зоны“, в целях утверждения западного же влияния на неё. Инструменты утверждения такого влияния, не конкретизируя продолжил Бжезинский, будут выбираться в зависимости от реальной ситуации. Однако было совершенно ясно, о чём идёт речь, и о том, каков именно окажется этот выбор, тогда без обиняков заявил бывший генсек НАТО Манфред Вёрнер, указавший на особое значение Альянса. А также — на необходимость его трансформации для того, чтобы он мог распространить своё влияние не только на страны бывшей Восточной Европы, но и на бывшие советские республики. Ничего неожиданного во всех этих заявлениях не было, что и позволило мне ещё в самом начале „нулевых“ сделать вскоре оправдавшийся прогноз: „Неотвратимо приближается час вступления в Альянс бывших прибалтийских республик, что радикально ухудшит геостратегическую ситуацию на северо-западном рубеже нынешней РФ“ („Россия и последние войны XX века“. М. „Вече“, 2002, с. 154).

Я позволила себе это самоцитирование лишь для того, чтобы подчеркнуть: сделать такой прогноз было вовсе нетрудно, и логику развития событий не могли не видеть в руководстве РФ. А если оно не только не предпринимало ничего, чтобы предотвратить их, но, именно для такого их хода создавало максимально благоприятствующую ситуацию, то это лишь подтверждает гипотезу если не о преднамеренной, то о пассивной и безвольной сдаче им исторических позиций России на Балто-Черноморской дуге. Как и то, что именно правопреемница СССР, Российская Федерация, зажгла зелёный свет продвижению НАТО на восток — всего лишь полтора года спустя после крушения Советского Союза, когда в августе 1993 года, в ходе официального визита президента Б. Ельцина в Варшаву, польский президент Лех Валенса заявил о желании Польши стать членом Альянса. Конечно, Валенса осторожно зондировал почву: ведь, будучи суверенным государством, Польша, казалось бы, имела полное право самостоятельно решать вопрос, не прибегая к предварительным согласованиям с Москвой. Однако советские войска ещё находились на её территории, равно как и в Восточной Германии, а потому разумным представлялось заранее проверить реакцию России. А она превзошла все, даже самые смелые ожидания: президент Ельцин публично заявил, что не считает такую перспективу противоречащей интересам России.

Месяц спустя советские войска покинули Польшу, однако и после этого американская администрация не торопила события, сосредоточившись на „широкой подготовке“ к продвижению НАТО на Восток. „Не без лукавства, — отмечает Бжезинский, — именовавшейся „Партнёрством ради мира“, достоинство которого состояло в том, что оно делало расширение более вероятным, откладывая в то же время решение о его начале“ (там же, с. 92). От России, стало быть, зависело — отвергнуть подобное „лукавое партнёрство“ либо, прикинувшись, будто она на замечает не слишком-то и замаскированной дальней цели, принять его. Что она и сделала в мае 1997 года, подписав Основополагающий акт о взаимодействии между Россией и НАТО. И это — несмотря на то, что в конце 1996 года Билл Клинтон открыто заявил о намерении Соединённых Штатов расширять НАТО — разумеется, на Восток. Против чего, как следует из подписания Основополагающего акта, Россия, стало быть, не возражала. Однако из хроники событий хорошо видно, что американская сторона возражений и не ожидала и что, делая своё программное заявление, Клинтон, конечно же, „сверял часы“ с позицией России. А последняя уже к концу 1995 года, формально осудив действия НАТО в Боснии, тем не менее, именно здесь, на территории подвергшейся прямой агрессии Югославии, сделала чрезвычайно важный шаг к „двусмысленному“, по выражению Бжезинского, установлению партнёрских связей с Альянсом. Так что Клинтон мог с полным основанием полагать, что резкой реакции со стороны РФ на его заявление не последует; её и не последовало, а подписание, в таком контексте, Основополагающего акта о сотрудничестве с НАТО, несомненно, воспринималось как знак согласия с заявленной американским президентом стратегией.

Выводы были сделаны оперативно, и в июле того же 1997 года, то есть только после подписания Основополагающего акта, Польша, Чехия и Венгрия получили официальные приглашения вступить в НАТО. Вслед за чем аналогичные приглашения вскоре были направлены Румынии, Болгарии и бывшим прибалтийским республикам СССР — такова объективная последовательность событий. Что до ставшего притчей во языцех Киева, особо излюбленной мишени официозных, и не только, обличений пронатовских склонностей партнёров России по СНГ, то стоит и здесь напомнить реальный ход определяющих событий. А он таков: только 4 ноября 1998 года президент Украины Л. Кучма подписал, в развитие Хартии об особом партнёрстве Украины и НАТО (Мадрид 1997), Указ „О государственной программе сотрудничества Украины с Организацией Североатлантического договора (НАТО) на период до 2001 года“. То есть — почти полтора года спустя после того, как решающий шаг, во многом определивший развитие событий, по крайней мере, на ближайшее десятилетие, был сделан именно Москвой. Киев же лишь последовал за ней. Позже тезис о необходимости расширения НАТО и ЕС как „ключевых международных структур безопасности в Европе“ получит развёрнутое выражение в официальных посланиях президента Украины к Верховной Раде. При этом движение Украины к НАТО экспертами Национального института стратегических исследований тщательно сопоставляется с наращиванием сотрудничества самой России с Альянсом, которому даются весьма комплиментарные оценки („УкраУна на шляху до НАТО. Через радикальш реформи до набуття членства“. Кшв, Стилос, 2004).

Не забыто ни предоставление Москвой, после сентября 2001 года, воздушного коридора для американских самолётов, направляющихся в Афганистан, ни её заслуги в обеспечении поддержки американцам со стороны бывших советских республик Средней Азии, ни обошедшаяся в десятки миллионов долларов российская военно-техническая помощь „Северному альянсу“. Не забыто и создание действующего на постоянной основе Совета „Россия-НАТО“, ни открытие в Москве в том же 2001 году информационного центра НАТО. Особой же похвалы удостоилась сдержанность, проявленная РФ по вопросу о вступлении в НАТО бывших прибалтийских республик СССР, рубежное и, как надеялись, прецедентное значение которого в Киеве вполне понимали. В самом деле, как и в случае выхода их из Союза, вопрос решился на удивление легко и просто. И даже не без поощряющих жестов со стороны Москвы, где набирающий ход процесс подготовки стран Балтии к вступлению в Альянс отнюдь не был тайной. Так, в июле 1999 года литовский министр охраны края Чеславас Станкявичюс в интервью „Независимой газете“ сообщил, что „Литва присоединится к НАТО в 2002 году“. Год спустя, выступая в Государственной Думе, первый заместитель министра иностранных дел РФ А. Авдеев признал, что Литва дальше всех из трёх бывших прибалтийских республик продвинулась на этом пути. А потому только как стремление создать атмосферу наибольшего благоприятствования можно расценить сделанные как раз в то же время шаги России к снятию существующих территориальных вопросов между нею и странами Балтии. Формальных препятствий к их вступлению в Альянс не оставалось, что и произошло в 2004 году на Стамбульском саммите НАТО. Тем самым вопрос о позициях России на северо-западной оконечности Балто-Черноморской дуги можно было считать закрытым.

Оставалось сходным образом закрыть его и на юго-западной её оконечности, предпосылки для чего тоже были созданы самой же Москвой, ещё в 1997 году сделавшей Украине поистине царский подарок. „Что дало Украине достижение компромисса между Россией и НАТО?“ — задаются вопросом авторы „На шляху до НАТО…“. И сами же отвечают: „Самое важное — это то, что при поддержке НАТО Украине удалось заключить Договор о дружбе, сотрудничестве и партнёрстве между Украиной и Российской Федерацией, в котором Россия на международно-правовом уровне признала территориальную целостность, независимость и нерушимость границ Украины“ („На шляху…“, с. 67. Курсив мой. — К. М.).

Действительно, именно это событие стало важнейшей вехой в судьбе юго-западной оконечности Балто-Черноморской дуги. И то, как именно распорядилась Россия этой судьбой, даёт решающий, окончательный ответ на вопрос, совершилось ли её отступление на западном рубеже под давлением превосходящих сил либо же по слабости её собственной воли — если только не по заведомо добровольному согласию с таким решением. Впрочем, будь то слабоволие или добровольность, это не меняет главного: того, что именно 1997 год можно считать рубежом, за которым в облике Российской Федерации становится всё труднее различить памятные черты той, исторической России, которая некогда так сильно запечатлела своё присутствие на юго-западе ушедшей в небытие империи.

* * *

Конец XVIII столетия, как уже говорилось, ознаменовался для России заключением двух мирных договоров, по итогам которых она „ногою твёрдой“ стала теперь уже и при Чёрном море. По первому из них, Кючук-Кайнарджийскому (1774), прекращалась вассальная зависимость Крымского ханства от Турции и отменялись положения Белградского (1739 г.) договора, запрещавшие России держать флот на Чёрном и Азовском морях. Поэтому значение его переоценить невозможно. И сама Декларация от 28 декабря 1783 года, согласно которой Порта признавала вхождение Крыма в состав Российской империи, была его закономерным и неизбежным следствием. Однако береговая линия, полученная Россией по Кючук-Кайнарджийскому договору, даже и после присоединения Крыма всё ещё оставалась ограниченной и прерывистой, и только Ясский мирный договор (20 декабря 1791 / 9 января 1792), заключённый по итогам русско-турецкой войны 1787–1791 гг., коренным образом изменил ситуацию в Северном Причерноморье. Он не только подтвердил действенность Кючук-Кайнарджийского договора 1774 г. и Георгиевского трактата 1783 гг. (в чём, стоит заметить, уже тогда нашла выражение тесная связь событий на юго-западной оконечности Балто-Черноморской дуги с тем, что происходило на Кавказе), не только обязал „Блистательную Порту Оттоманскую“, как значится в тексте договора, впредь не допускать нападений на Грузию и Кубанские земли, что уже само по себе было немало. Но главное — по нему к России отходила территория, расположенная между Южным Бугом и Днестром, и, таким образом, вплоть до устья Днестра протягивалась русско-турецкая граница между устьями Днепра и Кубани. Тем самым завершалось строительство нового обширного края, для которого Екатерина II ещё в 1764 году выбрала имя: Новороссия.

Первоначально Новороссийская губерния вместе с Азовской была частью Екатеринославского наместничества; но со второй половины 1790-х гг. она являет собою уже самостоятельное и гораздо более крупное целое, включавшее в себя также Таврическую область и только что обретённые земли между Южным Бугом и Днестром. Выражая, таким образом, на языке административно-территориального деления, общую для всех её частей глубокую историческую, стратегическую и экономическую связь этого региона с Чёрным морем. Как видим, хотя слово геополитика ещё не было в таком ходу, как сейчас, Россия уже в ту пору умела мыслить и действовать системно.

Вплоть до своего упразднения Новороссия и впрямь являла собою не механическое и произвольное сложение территорий, но обладала подлинной целостностью, имела свой особый облик, не позволявший вполне отождествить её ни с Малороссией (Украиной), ни с Великороссией (Московской Русью, на которую позже было распространено общее имя Россия). Нет, это была именно Новороссия, где безусловное преобладание восточнославянского населения, православия и общерусской культурной ориентации, в сочетании с пёстрым составом этнических меньшинств и особым, не тождественным „московитскому“, прошлым позволяло ей быть не только стратегическим, но и культурным предпольем собственно России, сетью живых, органических связей соединяя её с соседними странами и народами, и прежде всего — с Балканами. Этот свой характер она, несмотря на грубую её ликвидацию и расчленение после 1917 г., в основных чертах сохраняла и на протяжении всего советского периода. А потому распад Союза не мог не ударить по ней гораздо больнее, нежели по народам Прибалтики или Средней Азии.

И то, как именно происходило выталкивание, а честнее сказать — выбрасывание именно этой части населения исторической России за пределы страны, которую оно продолжало считать своей Родиной, не так уж трудно, в отличие от версии „русско-националистического заговора“ против кавказских и среднеазиатских народов, проследить и по хронике событий, и по документам. Являющим яркую картину недюжинного усердия, проявленного Российской Федерацией новой в том, чтобы любой ценой, не считаясь ни с нормами права, ни с огромными геополитическими потерями, отбросить от себя то, что ещё оставалось от Новороссии как носительницы особого духа и особой исторической памяти. Особенно болезненным оказался этот удар на землях, с переходом которых под российскую корону Новороссия как раз и обрела свои законченные очертания.

Здесь, на юго-западе Балто-Черноморской дуги, в отличие от того, что имело место на её северо-западе, в Прибалтике, где немалая, если не большая часть автохтонного населения действительно стремилась к выходу из СССР, очень быстро и прямо заявила о себе — по крайней мере, в Крыму и Приднестровье — воля большинства населения именно к сохранению своего единства с Россией. Какие бы новые формы оно ни приняло. Москва, стало быть, была избавлена на этих территориях от того тягостного выбора, перед которым она стояла в Прибалтике, и ей лишь оставалось, в полном соответствии с нормами демократии, поддержать и легитимировать эту волю. Однако и в Крыму, и на Днестре она вновь предпочла отступить, в очередной раз пренебрегши и действовавшей до декабря 1991 г. Конституцией СССР, и двухсотлетней цепью международных договоров и соглашений — от Кючук-Кайнарджийского мирного договора до Заключительного Акта совещания в Хельсинки. И с высокой степенью наглядности природа новой России как последовательно отступающей страны обнаружила себя в позиции, занятой ею по вопросу о Крыме и, особенно, Севастополе. Что если и требует комментария, то самого краткого: ведь геополитическое значение полуострова таково, что ещё с древности переход его от одного суверена к другому всегда знаменовал резкое изменение баланса сил между претендующими на первые роли державами. Всегда свидетельствовал о закате одних и восхождении других. В самом же Крыму сжатым до столь же краткой, сколь и ёмкой формулы выражением этой его роли в Черноморском, а опосредованно, конечно, и в Средиземноморском регионе стал Севастополь.

„Природа, — писал адмирал Калинин тогда, когда многим ещё представлялась совершенно абсурдной сама мысль о возможности добровольного отказа России от Севастополя, — распорядилась так, что Севастополь занимает доминирующее положение в Чёрном море, нависая над угрожаемым направлением вторжения — проливом Босфор. Более того, все основные направления равноудалены от Севастополя, и силы, базируясь здесь, могут держать под контролем весь регион“ („Советская Россия“, 25 апреля 1995 г.). Русское правительство очень быстро оценило это совершенно особое положение Севастополя, и спустя всего лишь неполных 20 лет после его основания, 23 февраля 1804 г, ему был придан особый же статус. „Назначив в Севастополе быть главному военному порту, — гласил подписанный Александром I Указ Правительствующему Сенату, — повелеваем там торговую Таможню снять, которой действие имеет кончиться в течение шести месяцев считая от сего дня. По прошествии же того срока, само по себе разумеется, купеческим кораблям вход туда не будет дозволен, разве когда от шторма или ради других внезапных случаев такой корабль зайдёт в порт для починки или для спасения, а не для торга, и, коль скоро минет опасность или починка, оный не должен оставаться“ (цит. по: С. Горбачёв, Севастополь в третьей обороне. 1991-199…» Приложение к газете «Российская община Севастополя». № 13 (56). Август 1997 года).

Именно в этом своём качестве главного военного порта Севастополь менее чем за столетие приобрёл совершенно исключительное значение не только военной крепости, но и скрепы общенационального сознания. Города-символа, олицетворяющего самую чистую и жертвенную героику, высоты духа, которые побуждали каждого, кто ощущал свою причастность к судьбам России, словно бы приподниматься над самим собой. Никто не сказал об этом лучше Льва Толстого: «Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникло в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах».

Утрата Севастополя, и даже не просто утрата, но именно добровольная сдача его («Мы не раз Севастополь теряли, / Но впервые вот так, не в бою», по точному и горькому выражению поэта Виктора Верстакова) означала, стало быть, утрату не только важных стратегических позиций в регионе, которому, судя уже по началу XXI века, предстоит играть роль ничуть не меньшую, нежели в минувшем столетии. Она наносила также сильнейший удар по самим основаниям русской исторической памяти, а потому следовало с несомненностью ожидать, что вопрос Крыме и Севастополе сразу же после распада СССР выдвинется на первый план. Так и произошло. И хотя общественная реакция на вполне реальную перспективу утраты Россией каких-либо прав на них оказалась несоразмерно малой их значению и гораздо более вялой, нежели можно было ожидать, она всё-таки была и не осталась не замеченной на властном уровне. К чести прекратившего своё существование в октябре 1993 г. Верховного Совета РФ, всего лишь полгода спустя после Беловежских соглашений им было принято Постановление «О правовой оценке решений высших органов государственной власти РСФСР по изменению статуса Крыма, принятых в 1954 г.». Оно фиксировало нарушения действовавшего на тот момент законодательства и, соответственно, предлагало инициировать российско-украинские переговоры по новому урегулированию вопроса. А Постановление, принятое 9 июля 1993 г., подтверждало российский федеральный статус города-героя, исходя из того, что при передаче Крыма УССР он остался в союзном подчинении.

После кровавых событий октября 1993 г. действенность обоих этих Постановлений была подтверждена президентом РФ Б. Ельциным, однако в дальнейшей судьбе самой южной оконечности Балто-Черноморской дуги факт этот не возымел никакого значения. Равно как никакого отклика не последовало из России на решение Севастопольского Городского совета, который, опираясь на волю избирателей, выраженную в ходе опроса 23 августа 1994 года, подтвердил российский статус Севастополя. Верховный Совет Крыма согласился с волеизъявлением севастопольцев, но Москву всё это нисколько не заинтересовало: у неё на первом месте теперь были другие планы, в которых российскому Севастополю места вообще не было по определению.

Ведь в ту пору, притом синхронно, уже разворачивалась работа по подготовке российского партнёрства с НАТО и столь высоко оценённого украинскими экспертами подарка Киеву — широкомасштабного Договора о дружбе и сотрудничестве с Украиной, теперь навсегда закреплявшего статус Крыма и Севастополя таким, каким он сложился после 1954 г. 31 мая 1997 г. при подписании его, т. е. буквально через несколько дней после подписания Основополагающего Акта «Россия-НАТО», вопрос о них был окончательно закрыт. Значение того, что совершилось, прекрасно поняли и оценили не только на Украине, но и на Западе. Где, хотя там и не было недостатка в рутинной риторике по поводу неуёмных притязаний «русского империализма», прекрасно понимали зыбкость украинских прав на Крым и тем более Севастополь, целиком основанных на крепостническом акте дарения 1954 г. Стоит напомнить, что даже и согласно Универсалу Центральной Рады от 8 ноября 1917 г., подписанному С. Петлюрой, в перечне земель провозгласившей свою независимость Украины особым шрифтом была выделена Таврия без Крыма. Иными словами, на Крым не претендовали даже и украинские националисты той поры, хоть сколько-нибудь соотносившие историческое будущее Украины с её прошлым.

Теперь же, после 31 мая 1997 г. в истории Крыма, Чёрного моря и самой России открывалась совершенно новая страница.

Что и было отмечено в начале июля того же года (напоминаю, в июле же Киев подпишет Хартию об особых отношениях с НАТО) на встрече главы Севастопольской администрации с послом США в Украине Уильямом Миллером. Стороны особо подчеркнули, что встреча происходит в новых условиях, сложившихся после подписания российско-украинского договора. И что в этих новых условиях у Севастополя появилось больше возможностей для реализации его экономического и культурного потенциала. Г-н Миллер даже предложил развивать в Севастополе водный туризм (словно бы одна из лучших в мире природных гаваней была создана именно для этого) и озаботился восстановлением исторических памятников, к которым быстро утрачивала интерес сама Россия. О каких памятниках пойдёт речь теперь, можно было строить догадки. Ведь уже в октябре 1995 г., когда в Севастополе проходило выездное заседание Международного трейд-клуба (Указ Александра I о «купеческих кораблях» тоже становился реликтом уходящей эпохи), английский посол в Киеве, Саймон Хемонс, при посещении памятника воинам антироссийской коалиции времён Крымской войны назвал Севастополь «страницей британской истории».

Но, конечно, всё это — и водный туризм, и культурно-историческая программа — было лишь закуской, роль же основного блюда предназначалась намеченным на конец августа манёврам «Си Бриз-97», с участием стран НАТО и Украины. Манёвры эти, в которых первую скрипку играл, разумеется, Альянс, стали первой акцией такого рода, невозможной ещё даже в последние годы жизни уже сильно ослабленного горбачёвской политикой односторонних уступок СССР. Что придало им характер нескрываемого триумфа.

Уже в июне-июле 1997 года у берегов Болгарии прошли крупные учения НАТО «Кооператив — партнёр 97», с участием 30 кораблей и авиации из 9 стран. Значение их кратко и выразительно определил тогда один из немецких флотских офицеров: «Пятьдесят лет Чёрное море было закрыто для нас». В самих этих словах отчётливо ощущается привкус «пост-Ялты», но тем полнее заявляло о себе торжество нового миропорядка, когда недавно ещё «закрытое» море открывалось теперь и у берегов Крыма. И под этим углом зрения значение «Си Бриз-97» переоценить невозможно. Об исключительном символическом значении события говорил даже сам выбор места предполагаемой высадки натовского десанта: под Евпаторией — там же, где в 1854 году высадился десант европейско-турецкой коалиции.

Между тем, в Москве о предполагаемых манёврах было известно ещё до подписания Большого Договора, и, например, газета «Правда» писала об этом 29 мая 1997 года, т. е. практически накануне порубежной даты. А потому вновь и вновь приходится задаваться вопросом: впрямь ли Россию, как нередко до сих пор утверждают многие политологи и публицисты, вытесняли из её исторического пространства, либо же она сама покидала его? Не только не предпринимая на государственном уровне хотя бы слабых попыток противодействия, но и гася поднимающийся снизу импульс гражданского сопротивления. Которое, будучи поддержано на уровне государственных возможностей, т. е. получив статус выражения воистину общенациональной воли России, открыло бы путь к решению столь важного вопроса, вовсе не прибегая к военным действиям, но апеллируя лишь к истории и праву.

Именно это и показала в 1997 году масштабная акция протеста «Крым-антиНАТО», собравшая сотни тысяч людей. Только она не позволила осуществиться сценарию буквального повторения 1854 года, потому что под её давлением сухопутная часть манёвров была перенесена под Николаев. Здесь «Широкий лан» (кодовое название операции) плавно перетёк в «Казацкую степь», что означало выход НАТО в Северное Причерноморье, то есть — на «Континент», который и географически, и геополитически связывало с Мировым океаном именно Чёрное море, этот его рукав, далеко вдающийся вглубь Евразии.

Это на уровне лихой публицистики можно было с пренебрежением отзываться о «черноморской луже» (так!), в которой-де только и барахтаться «неза-лежним украинцам», а России, мол, требуются океанские просторы («Завтра». Январь 2006 года). Тем же, кто всерьёз, преследуя свои крупные и дальние цели, занимался переформатированием постялтинского мира, было ясно, что без закрепления на Чёрном море невозможно будет говорить и о восхождении «земноводной мощи» (Х. Маккиндер) Америки на новую ступень. Стоит напомнить, что на уровень долгосрочной стратегии США задачи их закрепления не только на Океане, но и на Кониненте была сформулирована ещё во второй половине XIX века адмиралом А. Мэхеном. Применительно же к новым условиям та же задача в середине 90-годов XX века была актуализована и конкретизирована Строубом Тэлботтом, помощником Билла Клинтона, пришедшего на смену Бушу-старшему. Именно Тэлботт первым открыто заявил о намерении США «дотянуть» НАТО до Великого Шёлкового пути, и в свете такого проекта само название вот уже полвека существовавшего Альянса (Североатлантический) явно переставало соответствовать масштабам новых стратегических замыслов. Руководство РФ, делая один за другим решительные шаги к тесному сотрудничеству с НАТО, конечно же, не могло не понимать, в какой мере такие замыслы неизбежно затронут собственные российские интересы на постсоветском пространстве. И в какой мере их реализации будет способствовать сдача Россией её исторических позиций на Чёрном море и в Причерноморье.

После 31 мая 1997 года открылись новые перспективы, и железо ковалось быстро: тогда же, в столь богатом событиями 1997 году, черноморские манёвры НАТО получили симметричное продолжение в предгорьях Тянь-Шаня, где прошли совместные с Узбекистаном и Казахстаном учения «Центразбат-97». К ним, на весьма двусмысленных основаниях, присоединилась и РФ, для которой стоимость израсходованного на перелёты керосина, продпайков и амортизации боевой техники оплатил Пентагон. Было ли это платой (впрочем, не слишком обременительной) за полученную возможность расширения американской «земноводной мощи» и вхождение натовских легионов (именно это слово, упиваясь римскими аналогиями, употребляет З. Бжезинский в «Великой шахматной доске») в безграничные континентальные просторы?

В любом случае, участие России в манёврах «Центразбат-97» было сотрудничеством с НАТО, и нельзя не признать, что командующий ВМС Украины Михаил Ежель, в декабре 2002 года отвечая на вопросы корреспондента «Независимой газеты» и его попытки укорить Украину её сотрудничеством с НАТО, в особенности же её участием в приобретших уже рутинный характер манёврах «Си Бриз», имел все основания возразить: «…Но и Россия очень тесно сотрудничает с НАТО. Причём даже более плотно — в той же программе „Партнёрство во имя мира“…» Частью которой, напомнил Ежель, являются и регулярные манёвры «Си Бриз», а в них, подчеркнул он, участвует и Черноморский флот Российской Федерации. Отрицать это было невозможно, а «Центразбат-97», с не слишком почётным участием в этих манёврах России, несомненно, можно считать одной из важнейших вех на пройденном Россией пути к такому сотрудничеству.

Это был подлинный триумф НАТО, и генерал Шихан, первым приземлившийся неподалёку от Чимкента, имел все основания заявить: «мы» (т. е. американцы, совершившие перелёт из Северной Каролины с тремя дозаправками в воздухе) доказали, что способны в кратчайшие сроки достичь любой точки земного шара. Спорить с этим, особенно в свете событий, уже ознаменовавших начало нового века, не приходится, однако, возвращаясь в конец века минувшего, можно добавить, что цепь манёвров, летом 1997 года протянувшаяся от Балтики (где, собственно, они и начались) через Чёрное море и Северное Причерноморье до Тянь-Шаня, показала, что северо-западная и юго-западная оконечности Балто-Черноморской дуги теперь ещё меньше, чем когда-либо, изолированы друг от друга. И что теперь, с учётом преимуществ, даваемых новой техникой, а также «новых условий», созданных исчезновением державы-соперницы, для Запада открываются новые же возможности связать, в режиме предельно сжатого времени, процессы, разворачивающиеся по её бывшему западному рубежу, с потоком событий на южном рубеже — на Кавказе и в Центральной (бывшей Средней) Азии. Более того: через Чёрное море связать Средиземноморье, отнюдь не теряющее своего значения одного из главных узлов мировой истории, с Центральной Азией в единое стратегическое целое, подходящее к границам Китая.

Именно он, так мало замеченный российской общественностью 1997 год, отчётливо обозначил те перспективы, которым более полно развернуться предстояло уже в первом десятилетии нового века и нового тысячелетия. Это же десятилетие показало, что ситуация, сложившаяся на западном направлении к началу нового века и тысячелетия, была отнюдь не случайным результатом множества пусть и досадных или даже роковых ошибок и плохо продуманных действий, но более всего — сознательных решений. В целом оно подтвердило линию поведения, в главных чертах выработанную в пресловутые 90-е. И это поведение всё меньше поддаётся пониманию с точки зрения долгосрочных национально-государственных интересов, хотя бы подобие внутренней логики обретая лишь в контексте сиюминутных, конъюнктурных соображений, притом всё чаще клановых и групповых. Иными словами, стратегия Москвы (если, конечно, в данном случае уместно говорить о стратегии) мало изменилась со времён «Мальты»; что же до спорадических колебаний тактики, то они по-прежнему диктуются обстоятельствами политического торга с Западом, не предполагающего даже попыток пересмотра базовых позиций.

Что и подтвердило заявление В. Путина, сделанное им в апреле 2004 года во время его пребывания в Крыму. Так, когда был затронут болезненный вопрос о статусе русского языка, то российский президент расправился с ним одним махом, как Александр Македонский — с гордиевым узлом: «Не хочу больше распинаться на эту тему. Это внутреннее дело Украины. Рассчитываем на здравый смысл…» Что же до ещё более больного и острого вопроса о статусе Крыма и Севастополя, то и он был закрыт с той же оперативностью, притом с ловкой подменой одной проблемы совершенно другой: «Никаких препятствий со стороны России для того, чтобы поддержать исторический выбор украинского народа на (так в тексте. — К. М.) независимость, нет» («Независимая газета», 26 апреля 2004 года).

Но разве кто-нибудь из мало-мальски ответственных политологов или даже политиков посягал на права украинского народа или на его выбор? По крайней мере, я таких не знаю. Однако повернув тему подобным образом, Путин в действительности поставил под сомнение аналогичные права той части населения полуострова, с которой не сочли нужным посчитаться при распаде СССР и, к сожалению, как было ясно из самого факта этого политического жонглёрства президента РФ, не намерены считаться и впредь. Столь же очевиден был и адресат этой речи — не украинский и уж тем более не русский народ, а западные партнёры, которым таким образом посылался соответствующий сигнал. И в таком свете дежурную официальную риторику на тему расширения НАТО трудно воспринимать иначе, как всего лишь дымовую завесу, прикрывающую неуклонное отступление на западном рубеже. Что, с учётом его исключительного значения во всей истории России, особого места некогда отгремевших здесь событий в ряду «святых воспоминаний», воспетых ещё 15-летним Пушкиным, невозможно расценить иначе, как отказ и от «Воспоминаний в Царском Селе». Как забвение блистательных имён, благоговейно поминавшихся «смуглым отроком»:

На протяжении всей своей творческой жизни Пушкин не раз возвращался к этому юношескому стихотворению, что говорит об осевом, принципиальном значении для него заявленной на заре жизни темы. Последняя редакция относится к 1829 году, и в ней ещё отчетливее проступил образ хранительного для России сонма её национальных героев, вне связи с которым нет исторической жизни народа. А великая тень Суворова вновь возникает под его пером в стихотворении, до сих пор возбуждающем бурю страстей. Том, где сегодня каждая строка бьёт мощным разрядом острейшей политической актуальности — и где вопрос о твёрдости выстаивания России на западном рубеже оборачивается вопросом о её конечной исторической судьбе. Так не подобает ли и нам теперь, когда «строй твердынь» откатился далеко на восток, вспомнить о Суворове? Тем более, что только что (будь то по старому или по новому стилю) миновавшее 220-летие заключения Ясского мира, столь много давшего России и так неразрывно связанного именно с его именем, вообще никак не было отмечено в стране — ни на государственном уровне, ни либеральной, ни даже патриотической печатью.

* * *

Какая судьба! Ведь 200-летие пришлось как раз на первые недели после гибели СССР, что придало этой дате особый, траурный оттенок. Но тогда, в суете нового обустройства обрубков исчезнувшей великой страны было совсем не до юбилейных дат, особенно же несущих на себе отпечаток предосудительного «великодержавного шовинизма». Но вот и через 20 лет забвение, окутавшее тогда эту дату, не только не рассеялось, но даже ещё больше сгустилось, что особенно контрастно проступило на фоне шума и театральной пестроты, с которыми в истекшем году вспоминали об Итальянском походе, как особую заслугу русского полководца отметив, между прочим, спасение им «папского престола» от посягательств впавших в революционное безбожие французов («Независимая газета», 1 июня 2011 года). О том же, что по Ясскому миру Россия вернула себе земли, входившие ещё в состав Древнерусского государства, не вспомнил никто. Как и о том, что по его разрушении они продолжали жить русской жизнью, на протяжении почти шести веков сохраняя многие черты этой исчезнувшей славянской государственности (уже почти утраченные Москвой), не говоря уже о русском языке и православной вере.

Именно поэтому в 1791 году обитавшее здесь многоэтничное, но сложившееся на восточнославянской основе население вошло в состав Российской империи так, как входят в давно и не по своей воле покинутый, но не позабытый родной дом. В течение всех последующих, вплоть до распада ССР в декабре 1991 года, двухсот лет наполненных многим нелёгкими событиями, ни разу не обнаружив даже тени каких-либо намерений отделиться от «материнской земли» — России. Обо всём этом напоминает памятник великому полководцу на центральной площади столицы так до сих пор и не признанного, в том числе и Москвой, Приднестровья. Но ни один из руководителей постсоветской России не почтил его своим вниманием, как не сделал этого и патриарх Кирилл, в ходе своего недавнего пастырского визита на эту окраину бывшей империи миновавший Тирасполь, хотя посещение его предполагалось по предварительному плану поездки. Политически-конъюнктурный характер причин такого решения слишком очевиден для всякого, кто хоть сколько-нибудь следил за развитием событий вокруг непризнанной республики в преддверии недавно состоявшихся в ней президентских выборов. Но не только приднестровская паства, с трепетом и надеждой ожидавшая предстоятеля РПЦ, оказалась обойдена его вниманием — не удостоился ведь почтительного поклона и Суворов. Цветы патриархом были возложены не к конной статуе в центре Тирасполя, а к памятнику молдавскому господарю Штефану Великому в Кишинёве, при обстоятельствах опять-таки довольно курьёзных, на которых впрочем, не вижу необходимости останавливаться здесь.

Зато тем важнее напомнить, хотя бы вкратце, о значении выхода русской армии на Днестр, так прочно позабытый Россией сегодня. Значение это почти сразу же нашло выражение в цепочке крепостей, заложенных А. В. Суворовым — как, стоит напомнить, им же в 1787 году было начато строительство первых укреплений будущего Севастополя. В 1792 году на Днестре, прямо напротив тогда ещё турецких Бендер, была заложена крепость Средняя, вокруг которой и начал быстро складываться город, по тогдашней греческой моде нареченный Тирасполем (то есть Городом-на-Днестре). В следующем, 1793 году, на месте турецкой крепости Ени-Дунья (Новый Свет) была заложена другая русская крепость; под её прикрытием началось строительство порта и города, которому суждено было войти в историю под именем Одесса. А в 1796 году в Днестровском лимане, юго-западнее Одессы, появилась третья крепость, Хаджидерская, под защитой которой возникло поселение Овидиополь. Эта последняя из крепостей, заложенных Суворовым на новой границе России с Оттоманской империей, прикрывала Одессу и протянувшуюся за ней береговую полосу с юго-запада, обеспечивая безопасность новорождённого торгового порта. А он, прикрываемый военным портом Севастополем с Чёрного моря и «суворовскими» крепостями на Днестре, мог теперь обеспечивать хозяйственно-экономическое развитие получившего завершение Новороссийского края.

Ныне от всего этого столь умело и мощно выстроенного целого помимо Севастополя остался только ещё один кусочек земли, так же всё ещё преданный России и точно так же имеющий все права ставить вопрос о новом определении своего статуса. И это, конечно, Приднестровье, несмотря на полное и окончательное разрушение Новороссии, сохраняющее немалое геополитическое значение. Оно и было отмечено в ходе дискуссии, состоявшейся в парламенте Румынии 15 ноября 2011 года, то есть тогда, когда РФ удесятеряла своё давление на Тирасполь, с целью принудить его к реинтеграции в Молдову — в свой черёд, нескрываемо стремящуюся «реинтегрироваться» в Румынию. Один из выступавших напомнил: «Приднестровье было и остаётся территорией особого значения для Юго-Востока Европы и геополитического вектора в регионе» (ИА Регнум. www upmonitor.ru/news/russia). Но ведь территорией не меньшего значения оно исторически являлось и, казалось бы, должно было оставаться, особенно с учётом перспективы размещения в Румынии элементов системы ПРО, для Юго-Запада России. Однако сомнительно, чтобы руководство РФ осознавало это; в противном случае недюжинное упорство, проявляемое им в том, чтобы сломить Приднестровье, придётся считать уже не следствием недопонимания ситуации, но чем-то другим, для чего в русском языке давно существует вполне определённое имя.

Как бы то ни было, румынский парламент удостоил особой похвалы президента РФ Д. Медведева именно за его усердие в деле устранения с политической сцены «сурового промосковского лидера Игоря Смирнова», подчеркнув: «Президент России по сути подтвердил, что нынешняя ситуация в Приднестровье и позиция Игоря Смирнова препятствуют реинтеграции». «Промосковский лидер», к слову сказать, предложивший Москве разместить на территории республики всё то, что она сочтёт нужным разместить в ответ на появление ПРО на правом (пока ещё только на правом!) берегу Прута, оказался ей неугоден — это ли не вершина политического абсурда! Тем не менее, как выразилась молдавская газета «Тимпул», «Смирнов был „казнён“ при помощи прессы», — российской, разумеется. Соответственно, давление Запада на столь уступчивую Россию с целью принудить её к главному, то есть к изменению всего формата миротворческой операции на Днестре, усилилось; в награду же ей, как повелось ещё с горбачёвских времён, обещаются яркие фантики благосклонности «цивилизованного мира». А как иначе можно истолковать оскорбительные, я думаю, для любой по-настоящему суверенной, пусть и не претендующей на звание великой, страны намёки известного германского политика и политолога А. Рара, прозвучавшие ещё в конце 2010 года и, судя по дальнейшему развитию событий, и впрямь принятые во внимание российским руководством?

Коль скоро Москва, заявил тогда Рар в интервью «Независимой газете», согласится скорректировать свою позицию на Днестре в указанном канцлером А. Меркель ещё летом того же года направлении, то есть согласится на изменение формата операции и на вывод своего очень немногочисленного воинского контингента из Приднестровья, то ей «будет продемонстрировано, что к ней прислушиваются, что с ней считаются». Словом, за отступление на Днестре и за нарушение обязательств, некогда подтверждённых подписью главы государства, будет получена достойная награда. Вот только как далеко придётся отступать?

Вступление Болгарии и Румынии в НАТО (2004 год) уже резко изменило баланс сил во всём Черноморском регионе, приобретающем всё большую важность по мере того, как набирает силу и размах процесс устроения «пост-ялтинского» миропорядка и углубляется связанная с этим глобальная нестабильность. Украинский политолог С. Гриневицкий верно отметил эту связь, указав, что «Черноморский регион — часть большой дуги нестабильности, которая начинается на Балканах, идёт через Приднестровье, Крым, Кавказ, Турцию и заканчивается в Палестине» («Дипломатический вестник Приднестровья» № 2, декабрь 2010, с. 75).

Нетрудно представить, какие последствия может возыметь в таком контексте полномасштабный выход Румынии (или Румынии в союзе с условно независимой, но прорумынски ориентированной Молдовой) на Днестр в случае, если Россия и впрямь решит окончательно распрощаться с наследием Суворова. А ведь нет никаких оснований считать такой вариант развития событий маловероятным — скорее наоборот. Но в этом случае не стоит надеяться, что все её попытки, пусть даже и предпринимаемые всерьёз, удержаться на южно-азиатском рубеже бывшего СССР будут иметь хотя бы ничтожные шансы на успех — глобальный характер стратагем, выстраиваемых ныне сильными мира сего, слишком очевиден. Как вряд ли вызывает сомнения такой же характер возможного будущего ТВД. И в любом случае не вызывает сомнений то, что России в ближайшем будущем понадобятся надёжные союзники, которых она за минувшую четверть века растеряла без счёта. Понадобится опора прежде всего на те народы, которые действиями своими уже доказали, сколь дорога им память о совместно прожитой истории. Понадобится опора на те политические силы в странах СНГ, на тех лидеров, которые в качестве предварительного условия своего, так и быть, согласия на союзничество не выдвигают сразу же требований отказа от «имперских замашек» и «великодержавного шовинизма», тем более же — не бросают в лицо России чудовищного слова «монстр» и не играют краплёной картой русофобии.

К сожалению, пока мы видим обратное, и разве не странно, что из всех руководителей бывших союзных республик самыми грубыми оскорблениями со стороны Москвы был осыпан один лишь, как раз самый безупречный в этом отношении, А. Лукашенко? Между тем нельзя вполне исключать того, что в перспективе это может бумерангом ударить — и очень больно — по самой России. Ведь и Лукашенко, которому я от всей души желаю долгих лет жизни, подобно всем людям, не вечен. А политическая жизнь лидеров не так уж и редко оказывается короче их биологической жизни. Между тем, сама Белоруссия ныне далеко не так однородна, как всё ещё кажется многим в России, Москва же, не остановившаяся даже перед тем, чтобы предложить Лукашенко, в тоне почти ультимативном, ликвидировать свою собственную страну, расчленив её на губернии, в немалой мере сумела даже здесь пошатнуть преобладавшие ещё не столь давно пророссийские настроения. И, заметим, такое интересное предложение из всех лидеров СНГ было сделано только ему одному — поневоле задумаешься о подлинных мотивах подобной избирательности. Видимо, задумываются и в Белоруссии, а какие последствия это может возыметь на западном рубеже, комментировать, полагаю, излишне.

Что до Крыма и Приднестровья, то и здесь ситуация не будет оставаться вечно неизменной. Растёт — да уже и выросло — новое поколение, которому требуются жизненные перспективы; и если Россия не способна предложить их, если она всем своим поведением показывает, сколь не нужен ей этот покуда ещё устремлённый в её сторону поток молодой энергии, то он тоже может изменить своё направление. А ведь ни в Средней Азии, ни в Закавказье, на мой взгляд, нет территорий, способных быть для России столь же надёжными опорными точками, как те, которыми она ещё располагает на западном направлении и которые третирует так небрежно. И, разумеется, совсем уж нет смысла говорить в этой связи о бывших прибалтийских республиках.

Так не пора ли нам взглянуть суровой правде в глаза и перестать тешить себя беспочвенными надеждами на скорое и чудодейственное возвращение СССР — потому что этого, мол, хотят все «вытолкнутые» из него народы. Эта ложь, может быть, и утешительная, но губительная, потому что в жертву ей безжалостно приносятся те, на кого ещё может опереться Россия — а стало быть, и возможности подлинного, а не фиктивного собирания народов. Что и говорить, такое собирание — жертвой на алтарь которого, и это главное, конечно, больше не могут быть историческая жизнь и достоинство русского народа, — потребует тяжёлой и скрупулёзной работы, поиска решений на каждой территории и диалогов, не исключено, что очень острых, с теми, кто уже не будет сливаться в безликую массу под названием «все». Да, это будет трудно, но, думается, это всё же лучше и спасительнее не желающего знать о жестокой реальности благодушия, откуда путь ведёт лишь в тупик изнуряющих и бесплодных галлюцинаций.

Александр Севастьянов. РАСЧЛЕНИТЕЛИ

Альберт Устинов. О ПРОСТОМ СОВЕТСКОМ ЧЕЛОВЕКЕ…

Исповедь в преддверии восьмидесятилетия

Да, о нём, о том «агитпроповском» образе с плакатов советских времён — человек с ружьём, с отбойным молотком, с мастерком, с серпом, или девушка с веслом, со снопом, иногда с циркулем и логарифмической линейкой. Это их, поставленных как королей или полководцев на высокий пьедестал, в постсоветское время назовут пренебрежительно «совком», как бы в отместку за «наглость» занимать столь «благородные» места.

Но не так уж и прост тот «простой» человек, если о нём столько разноречивых мнений высказывалось: советская пропаганда поднимала его на котурны, а постсоветская «демократическая элита» желчно мстит «простаку».

Не вдаваясь в запутанную семантику дилеммы «простой — непростой (сложный)», я предлагаю найти какую-то отправную точку, откуда расходятся понятия, тот сказочный камень, на котором начертано: «Направо пойдёшь — найдёшь… Налево — всё потеряешь…»

Вот «простой человек», что жил в поэтическом сердце Н. А. Некрасова:

В некрасовское время более 80 % русского простого люда жило по тёмным избам с лучинами, прялками, с «телятами в подклети», с деревянными сохами на полях, хотя уже кое-где появлялся однолемешный плуг.

Никакой «америки» я не открываю, называя простым человеком — русского мужика, то есть крестьянина, потому как мы, по слову другого русского поэта, Александра Твардовского, «…все, почти что поголовно, оттуда люди, от земли». И у советского простого человека, хоть в пропагандистской ипостаси, хоть в «совковой» карикатуре, одни и те же генетические корни — от русского мужика, в том числе и эта пресловутая «простота», которая, по его же присказке, «хуже воровства». Вообще-то русский мужик себя не щадит в самохарактеристиках. Его национальный сказочный герой — Ванька-дурак или Емеля-лежебока, хотя в своей глубинной сути («себе на уме») он твёрдо уверен, что «терпенье и труд всё перетрут», да и смётки у дурака хватает жар-птицу схватить…

Вот и выходит, что советский простой человек — прямой потомок древних оратаев, корчующих пни, смолокуров и бортников, ратников княжеских дружин, волхвов, гусляров, скоморохов и разбойников, беглецов в казаки от помещиков, артельных людей, бурлаков, мастеров и подмастерьев на промыслах, рабочего люда.

Кстати, о барах — баринах, барышнях, барчуках, словом — господах. В разговоре о «советском человеке», у которого даже само слово «господин» было изъято из обращения, легко и просто заменено удобным и доверительным «товарищем», казалось бы, и упоминать не стоит отброшенный историей «класс эксплуататоров». Но не всё так просто! При всей моей классовой неприязни к барам я всё же признаю их русскими, частью своего народа.

Когда я, крестьянский сын, внук, правнук и праправнук крестьянина, перебираю «витки» родословной своего народа, то нахожу родные черты и в былинном Микуле, и в летописном Несторе, и в толстовском мужике из «Власти тьмы», который кроме «Таё-таё» ничего и сказать-то не может, и в чеховском «злоумышленнике», открутившем на рельсе гайку, потому что «шелешпёр без грузила не ловится». Моя костромская паутинка сплетена в том «жгуте» с сибирской казачьей «ниточкой», на всех витках мелькают родные «кровиночки» от Украины до Сахалина. И прочно, и уютно мне ощущать корешки в своей земле и чувствовать общую радость и боль единого большого организма народа.

Вот понятие «народ», пожалуй, и является камнем преткновения при сшибках мнений обо всём советском, вплоть до пресловутого «совка». Пока Империя делила своих подданных на православных и инородцев, разбивая их ещё на сословия, реестры и ранги, каждый чётко «знал свой шесток». Но даже в имперской идеологической триаде («православие, самодержавие, народность») это понятие (народ) загадочно вплетено в «жгут» наравне с другими скрепами. Какой «народности» присягали служилые имперские чины? Не могло чванливое высшее сословие открыто признать свою родственную связь с простым народом, например, с крестьянским сословием, но «по умолчанию» обязано было признавать сакральность этого понятия. Народность! — а неплохой синоним патриотизма!

И вот Революция. Крах Империи. Советы. Рассыпались скрепы-сословия. Даже крестьянский сын, ставший великим национальным поэтом, приехав в свою (уже советскую) деревню, изумлённо узнаёт, что не его стихи, а «агитки Бедного Демьяна» распевает молодёжь:

Но раздавались и разгневанные поэтические крики: «В хлев ты будешь загнан, народ, не уважающий святынь».

В этом последнем стихе-проклятии, принадлежащем одной из известных представительниц русской эмиграции, наиболее жёстко и откровенно прозвучал тайный смысл державной триады, понимавший народность как «народ в хлеву». Пока он покорен «белой кости» и пока уважает святыни православия и самодержавия, мы будем терпеть тебя рядом с собой в триаде. Иначе — снова палкой загоним в хлев. По сути, в этих строках вся идеология внешней и внутренней русской эмиграции, у которой вместе с «трень-бренью» званий, сословий и регалий потускнела позолота святости.

«Белая кость» покинула страну, а по сю сторону границы остался советский простой человек. Давайте-ка, господа-товарищи, «совки» и их ненавистники, теперь, век спустя, спокойно, без жгучей ненависти классов вглядимся в срез этого революционного момента истории и попытаемся найти нечто отличающее бывшего гражданина Российской империи от советского человека.

…Как было у нас в казачьей станице на краю казацкой степи? — «Наша взяла!» — вот и вся «идеология». Наша, рабоче-крестьянская власть. Атаман и управа отменяются. Вся власть Советам! Управу назвали Советом, а атамана её председателем. Так свершилась «революция» в станице. Но комиссар из уезда сказал: надо создать комбед. Из батраков и однолошадных мужиков. В комбеде оказался только один грамотный — расписываться умел. Так чья власть? — комбеда («наша взяла») или того «совета» (бывшей управы)? Из уезда (110 км) пришёл пешком «партеец» и провёл разъяснительную работу: создали партийную и комсомольскую ячейки, объявили атамана и членов управы («справных мужиков») вместе с попом «классовыми врагами» и решили на общем сходе выбрать новый совет. Но не успели. Из Омска нагрянул «разъезд» из пяти вооружённых конных и двенадцати казаков с конями и ружьями и увели комбед к Колчаку…

Все эти дела на памяти родственников и родителей, тех «комсомольцев двадцатого года», которые собирались вечерами в «избе-читальне» и под диктовку отца (единственного грамотного) выводили из учебника ликбеза: «Мы не рабы, рабы не мы».

Потом вернулись дезертиры, не захотевшие уходить на восток с войском Колчака. Потом мужики верёвками срывали крест с церкви под испуганными взглядами оцепеневших баб. Потом была организация колхоза со многими «картинками». Одна из них: бабушка падает на пороге стайки, не давая деду уводить корову в колхоз, а дед бьёт её налыгачём. Всяко было…

Потом была песенная весенняя посевная всем нарядным колхозом с первым трактором. Был первый «красный обоз» с урожаем. Второй обоз. Третий… А план хлебопоставок всё увеличивался. На трудодень ничего не осталось. Даже на семена. На следующий год — голод. А тут ещё один «рот» родился — я.

К тому, что было, могу добавить и свои «памятные фотографии». Отец, как фокусник, зажигает и гасит висящую над столом лампу под крики, смех, звон бутылок и стаканов — пришло электричество! На площади у клуба «заговорила» на столбе чёрная тарелка — радио!

Конечно, мои телячьи радости раннего возраста — слабые аргументы. Я также визжал от восторга, когда папу провожали на фронт, и он, вскочив на стол, как с трибуны, кричал: «Наше дело правое — мы победим! За Родину! За Сталина!»

А чего же я утаиваю про раскулачивание и репрессии 1937 года? Но никаких отзвуков ни во мне, ни в семье, ни во всём обширном родственном клане 1937 год не оставил. Правда, я, уже взрослый комсомолец хрущёвского времени, «требовал» за это ответа у «сталиниста», инвалида войны, на что отец зло ответил: «А не было никакого раскулачивания, никаких „воронков“». — «Но это же…» — я ему хрущёвскими словами про «культ личности». «У нас не было, — твёрдо отрезал отец. — Слава богу, стукачей не оказалось».

Так вот, что за народ такой был — советский? Был ли? А может, и есть?

Пожалуй, как первое характерное отличие надо назвать товарищество. Помимо официально введённого обращения друг к другу в связи с отменой сословий, очень быстро вошла в быт, культуру, в обиход «простого» народа некая общественная ипостась. Ленинские слова «жить в обществе и быть свободным от общества — нельзя» были ответом на провозглашение либеральных свобод.

Не будем оценивать практику складывавшегося социалистического общественного устройства и формирования социалистического сознания, но отметим бесспорную роль в жизни каждого члена советского общества коллективистских начал: производственные, профсоюзные, комсомольские, партийные собрания, заседания многочисленных комитетов, кружки самодеятельности, соревнования, спортивные состязания, культ- и турпоходы и т. д. Разумеется, «притирание» двух диаметрально противоположных начал, заложенных в человеке (личного и общественного), происходило и будет вечно продолжаться. Но то советское общество проводило «притирание» с целью достижения гармонии во имя поставленной высокой идеологической цели — формирования нового гармонически развитого человека, и это — исторический факт.

Итак, товарищество, гармонизация общественных и личных интересов — первый характерный признак советского человека. («Нет уз святее товарищества!» — идёт из глубин русского народного сознания, подчёркнуто ещё великим Гоголем.)

Вторым характерным признаком советского человека надо назвать стремление к знаниям. Здесь не сразу высвечиваются заложенные в государственном масштабе различные «всеобучи», «ликбезы» и «рабфаки», курсы и институты повышения квалификации, вечерние и заочные школы и другие формы «охвата» (термин вполне официальный) учёбой каждого члена общества. Ленинские слова «Учиться, учиться и учиться!» первенствовали в наглядной и устной агитации и пропаганде.

Жажда знаний манила, вела, заставляла учиться. Не просто мотивы личной карьеры, престижа, материальной выгоды вели русского, советского человека к знаниям. Это сторона разумелась сама собой («не вечно тебе крутить быкам хвосты в колхозе»), но главенствовали соображения более высокой значимости, наполненности «золотым содержанием» научного знания, народного признания.

Из деревни стали уходить не только в солдаты и на промыслы, но и в университеты. Опять же по себе сужу: я один из первых студентов за двухсотлетнюю историю деревни. Да и к нам стали приезжать учителя, агрономы, врачи, инженеры.

Этим «образованцам» надо бы гимн пропеть, по-хорошему, за их исключительную историческую роль в рывке советского народа к знаниям с 20-х по 90-е годы XX столетия. Это они, надевшие габардиновые плащи, шляпы и шляпки, повязавшие галстуки и шарфики, становились образцом для подражания многочисленным родственникам и соседям не только в «городской» моде, но и в оборотах речи, в любви к книгам, в нравственной и личной гигиене. Это на их долю пришлась основная тяжесть подъёма всеобуча и роста знаний в бесчисленных бесплатных кружках юннатов, техников-конструкторов, рукодельниц, в самодеятельных художественных и спортивных секциях, в организации множества смотров, конкурсов, олимпиад, в нравственном и эстетическом воспитании детей и юношества.

«СССР — самая читающая страна» — не просто красное словцо. Даже сделав поправку на давление пропаганды, на обязательную подписку на партийные издания, без всякого преувеличения можно сказать, что миллионные тиражи не покрывали спроса на такие познавательные журналы, как «Знание — сила», «Техника — молодёжи», «Вокруг света», толстые литературные журналы. За ними и за собраниями сочинений классиков выстраивались очереди.

Нынешние издатели с ностальгией вздыхают по разваленной теперь советской системе книгоиздания и книготорговли.

Всё советское общество было пронизано педагогикой сверху донизу. И дело не только в главенствовавшей и властвовавшей коммунистической идеологии, — в основу государственной педагогики ложились вошедшие в быт и культуру русского народа фундаментальные принципы и традиции, заложенные в тысячелетней истории России. Недаром, когда сформулировали «Моральный кодекс» советского человека (строителя коммунизма), то он чуть ли не полностью повторил христианские заповеди.

Попутно следует отметить, что охотников поэкспериментировать на «новом человеке» было немало. Достаточно вспомнить Пролеткульт, пытавшийся «сжечь Рафаэля», создать своё новое, пролетарское искусство, перевоспитать в «революционном духе» зрителя, слушателя, читателя.

К разгрому Пролеткульта приложил руку В. И. Ленин и дал наркому просвещения важные инструкции: «Всё ценное в старом искусстве сохранять, к новому относиться сдержанно, давать ему возможность развития, но ни в коем случае не давать заниматься захватничеством» (цитата в пересказе Луначарского). Был не только сохранён, но и развит великий русский театр, создано великое советское кино, расцвела на народной основе советская музыка, особенно русская советская песня.

А что хотели сделать шкрабы (школьные работники) со школой? В результате многочисленных и не всегда безобидных шараханий советская школа всё же продолжила структурно и методически русскую классическую (дворянскую) гимназию, которая обогатилась опытом подготовки человека к гражданской зрелости не только для выходцев из среды высших сословий, но для каждого.

Известные достижения Советской страны в науке могли быть ещё более внушительными, если бы не обстановка холодной войны, ситуация «окружённого лагеря», система охраны государственных и научных тайн. Такая обстановка приводила к администрированию в науке, которую приходилось болезненно преодолевать.

Назовём и третью характерную особенность советского человека — интернационализм. Рождённый рабочим движением вместе с лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», этот термин был и остаётся самым политизированным, горячим, обоюдоострым. Коммунисты склонны были употреблять его с прилагательным «пролетарский», в отличие от «буржуазного», который нынче превратился в «глобализм».

Но не будем увлекаться «измами». Речь идёт об обыденном «человечьем общежитии». Как жить рядом и вместе людям разных национальностей? Ничего лучшего, кроме дружбы народов, не придумаешь. Это и «придумали» советские люди.

Противники советской власти и социализма по поводу «дутой» дружбы народов СССР нагородили горы чепухи и злобной лжи: не было-де никакой дружбы, одно принуждение и пропаганда: образование национальных республик, областей и округов только заложило бомбу под СССР. Даже эти два тезиса, которые противоречат друг другу, обнаруживают ложь злопыхателей: если было принуждение, зачем же народам, никогда не имевшим своей государственности, предоставлялись автономии, самостоятельность для развития?

А про развитие злопыхатели вообще не упоминают. Как будто не было создания письменности для народов, которые до этого не имели её. Как будто не было роста национальных школ, театров, институтов, даже академий наук. Надо ли перечислять имена национальных артистов, писателей, художников, учёных, которые появились на всесоюзной арене и вместе с русскими именами составляли гордость советского народа? А Дни, Недели и Декады национальных культур в Москве и в республиках!

При неизбежном налёте официальщины и пропаганды при проведении подобных мероприятий, в них бился пульс той самой дружбы, когда завязывались узы личной приязни, деловых и творческих договорённостей.

Такие же процессы происходили не только в эмоциональной творческой среде. Единое экономическое пространство СССР было и единым производственным комплексом, когда освоение северсзв или целины, новых месторождений или прокладка дорог втягивали в себя рабочую силу всех регионов — всех советских людей разных национальностей.

Интернационализм советских людей заметен был по интернациональному составу производственных и иных коллективов, экипажей судов, экспедиций, армейских подразделений, учебных групп, что резко контрастировало с положением в дореволюционной России.

Говорить о росте смешанных браков, как показателе интернационализма, было не принято: тут любовь замешана, а она — вне статистики. И всё-таки как мне, целиннику, не вспомнить, что в Кокчетавской области в годы освоения целины регистрировалось 64 % смешанных браков. Факт вещь упрямая.

К теме интернационализма тесно примыкает тема русского народа. Сколько ни «обнажай» этот вопрос или ни упаковывай его в разные обёртки, всё равно «русский вопрос» высовывается шилом из мешка.

Весь мир советских людей называл русскими. Советские люди нерусских национальностей не только не возмущались этим, но с гордостью признавали своё родство со «старшим братом».

Только после ельцинского «парада суверенитетов» со стороны антисоветских и антикоммунистических сил этой идеологеме был придан ядовитый окрас шовинистической имперскости, чего никогда не было ни у реального русского народа, ни у эфирно-газетного «старшего брата». Наоборот, родственно-бытовая, семейно-сердечная интонация такой идеологической формулы накладывала на реальный русский народ дополнительные этические обязанности помогать «младшим». Это хорошо знали тысячи и сотни тысяч, если не миллионы, направленных в «национальную глубинку» учителей, медиков, агрономов, ветеринаров, инженеров и других дипломированных специалистов. Почитайте биографии появившихся в советское время родоначальников национальных литератур, театра, кино, музыки, изобразительных искусств — у всех вы найдёте благодарственные отзывы о своих русских учителях.

Есть и у меня капелька личного опыта в этой связи. Так случилось, что в мою биографию вплелось пребывание депутатом разного уровня советов одной из национальных республик. Из многочисленной череды обращений граждан вспоминаются, не скажу частые, но бьющие по нервам и вгоняющие в неловкость обращения именно как к представителю русского народа, к «старшему брату», способному, по мнению просителя, объективно разобраться в вопросе, в отличие от охваченных межклановыми амбициями соплеменников.

А что случилось, когда к власти пришли сторонники западных ценностей? Реклама и пиар! Выпячивание себя, своего товара. Учат теперь деток не быть скромными…

Мир внутри меня (эго) и высокое Небо над головой — удивительные, несоизмеримые, несопоставимые и даже как будто противопоставленные друг другу величины. Но довольно метафор! Советский простой человек в идеале должен был соединить земную эгоистическую и звёздную альтруистическую стихии в единой ипостаси. В идеале… Реально, конечно же, были и обожжённые крылышки, и взлёты подвига, и «чего изволите?», и «ты — мне, я — тебе», и стахановцы, и ударники коммунистического труда, и несуны, и бегуны от алиментов, и матери-героини, и пьяницы, и трезвенники, и трудоголики, и тунеядцы… «Ничто человеческое» не было чуждо нам. Но куда был направлен мощный общественно-педагогический вектор, не допускавший ни малейшего колебания стрелки морального барометра? Кто были советские «святые»? Чьи лица с Досок почета торжественно и уверенно утверждали «символ веры» советской «религии» — «Слава труду!» В каждом городе, районе, совхозе, колхозе, на каждом предприятии, в каждом учреждении «канонизировались» имена рабочего и директора, вахтёра и инженера, учителя и врача, учёного и артиста.

Давайте без лукавства, без ехидных намёков на кабинеты, в которых принимались решения, признаем перед своей совестью, что все эти имена были достойны уважения и почёта по своему социально-нравственному облику и заслугам перед обществом. За очень редкими частными исключениями они не подвергались резкому отторжению. Потому что решения в кабинетах не противоречили «народной молве»; наоборот, на ней и на «объективных показателях» результатов труда строились.

С орденами и званиями, как и с учёными степенями и должностями, была «катавасия»: несоразмерно уступая современным изощрённым пиаровским технологиям, советский «блат» находил все же обходные пути для дутых званий, степеней. Народная молва не проходила мимо них, критиковала, высмеивала, «прорабатывала» на собраниях и заседаниях, в СМИ. И, пожалуй, следует признать, что при общем нравственно-педагогическом векторе «издержки» в виде «дутых авторитетов» не превышали критического уровня: социально-карьерный лифт в целом справлялся с поставкой наверх кадров, способных руководить производством и обществом на должном уровне.

Особая грань темы советского народа: депутаты всех уровней. Вот уж благодатная площадка для обвинения «совка» в антидемократизме, тоталитаризме! Ведь выборы в действительности проходили ещё до всенародного голосования в тех же кабинетах, в которых формировались и списки для Досок почёта. Право слово, не наобум. Мучительно и задолго до выборов шла работа по отбору кандидатов. Для чего? Давайте вдумаемся. Для единодушного одобрения так же тщательно обработанных в недрах плановых органов специалистами директивных цифр? Для скандирования лозунгов и здравиц? Для заседания в президиумах? Не без этого! Но вот в чём был мучительный для «ответственных товарищей» момент выбора — кого рекомендовать? В ответственности за моральную, политическую, человеческую чистоту рекомендуемого лица, которому предстоит стать лицом советской власти!

Ведь депутат сталкивается лицом к лицу с народом, разбирая многие заявления, просьбы, жалобы, и его моральный авторитет был безупречен. Кажется, и не было случаев падения в коррупционную грязь.

В этом смысле он не только по названию был «народным».

Чтобы не возникло у читателя подозрения, что автор ратует за безальтернативные выборы, должен пояснить свою позицию. Советский простой человек, каковым я являюсь и от имени кого выступаю, «не лыком шит». Все видели и понимали, что, голосуя за одного, они не выбирают, а уже утверждают выбранного, что выборы уже состоялись, и день выборов — просто праздник торжества «советской демократии» в отличие от буржуазной, где лезут во власть кто попало, кто понаглее и побогаче, кто больше наобещает всяких (часто невыполнимых) благ своим избирателям. А мы ставим во власть того, кто понадёжнее, от нашей рабоче-крестьянской косточки, с учётом того, что там, во власти, были и академики и слесари, и русские и эвенки, и стар и млад. Лично сам я в этом «выборе» участвовал на собрании коллектива по выдвижению. Понимал, что дальше эта кандидатура будет «вентилироваться» и «рассматриваться» в разных «инстанциях», не доверять которым у меня нет оснований. И я потом опускаю бюллетень как знак согласия с «провентилированной» в кабинетах кандидатурой. Вот так я избирал и был избранным, и не чувствовал себя ущемлённым в правах.

Рождённый в СССР, воспитанный по-советски, проживший всю трудовую жизнь при советской власти, которая меня учила и лечила, предоставляла бесплатные или дешёвые книги и учебники, библиотеки, спортзалы, детские спектакли и киносеансы, студенческие общежития, жильё и работу после училища или института, я вслед за Маяковским так и ощущал: «Очень правильная, эта наша Советская власть».

«Что имеем — не храним, потерявши плачем». В какой «прикид» ни облачайся, каким макияжем ни разукрашивайся, какую толстую шею ни наедай, каким фитнесом ни занимайся, а тот моральный облик скромницы «в платьице белом» или надёжного парня «у проходной», который воспитывала советская народная педагогика, не затмить, не заглушить, не забыть, не убить. Потому что в прилагательном «советский» к существительному «человек» за неброской одеждой, непритязательным жильём, зачастую примитивной бытовой техникой таились идеальные качества нового человека, который должен впитать лучшее, накопленное человечеством, и развивать его дальше в своих детях. В этом суть коммунистического учения о будущем свободном бесклассовом обществе, без эксплуатации человека человеком.

Ещё Аристотель размышлял над феноменом под названием «человек» и называл его «общественным животным», то есть всё истинно человеческое в нём — «сверхживотное». Я пришёл к мысли, что всё истинно человеческое в человеке проявится в коммунизме, будущем справедливом обществе, строить которое надо, совершенствуя истинно-человеческие качества и преодолевая, обуздывая животные. С обретением такой простой и ясной «религии» мир для меня перестал быть хаосом случайностей; как в силовом магнитном поле, лица, поступки, предметы и события в отношении вектора моей коммунистической идеи выстроились в определённом порядке: хорошо всё, что ведёт к коммунизму, плохо всё, что ему мешает.

Я уже дед, и даже прадед. Дети, внуки, правнуки рядом, вокруг меня. Я ещё вписан в жизнь, а жизнь-то уже другая. Внуки поют другие песни, на мой взгляд, очень громкие, дёрганые, несуразные. И не поют мои, мелодичные. Вроде бы и обидно за песни, которые пел, которыми жил. Но и они ведь живут своими песнями. Им жить, им петь. Одеваются чудно? Так ещё Тарас Бульба встречал сына из семинарии «по одёжке»: «А поворотись-ка, сын, экой ты смешной какой!» Им нравится — ну и пусть! Да я и сам уже появляюсь на людях в шортах и бейсболке. Ничего, удобно и практично.

Стариковское брюзжание и закономерно и безобидно. Так было, так будет. Но в отношении «советского простого человека» неприменим геронтологический подход. Ведь он, советский человек, в историческом плане — ребёнок. Хотя, подобно Гераклу, ещё в колыбели стал совершать подвиги. Но старый хищный мир алчности и эгоизма, как бессмертный Кощей, над златом чахнущий, в этом «ребёнке» учуял своего «могильщика».

Кощей не пожалел злата на создание мозговых антисоветских центров, чтобы учёные, тщательно изучив этого «чудо-ребёнка», нашли его «ахиллесову пяту». Перепробовав все старые методы кнута и пряника, плаща и кинжала (прямая интервенция, шпионаж и диверсии, поощрение агрессора Гитлера, «план Маршалла», политика отбрасывания коммунизма, блокада Кубы, война во Вьетнаме и создание военных баз вокруг СССР, «холодная война» с «горячими точками» в Венгрии, Чехословакии, Польше), центры советологов отыскали-таки «ахиллесову пяту» советского человека.

Она оказалась в том, чему не обучался «ребёнок». Вернее, в том, от чего отучивала в своих ликбезах коммунистическая партия, ставя целью воспитание нового гармоничного человека, где достоинства личности определяются духовным и интеллектуальным уровнем и её вкладом в развитие социалистического общества. Этот казавшийся незыблемым категорический императив коммунизма в сознании значительного числа советских людей подвергся эрозии, когда произошла подмена ценностных ориентиров с духовно-нравственных на материально-потребительские.

Что произошло с советским простым человеком? «Из-за угла мешком пришибленный», он до сих пор не вполне понимает, что произошло. И я не понимаю. Попав в такой умственный хаос, я не столько ностальгически, сколько инстинктивно-бессознательно, лихорадочно нащупываю остатки твёрдого советского материка.

Пробивается кодовая наследственность советского человека даже сквозь чудовищные извращения насаждаемого американского суперменства и подчёркивания расхристанной звёздности. В многочисленных мыльных сериалах мелодрам, в штампованных, многократно повторяющихся сюжетных коллизиях любовных треугольников и многоугольников, с родителями и неродными детьми, с поиском богатого «принца» и т. д., создателям про голливудских творений волей-неволей приходится искать «берег надежды», куда надо приводить своих злосчастных героев, «гибнущих за металл». До того тошнотворно-примитивными выглядят эти «ударники капиталистического труда» с их «стрелками», «разборками», «крышами» и «счётчиками», что, вопреки всем либеральным наставлениям и заклинаньям, у авторов и исполнителей непроизвольно прорываются положительные акценты то на любовной верности, то на сохранении чести в данном слове, то на бескомпромиссности в вопросах нравственности и прочих чертах того, над чем ещё продолжают измываться по инерции. А всё почему? Да потому, что «не стоит село без праведника», как говаривали в старину наши предки, имея в виду главенствующую воспитательную силу положительного примера.

Попыталась было либеральная пропаганда вначале противопоставить «совку» героя своего времени — крутого успешного бизнесмена. Сами слова «бизнесмен» или «бизнесвумен» стали практически единственной иконой на «божнице» постсоветской власти. Они, эти слова, не только претендовали на «праведность», — мыслилось, что они дают импульс стремления к счастью для юношества, типа того, как звали ввысь советскую детвору слова «лётчик», «авиация» или «космонавт».

Приходит наконец, как после похмелья, смутное понимание, что «бизнесмен» — это неточный перевод на русский приличного и уважительного слова «предприниматель». Среди советских людей слово «бизнесмен» бытовало как «делец», «деляга», «барыга», «фарцовщик», «фирмач» и т. д. Поощряемый своей родной властью, названный «общецивилизованным» термином, «бизнесмен» теперь, наш деляга, набычил шею, растопырил пальцы и сузил разнообразный красочный мир до одного слова «скоко?». В таком же узком диапазоне вся постсоветская идеология (при циничном отрицании всякой идеи в государстве) скукожилась до примитивного императива: хочешь счастья — будь бизнесменом. Нынешние наши бизнесмены вовсе не «предприниматели» (таковых мало), а посредники, «работники навара и маржи, романтики с большой дороги».

Звенит от напряжения глобальная информационная сеть, вынужденная, пусть иногда и искажённо, но всё же информировать о реальных событиях и фактах жизни человечества. У нас, в России, долгое время, пока существовал Советский Союз, было своё «информационное пространство», пытавшееся оградить советского человека от разрушающего влияния на только формирующееся его социалистическое сознание тех самых капиталистических стереотипов.

Проницательный читатель, слушатель, зритель уже давно заметил, что с крушением информационного «железного занавеса» не осталось и российского информационного пространства, создавшего среду воспитания человека-творца, созидателя, устремлённого в будущее, дерзновенного в мечтах, но скромного в личных притязаниях, нравственно чистого, открытого, любящего, дружественного, для которого самая высокая человеческая ценность в том, что не измеряется никакими «условными единицами» — ум, талант, личное обаяние, скромное поведение, общительность, знания, трудовые достижения.

Простой советский человек осваивал тайгу, пустыни, полюса земли, целину и сопромат. Строил заводы, плотины, города и сильное государство. Клепал самолёты, поднимал ввысь ракеты. Брал рекорды и олимпийские медали. А как он пел! От души, вдохновенно, талантливо.

Ни одно время, ни один народ на земле не оставил в своём профессиональном и самодеятельном творчестве такого жизнеутверждающего оптимистического заряда, как это сделал наш простой человек ради своего светлого «коммунистического далёка».

И не только пафосные мухинские «Рабочий и колхозница», но и скромная шадринская «Девушка с веслом»; не только могучие плотины Днепрогэса и Братска, но и взобравшаяся на пьедестал у ворот завода труженица-«полуторка»; не только величественный «Воин-освободитель» в Трептов-парке, но и бесконечный ряд обелисков под красной звездой от Берлина до Владивостока; не только «пригламуренные» портреты передовиков с Досок почёта, но и миллионы открытых светлых лиц в документальных кадрах кинохроники; не только подслащённый медийный официоз, но и фотоотпечатки советской эпохи в семейных альбомах — да их тысячи и миллионы, памятников и памяток советской эпохи! Всё это не просто свидетельствует, что не будет забыт, не растворится в неком потребительском «среднем классе» советский простой человек, но и доказывает, что он уже вошёл в генотип будущего человечества.

Нашему автору и другу А. А. Устинову исполняется 80 лет. Сердечно поздравляем Альберта Александровича со славным юбилеем!

Редакция