Иллюстратор Анна Ивановна Регер

© Анастасия Попова, 2019

© Анна Ивановна Регер, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-4496-3345-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 

Предисловие

 

Глава 1

И снова холодное лето, теплые деньки не частое явление от них уже, не бежишь, ими наслаждаешься и ждешь с нетерпением, и даже томная жара не может оттенить минуты истинного летнего счастья. Когда-то давно проливным дождям среди знойного теплого лета мы радовались как манне небесной, купались в их теплых потоках, босиком выбегая во двор, носились по мокрой траве и только что образовавшихся лужах. Нам было так легко, как будто это мы играем симфонию дождя на островках прохладной влаги в углублениях дорог и улиц, и сердце бьется в такт падающим на землю каплям, которые попадая на водную гладь выбивают другие разрывая идиллию покоя, рисуют идеальные круги, а потом вместе с ними отражается радугой на ещё угрюмом небе. Но стоит появиться этому природному световому представлению, почти всегда за считанные минуты оно меняет свой окрас, с серого до лазурно голубого. Так хочется чувствовать себя причастной к этому, любуясь неописуемым зрелищем постоянно меняющихся картин кистей самой природы. Но радуг, как и теплых дождей под которыми, хочется вымокнуть до нитки во взрослой жизни почти нет. Вернее есть, но их уже не видишь или воспринимаешь совсем по-другому.

Сегодня как раз один из таких непредсказуемых летних деньков, когда с самого утра светит яркое солнышко, с порога обдавая тебя своими теплыми, ласковыми лучами, которые так и шепчут — сегодня будет тот ещё жаркий денёк. Но как всегда к обеду набегают злобные тучки, закрывая собой последние лучики и тебе в лицо уже бьёт пронизывающий холодом северный ветер и ты сожалеешь лишь о том, что оставила кофту дома.

Но сегодня даже это не сможет омрачить очередной долгожданной встречи. Я ждала её, продумывала каждое слово которое скажу тебе, прокручивала в голове фразы и предложения, чтобы не упустить ничего важного, ведь открыть душу могу лишь тебе. Лишь ты меня всегда понимал и сейчас вновь поймешь и услышишь…

Извилистая дорога как всегда пустынна. В Русских глубинках редко встретишь попутку уже километров в десяти, отъехав от основной трассы соединяющей более — менее населённые районные центры, в которых ещё осталась: школа, больница и сельский совет. А я еду туда, где кроме сельского кладбища, развалин клуба и бабушек на скамейках у выцветших заборов не осталось ничего.

Как красивы и необъятны девственные просторы нашей Родины. Величественные склоны сменяют лесополосы, поля, луга искусственные водоёмы, оставшиеся в наследство со времён союза. Заброшенные, заросшие непролазной травой родники с чистейшей прохладной ключевой водой, бьющие из недр земли, у покинутых селений, почти стёртых с лица земли былых колхозов миллионщиков. От их не так давно гремевшей славы остались лишь фундаменты в некоторых местах уже целиком погребённые землёй. Печальная картина.

Но вот уже и она. Деревня. Со своим эксклюзивным шармом, ведь только в маленьком поселении, не отмеченном на карте, доживающим свой век, можно встретить такое разнообразие. На некоторых улицах жизнь полностью остановилась. Прогуливаясь здесь в детстве, я думала о том, что пройдя небольшой школьный парк, ты вдруг очутилась в далёком прошлом. Огромные многоквартирные двух этажные дома, величественно стоящие в два ряда, полностью исчезали из виду, а перед глазами открывался совсем другой мир. Саманные, оббитые железом вековые домишки раскрашенные в зелёные, синие и бледно жёлтые цвета панорамой уходили вдаль единственной асфальтированной дороги. Кое-где это однообразие разбавляли деревянные строения, с красивыми ставнями и резными обналичниками, величественно возвышающиеся над крышами покосившихся от времени саманных строений. В детстве мне казалось, что время тут останавливалось, оно не текло и не бежало, а застыло где-то во временах молодости моей бабушки, детстве мамы и её сестёр.

А что же сейчас. Таким разнообразием стилей стоящим на контрасте архитектурных решений может похвастаться любое село. Домишки вдоль широкой главной улицы уже не такие одноликие, они пестрят индивидуальностью и сочетанием материалов. Только здесь рядом можно увидеть блестящую жесть на крышах и тут же он чёрный как смоль, неизменный рубероид. Современный сайдинг и деревянная резьба, словно бусы венчающая дома, а рядом всё-то же железо с облупившейся и выгоревшей от солнца краской из детских воспоминаний, и теми же бабушками ничуть не постаревшими за последние пятнадцать лет, и кажется, время не тронуло их, только мы повзрослели.

За тем же парком всё тот же магазин, всё та же остановка и даже надписи те же, где-то там в её глубине на одной из стен ещё сохранилось то, что когда-то писали мы с тобой в наше последнее лето. А за ней поворот, пустырь и дорога к тебе. Калитка покосившегося забора как всегда открыта её видно с дороги, ты должно быть рад гостям, тем более сегодня, в твой день рождения. Я сейчас приду, наберусь смелости и выйду из машины, мне просто очень стыдно за то, что так долго не навещала тебя, но ты всегда был и будешь в моём сердце, не смотря на дела, заботы, проблемы и расстояние.

Как же здесь тихо и хорошо, такое чувство, что над твоим домом тучки не смеют закрывать собой солнце и тут всегда солнечно и спокойно, как и тогда, двадцать первого ноября две тысячи четвёртого года. И ты снова смотришь на меня своими безумно красивыми серыми глазами, увенчанными густыми чёрными ресницами, как же я люблю каждую чёрточку твоего лица, каждую едва уловимую морщинку вокруг любимых добрых глаз, изгибы твоих густых бровей, пухлые всегда добродушно улыбающиеся губы. Ты всегда был для меня примером, образцом, идеалом, но ты не просто был, ты им и остался. Братик, как же мне тебя не хватало. Как же я хотела и боялась увидеть тебя вновь.

— А помнишь… — но для того чтобы говорить с тобой слова не нужны. Они ведь так часто обманывают, и зачем нам с тобой слова, когда разговаривают наши души.

Я знаю, ты помнишь… Как прекрасны были эти летние деньки наши разговоры на лавочке у завалинки, шкурки от семечек, за которые мы получали, ты от мамы, а я потом от бабушки. Я помню каждое твоё слово, твой мелодичный голос, твои глаза, удивительные и неповторимые: блеск морской волны на солнце и сине — серая печаль в пасмурную погоду, от того что на улице снова дождь и ты не сможешь завести свой любимый красный мотоцикл. В такие минуты они становились необыкновенно серыми, а их рельефный рисунок выделялся на столько ясно, что казалось их узор менялся, приобретая неповторимый оттенок в тон угрюмого пасмурного неба. Ты был необыкновенно красив и даже спустя года твой образ не подвластен времени. Я помню как ветер ласково трепал твои тёмно русые волосы. Помню, как они отражали солнце передразнивая её лучи и тогда казалось, приобретали неповторимый оттенок спелой ржи, твою неизменную стрижку под полубокс, а когда твоя шелковистая копна отрастала — ты убирал их на бок и был при этом ещё красивее. Я помню каждый изгиб твоего лица. Греческий прямой нос, высокие скулы, овал подбородка, юношеский румянец на щеках и неповторимый блеск твоих прекрасных глаз. В тебе всё было идеально. Или просто ты был его олицетворением. Всегда добр, кроток и удивительно скромен. Твоей мудрости могли бы позавидовать древние философы. У тебя была своя мораль, свой взгляд и мнение на все что тебя окружало. Для тебя не существовало мелочей, ты умел видеть прекрасное во всём. В шелесте травы на поле величественно возвышающемся на холме у родника, возле дома нашей бабушки, в каждом цветке угадывал красивейшее только начинающее благоухать разнообразие ещё не тронутое солнцем, и каждый житель этого девственного уголка нашего душевного рая был дорог твоему сердцу, будь то отвратительный паук или порхающая бабочка. И с людьми было так же. Ты умел уловить хорошее в самом дальнем уголке человеческого сердца, с лёгкостью оправдать даже самый скверный поступок. Тебе следовало стать адвокатом, но этого не случилось…

Ты снова смотришь на меня всё такими же очаровательными глазами. Мне столько нужно рассказать тебе, но даже не знаю с чего начать свой рассказ. Знай одно, я пытаюсь жить по твоим заветам, пытаюсь следовать твоим наставлениям, но как всегда у твоей младшей сестры это не совсем получается. Сделав что-либо я всегда думаю, а что бы сделал ты? Так же и со словами. Мысль о тебе не покидает меня, мне кажется, мы не расставались, и словно не было этих пятнадцати лет. Давай помолчим вместе, как в детстве. Ведь чтобы разговаривать, слова не нужны, пусть говорит моя душа, а твоя пусть услышит меня.

 

Глава 2

Я не знаю, сколько простояла так, рядом с ним. Не слыша и не видя ничего вокруг, даже не заметила, как кто-то подошёл сзади. Чья-то рука опустилась на моё плечо.

— Ты снова здесь? — Знакомый голос заставил пробудиться от чудесного сна.

— Да, я снова здесь, и снова мы можем говорить с ним обо всём и не о чем. — Так и не в силах отвести глаз от любимого лица, я продолжала стоять на том же месте, не щадя времени, а на небосводе меня уже поджидал закат.

— Я наблюдаю за тобой уже около двух часов, ты понимаешь, что так нельзя? — Голос сестры был тревожен, не смотря на настойчивость его тона.

— Для того что бы говорить не всегда нужны слова. И время здесь летит незаметно, да и что такое время, когда впереди у нас целая вечность. — Её руки нежно обняли меня, и слёзы полились градом у нас обеих.

Моя двоюродная сестра была сильным духом человеком, раньше мне казалось, что нет ничего на свете, что могло бы налить её светло зелёные глаза слезами. Но оказалось, что и они умеют плакать. И ей, так же как и мне не хватает его, и она его любит, может не так как я, а своей собственной любовью, но так же трепетно.

— Сегодня у него день рождения. — Вытирая катившиеся слёзы, еле слышно прошептала она.

— Время уже не властно над ним, ему всегда будет двадцать четыре.

— Я помню его ещё живым.

— Он и сейчас жив, пока мы любим его, пока чтим память о нём, пока в сердце для него есть место.

— Может, так было нужно, и там ему лучше? Но убиваться так нельзя. Ты должна его отпустить. — Её рука больно сжала моё плечо, заставляя окончательно очнуться от детских воспоминаний.

— А помнишь тот вечер, двадцатого ноября… — Я наконец повернулась к ней и обомлела, время сделала своё дело. Из прекрасной, цветущей девушки, она превратилась в суровую женщину с глубокими морщинками очерчивающими лоб, года не пощадили её красоты. Она уже не была цветущёй розой, но природного очарования время так и не смогло отнять у неё.

— Я помню всё… Как долго стояла у чёрных железных ворот твоего колледжа, не решаясь войти, не знала как сказать, боялась за… я просто знала как ты его любила.

— Помню, ты была такой потерянной, а я не понимала почему. Помню, что ты сказала, что отпросила меня, и мы поедим к Сашеньке, а потом мы пошли в цветочный магазин. Я хотела купить самый красивый букет, но ты замешкалась, было видно, что ты хотела сказать что-то очень важное, но не смогла. А потом я выбрала гвоздику в коробочке…

— Это было как вчера. Мне позвонила мама и сказала, что его больше нет, сегодня его привезут, а завтра похороны…

— Я тоже помню, помню каждое слово. Не помню только дороги, всё было как в туманной дымке, а потом… мы вошли в комнату, а там, на стульях с закрытыми глазами, чёрной лентой на лбу и иконой в холодных руках лежал он… — Уже не сдерживая слёз последние слова превратились в истошный рёв. Полина ухватила меня обеими руками и начала трясти.

— Хватит! Хватит себя мучить. Уже ничего не изменить, а если ты не можешь изменить что-то, лучше отпусти. Не смотри назад, не живи в прошлом, хватит оглядываться на то, что уже тебе не подвластно, ты ни в чём не виновата.

— Я виновата, — вырываясь из её крепких рук я вцепилась в оградку его аккуратно убранной могилки усыпанной выцветающими на солнце искусственными букетами. — Меня не было рядом…

— Это судьба и от неё никуда не уйдешь, как бы не хотелось, её не изменишь, что предначертано — то обязательно произойдёт, значит так было нужно. У нас всегда забирают самое лучшее, но мы не должны сдаваться и опускать руки, вопреки всему — такова жизнь, своими издёвками она делает нас сильнее.

— Или убивает, только не физически, она убивает нас морально, а это хуже смерти. Когда ты живешь, делаешь что-то и думаешь — для чего?

— Значит и это для чего-то нужно. Я тебя понимаю… — Её глаза опустились, впервые за долгие годы мне показалось, что кто-то понял меня, кто-то кроме него.

— Ты много не знаешь… — Я не решалась произнести этого вслух долгие годы. — Это была моя идея. Упасть… на что—нибудь, так что бы наверняка. Он отговорил мен. Он всегда был рядом, когда мне было плохо. А когда предали его, меня рядом не было.

— Это был несчастный случай. — Изрезанные морщинками глаза Полины округлились от удивления но она упорно стояла на своём.

— Я тоже хотела, что бы это выглядело именно так… — Слёзы вновь покатились по щекам, я не хотела плакать на его могиле, его всегда это очень сильно тревожило, не хотела показывать свою слабость, но это было уже не в моих силах.

— Давай будем помнить только хорошее. — Удивительно быстро оправившись от шока, сестра решила перевести тему разговора в другое русло. — Поверь, мне тоже не забыть, как ты просидела всю ночь держа его за руку, а потом прыгнула за ним…

— Я была маленькая и глупая. Я думала, что если согрею его руки, он встанет, улыбнётся своей удивительно красивой улыбкой и скажет: «Ребята, я пошутил, я живой…» но этого не случилось, той ночью мне казалось что от тепла моих рук, его руки стали тёплыми и он даже улыбался мне, он действительно улыбался, он наконец понял на сколько дорог и важен. А потом я поняла, что видела его в последний раз, и больше не смогу ни обнять, ни прикоснуться к нему. Вы осудили меня за мой выбор, но это был мой выбор, я хотела быть с ним, быть навсегда, но вы лишили меня этого.

— Ты была совсем маленькая девочка, тебе было всего четырнадцать в таком возрасте говорят гормоны, а не разум, мы не дали тебе сделать глупость, очередную в твоей жизни. Когда тебя достали, ты была вся седая. — Она снова опустила глаза, было видно, что эта тема была для неё больной.

— Вы не имели на это право…

— Это была вынужденная мера, у тебя был шок, ты не могла рассуждать здраво. — Как в тот день, пятнадцать лет назад меня вновь сурово пилили два зелёных глаза.

— Ты хочешь сказать, этот шок длится до сих пор?

— Не ходи по острию, это не выход.

— А есть ли он вообще? Может Саша был прав, и выход лишь один?

— В жизни мы совершаем ошибки, но есть такие ошибки, которых уже не исправить.

— Ты о смерти? — Но она лишь промолчала, вновь опустив глаза, на которые волной нахлынули слёзы. — Она самое жестокое создание, женщина с тысячью лиц и одним страшным именем, от которого мурашки начинают бегать по коже. Она играет в свою неповторимую игру — название которой жизнь, и только ей решать, сколько она продлится. Сначала она забрала Сергея он разбился, не справившись с управлением на скользком асфальте, на полной скорости влетел в бетонное ограждение, а я ведь так любила его, потом её жертвой стал Саша — потеря с которой мне никогда не смириться. Она забрала нашего дядю, задушив его раком, а ведь я до последнего верила в то, что он излечится, и ему действительно становилось легче. Теперь она же поджидает бабушку, мою бабулю, стоит у её изголовья нашёптывая каждый день, что песочные часы уже почти опустели… Разве это справедливо? А знаешь что самое страшное? — Ответ на мой вопрос отразился на её лице, она знала. Ей не было чуждо это всеохватывающее чувство бессилия. Бессилия пред чем — то более сложным и могущественным чем время. Бессилие перед ней, женщиной в чёрной мантии, перед её пронзающем холодом и умиротворённым покоем, перед её чарующей ужасом красотой, перед её безграничной властью.

— Я знаю — еле слышно прозвучал её голос, голос для которого в приоритете всегда был лишь командный тон, Полина знала, ей уже доводилось терять любимого, но он не был её братом, и эту потерю не в силах стереть года. Я поняла это сразу, потому как осунулось её лицо, словно мои слова добавили ей сверху ещё пятнадцать лет. Глаза и скулы впали, едва заметные морщинки бороздой разбежались по всему лицу, украсив его своим рельефным узором. Мне стало жаль сестру. В своей боли я тронула её за так и не зажившие за двадцать лет душевные раны. Мне стало стыдно, такого эгоизма я никогда раньше себе не позволяла.

— Прости меня! — Она лишь кивнула мне в ответ. И вновь обнявшись, мы побрели к открытой калитке старого сельского кладбища, на котором оставили самое дорогое, что было у нас обеих. И лишь красивая оранжевая бабочка с яркими чёрными точками так и осталась порхать над одинокими могилками, ожидая заката солнца и конца своего единственного дня.

 

Глава 3

Возвращаясь, мы обе молчали, каждая из нас думала о чем-то своём, без слов иногда намного легче привести свои мысли в порядок. Извилистая дорога в сумерках багрового заката вела нас по бескрайним просторам заброшенных полей, зеленеющих лугов, одиноких земляных ухабов и редких берёзовых, клиновых и дубовых оазисов поволжских степей. Пересыхающая речушка, разрывающая собой поселковую дорогу, никак не вписывалась в эту опалённую солнцем панораму, медленно несла свои скудные воды в надежде слиться с чем-нибудь более значимым, пробивала путь ручьям в новую жизнь. Как ни странно даже она жадно желала существовать. Цепляясь за последние капли жизни. Почему мы, люди не можем так же? Нам вечно не хватает чего-то, но потом когда у нас появляется это, нам нужно уже что-то другое и эта вечная гонка продолжается бесконечно. Может проблема и не в мире вовсе, а в нас самих, или в том, что мы воспринимаем этот мир как должное, эгоистично и предвзято, способны измениться лишь у грани когда сами себя загнали в угол, пути вперёд нет, а оглянуться назад, уже нет сил.

Откуда ни возьмись на дорогу прямо под колёса выскочила худощавая пятнистая кошка, это точно была кошка, их называют мраморными за трёхцветный окрас. Мы остановились. Я чудом не раздавила её. Она без страха в глазах уселась у самого бампера. Что это? Желание умереть от бессилия существовать в одиночестве или хитрая попытка обрести дом? Полина выскочила следом.

— Бедняжка! Слава богу, жива… — С вальяжной грацией потеревшись о колесо, только что чуть не раздавившие её, трепетно мурча, трёхцветная с надеждой побрела к её ногам, сестра растаяла, словно масло на солнце.

Видимо Экзюпери в этих краях не чтят. Я схватила нечастное животное, мысли были лишь о том, что с моим братом сделали что-то подобное, что и стало причиной всему. Она показалась мне такой нежной, словно я вновь прикоснулась к его тёплым живым ладоням. Брошенная, одинокая, изнывающая без человеческой заботы и тепла. Мне стало жаль её. Огромные желтые глаза смотрели на меня с такой безграничной преданностью, что слёз сдержать было невозможно. Кто же смог так жестоко поступить со столь беззащитным добрейшим созданием. Оставить умирать животное, в доли от людей, у которых можете быть, и дрогнуло бы сердце при виде этого пушистого очарования. Но её бросили на произвол судьбы — одну, в степи под палящим солнцем, оставили умирать. Что же так могло разозлить бесчеловечных хозяев, что подвинуло на такой жестокий шаг, ведь когда-то она была обласканным котёнком, не дика и покорна людской воле, она знала руки и может когда-то даже была любима.

— Мы возьмём её с собой. — Полина поддержала моё решение, она и сама хотела забрать трёхцветную.

— Как делить будем?

— Кого делить? — Кошечка аккуратно улеглась на заднем сиденье, изредка боязливо посматривая на нас своими пепельно-жёлтыми глазами.

— Смотри, какая вальяжная, — улыбнулась сестра, не сводя глаз с нашего найдёныша, а её глаза сияли как два изумруда.

— Хорошая девочка, заберу её себе.

— Но она подошла ком мне… — с детской игривостью возмутилась Полина.

Такого от неё я не могла ожидать. Видимо с возрастом мягче становится не только кожа, но и душа. Или может я не замечала её настоящую под маской, за которой пряталась она истинная. Но не с намерением кого-то обмануть, а просто для того что бы защититься, огородив сердце от грязи, чтобы не встретить непонимания и презрения, грубость и осуждения, за то о чем мы так часто молчим. Я так не умела. А поучиться надо бы.

— Как там девочки? — Когда не хочешь ссор и желаешь сменить прямую ведущую хоть к небольшому, но всё же конфликту, стоит заговорить на личную тему.

— Девчата, отлично! — Полина, не ожидав такой развязки, обрадовалась, что больше на придётся делить пятнистую, а разговор перетёк в совсем другое русло, интересное обеим. — Нана, заканчивает колледж, Уля скоро пойдёт в школу. Обещает вести себя примерно и учиться так же хорошо как и сестра.

— Как же быстро растут чужие дети…

И правда, словно вчера я учила белокурую кудрявую маленькую девчушку в жёлтом платье в чёрный горох, елозившую на моих коленях читать. А сегодня прекрасная дама всё с теми же огромными голубыми глазами — выпускница колледжа. Разве можно было в это поверить. Чужое время всегда течёт быстрее собственного. По крайней мере, так нам кажется.

Полина, в свои чуть под сорок была чарующе красива, но и столь же опасна, словно ядовитый цветок, манила своей изящной грацией и тут же губила упоительно пьянящим ароматом. С высоты своей житейской мудрости она могла заткнуть за пояс любого оппонента, а острый язычок у неё был подвешен не хуже акул менеджмента. Она всегда била точно в цель, оголяя все скрытые пороки, могла сорвать маску с любого искусного лжеца, оголив всю истинную суть естества. В этом её не было равных. За это умные — уважали её, а глупцы — ненавидели. Ведь правду способны принять лишь сильные духом, а таких — единицы.

Но мне направилось говорить с ней, не смотря на её резкость я точно знала что не получу кинжала в спину от её руки, не увижу на лице улыбку лицемерия. А речи не будут медовыми, они принесут мне лишь поток правды, который я либо выдержу, на ногах с гордо поднятой головой — но пропущу мимо, перешагнув через этот сель, либо паду под её потоком и буду наконец решать проблемы. Но заговорить намного сложнее чем промолчать. Сегодня мне повезло, сестра сама взяла всё в свои руки.

— А как ты сейчас? — Её вопрос звучал риторически, я не сразу смогла дать на него ответ.

— Я не знаю… — удивлённые глаза сестры просили объяснений. — Всю жизнь я прожила под чьей-то рукой, ради чужого мнения, чужих интересов. Я всегда думала, что скажет или как поступит он, что скажет мама или бабушка, осудят ли они меня или поощрят. Мне всегда говорили: не делай то, делай это… я не задавалась вопросами правильно это или нет, я просто делала, а сейчас я обрела свободу, но не знаю, что с ней делать.

— Ты просто запуталась.

— Я искала правды, но её нет, её не существует, как и справедливости. Вокруг лишь лицемерие и ложь, в которой погрязли все, эта гниль проела всё изнутри. Я поменяла кучу работ, узнала множество людей, но лишь немногие из них отказались теми кто они есть, другие же либо прячутся и приспосабливаются, либо, улыбаясь тебе в лицо, а затем следом плюют в твою же спину. Я не хочу жить в этом мире.

— Так было всегда, ты привыкнешь.

— Привыкнуть к тому что если человеку плохо, все вокруг делают так что бы ему было ещё хуже, ехидно перешептываясь за спиной, вместо того что бы подставить плечо и поддержать…

— Ты о ком? — Не дала договорить мне Полина.

— Я, о волчьих непропитанных законах… О том, как добивают тех, кто споткнувшись не сумел устоять на ногах.

— Такова жизнь, не для всех она румяный пряник.

— Жизнь? Разве такова она, когда здоровущий лысый мужичища, больше напоминающий мальчишку из девяностых пишет юной девочке, за которую даже некому заступиться, что тебя несколько раз переедет машина и жить тебе осталось совсем недолго, или звонит и предлагает встретиться на пустыре и поговорить о много… А что она сделала, лишь уволилась и забрала зарплату, причём согласованно, но ей всё равно страшно и она бежит, она готова сбежать куда угодно, лишь бы подальше от всего этого, не понимая, что все эти угрозы звучат в её адрес лишь от его собственного бессилия, глупости и беспомощности. Но даже если бы она знала это, ей всё равно не было бы спокойно.

— Ты сейчас говоришь о работе?

— О её обратной стороне, о том, на что все предпочитают закрывать глаза, что в силу не знания другого — принимают как должное. О том, что не увидишь сразу, но это всё равно есть как ни скрывай, такое невозможно утаить, стоит лишь капнуть поглубже, сразу же проявляется вся эта гниль…

— Лишь верхушка айсберга знает, что скрывает под собой вода.

— Я не хочу быть причастной к этому, не хочу пропитаться. Есть там и хорошие люди, очень хорошие, человечные, многим было проще уйти, а тем кому сбежать из этого ада просто некуда приходится приспосабливаться, быть глухими и немыми ко всему, что происходит вокруг них, лишь так они могут выжить и только так сохранить себя и не замараться. А сейчас их всех уволили, номинально конечно, просто для того, чтобы не платить налогов. Самое страшное, что среди них была беременная девушка, за которую тоже никто не вступился.

— Ты скучаешь по ним.

— Да, по многим, особенно по Геннадию Ивановичу… — Интерес сестры скрыть было невозможно, она провернула ко мне свою голову и с любопытством ловила каждый жест моей активной мимики. — Это наш дворник, мужичок лет за шестьдесят, небольшого роста с неизменной добродушной улыбкой. Она всегда сияет на его лице, и от неё становится так тепло и спокойно. Каждый день он не своём посту, всегда бегает суетиться и улыбается, мне кажется он рад всем. Каждое утро он добрым словом встречал нас по пути на работу и провожал домой вечером, он как талисман этого места, не проходило ни дня без него. Мы с ним всегда разговаривали, обо всём и в то же время ни о чём. Красивейший душой человек, настоящая жемчужина, которую к сожалению так редко можно встретить.

— Да ты влюбилась — с хохотом сестра толкнула меня в плечо, от чего машина непроизвольно вильнула.

— Да, — я не стала отрицать, — я влюбилась в его прекрасную душу.

Мы разговаривали о многом, дорога казавшаяся такой длинной закончилась слишком быстро. Говорила в основном я, она лишь слушала, кивала головой, но понимала меня. Впервые за много лет я могла говорить зная, что меня услышат. Впервые меня кто-то понимал, кроме него. А наш пушистый подарок позёвывая после двух часового сна лениво потягивался на заднем сиденье.

 

Глава 4

Выходные, выходные, всю неделю ждёшь их, строишь планы, а они пулями пролетают над твоей головой, помахивая ручкой вслед. И наступают они, похожие друг на друга серые однообразные будни. Я не люблю свою работу. Сама не знаю почему, наверное, это просто не моё. Всю сознательную жизнь я провела в движении, а теперь сидение на офисном стуле с телефонам в руках меня убивает. Я думала, что просто устала физически, и именно поэтому из множества вариантов выбрала то, что имею сейчас, но это не было физической усталостью, это была усталость моральная. Зато попав в этот маленький офис, с его маленьким, но очень душевным коллективом я наконец-то обрела душевный покой.

И вот уже месяц мы с Ангелиной сидим друг напротив друга, а иногда нас навещает Николай Матвеевич, самый прикольный начальник, с которым мне доводилось работать. Пусть он почти банкрот, а его маленький бизнес приносит больше убытка чем прибыли, и что бы поддерживать его на плаву ему приходится пахать на двух работах не видя, красавицы жены и двух прелестных маленьких дочек, он не перестал быть человеком, а его горячий нрав можно было легко простить лишь за, его самое ценное качество — быть собой без масок, лицемерия и лжи.

Ангелина совсем юная молоденькая худощавая высокая девушка, с красивыми чертами лица и удивительными жёлто-зелёными глазами. Была не только хороша собой внешне, она была удивительно красива душой. Добра, приятна в общении и прямолинейна. Она не думала о чем она говорит, не подбирала слов, за нее говорило её сердце, и за это я уважала её и привязалась с первых дней нашего знакомства.

Но сегодня с ней было что-то не так, она молчала, ночные слёзы оставили свои следы на её глазах. Сердце сжималось от вопросов, но как спросить так, что бы не обидеть, или лучше дать время самой во всём разобраться. Ведь так часто в стремлении помочь мы лишь бередим чужие раны, делая ещё больнее. Мы долго молчали, каждая занималась своим делом, я звонила, она искала. Напряжение нарастало, а потом её просто разорвало, словно мина замедленного действия, перестав тикать она опалила всё вокруг себя мощным взрывом своих уже неудержимых эмоций.

Это была нарастающая волна, льющаяся целым потоком, крик души в симфонии которого можно было разобрать высокие ноты обид и низкие скрипы боли. Ангелина смотрела прямо в глаза, и от этого прямого контакта, я смогла почувствовать тоже, что и она. Сердце сжимало в тески каждое её слово, и казалось, оно бьётся под звуки её обид.

— Я не понимаю, вернее не могу понять, зачем он так со мной поступает. — Продолжала рассуждать коллега сбросив пар. — Да, я виновата, да и я не святая, но выставлять меня из дома, потому что там она — это уже перебор.

— Он понял что поступил неправильно, ведь в итоге он с тобой, значит он выбрал тебя, а с ней… она себя не уважает, раз позволяет так с собой обращаться.

— Она даже не знает обо мне, — глаза Ангелины опустились и на них вновь появились слёзы — он прячет мои вещи, рассовывая их в пакеты, убирает мой фен и зубную щётку из ванны, я прихожу домой, а меня словно нет в его жизни, я исчезала…

— А может, стоит поговорить?

— Ты думаешь, я не пыталась? Сколько раз… я ставила его перед выбором, либо я — либо она… и толку?

— Может, стоит посмотреть на всё это с другого угла. Иногда что бы понять человека нужно встать на его место, попытаться взглянуть на всё его глазами, пробиться в его голову и рассуждать не с точки зрения своих обид и амбиций, а увидеть его мысли. И тогда всё встанет на свои места. В изменах всегда виноваты двое: и тот кто изменил, и тот кому изменили.

— Я и не отрицаю…

— Может ему чего-то не хватает. Что нужно мужчине для полного счастья?

— Я об этом не задумывалась.

— Не так уж и много, как нам порой кажется. Каплю любви, горсточку понимания, чуть-чуть тепла и уважения, и вот он эликсир семейного счастья.

— А ещё вкусный обед, горячий свежий ужин, разговоры за чашечкой кофе, о том как прошёл его день… — Её глаза наполнились безграничным трепетом воспоминаний, теперь мне стало понятно что он значит для неё.

— Вот видишь, поэтому он с тобой… и он не уйдёт от семейного уюта, который создаешь для него именно ты.

— Но порой так обидно.

— Хочешь, я расскажу тебе кое что? — Её едва обсохшие глаза вспыхнули искрой неподдельного интереса, словно две спичинки. — Нет мужиков, которые не ходят налево, хотя бы раз в своей жизни. Но мы, женщины либо можем принять это и отпустить свою обиду либо рушим, то, что выстраивали годами. Но это эгоизм, наш собственный эгоизм. Любовь, привязанность и привычка — созвучные, но совершенно разные слова. Определись для себя, что у тебя на сердце, что именно из этих трёх вещей заставляет тебя быть рядом с ним?

— Я его люблю… — Еле слышно шепнула Ангелина.

— Если ты любишь его по настоящему, отпусти и не препятствуй его выбору, ты же хочешь что бы ему было хорошо. А когда он это поймёт, он вернётся и это будет уже его выбор, а не твой. Запретный плод сладок, и чем больше ты запрещаешь, тем сильнее ему хочется. Он жаждет свободы — так дай ему её. И сама увидишь, как скоро она ему наскучит.

— Я не хочу уходить от него, вернее я не могу от него уйти.

— А зачем уходить, опуская руки? Просто хоть раз в жизни сделай то, чего он точно от тебя не ожидает. Без эмоций и без истерик, предложи ему не выбор между вами, а свободу этого выбора. Свободу от себя, от совместных бытовых проблем, которые как ржавчина разъедают семью из нутрии. С ней у него приятные вечера, а с тобой однообразные светлые будни. А сможет ли он без них? Заменят ли ему редкие часы лживого счастья семейного трепещущего очага и уюта, умеет ли он видеть и ценить его? Дай ему шанс понять…

— Сможет ли он без меня? Но вопрос в том, что это я не могу без него.

— Тогда это не любовь, а эгоизм. Ты думаешь о том, что хорошо для тебе, как именно тебе будет удобно и лучше, но ты не думаешь о нём.

— Да что ты знаешь?… — Яростно сорвалось с её губ.

— В своей жизни я любила раз, всего один раз, и больше не хочу. Я любила брата, это конечно другое, но я любила в нём человека, а потом появилась она, и он полюбил её. Я видела и прекрасно понимала кто она такая, но сказать ему боялась, я боялась сделать ему больно, потому что думала о нём, а не о себе. Я хотела счастья для него и не стала рушить его иллюзий. Я была просто маленькая и глупая. Я не сказала ему правды.

— Они сейчас счастливы?

— Его больше нет, то что он узнал сам убило его.

— Она изменила ему?

— Нет, она просто ушла к другому сжигая мосты, выкинув его из своей жизни, перечеркнув всю его любовь, не оборачиваясь на то что она сделала с ним. — И во мне заиграла обида, обида за него и только сейчас я осознала, что так и не простила Дашу, которая предпочла моему брату моряка, и никогда не смогу простить. Быть может это своего рода ревность, а может и банальный эгоизм.

— Да, иногда мы обижаем людей, которые нас любят, даже не задумываясь о последствиях. — Ангелина опустила глаза, видимо и ей эти чувства были знакомы.

— А потом эти обиды сидят где-то в нас, разъедая плоть изнутри, а гордость не позволяет исправить совершенные нами ошибки. Но это понимаешь лишь с возрастом, когда уже нет времени что-либо изменить.

— А почему бы и нет, не попробовать сначала отбросив все обиды, обойдя их стороной, перешагнуть через гордость и начать с чистого листа. — В лабиринте и череде тупиков, в которые она забредала по жизни, блеснул луч конца скитаний.

— С нового листа можно и начать, но подчерк не изменить. Смысл марать чистый лист бумаги кривыми завитками. — Я не могла не сказать её, что лучик света — это ещё не выход.

— А если изменить и его, если научиться писать по-новому. Так как правильно. — В силу возраста и амбиций Ангелина ещё не могла понять меня.

— Правильно — это ведь тоже относительно. Относительно твоего мира, свет которого проходит через призму твоего восприятия, мышления и воспитания.

— Я не понимаю тебя.

— Посмотри в окно?

— Зачем? — Её глаза округлились окончательно, такой глупости она и не могла ожидать от меня, но я не стала объяснять она всё поймёт сама, но чуть позже, тогда, когда придёт её время.

— Не задавай лишних вопросов, не думай, просто посмотри и скажи, что ты видишь? — Мы обе взглянули в окно.

— Я вижу асфальт и дорогу. — Через мгновенье еле слышно сказала она.

— А я вижу верхушки деревьев и красную крышу.

— А я еще облака и птицу, вон там.

— А внизу ещё человек. Теперь ты понимаешь, о чём я?

— Не совсем. — Её глаза притупились, а улыбка засияла детской непринуждённостью.

— Сколько бы людей не смотрело в одно и то же окно, стоя на одном и том же месте, они всегда будут видеть разное. Ты никогда не получишь одного и того же ответа, даже если подведешь к окну сотню, схожие, да, одинаковых никогда — это вопрос восприятия. То как ты понимаешь и воспринимаешь этот мир, и как понимаю его я, или твой гражданский муж.

— Это какой-то психо-тест? — Ангелина с вопросом посмотрела на меня.

— Нет, это нужно для того что бы просто понять насколько все мы разные.

— Насколько мыслим иначе? — Ангелина наконец начала понимать меня.

— Не только мыслим ещё и чувствуем и воспринимаем. Что для тебя измена?

— Ну… предательство, обида, обман.

— А для меня шаг одного человека на встречу другому, от того кому он понастоящему дорог но по каким-то причинам не понимает этого.

— Или, знаешь банальный поиск общения, понимания, тепла. Когда тебя отпиннывают как собачонку, а ты только и можешь что в очередной раз проскулить в подушку что бы опять никто не услышал, а тут, вдруг появляется кто-то готовый на время исцелить твои раны, но лишь для того чтоб затем нанести новые.

— Вот, и мы заговорили на одном языке.

— Тебя должно быть тоже так обижали? — Этого вопроса от неё я не ожидала.

— Много лет назад я сама себя обидела.

— Это как?

— Я была влюблена, но не смогла простить. А потом много лет жалела об этом. И только брат в ту минуту был рядом и поддержал.

— Есть вещи которые нельзя простить.

— Нет таких вещей. Простить можно всё, даже то, что твой муж спит с твоей подругой чуть ли не у тебя на глазах. Можно даже улыбаться им утром в лицо, наблюдая за их лживыми, растерянными лицами с лицемерными ухмылками в ответ на твои прямые добродушные взгляды. Можно молчать и ждать раскаяния, которое так или иначе рано или поздно случиться. Можно дать денег на аборт, которого бы ты не хотела, для убийства ребёнка твоего мужа, которого с радостью забрала бы и воспитала как своего, если бы только кто-нибудь тебе его отдал. Но его не отдали, от него предпочли избавиться. А в чём он был виноват?

— Прости, я думала только у меня всё так плохо.

— Это ещё не плохо. Плохо, когда у тебя нет выбора и тебе приходится прогибаться. А у меня он был всегда.

— А разве бывает так, что выбора нет?

— Я раньше тоже так думала, но недавно мне довелось узнать одного очень хорошего мальчика, но не со всем с той стороны, которой он пытался повернуться ко всем, а с той которую он предпочитал прятать. И даже не могу сказать точно, один это был человек или два совершенно разных. Я злилась на него, пыталась показать ему всё его ничтожное прогнившее внутреннее естество, которое то и дело вылизало наружу, я вела себя эгоистично, даже не задумываясь о его мотивах, а он лишь хотел выжить в этом мире. А потом просто поняла одну простую вещь. И мне стало так жаль его. Я поняла, во что может превратить человека отсутствие выбора. Ведь когда у нас его нет, мы ничтожны не способны услышать голос своего разума, мы словно марионетки в чужих руках, которых лишь дёргают за нити, а мы мараем свои руки до локтей. А виноват в глазах людей в итоге тот, кого подвесили за шею и перекрыли кислород…

— Ну, разве он может быть хорошим? — Ангелина сразу же поняла о ком идёт речь.

— А у него есть выбор не быть плохим?

Наш разговор с ней ушёл далеко в сторону, мы долго говорили о вопросах выбора, и ей, как мне тогда показалось, стало легче. А мне радостно от того, что и я была причастна к этим переменам. Ангелина преобразилась, её щеки порозовели, в глазах появился блеск свойственный молодым и пылким натурам. Рабочий день подходил к концу. Часы на стене медленно тикали, отмеряя последние минуты нашего офисного заточения.

 

Глава 5

Как прекрасно на улице летом, глаз радует ожившая от зимней спячки городская суета. Деревья, затеняющие балконы пятиэтажек перешептываются друг с другом на ветру, то и дело, ветвями лаская стены домов, пытаются пробиться сквозь стёкла. Отовсюду слышатся ароматы цветов, радующих глаз своим разнообразием пестрящих нарядов из каждой клумбы. Раскидистые ивы в парке напротив гармонично перекликаются с величественными голубыми елями опоясывающими парк вдоль чёрной кованной ограды. Людская суета, потоками проносящаяся мимо. И среди этих потоков всё те же знакомые до боли лица.

— Привет! — Неожиданно окликнул в след хрипловатый женский голос, заставивший отвлечься от мыслей и обернуться.

— Привет. — Я нашла её глазами не сразу, она сильно изменилась и в этом потоке я едва бы узнала свою старую бывшую подругу.

— Ты здесь, какими судьбами? — Радостно верещала Настасья.

— Я, с работы, а ты как тут?

— А я… — в воздухе зависла радостная интрига. — Я с больнички, одиннадцать недель… Мы ждём маленького лялика. — Её счастью не было предела.

Я была безмерно счастлива за неё, эта минутная встреча. Лучик улыбки её счастья, который она подарила мне безвозмездно, сделал этот день понастоящему прекрасным. Я не могла наглядеться на её сияющее лицо в надежде, что теперь её жизнь наконец изменилась к лучшему. Ведь я была перед ней так виновата. Мои амбиции и гордость сыграли с нашей дружбой злую шутку. Меня не было рядом — вопреки обещаниям. Но я исправила свою ошибку, пусть даже и ценой всеобщего непонимания и осуждения. Теперь моя душа пела, я смогла отпустить гложущее чувство вины перед ней, ведь не отвернувшись тогда вопреки всем обстоятельствам поддержав в трудную минуту, у неё появился шанс на новую жизнь, которую она начала с чистого лица, взяв не просто новый лист, а в корне изменив подчерк.

— Если бы ты знала, как я рада за тебя. — Но она никогда не узнает на сколько. Я обняла её, и от этих объятий мне стало так тепло. Казалось передо мной стоит совсем другой человек. Именно тот, которого хотела бы видеть её бабушка, наблюдая за ней с небес. А ведь в своё время я обещала ей что пригляжу, но не сдержала своего обещания.

Мы не общались около пяти лет, из-за пустой ссоры, даже и не вспомню сейчас что было всему причиной. Но за это время изменилось слишком многое. Бабуля, воспитывающая Настасью с малых лет заболела и умерла, только тогда моя подруга, при малейшем поводе дерзившая своей попечительнице и отчаянно желавшая вырваться из под её крыла, осознала, как сильно нуждалась в любви и опеки старушки. Я до сих пор виню себя за ту глупую ссору между нами. Ведь потеря столь близкого человека не была концом её мучений. Её предали, люди, которых она любила не скрывая своей любви, те, кому она доверяла. Две родные старшие сестры, подсуетившись продали квартиру разделив деньги между собой, а самая ушлая урвала и её долю, купила огромный дом, где для бедной сиротки уже не было места.

А затем наступили четыре года ада. Родная сестра при любом удобном случае попрекая куском хлеба, взвалила на её плечи троих своих детей и все домашние дела, не давала возможности выйти на работу и начать жить самостоятельно, без паспорта почти силой удерживала её у своих ног, плачась всем родным о том, как же ей тяжело с этой несносной избалованной девчонкой. Самое страшное, что ей верили все. От Настасьи отвернулись, считая её бесстыжей безработной алкоголичкой, сосущей деньги из вдовы с тремя детьми, приживалкой в чужом доме, которая, по словам сестры лишь полёживает на диване. Но настоящего зазеркалья этой с виду благополучной женщины не видел, или просто не хотел замечать никто. Любое неповиновение рабству в котором оказалась Настасья каралось истериками, переходившими в рукоприкладство, которые всегда заканчивались словами: «Выметайся из моего дома!»

И она уходила. Уходила к друзьям, которые всё знали, но ни на что не могли повлиять. Тайком звоня племянницам, так как лишь она со смерти их отца заботилась и беспокоилась о них. Она видела в них себя, особенно в старшей, ведь старшую дочь, примерная мать не реже своей сестры подвергала жестоким домашним репрессиям. Лишь за то, что та в отличая от младших детей всё прекрасно понимала.

Я не привыкла осуждать, наверное, потому что сама не святая и на пути не встречала праведников. Нам свойственно совершать ошибки, но свойственно ли окружающим их прощать? Когда весь мир ненавидит тебя за минуту отчаяния, а ведь просто в эту минуту рядом не было человека, который смог бы дёрнуть за плечо — просто сказав «Остановись!». Она могла бы избежать недельного запоя — единственного в её жизни, проклеймившего на долгие годы, вызвавшего бурю осуждений у всех родственников и соседей без исключения. Хотелось бы задать один единственный вопрос всем, так легко осудившим. А где были вы? Когда на руках у семнадцатилетнего подростка, после нескольких месяцев мучений умирает единственный в мире родной человек. Когда ребёнка на двое суток одного оставляют в квартире вынеся из неё гроб с телом бабули, просто забыв про внучку ведь сейчас свеем не до неё. А вспомнят про неё лишь через неделю, через неделю жестокой попойки, вспомнят и осудят. Продадут квартиру и как ненужного кутёнка, выкинут из своей жизни. И на такое способны родные люди… А можно назвать их людьми? Как бы парадоксально не звучало в этой большой семье одни человек — Настасья.

Обо всём, что случилось, я узнала слишком поздно. Да и что бы я сделала с толпой родни жаждущей урвать кусок побольше, наварившись на горе и смерти. Наверное, рыдала бы вместе с подругой, оплакивая бабулю, которую тоже очень любила. Но упасть в чужих глазах точно не дала бы.

Как больно, спустя столько лет осознавать, что в ту минуту, когда ты был так нужен, тебя просто не было рядом. И из-за чего? Из-за мелочи, который ты даже не вспомнишь потом. Но эта мелочь разрушила её жизнь, и я оказалась ничем не лучше сестёр, я её предала, перечеркнув нашу дружбу и обещание, данное мной её бабушке мелкой обидой. И она была в праве поступить со мной так как поступила. Я не злюсь на неё, не имею права таить в сердце обиды, прощение — высшая ценность. Я её простила, а простит ли она меня когда-нибудь?

А для чего ещё жить? Для себя, делая больно другим — это не жизнь, это выживание. Поступать надо так, чтобы собственной совести можно было бы легко посмотреть в глаза, зная что не смотря ни на что, хоть что-то в своей жизни ты делаешь правильно. Только ты знаешь, по какой дороге пойдёшь дальше, сея за собой семена, как бы глупо это не казалось тем, кому всё равно пока не коснулось их самих, с надеждой в сердце, что рано или поздно они прорастут. Вопрос лишь в том, когда ветер отнесёт их в плодородные земли.

Мы так часто болеем, убивая свой организм таблетками от очередного недуга, не замечая, что сильнее больны душой, так часто наноси грим на лицо видя внешние несовершенства, не задумываясь о истинной ценности его индивидуальности, стараясь быть кем-то другим — но мы, это мы. Стремимся показать окружающим, того чего нет на самом деле, в корне теряя себя в лабиринтах своей же лжи. Зачем? Моя самая большая проблема в том, что я понимаю того, чего понимать совсем не хотела бы. Вижу, то что скрывается под масками не срывая их. Верю, что так или иначе время само всё расставит на свои места. Живу по трём канонам «НЕ» Бернарда Шоу: «не жалуюсь, не обвиняю и не оправдываюсь». И да, не спорю, тяжело… Мне легче только пред своим голосом, тем который живёт глубоко внутри, который способен слышать другие такие же молчаливые голоса, голосом сердца — его голосом.

 

Глава 6

Звонки среди ночи всегда вызывают тревогу. Боязнь того, что неизбежно может случиться, но тебе не под силу этого изменить. Но в этот раз всё обошлось. Наверное, судьба в очередной раз пощадила меня.

Столько поздний звонок не мог его не разбудить. Он встал, мой маленький, ревнивый ангел, проснулся для того что бы спросить о том, что случилось, почему я вновь не сплю так поздно. Глубокая ночь. Прекрасные звёзды. Отрадная прохлада после знойного дня. Как же чудесны эти июньские тёплые, звёздные ночи. Усыпанный яркими точками небосвод, венчающий молчаливая луна прекрасен так же, как и прекрасна эта жизнь, но только на пороге смерти начинаешь замечать эти приятные мелочи, осознавая истинную красоту данного нам мира.

— Я хочу навестить бабушку?

— Когда? — Он всё понял, хоть редко, но он всё же понимал меня.

— Завтра. — Его сонные глаза округлились, такого ответа муж явно не ожидал.

— Посмотрим. — Безразлично буркнув себе под нос ещё что-то, он поднялся с небольшой лавочки и скрылся в тёмной тишине дома, туда, куда уже не проникали рассеянные лунные лучи.

Быть может, спросони он не понял, как это было важно для меня. А может и понял, но просто промолчал. Ведь ему уже довелось испытать это чувство, которое в очередной раз поджидало меня. Ему было легче, он был намного сильнее. И только я знала, что действительно творилось у него на душе. Потеряв отца он замкнулся, не смог простить себе последние минуты, когда засунув в уши наушники, ушёл от разговора, а уже через полчаса его не стало, много лет он винит себя за это. Мы не умеем ценить мгновенья, которые имеем, их истинная ценность по настоящему осознаётся лишь тогда, когда уже нельзя повернуть время вспять и сказать, то что мы могли бы — но промолчали. Я не хочу такой же участи… Не хочу сожалеть всю свою жизнь о том, чего не сделала, хотя могла бы.

Я помню её. Я помню её в шестьдесят, когда первый раз меня привезли показать её. Мне было всего два года, но я в память навсегда врезались черты её лица.

Я помню её в семьдесят, ещё полную сил. Помню её разговоры. Мне всегда было так интересно слушать её рассказы. Она говорила о войне, о том как уходили на фронт все те, кого она знала. О том, как она в свои одиннадцать лет встала на сеялки, а уже к двенадцать её посадили за трактор, от чего руки сейчас у неё свернуло, но тогда она не думала об этом, они не знали усталости, всё что делали дети войны было лишь для одного — для победы. Рассказывала она и о том, как они жили в полях, прибегая домой отряхнуться от вшей и клопов и помыться один раз в две недели всего лишь на час. А потом вновь, всё для фронта, всё для победы. Она верила, что пшеница прорастёт вознаградив детский труды хорошим урожаем, она соберёт её, из неё смолят в муку, приготовят хлеб и он попадёт в руки солдат, которые защищают её дом и её страну. Она говорила об этом с гордостью, это был её маленьких вклад в одну большую победу.

Я помню её в восемьдесят. Как она радовалась первым словам моего младшего сына, водила его за руку что бы он быстрее пошёл, просила посадить его её на колени. И он радовался вместе с ней, по-детски улыбаясь, трогая маленькими ручками её морщинистое, но всё такое же прекрасное лицо. Она рассказывала моей старшей дочери тоже, что говорила мне в её возрасте, а моя маленькая девочка прижимаясь к её коленям, слушала её так же, как и я когда-то. Мы все любили и уважали её, её слово было словно закон в нашем доме. Моя мать как самая младшая, не смотря на свой властный характер, никогда не смела перечить моей даже в старости прекрасной бабули.

Я помню её в девяносто. Всё те же прекрасные голубые глаза, которые безмолвно смотрят вдаль, размышляя о чем-то своём. Её редкие слова и взмахи головой. Та же тёплая и нежная улыбка. Худые ноги и всегда ледяные руки. Но она узнавала и понимала меня, она сама ходила, сама ела, но старость не пощадила даже её. Левая сторона почти отнялась, забрав способность говорить, она почти всегда молчала, лишь редкое «нет» или «да», можно было услышать из уст, которые могли рассказать о многом. Мне было больно, от мысли, что время постепенно отнимает у нас, наше бесценное сокровище — человека, подарившего нам и нашим детям будущее. Разве могли мы не любить её?

Но я видела и другое, в последний раз навещая её моя тётя, которая была для меня во всём примером, упрекнула её за старческую немощность. Как же это было жестоко. Я не вправе упрекать её в этом, ведь и ей тяжело, в свои семьдесят ухаживать и за матерью и за мужем. Мы не из железа, но разве трудно оставаться человеком? Этот маленький упрёк, возродил в памяти другую картину. Воспоминания о том, кого уже нет, о том, кто в собственном доме в мирное время доживал свой век подобно узнику Асвенсома. Но моральные увечья намного страшнее физических. Раны тела затянет время, оставив лишь рубцы, раны души неподвластны даже ему.

Родители воспитывали меня в уважении к старшим. Нашу бабулю мы — внуки, называли всегда только на Вы, да что говорить про нас, наши родители делали тоже самое, а мы просто следовали их примеру. Больше всего на свете мы боялись её неодобрения, даже больше родительского ремня, разочаровать её — была с детства для нас самая страшная кара. Мы весь год учились хорошо, чтобы привести свой дневник и показать ей. Поступали в институты, а некоторое и не в один, чтобы она могла нами гордиться. А ведь она ничего не просила, никогда не ругала, она просто была собой — самой любимой и доброй бабушкой на свете. Она учила нас молиться, терпеть все тяготы жизни. Сама часами читая молитвы, с них начиналось её утро, и ими же заканчивался её день. И даже сейчас на девяносто втором году своей жизни, она не изменила своим привычкам, читая уже про себя.

Вспоминая о своей бабуличке, перед глазами вновь и вновь встаёт образ деда Комкова, к своему стыду я не знаю его имени, меня ему не представили, не посчитали нужным. Его не сажали за общий стол, он доживал свой век мучеником чужой бесчеловечности, много читал, почти не вставал с дивана но не по тому, что не мог, он просто боялся. Женщина, которая по мужу приходилась мне родственницей превратила его в животное. Грезившее лишь о смерти, в которой видело избавление от этого мира, томившись в заточении, не видя света в собственном окне, ведь до него почти никогда никому не было дела. Лишь только дядя моего супруга втайне от своей жены жалел его и приносил еды, которую ставил перед ним на табуретке, потому что за стол сажать несчастного старика не велела она.

Страшно даже представить, что таврилось за этими страшными дверьми, когда в их доме не было гостей. А старик оставался наедине со своей мучительницей, которая без стеснения могла отлупить таком бедолагу, на глазах у гостей лишь за то, что он просто пошёл в туалет, когда по коридору проходила она, дама с короной но без головы, звезда позабывшая название Галактики с которой свалилась на ненавистную ей землю.

Все вокруг, кроме неё были глупы, по крайней мере она сама так считала, никто её не понимал, и никогда она не была оценена по достоинству, которое как ей казалось — вполне заслуживала. Не это ли истинное проявление глупости? Один человек не может знать всего и быть прав во всех своих суждениях, даже сильные мира сего иногда заблуждаются, но у них хватает мудрости и смелости духа признать это. Но она не могла, не могла допустить собственной неправоты, поэтому искренне ненавидела тех, кто хоть раз осмеливался сказать правду ей в лицо.

Погрязнув в собственных ошибках, где-то далеко в глубине души может она и понимала это, но была не готова меняться и продолжала обманывать сама себя. Мы чаще врём себе, чем окружающим, убеждая себя в том, что правы, наивно полагая что знаем как лучше жить другим, не оглядываясь на свои собственные промахи и ошибки. Верим в то, что именно это решение является единственно верным, именно этого мы хотим, хотя чего мы хотим на самом деле, знают лишь те, кто способен заглянуть глубоко в себя и разобраться там со своими мыслями и заблуждениями. Что ждёт её в шестьдесят? А в семьдесят? И не дай бог дожить до восьмидесяти. Ведь её собственный сын, на глазах которого она истязала его деда, не забудет ничего и на месте несчастного старика вскоре окажется она сама. Наша жизнь, только кажется нам долгой, а на самом деле — это лишь миг в истории которую пишем мы сами.

Ночь пролетела незаметно. Небо преобразилось, звёзды потухли, а на горизонте разразилось сражение между светом и тьмой. Неповторимое зрелище, рассвет постепенно окрашивал восток в пурпурные цвета, сообщая о наступлении нового дня.

 

Глава 7

Наступило долгожданное знойное утро. Солнце лишь ступив на небосвод, уже успело раскидать свои лучи далеко за пределы горизонта, словно предупреждая о неизбежной жаре. Дождливые прохладные деньки начала лета сменили знойные солнечные будни. Лето раскрывалось, словно бутон розы, выпрямляя свои лучи, подобно её лепесткам. Город уже не казался таким оживленным, солнце выходя в зенит разгоняло его жителей по своим домам нагревая асфальт в такие часы редкий раз можно было встретить кого-то на улице, даже птицы умолкали, а животные прятались в тени подвалов, ища хоть какую-то прохладу и спасение от неистового зноя.

Суета на городские улочки возвращалась лишь с приходи сумерек, и продолжалась до середины ночи в эти часы город вновь оживал. Оживал, чтобы сладко уснуть и проснуться лишь с рассветной прохладой. Смотря на все это внешнее благополучие улыбчивых масок, играющих свои собственные пьесы на лицах незнакомых людей обретаешь спокойствие, но тут же разочаровываешься в своих собственных заблуждениях. А есть ли он покой, может ли он существовать рядом с правдой? И может ли ищущий ее обрести свой собственный покой?

Я стала искать правду после его смерти. Обычно жизнь человека меняет жизнь другого существа, но тут получилось все иначе, меня изменила его смерть. Из непослушного непоседливого вечно улыбающегося и шкодливого ребенка она превратила меня в монстра — ненавидящего несправедливость и людей, которые ее вершат. Я была одержима, больна идеей отомстить, но не конкретно одному человеку, скорее миру — забравшему его у меня, изменив его существо. Но мир не менялся и люди тоже… Если бы я жила в средневековье, за мои подростковые выходки меня сожгли бы на костре словно ведьму. Перекопав вдоль и поперек не один десяток книг по психологии я наконец научалась видеть. Но видеть не так как нам дано от рождения — так видят все, видеть немного иначе, видеть не то что хотят показать, а то что скрыто под маской и оболочкой. Это было моим оружием, самым страшным для любого человека, ведь она была о нем настоящим, а для многих — не способных признать самого себя это хуже яда. И я убивала ей тех кто был похож на нее, кто поступал так же как она, мучил и терзал своих близких, это была словно болезнь которую не желаешь признавать. Меня боялись сильнее чем ненавидели, из друзей остались рядом только самые близкие и настоящие. И все это продолжалось до тех пор пока я не прозрела.

Это случилось в прокуренном грязном подъезде пятиэтажки на отшибе нашего городка. В котором мы часто собирались нашей подростковой шумной компанией. Не знаю, как терпели нас жильцы, ведь после нас оставались не только груды мусора, но и клубы дыма легким туманом ещё долго стелящиеся по лестнице до пятого этажа, а шумели мы так — словно были одни в глухом лесу а не в многоквартирном доме, но об этом мы даже и не думали. Звон гитар и громкий смех, мат через слово, в общем там было все что так свойственно подросткам от пятнадцати до шестнадцати, даже спиртное, которое приобреталось без проблем, ведь это были двухтысячные и всем было все равно…

Мы опасались лишь брутального коренастого мужичка с третьего этажа, он был суров, не стеснялся в ворожениях и мог оттаскать за шиворот любого из нас. Обычно когда он проходил мимо мы замолкали, расступались — освобождая ему дорогу, и он проходил мимо не проронив ни слова неся свои два болона в предвкушении очередного вечера в одиночестве перед телевизором с верной кружкой пива. Но в тот раз все пошло не так как обычно. Он остановился.

Звуки гитар и смех умолкли. Водрузилась гробовая тишина. И тот его понесло, он кричал так будто мы в его отсутствие проникли в его неприкосновенное жилище и устроили там погром, осквернили стены его квартиры дымом и матом, на который не скупился и он сам, мы выслушали о себе столько нелицеприятного, но слушали и молчали — ведь это была правда, его правда о нас, это были мы — но его глазами. Переходя от одного к другому, тыкая каждому огромным толстым пальцем прямо в лицо вскоре он добрался и до меня. Но он ошибся, то что он сказал не было правдой, ни один мускул не дрогнул на моем лице, ведь я поняла правду о нем… Все то что он говорил было не о нас конкретно, это было о его ошибках, он хотел предостеречь нас от них, но тогда я этого не понимала, видя лишь одну сторону его естества меня понесло.

Стояла гробовая тишина, казалось никто даже не шевелился, только что кричавший во всеуслышание лысоватый мужчина лет тридцати пяти смотрел на меня округленными карими глазами изредка хлопая огромными ресницами… Казалось я говорила сама с собой, но это было не так, я говорила с ним, но не совсем так как говорят обычные люди, говорила с его душой, отклики которой проявлялись на его лице, я ловила её ответы и проговаривала вслух то, что словно скрижаль хранилось глубоко внутри, но он ни как не хотел знать отталкивая от себя эти мысли всеми силами. Я рассказала ему все о нем, не о его маске, которую он носил каждый день на работе и перед соседями, я рассказала правду о нем. Жестокую и обидную истину по которой единственные его друзья, заменившие жену и ребенка стали стакан и телевизор… ему нечего было сказать, ведь раскрыв эту скрижаль я убила его, убила морально, а душевная боль намного сильнее физической.

Не проронив ни слова он развернулся к парню стоявшему позади, оцепеневшему от изумления и ужаса, молчаливо наблюдавшего из за широкой спины, как писклявый голосок, где то там на уровне груди рассказывает о жизни человека которого в своей жизни видит мельком в третий раз. А ведь он на протяжении десяти лет через стену слышал и изредка видел с балкона все своими глазами. Скандалы, крики и просьбы, плач ребенка их драки, Шекспировские сцены которые творились когда то в этой опустевшей двушке. И о которых во всех красках сейчас говорила я…

Мужчина всучил в руки окаменевшего соседского парня пакет и так же молчаливо продолжил свой путь по знакомым ступеням. Толпа зашевелилась лишь со скрежетом дверного замка, до этого все взгляды были устремлены наверх словно наблюдая за необычным небесным явлением не отрывая глаз. Лишь с хлопком двери разорвавшему гробовую тишину все взгляды устремились на меня. Естественно об этом не знал никто. Все подумали что это какой-то дар, но разве дар можно приобрести месяцами штудируя труды по общей психологии? Мои диковатые знакомые почитали меня гадалкой к которым набивается толпа овец за истинной, которую знают сами, а потом советую знакомым и уже другая отара набегает вновь и этот замкнутый круговорот засасывает в себя новые жертвы. Им говорят лишь то, что знают они сами, но своих сил не хватает признать свои ошибки, либо то что они хотят услышать для успокоения своего внутреннего «Я». Но я не умела так как они, юношеский максимализм и прямолинейность делали свое дело, я была жестока в своих речах и порой губила… Так вышло и в тот вечер. Который перевернул мое восприятие, того что я обрела путем долгой погони за истинной, которая как туманный Альбион манила меня на новые скалы в пучине стихийного хауса.

После полуночи мы стали расходиться, не знаю что заставило остаться меня тогда в этом подъезде. Но что-то неизвестное манило меня подняться по незнакомой лестнице наверх. Мы только думаем что вершим сами свою судьбу, но все уже предрешено за нас и сценарий нашей жизни расписан досконально, вопрос лишь в том как мы сами способны это принять. Сначала что то манило меня куда то, далеко от дома, по незнакомым улицам заранее построенным не мной маршрутом в этот двор, где я встретила старого знакомого, потом в этот подъезд, а теперь снова тоже чувство толкало меня вверх на два пролета, и оно не обмануло меня, именно там я нашла что искала долгих два года, но искала не там…

Мужчина с залысиной, сидевший на верхней ступени пролета уже не казался таким огромным и устрашающим. Он был подавлен, а на глазах еще не обсохли следы недавних слез.

— Простите… — еле выдавила я.

Он поднял свои печальные карие глаза. Но смотрел не на меня, он смотрел сквозь меня словно я была призраком его прошлого, оставшегося где то позади, но приседающего его повсеместно, словно собственная тень.

— Что надо? — коротко буркнул он…

— Я обидела вас, простите… — раньше мне еще не приходилось сожалеть о сказанных словах, какими бы жестокими они не были, но теперь, увидев осунувшегося человека с глубокими морщинами на лбу и суровой межбровной складкой, которая, по-видимому появилась совсем недавно из за долгих раздумий и душевных терзаний. Там внизу я видела совсем другого человека, видела то, что хотел он, но сейчас это было совсем иное существо, глубоко несчастное, разбитое на мелкие части, которые уже не собрать, без надежды и веры.

Я села рядом, так же как он закрыв лицо руками. Говорят, что люди лучше понимают и воспринимают других, если видят сходство с ними. Мы долго говорили, теперь больше говорил он а я слушала. Говорил о своей трагедии, которую я считала его пороком, говорил обо всем со своего угла, с точки своей правды и она тоже имеет право на жизнь. Его личная правда отличалась от моей. Раньше я видела только половину картины, и то — не самую лучшкю ее часть. А он смог показать мне ее всю. В тот миг мы нашли друг друга, нашли то что искали, нашли истину — каждый свою. Он говорил о своей жене, а я думала лишь о той, которая по моему мнению погубила брата. Он говорил о себе — и она вновь разъедала мою душу изнутри. Во всех пороках и недостатках я видела ее. А была ли я права? Или это тоже была лишь моя правда? Торжество эгоизма и обиды. Как же мы были похожи, только он оказался намного мудрее, он смог признать ошибки, и дал мне сил признать свои. В тот вечер мы спасли друг — друга…

Я больше не ходила в этот двор, избегала встреч с этой компанией, меня уже ничего не манило туда. Но через несколько лет наши пути вновь пересеклись. Признаюсь, я не узнала его. Он был счастлив, неописуемо красив, его глаза жемчугом сияли на солнце — это был совсем другой человек. Он сидел на скамейке, любуясь, как по площадке бегает повзрослевшая дочь, одной рукой укачивая малыша в коляске, другой махнул мне. Я махнула ему в ответ, но подходить не стала, все что я могла сделать сделала для него еще в тот вечер, а он уже сам выбрал правильный путь и теперь пожинает сочные плоды своего выбора. Он решился, жена вернулась он смог посмотреть на все с её угла, и увидеть что смогла увидеть тогда я — он смог увидеть свои ошибки. Их дом покинули скандалы, ведь точка с которой начинается любая прямая теперь была у них одна…

Как редко мы говорим по душам, на вопрос «Как дела?» отвечая лишь словом — «Нормально», но часто за внешним «Да все хорошо…» скрыта душевная драма…

Как редко мы говорим по душам, на вопрос «Как дела?» отвечая лишь словом — «Нормально», но часто за внешним «Да все хорошо…» скрыта душевная драма…

 

Глава 8

С возрастом перестаешь замечать стремительный ход времени. Еще вчера мы таяли от жары, а уже сегодня тело пробивает дрожь от прохладного ветра. Мы вновь постепенно отклоняемся дальше от солнца, еще вчера цветущие и благоухающие луга окрашиваются кистями осени. Деревья же пестрят разнообразием цветов от багрово красного до блекло зелёного, ярко желтого и даже серого. Это пора навевает грусть. У каждого свою. У меня о ушедшем детстве, у кого-то в душе играют печальные мотивы о любви, у других о несбывшихся мечтах и надеждах которым уже не суждено воплотиться в жизнь, и даже о так быстро уходящем времени. В детстве время бежит дольше, оно даже не бежит, оно медленно тянется, словно пытаясь сказать: «Остановись, не стремись взрослеть…» но кто его слышит… ведь самая глупая мечта детства поскорее стать взрослым.

Я помню эти мечты, они слишком долго тревожили моё бунтарское сердце, мне не давали ни глотка свободы — сейчас я благодарна за это, но тогда все это казалось мне несправедливой пыткой. Даже когда родители уехали оставив меня со старшим братом мне не дали даже глотнуть из этой чаши, погулять с друзьями допоздна, сходить на дискач — как это было можно во времена моего детства и выхватить от старшаков… как тоже бывало в девяностые…

Сейчас мне стыдно за это, и каждый раз вспоминая свои проделки, я смеюсь над собственной глупостью. Как раскрасила брата во все оттенки теней мамы, да еще и чуть не послала его так за хлебушком… мои планы развалила двоюродная сестра, к моему же счастью, как он выгонял меня веником из под кровати, потому что его любимую швабру я спрятала, а потом жалел, перекисью обрабатывая царапины. Как в отместку нацепила ему клипсу на ухо и отправила на учебу, как после этого все парни стали ходить с серьгой в одном ухе, а мы с братишкой валялись от смеха… а потом он уехал, потому что так захотела она…

Помню и то как бродила одна по осеннему парку без цели и единой мысли в голове, помню старичка грудь которого была увешена орденами и его маленькую внучку с красным шариком, которую он трепетно держал за руку, а она все вырывалась желая свободы, помню и ту бутылку — оставленную кем-то которую хотела пнуть девчушка, помню и то что сделал старик. И это впервые меня вдохновило, мысли пришли в гармонию, слова зазвучали на листе и родился маленький рассказ в одну станицу, то — на что был способен двенадцати летний ребёнок, но смысл не в строках, а в том что скрыто между ними и меня не поняли, ведь читать между строк может не каждый. И я замолчала на долгие годы, обещая себе что больше никогда не напишу ни строки. Но он был рядом пусть и не физически, но он был жив. Я знала что где-то есть человек который поймет, и от этого становилось легче, а что сейчас… Самая заветная мечта детства исполнилась, я повзрослела — стала старше даже брата на целых пять лет, но как и в детстве мне не хватает его глаз, его улыбки и смеха.

Если бы только знать что его не станет так рано, я бы не рисовала ему усики, приглаживая темно-русую чёлку на бок — делая из него Адольфа, не заваливала бы глупыми вопросами, на которые он отвечал всегда с такой серьезностью, которая еще больше смешила меня. А сейчас, смотря на своих собственных детей, я вижу ту же картину. Они похожи нас в детстве, но совсем другие. Они наше будущее — которое мы лепим своими руками, и каким ему быть вопрос лишь нашего желания. То, что вложим в них мы, они понесут с собой по жизни и так же воспитают своих детей.

Это я поняла когда пришла на практику в одну из школ, уже после смерти брата. На меня с любопытством смотрели двадцать пять пытливых глаз, но двадцать шестые даже не заметили моего появления, зато его я заметила сразу. На задней парте вальяжно развалился рослый мальчик с густой черной растрепанной копной на голове и серой рубашкой — которую если и стирал, то наверное сам. На мои расспросы о нем от меня долго отмахивались фразой «Не обращай на него внимания…» и лишь потом я узнала что действительно происходит с этим маленьким человечком. Оказалось что он сидел так не от того что его одолевает лень, причиной была боль в спине. Еще неокрепший подросток подрабатывал грузчиком, отец ушёл а мать запила, а он был предназначен сам себе во всех смыслах.

На следующий урок я принесла ему тетради ручку и карандаш. Он смотрел на меня удивленными глазами, с недоверием. А еще через урок даже выполнил домашнее задание. Я знаю, что для педагога неприемлемо писать записки ученикам, но ведь тогда я еще не была педагогом, а этот урок был моим последним. Исправив той же ручкой, что и купила для него, с десяток ошибок я вывела аккуратную красивую красную пятёрку в его тетради, а в обложку положила маленький листочек всего с одним предложением: «Если ты захочешь — у тебя все получится, просто верь в себя…».

Когда на перемене раздали тетради, его облепил весь класс, никто не верил своим глазам. Весь мой последний урок он не опускал руки, он тянул ее выше всех, отвечая робко, но верно. За эту пятерку я получила нагоняй в учительской, ой сколько возмущений пришлось мне выслушать, но я не стала оправдываться, зная что поступила правильно пусть и утерла всем нос, но нас ведь учили одни и те же педагоги и книги, и как они — отчитывающие меня тогда могли так поступать с ребенком, вставая на свой педагогический путь. Разве они могли молчать, не обращая внимания, или не разобравшись демонстративно не замечать его? Потом я встретилась и с мамой. Взахлеб расхваливая ей сына, его нестандартное мышление и большое будущее лишь стоит приложить усилия. И она их приложила.

Закончив колледж, я уехала. Началась моя собственная педагогическая жизнь в малюсенькой деревушки, в одноэтажной школе в которой я хотела проработать до пенсии, прожив тихую и размеренную деревенскую жизнь отдавая все силы детям — но моим мечтам не суждено было сбыться. Я часто вспоминала Олега, смотря на свих хулиганов. И однажды я встретила его но даже не узнала, хотя он узнал меня сразу. Из маленького мальчика он превратился в красивого юношу, спешившего на олимпиаду по русскому языку, и это был мой Олег, мой мальчик с последней парты который не мог связать и двух слов… Мы недолго говорили, но он показал мне маленький листочек бережно обёрнутый в скотч, тот самый, который когда-то я положила в его тетрадь, с одним предложением перевернувшим всю его жизнь. Как иногда нам мало надо… Иногда совершая поступки, плохие или хорошие мы даже не задумываемся о том, а что же будет дальше. Я дала ему чудо тогда, а он подарил мне его в ответ через несколько лет…

 

Глава 9

Все чаще с годами ловишь себя на мысли о том что ход времени становится не так заметен, оно уже не тянется как латексный воздушный шарик, оно летит — подобно вырвавшемуся из рук бумажному змею отдаляющемуся все дальше… Словно убегая, день сменяет ночь, а за ним наступает утро. И времени бег все ускоряется и ускоряется, отстукивая свой торжественный вальс. Иногда наступают минуты, в которые задумываешься о смысле всего этого головокружительного цикличного круговорота, но и система и смысл покрыты какой-то серой дымкой. Вроде бы все просто, но ответов порой не найти.

Белые барханы, укрыв опавшую листву пушистым одеялом, величаво переливались на солнце ослепляя глаза. Время несется беспощадно, оставляя позади лишь воспоминания. Запустив пальцы в рыхлый белый сугроб снежинки облепили их тонким пуховым одеялом, я хотела написать на снегу всего два слова, но он одернул меня…

— Ты там скоро?

— Да, иду… — оставив не снегу лишь отпечаток руки, я побрела к машине.

Мы собирались в гости. Я никогда особо не любила незнакомых компаний, так как чувствовала себя немного не в своей тарелочке. Вернее это была для меня мука. Новые знакомства, совершенно чужие люди, карнавал масок из улыбчивых лиц, все это было не по мне. Куда приятней было бы отправится с гитарой к подруге детства, горланить песни до полуночи, и под громкий смех погружаться в далекие воспоминания. Но судьба распорядилась немного иначе.

— Сегодня так красиво, — оглядывая заснеженные деревья не сдержалась я.

— Да, подарок от Деда Мороза, — улыбаясь, ответил муж. У него было отличное настроение. Мы ехали к его другу.

Изморозь осевшая на деревья предавала этому после новогоднему дню, ощущение какой-то волшебной сказки. Особенно была красива могучая старая ель у нашего дома. Под кистью зимы она казалась кристально белой, каждая иголочка искрила на солнце, краски природы обрисовали ее с такой точностью, что просматривалась каждая деталь. Вот она — истинная красота, простая, не пафосная, живая, без масок и лживой шелухи…

Мы добрались довольно быстро. Маленький домик от ветров и стужи, словно титан огораживала огромная гора, подъем на которую начинался со двора этого милого строения. Покрытая снегом, она казалась еще более величественной, а венчал её огромный крест с тремя перекладинами изогнутыми ажурными изгибами. Он гордо стоял на самой вершине наперекор всем ветрам, молчаливо наблюдая за происходящим в поселении у подножья горы, оберегая жителей от невзгод и бед.

Мои опасения оказались не напрасны. В гостях мы были не одни. Супруг тут же скрылся из виду, оставив меня с тремя совершенно незнакомыми дамами. Меня усадили к столу с чашкой чая, которую я медленно потягивала под звуки старого мультика и новых сплетен. За час непрерывного жужжания я узнала про все акции в продуктовых магазинах, о том кто и по чем купил яйца, огурцы и помидоры на Новогодний Стол. Как подорожала колбаса. На минуту мне показалось что я нахожусь на планёрке ГосПродДепа, на котором обсуждается недопустимый рост цен на мандарины. Я уже была готова взвыв в голос обхватить голову руками и бежать куда глядят мои глаза, но разговор обрел другое русло, которое не могло не тронуть меня за живое.

— А вы знаете, — вдруг не с того ни с сего начала самая старшая и молчаливая из собеседниц, — а ведь вчера мальчик погиб в городе.

— Как погиб — подхватила другая, молоденькая темненькая дама, то и дело недовольно косившаяся в мою сторону.

— В сауне утонул, десять лет было мальчишке. Прям в Новогоднюю ночь.

— Какое горе, — ахнула хозяйка дома, светленькая милая дама.

— А как он там оказался? — Глаза темненькой вспыхнули непомерным интересом.

— Да вот так, родители шалопутные потащили, да не уследили. — Продолжала недовольно бурдеть пожилая женщина лет за шестьдесят, разводя руками и бурно жестикулируя.

— Какое горе, — повторилась светленькая.

— Сами виноваты, пьют как собаки и за детьми не следят, — опрокинув стопку какой-то бронзовой жидкости, утерев губы продолжила темненькая — прав родительских надо лишать таких горе матерей.

Решив подтвердить свои слова действиями, она подозвала к себе маленькую девочку лет пяти и поцеловала ее в белокурый лобик. Это выглядело так мерзко и пафосно, словно она только что вспомнила о ее присутствии и жест этой доброй воли лишь подтверждал тот факт, что темная от обсуждаемой далеко не ушла. Этот неприятный разговор продлился около получаса. Сивая, хозяйка, оправдывала горе-мать, бабуля с темненькой, были готовы закидать виновницу камнями. Лицемерие и возмущение текли рекой.

Потом весь этот балаган плавно перешёл в политическое русло. Начались обсуждения нового и старого мера, директоров крупных компаний и коммунальных служб, дамы, прокатились по всем кого только смогли вспомнить. Наблюдая за этими разговорами, я вдруг поняла причину мужского устойчивого мнения о своеобразной недалекости, присущей нашему полу. Да как они вообще нас терпят, таких «Третейских судей» да «Дипломированных политологов», как они вообще бедолаги с нами живут? Как им на нас хватает нервов? Мы выносим мозги разными глупостями, параллельно жалуясь на то, что они нас не понимают, а потом ноем что муж — скотина, ушёл к другой. Но мы этого не видим, не замечаем ни своих слов, ни своих поступков, но других готовы сожрать живьем за то, что что-то не так… а как это «так»? Кто сказал, что должно быть «так», а не «иначе»? Почему апельсин — оранжевый? Может он морковно-жёлтый! Кто это придумал? У каждого ведь своя правда, и каждый считает, что именно его — истинно верная. Все зависит от исходной точки, ракурса взгляда.

Может быть и Даша не виновата в смерти моего брата, а вся цепочка это череда случайных событий именуемых судьбой. И я могла бы простить её, но простить себя, куда сложнее, а отпустить воспоминания — невозможно.

К моему счастью темненькая с бабулей засобирались и вскоре уехали. Зависла долгожданная, но не совсем уютная тишина. Я не знала о чем говорить, но видимо она тоже этого не знала. Все разрешилось само собой. Дверь открылась и за мной явился мой ангелок и скрасил мое одиночество среди множества лиц.

Светловолосая девушка оказалась довольно милым созданием по имени Ирина. Все наши последующие разговоры были о детях, их воспитании и домашних делах. Может быть такой должна быть настоящая женщина, ухоженная с кучей наготовленной еды в холодильнике, идеальным порядком в доме и отмуштрованными детьми, которые от одного лишь взгляда матери встают стрункой — словно солдатики. Далекая от всего мира, ведь мир её заключается лишь в её доме, где она и очаг и опора. Не это ли идеал маленького семейного счастья?

Вернувшись домой, проверяя почту, натолкнувшись на пост в соц. сетях о последних сплетнях услышанных сегодня, я поймала себя на мысли о том как же много таких как эта темненькая девушка, имени которой я так и не удосужилась узнать, таких сотни, даже в нашем маленьком городке, а таких как Ирина — единицы. Как же парадоксален мир в котором мы живем, многолик, лжив и лицемерен. Как же не просто за этим множеством масок увидеть истинное лицо, истинные мысли и желания.

***

— Ну, здравствуй, сестренка, — раздался любимый голос, лишь стоило закрыть глаза.

— Ты снова мне снишься! — Я не могла сдержать ни улыбки, ни слез.

— Я хочу тебя кое с кем познакомить, пойдем.

Он нежно взял меня за руку, но его руки уже не были такими холодными как в ту ноябрьскую ночь. Мы зашли в комнату, полную теплого яркого света концов которой не было видно. Он подвел меня к кроватке, тихонечко отодвинул белую тюль свисающую с бондажа и показал мне моего маленького Сережу, это был он. Я узнала его сразу. Его принесли мне в большой картонной коробке за час до приезда мужа, я хотела увидеть его маленькое тело, но мне не давала, а потом у меня не было сил посмотреть на него. Обняв я качала его на руках, и мне казалась что коробка такая же теплая, как и Сашины руки тогда в ту ночь… В ней был мой сын, мой маленький Сережа, которому не суждено было увидеть свет, так распорядилась судьба. А теперь он сладко спал в этой маленькой кроватке, под белым бандажом, таким же белым как и маленькая марличка в которую аккуратно его завернул врач принимавший преждевременные роды. Я потянулась к нему, но брат одернул мою руку.

— Еще не время, — сказал он нежно, — не торопись и не буди его. Ему тут хорошо.

Он казался подросшим, больше похожим на доношенного младенца, с личиком ангелочка, маленькими розовыми пальчиками и светлыми редкими волосами. Его маленький носик сладко сопел — он дышал. Какое счастье видеть, как дышит твой ребенок… Слезы катились градом, я чувствовала их сквозь сон, но не могла оторвать от него глаз.

— Нам пора, — всматриваясь куда-то вдаль, вдруг беспокойно прошептал Саша, — тебе нельзя тут больше оставаться.

— Но я не хочу уходить…

Я молила его, но он как всегда был непоколебим, словно гора стоял на своем, и ничто не могло сдвинуть его с места. Я кричала в голос, сопротивлялась, но он вытолкал меня из моего же сна.

— Но я хочу остаться с вами… — закричала я вскочив с кровати.

Осознание того что я чуть не умерла в эту ночь пришло позже. Он не захотел забирать меня. Он снова меня спас. Видимо мое время еще не пришло, пока не пришло.

Как трудно хоронить своих детей. Эта боль, в разы сильнее физической. Это раны, которые не способно излечить даже время. Это то, что с трудом можно пережить, но забыть — не возможно. И мне стало так жаль, эту горе мать, которую теперь ненавидел и осуждал весь наш маленький городок.

 

Глава 10

Под впечатлениями от беспокойного сна я бродила по улицам нашего маленького городка, упиваясь красотой, которую мы так часто не замечаем. Припорошенные ветви деревьев переливались серебряными нотками под лучами холодного зимнего солнца. Белоснежные облака уплывали куда-то по лазурно-голубому океану прямо у нас над головой. Сегодня был такой прекрасный рассвет, солнце раскрашивало горизонт словно художник выбирающий подходящую палитру для новой картины. Пурпурно-сиреневые облака приобретая медный оттенок в считанные минуты преображались в багрово-розовые тона, а затем за мгновения размывали свой сочный цвет до персикового с нотками оранжевой охры. Зрелище длилось не больше двадцати минут, но по-настоящему захватывало воображение. Не знаю почему, это феерическое светопреставление вызвало очередной поток слез, мне стало жаль, что он не видит всего этого, а может быть наблюдает за тем же что и я, но только совсем с другого ракурса, там, на небесах, у них наверное все еще прекраснее.

Я помню, как он любил наслаждаться всем, что окружало его. Как вставал с первыми лучами солнца, что бы встретить новый день, как выходил на закате на гору провожать за горизонт исчезающие в дали лучи. Как ловил на ладони снежинки и разглядывая каждую в голос изумлялся что все они разные, как и мы. Находил среди опавшей листвы самый красивый листочек не похожий на другие, убирал его в книгу, а зимой доставал вкушая тонкий аромат ушедшей осени, радуясь что ему удалось сохранить именно его ведь среде тысячи таких же именно он по каким-то причинам привлек его внимания, а сейчас он среди его книг, стал еще одним напоминанием о прошлой осени. Наверное, он знал, может даже чувствовал, поэтому и жил именно этим днем, именно этим мгновеньем и лишь данная минута была для него центром вселенной, но подарил он их не той. Жаль что жизнь не кино лента, и отмотать назад её нельзя.

Заблудившись в своих мыслях окончательно я чуть не споткнулась о девушку собирающую на запорошенном снегом тротуаре развалившиеся не послушные листы.

— Извините, пожалуйста. — Мне стало неловко и я решила ей помочь. К моему удивлению я узнала ее сразу, а она меня нет. — Марина? — девушка, спасающая листы от снежного плена обомлев чуть не выронила их вновь, лишь только узнав меня.

— Не узнала тебя сразу — разулыбалась она — ты так выросла.

— Ну не всю же жизнь мне оставаться маленькой бандиткой с двумя косичками.

— А ты не изменилась.

— Ничуть… и ты тоже.

Девушкой в белой шапочке и бирюзовой куртке, рассыпавшей бумаги оказалась моя старая знакомая, вернее его знакомая… Собрав листы мы присели на лавочке в парке. Она долго расспрашивала меня о моей жизни, о родителях, о моих делах, но как я ни старалась уходила от вопросов касающихся её самой. Но как только наш разговор зашёл о нём, она не сдержалась.

— Я тоже его любила, — выдавила Марина из глубины себя. Я обомлела… Она никогда раньше не говорила об этом.

— Почему ты не сказала ему? — Она задумчиво опустила глаза и лишь спустя короткое молчание вновь заговорила…

— Я не знаю, я не решилась, не хватило сил или смелости. Он был так красив, так идеален, словно божество на которое можно лишь любоваться, не приближаясь, не говоря… и тем более вокруг него всегда крутилось столько девчонок, красивых, стройных, умных и я… посмотри на меня, разве он посмотрел бы, обратил свое внимание на такую как я?

— Ты ему тоже нравилась, — я начала вспоминать, ведь он говорил мне о ней, говорил неоднократно, о робкой милой девушке похожей на ангела, которая понимала каждое его слово, да и их ему не всегда было нужно произносить. А ведь он, так же как и она боялся подойти к ней, потому что она другая, так говорил мой брат и сейчас я стала понимать почему, но сказать всего ей не могла. — Как, на личном, вышла замуж? Детки есть.

— Нет, ни мужа, ни детей, ни личной жизни, только работа ей и живем. — Она равнодушно улыбнулась и попыталась перевести тему.

— Почему?

— Ты же помнишь его, я знаю ты его помнишь. Я искала, смотрела, присматривалась, пытаясь найти в ком-то хоть что-то он него, но безуспешно. Я не хочу предавать его память, не смогу забыть его глаз, его смеха, не смогу посмотреть на кого-то другого так как смотрела на него. Я не сошла с ума, это мое решение, мое желание.

— Это любовь… — я уже не могла сдержать слез — знаешь, может быть если бы тогда он выбрал именно тебя, все было бы по-другому…

— Я часто об этом думаю, во всем этом виновата лишь я. Если бы ты только знала, какой я была глупой. Как сильно я боялась показать ему что люблю, каждый раз отводя глаза когда он проходил мимо я делала вид что не замечаю его, хотя всегда чувствовала его прожигающий взгляд, ловила каждое его движение. Но он и не подозревал об этом, ведь я могла любоваться им только со спины убедившись в том, что он не видит меня. Я боялась выдать себя, боялась что он посмеётся над глупой девчонкой, очередной — потерявшей от него голову дуррой. Как часто я хотела заговорить с ним, но лишь услышав его голос вставала в ступор не в силах повернуть головы.

— А он был уверен, что ты его презираешь.

— Нет, я лишь избегала его. В один прекрасный момент даже обещала себе, что больше никогда не посмотрю на него. Но не сдержала обещания. Он заставил меня посмотреть, перед таем как уехал, тогда я видела его живым в последний раз. Я видела что он прошел, видела что посмотрел, но не обернулась, а когда он прошел ещё раз и окликнул знаешь, по сердцу словно лезвие черкнуло, я не хотела знала что будет еще больнее, но он окликнул второй раз, и мне пришлось… — меня терзала лишь один вопрос «Почему?», она будто услышала его и сквозь поток слез продолжила свой печальный рассказ. — Если бы ты только знала как я желала подбежать к нему, кинуться к нему на шею целовать его губы, умолять не уезжать, сказать ему что он самый лучший, что он мой воздух, он моя жизнь… но там была она, я не видела её, но ощущала её присутствие. С тех пор каждый день закрывая глаза я видела его лицо, а потом случайно узнала что его больше нет. Я была на его похоронах но так и не решилась подойти, я хотела запомнить его живым, я не смогла, понимаешь, не смогла…

— Почему ты не сказала?

— А что бы было с ним? Я прекрасно знаю Дашу, из этого получилась бы очередная сногсшибательная истерика, в которой он опять чувствовал бы себя виноватым. А я не хотела этого. Слишком сильно я его любила.

— Почему ты не боролась?

— Я думала он счастлив, я была уверенна что у него все хорошо, и мне было этого достаточно. Какая разница с кем он, главное ведь не это, главное что ему было хорошо, для него было так лучше.

— Да что ты знаешь? — не сдержалась я… — Она его использовала, вила из него нитки, плела интриги против всех кто был ему дорог, манипулировала им словно марионеткой, а он не замечал этого, он думал что любит её, а она убеждала его в том что любит его, но никакой любви там и близко не было. А если бы и была, она не придала бы его с такой легкостью обменяв на другого, который был для нее более удобным вариантом.

— Не говори так! Он был счастлив!

— Он был счастлив в мире собственных иллюзий, который пал под натиском реальности. Если бы он был счастлив, он был бы сейчас жив…

— Я виновата… как же я виновата…

— Я не виню ни тебя ни её, такова была судьба, она сыграла свою злую шутку. Я тоже не смогла быть рядом с ним, и уже никогда не смогу простить себя за это. Не плачь. Пожалуйста. Давай будем помнить его живым…

Мы сидели в заснеженном парке, не считая времени, окунаясь в теплые воспоминания о детстве, о счастье и о нем. Она рассказывала о том, о чем молчала почти пятнадцать лет. Марина взахлеб говорила о любви к нему, она помнила каждое его слово, каждую их встречу, с того самого момента, как впервые увидела его, не зная даже имени она полюбила моего брата всем сердцем. Но ему так и не удалось узнать об этом.

А как все сложилось бы если бы она подошла, если бы она сказала или он осмелился бы сделать первый шаг ей на встречу? Сейчас бы мы сидели в этом парке втроем, а вокруг нас бегали их счастливые дети. Может так все и случилось бы. А может где-то в параллельной реальности они все же признались друг другу, и сейчас где-то там мой брат жив, счастлив и любим… Как бы я хотела верить в это.

Какая же сложная штука судьба. Она ведет нас по извилистой скользкой дорожке, вокруг которой бездна неизвестности, и стоит сделать лишь один неверный шаг и вся жизнь катится под откос. А наши страхи, обиды и амбиции лишь подливают водицы превращая дорогу по которой мы сами же и идем в скользкий каток на котором так легко оступиться.

И все мы по сути смертельно больны своей болью, своими ошибками, своей глупостью. Непонимание, недоверие, неприятие — пандемия современного человечества, которая косит наши души хуже чумы.