Возвращаясь, мы обе молчали, каждая из нас думала о чем-то своём, без слов иногда намного легче привести свои мысли в порядок. Извилистая дорога в сумерках багрового заката вела нас по бескрайним просторам заброшенных полей, зеленеющих лугов, одиноких земляных ухабов и редких берёзовых, клиновых и дубовых оазисов поволжских степей. Пересыхающая речушка, разрывающая собой поселковую дорогу, никак не вписывалась в эту опалённую солнцем панораму, медленно несла свои скудные воды в надежде слиться с чем-нибудь более значимым, пробивала путь ручьям в новую жизнь. Как ни странно даже она жадно желала существовать. Цепляясь за последние капли жизни. Почему мы, люди не можем так же? Нам вечно не хватает чего-то, но потом когда у нас появляется это, нам нужно уже что-то другое и эта вечная гонка продолжается бесконечно. Может проблема и не в мире вовсе, а в нас самих, или в том, что мы воспринимаем этот мир как должное, эгоистично и предвзято, способны измениться лишь у грани когда сами себя загнали в угол, пути вперёд нет, а оглянуться назад, уже нет сил.

Откуда ни возьмись на дорогу прямо под колёса выскочила худощавая пятнистая кошка, это точно была кошка, их называют мраморными за трёхцветный окрас. Мы остановились. Я чудом не раздавила её. Она без страха в глазах уселась у самого бампера. Что это? Желание умереть от бессилия существовать в одиночестве или хитрая попытка обрести дом? Полина выскочила следом.

— Бедняжка! Слава богу, жива… — С вальяжной грацией потеревшись о колесо, только что чуть не раздавившие её, трепетно мурча, трёхцветная с надеждой побрела к её ногам, сестра растаяла, словно масло на солнце.

Видимо Экзюпери в этих краях не чтят. Я схватила нечастное животное, мысли были лишь о том, что с моим братом сделали что-то подобное, что и стало причиной всему. Она показалась мне такой нежной, словно я вновь прикоснулась к его тёплым живым ладоням. Брошенная, одинокая, изнывающая без человеческой заботы и тепла. Мне стало жаль её. Огромные желтые глаза смотрели на меня с такой безграничной преданностью, что слёз сдержать было невозможно. Кто же смог так жестоко поступить со столь беззащитным добрейшим созданием. Оставить умирать животное, в доли от людей, у которых можете быть, и дрогнуло бы сердце при виде этого пушистого очарования. Но её бросили на произвол судьбы — одну, в степи под палящим солнцем, оставили умирать. Что же так могло разозлить бесчеловечных хозяев, что подвинуло на такой жестокий шаг, ведь когда-то она была обласканным котёнком, не дика и покорна людской воле, она знала руки и может когда-то даже была любима.

— Мы возьмём её с собой. — Полина поддержала моё решение, она и сама хотела забрать трёхцветную.

— Как делить будем?

— Кого делить? — Кошечка аккуратно улеглась на заднем сиденье, изредка боязливо посматривая на нас своими пепельно-жёлтыми глазами.

— Смотри, какая вальяжная, — улыбнулась сестра, не сводя глаз с нашего найдёныша, а её глаза сияли как два изумруда.

— Хорошая девочка, заберу её себе.

— Но она подошла ком мне… — с детской игривостью возмутилась Полина.

Такого от неё я не могла ожидать. Видимо с возрастом мягче становится не только кожа, но и душа. Или может я не замечала её настоящую под маской, за которой пряталась она истинная. Но не с намерением кого-то обмануть, а просто для того что бы защититься, огородив сердце от грязи, чтобы не встретить непонимания и презрения, грубость и осуждения, за то о чем мы так часто молчим. Я так не умела. А поучиться надо бы.

— Как там девочки? — Когда не хочешь ссор и желаешь сменить прямую ведущую хоть к небольшому, но всё же конфликту, стоит заговорить на личную тему.

— Девчата, отлично! — Полина, не ожидав такой развязки, обрадовалась, что больше на придётся делить пятнистую, а разговор перетёк в совсем другое русло, интересное обеим. — Нана, заканчивает колледж, Уля скоро пойдёт в школу. Обещает вести себя примерно и учиться так же хорошо как и сестра.

— Как же быстро растут чужие дети…

И правда, словно вчера я учила белокурую кудрявую маленькую девчушку в жёлтом платье в чёрный горох, елозившую на моих коленях читать. А сегодня прекрасная дама всё с теми же огромными голубыми глазами — выпускница колледжа. Разве можно было в это поверить. Чужое время всегда течёт быстрее собственного. По крайней мере, так нам кажется.

Полина, в свои чуть под сорок была чарующе красива, но и столь же опасна, словно ядовитый цветок, манила своей изящной грацией и тут же губила упоительно пьянящим ароматом. С высоты своей житейской мудрости она могла заткнуть за пояс любого оппонента, а острый язычок у неё был подвешен не хуже акул менеджмента. Она всегда била точно в цель, оголяя все скрытые пороки, могла сорвать маску с любого искусного лжеца, оголив всю истинную суть естества. В этом её не было равных. За это умные — уважали её, а глупцы — ненавидели. Ведь правду способны принять лишь сильные духом, а таких — единицы.

Но мне направилось говорить с ней, не смотря на её резкость я точно знала что не получу кинжала в спину от её руки, не увижу на лице улыбку лицемерия. А речи не будут медовыми, они принесут мне лишь поток правды, который я либо выдержу, на ногах с гордо поднятой головой — но пропущу мимо, перешагнув через этот сель, либо паду под её потоком и буду наконец решать проблемы. Но заговорить намного сложнее чем промолчать. Сегодня мне повезло, сестра сама взяла всё в свои руки.

— А как ты сейчас? — Её вопрос звучал риторически, я не сразу смогла дать на него ответ.

— Я не знаю… — удивлённые глаза сестры просили объяснений. — Всю жизнь я прожила под чьей-то рукой, ради чужого мнения, чужих интересов. Я всегда думала, что скажет или как поступит он, что скажет мама или бабушка, осудят ли они меня или поощрят. Мне всегда говорили: не делай то, делай это… я не задавалась вопросами правильно это или нет, я просто делала, а сейчас я обрела свободу, но не знаю, что с ней делать.

— Ты просто запуталась.

— Я искала правды, но её нет, её не существует, как и справедливости. Вокруг лишь лицемерие и ложь, в которой погрязли все, эта гниль проела всё изнутри. Я поменяла кучу работ, узнала множество людей, но лишь немногие из них отказались теми кто они есть, другие же либо прячутся и приспосабливаются, либо, улыбаясь тебе в лицо, а затем следом плюют в твою же спину. Я не хочу жить в этом мире.

— Так было всегда, ты привыкнешь.

— Привыкнуть к тому что если человеку плохо, все вокруг делают так что бы ему было ещё хуже, ехидно перешептываясь за спиной, вместо того что бы подставить плечо и поддержать…

— Ты о ком? — Не дала договорить мне Полина.

— Я, о волчьих непропитанных законах… О том, как добивают тех, кто споткнувшись не сумел устоять на ногах.

— Такова жизнь, не для всех она румяный пряник.

— Жизнь? Разве такова она, когда здоровущий лысый мужичища, больше напоминающий мальчишку из девяностых пишет юной девочке, за которую даже некому заступиться, что тебя несколько раз переедет машина и жить тебе осталось совсем недолго, или звонит и предлагает встретиться на пустыре и поговорить о много… А что она сделала, лишь уволилась и забрала зарплату, причём согласованно, но ей всё равно страшно и она бежит, она готова сбежать куда угодно, лишь бы подальше от всего этого, не понимая, что все эти угрозы звучат в её адрес лишь от его собственного бессилия, глупости и беспомощности. Но даже если бы она знала это, ей всё равно не было бы спокойно.

— Ты сейчас говоришь о работе?

— О её обратной стороне, о том, на что все предпочитают закрывать глаза, что в силу не знания другого — принимают как должное. О том, что не увидишь сразу, но это всё равно есть как ни скрывай, такое невозможно утаить, стоит лишь капнуть поглубже, сразу же проявляется вся эта гниль…

— Лишь верхушка айсберга знает, что скрывает под собой вода.

— Я не хочу быть причастной к этому, не хочу пропитаться. Есть там и хорошие люди, очень хорошие, человечные, многим было проще уйти, а тем кому сбежать из этого ада просто некуда приходится приспосабливаться, быть глухими и немыми ко всему, что происходит вокруг них, лишь так они могут выжить и только так сохранить себя и не замараться. А сейчас их всех уволили, номинально конечно, просто для того, чтобы не платить налогов. Самое страшное, что среди них была беременная девушка, за которую тоже никто не вступился.

— Ты скучаешь по ним.

— Да, по многим, особенно по Геннадию Ивановичу… — Интерес сестры скрыть было невозможно, она провернула ко мне свою голову и с любопытством ловила каждый жест моей активной мимики. — Это наш дворник, мужичок лет за шестьдесят, небольшого роста с неизменной добродушной улыбкой. Она всегда сияет на его лице, и от неё становится так тепло и спокойно. Каждый день он не своём посту, всегда бегает суетиться и улыбается, мне кажется он рад всем. Каждое утро он добрым словом встречал нас по пути на работу и провожал домой вечером, он как талисман этого места, не проходило ни дня без него. Мы с ним всегда разговаривали, обо всём и в то же время ни о чём. Красивейший душой человек, настоящая жемчужина, которую к сожалению так редко можно встретить.

— Да ты влюбилась — с хохотом сестра толкнула меня в плечо, от чего машина непроизвольно вильнула.

— Да, — я не стала отрицать, — я влюбилась в его прекрасную душу.

Мы разговаривали о многом, дорога казавшаяся такой длинной закончилась слишком быстро. Говорила в основном я, она лишь слушала, кивала головой, но понимала меня. Впервые за много лет я могла говорить зная, что меня услышат. Впервые меня кто-то понимал, кроме него. А наш пушистый подарок позёвывая после двух часового сна лениво потягивался на заднем сиденье.