Трактир, где некогда нашел приют inspector Штаудт, звался скромно — «Святой Густав»; особенную двусмысленность ситуации придавало то, что вот уже три поколения семья Вигманн, владевшая постоялым двором, именно это имя давала своим первенцам, к коим со временем переходило право на собственность. Нынешний Густав Вигманн и впрямь чем-то неуловимо походил на святого — в беседе владелец был тих и доброжелателен, облик имел самый неприметный, а на вопросы майстера инквизитора отвечал с готовностью. Правда, пользы от этой беседы, как и от прежних, было немного — Штаудта хозяин трактира почти не видел, встречаясь с ним лишь за трапезой да в те минуты, когда inspector, завершив дела в городе, возвращался в свою комнату. В день же, когда тот исчез, они не виделись вовсе, и куда мог направиться его постоялец, Вигманн не имел ни малейшего представления или даже догадок.

— Комната эта сейчас занята? — спросил Курт, когда владелец собрался, было, отойти от занятого господами дознавателями стола, и тот развел руками:

— А как же. Уж четвертый, кажется, раз в нее с той поры заселились.

— Хотели обыскать? — уточнил Ульмер тихо, оставшись с майстером инквизитором наедине; Курт вздохнул:

— Не особенно надеялся, но не спросить не мог.

— В любом случае, майстер Гессе, даже если б сейчас комната была не занята — всякие следы уже были бы стерты последующими постояльцами или самим хозяином: Вигманн владелец аккуратный, и все комнаты после отъезда гостей тщательно убираются. Мы осматривали ту, в которой останавливался майстер Штаудт, и не нашли там ничего, кроме его дорожной сумки; не похоже было на то, что он просто взял вещи и ушел из Бамберга. Быть может, я б так и подумал — как знать, что он нашел или решил, что нашел, и не возникло ли необходимости что-то проверить за пределами города; но его не видели на окраинах, он словно растворился в пустоте, пройдя всего несколько улиц. Да и жеребец его остался, где был. Он и сейчас там — в Официуме, к сожалению, нет пристойной конюшни; и в день исчезновения майстера Штаудта стоял себе в стойле, не оседланный и к пути не готовый.

— «Пройдя несколько улиц», — повторил Курт с расстановкой. — Каких именно улиц? Где его видели в последний раз?

— У мостика домов через пять отсюда. Дальше улицы плутают, и на глаза он никому не попадался; и сказать, куда именно он направлялся — тоже никак не возможно.

— Ну, это было бы слишком легко, — невесело хмыкнул Курт. — Завтра навещу девицу и решу, куда мне сворачивать дальше… За пивом составишь компанию или вернешься к своим делам?

— Моими делами сейчас будет отчет перед майстером Нойердорфом, — столь же безрадостно улыбнулся Ульмер. — Наверняка он станет расспрашивать меня, где вы побывали и чем интересовались. Мне дозволено рассказать об этом, или лучше, чтобы о чем-то он не знал?

— Судя по твоему тону, отчетами тебя старик совсем доконал?.. Знакомо. Что ж, можешь сказать ему, что об увиденном и услышанном я лично повелел тебе молчать перед всеми, включая обер-инквизитора; уж это-то мой ранг мне дозволяет. Если усомнится — смогу подтвердить это лично.

— Спасибо, майстер Гессе, — с чувством поблагодарил Ульмер; он отмахнулся:

— Такой расклад нам обоим будет выгоден: ты будешь убережен от лишних хлопот, а я — от ненужных любопытных носов в своем расследовании.

— Тогда я лучше пойду, если помощь проводника вам более не потребуется. Хотя бы явиться ему на глаза я уж точно должен — мы пробродили до самого вечера, и сейчас он наверняка кроет меня самыми нелестными словами.

И не тебя одного, докончил Курт уже мысленно, глядя вслед молодому инквизитору. Ситуация была из тех, что принято именовать щекотливыми; если ненадолго предположить, что местный обер-инквизитор чист и не имеет отношения к исчезновению inspector’а, а все проведенные под его началом дознания — добросовестны, то чувствовать себя он сейчас должен не лучшим образом. Если же подозрения попечительского отделения имеют под собой основания — ситуация вдвойне неприятная и вместе с тем забавная: майстер инквизитор Гессе вынужден будет проводить расследование на глазах и фактически под контролем одного из главных виновников преступления. К примеру, в том, что запрет Курта на разглашение деталей расследования не помешает обер-инквизитору вытянуть из подчиненного все до слова из услышанного парнем за этот день, он даже не сомневался — в том числе и памятуя собственно дотошное начальство; а Ульмер (даже если допустить его невиновность и искреннее желание помочь) не обладает тем важным качеством, что имелось на вооружении самого Курта — неизбывной наглостью и способностью перечить руководству…

— Матерь Божья, черт возьми!

Курт поморщился, приподняв голову и обратившись к автору сего противоречивого возгласа, решая, надлежит ли ему заниматься насаждением благочестия в Бамберге или стоит услышанным пренебречь. Опыт работы в самых разных городах Империи говорил о том, что оное насаждение как правило отнимает немало времени, требует множества усилий и попутно умножает количество врагов, что сейчас было совершенно ни к чему, учитывая обстоятельства — поди разберись потом, кто смотрит на майстера инквизитора косо, потому что он майстер инквизитор, кто — потому что инквизитор лезет в дело пропавшего inspector’а, а кто — просто потому, что получил от инквизитора втык за то, что неуместно чертыхнулся…

— Молот Ведьм, собственной персоной! — продолжал возгласивший, сбежав вниз по лесенке со второго этажа, приблизился к столу и уселся напротив, не спросив разрешения. — Здоро во, пес Господень.

— Ян, — коротко произнес Курт, с неудовольствием отметив, что на них обернулись и смотрят все — от владельца до посетителя за самым дальним столом. — Вот так встреча.

— А что так кисло, не рад, что ли? — поднял брови собеседник; он вздохнул:

— Для начала я, случайно повстречав тебя в одном из городов, куда меня угораздило попасть, не стал бы кричать через весь зал, полный людей, что-то вроде «Ян Ван Ален! Знаменитый истребитель нечисти из сообщества охотников, которых якобы не существует! Смотрите все!», а подошел бы потихоньку. Или вовсе издали, молча, взглядом, поинтересовался бы, стоит ли мне это делать.

— Ну, — передернул плечами охотник, — я так прикинул — сидишь на виду, Знак висит поверх, открыто; стало быть, здесь ты в собственной роли.

— А если б здесь я был как инквизитор, но под другим именем?

— Да, тут я прокололся, — с показным покаянием кивнул Ван Ален. — Но поскольку ты сказал «если бы» — выходит, пронесло. Да и с трудом я, честно тебе сказать, воображаю, чтоб ты — да без своего имени. Оно у тебя само по себе вместо Знака, меча и полномочий.

— Что ты здесь делаешь?

— Здесь — это в Бамберге?.. В некотором смысле работаю. А ты какими судьбами?

— Тоже работаю. В некотором смысле.

Ван Ален помедлил, ожидая продолжения, и, не услышав более ни слова, ухмыльнулся:

— Ясно, скрытничаешь опять…

— Ты тоже не особенно многословен.

— Да просто мне сказать нечего, — посерьезнев, вздохнул охотник и уселся поудобнее, опершись локтями о стол. — Наши давно приглядываются к этому городишке. Не знаю, потому ли ты здесь, почему и я, или еще по какой надобности, но — думаю, слышал: в последнее время здесь слишком много всего происходит. Был город как город — тихий, отдаленный, спокойный, и вдруг где-то за год просто-таки всплеск инквизиторских расследований. Не бывает же так, верно? Что-то здесь нечисто. Или поганый артефакт привез какой-нибудь идиот, или не идиот, а вполне сознательный малефик; или сам по себе поселился и гадит, или какая-то их шайка что-то мутит и подбивает людей… Словом, наши прикинули, что на пустом месте ничего не бывает, и надо бы взглянуть на то, что происходит, на месте; мы с братом пока сидели без дела, поэтому решили — что тут кота за хвост тянуть? Надо проверить. Вот и проверяем.

— И как успехи?

— Пока никак, — невесело отозвался охотник. — Но мы тут всего три дня, еще не успели ни осмотреться толком, ни решить, в какую сторону нам копать. Узнали только, что комната, в которую мы въехали — в ней до нас жил один из ваших. И его тут, похоже, по-тихому укокошили; «тут» — в смысле не в комнате, а в городе. Где именно — никто не знает.

— Комнату обыскивал?

Ван Ален умолк, глядя на собеседника сквозь оценивающий прищур, и с улыбкой кивнул:

— Так-так… Совсем не удивился… Так вот, значит, ты тут зачем. Расследуешь, кто убил твоего сослуживца?

— Он мне не сослуживец, — ответил Курт, — а даже наоборот, я бы сказал… Это проверяющий из кураторского отделения — того, что следит за инквизиторами и контролирует добросовестность нашей работы. Чаще всего — назойливые, хамоватые, высокомерные самодуры…

— Странно в таком случае, что ты служишь не с ними, — почти серьезно заметил Ван Ален. — Ты б вписался.

— …но и от них бывает польза, — пропустив его слова мимо ушей, докончил Курт. — По крайней мере, свою работу они так или иначе делают, и при всей их, прямо скажем, неприятной натуре — люди они крайне нужные.

— И здесь он был для… Вот оно что, — кивнул охотник. — Стало быть, не только нам этот городок показался подозрительным. Ваши… как их… кураторы тоже решили, что здесь что-то происходит, и первым делом послали своего проверить, вправду ли среди местных процветает малефиция, или это тутошнее отделение хватает всех подряд.

— И стоило ему приехать, — продолжил Курт, — как он исчез. Да, ты прав, поэтому я здесь… Так комнату обыскал, узнав, кто в ней жил?

— От потолка до каждого угла на полу. И мебель, всю, какая была. Ничего не нашел. Веришь? Хочешь — поднимемся, осмотришь еще раз сам.

— Верю, — кисло отмахнулся он. — И не думаю, что я что-то найду. Либо Штаудт не успел ничего оставить, либо те, кто его убил, замели все следы тщательнейшим образом.

— А ты тут давно? Успел что нарыть?

— Приехал сегодня. Успел перемолвиться с местным обером, узнать, что один из его подчиненных считает себя недооцененным и жаждет примазаться к моему расследованию, и что дело, которым интересовался проверяющий перед исчезновением, было связано с осуждением одного из магистратских судей.

— Юниус? У которого дочка удавилась? — уточнил охотник и качнул головой: — А у тебя, надо сказать, улов-то побольше нашего, и всего за день.

— Не сказал бы. Ответь теперь вот на что, Ян. Только без твоих обыкновенных уверток и туманных отговорок. Как и почему обратили внимание на Бамберг мы — я знаю, а вот откуда информация попала к вам?

— Информация? — с искренним удивлением переспросил Ван Ален. — Да не было никакой информации. Слухи, Молот Ведьм. И это я безо всяких уверток; просто слухи. К примеру, сестра одного из наших работала в Хальсштадте, и…

— Среди охотников есть женщины? — поднял бровь Курт; Ван Ален хмыкнул:

— А то среди вашего брата их нет. Уверен, водятся, только не мелькают на людях, как и наши; и их, как и наших, мало… Так вот, там она имела дело с семьей, которая переехала из Бамберга, когда, как ей сказали, «началось». Подробностей не удалось вытянуть, но стало ясно, что местная инквизиция внезапно озверела, и аресты начались повсюду. Правда, из всех, кого та семья называла, по их же собственным словам, так никого и не осудили за малефицию — обо всех потом выяснилось, что они наворотили что-то по мирским делам, и инквизиторы от них в итоге отступились и сдали светским; а кого-то так и вовсе отпустили. Потом еще один из наших был тут проездом — не работал, а просто остановился в пути — и слышал разговоры о том, что кого-то сожгли несколько дней назад, и этот кто-то до последнего упирался и говорил, что ни в чем не виноват. Потом… По чести сказать — не знаю, что потом. То оттуда, то отсюда, то слух, то пересказ… Так вот и собралось.

— И что где искать думаешь?

— А тебе зачем? — усмехнулся Ван Ален. — Ты ж тут по другому делу.

— Не скажи, — возразил Курт серьезно. — Само собою, разбираться в том, верны ли слухи о недобросовестности Официума — не мое дело; попечители уже готовят следующего проверяющего, который прибудет в свое время на смену убитому. Но так или иначе кое-что выяснить мне придется — от этого зависит, по какому пути мне двигаться в расследовании смерти Штаудта, кого подозревать и к чему присматриваться. Посему, если уж ты что-то узнал или планируешь узнавать, если у вас с братом есть какой-то план — будь так любезен, поделись им; прошу как de facto собрат по ремеслу.

— Вот когда это говоришь ты, на просьбу это походит всего менее, — буркнул охотник, обернувшись на вход, и вздохнул: — Да нет у нас особого плана. Просто есть списочек, который мы составили по слухам — кого ваши здесь повязали, кого засудили, кого отпустили, кого сдали светским, а кто так и остался по вашей части. Вот последними в основном и интересуемся. Всё как всегда: ходим, слушаем, говорим с людьми. Я около часу назад вернулся от сестры одного из казненных, сейчас мой брат все еще у соседей другого; вот жду, когда вернется и что скажет.

— А эта сестра казненного — что говорит? По ее мнению, его взяли незаслуженно?

— Да нет, — пожал плечами Ван Ален. — Говорит как раз, что взяли за дело. Пока получается так: часть арестованных передана была светским — значит, не по нашей части, часть отпущена со штрафом — тоже мирские правонарушения какие-то, мелкие, опять не про нас, часть — подтверждается, и эта часть все равно больше, чем в любом подобном городишке… Что? — нахмурился охотник настороженно, перехватив взгляд Курта; он вздохнул:

— Вот внимаю твоим выкладкам. Хороши, аж заслушаешься.

— Я что-то упустил?

— Да в том-то и дело, что нет, Ян. И потому я думаю: отчего ваши не рассказали нам о своих подозрениях? Я понимаю, почему о вас было ни слуху ни духу прежде, понимаю, почему шесть лет назад ты смотрел на меня волком, когда я задавал тот же вопрос; но мои и твои собратья сотрудничают вот уж который год, и давно можно было понять, что…

— … что если мы будем бегать к инквизиторам с каждой занозой, нас пошлют ко всем чертям, — хмуро отрезал Ван Ален. — И согласно подлой сущности судьбы это случится именно тогда, когда мы не сможем справиться сами и ваша помощь будет всего нужней. Да и кроме того… Молот Ведьм, а о чем вам сообщать-то? О том, что вы больно много народу перехватали? Вы что ж — этого не знали, что ль? Или сказать инквизиторам же, что инквизиторы взялись за работу подозрительно деятельно?

— Ты выдвинул сразу три версии, которые могут иметь место в случае, если такой взлет малефиции в Бамберге окажется фактом — артефакт, малефик-одиночка, колдовская организация. Признаться тебе честно, Ян? Никому из нас этого и в голову не пришло, мы первым делом связали это (если не подтвердится версия злоупотреблений) с умножившимися случаями сверхобычного вообще; ты и сам знаешь, и мы это уже обсуждали с тобою, что в последние годы всевозможная потусторонщина прет изо всех щелей попросту валом. А дело-то все в том, что каждый в первую очередь рассматривает то, с чем чаще имеет дело, у каждого взгляд со своей колокольни. И если б вы потрудились о своем взгляде сообщить… Ладно, — вскинул руку Курт, когда охотник попытался возразить, — Бог с вами. Не «вы» «нам»; ты — мне. Мог сказать? Просто как старый добрый знакомый, безо всяких официальных встреч и запросов.

— Просто чудесно, — помедлив, произнес Ван Ален с расстановкой. — Виделись однажды шесть лет назад, и первое, что ты сделал при встрече — начал меня распекать… Ты меня, часом, со своим помощником не перепутал? И вся ваша Инквизиция всех нас со своей зондергруппой не путает? Да для чего мы тогда вообще будем нужны, если с каждым чихом станем обращаться к вам?

— Виделись мы дважды, — возразил Курт. — Во второй раз я приехал на оговоренную с тобой встречу, где и было решено, что Конгрегация и сообщество охотников будут сотрудничать и по возможности помогать друг другу, потому что враг, с которым мы имеем дело, не оставляет места для «цеховой гордости», которая de facto есть не более чем гордыня. И мы не просто «виделись», Ян; мы бок о бок дрались со стаей тварей и пытались спасти людей, оказавшихся под нашей защитой. Этим мы, позволь напомнить, и занимаемся — мы все, и охотники, и инквизиторы… А с моим помощником тебя перепутать сложно, — устало усмехнулся Курт, — он нынче мой начальник и вообще не последний чин в Конгрегации.

— А-а, — понимающе протянул Ван Ален, — так вот чего ты так бесишься: зло срывать стало не на ком… Странное дело, Молот Ведьм. Ты вот сказал, что вы не подумали, будто дело может быть в малефике с артефактом или в их шайке, которая мутит воду намеренно; почему? С твоей-то колокольни как раз это-то и должно было б увидеться в первую очередь — ты же вечно именно на колдовские заговоры и натыкаешься, благодаря им и известен стал…

— Вот то-то и оно, — наставительно кивнул Курт. — Да, артефакт, колдовские заговоры, вплоть до вовлечения в них высоких церковных чинов и знати — все это в моей практике было, но это расследования самые громкие. Это то, о чем все слышали. Но сколько их было? По пальцам одной руки пересчитать; а вся остальная моя служба — это то, о чем никто не слышал, о чем говорить не будут и на чем не прославишься: местечковые ведьмы, мелкие колдунишки, бытовая малефиция, залетный ликантроп в далекой деревне, кучка еретиков, помешавшихся на Писании… И поверь, у остальных дела обстоят так же; разве что заговоров с участием курфюрстов и замков, захваченных стригами, на их пути меньше попадалось, чем мне. Поэтому — да: первым делом и подозрения у нас появились те, каковые оправдывались прежде. А у тебя, судя по твоим версиям, как я посмотрю, работенка поразнообразней будет.

— Повстречаемся хоть раз в иных обстоятельствах, будет возможность посидеть спокойно за кружечкой — мы с братом тебе как-нибудь расскажем, — усмехнулся Ван Ален. — Там целый эпос сложить можно, да не один…

— И наверняка в этих эпосах мы бы почерпнули немало полезной информации, — заметил Курт и, когда охотник недовольно поморщился, продолжил: — К слову, от упомянутой зондергруппы тебе просили передать благодарность при встрече: твой рецепт выведения яда от укуса ликантропа спас не одну жизнь и сохранил в строю не одного бойца. Посему парни просили передать, если встретимся, что благодарят за дележку «цеховой тайной». А мой лекарь — что руки у тебя растут из задницы и швы ты накладывать не умеешь.

— Передай своему лекарю, чтобы сам шел в задницу, — любезно улыбнулся Ван Ален. — Я тебе глаз фактически сохранил… А вообще, я теперь поднатаскался, так если что — обращайся, зашью и второй.

— Искренне уповаю на то, что глаза мне пока зашивать рано, — хмыкнул Курт. — Все же до конца расследования я рассчитываю дойти живым.

— Что дальше-то делать будешь? — спросил охотник, неопределенно поведя рукой вокруг: — Куда двигаться собираешься? Силы объединить хотя бы теперь — идея неплохая, как думаешь? Похоже на то, что нам и тебе по пути: если ты узнаешь, что твоего сослуживца шлепнули за то, что он раскопал темные делишки местного Официума — стало быть, и нам с братом тут копать нечего, и нет никаких артефактов и малефиков, а есть просто люди, которым напрасно когда-то Знаки нацепили, не подумавши.

— Еще не знаю, что дальше, — пожал плечами Курт. — Сейчас я иду путем, которым шел Штаудт: он интересовался делом магистратского судьи. За сегодняшний день я успел переговорить со всеми, кто отмечен в протоколе, остался один человек, о коем в протоколе ни слова. Вряд ли я и там что-то выловлю, но для полноты данных поговорить надо… Потом буду думать. Если что придумаю — да, полагаю, действовать вместе было бы неплохо. Но и ты уж, будь так любезен, если что узнаешь, если будут какие-то подозрения, намеки, даже фантазии…

— … сразу расскажу, — кивнул Ван Ален и, увидев удивленно-настороженный взгляд собеседника, усмехнулся: — Что?

— Подозрительно быстро и легко ты согласился на сотрудничество.

— Я не согласился, Молот Ведьм, а сам же его и предложил, — поправил охотник и пояснил, недовольно поджав губы: — Не хочу торчать в этом городишке дольше нужного. Чем-то он меня безмерно раздражает; такое чувство, что сижу в бочке с маслом.

— За сегодня слышу нечто подобное вот уж второй раз.

— В первый раз — от самого себя? — усмехнулся Ван Ален; он пожал плечами:

— Меня все города раздражают. В них слишком много людей, а в людях слишком много того, что раздражает… На этом распрощаемся: откровенно говоря, валюсь с ног и мечтаю о нормальном ужине и постели.

— Задержись на минуту, — возразил охотник, когда Курт уже начал подниматься из-за стола.

Он обернулся, проследив взгляд Ван Алена к двери, и уселся обратно, глядя на возникшего на пороге парня — года на три младше охотника, совершенно не похожего чертами лица, однако что за человек появился сейчас в трактире, Курт отчего-то понял еще до того, как услышал:

— Лукас. Мой брат, соратник, заноза в заднице и гроза колдунов и тварей, — сообщил охотник, когда парень молча остановился у их стола, глядя на собеседников настороженно. — Курт Гессе Молот Ведьм, инквизитор, гроза всех и вся, в особенности нормальных людей, которым портит жизнь поистине талантливо.

Лукас Ван Ален помедлил, переводя взгляд с одного на другого, и, наконец, уселся, одновременно вытянув руку вперед через стол. Курт так же, не вставая, принял открытую ладонь, отметив, что парень не стал устраивать состязаний — хватка у него была крепкая, уверенная, но без нарочитой показушности.

— Много слышал о вас, — заметил Лукас и, помявшись, добавил с усмешкой: — Но по рассказам брата и по слухам я вас представлял несколько выше и суровей.

— Хорошо, что я этих слухов не слышал, — хмыкнул он. — И давай без лишних церемоний; побеседовав с Яном, я сделал вывод, что работать нам в этом городке предстоит вместе, так к чему лишние сложности.

— Да неужели? — поднял бровь Лукас, обернувшись к брату; тот пожал плечами:

— Молот Ведьм тут по тому же вопросу, что и мы. Инквизитор, в комнате которого мы поселились — это по его душу он прибыл: будет расследовать, кому покойник перебежал дорогу. Под подозрением в том числе и служители местного инквизиторского отделения. Если он выяснит, что инквизитора пришибли свои же — стало быть, нам с тобою тут ловить нечего, никаких малефиков сверх обычного тут нет, и мы сможем убраться отсюда ко всем чертям.

— А ты не удивлен, — отметил Курт, когда Лукас лишь кивнул в ответ; тот улыбнулся:

— Власть имущих подозревают в том, что они этой властью злоупотребляют и устраняют тех, кто про это узнал… Ничего удивительного тут не вижу.

— Ян сказал, ты говорил с соседями одного из осужденных. Удалось что-то узнать?

— Ничего, все то же, что и прежде. Пришли, арестовали, расследование, малефиции не нашли, передали светским, вздернули. Соседи говорят — за дело. Недовольных не было, с приговором все согласны, казненный признался почти сразу, каялся публично… Вообще, Официум все превозносят — из тех, с кем я говорил, — задумчиво проговорил Лукас. — Нигде пока не довелось услышать хотя бы намека на то, что в их службе что-то нечисто, ни одной жалобы; посему я как-то сомневаюсь, что твоего сослуживца порешили свои. Не похоже, чтобы им было что скрывать от своих проверяющих.

— Очень на это надеюсь, — вздохнул Курт, с сожалением заглянув в опустевшую кружку, и махнул рукой разносчику, подзывая его к себе. — Пожалуй, еще по кружечке — и я пойду; а ты мне пока расскажи, что за дифирамбы тут поют Официуму.

— Я б не сказал, что дифирамбы, — усмехнулся Лукас. — Ругают, куда без того. Наглые, самодовольные, повсюду лезут, во все дела нос суют… Но когда доходит до дела — их заслуги все признают, и там уж никаких нареканий.

— Вот об этих заслугах и расскажи. Вряд ли мне удастся узнать то, что слышали вы: со мною, боюсь, так запросто откровенничать не станут.

* * *

Нессель он увидел еще на подходе к трактиру; лесная ведьма сидела у окна и, подперев ладонью щеку, уныло и скучающе рассматривала улицу, редких птиц и прохожих. Увидев Курта, она вяло махнула свободной рукой, но позы не поменяла, так и оставшись сидеть на месте.

— Я чуть не умерла от скуки, — сообщила ведьма, когда он поднялся в комнату, и к нему даже не обернулась, все так же глядя вниз. — Я разложила свои вещи, я рассмотрела балки под потолком (ты знаешь, что у них тут кругом паутина?), я выучила половину соседей из домов напротив в лицо и до последней трещинки в коре разглядела ту старую липу… И это только первый день.

— В этот первый день я постарался успеть сделать как можно больше, — пожал плечами Курт. — Как только я закончу свои дела здесь — мы встретимся с Бруно и займемся поиском твоей дочки вплотную.

— А мне нельзя быть с тобой? — поворотившись, наконец, к нему, почти жалобно спросила Нессель. — Ты можешь что-то придумать, чтобы я не торчала в четырех стенах, пока ты бродишь по городу? Я сойду здесь с ума от безделья.

— Есть два варианта, — кивнул Курт с невеселой ухмылкой. — При первом на тебя будут коситься со смешками, при втором — тоже коситься, но уже с опасением, и, возможно, попытаются убить еще прежде меня в случае осложнений.

Она нахмурилась, откинувшись назад и прислонясь к краю оконной ниши спиною:

— Это как?

— Первое — я могу представлять тебя окружающим по возможности наиболее глупо. Племянница, сестра двоюродного брата дальнего друга, послушница-помощница… Иными словами, всем сразу станет понятно, что Молот Ведьм притащил с собой любовницу; не сказать, что у меня совсем уж непотребная репутация, но этому особенно не удивятся. Правда, такой вариант, я полагаю, тебя не устроит, да и все равно придется выставлять тебя за дверь при важных разговорах — все-таки, даже самый отвязный оболтус не станет таскать любовницу на расследование. Второе — я могу дать понять, что ты одна из наших служительниц, напустив при этом побольше туману. О том, что у нас на службе состоят люди, одаренные сверхобычными способностями, уже в той или иной мере известно всем, поэтому тебя сочтут одной из наших expertus’ов… А поскольку никому не будет сказано, что именно ты умеешь — тебя могут попросту убрать с пути на всякий случай, если здесь и впрямь творится нечто крамольное и я подберусь к виновным слишком близко.

— Помнится, ты говорил, что меня все равно убьют вместе с тобою, если что.

— Нет, я сказал «а что, если…», — возразил Курт; она отмахнулась:

— Одно и то же. Пока я искала тебя, я многого наслушалась от людей, знаешь. Например, слышала про то, что до сих пор не было такого, чтобы убийство одного из инквизиторов осталось непокаранным, даже если это просто один из ваших посыльных. И слышала, как казнят за такое. Это… просто бесчеловечно.

— Готтер… — начал Курт со вздохом, и она вскинула руку, не дав ему докончить:

— Не желаю сейчас обсуждать это, я про другое. Если кто-то, несмотря на такую жуткую кару, решился на убийство одного из ваших — стало быть, это человек отчаянный, и что бы он ни утаивал, он ни перед чем останавливаться не будет и следы заметает решительно. То есть, если тебя захотят убить, то и меня в любом случае прикончат вместе с тобой, просто на всякий случай. Посему — я согласна на этот твой второй вариант. К тому же, я ведь и правда кое-что умею. Вдруг мне удастся тебе помочь, как-то ускорить твое дело…

— Вздумала помогать Инквизиции? — с усмешкой поднял бровь Курт. — Кто ты и куда ты дела мою знакомую ведьму?

Нессель нахмурилась, распрямившись, точно курсант на решающем экзамене.

— Не Инквизиции, — отрезала она. — Тебе. Потому как чем скорей ты разберешься с тем, что тут происходит, тем скорей исполнишь то, что обещал. А кроме того, если здесь и вправду творят мерзости местные инквизиторы — я с превеликим удовольствием помогу тому, чтобы их взяли за шкирку.

— Что ж, не могу сказать, что в этом стремлении я с тобою не единодушен… — пробормотал Курт и, помедлив, кивнул: — Хорошо. Тогда запомни: ты — мой лекарь, как я и сказал Ульмеру. Что именно со мной не так, ты говорить не имеешь права, просто после завершения одного из расследований мне требуется лекарский надзор. Ты лекарь, а также «еще кое-что по мелочи». Вот так, дословно, и станешь отвечать, если что. Ко мне ты приставлена моим начальством; и запомни — я возражал. В Конгрегации ты около года, нанята со стороны; кто ты и откуда — говорить не имеешь права…

— Почему именно так?

— Что именно?

— Почему год?

— Потому что это объяснит твое… не вполне обычное поведение. Год. Достаточно для того, чтобы проверить тебя и даже отправлять на расследование вместе с одним из знаменитейших следователей, и недостаточно для того, чтобы ты полностью втянулась в дело. Пойми меня правильно, на праведную монашенку ты не похожа.

— Надеюсь, — буркнула Нессель, поджав губы, и вздохнула, выразительно кивнув в сторону двери: — Ужин у нас сегодня ожидается?

… За ужином, как и во время обеденной трапезы, лесная ведьма была молчалива и всеми силами старалась не привлекать к себе внимания; к людям она явно так до сих пор и не привыкла, и от направленных на нее взглядов, даже случайных, Нессель было заметно не по себе.

Несмотря на то, что снедь была поглощена быстро, почти торопливо, к тому времени, как оба поднялись наверх, сумерки за окнами уже сгустились, и в комнатах воцарился тусклый полумрак. На разносчика, от которого Курт потребовал принести огня и зажечь светильник на столе, Нессель смотрела с осуждением, и когда парень вышел, неодобрительно поинтересовалась:

— А прихватить с собою огня сам майстер инквизитор счел ниже своего достоинства? Десять лет назад ты мне не показался человеком, которому надо прислуживать.

Курт помедлил, глядя на пляшущий под сквозняком язычок пламени, и, вздохнув, присел к столу поодаль от светильника.

— Думаю, — проговорил он медленно, все так же не отрывая взгляда от огня, — тебе надо кое-что знать обо мне.

— Да ты, я смотрю, тайнами оброс, словно камень мхом, — усмехнулась Нессель и, не увидев улыбки в ответ, опустилась на табурет напротив него, уточнив уже серьезно: — Что такое?

— Когда я был в твоей сторожке, когда ты… объединилась со мною, чтобы исцелить — помнишь, следующей ночью ты сказала, что видела мои сны? Что тебе снились огонь и страх? И еще ты спросила, что с моими руками.

— Ты сказал, что твой враг пленил тебя, и чтобы освободиться, тебе пришлось сжечь путы на собственных руках, — кивнула Нессель и вдруг ахнула, подавшись вперед. — Альта! Это тот же человек, что похитил мою Альту? Это он и есть тот самый «старый враг»? Тот, что сделал это с тобой?

— Да, — поморщился Курт, — и обожженная кожа и уязвленное самолюбие — не единственное, что мне осталось после встречи с ним. Я… с тех пор не выношу огня. Не могу приближаться к нему, не могу взять светильник в руку, не могу пальцами затушить свечу или даже подбросить полено в очаг. Обычно мне удается это довольно успешно скрывать — в том числе и вот так изображая из себя спесивого инквизитора, «которому надо прислуживать», и никто, кроме своих, об этом не знает.

— «Не выношу», — повторила Нессель с расстановкой, пристально всматриваясь в его лицо. — То есть — боишься?

— Да, — оторвав, наконец, взгляд от пламени, тяжело усмехнулся он. — Так будет точнее. Думаю, я должен тебе это сказать, коли уж нам предстоит de facto работать вместе, и ты в каком-то смысле зависишь от меня; ты должна знать, на что ты можешь рассчитывать и чего от меня ждать, случись что. Точнее — чего ждать не стоит.

— Этот человек… оставил глубокий след в твоей жизни, — сострадающе вздохнула Нессель и, помедлив, спросила: — Как думаешь, когда ты найдешь его, это пройдет?

— Полагаешь, он навел на меня порчу? — хмыкнул Курт невесело. — И убив его, я от нее избавлюсь?

— Нет. Проклятье на тебе есть, я и тогда об этом сказала, но — не это. Просто… зная тебя — думаю, тогда твоя душа успокоится.

— Я не мечтаю о мести, — пожал плечами Курт, и она кивнула:

— Я вижу. Когда ты говоришь о нем, в твоем голосе не звучит ненависть, и над тобою не появляется багрянца.

— Ты меня снова видишь? — удивленно уточнил он, поведя рукой над головою. — Вот это? Ты утверждала, что я сумел скрыть это от твоего взора, как только ты рассказала о том, что можешь такое. У меня больше не выходит?

— Ты открылся, когда начал этот разговор, — пожала плечами Нессель и, всмотревшись в него, улыбнулась: — Ну, вот опять. Спрятался. Прямо как ёжик…

— А что скажешь про Ульмера? — не ответив, спросил Курт. — Про следователя, который встречал нас сегодня. Он — какой? Его ты могла видеть?

— Этот инквизитор… серенький, — на миг запнувшись, ответила она. — Не темно-серый, как ты, а серенький, как мышка; он блеклый и… Он никакой. Не знаю, как еще это сказать. Ничего особенного, человек как человек, тут вокруг таких ходят сотни.

— На заговорщика и убийцу, иными словами, не тянет, — уточнил Курт и поднялся, вздохнув: — Провести бы тебя под каким-нибудь предлогом к местному оберу — вот еще на кого интересно посмотреть твоими глазами… Завтра подумаю об этом. Быть может, все дело раскроется за минуту, благодаря лишь твоим умениям. Или напротив — запутается еще более; на обере, надо полагать, людских страданий и подспудной вины без счета… Я спать, — подытожил он, с усилием потерев глаза. — Не знаю, как ты, а я валюсь с ног.

— Я тоже; хоть днем и прилегла, все равно чувствую себя разбитой… Иди, — кивнула Нессель, когда Курт замялся, глядя на светильник. — Я затушу, как ляжешь.

— Просто забери его в свою комнату. Я уже к темноте привык; уж по крайней мере кровать в комнате найду.

— Во всем есть хорошая сторона, — улыбнулась Нессель ободряюще и, поднявшись, осторожно взяла светильник. — Доброй тебе ночи.

— Да уж… — пробормотал Курт тоскливо, невольно покосившись в окно, на засыпающий притихший город.

Бамберг погрузился в сон быстро и как-то разом; в отличие от многих городов, в коих доводилось побывать до сего дня, здесь, видимо, не в чести были поздние гуляния — ни единого голоса не доносилось из распахнутого окна, не шаркали подошвы припозднившихся прохожих, не было слышно даже постояльцев в трапезном зале. С наступлением темноты город будто бы остановился, как часы, из которых вынули ведущую шестерню.

— Тут, небось, еще и на улицах не грабят… — шепнул Курт себе под нос, поудобней улегшись на подушке и закрыв глаза. — Всё-то тут не как у людей.

Уснуть удалось лишь сознательным усилием — умение, которому он был благодарен не раз и не десять за свою жизнь; мозг, утомленный и перегруженный мыслями, точно вьючный верблюд тюками, отказывался отрешаться от реальности и даже на грани сна все еще пытался раскладывать по воображаемым полочкам и переваривать полученную за день информацию. В забытье, более-менее напоминающее сон, удалось себя лишь буквально вогнать хорошим пинком.

Смутная дрема была похожа на туман и никак не желала отгородить сознание от окружающего мира всецело, и в конце концов — отступила совершенно. Курт продолжал лежать с закрытыми глазами, надеясь, что сон вернется, однако старые проверенные приемы не помогали; мысленный отсчет, каковой позволял отгородиться от внешнего мира, больше нагружал мозг, чем расслаблял, зудящий над ухом комар не звенел — гремел оглушительно, словно рев боевого рога, каждая неуместная складка или вмятина подушки ощущалась, точно каменная, и даже звук собственного сердца слышался громко, как кузнечный молот. Не давал покою и еще какой-то звук — знакомый, узнаваемый, но непривычный; классифицировать его никак не удавалось, но четко осознавалось, что здесь, в этой комнате, рядом — ему не место…

Курт открыл глаза, усевшись на постели и глядя сквозь темноту в сторону двери смежной комнаты, занятой Нессель; полминуты он сидел неподвижно, вслушиваясь, потом медленно, осторожно ступая, приблизился к приоткрытой створке и остановился на пороге, замявшись. Лесная ведьма лежала, уткнувшись лицом в подушку, и плакала — без истерики и всхлипов, тихо, обреченно и безысходно. Курт, помедлив, все так же тихо прошел в комнату, осторожно присел на край постели и молча опустил ладонь на плечо Нессель; та вздрогнула, на миг задержав дыхание, но к нему не обернулась, лишь сжавшись в клубок еще больше.

Надо было что-то сказать, но подобрать правильных слов он никак не мог; лучший дознаватель Империи, подумал Курт раздраженно, способный за пару часов разболтать восемь из десяти арестованных, не знал, что и как сказать. Инквизитор, именем которого пугают друг друга малефики, без дрожи и колебаний способный игнорировать мольбы и рыдания самых невинных с виду заключенных, сейчас ощущал себя неловко, точно вломившийся в баню студент. Внезапно прорвавшиеся эмоции Нессель в самом буквальном смысле застали его врасплох; все эти дни ведьма держалась настолько независимо, спокойно и хладнокровно, что он попросту забыл о том, что рядом с ним — мать, потерявшая единственное чадо…

— Мы ведь ее не найдем, да? — чуть слышно проронила Нессель, все так же не оборачиваясь и не поднимая голову с подушки. — Альту я никогда больше не увижу…

— Я ведь обещал, что сделаю все, что могу, — так же тихо ответил Курт; она прерывисто вздохнула, явно пытаясь не разреветься в голос, и возразила, с видимым усилием выговаривая каждое слово:

— Я верю. Но ты… ищешь этого человека десять лет. И кто знает, не будешь ли искать еще столько же. И найдешь ли вообще.

— Найду, — твердо возразил он. — Эти десять лет мы времени даром не теряли.

Нессель напряглась, явно намереваясь возразить, но лишь тяжело выдохнула и снова зарылась в подушку лицом. Курт поджал губы, все еще пытаясь подобрать слова и вместе с тем понимая, что все утешения будут звучать глупо и неуместно; поколебавшись, он осторожно прилег рядом, обняв вздрагивающее тело, и как можно уверенней выговорил:

— Все будет хорошо.

Нессель всхлипнула, вжавшись в него спиной, и вцепилась в обнявшую ее руку, словно эта рука была единственным спасением для нее, тонущей в вязком, смертельно опасном болоте.