Его разбудило солнце, бьющее в глаза сквозь закрытые веки: небесное светило, уже поднявшееся над крышами, заглядывало в распахнутое окно, расточая лучи с не утренней щедростью и предвещая невероятно знойный день — всю ночь Курт так и проспал поверх одеяла, однако не озяб совершенно. Он поморщился, осторожно отодвинулся, медленно вытягивая руку из-под головы спящей Нессель, и сел на постели, отвернувшись от окна.

— Будет жарко, — произнес сонный голос за его спиной, и Курт обернулся к лесной ведьме, с улыбкой выговорив:

— Разбудил… Извини.

— Нет, это все солнце, — возразила она, усевшись, и изобразила вялую ответную улыбку. — Да и пора уже. Что-то я заспалась, обычно я не валяюсь в постели до такого часа.

— К слову, я тоже, — заметил Курт и, помедлив, уточнил: — Ты что-то сделала опять?

— В каком смысле?

— В своем обычном. Я вчера долго не мог уснуть, а когда уснул — спал вполглаза, голова была, точно медный котел… А тут просто лег и провалился в сон; проснулся вот только несколько мгновений назад, причем отдохнувшим и бодрым. Твоих рук дело?

— Мне вчера было не до того, — возразила Нессель, пожав плечами, и, поднявшись, стянула со спинки кровати висящее на ней платье. — Это ты сам. Что-то тебя успокоило, похоже, что-то ты для себя решил — какой-то вопрос, который не давал тебе покоя, вот разум и перестал сопротивляться сну. Никакой волшбы.

— Знать бы еще, а что ж именно я решил, — покривился Курт и, вздохнув, побрел в свою комнату.

В трапезный зал они с Нессель спустились вдвоем, обнаружив за одним из столов Ульмера, явившегося более часу назад и терпеливо дожидавшегося майстера Гессе, дабы препроводить оного к интересующей его свидетельнице. Новость о том, что «лекарь» будет присутствовать при дальнейшем расследовании, молодой инквизитор выслушал без малейшего удивления, будто заранее предполагал нечто подобное, лишь кивнув и отозвавшись коротким «как скажете».

С собою Ульмер принес Евангелие пропавшего inspector’а — небольшую заметно обшарпанную книжицу с когда-то соскобленной кляксой воска на обложке. Перед тем, как спрятать Новый Завет среди своих вещей в комнате, Курт мельком пробежался по страницам — скорее для очистки совести, нежели и впрямь надеясь отыскать там какие-то пометки. Страницы были порядком потрепаны, однако ни одного подчеркивания, значка или отметины среди ровно выписанных переписчиком букв не обнаружилось. Позже, разумеется, можно было осмотреть книгу тщательней, однако уже сейчас Курт понимал, что это окажется лишь пустой тратой времени…

За стенами трактира солнце жарило уже во всю силу, сияя на ярко-голубом, без единого облачка, небе, и даже вблизи каналов не стало свежее — напротив, к жару медленно раскалявшегося воздуха прибавилась влажная духота, щедро сдобренная ароматом бытовых отбросов и нечистот, каковой становился тем сильней, чем ближе господа дознаватели подходили к кварталу бамбергской бедноты. Здесь к общему букету благоуханий прибился запах рыбьей чешуи, потрохов и застарелой слизи, а вскарабкавшееся еще выше солнце делало окружающую реальность все более невыносимой.

— Что-то случилось, — напряжено произнес Ульмер как раз в тот момент, когда Курт поддержал под локоть ведьму, едва не скатившуюся в канал по осклизлой узкой дорожке перед домами, и сам чуть не съехал вместе с нею. — У ее дома люди от магистрата.

Курт восстановил равновесие, постаравшись отступить как можно дальше от обрывчика, каковой язык не поворачивался назвать «набережной», и взглянул туда, куда указывал молодой инквизитор. Небольшая толпа собралась перед низким домиком, гулом голосов заглушая чей-то плач и злобные выкрики; вокруг чего или кого собрались горожане, было не разглядеть, и Курт, ускорив шаг, вклинился прямиком в людскую массу, молча демонстрируя Сигнум самым упрямым и расталкивая локтями остальных.

— Курт Гессе, инквизитор первого ранга, — сообщил он двум горожанам, облаченным в более добротные одежды, нежели окружившие их обитатели квартала, с деловым и сосредоточенным выражением лиц. — Что произошло?

— Убийство, — хмуро ответил тот, что был старше, и отступил в сторону, позволив Курту разглядеть, наконец, причину всеобщего внимания. — Девицу, живущую в этом доме, утопил любовник минувшей ночью.

— Бедняжка… — чуть слышно проронила Нессель. — В такие годы…

Курт не ответил, подойдя ближе к телу, лежащему прямо на земле у входа в дом. Женщина с заплаканным покрасневшим лицом, нечленораздельно воя сквозь слезы, вцепилась в руку с посиневшими ногтями и не позволяла себя увести; хмурый молчаливый мужчина подле нее лишь безнадежно тянул ее за плечо, уже не пытаясь перебить рыдания бессмысленными утешениями. Лицо покойницы распухло от воды и словно бы выцвело, но даже сейчас было видно, что Нессель не ошиблась — девица и впрямь была молода и при жизни даже привлекательна.

— Откуда стало известно? — спросил Курт тихо; горожанин вздохнул:

— Убийца сам пришел. Явился под утро к церкви, пьяный вдребезги; непонятно, как на ногах-то держался… И начал долбиться в двери с криками, что совершил душегубство и нуждается в покаянии, прямо здесь и немедля. Святой отец решил, что парень попросту перебрал, но на всякий случай служку послал в магистрат, а сам тем временем стал принимать исповедь. Ну и вот… Сами видите. Нашли ее там, где он указал — под мостом, придушенную и утопшую.

— Причина?

— Поругались они намедни, — пожал плечами горожанин. — У ней, говорят, на подхвате был еще один ухажер… Парень ее вроде как послал куда подальше, когда она отказалась порвать все отношения с его соперником, а потом решил помириться и попытаться убедить еще раз; назначил ей встречу — ночью, подальше от чужих глаз, чтоб пришла тайком от родителей и никто не видел. Сам перед встречей для смелости или, уж не знаю, с горя принял хорошенько, там они опять поцапались, слово за слово — и он ее сгоряча того…

— Сгоряча ли? — уточнил Курт с сомнением. — «Тайком от родителей», ночью… Зачем?

— Так другой ее ухажер по соседству живет, — сообщил второй активист от магистрата. — И к нему ее отец более благосклонен был… Я не думаю, что он это планировал, майстер инквизитор. Он сейчас сидит в магистратской тюрьме… хотя, скорее, дрыхнет — после такой-то попойки… Так вот, видел я его, и поверьте: парень сам в ужасе от того, что наворотил. Уже дважды попросился на виселицу прямо сейчас.

— Протрезвеет — перестанет проситься, — уверенно возразил Курт; бросив тоскливый взгляд на мертвую свидетельницу, он медленно приблизился к мужчине, что все так же молча стоял подле плачущей жены, и осторожно тронул его за локоть, привлекая внимание. — Твоя дочь?

На человека с Сигнумом тот взглянул рассеянно, надолго задержавшись взглядом на стальной бляхе Знака, словно ожидая увидеть на полированной поверхности какое-то откровение, и, наконец, медленно, тяжело кивнул.

— Соболезную, — как можно мягче произнес Курт и, выждав мгновение, продолжил: — Знаю, что сейчас тебе не до других людей, дел и расспросов, но то, что я хочу спросить, действительно важно. Сможешь собраться и ответить мне?

— Для кого важно? — тускло уточнил рыбак.

— Хороший вопрос, — согласился Курт. — Быть может, для тебя и памяти твоей дочери, для того, чтобы не предполагать, а знать, почему и как она погибла.

— Мою девочку убил пьяный ублюдок, — сквозь зубы выговорил рыбак. — Что тут еще выяснять, мастер инквизитор?

— Как знать, — многозначительно отозвался Курт, понизив голос; тот запнулся, бросив напряженный взгляд в толпу вокруг, увлеченную обсуждением подробностей свершившегося смертоубийства, и, помявшись, спросил так же тихо:

— Что вы хотите узнать?

— Ты слышал, что в Бамберге убили инквизитора? Видел его?

— Нет, — мотнул головой рыбак, растерянно передернув плечами. — Слышал, что было такое, но самого его не встречал.

— То есть, к вам он не приходил, с твоей дочерью или с тобою не говорил, не задавал вопросов о судье Юниусе и деле, в котором был замешан ее бывший поклонник?

— Нет, ничего такого… А почему спрашиваете, при чем это семейство здесь?

— Быть может, что и ни при чем… — вздохнул Курт; помедлив, развернулся и осторожно потянул Нессель за собою. — Идем. Здесь всё.

— Умереть так глупо… — с сожалением произнесла лесная ведьма, когда толпа осталась позади; он хмуро кивнул, обходя лужицу непонятной субстанции на пути:

— Да. И главное — так вовремя.

— Вы думаете, что это не случайное совпадение, майстер Гессе? — нахмурился Ульмер. — Но преступление ведь бытовое, обыденное, ничего таинственного, даже убийца известен и сознался — сам, по своему почину; да и не приходил к ним майстер Штаудт, как сами слышали…

— В моей жизни было множество совпадений, — отозвался он, — счастливых и не очень, но именно в совпадения я верю в последнюю очередь… Старик Нойердорф требовал у тебя отчета о вчерашнем дне? Что ты ему рассказал?

— Вы же не думаете, что… — начал Ульмер с неловкой улыбкой и осекся, на миг даже замедлив шаг в растерянности; Курт пожал плечами:

— Думать я могу, что угодно, но это ни о чем не говорит: нет фактов, нет твердых доказательств, потому пока я лишь пытаюсь выяснить, что происходит. Так что ты ему рассказал?

— Я пытался отговориться от него, как вы сказали, — заметно смутившись, ответил Ульмер. — Но майстер обер-инквизитор… С ним сложно спорить. Я подумал, что вы все равно не выяснили ничего нового, что все это и без того известно, все есть в протоколе; все то, что вы вчера узнали, он и так знал…

— Словом, о том, что я намереваюсь говорить с этой девицей, ты ему поведал, — подытожил Курт, и парень лишь молча и понуро кивнул. — Просто отлично…

— Ты думаешь, что девушку убил обер-инквизитор, чтобы ты не смог поговорить с ней? — вклинилась Нессель и, не дожидаясь ответа, неуверенно и словно бы нехотя возразила: — Но если кроме него и майстера Ульмера никто не знал про это, то поступить так — навлечь на себя подозрения. И ведь ты сам слышал: убийца найден и не отрицает своей вины.

— «Магистратская тюрьма» — это подвал в ратуше? — не ответив, спросил Курт и, увидев понурый кивок Ульмера, развернулся к ближайшему мостику, ускорив шаг. — Стало быть, мне нужно туда.

— Хотите поговорить с парнем? — пытаясь не отставать от него, уточнил молодой инквизитор. — Не лучше ли подождать, пока он придет в себя? Думаю, сейчас он вряд ли будет способен связать два слова.

— Однажды я уже подождал, и вот чем это кончилось… Его взяли ранним утром, сейчас уж скоро полдень; он будет вменяемым ровно настолько, чтобы отвечать на вопросы, а большего от него и не требуется.

Ульмер безмолвно шевельнул губами, явно намереваясь заспорить, но в последний миг придержав возражения, переглянулся с Нессель и лишь вздохнул, зашагав дальше в унылом молчании, не произнеся более ни звука до самых дверей ратуши. Тюремный охранник — неопределенного возраста вооруженное нечто, которое язык не поворачивался назвать солдатом или стражем, наверняка такой же доброволец из горожан, как и «следователи» у дома убитой — невнятно и как-то растерянно поздоровался с Ульмером, потом долго и опасливо рассматривал Сигнум приезжего майстера инквизитора, бормоча что-то себе под нос, и, наконец, проводил господ дознавателей к камере с заключенным — отгороженному решеткой сырому вонючему закутку. Дверь в камеру заперта не была, а арестант попросту валялся на полу у стены, сотрясая окружающий мир мощным, раскатистым храпом.

— Да он же все равно никакой, — пожал плечами охранник в ответ на упрек майстера инквизитора. — Куда он денется-то?

— Свободен, — отмахнулся Курт и, проводив взглядом бурчащего горожанина, распахнул решетчатую дверь.

Перед неподвижным телом арестанта он присел на корточки осторожно, стараясь ненароком не ткнуться коленом в угвазданный многолетней грязью пол, и перевернул на спину спящего лицом вниз человека, встряхнув его за плечо. Тот замычал, всхрапнув громче прежнего, поморщился, зачавкал губами, уронив на пол длинную нитку слюны, однако проснуться так и не соизволил.

— Эй! — окликнул Курт, встряхнув парня сильнее, и, не увидев ответной реакции, отвесил ему звонкую оплеуху. — Просыпайся.

Мутный взгляд из-под медленно приподнявшихся опухших век устремился мимо майстера инквизитора, вперившись в каменную стену; несколько мгновений арестант лежал неподвижно, явно пытаясь собраться и возвратиться к реальности, и перевернулся набок с недвусмысленным намерением снова провалиться в забытье.

— Эй-эй-эй! — повысил голос Курт и, сгребши парня за воротник, рывком приподнял, усадив и прислонив к стене спиной. — Не спать.

Тот застонал, схватившись руками за голову и сдавив виски ладонями, и снова открыл глаза, глядя прямо перед собою уже чуть более осмысленным, хотя и по-прежнему тусклым взглядом.

— Имя? — спросил Курт, сдвинувшись чуть в сторону, чтобы оказаться прямо напротив лица арестанта и, не услышав ответа, повторил громче: — Имя! Как зовут?

— Ральф… — хрипло отозвался парень и тяжело, будто шею его сдавливали колодки, повернул голову, тупо уставившись на своего мучителя. — Ты… хто? Где это я?

— Инквизиция, — коротко пояснил Курт, приподняв Знак за цепочку к самым глазам арестанта, и кивнул на решетку позади себя: — А ты в тюрьме.

— Чо?.. — проронил Ральф, растерянно мигнув, и, пошатнувшись, попытался распрямиться. — Какая еще, к черту, Инквизиция, почему тюрьма…

Курт промолчал, не попытавшись вынести парню порицание за непочтительность к следовательскому чину в частности и священному ведомству в целом; несколько мгновений он сидел неподвижно, дожидаясь, пока во взгляде напротив поселится хоть в какой-то степени осмысленное выражение, и ровно поинтересовался:

— Ну, как? Вспоминаешь, почему тюрьма?

— Я вчера… — пробормотал Ральф и снова застонал, зажмурившись и стиснув голову еще сильнее: — Это не приснилось…

— Что именно? — уточнил Курт все так же сдержанно. — Что помнишь о вчерашнем вечере? Что ты сделал?

— Попить… дайте… — выдавил парень, не открывая глаз; он кивнул:

— Непременно. После того, как ответишь на мои вопросы. Так что ты вспомнил сейчас? Что тебе «не приснилось»? Почему ты в тюрьме — понимаешь? Помнишь?

— Дайте воды! — сиплым шепотом выкрикнул тот, и Курт повторил, чуть повысив голос:

— Сначала ответы, Ральф. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Это — понятно? Итак, — продолжил он, когда арестант снова застонал, облизнув пересохшие губы и поморщившись от очередного приступа головной боли, — что ты помнишь о вчерашней ночи и почему, как ты думаешь, ты очнулся в тюрьме?

— Гретхен… — проговорил парень с усилием. — Я ее убил вчера… Господи, я проснулся и подумал, что это был сон…

— К твоему и ее несчастью — нет, не сон, Ральф. Как это случилось и почему?

— Я не знаю… Мы повздорили, она стала смеяться и нести всякие глупости, и я не выдержал… Я напился вчера, сильно.

— Это я заметил, — вздохнул Курт. — Хорошо, зайдем иначе… Где пил и с кем? Это — помнишь?

— Ни с кем, один, — все так же не открывая глаз, выцедил арестант сквозь плотно стиснутые зубы, явно сдерживая внезапную тошноту. — У этого… в этом… в гадюшнике…

— Где? — нахмурился Курт; Ульмер позади кашлянул, привлекая к себе внимание, и чуть слышно пояснил:

— Пивнушка в том квартале. Дешевая и с дурной репутацией. Я знаю, где это; если надо — покажу, майстер Гессе.

— К тебе никто не подсаживался, не заговаривал с тобою, не подходил? — молча кивнув сослуживцу, продолжил он. — Хотя бы на несколько мгновений, хотя бы перекинуться парой слов? Девица какая-нибудь, приятель, незнакомец?

— Нет.

— Никто не подходил, или ты не помнишь?

— Да никто, сказал же! — тяжело простонал Ральф. — Господи, как плохо…

— Встречу своей Гретхен ты назначил до или после того, как нагрузился?

— Дайте попить… — снова попросил арестант, с усилием разлепив глаза, и сполз по стене на пол, по-прежнему сжимая голову ладонями. — Сил нету…

— До или после, Ральф? — повысил голос Курт, и тот страдальчески покривился:

— Господи… До того! Вчера еще, утром! Потому и выпить решил — для смелости. Я поговорить хотел! А она знай свое твердит — «не брошу его, но и тебя не оставлю», и смеется… Гретхен! — простонал он болезненно и вдруг завыл, изогнувшись, точно в судороге, и запрокинув лицо к потолку. — Что ж я наделал … сучка ты драная… довела-таки, тварь!.. Девочка моя…

Курт медленно поднялся, постоял неподвижно, глядя на заливающегося похмельными слезами арестанта, медленно вышел из камеры и двинулся прочь по коридору, кивком велев Нессель и Ульмеру следовать за собою.

— Дай парню воды, — бросил он, проходя мимо охранника у выхода. — Не то загнется прежде суда.

Тот что-то недовольно буркнул себе под нос, но останавливаться, дабы переспросить или прочесть проповедь о субординации, Курт не стал.

— Не понимаю… — произнес молодой инквизитор растерянно, после сырости подвала с наслаждением расправив плечи под раскаленным солнцем. — Что вы надеялись узнать, майстер Гессе?

— Однажды в Кельне парень из городских отбросов был арестован за убийство, — не оборачиваясь к нему, проговорил Курт. — Был взят прямо над трупом, с окровавленным ножом в руке.

— И? — поторопил Ульмер, когда он умолк; Курт пожал плечами:

— Оказался невиновным. Накануне он пил — в пивнушке в дурном квартале. К нему на пару минут подсела незнакомая девица, после чего парень перестал помнить и соображать, что делает, зато в точности исполнял то, что сделать ему приказывали… До сих пор не знаем, что ему подсыпали тогда.

— И вы полагаете, что сейчас случилось так же? — недоверчиво уточнил Ульмер; он вздохнул:

— Похоже, что нет. Встречу девице он назначил, будучи трезвым, по собственному произволению; посторонних или даже приятелей подле него, когда напивался, не было, да и с девицей у них, судя по всему, разлад старый… И главное — на это свидание он ее позвал еще до того, как с девицей решил поговорить я. Просто так вышло, что разрешить ситуацию Ральфу пришло в голову именно этой ночью. Просто совпадение… Как ни крути, а и они в жизни приключаются.

— И что теперь? — растерянно спросил Ульмер. — Куда теперь идти, по какому следу? Что дальше?

— Пока не могу сказать, не знаю, — отозвался Курт сумрачно. — Мне надо подумать… Вот что, Петер; возвратись в ратушу и скажи, чтобы с судом не спешили, а то я знаю светских — у них разговор недолгий, без вопросов сразу на виселицу… Как знать, быть может, этот мученик-душегуб, окончательно протрезвев, вспомнит что-то еще, что окажется полезным или наведет меня на мысль. Быть может, например, в те редкие дни примирения, которые у него, очевидно, с покойницей все же случались, она упоминала при нем, что к ней приходил или останавливал ее на улице приезжий служитель Конгрегации. Быть может, если это случилось, она рассказывала и о том, что тот говорил или спрашивал… Надежда призрачная, прямо скажем, но лучше, чем ничего. Твои услуги проводника мне сегодня уже точно не понадобятся, посему — после разговора с магистратскими можешь смело отправляться по своим делам.

— Уверены, майстер Гессе?

— Да, — невесело усмехнулся Курт. — Сегодня я буду смотреть в потолок своей комнаты, корить судьбу и пытаться отыскать иные пути… Иди. Ты свободен.

— Полагаешь, тот парень все же может что-то знать? — тихо спросила Нессель, когда Ульмер, попрощавшись, направился обратно в ратушу; он пожал плечами, развернувшись и зашагав по улице:

— Не уверен. Но хочу убедиться.

Лесная ведьма тяжело вздохнула, молча ускорив шаг, дабы не отставать от него, и долгую минуту шла безмолвно, лишь изредка взглядывая на своего спутника — искоса, словно бы оценивающе и задумчиво.

— Что? — уточнил Курт, перехватив очередной взгляд, и она смутилась, отведя глаза.

— Когда ты сказал, кто ты, — не сразу отозвалась Нессель, — я все пыталась вообразить себе, как это выглядит, когда ты…

— … за работой? — подсказал он, снова уловив заминку в голосе; та кивнула:

— Да. Воображала себе жуткие вещи… И вот увидела, как оно на самом деле.

— И как оно?

— Ты меняешься, — вздохнула Нессель, пояснив, когда он вопросительно поднял брови: — Ты в тот миг, когда заговорил с этим человеком, словно исчез. Ушел в какую-то дверь и прикрыл ее за собою, а вместо тебя из той двери вышел кто-то другой. Тоже ты, но не ты. А ты стоял в сторонке и наблюдал за собой… Ты это ощущаешь сам, когда вот так допрашиваешь людей?

Курт помедлил, глядя себе под ноги, в высохшую и утоптанную, точно камень, землю; память картинка за картинкой услужливо и с готовностью подбрасывала то, что, впрочем, никогда и не забывалось, и как-то неуютно становилось от того, что идущая рядом женщина наверняка понимает и видит происходящее в нем, несмотря на всю его хваленую защиту…

— Когда вот так — не чувствую, — наконец, ответил он. — И ты не видела, как оно на самом деле.

— Зачем ты это говоришь? — нахмурилась Нессель; Курт пожал плечами:

— Затем, что это правда.

— А я полагала — ты станешь убеждать меня, что вот так оно и проходит всегда, и ничего страшного в своей службе ты не сделал, — усмехнулась она неловко. — Чтобы я сочла вас славными ребятами и старательней помогала тебе в этом городе.

— Я за годы службы сделал много такого, о чем тебе лучше не знать и чего лучше никогда не видеть, — отозвался Курт твердо. — Это бывало не так часто, как принято думать и как о том твердят слухи, однако же бывало. Но каяться в этом не стану, и если б какая-то неведомая сила меня возвратила снова в те дни и те минуты — сделал бы все то же самое снова; потому что так было надо. А помогать мне в расследовании ты, помнится, и так вызвалась сама? Стало быть, нравлюсь я тебе или нет, а помогать будешь.

— Не слишком самонадеянно с твоей стороны? — зло нахмурилась Нессель, и он подчеркнуто благожелательно улыбнулся:

— Ну, как знаешь. Если мысль сидеть день за днем в комнате трактира в одиночестве, разглядывая потолок и соседей на улице, тебе ближе — я с готовностью провожу тебя назад и пойду по своим делам один.

— По каким еще делам? — уточнила ведьма с подозрением. — Ты сказал, что… Ты ему соврал? Не веришь ему все же?

— Я никому не верю. Практика моей работы показала, что порою верить нельзя даже самому себе. И это, к величайшему сожалению, не фигура речи.

— Но мне ты при этом почему-то доверяешь.

— Кому-то же надо, — просто сказал он, и Нессель смущенно смолкла, вновь пойдя дальше в полном молчании.

— Куда мы? — спросила она лишь спустя долгие четверть часа, увидев, как Курт направился ко входу в «Святой Густав». — Кто здесь живет?

— Жил, — поправил он, посторонившись, когда из дверей торопливо вывалился взмокший толстяк, похожий на торговца в затяжном запое и, как знать, быть может, им и являвшийся. — Георг Штаудт, inspector; до того, как его убили. А сейчас здесь обитает парочка моих приятелей, с которыми мне хотелось бы обсудить текущее положение дел.

— Но так, чтобы об этом не знали обер-инквизитор и Петер Ульмер?

— Именно, — кивнул Курт и, ткнув в физиономию подступившего владельца Знаком, молча направился к лестнице наверх, к комнате охотников.

Ян Ван Ален, открывший дверь на его стук, на мгновение замер на пороге, молча глядя на Нессель с подчеркнутым удивлением и не спеша впустить гостей.

— Готтер, наш expertus, — пояснил Курт, уловив краем глаза, как ведьма поджала губы. — В большом городе это ее первое дело, к излишнему людскому вниманию она не привыкла, посему сразу прошу придержать свою натуру в узде.

— Фу, — покривился Ван Ален, отступая в сторону и давая им войти. — Вот так с первых мгновений взять — и заранее испортить девушке все впечатление о человеке… Чего сразу моя натура-то?

— Ты понял, — усмехнулся Курт, кивком поздоровавшись с Лукасом, что сидел у стола с видом скучающего нотариуса. — Новости есть?

— Тебя хотел спросить о том же, — отозвался охотник, не отводя взгляда от Нессель, осторожно примостившейся на табурет в сторонке. — Намеревались ведь встретиться вечером; я так понял, ты что-то нарыл и потому явился раньше?

— Не совсем, — вздохнул Курт, усевшись за столом напротив Лукаса. — Явился я скорее для того, чтобы узнать, не нарыли ли что-то вы, и обсудить дальнейшие планы, ибо я пока в тупике… Минувшей ночью убили свидетельницу, с которой я намеревался побеседовать этим утром.

— Кто убил? — нахмурился Лукас.

— Что за свидетельница? — уточнил Ван Ален. — Что могла знать?

— Невеста одного из семейки отравителей. В протоколе ее имени нет, допросов с ней не проводилось (если обер не врет), и по мнению одного из причастных, девица к произошедшему не имеет никакого отношения ввиду особой тупости и вздорного характера. Однако, будь я на месте Штаудта, иди я по следу дела судьи Юниуса — я непременно побеседовал бы с нею; допустив, что именно так он и поступил, я планировал навестить ее этим утром. А ночью ее убили.

— Кто знал о твоих планах? — спросил Лукас; он пожал плечами:

— Вы двое. И юный оболтус, который пристроился ко мне то ли в надежде въехать на моих заслугах в следующий ранг, то ли горя жаждой справедливости, то ли будучи приставлен ко мне местным обером в качестве соглядатая.

— Иными словами, знал наверняка и обер тоже.

— Думаю, да, — кивнул Курт, — даже уверен, что знал. Однако вот в чем незадача: девицу утопил в одном из каналов бывший ухажер — спьяну и на волне чувств, и на встречу он ее позвал еще до того, как я узнал о ее существовании.

— Думаешь, совпадение? — недоверчиво спросил Ван Ален; он усмехнулся:

— Не веришь в совпадения?.. Вот и я не верю. Не верю, хотя они и со мной частенько случались, и не люблю их, хотя они мне порой помогали. Что-то я упустил и пока не увидел…

— А что убийца? — поинтересовался Лукас хмуро. — С ним говорил?

— Пребывает телом в городской тюрьме, а разумом — в похмельном аду; да и не протрезвел еще до конца… Однако поговорить с ним мне все же удалось. Его никто не подбивал на это, не провоцировал, мысль эту не подбрасывал; когда напивался — к нему никто не подсаживался (был в моей практике случай, когда парня опоили и взяли под контроль), он просто нагрузился вдрызг и убил любовницу, которая бегала к другому, не скрывая этого.

— Кроме того, — медленно и задумчиво проговорил Лукас, — подозревать твоего оболтуса я бы не стал еще и вот почему. Ты сказал, что о твоих планах побеседовать с девицей знали мы и он. Но нам ты лишь сказал «хочу поговорить с тем, о ком не сказано в протоколе». Мы не читали протоколов, не знаем, о ком там говорилось, а о ком нет; вот как раз мы с Яном и могли бы себе позволить убить ненужного свидетеля, если б, скажем, имели какое-то отношение к возможным злоупотреблениям в этом городке. А твой парень, надо полагать, не просто располагал сведениями о том, чьи имена внесены в протокол, но и из первых рук знал, с кем именно ты собрался говорить. Думаю, ты же сам ему об этом и сказал, так? На его месте я бы не рыпался и уж точно не привлекал бы к себе внимания таким явным ляпом.

— Ян говорил, ты на адвоката пытался выучиться? — усмехнулся Курт, и тот хмыкнул в ответ:

— Да. «Пытался», это ты верно обозначил. Не срослось…

— Что так?

— Отец, — пояснил Ван Ален. — Помнишь, я сказал, что он исчез, и я подозревал, что он напал на след убийц матери?.. Лукас бросил университет, и мы целый год мотались по Германии, пытаясь найти отца.

— Нашли?

— Нашли, — тяжело вздохнул охотник. — Лучше б не находили. Или лучше б мои опасения сбылись, и его упокоила какая-нибудь тварь…

— Ян, — нахмурился Лукас; тот покривился:

— Да-да. Знаю. Нехорошо так говорить…

— Тогда почему сказал? — тихо спросила Нессель, и охотник вздрогнул, словно лишь сейчас вспомнив о ее присутствии.

— У отца совсем снесло чердак, — пояснил он нехотя. — Мы отыскали его в какой-то дыре, где он выслеживал гнездо стригов. Он сказал — это те самые… Гнездо зачистили легко, кровососы оказались молодые и неопытные, повозиться пришлось только с мастером. Отец уснул в тот вечер почти счастливым… А наутро, представляешь, он забыл об этом. Начал гнать нас дальше и дальше; у него была целая тетрадь с заметками, расчетами, записями — слухи, сведения от наших, какие-то выводы… Мы нашли еще одно гнездо, и когда отец снова сказал «наконец-то, это те самые, я узнал их!» — мы поняли, что с головой у него совсем неладно.

— И когда вы уничтожили новое гнездо, он снова забыл об этом следующим утром? — осторожно уточнил Курт; Ван Ален тяжело кивнул:

— Да. Во всем прочем был человек как человек, рассудительный и разумный, вменяемый, понимаешь? Но вот этот заскок… Кто знает, что было бы дальше, во что все это развилось бы…

— И?..

— Сдали его одной семье из отставных охотников. Там такая глушь, деревня почти заброшенная, дай Бог семей десять или около того… С трудом убедили в том, что ему нужен отдых, что он хорошо потрудился, что мы вполне взрослые для того, чтобы обойтись без его участия, а лучше просто будем обращаться к нему за подсказкой, если что. Уж третий год живет там. И, кажется, начал мало-помалу терять рассудок вовсе; в последний наш приезд не спросил, как обычно, сумели ли мы найти материных убийц, да и нас самих едва признал.

— Лучше так, — хмуро заметил Лукас. — Чем та его… одержимость.

— И в университет ты так и не вернулся, — все так же тихо отметила Нессель. — Почему?

— А почему ты в Инквизиции? — отозвался тот. — Ты же не штатный служитель, как я понимаю, но все равно с ними работаешь. Почему?

Лесная ведьма замялась, невольно распрямившись и бросив на Курта украдкой короткий взгляд.

— Это… сложно объяснить, — через силу выговорила она и, поняв, что отделаться этим не удастся, продолжила, подбирая слова осторожно, точно на допросе, от коего зависела жизнь ее собственная и всех ее близких: — Потому что в мире много зла. Я бы хотела, чтобы его стало меньше, но в одиночку я не могу ничего сделать. Точнее, я могу очень мало. Я могу совладать с обыденным злом: с болезнью или бытовой неурядицей. Но… есть великое зло, с которым должны бороться другие люди, у которых есть для этого силы и средства. А я могу помочь им.

— Вот, — кивнул Лукас уверенно. — Иного ответа и не ожидал… Тогда ты меня должна понять и без моих объяснений. Разница лишь только в том, что я и есть тот человек, у которого есть силы и средства для борьбы с этим великим злом. Знаешь, среди охотников так говорят: «почему мы этим занимаемся? — потому что другие не могут». И они правы.

— Красиво, — заметил Курт, ухватившись за возможность сменить тему и не позволить братьям еще глубже затянуть Нессель в обсуждение инквизиторской работы, — но вранье. Кроме вас может и кое-кто еще, а из вас помощь и сведения клещами вытягивать надо… Да Бог с ней, помощью; вашу братию приходится зажимать в углу, как ломаку-девственницу, чтобы вы приняли помощь от нас.

— Вашей Конгрегации — четыре десятка лет от роду, — беззлобно огрызнулся Ван Ален, — а охотники существуют черт знает сколько столетий. Привыкли полагаться на себя. Мы-то были, есть и будем, а вот что с вашим ведомством может приключиться спустя год-другой — одному Богу известно; не могу порицать наших за то, что они осторожничают и вот так сходу кидаться к вам в объятья не желают… Возвращаясь к нашей беседе о возможной ненадежности конкретных представителей Конгрегации, — с подчеркнутой язвительностью продолжил охотник, — помимо упомянутого тобою молодого оболтуса, есть еще обер-инквизитор. Если ты и впрямь напал на след (к слову, спроста ли девчонку в этот самый протокол не внесли?), если местная инквизиторская братия нечиста на руку и обер-инквизитор все это контролирует… Он бы мог покойницу и… того.

— Если б парень не признался, что убить любовницу решил сам, — вздохнул Курт; Ван Ален передернул плечами:

— Ты сам сказал: он еще не окончательно пришел в себя. Быть может, протрезвев, припомнит что-то такое, что в общую канву не уложится… Сам-то парень замешан в истории быть не может?

— Нет, — качнул головой Курт, с усилием потерев глаза пальцами. — По крайней мере, ничто на это не указывает… Так что у вас? Хоть что-нибудь есть?

— Не совсем, — неуверенно отозвался Ван Ален. — Мы решили зайти с другой стороны и проверить слухи о призраках в доме судьи; тебе твой обер рассказал, что такие сплетни ходят в Бамберге?

— Он говорил, что слухи были проверены и опровергнуты. Не так?

— Так, — подтвердил охотник. — Но кое-что занятное мы все-таки выяснили. О том, что наследников не осталось, и дом отошел во владение городу, ты знаешь?.. Так вот, сейчас ситуация немного иная: никто из горожан в бывшем жилище судьи так и не поселился, но город им уже не распоряжается, ибо дом у него выкупило семейство Гайер.

— Гайер, — повторил Курт неторопливо, припоминая просветительскую лекцию, прочитанную ему служителем кураторского отделения накануне отъезда в Бамберг. — Местная патрицианская семейка, владеет островком Вёрт и имеет немалое влияние на городскую политику.

— Можно сказать и так, — кивнул Лукас с усмешкой. — Вот и здесь они тоже «повлияли». Странным образом слухи все множились и множились, цена на дом все падала и падала, и когда она дошла до предела стоимости, сравнимой с оценкой какой-нибудь лачуги в трущобах — явился Лютбальд Гайер и широким жестом избавил город от мертвого груза. После чего (не до этого, а после) привлек к делу местный Официум, каковой произвел обследование жилища и вынес заключение, что дом чист, призраки — сплетня, и жить в доме можно со спокойной душой.

— И цена опять поползла вверх, — договорил Курт; Ван Ален кивнул:

— К нынешнему дню снова добравшись до своей реальной стоимости.

— Я надеюсь, — заметил Курт скептически, — ты не хочешь сказать, что семейство Гайер подставило судью и довело до самоубийства его дочь, чтобы прикупить себе домик?

— Нет, — невесело улыбнулся Лукас, переглянувшись с братом, — но сам согласись, дело странное.

— Как вам удается все это узнавать? — оборвал его Курт. — Когда я задаю вопросы, мне отвечают, потому что я инквизитор и имею право эти самые вопросы задавать. Но вы — никто. Как вы исхитряетесь получать информацию так, чтобы люди не интересовались причиной вашего назойливого любопытства? Сбор сплетен и слухов по трактирам — понимаю; застольные беседы с незнакомцами — обычное дело. Но вы говорите с соседями, родственниками, знакомыми, приходя к ним в дома. Почему они вам отвечают, а не шлют тотчас же далеко и внятно?

— А ты, как всегда, сама учтивость, — хмыкнул Ван Ален. — Да, порой у нас интересуются, для чего нам знать все то, о чем мы спрашиваем, и мы даже говорим, для чего. А нужно нам все это, потому как занимаемся мы сбором сведений о происшествиях дивных, чудесных, невероятных и поучительных для доброго христианина. Сию миссию нам поручил доктор теологии, каковой по старости и немощности не имеет возможности путешествовать по просторам Империи, но желает до своей кончины завершить труд, призванный собрать в себе наиболее удивительные события, связанные с человеческими грехами, святостью, чудесами, дьявольскими кознями и Господней милостью. У меня даже документ надлежащий имеется.

— Документ, — повторил Курт безвыразительно; охотник кивнул, расплывшись в улыбке:

— Точней, их два. Когда мы работаем ближе к северо-востоку — в ходу верительная грамота от Хайдельбергского университета, когда ближе к юго-западу — от Эрфуртского. Оба университета достаточно известные, чтобы про их существование знали, но недостаточно прославленные, чтобы кто-то мог выяснить, что там за доктора водятся и чем занимаются.

— Ну, и к чему это? — устало вздохнул Курт. — Для чего мухлевать с поддельными документами, если можно получить официальную лицензию от Конгрегации и работать, не боясь, что вас внезапно раскроет кто-то чересчур умный или осведомленный?

— Лицензию, — повторил Ван Ален недовольно. — А к ней в довесок необходимость подчиняться правилам и приказам вашей братии. Пошел-ка ты, Молот Ведьм, с такими дарами… далеко и внятно.

— Все равно до того, чтобы показывать эти бумажки, почти никогда не доходит, — примирительно улыбнулся Лукас. — Люди любят поболтать. А когда узнают, что их байка может «попасть в книгу» — рассказать готовы все, что угодно, вплоть до подробностей первой брачной ночи. Правда, порой приходится отделять правду от придуманного по ходу дела, чтоб история выглядела повнушительней, но это уж дело опыта.

— А когда вас возьмут за задницу, примчитесь ко мне с просьбами прикрыть и оградить?

— Ну, должна же быть какая-то выгода от знакомства с инквизитором, — пожал плечами Ван Ален и лишь еще шире улыбнулся, когда Курт одарил его молчаливым прожигающим взглядом. — Так вот, возвращаясь к нашим пройдошливым ребятам с островка, — продолжил охотник, посерьезнев. — Мы выяснили: Гайерам принадлежит значительная часть недвижимости в Бамберге; и дома большинства, если не всех, кто попадал во внимание Официума или магистрата вплоть до казни, не имея при этом наследников — прошли через руки этой ушлой семейки.

— Euge, — покривился Курт. — Только этого не хватало.

— Пока, — осторожно заметил Лукас, — похоже на то, что попросту обер-инквизитор в сговоре с магистратом наладил освобождение жилищ для перепродажи семейством Гайер; вероятно, за долю в сделках. А это значит, что никакого всплеска малефиции в Бамберге нет, и твоего сослуживца, вероятнее всего, убрали, когда он то ли догадался об этом, то ли каким-то образом вычислил, идя по следу дела судьи Юниуса.

— Или семейство Гайер подбивает магистрат и Официум на аресты тем, что подбрасывает инквизиторам дела, созданные своими собственными руками, — неуверенно и тихо добавила Нессель. — И инквизиторы с ратманами свято верят в то, что изобличают преступников…

— Или просто эти люди знают свое дело, — продолжил Ван Ален. — Если они столько лет занимаются таким, прямо скажем, непростым ремеслом, как торговля недвижимостью, значит, должны иметь нюх на удачные сделки. Всего-то и нужно — вовремя узнать, есть ли наследники у очередного отправленного к Господу на личный суд, и в нужный момент перехватить домишко у города, сбить цену различными ухищрениями или провернуть еще какую уловку, или выкупить у оставшейся в живых родне, убитой горем, дом по дешевке, или урвать домик у тех, кто решил свалить из Бамберга… Тогда мы остаемся, с чем были: неподтвержденные подозрения в странной активности малефиков в Бамберге и убитый по каким-то неведомым причинам инквизитор, а эти дельцы — так, мимо пробегали.

— И самое поганое, что все три версии выглядят логичными, — вздохнул Курт. — И имеют право на жизнь, dixerim.

— Отметать участие семейки Гайер сразу я бы все же не стал, — остерег его Ван Ален. — Уж больно они в этой истории глубоко увязли… Даже если выяснится, что к самим арестам и осуждениям они отношения не имеют — наверняка им о внутренних городских делишках известно побольше, чем девицам из трущоб и пьяным ухажерам, и вдруг да скажут что полезное. Но выяснить это сможешь только ты, здесь уж наши бумажки не помогут…

Курт задумчиво кивнул, поленившись прочесть охотнику очередную лекцию на тему полезности открытого сотрудничества с Конгрегацией, и вопросительно поднял брови, когда Ван Ален добавил с усмешкой:

— Кстати, у тебя даже есть через кого к ним подступиться. Старая знакомая, — пояснил охотник. — Помнишь графиньку, которую ты десяток лет назад спас от стригов в Ульме? Она на днях явилась в Бамберг. Сняла себе домик из бывших во владении Гайеров, частенько с ними видится и, говорят, несколько раз уже бывала поблизости от пустующих нераспроданных домов — явно приглядывалась; судя по всему, дамочка и сама барыжит хатами.

— Уверен? — нахмурился Курт; Ван Ален пожал плечами:

— Адельхайда фон Рихтхофен, графиня. Сколь я помню, именно так звали ту женщину. И вот я что мыслю: прошло, понятно, уж десять лет, но спасенная жизнь, а тем паче — спасение от столь страшной участи, за такой срок не забывается. Попробуй к ней подкатить. Подмигни, там, скорчи улыбочку, поинтересуйся благополучием, пробуди фантазию и породи пару приятных фразочек… А когда растает — глянь, нельзя ль через нее выйти на эту семейку дельцов; или, быть может, она сама о чем проболтается.

— Идея стоит того, чтобы попытаться, — пробормотал Курт, ощутив, как в переносицу толкнулась внезапная, уже давно не ощущаемая, резкая боль. — Где она сняла дом?