Вечер застал постояльцев измотанными больше, нежели во все минувшие дни, и теперь вместо прежнего утомленного безмолвия из-за столов доносились то и дело жалобы и сетования. Курт также пребывал в состоянии, далеком от бодрости то ли по причине того, что отоспаться толком так и не удалось, то ли из-за отравы, на борьбу с которой тело выбросило почти все силы.
Сделав очередную перевязку, Ван Аллен покривился, оглядев наложенные им стежки, и пожал плечами: «Ну, тебе к королевне не свататься. Не льет — и ладно». Раны все еще дергало, и боль временами отзывалась резью в затылке и под макушкой, однако странный рецепт охотника, судя по всему, оказался действенным — тошнота уже не одолевала вовсе, боль становилась все слабей и реже, бесславная гибель, как видно, ему не грозила, и единственной серьезной досадностью оставалась лишь одолевшая его слабость.
Хагнер, чем ближе подступал вечер, тем мрачней и напряженней становился, на вопросы отвечая скупо и не начиная разговоров первым, что было вполне понятно — наверняка майстер инквизитор и сам чувствовал бы себя не в своей тарелке, сидя в ошейнике, точно купленный за бесценок раб или сторожевая собака. По завершении оборонительных приготовлений Бруно и Ван Аллен взялись за Хагнера, навесив на него безыскусные вериги, исполненные из найденных в железном хламе вещей. Старый обод от бочки, несколько укороченный и склепанный на скорую руку в кольцо, опоясывал его, оставшийся обрезок облегал шею, а длинная собачья цепь, разбитая зубилом на части, стала своеобразными браслетами, сомкнувшимися на запястьях и лодыжках.
Феликс старался держаться от парня поодаль, косясь на него с опаской и неприязнью, продолжая порою тихо, вполголоса, произносить молитвы и просто выдержки из Писания, умолкая после очередного внушения и спустя время начиная снова. Все указания, однако, торговец исполнял с подчеркнутой готовностью и прилежанием.
Мария сидела за столом в одиночестве, на Ван Аллена глядя грустно и чуть укоряюще, однако не оттого, что тот пренебрег ее обществом ради обсуждения последних мелочей обороны с майстером инквизитором, а, скорее, размышляя над тем, надлежит ли ей чувствовать себя оскорбленной в сложившейся ситуации. Лук Вольфа, выданный трактирщиком, был осмотрен придирчиво и тщательно, и приговор, вынесенный довольно потрепанному оружию, оказался неутешительным: древко пересохло и грозило треснуть при усиленном напряжении, а тетива не смогла бы выдержать даже первого выстрела. Если рассохшееся дерево можно было, пропитав маслом и снабдив плотной пеньковой обмоткой, в некотором роде привести в рабочее состояние, то заменить тетиву было попросту нечем — шелковых шнуров ни в чьем владении, что понятно, не водилось, собственно тетив тоже, и Курт с охотником, поочередно разразившись тяжелыми вздохами, синхронно остановили взгляды на присутствующих в трапезном зале женщинах. «У старухи слишком сухие», — заметил Ван Ален, взгляды сместились к одной лишь Марии Дишер, и та попятилась, не зная, чего ожидать после уже свалившихся на нее за последние дни приятных событий. Обрезать волосы ради дела всеобщего спасения она согласилась лишь спустя четверть часа убеждения, и только после того, как Курт, уже пребывая на грани срыва, клятвенно пообещал выдать для ее родни письменное заверение в том, что сотворено сие непотребство было по благословению служителя Конгрегации и фактически под его давлением. Тем не менее, плача избежать не удалось, и теперь беглянка поглядывала на своего утешителя с молчаливым упреком, порою все еще порываясь пустить слезу.
Стрелы также оказались старыми и для настоящей охоты не пригодными. «Главное — чтобы выдержали единственный выстрел, — отмахнулся Ван Аллен на скептическое замечание рыцаря. — Если после попадания древко обломится — это и к лучшему, застрянет намертво». Рассчитывать, однако, на одно лишь изношенное дерево не приходилось, посему затупелые стальные наконечники были безжалостно отринуты, и под низким потолком трапезного зала долго разносился глухой звон, скрежет и стук — еще один бочковый обод, разбитый на куски, плющился и точился, приобретая весьма приблизительный вид треугольников с далеко выступающими и неровными углами. К древкам сие произведение оружейного мастерства крепилось непрочно, едва-едва, попирая тем самым все гласные и негласные нормы ведения войн, гласившие, что использование стрел с наконечниками, сидящими неплотно, суть дикость, варварство и anathema sit.
Карл Штефан сидел за своим ужином, держа ложку самыми кончиками пальцев — на непривычных к тяготам ладонях работника творческого труда красовались огромные красные волдыри, оставленные черенком лопаты. Дабы исключить из списка обороняемых подступов хотя бы дверь черного хода, охотник и фон Зайденберг покусились на мебель трактирщика — массивная столешница, снятая со стояков, подпирала и без того укрепленную засовом дверь, вперившись нижним краем в тяжелую бочку, наполненную землей, и ею же была завалена сама. Для добычи оной земли подпол трактира был превращен в хаос — хранимые там овощи и прочую снедь сдвинули к стенам, навалив друг на друга, дабы освободить как можно большую площадь земляного пола. Рыть холодную, утрамбованную ногами и скованную морозом почву были отправлены неудачливый возлюбленный и торговец Феликс, единственный, кроме Хагнера, кто не жаловался ни на что и не перечил никаким требованиям, лишь по временам начиная свою уже изрядно поднадоевшую проповедь.
Трактирщик время от времени, выбираясь из своей тяжелой задумчивости, поднимался и уходил на кухню, где кипела вода, поддерживаемая в этом состоянии неизменно, а посему выкипавшая и требующая периодического долива. Это, несомненно, было в некотором роде растратой, однако кипяток остывал быстро, а стало быть, так же скоро и утрачивал свои столь необходимые обороняющимся поражающие свойства.
Ван Аллен уселся за стол последним, напоследок пройдясь по всему трактиру и убедившись, что везде и все находится в надлежащем виде, и, вытянув ноги под столом, вздохнул, бросив взгляд на закрытые ставнями окна:
— Ну, что ж, можно сказать, что мы готовы принять гостей. Как там, в Писании, Феликс? «все звери полевые, все звери лесные, идите есть»?
— А кощунство, господин охотник, — заметил тот оскорбленно, — только добавит вам лишних мук, если не земных, то посмертных. Молитесь лучше вместе со мною. Милостив Господь и праведен, и милосерд Бог наш, хранит Господь простодушных… Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей…
— Умолкни, Феликс, или я выпровожу тебя проповедовать псоглавцам! — потребовал тот устало. — Если я и соберусь молиться, то уж не под твоим водительством. Эй, монашьи ваши души, господа следователи, а что в вашем арсенале? Это ведь ваша привилегия — поминать Господа Бога к месту и не к месту, а уж тем паче в особых случаях; полагаю, в свете специфики вашей работы есть и что-то подходящее. Так изреките что-нибудь более жизнерадостное, нежели воззвания нашего новоявленного праведника.
— Вы сегодня вступаете в сражение с врагами вашими, — не сразу заговорил помощник, — да не ослабеет сердце ваше, не бойтесь, не смущайтесь и не ужасайтесь их, ибо Господь Бог ваш идет с вами, чтобы сразиться за вас с врагами вашими.
— Мило, — кивнул Ван Аллен. — Хоть без плача, уже неплохо. Ну, Молот Ведьм, а ты что ж? Не может быть, чтоб у тебя не было какой-нибудь излюбленной цитатки для вящего бодряжу перед хорошей стычкой.
— Benedictus Dominus, — проговорил Курт, помедлив, — fortis meus qui docet manus meas ad proelium digitos meos ad bellum. Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои брани, — перевел он, повстречав вопросительные взгляды, и продолжил уже по-немецки: — Ты расширяешь шаг мой подо мной, и не колеблются ноги мои. Я преследую врагов моих и истребляю их, и не возвращаюсь, доколе не уничтожу их; и истребляю их, и поражаю их, и не встают, и падают под ноги мои. Ты препоясываешь меня силою для брани и низлагаешь предо мною восстающих на меня; Ты обращаешь ко мне тыл врагов моих, и я истребляю ненавидящих меня. Они взывают, но нет спасающего, — ко Господу, но Он не внемлет им. Я рассеваю их, как прах земной, как грязь уличную мну и попираю их.
— Живенько, — отметил охотник с показной настороженностью. — Вот только не хотелось бы оказаться в числе твоих недругов.
— В числе друзей, сдается мне, тоже не слишком весело, — чуть слышно пробормотал Карл Штефан. — А вам, майстер инквизитор, я смотрю, все это нравится. Спорю, если сегодня ночью тот здоровяк таки решит на все плюнуть и удерет отсюда, наутро вы будете вне себя от бешенства.
— Да я просто в восторге от всего происходящего, — согласился Курт серьезно. — Обожаю оборотней, желающих меня сожрать, безвыходные в буквальном смысле положения и лезущий в самые кости холод. Мне, разумеется, не хотелось бы сейчас оказаться в городской комнате в окружении простых смертных с возможностью идти, куда хочу, и желательно в тепле.
— Что-то кажется мне, — усмехнулся Ван Аллен, — что в твоих устах вся ирония сказанного теряется. Больно это похоже на правду.
— Думаю, это и вас касается, — негромко подал голос молчащий до сего мгновения Хагнер. — Вы-то такую жизнь избрали по собственной воле. Наверняка и вам все это по душе.
— Дурак ты, люпус, и не лечишься, — беззлобно отмахнулся тот. — По душе не это. В этом деле самое приятное не сидеть в засаде на вервольфа в колючих кустах задницей на муравейнике и не подставлять хребет под клюку злобной ведьмы, а — после, когда все окончено, вспомнить об этом и порадоваться хорошо проделанной работе; ну, и тому, что остался жив и здоров, разумеется… Я, — вздохнул охотник мечтательно, — сейчас бы не отказался от тихой снежной погодки, чтоб мокрые сугробы под ногами хрустели, чтоб облачка — такие бело-синие, солнышко чтоб едва-едва… И в баньку.
— Ульмские бани, — с готовностью поддержал его Курт, — вот это было да. Во многом город премерзкий, но тут они заткнули за пояс даже Кельн, при всем моем к нему почтении… Доводилось бывать?
— Я явился в Ульм вскоре после твоего там шумного пребывания, — с сожалением отозвался тот. — Обкусал себе все локти оттого, что разминулся на какие-то пару месяцев и упустил возможность увидеть стрига живьем — хоть бы и так, в клетке. Хоть бы чтоб взглянуть, на кого эти твари похожи.
— А на кого они похожи? — уточнила Мария Дишер между двумя тяжкими вздохами; Курт пожал плечами:
— На тебя. На меня. На кого может быть похож человек? На кого угодно.
— А у Молота Ведьм свои проповеди, — покривился охотник. — Не забивай девчонке голову. «Люди»… Вот когда из-за таких терпимых, как ты, они расплодятся до невероятных множеств, вспомнишь меня.
— Это вряд ли, Ян. И ликантропы, и стриги существуют с незапамятных времен, и, будь у них желание сделать так, чтоб от них шагу было б некуда ступить — поверь, они б это уже сделали; но их, уж прошу прощения за такой оборот, днем с огнем не сыщешь… Хотя одного я б сейчас уж точно хотел сыскать.
— Это в каком смысле? — нахмурился Ван Аллен, и он пояснил, кивнув за дверь:
— Полчаса — и проблема решена. Вся эта стая целиком перед мало-мальски взрослым стригом больше не выстоит, и раны их ему не страшны.
— Это здорово, — едко согласился тот. — Решить проблему крыс в подвале с помощью бешеной собаки — это дельно. Жаль только, что саму собаку потом хрен прижмешь.
— А с теми ребятами, поверь мне, куда проще договориться.
— Вот поэтому мне и нечего делать в вашей зондергруппе. «Договориться». Да отдали б мне такой приказ…
— Майстер Гессе, — упавшим голосом проронил Хагнер, и охотник смолк, обернувшись к нему рывком.
Торговец, и без того сидящий поодаль, отодвинулся еще дальше, Мария побледнела, прижав к лицу ладони, а трактирщик, понуро сидящий у своей стойки, распрямился и напрягся, как корабельный канат.
— Я не сомневаюсь в ваших познаниях, — внезапно охрипше продолжил тот, — железо железом, и все же… не лучше ли мне сейчас уйти из этого зала? На всякий случай.
— Началось? — уточнил Курт, не ответив. — Рановато сегодня.
— Еще нет, — согласился Хагнер, — однако скоро. Предчувствую. Не знаю, что сказывается, быть может, и впрямь попросту приходит нужный возраст, но… Думаю, остались минуты. И как знать, майстер Гессе, не случится ли…
— Не случится, — возразил Ван Аллен уверенно, вновь глядя на парня с прежней враждебностью. — Так, как тебя, паковали тварей и поздоровее; все, чего они добились, так это нервного срыва в тщетной попытке обернуться. Сиди здесь и не рыпайся. Никуда, где за тобой некому будет смотреть, ты не уйдешь; ясно?
— Будь здесь, — подтвердил Бруно мягче, одарив охотника упрекающим взглядом. — Одному тебе сейчас остаться — не лучшая мысль, в первую очередь ради тебя же самого.
— Как скажете, — отозвался тот, устало опершись о стол перед собой. — Вам видней.
— Меня эта покладистость выводит из себя больше, чем когда ты показываешь зубы, — буркнул Ван Аллен недовольно. — Посмотреть, так просто овечка. Так и тянет сказать что-нибудь про овцу в волчьей шкуре…
— Вы сказали, — заметил Хагнер, не поднимая к нему взгляда.
— Да, — удовлетворенно согласился охотник. — Похоже, сказал.
— Полегчало? — равнодушно осведомился тот, все так же уставясь на свои руки, сложенные впереди на столешнице, и Ван Аллен кивнул:
— Вот теперь все, как должно быть. Можно было б еще и рыкнуть для правдоподобия, но — уж ладно.
— Оставь в покое парня, в конце концов, — потребовал Бруно; тот покривился:
— Ничего. Пусть учится смирять злобу. Ему полезно.
— Кто тебя определил ему в наставники?
— А кто возразит?
— К примеру, я.
— Ну, возрази, — предложил охотник с подчеркнутым благодушием. — Посмотрим, как получится.
— Не проверяй, Ян. Не понравится.
— Эк тебя занесло с монашьей тропки.
— Не тебе судить.
— Не станем же более судить друг друга, — размеренно произнес Курт с усмешкой. — Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом. Как-то так к теме цитатка, не находите?.. А если оставить наш вечер библейских чтений в стороне, то просто снова напомню о том, о чем предупреждал в самый первый день нашей осады. Берегите крышу, друзья. Она в сложившейся ситуации шаткая.
— Да брось, Молот Ведьм, — возразил Ван Аллен легкомысленно. — Это ж мы не всерьез…
— Да? — уточнил помощник, бросив на него взгляд исподлобья. — Боюсь, Максу так не кажется.
— Умерь пыл, заступник. Как заметило твое начальство — парень отлично умеет постоять за себя и сам.
— А ты намерен испытать его пределы?
Ван Аллен не ответил; точнее — ответ едва лишь начал срываться с его губ, заглушенный громким и настойчивым стуком в дверь.
Тишина воцарилась разом, даже, кажется, дыхание замерло в горле каждого, и взгляды, все без исключения, обратились к толстым доскам, из-за которых все несся и несся стук, и все вздрогнули, когда сквозь него прорвался голос:
— Откройте же!
Голос был женским — охрипшим, едва слышным за этим стуком и воем метели, но совершенно точно женским.
— Вернулась живая… — с растерянной, неуверенной радостью отметил трактирщик, выметнувшись из-за своей стойки в один миг. — Неужто ж отпустил?
— Это не она, — хмуро возразил Хагнер, и тот приостановился, глядя на него непонимающе.
— Это не ее голос, — согласился Бруно, позабыв об охотнике. — Кто б там ни был, это не Амалия.
— Отойди, — повелел Курт, поднявшись и сдвинув трактирщика в сторону, и медленно прошагал к двери, слушая все не смолкающий прерывистый стук.
— Да откройте же! — снова потребовали по ту сторону, и он, помедлив, повысил голос:
— Кто там?
Стук замер, прервавшись, и спустя мгновение молчания голос оторопело повторил:
— «Кто там»?.. Путник! Постоялец! Клиент, в конце концов! С каких пор в постоялых дворах задают такие вопросы и запирают двери?!
— Заранее прошу прощения, если окажусь неправ, — отозвался он, осторожно подступивши ближе к двери — слышно из-за плотных досок было никудышно. — Но повторяю вопрос. Кто там? Назовитесь и скажите, откуда идете и как попали сюда.
— Майстер инквизитор… — начал Альфред Велле осуждающе, и он отмахнулся, пытаясь услышать, что происходит снаружи.
— Да ты кто такой? — возмущенно выкрикнул голос. — Я не намерена знакомиться с первым встречным, тем более не видя, с кем говорю! Открой дверь немедленно!
— Дамочка, — еще более повысил голос Курт, — не знаю уж, как иначе обратиться к безликому голосу; если вы и впрямь просто путница, призываю вас рассудить разумно. Вы стоите у двери, в которую хотите войти, и на вашем месте я бы не спорил с тем, от кого зависит, откроется ли эта дверь. Назовите имя, скажите, откуда идете и как добрались до этого трактира, иначе вы останетесь там до скончания веков.
— О, Господи! — надрывно выкрикнула та. — Мы с мужем ехали из города, наши лошади пали, мой муж умер в снегу, я не знаю сколько бродила в метели одна, я замерзла и голодна! Меня зовут Агата Химмель, если тебе это так интересно, и поверь, если мой труп найдут у твоей двери, если узнают, что это по твоей вине, ты распрощаешься с лицензией мгновенно и навсегда! Отопри немедленно, пока я не замерзла здесь насмерть!
— Агата Химмель, — повторил он тихо, обернувшись к постояльцам. — Кто-нибудь из городских знает ее? Мария? Феликс? Судя по заявлениям, женщина должна быть не из низов, зажиточная.
— Ну, — нерешительно согласилась беглянка, — я знаю, что такая есть… даже видела…
— Ее голос?
— Не знаю, но…
— «Но» в нашем положении не принимается, — осек Курт, снова обратясь к двери и заговорив в прежнем тоне: — Как вы попали сюда?
— Ногами, идиот! — сорвавшись на хриплый визг, откликнулся голос. — И они болят! Открой мне, мерзавец, сию минуту!
— Майстер Гессе, — с нерешительной строгостью окликнул его фон Зайденберг, — вам не кажется, что вы в самом деле перегибаете палку? Напомню ваше же предостережение следить за собственным здравомыслием. Ведь вы, полагаю, не запамятовали, что находитесь в трактире?
— Как ты себя чувствуешь, Макс? — осведомился Курт, не ответив, и торговец возмущенно приподнялся с места, бросив:
— Вы посмотрите на него! За дверью умирает от холода несчастная, а его интересует здравие зверя!
— Так как? — повторил он, оставив слова Феликса без внимания; Хагнер едва заметно дернул плечом:
— Не очень.
— Ночь приближается, — неспешно проговорил Ван Аллен, тоже поднявшись. — Это ты хочешь сказать?
— Мы открываем дверь, она входит, проходит полминуты — и здесь уже два зверя. Не слишком ли вовремя она явилась?
— Бывает ведь всякое, — возразил трактирщик. — Майстер инквизитор, быть может, ей и впрямь посчастливилось? А вы, протянув время, тем самым убьете ее.
— Открой немедленно! — потребовал голос снова, и в доски опять ударили костяшки сжатого кулака. — Открывай, скотина, или я отсужу у тебя твою забегаловку и сделаю из нее приют для прокаженных!
— Какой занятный lexicon для горожанки с положением, — отметил охотник, с сомнением глядя на запертую дверь. — С другой стороны…
— Да нет никаких сторон, — решительно отрезал торговец. — Отоприте дверь, майстер инквизитор, и впустите ее. Или хотите взять еще один грех на душу?
— Моя душа не ваша забота, и грехов на ней будет столько, сколько сочту нужным… Каким путем вы пришли сюда? — вновь возвысил голос Курт, и из-за двери послышалось:
— Какие еще пути, ты видел, что творится вокруг? Метель, болван! Буря!
— Майстер инквизитор, — уже уверенней заговорил фон Зайденберг, — я понимаю — вы имеете полное право сказать, что однажды я вас не послушал и ошибся, однако… Сами понимаете, зримых доказательств вашей подозрительности нет. Ее крайняя неучтивость вполне понятна и, поверьте, это явление нередкое.
— Уж это точно, — согласился Карл Штефан. — Женщины из семей «отцов города» — это вам хуже любых оборотней, бывает… Но я на вашей стороне, майстер инквизитор. Безопасность прежде всего.
— Помолчи, ничтожный трус, — повелел рыцарь раздраженно. — Твое мнение здесь не существенно.
— Ваше, к слову, тоже. Неужто до сих пор не поняли? Все будет решать только он.
— Он прав, майстер инквизитор? — нахмурился тот. — Вы не будете принимать в расчет нашу точку зрения?
— Он прав, — согласился Курт. — Безопасность прежде всего. И он прав: именно я решу, что не безопасно.
— Впусти меня в свою халупу, мерзавец! — в паре со стуком потребовал голос; он снова подступил к двери.
— Я не владелец этого трактира, — пояснил Курт, — посему ваши угрозы на меня воздействия не имеют. Советую успокоиться.
— Побудь на моем месте, кто бы ты ни был, и тогда поговорим о спокойствии! Впусти немедленно!
— Как еще вы намерены проверить ее благонадежность? — с хмурой язвительностью уточнил фон Зайденберг, невзначай опустив ладонь на рукоять. — Не вынуждайте урезонивать вас, майстер инквизитор.
— Это угроза?
— Эй! — остерегающе окликнул Ван Аллен, и рыцарь повысил голос:
— Момент главного выбора, Ян. Одно дело — защитить мальчишку, но совсем другое — оставить на погибель человека. С кем ты теперь?
— Давайте разберемся, — неопределенно предложил охотник, и тот усмехнулся:
— Какая четкая позиция.
— Там же женщина, майстер инквизитор, — несмело заговорил трактирщик; Курт пожал плечами:
— А здесь их целых две. Меняемся?
— Есть выход, — напряженным, как струна, голосом предложил Хагнер. — Впустите ее и свяжите. Когда настанет ночь, мы все поймем.
— Парень дело говорит, — нехотя согласился Феликс. — Когда мы растолкуем ей, что к чему, когда сама увидит — не оскорбится.
— Это меня тревожит менее всего, — возразил Курт, не отступая от двери. — И предложение не из лучших. Замечу, что, пока Амалия разобралась с тем, какие надо вязать узлы, дабы они сдерживали ее сына в измененном облике, он несколько раз освобождался из веревок. Желаете увидеть, как это происходило?
— Но я теперь знаю, как надо…
— Ты знаешь, как сделать это с собой. Если она — из стаи, то относится к другому типу и имеет другое строение тела. Не пойдет.
— То есть, — приблизясь на шаг, подытожил рыцарь, — вы намерены оставить ее там?
— Я не беру в расчет себя с помощником и Яна — риск есть наша работа, — не глядя на Бруно, чей сумрачный взгляд ощущался почти физически, ответил Курт. — Мое дело — позаботиться о вашей безопасности… Она одна. Вас семеро. Обмен неравноценный.
— Я не желаю, майстер инквизитор, перед возможной гибелью брать на душу такой грех.
— А вы и не возьмете, господин фон Зайденберг. Это мое решение и, случись что, мое прегрешение.
— Эй ты, там, — окликнул голос из-за двери чуть спокойнее. — Ну, послушай, быть может, я погорячилась. Не знаю, что происходит, но… Я не стану никому жаловаться. Просто впусти меня, я же здесь замерзну!
— Впустите ее, — повторил рыцарь угрожающе, сжав лежащую на рукояти ладонь. — Или придется и в самом деле увидеть, что такое макаритская школа против рыцарской выучки.
— Нашли хороший повод, господин фон Зайденберг?
— У меня нет желания ссориться с вами настолько. Но и нет охоты смотреть на то, как вы оставляете беззащитную женщину на погибель. Стервозный характер не повод для приговора.
— Вы не желаете брать на свою совесть смерть одного человека, но готовы попустить гибель шестерых?
— Эй, — снова позвал голос из метели. — Не знаю, кто ты такой, но — пожалуйста, отопри. Наверняка все, что происходит, какое-то дикое недоразумение. Впусти, ради Бога, я ног не чувствую!
— Простите, — медленно выговорил Курт после мгновенного молчания. — Не могу.
— В последний раз, — с расстановкой потребовал фон Зайденберг. — Прошу. Возьмитесь за ум, майстер инквизитор.
— Уберите руку от оружия, — спокойно произнес он, жалея о том, что арбалет, уже заряженный, готовый к действию, остался лежать на столе. — Рыцарский кодекс отличная штука, но в данной ситуации толку от него мало, поверьте.
— Впустите! — сорвался крик по ту сторону двери, и в доски вновь заколотили. — Что за чушь, что за бред, что… Что ты делаешь! Ты не можешь бросить меня здесь, кто бы ты ни был!
— Это просто немыслимо, — пробормотал торговец с тоской, и фон Зайденберг кивнул, дернув меч из ножен решительным движением:
— Согласен.
Мария Дишер разразилась коротким пронзительным визгом спустя три мгновения, когда все уже закончилось.
Ждать, пока рыцарь нападет, отступать, обнажая оружие, Курт не стал — рванувшись вместо этого вперед, он перехватил противника за руку, прижав ладонь к рукояти и резким движением загнав его меч обратно в ножны. Помощник, выметнувшийся из-за стола в два прыжка, возник за спиной фон Зайденберга, коротким отработанным ударом саданул подошвой тяжелого походного сапога под колено, и на подставленный локоть Курта тот попросту упал всем лицом, едва успев отвернуть голову в сторону и ударившись не глазом, а виском. Курт рванул рукоять его меча на себя, вырвав из ослабших на долю мгновения пальцев, и, выхватив клинок из ножен, лишь теперь отступил, уловив на краю видимости Ван Аллена: тот стоял чуть в стороне, с его взведенным арбалетом в руке — и охотник, и острия болтов смотрели в сторону торговца, замершего на полдвижении подле своего стола.
— Сидеть, — зло произнес Ван Аллен, когда визг Марии стих под сводами трапезного зала. — Даже не помышляй.
— Не надо, — попросил Курт, когда рыцарь попытался подняться с пола, и уточнил с подчеркнутой мягкостью: — Не в том смысле, чтоб вы продолжали стоять на коленях. Просто поднимайтесь медленно и не пытайтесь отнять свое оружие. Я верну его вам, когда вы успокоитесь.
— Да что там происходит, откройте! — уже на грани истерики выкрикнул голос снаружи, и он крикнул в ответ, не оборачиваясь к двери:
— Уходите!
— Что?!. Да ты с ума сошел! Куда я могу пойти!
— Господи, это просто безумие… — прошептала Мария, с ужасом взирая на происходящее вокруг; Ван Аллен хмуро кивнул, не опуская руки с арбалетом и не отводя взгляда от торговца, белого, точно сугроб:
— Есть немного. Черт, Молот Ведьм, будь ты трижды проклят, прости Господи, во что ты меня втянул!
— Откройте!
— Уходите прочь, — повторил Курт и сделал шаг от двери вслед за рыцарем, поднявшимся на ноги. — Я этого не хотел, господин фон Зайденберг. Вы сами напросились… Бруно, назад.
Помощник отступил нехотя, медленно отошедши снова к столу, где, притихнув, сидел Хагнер; торговец шевельнулся, то ли попытавшись снова сесть, то ли ступить вперед, и Ван Аллен качнул головой:
— Не рыпайся, Феликс. Оружие не мое, непривычное, не дай Бог выстрелит. Я очень хочу просто положить его снова на стол, а это я смогу сделать, только если все будут спокойны и благоразумны.
— Дельная мысль, — согласился Курт. — Присядьте подле своего очередного единомышленника, господин фон Зайденберг, не пытайтесь продолжить. В Макарии приемам обучают по преимуществу подлым, и клинок в них не занимает главенствующие позиции, чего о знаменитой рыцарской выучке не скажешь.
— Верните мой меч, — потребовал тот тихо, и он кивнул:
— Я ведь сказал, что верну. Сперва присядьте, дабы ни у кого из нас не было необходимости держать оружие направленным друг на друга.
— Откройте, откройте, откройте! — прорвалось снова, перемежаясь грохотом кулаков в тяжелые доски, и взгляд рыцаря снова сместился к порогу.
— Элиас! — жестко окликнул Курт, и тот растерянно застыл, не зная, как ответить на фамильярность. — Послушайте меня, — продолжил он снова чуть мягче. — Присядьте. Просто присядьте, и давайте-ка мы все успокоимся. Ваша одинокая дама никуда не денется — ей некуда.
Несколько долгих мгновений в трапезном зале пребывали неподвижность и всеобщее молчание, в котором слышались все продолжающиеся призывы из-за запертой двери.
— Боже, она сведет меня с ума! — простонала Мария Дишер, пронзив безмолвие, точно острая сапожная игла, и Курт, снова отступив к порогу, вновь выкрикнул в темную створу:
— Я все равно не открою — как бы ни просили! Это последнее слово! Уходите!
Стук смолк так же внезапно, как и возник две минуты назад — теперь тишина была полной, и в ней слышно было лишь, как завывает ветер за ставнями и в трубе.
— Как это жестоко, — прокричал все тот же голос снова, но теперь в нем не было ни тени усталости или страдания — голос звучал уверенно, насмешливо и чуть раздраженно. — Разумно, но жестоко. Бросить несчастную женщину одну, в метели, на растерзание тварям — разве это достойно инквизитора?
Взгляд фон Зайденберга напротив окаменел, и багровое пятно от удара на виске стало видимо еще явственней и ярче на медленно бледнеющем лице.
— Что она сказала?.. — растерянно переспросил трактирщик.
— Вот черт… — проронил Ван Аллен шепотом и вдруг сорвался с места, позабыв о торговце, как и все, застывшем в неподвижности.
По лестнице, поднимающейся к галерее, охотник взвился, едва не спотыкаясь, все так же бегом бросившись к бойницам.
— Я знаю, что ты здесь, Максимилиан! — донеслось из-за двери, всё отдаляясь. — Чувствую! А что чувствуешь ты? Теперь ты все знаешь — так подумай, что чувствуешь! Ты сын своего отца, Максимилиан, и это тебе надо просто вспомнить!
— Черт! — рявкнул Ван Аллен, когда закрытая ставня не поддалась с первого раза, и Курт окликнул, во все тянущейся тишине отчетливо и резко:
— Брось, Ян. Она ушла. Их попытка провалилась, она кинула ядовитую иголку напоследок — и ушла… Не суетись.
— Черт, черт! — ожесточенно выкрикнул охотник, со злостью ударив в ставню кулаком. — Надо было раньше, надо было… Черт!
— Спускайся, — вздохнул он и, помедлив, развернул отнятый клинок рукоятью вперед, протянув рыцарю. — Ваш меч, Элиас. Думаю, уж теперь вы не станете кидаться в драку.
— Господи Иисусе… — пробормотал торговец, и Ван Аллен оборвал с ожесточением и едва сдерживаемым бешенством:
— Не сейчас, Феликс! Только слово, еще одно только слово — и я заткну тебя сам!
— Господи Иисусе… — повторил за ним рыцарь, глядя на меч в своей руке остановившимся взглядом, и, попятившись, обессиленно опустился на скамью у стола.
Тишина возвратилась снова, повисши вокруг, как туман, и когда охотник, сойдя с лестницы, отложил арбалет на стол, от этого тихого стука все вздрогнули, будто от грохота разбившегося камня.
— Боже, — тяжело выдохнул фон Зайденберг, не с первой попытки убрав таки клинок в ножны. — И впрямь какое-то сумасшествие… Я должен принести извинения гласно, майстер инквизитор, или моего унижения вам довольно?
— Не стоит принимать все это так близко к сердцу, Элиас, — отозвался Курт, пройдя снова к своему столу и усевшись чуть в стороне от Хагнера, глядящего перед собой потемневшим взглядом. — Если вы полагаете, что я имею нечто против вас лично…
— А ведь мне стоило подождать всего полминуты для того, чтобы услышать подтверждение вашей правоты.
— Это я и намеревался вам втолковать, — не стал спорить он. — Если б вы, как я просил, просто сели и выслушали меня спокойно.
— А вы, — вмешался торговец, всеми силами пытаясь сохранить остатки достоинства, — вот так, загодя, были убеждены, что все произойдет так, а не иначе? Не попускали себе даже думать, что могли ошибиться?
— Но он не ошибся, — робко заметил Альфред Велле, и тот отмахнулся:
— Это случайность.
— Итак, — чуть повысил голос Курт, — все, я вижу, приходят в себя?.. Если так, умолкните и выслушайте мои обоснования хотя бы теперь. Я оставил ее за дверью? Да. И что обыкновенный человек сделал бы на ее месте? Помните, Элиас, я сказал вам, что она никуда не денется? Что — некуда? Будь она человеком, это было бы верно. Никуда бы она не ушла. Вообразите — женщина, одна, пешая, пережившая смерть супруга, несколько часов кряду бродившая в метели на ужасающем холоде, голодная, испуганная, находит, наконец, человеческое жилье. Там, за дверью, тепло, пища и отдых. Там жизнь. Она потребовала — ее не впустили. После она сбавляет тон, переходя к попыткам договориться. Снова отказ. А теперь скажите, что бы вы стали делать на ее месте, если б я так и продолжал говорить «нет» еще хотя бы несколько минут? Неужто впрямь ушли бы? В надежде, что тут, на пустой дороге, невзначай завалялся еще один трактирчик, где охрана не столь строптива? После всего пережитого обыкновенный человек схватился бы за эту дверь, как утопающий за попавшую под руку ветку, потому что ничего иного не остается. Даже если бы не было этого ее последнего выпада, подтвердившего мои подозрения, даже если бы она просто молча ушла, поняв, что их план не удался — это все равно ясно сказало бы о том, что я прав. Настоящая заплутавшая странница осталась бы у порога, просила бы, снова грозила, умоляла, плакала, царапала бы эту дверь и билась бы в нее головой, но не ушла бы. Потому что некуда. Нам стоило всего лишь немного выждать, Элиас, тут вы правы, и все разрешилось бы само собою.
— Феликс, — не сразу отозвался фон Зайденберг, — в первые дни, когда его разум все еще был при нем, сказал верную вещь: не следует лезть со своим суждением в сферы, в коих ничего не смыслишь. Однажды я это сделал, и за ошибку был покаран немедленно и страшно. Моя вторая ошибка могла стоить куда большего.
— Не будь у Молота Ведьм с помощником этакой прыти — еще как, — согласился охотник уже чуть более спокойно и, окинув Бруно преувеличенно внимательным взглядом, отметил: — А монашек, гляди-ка, с подвохом… Вот уж не ожидал.
— Он в должности помощника следователя, — возразил Курт. — Это означает, что ожидать — следует. Так, на будущее, говорю это для тех, кто все еще никак не может успокоиться, Феликс.
— Откуда они узнали, что вы — инквизитор? — задумчиво спросил Карл Штефан. — То есть — их главный видел вооруженных людей, сталкивался с ними, но — Знак-то у вас, майстер инквизитор, под одеждой, не виден. Откуда они узнали, что вы из Конгрегации?
— Молот Ведьм личность известная, — пожал плечами охотник, тоже присев напротив Хагнера и глядя на него с подозрительным ожиданием. — Быть может, узнали по описанию…
— Это вряд ли, — возразил Курт уверенно. — Слишком малое время мы с ним могли друг друга разглядывать. Скорее, дело было иначе: Амалия сказала ему.
— Думаешь, выпытал?
— Нет, — вздохнул он, — думаю, не так. Она попыталась уговорить его отступиться (а для чего еще она пошла к нему?), он уперся. Быть может, как и эта его подручная, упомянул о том, что от своей сути его сын никуда не денется, на что она в простоте душевной возразила, что теперь он под покровительством Конгрегации, уже под присмотром инквизитора, который будет блюсти его нравственную чистоту. Могла даже упомянуть, под присмотром какого именно инквизитора… И Бог знает, что еще она ему наговорила. Бывает, в порыве чувств люди говорят такое, чего никакими пытками не добьешься.
— На их месте, — заметил Карл Штефан, — я бы не пытался заслать этакого агента, на их месте я бы подпустил матушку к дверям — уж ей-то открыли б.
— Она бы не пошла.
Голос Берты Велле снова заставил всех вздрогнуть — до этого мгновения о ее существовании, кажется, все просто забыли. На трактирщицу, стоящую в дверях кухни, постояльцы обернулись разом, и та повторила чуть слышно:
— Она бы не пошла. Какая мать стала бы подвергать ребенка опасности? Она, когда уходила, знала, что не вернется.
— Возможно, — согласился Курт во всеобщей тишине. — Или, как знать, она сказала ему нечто такое, за что он в приступе озлобления убил ее на месте, и тащить к двери даже насильно стало просто некого.
— Ради нее же самой надеюсь, что именно так и было, — вздохнул Ван Аллен.
Мария Дишер всхлипнула уже во весь голос, не сдерживаясь, и тот, вздохнув, поднялся, подойдя к ней и обняв за плечи.
— Ну, брось, — утешающе произнес он, — все будет в порядке. Уже поздно, ты устала; ложись и отдохни, хорошо?
— Ни за что, — сквозь плач выговорила та, — я не останусь в комнате одна. Лучше я здесь.
— Здесь будет жарковато, — возразил охотник, и та отмахнулась:
— Пусть. Зато здесь люди… И я смогу, может быть, что-то сделать, чем-то помочь, чтобы все это кончилось…
— Это кончится, но ты ничем не поможешь… — начал торговец, и запнулся, когда Ван Аллен молча повернул к нему голову.
— Началось, — сдавленно вымолвил Хагнер, охотник распрямился, отстранив девушку от себя, и сделал шаг вперед, не отрывая от него похолодевшего взгляда.
— Слушайте, может, впрямь убрать его подальше? — предложил Карл Штефан. — Ну, в комнату, что ли…
Ему никто не ответил — все, застыв, смотрели на Хагнера, напрягшегося, точно все его тело свела внезапная судорога. Лежащие на столе ладони сжались в кулаки, царапнув ногтями по затертому старому дереву, из груди прорвался не то болезненный стон, не то рык, и торговец вскочил с места, попятившись к стене.
— Вы же сказали — этого не случится! — сипло выкрикнул он. — Ваши ухищрения не помогают, сделайте что-нибудь!
— Этого не случится, — подтвердил Курт уверенно и, придвинувшись к Хагнеру ближе, взял его за локоть, встряхнув. — Макс!
— Мне больно, — проговорил тот с усилием, не поднимая головы, опущенной почти к самой столешнице. — Он прав — не помогает… напрасно все это…
— Макс! — повторил он строго, стиснув пальцы на его локте. — Посмотри на меня.
Хагнер еще мгновение сидел, не двигаясь, вжавшись сам в себя, и медленно, с усилием поднял голову. Радужка серых глаз была окрашена в ореховый цвет, и отражение пламени светильников горело в зрачках чуть ярче, чем должно быть, но никому больше этого было не видно, а потому никто не вздрогнул и не ахнул в испуге, и Курт сохранил лицо бесстрастным.
— С тобой ничего не происходит, — произнес он размеренно, не отрывая взгляда от коричневых глаз перед собою. — Ничего.
— Ломит кости, — с болезненным хрипом возразил тот. — Мышцы словно в огне. Я с трудом дышу. Происходит.
— Нет, — повторил Курт твердо. — Послушай меня: с тобою ничего просто не может произойти. И сейчас ничего нет.
— Мне больно, — повторил тот, едва шевеля стиснутыми губами; он кивнул:
— Разумеется. Сейчас ты пытаешься сделать то, чего сделать не можешь.
— Я не пытаюсь…
— Верно; твое тело просто отзывается на то, что велит твой разум — а разум готовится к привычному действу. Просто ты привык, что так случается, просто знаешь, что в эти ночи, в этот час это совершается всегда, и теперь ты ждешь этого. Не жди. Ничего не будет.
— Я ведь не могу ощущать то, чего нет.
— Если я завяжу тебе глаза, — терпеливо и спокойно произнес Курт, — прикоснусь к коже куском льда и скажу, что это раскаленный металл, ты ощутишь ожог. И он даже может проступить на коже. Поверь на слово эксперту в таких делах — подобных случаев тьма; наш ум волен вытворять с нашим телом, что ему заблагорассудится, порою удивительные вещи. Макс, послушай: я сижу напротив и смотрю на тебя. Я не вижу ничего. Никаких изменений. Глубоко вдохни, успокойся и подумай. Посмотри — никто не кидается бежать, девушка не визжит, наш проповедник не молится громогласнее обыкновенного, а главное Ян не порывается схватиться за оружие. Вот так, — одобрил он, когда Хагнер медленно, с напряжением, перевел дыхание. — Посмотри на свои руки, они прямо перед тобой, — продолжил Курт в прежнем спокойном тоне. — Это руки человека; не изменилось ничего. Ведь я уже видел, как это бывает, и, Макс, прошлой ночью это заняло меньше минуты. Будь что-то на самом деле, а не только в памяти — и это уже было бы заметно.
— Но боль на самом деле, — возразил Хагнер тихо, и он кивнул:
— Разумеется. Наш разум — строптивая штука, он ни в какую не желает отбрасывать то, что привычно, а тело — бесхарактерная, безвольная дура, которая легко повинуется. А вот твой дух, Макс, это то, что принадлежит только тебе, это и есть ты сам. Вот только — кто ты сам? Быть может, сейчас, в эту минуту, ты просто пытаешься это решить? Колеблешься после услышанных этим вечером слов нашей гостьи?
— Нет, — отозвался тот твердо.
— Хорошо, — согласился Курт, следя за тем, как мало-помалу меркнет пламенное отражение в зрачках и ореховый оттенок медленно растворяется в серых глазах. — Я иного от тебя и не ждал. В таком случае, просто возьми себя в руки. Рассуди здраво. Осознай: прошло слишком много времени, чтобы продолжать верить в то, что обращение началось и продолжается. С тобой ничего не происходит. Просто привычка. Слышал ведь, что это наша вторая натура; в твоем случае это утверждение даже слегка тянет на анекдот. Просто перестань забивать этим мысли, и все закончится.
— Не думаю, что это так просто…
— Заметь, — призвал Курт, позволив себе пропустить в голос чуть легкомысленности, — в горле уже не хрипит. Руки расслабились. Вижу, дыхание идет ровно. Поверь, если сейчас Бруно подкрадется со спины и внезапно воткнет тебе иглу чуть ниже этой самой спины — остатки твоей боли улетучатся в тот же миг. Разум перекинется на другое, и тело ему подчинится. Испытаем на практике?
— Благодарю, — с принужденной улыбкой откликнулся Хагнер, снова глубоко вобрав в себя воздух. — Думаю, я обойдусь вашей теорией.
— Все в порядке, Макс, — настоятельно сказал он. — Подумай сам — ведь эти побрякушки мы с Яном навесили на тебя не наобум, мы ведь знали, что делали. Напомню: такое количество железа препятствует изменению даже тех, кто всеми силами пытается его осуществить, кто всей душою этого хочет. Но ты — не хочешь; по крайней мере, сегодня и сейчас. Так?
— Так, — подтвердил тот, на миг утомленно прикрыв глаза, и когда поднялись веки, ничто в них уже не напоминало о пробуждавшемся минуту назад звере. — Не хочу.
— А это лишнее обстоятельство в твою пользу, — кивнул Курт. — По логике вещей, это должно, напротив, облегчить твое состояние. Логично?
— Логично, — согласился Хагнер уже почти спокойно.
— Знаешь, что говорил мне мой инструктор, Макс? «Тело — лишь одежда для духа, и не твоим штанам указывать тебе, что делать». Довольно точное определение, не находишь?..
— Нельзя не согласиться, — признал тот, вновь переведя дыхание, и, зажмурясь, встряхнул головой, проведя ладонью по покрывшемуся испариной лбу.
— Как себя чувствуешь? — поинтересовался Курт, выждав несколько мгновений молчания, и тот, снова открыв глаза, медленно кивнул:
— Нормально. Только кости все равно ломит.
— Это пройдет через минуту-другую, — уверенно приговорил Курт, и тот недоверчиво уточнил, бросив короткий взгляд исподлобья:
— Да? Откуда вы знаете, майстер Гессе, если я первый, над кем вы ставите подобный опыт?
— И это тоже логично, Макс, а против логики, как мы выяснили только что, не попрешь.
Если Хагнер и намеревался возразить, невысказанные слова остались в небытии — из рыдающей метели донесся внезапный вой, близкий, явственно различимый до каждой ноты, от самой низкой до самой высокой, звенящей.
— А те как раз закончили, — констатировал Ван Аллен, осторожно отстранив Марию к столу и почти насильно усадив. — По крайней мере, вожак… Любопытно, для чего он воет сегодня? Ведь стая уже здесь.
— Предупреждение, — негромко пояснил Хагнер. — «Эй, людишки, я иду. Готовьтесь умереть».
— Ты… — пробормотал Карл Штефан почти с благоговейным испугом, — ты… понимаешь, что он… говорит?
— Нет, — передернул плечами тот, одарив парня насмешливым взглядом. — Просто это логично.
— Я понимаю — ты в порядке? — снова уточнил Курт. — Как состояние?
— Терпимо.
— Стало быть, так, — чуть повысил голос он, вышагав на середину залы и одарив каждого красноречивым взглядом. — Как видим, угрозы внутри более не существует, все внимание на опасность снаружи. Сегодня, думаю, они тянуть не станут, и вскоре надо быть готовыми к атаке. Остался последний штрих в нашей обороне; поспешим. Тот, кто не в силах помочь, — обратившись поочередно к трактирщице и притихшей бледной Марии, продолжил он, — не мешает. Не бегает по залу, не визжит на ухо, не виснет на наших шеях и не цепляется за руки. Указания мои и Яна исполняются быстро и четко, без обсуждений и возражений. Особенно это касается некоторых, Феликс. Это — понятно?
— Ведь я уже сказал, я сделаю все, что в моих силах, и…
— Надеюсь. Альфред? встряхнись. Не знаю, кто из них убил Вольфа, но сегодня будет хорошая возможность свести счеты. Карл? Держи себя в руках. Страшно здесь не одному тебе. Элиас? Нам с вами сегодня смотреть друг другу за спину. Без обид?
— Ведь я уже покаялся, майстер инквизитор, — с неровной, натянутой усмешкой отозвался фон Зайденберг. — Я в вашем распоряжении. Командуйте.
— Что ж, — кивнул он, коротко переглянувшись с Ван Алленом. — Коли так — по местам.