Сентябрь 1397 года, Богемия.

Солнце приближалось к горизонту по-осеннему стремительно. Закат… «Закат Империи», — невольно домыслилось само собою, и Рудольф болезненно покривился. А вдруг и в самом деле — это начало конца? Если никто и ничто не поможет — ни Конгрегация, ни верноподданные, ни шпионы, ни сам Господь Бог, и любые попытки удержать падающую Империю напрасны? Слишком быстро ее собрали, где-то встало криво, где-то не хватило цемента, где-то не был подобран нужного размера камень, и вот, вот он момент, когда все рухнет от малейшего толчка…

Плюнуть бы на всё, отдать государство курфюрстам, которые так этого жаждут — и пускай делают с нею, что вздумается; выторговать себе вольную Богемию и дожить оставшиеся годы в спокойствии. Так ведь нет, не выйдет. С одной стороны не позволят конгрегаты — правдами ль, неправдами ль, но заставят тянуть эту телегу и дальше; с другой стороны — довлеет память отца, который собирал Империю всю свою сознательную жизнь, отдав этому годы, себя самого, и как смотреть ему в глаза, когда повстречаются за гробом? И самому перед собою будет совестно, если все бросить, если сдаться… Да и жаль, если по чести сказать. Просто жаль уже затраченного времени, средств, сил, здоровья, в конце концов. Для чего были все старания, если теперь вот так просто отказаться от мечтаний юности, в которых Империя виделась великой, единой, мощной, как грезил отец?..

На стуки в дверь своей комнаты Рудольф уже перестал нервно оборачиваться, перестал вздрагивать; привык. Привык уже и к тому, что сегодня дверь эта, не дожидаясь его отклика, распахивается, и внутрь входят, не спрося разрешения, эти двое конгрегатов… И ведь не обозлишься на них — ведь все делается «для его же блага»…

— Чем обязан, господа следователи? — осведомился Рудольф, отвернувшись от окна, распрямившись и даже сумев не пропустить в голос овладевшую им усталость. — Новости?

— В некотором роде, — кивнул старший из двоих, тоже бросив взгляд на перевалившее далеко за зенит солнце. — Едва мы покинули ваши покои, нам доложили, что один из задержанных вспомнил из прошедшей ночи нечто, показавшееся ему необычным, и пожелал сообщить это нам.

— Нечто необычное? — не сдержавшись, усмехнулся Рудольф. — Нечто кроме Дикой Охоты, скачущей над городом?

— Да, Ваше Величество, — в тон ему хмыкнул инквизитор. — Нечто кроме. А именно: как мы и предполагали, слова задержанных о том, что все они сидели по домам, есть ложь. Некоторых — да, и в самом деле заперли; каким образом проводился отбор тех, кто должен был остаться у жертвоприношения, никто сказать не может, и вот тут мы им верим. Могу допустить, что отобрали самых напуганных, безвольных и внушаемых, ибо целью было явно повязать жителей города с осуществленным обрядом: кому из них пришло бы в голову откровенничать с Инквизицией, будучи замешанным в языческом ритуале?

— Но кому-то все-таки пришло.

— Главное — стимул, — вскользь улыбнулся инквизитор, и Рудольф вздохнул:

— Понимаю. И что же он сказал?

На сей раз от стука в доски двери Рудольф едва не вздрогнул и на вошедших обернулся уже с неприкрытым раздражением.

— В эти дни я привык ко всему, — выговорил он, глядя на двоих на пороге — одного в инквизиторском черном фельдроке, другого в пропыленной старой рясе. — И даже смирился со многим, понимая, что все делается во благо меня лично, Империи и моих подданных. Но хотел бы напомнить вам о соблюдении хотя бы доли приличий в королевском замке и для начала прекратить вламываться в мои покои, не спрашивая на то моего дозволения! Сколько вообще вас здесь? — нахмурился Рудольф, рывком обернувшись к стоящим рядом. — Я полагал — лишь вы двое.

— Мы в вашем замке лишь минуту, Ваше Величество, — не дав тому ответить, пояснил один из вновь прибывших, закрывая за собою дверь, и ладонью в черной перчатке приподнял висящий на груди Сигнум. — Особо уполномоченный следователь первого ранга Курт Игнациус Гессе фон Вайденхорст. Superаdjutor inquisitoris, отец Бруно Хоффмайер. Прошу нас простить за столь бесцеремонное вторжение и не карать строго ваших стражей, вынужденных отступить перед нашим status’ом, однако дело серьезно и отлагательства не терпит.

Император побледнел. Этого Курт не увидеть не мог, сколь бы ни старался престолодержец держать себя в руках; щеки над аккуратной рыжеватой бородкой побелели, точно тот внезапно вышагнул на мороз, и взгляд оледенел.

— Курт Гессе сейчас должен быть… — начал Император, и он оборвал, приблизясь:

— Да. Но мне пришлось покинуть означенное место прежде срока.

Двое собратьев, до того стоящих по обе стороны от венценосной особы, шагнули ему наперерез, и Курт кивнул с короткой усмешкой, приподняв Сигнум за цепочку и приглашающе кивнув:

— Курт Гессе, номер тысяча двадцать один, можете убедиться.

— Перчатки, — потребовал один из инквизиторов, осмотрев Знак, и он, помедлив, снял обе, продемонстрировав собратьям одну из особых примет, каковая и прежде служила опознавателем, наверное, более верным, нежели все прочее, включая Сигнум.

— Так что там приключилось? — нетерпеливо подстегнул Император, и Курт кивнул, вынув врученное ему фон Редером письмо:

— Отчет вашего телохранителя, Ваше Величество.

Послание из его рук Император выхватил с поспешностью, безо всяких манер, взломав печать судорожным движением, и вцепился взглядом в частые строчки, составленные неровным, вымученным почерком фон Редера. Оба инквизитора ждали молча, лишь перебросившись с Куртом вопросительными взглядами, и он так же молча, одними глазами, кивнул — «подождите».

— Кифер Буркхард, первый ранг, особые полномочия, — лишь полушепотом представился один из них и кивнул на своего сослуживца: — Франц Блок, первый ранг.

— Фридрих жив… — то ли просто сказал, то ли уточнил Император, прочтя отчет своего охранителя.

— Жив и здоров, Ваше Величество, — подтвердил Бруно, и Курт, вновь переглянувшись с собратьями по служению, тяжело вздохнул:

— А теперь — увы, мне придется во многом говорить открыто, ибо часть сказанного так или иначе вскоре станет ведомой не только участникам произошедших событий. На наследника престола, — обратясь к сослуживцам, пояснил он коротко, — было совершено покушение. Принц жив, однако стало известно, что в деле был замешан некто из приближенных Его Величества, кто-то, кто знал о том, когда и как долго наследник будет там, где он есть сейчас. Большего пока не могу сказать, уж простите. И чтобы не топтаться на месте, сразу спрошу о делах на месте. По пути сюда я узнал о событиях, произошедших подле Праги и в ней самой в эти ночи. Это не слухи, не бред, все и в самом деле настолько плохо?

— Все, что вы слышали, Гессе, к сожалению, истина, — недовольно подтвердил Буркхард.

Изложение событий последних дней и ночей Курт слушал молча, хмурясь все больше с каждым словом, исподволь переглядываясь с помощником и косясь на мрачное, растерянное лицо Императора, погрузившегося в повторное прочтение отчета своего охранителя. Наверняка он почти и не слышал сейчас того, что говорилось с ним рядом…

— Вы сказали о предателе среди приближенных императорской особы, Гессе, — заметил Буркхард, — и это крайне любопытно в связи с тем, что стало сейчас известно нам… Ваше Величество, — окликнул сослуживец, и Император вскинув голову, оторвавшись от чтения.

— Слишком много всего в единую минуту, — проговорил он с усилием. — Не знаю, кого первым мне слушать и кого из вас первым вопрошать.

— Самое главное вам уже известно, Ваше Величество, — как можно мягче заметил Курт. — Ваш сын жив и в добром здравии, опасность на месте устранена. Теперь время заняться вашими бедами, вашими подданными. Выслушайте майстера Буркхарда.

Император помедлил, сжимая в кулаке полученное им послание и глядя под ноги, то ли смиряясь с этой мыслью, то ли ища возражения, и, наконец, медленно кивнул:

— Говорите. Я слушаю.

— Да, Ваше Величество, — кивнул Буркхард. — как я и сказал, весть, принесенная майстером Гессе, любопытна, а теперь и особенно — в связи с тем, что довелось узнать нам. Один из тех, кто участвовал в обряде, при подготовке его отошел в сторону от прочих, переговариваясь со своим помощником. Или с тем, кого свидетель счел помощником; в любом случае — с сообщником. Часть разговора, которую свидетелю удалось ухватить, звучала примерно так. Был вопрос: «Уверен, что это подействует?», и ответ: «Сомнения посеет, это главное. В прочем — дело за дворовым щенком». Понимаете, что это означает, Ваше Величество?

Император не ответил, напряженно глядя в лицо инквизитору, и тот тоже хранил молчание; наконец, вздохнув, Франц Блок негромко пояснил:

— Поначалу мы даже не предполагали, как это можно трактовать и о ком шла речь, но в свете принесенной майстером Гессе новости… Слышно было плохо, и сказано было явно нечто иное, а именно — «дело за придворным щенком». Это кажется логичным. Речь явно шла о ком-то из ваших приближенных, могущих оказать на вас влияние. Обряд, который, якобы, отпугнул Дикую Охоту, должен был показать наше и ваше бессилие и при этом — мощь иных сил. Участники ночного действа должны были разнести эту информацию в среде горожан, а кто-то в вашем ближнем окружении — внушить эту мысль вам самому; то ли ради того, чтобы отвратить вас от Церкви и Господа, то ли дабы подорвать ваш дух. И если взять во внимание, что он же, положим, замешан в покушении на Его Высочество — у него это могло получиться, дойди до вас в разгар всех этих событий извещение о гибели вашего сына. Вспомните, Ваше Величество, с кем вам доводилось вести разговоры на подобные темы после ночного происшествия?

— «Щенок», — уточнил Буркхард. — Вряд ли этим словом поименовали бы человека старше самого говорящего, а ему, по словам свидетеля, было около сорока. Подумайте, прошу вас. Это может оказаться не просто ниточкой, а крепкой струной, за которую мы сможем выдернуть на свет предателя в вашем окружении. Что вы можете сказать о двух юношах, приближенных Его Высочества? Они показались нам довольно навязчивыми и слишком усердно любопытствовали ходом дела. Может ли это быть кто-то из них?

— Господь с вами, — с трудом разомкнул, наконец, губы Император. — Эти двое лишь пытались выслужиться и показаться умней, чем они есть. Я держу их при себе, а точней — при сыне, лишь за нрав и преданность. Никто из них никогда бы не сумел лицедействовать столь правдиво. Они — агенты? Это смешно…

— Что? — уточнил Курт, когда престолодержец внезапно запнулся, еще больше побелев, однако на сей раз в глазах вместо испуга медленно, но неотвратимо леденела злость. — Кто-то пришел вам в голову. Кто? Вспоминайте из тех, кто знал, куда отправляется ваш сын, кто не старше сорока и кто сегодня давил на вас, подталкивая признать тщетность ваших усилий. Пусть неявно, но…

— Рупрехт фон Люфтенхаймер, — тихо произнес Император, переведя неспешный взгляд с одного собеседника на другого. — Он знал, ему двадцать шесть, он мое доверенное лицо, он отвечал за безопасность на турнире, он проводил расследование происшествия наряду с вами… и он сегодня пытался завести беседу о действенности этого богомерзкого обряда…

— Все к одному, — кивнул Блок, переглянувшись с сослуживцем, и Буркхард, помедлив, уточнил:

— А та женщина? Простите, Ваше Величество, если я влезаю в вашу личную жизнь, однако вы должны понять: дело требует. Госпожа фон Рихтхофен, которая неизменно увивалась то подле вас, то подле вашего приближенного, совала нос в наше следствие — она не может быть к этому причастна? Ведь она покинула место трагедии за какие-то мгновения до взрыва, не могла ли она знать о готовящемся?

— Госпожа фон Рихтхофен здесь? — спросил Курт, сам удивившись тому, до чего равнодушно прозвучал вопрос. — Какими судьбами?

— Она получила приглашение на турнир, — нетерпеливо пояснил Император. — И нет, она не может быть замешана. К слову, это именно госпожа фон Рихтхофен, напротив, поддерживала меня все эти дни, пыталась не позволить мне впасть в уныние, говорила, что ни в коем случае нельзя верить в пущенные слухи. Согласен, она не слишком благочестива в поведении, довольно много мнит о себе и излишне назойлива, но последнее, в чем ее можно заподозрить — так это в предательстве…

— В чем дело, Ваше Величество? — мягко осведомился Бруно, когда король внезапно запнулся, нахмурясь.

— Она была здесь несколько минут назад…

— Да, мы с нею столкнулись в ваших покоях, — кивнул Буркхард, — и что же?

— Когда при ней я упомянул о том, что Рупрехт в эти дни покидал замок и бывал на улицах Праги, она, кажется, расстроилась или даже разозлилась… После чего довольно скоро распрощалась и ушла. Не заподозрила ли госпожа фон Рихтхофен его в предательстве прежде нас с вами? И не решила ли попытаться раскрыть его?

— Если вы правы, Ваше Величество, — недовольно покривился Буркхард, — то повторю уже мною сказанное: даже для женщины это совершенно неприличная тяга совать повсюду нос. Когда-нибудь она за это поплатится.

— Если уже не поплатилась, — тихо уточнил Курт и, перехватив напрягшийся взгляд Императора, спросил: — Где комната Рупрехта фон Люфтенхаймера, Ваше Величество?

— Идите за мной, — коротко бросил тот, решительно развернувшись и зашагав к двери.

— Великолепно, — тихо проворчал Кифер Буркхард, идя за Императором по коридору чуть впереди Курта. — Теперь расследованиями государственных преступлений занимаются скучающие одинокие вдовы-фаворитки, спекулирующие недвижимостью. Что дальше?

— Беспризорники-преступники со Знаком? — предположил Курт, и тот, на миг обернувшись, вскользь усмехнулся.

— А ведь я вас помню, — еще тише проговорил он. — Я служил в Штутгарте тогда. Мы прибыли как раз, чтобы подобрать вас хорошо прожаренным у того замка в…

— …Таннендорфе, — подсказал Курт. — Только тогда вы звали меня «эй, ты».

— Тогда вы были мелким щенком, Гессе. Но и тогда я знал, что толк из вас выйдет. Позже много о вас слышал и радовался, что не ошибся.

— В самом деле?

— Я поручился за вас на расследовании, — улыбнулся Буркхард, вновь на мгновение обернувшись на ходу. — Это, разумеется, сказано громко, однако ж все-таки счел своим долгом заметить, что, судя по собранной мной информации, дело в Таннендорфе вы проводили ad imperatum и добросовестно. Герцогский человек с этакой ехидцей поинтересовался, ручаюсь ли я в том, и я сказал «да».

— Врет, — на ходу бросил его напарник. — Просто теперь, когда вы в фаворе, пытается польстить и подмазаться.

— Та дверь, — чуть повысил голос Император, и Курт, без церемоний подвинув престолодержца с дороги, ускорил шаг, устремившись почти бегом и молясь, чтобы дверь не оказалась запертой.

Створка распахнулась от его толчка, и Курт переступил порог, еще не зная, что следует сделать, войдя — сходу ли предъявить обвинение фон Люфтенхаймеру-младшему или оправдать свое появление чем-либо посторонним и попытаться развести его на откровенность…

Ни то, ни другое, понял Курт, увидев лицо человека напротив. Это выхватилось из окружающего единым образом, всё сразу — стол посреди просторной комнаты, сидящая спиною к двери черноволосая женщина и молодой рыцарь, стоящий рядом, собранный, словно пес перед атакой, и по лицу его было явственно видно, что время разговоров давно и бесповоротной прошло…

— Рупрехт!.. — начал Император, попытавшись войти, и Курт отпихнул его локтем, без лишних церемоний повелев:

— Назад!

За спиной шаркнули подошвы, зашуршала ткань рукава — кто-то из инквизиторов, ухватив престолодержца, оттащил его от двери.

— Майстер инквизитор, — протянул фон Люфтенхаймер, сделав шаг вперед, и бросил короткий взгляд на застывшую, словно камень, женщину. — Снова ваш спаситель, госпожа фон Рихтхофен. Явился, подобно сказочному рыцарю. Правда, на сей раз поздно.

— Почему же, — все так же не поворачиваясь к двери, ровно отозвалась Адельхайда. — Ему — оставшихся вам полчаса хватит сполна.

— Как я вижу, церемонии можно оставить, — произнес Курт, медленно сделав два шага к столу. — И мне не придется объяснять вам, господин фон Люфтенхаймер, почему вы должны спокойно и без резких движений отдать мне свое оружие и не пытаться делать глупости.

— А мне бояться больше нечего, майстер инквизитор, — отозвался тот, растянув губы в кривой, неискренней улыбке. — Ничего мне уже не сможете сделать ни вы, ни ваша соратница…

Фон Люфтенхаймер успел сделать вперед еще один шаг, когда Адельхайда рывком развернулась, не поднимаясь со стула, выдернула из волос длиннозубый гребень, удерживающий ее столь не приличествующее вдове легкое покрывало, и коротким резким движением обеими руками всадила посеребренные острия туда, куда могла дотянуться сидя — в защищенный лишь камзолом бок рыцаря.

— Ах, дерьмо! — сдавленно выкрикнул Буркхард, и Курт бросился вперед, успев перехватить руку императорского приближенного, занесенную для ответного удара, и повалив его на пол.

— Он пытался схватиться за кинжал, — пояснила Адельхайда, когда ворвавшиеся в комнату инквизиторы бесцеремонно и почти грубо сдернули ее со стула, оттащив от образовавшейся на полу свалки. — А ему было велено не делать резких движений.

— Дура! — выкрикнул Буркхард озлобленно, отшвырнув ее в сторону. — В амазонку играть вздумали?! А если бы этот кинжал он всадил в вас?!

— Если бы вы меня знали, майстер инквизитор, — оскорбленно отозвалась Адельхайда, — не задавали бы таких вопросов. Мой отец сызмальства учил меня защищать себя, и я…

— … только что отправила на тот свет единственного сообщника! — рявкнул инквизитор свирепо, и Курт повысил голос, чтобы перекричать обоих:

— Он жив!

Тишина — неполная, хрупкая, дрожащая — возвратилась внезапно; в тишине был слышен булькающий хрип в груди фон Люфтенхаймера, шарканье по полу его подошв, которыми он пытался упереться, чтобы подняться и сбросить с себя пленителей, держащих его за руки, и тяжелое дыхание инквизитора первого ранга Блока, который вместе с Куртом удерживал руки рыцаря прижатыми к полу…

— Пока жив, — повторил Курт, бросив беглый взгляд на засевший в боку гребень. — Но это ненадолго… И — что вы там говорили об оставшемся ему получасе, госпожа фон Рихтхофен?

— Он отравил себя, — пояснила Адельхайда, не пытаясь приблизиться и даже отступив назад, где у порога, не решаясь войти, замер Император. — Я вынудила его сознаться в предательстве Его Величества, и Рупрехт принял яд.

— Теперь вы ничего не узнаете, — хрипло выговорил фон Люфтенхаймер, вдруг перестав вырываться, и расслабился, лежа на полу и глядя на пленителей с болезненной улыбкой. — Вам ничего не узнать, никого не найти, ничего не предотвратить. И этой ночью Прагу не спасет ничто — ни языческие боги, ни христианские молитвы. Вы проиграли. Империя будет лежать в руинах. А душа моей сестры успокоится.

— Сдается мне, он еще и пьян, — тихо заметил Блок, потянув носом воздух; Курт ему не ответил, глядя в бледнеющее лицо фон Люфтенхаймера молча еще мгновение и прогоняя в голове все то, что узнал, услышал, увидел…

— Выйдите, — велел он, наконец. — Бруно, ты тоже. Все. Кроме госпожи фон Рихтхофен, она мне потребуется.

В ответ не раздалось ни звука и ни движения, и Курт повысил голос:

— Буркхард, давайте не будем меряться полномочиями, просто сделайте, как я сказал!

Тот промедлил еще мгновение и, наконец, кивнул сослуживцу в сторону двери.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — пожал плечами Блок и, выдернув из ножен фон Люфтенхаймера его кинжал, поднялся. — Если что — мы рядом.

— И что же вы собрались со мною делать, майстер Гессе? — криво ухмыльнулся рыцарь, когда Адельхайда, закрыв за спинами ушедших дверь, медленно приблизилась. — Собираетесь выбить из меня имена моих сообщников?

— Имя главного из них и без того известно, — тихо произнесла Адельхайда и пояснила, когда Курт вопросительно обернулся к ней: — Каспар. Он здесь, в Праге. Все произошедшее — его рук дело.

— Каспар… — повторил Курт, глядя в лицо лежащего на полу человека и видя в глазах его лишь обреченное, злое торжество. — И ты, наивный мальчишка, решил, что отомстить за смерть своей сестры можно с помощью ее же убийцы?

Взгляд фон Люфтенхаймера потемнел, едва не погасив усмешку.

— Не пытайся со мной играть, — выговорил рыцарь с усилием. — Все твои уловки я знаю наперед.

— А никаких уловок не нужно, — равнодушно пожал плечами Курт. — Лишь правда. Ты затеял все это, чтобы свести счеты с теми, кто имел отношение к смерти твоей сестры, как я понимаю? Так вот одного человека ты в свой перечень не внес; вместо этого ты исполнял его приказы. Душа твоей бедной сестры сейчас, наверное, беснуется, видя столь непроходимую туполобость. Впрочем, что с вас, рыцарей, взять…

— Просто уловка, — повторил фон Люфтенхаймер уверенно, но нельзя было не увидеть, как в глазах, на самом дне, уже ожило и заплескалось сомнение…

— Можно и так сказать, — кивнул Курт. — Ибо хрен бы ты от меня это услышал, если бы мне не нужно было услышать что-то от тебя. Меняемся? Я открою тебе две тайны, касающиеся смерти Хелены, которые тебе не известны — кто на самом деле виноват в случившемся с ней и как на самом деле она умерла… Даже не так: я докажу это. А ты в ответ — только одно: где я могу найти тех, кто затеял все это. Их обиталище в Праге. По-моему, честно, нет? Я даже переплачиваю.

— Виноват во всем ты, и умерла она, потому что ее убили твои сослужители!

— А вот и нет, Рупрехт. Наши ее не убивали. Мне это известно доподлинно, ранг позволяет знать и не такие тайны. Так вот я — знаю. А ты — нет. Если хочешь узнать это хотя бы перед смертью — принимай мое предложение.

Фон Люфтенхаймер лежал неподвижно еще мгновение, пристально глядя в его глаза и пытаясь увидеть что-то, разгадать, понять…

— Поклянись, — произнес рыцарь, наконец. — Поклянись, что говоришь правду, на Знаке. Он равноценен распятию; так поклянись на нем, что Каспар замешан в смерти Хелены и что это не вы убили ее.

Курт, помедлив, приподнял Сигнум за цепочку, положив его на ладонь, и Адельхайда, опустившись коленями на пол рядом с ним, перехватила его руку.

— Не надо, — попросила она тихо. — Это уже слишком. Даже для тебя.

— Нет, — возразил Курт. — Не слишком. Потому что — клянусь — это правда. Правда то, что Каспар приложил руку к ее гибели, и правда то, что никто из служителей Конгрегации или по приказу служителя Конгрегации не убивал ее.

Фон Люфтенхаймер зло застонал, зажмурившись, и он усмехнулся:

— Каспар мастер ловить на пустые удочки простаков вроде тебя или меня когда-то…

— Говори, — оборвал рыцарь, вновь вперив в своего пленителя горящий бешенством взгляд. — Говори ты первый!

— Хорошо, — пожал плечами Курт. — Он ведь наверняка сказал тебе, кто затеял всю ту историю в Ульме? Говорил, что его зовут Мельхиор, что это старик, который вечно портит любое дело, за которое берется? Что именно он подставил под удар Конгрегации ульмского стрига, твоего отца и Хелену заодно?.. Вижу, сказал. Так вот, он сказал не всё. То дело так и осталось бы нераскрытым, я никогда не понял бы, кто за всем стоит, никогда не попал бы в замок твоего отца, не убил бы захвативших его стригов, не пленил бы твою сестру, и она не оказалась бы в наших застенках, если бы не Каспар. Мельхиор знал, чего от меня можно ожидать, и он тогда подослал ко мне убийц. Хороших, опытных. От меня бы мокрого места не осталось. Но Каспар… Понимаешь, он немного не в себе. Думаю, ты это заметил, общаясь с ним. Так вот, у него есть навязчивая идея, что убить меня должен только он, причем не когда вздумается, а лишь когда я буду, по его мнению, наиболее серьезным противником. В те годы, как он полагал, я таковым не являлся. И вот Каспар убил моих убийц, чтобы они не прерывали моего жизненного пути и не лишали его удовольствия разобраться со мною лично. То, что из-за этого погибли все вышеперечисленные (да-да, включая Хелену) — было, по его мнению, мелочью, а заодно послужило для меня неоценимым опытом, что позволило мне подняться на ступеньку выше в его глазах… Так-то, Рупрехт, — показно вздохнул Курт и, глядя во все более темнеющее лицо рыцаря, кивнул: — Я вижу, тебе не приходит в голову сказать, что я лгу. Похоже, ты и впрямь общался с ним достаточно долго для того, чтобы понять: это правда. А теперь — твоя очередь. Где я могу найти его? Где он прячется? В конце концов, если ты и вправду желаешь мести, это хорошая возможность покарать одного из главных виновников. Пусть и руками другого.

— Ты обещал рассказать, как умерла моя сестра, — не сразу отозвался фон Люфтенхаймер; голос был теперь едва слышным и сиплым — то ли яд доделывал свою работу, то ли сквозь рану, нанесенную Адельхайдой, уходила жизнь, а быть может, все это разом уже забирало последние силы.

— Твоя очередь, — повторил Курт настойчиво. — Иначе мы оба останемся при своем. Я — продолжу жить с незавершенным расследованием, ты — умрешь, зная, что всё провалил. Где он, Рупрехт?

— Я не знаю, — уже чуть слышно ответил фон Люфтенхаймер. — Есть арендованный дом в Праге, там мы встречались. В доме живут двое; один похож на кастильца, другой совершенно точно немец. Каспар никогда не звал их по имени, но кастилец… или кто он там… и есть тот, кто имеет какую-то власть управлять Дикой Охотой. Не знаю, как. Не знаю, когда Каспар бывает там, живет или лишь приходит на встречи; со мною он всегда договаривался загодя.

— Где этот дом?

— Торговые ряды. Рядом с ними есть улица, где обитают золотых дел мастера. Многие дома в том квартале сдаются… Тот дом здесь зовут «домом Зденека».

— Златницка уличка. Я знаю, где это, — тихо проговорила Адельхайда, и рыцарь кивнул одним взглядом:

— Стало быть, всё. Я сказал все, что мне было известно. Теперь говори ты. Твой черед.

— Ты что-то упоминал о Праге, которую ничто не спасет этой ночью? — не ответив, спросил Курт. — Что это будет?

— Мы договорились на один твой вопрос. Это уже второй.

— Я тоже раскрываю тебе две тайны. Но если вторая тебе неважна — остановимся на том, что есть.

— Я все равно не знаю, — нехотя отозвался фон Люфтенхаймер. — Каспар даже не говорил мне ничего, я вывел это из его разговоров с теми двумя. Твои сослужители арестовали тех, кто проводил обряд, и этой ночью что-то будет. Подозреваю, что Дикую Охоту спустят с цепи и позволят ей насытиться… А теперь — отвечай. Ты сказал, что ваши не трогали моей сестры; тогда отчего же она умерла?

— От одиночества, — просто ответил Курт. — Оставшись без своего мастера, она впала в тоску, вскоре отказалась принимать пищу и умерла от истощения.

— Что?.. — проронил фон Люфтенхаймер растерянно. — И это была твоя тайна?!

— Ты ведь этого не знал. Стало быть — для тебя это было тайной.

— Ты сказал, что не по вашей вине она умерла! Поклялся!

— Нет, Рупрехт, я сказал — «ни мы, ни кто иной по нашему приказу ее не убивали». И я не солгал.

— Ты!.. — выдохнул фон Люфтенхаймер задушенно, рванувшись свободной рукой к засевшему в его боку посеребренному гребню, и Курт перехватил его запястье; вывернув руку рыцаря в сторону, одним резким движением вогнал заточенные острия глубже, до самого основания, и выдернул, вторым ударом пронзив горло.

Адельхайда отшатнулась, увернувшись от судорожно взметнувшейся руки рыцаря; ладони умирающего прижались к шее, инстинктивно пытаясь зажать пять глубоких ран, пульсирующих кровью, скользя пальцами по залитой красным коже и слабея с каждым мигом, и, наконец, медленно соскользнули с мертвого тела на пол.

Курт выронил гребень, глядя в затухающие глаза перед собою.

Новое имя в списке… Сколько их будет еще? Десяток? Три? Сотня? И сохранит ли память каждое из них и впредь, или однажды настанет момент, когда рассудок скажет «довольно»?..

— Что я скажу его отцу? — послышался голос Адельхайды, и он отвернулся от мертвого лица, подняв взгляд к тому лицу, что было рядом.

— Здравствуй, — выговорил Курт тихо, и она болезненно улыбнулась:

— Да. Долго не виделись.

— Рад, что мы встретились. Жаль только, что при таких обстоятельствах.

— А при других — разве встретились бы вообще? — приподняла бровь Адельхайда, и он умолк, не зная, что ответить.

Одно долгое мгновение оба сидели друг против друга неподвижно, не отводя взгляда, и медленно, осторожно, будто склоняясь лицом к открытому огню, подались навстречу друг другу, едва-едва соприкоснувшись губами. Еще мгновение прошло мимо, тягучее, как масло, и Адельхайда, упершись ладонью в его грудь, с усилием оттолкнула себя назад, нехотя отодвинувшись.

— Я целуюсь с сослуживцем над телом только что убитого сына друга нашей семьи, — проговорила она тихо. — Лотта была права: у меня не все в порядке с головой…

— Плохо выглядишь, — произнес Курт неожиданно для самого себя, и она усмехнулась:

— Да, это те самые слова, которые мечтает услышать каждая женщина после долгой разлуки.

— Я хотел сказать… — начал он, и Адельхайда перебила, кивнув:

— Я знаю, что ты хотел сказать. Вид у меня и в самом деле не цветущий. Яд, который принял Рупрехт, был в вине, и пили его мы вместе… О, — улыбнулась она, — а вот этот испуганный взгляд — самое приятное, что я видела за последние несколько лет.

— Ты слишком спокойна для умирающей, — заметил Курт напряженно, и она улыбнулась:

— Умирать я пока не расположена, хотя, даже если этой ночью что-то приключится с Прагой, я это вряд ли замечу, ибо буду пребывать в стране грез… Ты ведь не думал, что ты единственный ценный служитель?

— Сфорца и тебя посадил на ядовитые завтраки… — с облегчением констатировал Курт и, помедлив, тяжело поднялся, подавая ей руку и помогая встать. — В любом случае, присмотр лекаря тебе не помешает; как я слышал, Лотта ранена, и ты осталась без помощницы.

— Боюсь, без помощницы я надолго: она решила уйти на покой.

Курт, уже сделавший два шага к двери, остановился, обернувшись, и осторожно уточнил:

— А ты?

— Смеешься? — вяло улыбнулась Адельхайда и, прикрыв глаза, облизнула губы, глубоко переведя дыхание. — Вот, кажется, и меня подкашивает…

Курт отвернулся, торопливо пройдя к двери, и, приоткрыв, кивком головы велел ожидающим в коридоре сослужителям и Императору войти внутрь; закрыв створку за их спинами, он махнул рукой за спину, указав на тело на полу:

— Он мертв. Для пользы дела, Ваше Величество, рекомендовал бы вам запереть его комнату и пока никому не говорить о произошедшем. Мне удалось узнать, где окопались сообщники заводилы, и его имя. Это Каспар. Тот самый. Госпоже фон Рихтхофен…

— О, Господи, — вздохнул Император, глядя на тело своего приближенного с тоской и сожалением. — Снова этот человек… И как я скажу об этом отцу Рупрехта? Эберхарт этого не снесет…

— Об этом после, — оборвал его Курт. — Сперва решим первостепенные вопросы. Госпоже фон Рихтхофен нужна помощь, чтобы добраться до ее покоев: ваш приближенный успел преподнести яду и ей. Она вот-вот может лишиться сознания.

— Что?.. — растерянно проронил Император, и Адельхайда, растянув губы в улыбке, приблизилась, уже заметно пошатываясь и с трудом выговаривая слова:

— Не страшно, Ваше Величество. Со мною все будет в порядке.

— Почему? — с подозрением уточнил Буркхард, и та пожала плечами:

— Когда вы ведете такие дела, как я, майстер инквизитор, у вас появляется множество недругов. А если бы вы были еще и женщиной, ваши недруги стали бы врагами, порой — смертельными… Я наняла аптекаря, чтобы он составил для меня распорядок принятия малых доз различных ядов. Была убеждена, что однажды мне это пригодится… Посему — жить я буду. Но мое самочувствие, разумеется, далеко от идеального.

— Я вас провожу, — непререкаемо вымолвил Император, подхватив ее под локоть, и, направившись к порогу, бросил через плечо, не оборачиваясь: — Я помогу госпоже фон Рихтхофен дойти до ее комнаты и найду для вас ключ от этой двери. Надеюсь, что вы посвятите меня в дальнейшие планы.

— И все-таки — они любовники, — убежденно констатировал Блок, когда Император вышел, поддерживая Адельхайду под локоть; Буркхард усмехнулся:

— Ты сомневался?

— Была пара моментов, когда — да, сомневался… А мне эта дамочка даже начинает нравиться. Крепкие нервы для женщины… Почему фон Люфтенхаймер назвал ее вашей соратницей, Гессе? Порадуйте, скажите, что она наш агент.

— Увы, — развел руками Курт, увидев, как напрягся взгляд Бруно. — Не скажу. Могу лишь предположить, что парень имел в виду ее попытки корчить из себя следователя. Таковые попытки наблюдались еще в той истории в Ульме, и он не мог этого не узнать; верней всего — от нее же самой: не скажу, что эта дамочка отличается особенной скромностью.

— А жаль, — равнодушно заметил Буркхард и осведомился, кивнув на тело под ногами: — Он и вправду сказал, где искать виновников?

— Указал дом и улицу. Судя по тому, как отреагировала госпожа фон Рихтхофен, дом этот в своем роде известный, посему мы легко найдем того, кто укажет нам его прямо.

— Не надо никого искать, я знаю, где это, — отмахнулся Буркхард, выслушав пересказ признания рыцаря. — Легенда Златницкой улицы: по преданию, лет сто назад в этом доме жил чернокнижник, продавший душу за способность обращать свинец в золото. Кто-то из наших даже проверил эту байку от нечего делать; выяснилось, что все бывшие хозяева этого домишки — честные ремесленники, мирно почившие в Бозе. Никакой Зденек вообще никогда в том доме не жил; побасенка… Отец нынешнего владельца, поселившись на окраине Градчан с женой, начал сдавать дом приезжим, чем промышляют теперь уже и его потомки.

— Хороший выбор, — отметил Блок со вздохом. — Приметный дом. Нам бы и в голову не пришло там искать — на виду…

— Близится вечер, — заметил Бруно многозначительно. — Вскоре уже начнет темнеть. Если он не солгал, если верно понял то, что услышал от Каспара — нам надо поторопиться. Иначе этой ночью Прага позавидует взятому Иерусалиму.

***

Солнце спускалось уже к самым крышам, плохо видимое за серыми облаками, уступая место предвечерней полумгле; и без того малолюдные в последние дни пражские улицы сейчас и вовсе почти опустели…

К дому, указанному умирающим фон Люфтенхаймером, пробрались задворками и обходными путями — Курт с помощником в сопровождении обоих следователей и пятерка бойцов в поддержке. Дверь, безо всяких ухищрений, не стуча и не пытаясь выманить обитателей, буквально внесли внутрь, тут же рассыпавшись по комнатам двух этажей. Время уходило быстро, слишком быстро; иначе никто не стал бы вот так, без предварительной слежки, без подготовки, сходу врываться на незнакомую территорию с неведомым количеством противников…

Первый этаж был безлюден и в проходной комнате, и в кухне; дом явно был жилым — царящий в нем будничный беспорядок давал это понять лучше, чем что бы то ни было, однако кругом не было ни души.

— Упустили? — предположил Бруно и запнулся, когда над головой что-то ударило в пол второго этажа.

Сверху донесся грохот, остерегающий вскрик Буркхарда, громкая ругань бойца из сопровождения, и Курт, сорвавшись с места, взлетел по лестнице птицей, выхватив клинок на ходу. Лицо, виденное в последний раз не один год назад, внезапно вспомнилось досконально, внятно, ясно; отчетливо вспомнился голос, этот негромкий, неспешный говор, этот взгляд — оценивающий, пристальный…

Вбежав в одну из двух верхних комнат, Курт остановился на пороге, не войдя.

На полу, поблескивая в свете садящегося солнца, валялся короткий узкий кинжал, а чуть в стороне, согнувшись пополам, вяло и уже безнадежно силился вырваться из рук Буркхарда и одного из бойцов невысокий молодой человек с разбитым в кровь носом.

— Это не Каспар.

От голоса помощника за спиною Курт едва не вздрогнул; Буркхард обернулся к вошедшим, человек в его руках рванулся изо всех сил, едва не выскользнув из хватки, и инквизитор зло саданул его подошвой по икре, повалив на колени.

— Верткий ублюдок… — выговорил он сквозь зубы, послав вдогонку внушительный тычок в ребра, от которого парень согнулся и зашипел, не пытаясь, однако, больше вырваться. — Вообразите, Гессе, — продолжил Буркхард, когда Курт прошел в комнату, оглядываясь. — Вошли сюда и никого не увидели. Как есть никого. Пустота, и всё. Даже не знаю, как я этого сукина сына учуял — то ли услышал, то ли почувствовал… Но возник он просто-напросто из пустоты. Не прятался и выскочил откуда-то, а прямо перед нашими глазами стоял — и мы его не видели. Каково, а?

— Я б отсюда и вовсе свалил, — гнусавя разбитым носом, пробормотал парень. — И не увидел бы меня ни ты, ни этот солдафон, если б ты не вздумал тут расхаживать и пялиться.

— Разговорчивый, — отметил Бруно без улыбки. — Это обнадеживает. Мне в последние пару дней смотреть на твои допросы уже тошно, да и по ночам плохо спать стал — у меня душевная организация тонкая и ранимая… Может, хоть этот начнет говорить до потери жизнеспособности, а не после?

— Поглядим, — отозвался Курт, приблизившись к задержанному, и присел перед ним на корточки, заглянув в лицо: — Имя?

— Ханс, — улыбнулся тот и глухо вскрикнул, когда рука в черной перчатке врезалась под ребра. — Да правда Ханс! — выдавил он болезненно. — Черт! Ханс я!

— Полное имя.

— Ханс и всё, — с усилием переведя дыхание, произнес парень. — Крысенышем еще зовут…

— Вот так встреча, — присвистнул Буркхард и пояснил, встретив вопросительно-удивленные взгляды: — Кличку слышать приходилось. Крысеныш Ханс, один из лучших воров, который может пробраться куда угодно. За ним числится с пяток купцов по всей Германии и ограбление Майнцского собора…

— Вормского, — поправил Крысеныш, попытавшись горделиво распрямиться. — Это был собор в Вормсе, летом прошлого года.

— Спасибо, — проникновенно поблагодарил Буркхард. — Теперь-то уж нет сомнений, что это и вправду ты. Легенда, можно сказать. Таинственный, неуловимый Крысеныш Ханс. Теперь понятно, как ты это делаешь — просто проходишь мимо бодрствующей стражи. Только вот не всегда это удается, так?

— Когда на меня не пялятся в упор и не бродят по комнате, заставляя увиливать, все очень даже удается, — фыркнул тот оскорбленно и, потянув носом, уточнил: — А добровольное признание зачтется?

— Смотря насколько оно будет чистосердечным, — ответил Курт с нарочито благожелательной улыбкой, от которой Крысеныш поморщился, словно от удара. — Каспар. Где он?

— Ушел, — с готовностью откликнулся вор. — Собрались с Иудой и ушли, с час назад уж как.

— С кем? — переспросил Буркхард, и тот кивнул с усмешкой:

— Стало быть, вы и про него тоже не знали… Еврей, на Каспара работает; точно знаю, что ему платят, что они не из одной шайки. При мне мало говорят, но я знаю, что всю эту страсть по ночам устраивает этот самый еврей; какими-то магическими ухищрениями приводит сюда или заставляет уходить Дикую Охоту. Как — даже и не спрашивай, не имею ни малейшего представления, а интересоваться в голову не приходило, знаешь ли… Каспар зовет его Иудой, но это, похоже, не его имя, и ему эта кличка до ужаса не по нраву. Но он не спорит.

— Куда они ушли?

— Не знаю, — ответил Крысеныш и быстро добавил, уловив потемнение в глазах майстера инквизитора: — Но могу предположить. Они частенько что-то говорят про еврейское кладбище — тут, в Праге. В позапрошлую ночь, когда подле ристалища было то самое, обоих не было, и вчера так же точно ушли оба, и вот сегодня… Доказать и обосновать не смогу, но вот предположение такое, что — кладбище, там их надо искать.

— Кифер, — окликнул голос позади.

Курт обернулся, глядя на Блока, стоящего на пороге, и тот махнул рукой в сторону:

— Там в соседней комнате нашли кое-что любопытное. Тебе, думаю, стоит взглянуть.

— Следить в оба глаза, — повелел Буркхард бойцу, стоящему подле хлюпающего разбитым носом Крысеныша. — Чуть шевельнется — бей. Не так посмотрит — бей. Чихнет…

— Понял, — кивнул боец, и арестованный вор съежился, проводив уходящих инквизиторов унылым взглядом.

— Вот, — широко повел рукой Блок, введя их в маленькую, уже полутемную комнату. — Если все так, как я думаю, развязка дела предстоит веселенькая.

Курт прошагал на середину, оглядывая аккуратно убранную комнату, стены, стол с одиноким светильником…

— Нам только еврейского следа и не хватало — для полного счастья, — вздохнул Блок, и его старший сослуживец разразился ответным воздыханием:

— Не хватало — получи. Тот малый, в соседней комнате, говорит, что с Каспаром работает еврей, и именно он управляет Охотой.

Заковыристое ругательство сослуживца Курт пропустил мимо ушей, разглядывая нечто похожее на крохотную коробочку из черной кожи на дверном косяке.

— Уверен? — с сомнением спросил Буркхард, когда Курт, поколебавшись, снял её; он не ответил, осторожно раскрыв чехол и вынув столь же крохотный пергаментный свиток, похожий на те, что он сам не раз крепил к лапкам голубей с особо важными посланиями. — Что это может быть?

— Что-то вроде охранного амулета, — вздохнул Бруно. — Но что здесь написано, сказать не могу.

— Разберемся, — кивнул Курт, осторожно положив свиток обратно в коробочку, а ее — на стол, и прошел к окну, сняв с верхней планки глиняную плоскую фигурку, похожую на ладонь и выкрашенную в густой синий цвет. — Это хамза, — отметил он уверенно, поворачивая ее разными сторонами. — Но какая-то… странная. Знак в центре — не то, что на них изображают обычно.

— «Обычно»? — переспросил Блок с недоверчивой усмешкой. — И много вы видели еврейских штучек, Гессе, чтобы такое утверждать?

— Не очень, — пожал плечами Курт, отложил амулет на стол и, присев перед кроватью, наклонился, выволочив из-под нее завязанную дорожную сумку. — Выкроить время на заседание в макаритской библиотеке удается редко; вот Бруно — он кое в чем смыслит побольше моего.

— Что там? — заинтересованно осведомился Буркхард, заглянув через его плечо; Курт вздохнул, глядя в недра сумки, и выложил на кровать увесистую книгу.

— Тора, — пояснил он.

— Не в чехле… — с сомнением отметил Бруно. — Как-то не особенно благочестиво для еврея. Сколь я помню, к ее страницам даже руками прикасаться запрещено.

— А это что за дрянь? — покривился Буркхард, когда Курт открыл темную деревянную шкатулку без единой надписи или рисунка, и уставился на лежащие внутри костяные и кожаные фигурки, испещренные знаками.

— Я понятия не имею, что это, — вздохнул Курт и, отложив шкатулку на кровать, стал вынимать из сумки вещи одну за другой, сваливая прямо на пол бытовые пожитки и откладывая на кровать всё подозрительное — исписанные листки бумаги, отрезки пергамента и кожи различных форм, покрытые незнакомыми символами. — И никто из нас этого не знает. И на то, чтобы разобраться в этой мешанине, нам потребуются недели, да и то — не здесь и не собственными силами.

— А ведь от этого зависит, чего нам ждать, — мрачно заметил Блок, переглянувшись со своим старшим сослуживцем. — До ночи осталось всего ничего, и нам, хоть ты тресни, надо идти на это кладбище и брать этого умельца. Только как и что с ним делать? Хотя бы — на что рассчитывать? Мы ж нихрена не знаем…

— Узнаем, — решительно отозвался Курт; перевернув дорожный мешок кверху дном и вытряхнув на пол остатки вещей, он расправил суму и осторожно, стараясь не повредить, стал складывать обратно всё отложенное на кровать. — Мне потребуется время, быть может, полчаса или чуть больше, но все-таки это лучше, чем ничего. Не ручаюсь за то, что я смогу принести вам полный отчет с описанием по каждой из этих штучек, однако хотя бы общее представление о том, с чем доведется столкнуться, мы иметь будем.

— «Принести нам»? — переспросил Буркхард настороженно. — Откуда, позвольте узнать?

— Вам известно место обитания или хотя бы имя пражского раввина? — не ответив, поинтересовался Курт, и тот, нахмурясь, медленно кивнул:

— Имя. Бен-Ами Леви-Кагнер. Где живет, не знаю, до сего момента было ни к чему. А вам-то самому это за какой надобностью? Полагаете, он станет с вами откровенничать? Бросьте, Гессе. Эти ребята свои тайны оберегают ото всех и тщательно; в самом лучшем случае он наговорит вам неудобоваримой чуши. А выбивать это из него… Лишь протянете время и привлечете ненужное внимание к общине. Здесь уж не первый год тишь и благодать, никто из них никогда не был замечен или даже хоть заподозрен в чем-то крамольном, но сами должны понимать — это равновесие хрупкое. Довольно одной искры, слуха, сплетни — и… Недоставало еще погромов в Праге из-за одного приезжего мерзавца. Нам-то беспорядки в эти дни уж точно ни к чему.

— Déja-vu, — вздохнул Курт, поднявшись с корточек, и стряхнул в сумку лежащие на столе амулеты. — На месте Каспара, завершив с делами, я бы убил этого сына богоизбранного народа и пустил бы слушок, что все происходящее — дело рук живущей в Праге общины, которую король пригрел на груди, аки змею. Столица тогда станет настоящим адским котлом. Христиане против язычников, христиане и язычники против евреев, богемцы против немцев, простолюдины против рыцарей, рыцари и простолюдины против Императора… Не буду ручаться за то, что именно таков план, но это было бы в его духе. Излюбленное оружие Каспара — беспорядки, бунты, убийства чужими руками… Я принесу вам информацию. Никого для этого арестовывать не придется и к потолку подвешивать тоже; лишь скажите мне, в какой стороне здесь располагается еврейский квартал.

Буркхард снова переглянулся с сослуживцем, бросил взгляд на Бруно и, вздохнув, пожал плечами:

— Ну, как знаете. Молоту Ведьм я, пожалуй, доверюсь, не требуя объяснений. Идите к окну, покажу, куда вам нужно.

К счастью, пояснения сослуживца были достаточно подробны и точны для того, чтобы добраться до еврейского квартала Праги, не спрашивая дороги у прохожих и не особенно привлекая внимание к своей и без того приметной персоне. Собственно, и прохожих почти не попадалось — вместе с уходящим солнечным светом исчезали с улиц дневная суета, голоса людей и даже, кажется, бродячие собаки, обитающие подле рынка, куда-то попрятались…

У дома раввина Леви-Кагнера Курт приостановился, придерживая на плече изъятую в жилище «Иуды» сумку, собираясь с духом и мыслями. Не окажется ли то, на что он так рассчитывал, пустыми надеждами, а данное ему когда-то слово — наговоренными сгоряча посулами? И не будет ли он выглядеть сейчас самонадеянным глупцом, над которым лишь посмеются?

Курт вздохнул, бросив взгляд на садящееся солнце, и решительно стукнул в доски двери.

— Святая Инквизиция, — отозвался он уже привычно в ответ на уже привычно напряженное «Кто?» изнутри.

С той стороны ненадолго воцарилась тишина, потом громыхнул засов, и за раскрывшейся дверью обнаружился невысокий, но крепко сбитый парень немногим младше майстера инквизитора.

— Здесь живет раввин Бен-Ами Леви-Кагнер? — осведомился Курт, не дожидаясь традиционных и заранее уже известных ему вопросов, и парень медленно кивнул, бросив напряженный взгляд через плечо вглубь дома. — Мне надо поговорить с ним. Это важно, и у меня очень мало времени. И — сразу: нет, я явился не для того, чтобы кого-то арестовать, обвинить или сотворить что-то еще в таком духе.

Парень недоверчиво оглядел непрошенного гостя с ног до головы, вновь покосившись за спину, и отступил назад.

— Войдите, — вздохнул он, раскрыв дверь шире, и майстер инквизитор шагнул внутрь, ощущая на себе пристальный взгляд, подозревающий во всех грехах человечества разом.

Сделав два шага, он остановился, глядя на старика, замершего на пороге комнаты чуть в отдалении.

— Вы — раввин Бен-Ами Леви-Кагнер? — спросил Курт, и тот кивнул, приближаясь:

— Он самый, майстер инквизитор. Чем я навлек ваше внимание на свою персону, семью или общину?

— Я только что сказал вашему… сыну?.. это ведь ваш сын?.. что у меня нет намерения причинять вам вред — только временное неудобство в виде своего присутствия. Мне нужна помощь, совет… — он запнулся, пытаясь подобрать нужные слова, и, помявшись, выговорил: — Меня зовут Курт Гессе. Когда-то я служил в Кельне.

Раввин переменился в лице, утратив прежнее опасливо-настороженное выражение, и Курт продолжил чуть более уверенно:

— Не знаю, насколько все это имеет отношение к реальному положению дел, но когда-то некий кельнский ювелир Элеазар Леви-Афферман сказал мне, что я могу ожидать помощи от любой еврейской общины в Германии. Это было семь лет назад, да и тут не Германия…

— Но вы можете найти здесь помощь, майстер Гессе, — оборвал его раввин, подойдя ближе. — Не имеет значения, когда вы сделали добро, семь или семьдесят лет назад. Если бы не ваши старания и не ваш талант — то, что могло случиться с кельнской общиной, помнили бы куда дольше, чем семьдесят лет. Если это в моих силах и не противоречит моей вере, я посодействую вам в разрешении вашей беды. Ведь у вас беда, я вижу по вашему лицу.

— Да, — согласился Курт, с облегчением переведя дух. — Беда. Еще не случилась, но вполне может. Ведь вы, надо думать, видели эти потусторонние скачки минувшей ночью, господин Кагнер? Моя проблема и грядущая беда связана с этим.

— Я… — с заметной растерянностью проронил раввин, — даже не знаю, что вам сказать, майстер Гессе. Я, знаете ли, плохо смыслю в вере язычников Эрец Ашкеназ.

— Это я понимаю, — невольно улыбнулся Курт, тут же посерьезнев, — однако здесь, похоже, замешано совсем не наше колдовство.

Леви-Кагнер запнулся, нахмурясь и смолкнув, и кивнул, указав на приоткрытую дверь по правую руку от себя:

— Прошу вас, майстер Гессе. Идите за мною… Вы хотите сказать, что под подозрением кто-то из общины? — уточнил раввин, закрыв за ними дверь небольшой, невероятно чисто убранной комнаты, и Курт качнул головой:

— Нет. Приезжий. Возможно, из Кастилии, но с точностью сказать не могу и понятия не имею, кто он и что он. Его самого мы застать не сумели, но, по словам его сообщника, именно он как-то управляет Дикой Охотой, которая унесла столько жизней в ночь после турнира. Если наша информация верна, сегодня этот человек намерен дать ей волю, и ее жертвами станет, возможно, не одна сотня горожан. К слову, не думаю, что Дикий Король будет привередничать, разбирая вероисповедание своей добычи.

— Не надо меня пугать, майстер Гессе, — вздохнул раввин, — я и без того сделаю все, что могу. Но что я могу?

— Скажите, что вы думаете об этом, — попросил Курт и, развязав принесенный мешок, вытряхнул на стол все, что в нем было.

Раввин на несколько мгновений застыл неподвижно, разглядывая груду коробочек, фигурок и бумаг перед собой; наконец, вздохнув, он приблизился к столу и осторожно, будто боясь обжечься или испачкаться, кончиками пальцев разровнял ворох вещей перед собою.

— Вот это хамса, — полувопросительно сказал Курт, указав на изображение ладони, покрытое синей краской. — Но что за знак в центре? Ведь обыкновенно он не такой.

— Знаки на яд ха-Хамеш бывают разными, — отозвался раввин, мизинцем вытолкнув фигурку в сторону от остальных вещей. — Но… Да, здесь оно совсем не полагающееся, ни по каким допущениям.

— Это какая-то еврейская магия?

— У евреев нет магии, — поджал губы Леви-Кагнер. — Не в вашем понимании. Мы не можем управлять никакими силами; не можем мы и запрещает Всемогущий.

— У христиан обращение к темным силам тоже вроде как запрещено и колдовство тоже вроде как почитается грехом. Однако ж без работы я не остаюсь.

— Я понимаю вас, майстер Гессе, — оборвал раввин и болезненно поморщился, тяжело вздохнув: — Как же вам объяснить…

— Просто скажите, на основе вашей веры можно возвести некую ересь и магическую практику? Работающую магическую практику?

Леви-Кагнер пробормотал себе под нос нечто неразборчивое, снова оглядев сваленные в кучу предметы на столе, и отмахнулся:

— Пусть будет так, майстер Гессе. Мне, видимо, придется принять вашу… paradeigma (так это зовется?) — удобства ради, иначе мы никуда не сдвинемся. А на долгие объяснения, как я понимаю, у вас нет времени.

— Сейчас, если верно всё узнанное мною, владелец всех этих безделушек находится на местном еврейском кладбище и готовится выпустить Дикого Короля на охоту. Посему — да, времени у меня крайне мало. Попытайтесь объяснить мне так, как сумеете, господин Кагнер — в общих чертах и самое главное. А именно — практическую часть: кто он, что может быть в его арсенале, чего мне ждать и к чему готовиться. Хотя бы намекните, с чем я встречусь.

— Вы, видимо, полагаете, что я сам волшебник, майстер Гессе? — невесело хмыкнул раввин, за уголок приподняв со стола один из листов бумаги и, близоруко сощурившись, всмотрелся. — Эти записи… что-то вроде рабочих записок… Зашифрованные. Но шифр простой, можно сказать — обыденный.

— Известный каждому из вас и никому извне? — уточнил Курт тихо, и раввин медленно сместил взгляд к нему, несколько мгновений смотря в лицо позднему гостю молча и пристально.

— Да, — ответил он, наконец. — И я полагаю, что вам могу об этом сказать. Шифр прост: вместо каждой буквы пишется следующая за нею.

— Такое доверие? — усомнился Курт, и раввин пожал плечами, вновь обратясь к бумажному листу:

— Просто этот шифр давно устарел и сохраняется более как традиция; им сейчас пользуются в основном для обрядовых целей или вот таких записей.

— Все ритуальные надписи делаются таким шифром?

— Нет, что вы, майстер Гессе. Где-то он необязателен, а где-то — впрямую не предписан, как, например, при составлении надписей для мезузы.

— Для кого?

— Для чего, — поправил раввин и кивнул на кожаную коробочку, снятую с дверного косяка в доме Каспара. — Вот это — мезуза. В нарочитой выемке в косяке двери, через которую вы сюда прошли, имеется точно такая же: в этом чехле лежит свиток из кожи чистого животного, на котором начертаны буквы шин, далет, йуд. Это… как бы одно из имен Всемогущего, в данном случае — Охраняющий Двери Израиля.

— На свитке, который нашел я, четыре буквы. Или одна из них пишется двумя значками?

— Нет, — настороженно отозвался раввин и, отложив бумажный лист, замялся, глядя на кожаный чехольчик перед собою.

— Открыть и показать вам? — усмехнулся Курт, и Леви-Кагнер кивнул:

— Да, прошу вас, майстер Гессе.

Курт извлек из чехла крохотный свиточек, развернув его и приподняв к лицу раввина; старик сощурился, наклонившись ближе, и распрямился, вздохнув.

— Это охранное…

— Заклинание? — подсказал Курт, когда хозяин дома замялся, и тот вздохнул снова:

— Пусть будет заклинание, так вам будет понятней. Здесь изменен один и добавлен один символ, но смысл от этого меняется очень и очень сильно. Вместо Всевышнего защита жилища и того, кто в нем, приписывается… ha-Сатан. Тому, что исходит с… тёмной стороны. И… выходит так, что защищать обитателя дома сия сила должна будто бы от себя же самой.

— Если проще сказать, это как бы заградительное заклятье — защита от тех же сил, с которыми этот человек работает?

— Если проще — то да.

— Можете сказать, как он управляет Дикой Охотой? Это можно выяснить хотя б приближенно — быть может, из этих записей?

— Сомневаюсь, что он оставил подробный отчет на такую тему, — заметил раввин скептически. — Даже если таковой и существует, то навряд ли вот так, на разрозненных листках, таким простым шифром, на виду… Но я попробую. Дайте мне немного времени, майстер Гессе.

Курт вздохнул. Время… Именно времени и было сейчас всего менее в его распоряжении — минуты уходили безвозвратно, утаскивая за собою солнечный свет, укрывая небо и улицы сумерками.

Вокруг раввина Леви-Кагнера Курт прохаживался, не зная куда себя деть, и от нечего делать разглядывая обстановку комнаты, кусок улицы в окне, незнакомые витиеватые буквы на амулетах, лежащих на столе. Хозяин дома сидел молча, перебирая листки бумаги, близко поднося их к глазам; полушепотом проговаривая буквы, раввин просматривал первые строчки, откладывал большую часть написанного и брал следующий лист, лишь два или три из них просмотрев до конца.

— Так что же? — нетерпеливо спросил Курт, когда тот, вздохнув, распрямился на табурете.

— Если вы соизволите не стоять за моей спиною, майстер Гессе, — отозвался раввин утомленно, — я поделюсь с вами своими мыслями.

— Прошу прощения, привычка, — спохватился он, обойдя стол и остановясь напротив. — Так что там? Хоть что-то есть?

— Как я и думал, здесь нет записей, говорящих впрямую о том, что он делает и каким образом. Но могу предположить из прочтенного, что вы таки не ошиблись: тот, кто писал это, и в самом деле обладает властью над сущностями, зовомыми «Дикой Охотой». Верней всего, в его распоряжении имеется… скажем так, некая вещь, особая вещь, которая помогает ему в этом или даже является необходимой для него. Возможно, принадлежащая кому-то давно умершему, кто, в свою очередь, сам имел власть управлять этим явлением.

— Уверены?

— Могу предположить, — повторил раввин с нажимом, кивнув на один из листков: — Здесь — длинное и путаное рассуждение философского характера, в коем он рассматривает связь времен, силу древних чародеев, вскользь упоминает историю Праги… Очень бессвязно, верней всего — написано было начерно, и это более мысли на тему, нежели именно запись каких-то выводов. На другом листе — рассуждения о том, какое влияние может оказать на чистоту места упокоения правоверных иудеев могила древнего чародея. Вполне возможно, это просто рассуждения, ведь в земле лежит множество тел, и где-то, быть может, даже прямо под нами, когда-то были захоронены мужчина или женщина, или дитя. Или, если взять во внимание все прочее, я бы предположил вот что: сейчас этот человек находится в пределах кладбища, потому что там находится могила некоего древнего колдуна, который имеет связь с Дикой Охотой. Но больше я вам ничего не смогу сказать: тут больше ничего внятного нет, а остальные записи — либо отстоят в стороне от нужных вам вопросов, либо вовсе похожи на бред сумасшедшего; вероятно, писалось все это на бегу и шифровалось небрежно.

— А какие-то допущения у вас есть, господин Кагнер? Быть может, есть на этот счет какие-нибудь легенды, апокрифы, сказки, на худой конец? Или, возможно, вам известно что-то о подобных ему людях? может, есть какие-то своеобразные схемы работы, свойственные тем, кто пользуется подобными амулетами и заклятьями? И какие-то способы им противостоять, ослабить их, как-то… уничтожить, в конце концов? Хоть что-то?

— О, Всевышний… — с тоской вздохнул раввин, глядя на майстера инквизитора, точно на смертельно больного или неразумного ребенка. — Вы ведь даже не можете усвоить, что такое разрешенные, чистые обряды, как же мне растолковать вам, что такое ересь в нашем понимании и как действуют отколовшиеся от чистоты заповедей…

— Не знаю, — развел руками Курт. — Что-то я читал, что-то пытался изучить — все больше по пересказам таких же, как я, сторонних людей или исследователей прошлого, и единственное, что я смог понять — что этого недостаточно, дабы осмыслить все то, что вы изучаете годами. Тонкости слишком… зыбки и неясны. Но попробуйте. Я ведь не претендую на знания и умения, подобные вашим, господин Кагнер.

— Да поймите ж вы, майстер Гессе, что это не ваша магия, где на одно заклятье существует другое и одному амулету можно противопоставить другой, точно оружие. Я не смогу вам сказать «пойдите туда и сделайте то» или «бросьте в него пылью из дробленого пальца повешенного, и его сила уйдет». Я могу потратить массу времени, раскрывая вам тайны и смыслы, я могу перевести вам надписи на этих амулетах и листках, и все это может оказаться крайне любопытным и для вас новым, но — бесполезным. Ни один из этих предметов не имеет отношения к власти над языческой нечистью Эрец Ашкеназ.

— Ясно, — вздохнул Курт, с тихим раздражением щелкнув пальцем по коробочке с неправильной мезузой. — Что ж, в любом случае, мне уже известно больше, чем прежде. Спасибо, что согласились помочь и потратили на меня свое время, господин Кагнер. Вы не станете возражать, если я попрошу вас все-таки сделать перевод и расшифровку этих знаков и записей? Я вас не тороплю с этим, но прошу это сделать. Я сам, если останусь жив, или кто-либо из моих сослуживцев заглянет к вам на днях; если желаете, ваша работа будет оплачена как работа переводчика…

— Возражать не стану, — оборвал его старик, — однако вы уж постарайтесь явиться за результатами моих трудом самолично, майстер Гессе. Не только мне было бы до крайности неприятно узнать о вашей безвременной кончине.

Курт лишь вздохнул, покривившись в усмешке, однако говорить о том, что куда большее количество людей было бы безмерно радо подобной новости, не стал.

К оговоренному месту встречи неподалеку от еврейского кладбища, к одному из глухих и полутемных переулков, он шел уже почти в темноте — солнце словно сорвалось с привязи и теперь катилось за горизонт стремительно, как сверзившийся с горной вершины камень. Сослуживцы выслушали принесенные им новости молча, хмуро и чуть растерянно, косясь то на заходящее солнце, то на троих бойцов, тоже глядящих на майстера инквизитора с недоумением.

— У вас, однако, обширные связи, Гессе, — заметил Буркхард, и Курт лишь неопределенно хмыкнул в ответ.

— А вы не удивлены, брат Бруно, — скорее констатировал, нежели спросил Блок, и тот пожал плечами:

— Я с ним работаю почти девять лет.

Буркхард покосился на него с подозрением, однако ничего более не спросил, лишь вздохнул, махнув рукой молчаливым бойцам:

— Бог с этим; время уходит. Надо двигаться. Хорошо б еще мы не ошиблись, и этот говнюк в самом деле оказался там.

— Он там, — уверенно отозвался Бруно и, увидя вопросительный взгляд, пояснил, кивком указав на свое начальство: — Потому что Молот Ведьм тут, и он уверен, что идет, куда нужно.

— Не понял, — настороженно проговорил Блок, и Курт, недовольно покривившись, подтолкнул его в плечо, разворачивая:

— Не обращайте внимания. Его шуточки не всякий поймет.

Сослуживец помедлил, переводя взгляд с одного на другого, и, передернув плечами, зашагал по переулку вперед.

Курт шел следом молча, глядя под ноги, на плохо видимую в полутьме утоптанную землю, и пытаясь понять, является ли холодная тяжесть в груди скверным предчувствием или же это просто усталость и предощущение встречи с тем, кого безуспешно искал и он сам, и каждый сослужитель в Конгрегации вот уже девятый год подряд… Да и происходило все не так, как должно бы, как полагалось бы; то, что собрались сделать четверо следователей и тройка бойцов (хороших бойцов, что ни говори, просто отличных, но все же…) — это работа для зондергруппы. Вряд ли неведомый чародей окажется на кладбище один: Каспар непременно должен был учесть любой поворот, любое развитие событий, и какая-то защита — людская ли, нет ли — просто должна быть. Но ждать группу нельзя: любая, даже самая близкая, прибудет в Прагу не ранее чем через день, а то и сутки, и что останется от города к тому времени — предположить не может никто… Несбыточная мечта — собственная зондергруппа на службе в каждом городе, хотя бы крупном…

— Как я понимаю, — на ходу заметил Бруно, — где именно на кладбище нам искать этого человека — неизвестно. Id est, придется прошерстить его, быть может, целиком. Есть возможность пробраться туда тихо, не привлекая внимания?

— Да, — кивнул Буркхард, на миг обернувшись к нему, — кладбище окружено и засажено деревьями. Да и надгробия встречаются довольно высокие… Я покажу, откуда лучше войти: там даже днем сложно увидеть человека на расстоянии нескольких шагов, а сейчас не разглядеть тем паче. Главное — чтобы мы разглядели его.

— Надеюсь, подле него будет свеча или факел, — заметил Бруно. — Обычно у подобных личностей есть манера сопровождать свои ритуалы возжжением огня. Не могу сказать, является ли это необходимостью для самого обряда…

— Привыкают, — хмуро пояснил Курт.

Буркхард тихо усмехнулся, отвернувшись, и ускорил шаг, бросив обеспокоенный взгляд на крыши над головами: крыш уже было не различить в быстро сгущавшейся темноте. Само кладбище, однако, увиделось издалека: теснящиеся плотным кольцом деревья, чьи вершины выступали далеко за крыши близстоящих домов, и еще более темные, чем темнота вокруг, массы надгробий обозначали его границы четко и безошибочно.

— Не разбредаться, — распорядился Буркхард шепотом. — Идем так, чтобы видеть друг друга. Не самовольничать. Гессе, в первую очередь вас об этом прошу.

Курт лишь молча покривился в нарочитой улыбке, не глядя в его сторону, и двинулся вперед, в темноту меж древесных стволов, вооружаясь на ходу. Взведенный арбалет Фридриха лег в руки не так привычно, как старый, легкий и небольшой, однако, следовало признать, лег удобно и надежно…

Между могил Курт пробирался осторожно, медленно, каждый миг ожидая, что предательски хрустнет под подошвой сухая ветка, и пытаясь видеть всё сразу. Вертикальные надгробья были далеко не везде, и порой сапог запинался о корень или край каменной плиты, но под ноги он смотрел одним глазом, дабы не споткнуться — все внимание поглощала темнота вокруг, ставшая здесь, среди деревьев, вовсе кромешной. Где-то в небе, если поднять голову, можно было увидеть луну — наполовину скрытую облаками и оттого слабо пробивающую мрак; ветра не было, и облака ползли медлительно, то надолго скрывая бледное пятно, то чуть высвобождая и давая ему бросить на землю немного света.

Осенняя ночная тишина, не обрываемая ни голосами ночных птиц, ни стрекотом сверчков, как летом или поздней весной, звенела в ушах, заглушая собственные шаги, и мрак стал уже настоящим, ночным, непроницаемым. Неприязнь к огню и свечам вынужденно приучила глаза к частой темноте, однако сейчас Курт уже слабо различал окружающий мир; порою казалось, что неподалеку возник силуэт человека, каковой спустя миг оказывался молодым деревцем или надгробным памятником, а бывало, чудилось, что идущий по левую руку помощник исчез в никуда, и вокруг лишь пустота…

Курт остановился, застыв на месте и всматриваясь туда, где видел напарника еще несколько мгновений назад; мутный лунный свет выхватывал из темноты близстоящие надгробья, деревья, каменные плиты над могилами, но силуэта Бруно там, где ему полагалось быть — не было.

— Бруно? — шепотом окликнул он, пристальней вглядевшись в поредевшую темноту по левую руку от себя.

Тишина…

Тишина и недвижность, лишь мертвые плиты и деревья, в сером лунном свете будто нарисованные углем и им же раскрашенные — неровными штрихами, точно бы детской неуверенной рукой…

Курт обернулся назад и вправо, туда, где шел Буркхард. Бывшего штутгартского инквизитора не было тоже — лишь все те же застылые плиты и деревья…

— Буркхард!

Ни звука; лишь серый мертвый мир вокруг и пронзающая слух тишина…

У Каспара под началом собственная зондергруппа — не хуже группы Келлера? Или убийцы с особым даром — возникать ниоткуда, как тот, которого удалось схватить в доме на Златницкой улице?..

Курт перехватил арбалет поудобнее, раздражаясь на себя за то, что пошел на операцию с не привычным руке новым оружием, и двинулся вперед, пытаясь смотреть и вокруг себя, и в редкую полузатоптанную траву. Шаги тонули в тишине, будто в болоте, не отзываясь даже шорохом, и на мгновение возникло чувство, что ничего больше нет, лишь темнота, всепоглощающая тишина, камни, серые деревья, и он сам, единственное живое создание во всем существующем мире…

Курт остановился, пройдя с десяток шагов. Тела на земле не было — там, где шел Бруно и где должен был бы лежать убитым, если бы и впрямь некто бесшумный и незаметный подкрался к своей жертве — там его не было. Но не мог же он еще и унести труп? Сколь бы беззвучно и сокрыто ни двигался человек, однако же утащить с места убийства тело взрослого мужчины так, чтобы не потревожить тишины… Или это не человек?..

Курт сдвинулся в сторону, сделав небольшой круг, дабы убедиться в том, что тело не лежит где-то чуть поодаль, не замеченное им, остановился снова, оглядев траву вокруг себя и остановясь взглядом на вдавленной временем в землю надгробной плите. Высеченные в камне буквы были видны невероятно четко, и, знай он язык, мог бы прочесть каждую… Луна матовым, мутным светом озаряла незнакомые знаки, которые почему-то завладели вдруг всем его вниманием, притягивая взор помимо воли, и даже показалось вдруг, что разум каким-то неведомым, странным чувством распознает их, видит, читает… Извивы чуждых витиеватых символов словно раскручивались, будто сжатая и отпущенная проволока, распрямляясь и свиваясь снова, но уже иначе — в знакомые буквы родного языка…

«Курт Игнациус Гессе фон Вайденхорст. MCCCLXVIII — …».

Курт отшатнулся, зажмурясь и отступив, и все равно перед мысленным взором успели остаться первые цифры — «MCD…»; в голову ударило холодом и внезапно свело держащие арбалет руки. Наваждение, четко проговорил он про себя, силясь перекричать собственные бессвязные, оторопелые мысли. Это наваждение. Просто ночь, кладбище, одиночество и ожидание неведомого. Это бывает. Если сейчас открыть глаза, все исчезнет, все станет, как было.

Курт медленно приподнял веки, скосив взгляд на каменную плиту и рывком отвернулся, увидев прежнее «Курт Игнациус…». Он отступил назад, озираясь, стиснув приклад арбалета — больше рефлекторно, мимовольно, нежели впрямь надеясь на то, что оружие поможет сейчас или хотя бы окажется не бесполезным. Реальность вокруг была настоящей — не видение и не проснувшиеся внезапно детские страхи, не игры рассудка, что-то и впрямь происходило, что-то доселе незнаемое…

Спина уперлась в дерево позади, что-то захрустело под лопатками, и Курт отскочил в сторону. Ствол дерева вдруг содрогнулся, разбежался мелкими трещинами, как дно пересохшей реки, и внезапно рассыпался мелкими осколками с оглушительным стеклянным звоном. Над головой то ли застонало, то ли вскрикнуло что-то, не похожее ни на что и ни на кого — ни на птицу, ни на зверя — и вновь воцарилась прежняя тишина, рвущая слух мертвым, абсолютным безмолвием.

Курт попятился, невероятным усилием воли удержав голос в узде и не выругавшись вслух — громко, от души, чтобы разбить эту тишину и сбросить охватившее все его существо напряжение. Древесные стволы вокруг — все до единого — мерещились плоскими, точно витражи, выполненные неведомым искусником, и лишь каменные плиты казались чем-то единственно настоящим, ощутимым, почти живым.

Развернувшись, он двинулся прочь, вперед, туда, куда и шел изначально — сквозь кладбищенские тропинки и могилы, ощущая, как сковывает острым холодом спину, когда деревья, мимо которых он проходил, и впрямь оказывались сплющенными и словно вовсе ненастоящими. Тусклый свет все так же ровно пробивал темноту, позволяя видеть путь и всё, что было вокруг, и нельзя было увидеть лишь самой луны — небо над головой, беззвездное, невидимое, было лишь продолжением этой прореженной темноты, светящейся самой по себе…

Курт остановился, уловив движение впереди; в окружающем мертвом, неподвижном мире невнятный силуэт, шелохнувшийся где-то в глубине мрака, резанул взгляд, словно нож. Пальцы на прикладе сжались, приподняв арбалет на уровень груди, и было видно, как подрагивают руки в такт биению разогнавшегося сердца. Клочок тьмы впереди сгустился, приближаясь, вытягиваясь вверх и оформляясь в силуэт человека в длинном балахоне; по-прежнему не доносилось ни звука, все так же плыла вокруг тишина, неподвижная, как летнее марево, и лишь гонимая сердцем кровь шумела в ушах тугим оглушающим потоком…

Каспар? Его шутки? Ведь до сих пор неведомо, что он может, на что способен…

Успокоиться… Главное — успокоиться… Главное — успокоить сердце, чтобы не рвалось дыхание и не дрожали руки… Вдох… выдох…

Спокойствие…

Сейчас, здесь, на мертвом нездешнем кладбище, среди ненастоящих деревьев, беззвучной травы, безлунного неба, оставшись в одиночестве, повстречав, возможно, заклятейшего врага всей жизни — все равно; спокойствие…

Силуэт уже был в нескольких шагах, идя по-прежнему беззвучно, не останавливаясь даже на миг, всё приближаясь, и стало различимо, что на нем не балахон, а инквизиторский длиннополый фельдрок с поднятым капюшоном…

Что за…

Бруно? Нет, не то сложение… Буркхард? нет, тот выше… Блок? шире в плечах…

Стрелять? А если свои? Что, если здесь не только он, не только затерявшиеся где-то в этом мире сослуживцы, не только бойцы, пришедшие с ними?..

Стрелять или нет?..

Ведь неизвестно даже, что происходит, что это или где это, и кого еще сюда могло занести…

Стрелять или нет?..

Слишком уверенно он идет, слишком целеустремленно, слишком спокойно…

Стрелять или нет?..

— Стоять!

Собственный голос отдался в голове, как неистовый крик, пронизав тишину — и утонув в ней. Человек впереди не отозвался ни словом, не замедлил шага ни на мгновение, все так же ровно и твёрдо приближаясь, и стали уже различимы детали одежды, походка, оружие — два кинжала и меч, в точности, как у него самого…

— Стоять, — повторил Курт чуть тише.

В ответ была лишь все та же тишина, и все так же шел навстречу человек, чье лицо не давал разглядеть поднятый капюшон…

— Прости, если что, — проронил Курт тихо и, вскинув арбалет, не медля, чтобы не дать себе времени передумать, нажал на спуск.

Того, что случилось, он не успел ни увидеть, ни понять — человек напротив то ли отклонился в сторону, то ли попросту исчез, через миг возникши на шаг ближе, то ли Курт просто промазал, не сумев совладать с непривычным оружием и собственными руками, но — стрела прошла мимо, исчезнув где-то в темной пустоте и все той же безжизненной тишине…

Курт отступил на шаг назад, медленно сложив и убрав в чехол за плечом арбалет Фридриха. Что бы там ни было, а прежний опыт показывал безошибочно — в подобных случаях пытаться сделать второй выстрел просто не имеет смысла…

То, как зашипело полотно меча, вытянутого из ножен, было слышно, казалось, на весь этот мертвый мир, и незнакомец в инквизиторском одеянии, наконец, остановился — замер всего в нескольких шагах напротив, медленно приподняв голову. Открывшееся под капюшоном лицо показалось знакомым; знакомым невероятно, болезненно, где-то это лицо уже было видено, и не раз…

Лицо человека молодого, но изрядно потрепанного, не угрюмое, но и отнюдь не приветливое, какое-то неприятно безучастное; и знакомое, такое знакомое…

Человек в фельдроке беззвучно усмехнулся, бросив пренебрежительный взгляд на меч в руке Курта. «Какая, оказывается, у меня мерзкая ухмылка», — промелькнуло в мыслях, и мысли вдруг застыли, а пальцы, сжимающие меч, похолодели, перестав ощущать под собою ребристую поверхность рукояти.