В рабочей комнате Сфорцы было тепло, солнечно и ярко; неприлично радостные лучи разбегались по бумагам, чехлам, шкатулкам, играли бронзовыми гранями чернильницы и расцвечивали ими стол. «В такой день умирать обидно… В солнечный день обидно, в дождливый противно, в морозный холодно. Единственный выход, чтобы быть довольным — жить вечно»…

От самой Праги Курт гнал, почти не останавливаясь даже для отдыха, и на сей раз Бруно, обыкновенно жалеющий лошадей, и не думал перечить, погоняя своего скакуна столь же упрямо. Во двор академии они ворвались стремительно и яростно, как захватчики, и так же, как атакующие соседский замок бойцы, бежали по коридорам, не глядя на встречных, покуда не были перехвачены защитником твердыни — Антонио Висконти встретил их за несколько шагов до комнаты духовника…

— Но вы поспели хотя бы к погребению, — тихо проговорил доверенный секретарь Сфорцы, и Курт медленно поднял голову, оторвав взгляд от стола и бросаемых чернильницей светлых пятен. — Ведь вы простились перед вашим отъездом. Многие и того не успели.

— Хреновое утешение, — медленно проговорил Курт, с трудом шевеля губами.

Усталость, которая не ощущалась во время пути, которая загонялась вглубь, стискивалась стальной цепью, сейчас одолела каждый член тела, каждую косточку, мышцу, казалось — каждый волос. Говорить не хотелось и не хотелось думать, не хотелось слышать никого, и тем более — этого человека, который был здесь в ту самую, последнюю минуту…

— Когда погребение? — спросил Бруно чуть слышно, и Висконти так же негромко отозвался:

— Завтра. Успеете передохнуть и прийти в себя.

— Прийти в себя… — криво ухмыльнулся Курт. — Смириться… сжиться… а потом и забыть, ведь жизнь-то идет, да, Висконти?

— Ты, конечно, можешь хамить мне и впредь, Гессе, — безмятежно откликнулся тот, — и я спокойно это вытерплю, ибо меня это не задевает: я знаю, что сие лишь часть твоей беспокойной натуры. И я даже знаю, почему сейчас ты особенно несносен: ты злишься на меня за то, что я был здесь, а ты нет, и к прочему, ищешь, на ком сорвать зло; ведь никто не виноват в случившемся, но отчаяние ищет выхода. И еще ты боишься того, что будет дальше, ибо лишился отца, без какового не мыслил свое существование.

Курт поморщился, услышав из этих уст слова помощника, сказанные в лагере Хауэра, однако не возразил, лишь молча уставясь снова на освещенный солнцем стол.

— Только вот что я тебе скажу, — продолжил Висконти столь же ровно. — Его лишились мы все, не только ты. И да, Гессе, ты прав: жизнь идет. Вообрази, каково сейчас дону Сфорце, который был дружен с отцом Бенедиктом не один десяток лет. А он сейчас в Праге, работает, потому что так надо. А отец Альберт? Сколько лет они делали одно дело, сколько их связывает; каково ему теперь? А Александер? Для него отец Бенедикт — был вовсе спасением когда-то, был всем. Но он делает, что должно, хотя что у него на душе сейчас, ни ты, ни я помыслить не можем. И множество следователей продолжает службу, не имея возможности попасть хотя бы, как ты, на отпевание и погребение своего духовного отца, проститься с ним хотя бы так. Неужто полагаешь, что им он был менее дорог?

— Не берусь судить, — чуть слышно пробормотал Курт, и Висконти неожиданно легко согласился:

— Быть может, ты и прав. Быть может, попросту тебе он был нужней прочих — быть может, потому что более и чаще прочих ты нуждался в его руководительстве. Но теперь придется одному, Гессе. Страшно одному? А мне, думаешь, не страшно? Дон Сфорца в любую минуту последует за ним, и я останусь один — руководить всей этой сворой, каковою мы являемся, ворочать делами, кои при неверном движении обрушат целое государство и погубят тысячи жизней. Мне, думаешь, не страшно при этой мысли? Не хочется ради того, чтобы облегчить душу, сорваться — наорать на тебя за твое высокомерие и хамство, ведь я имею на это право?

— Наори, — предложил Курт равнодушно. — Может, обоим полегчает… А прежде говорил, что должность свою принимаешь с удовольствием.

— Одно с другим отлично уживается. Как и у тебя в твоей службе. Как бы ни было страшно, надо двигаться дальше и делать то, что велит долг, Гессе.

— Хочется с тобою поспорить, — так же тихо и безвыразительно отозвался Курт. — Но никак не могу найти, к чему прицепиться…

— А коли ты со мною согласен, — вздохнул Висконти, усаживаясь напротив них с Бруно, — то давай к делу. Перейдем к неприятному.

— «Перейдем»? Id est, сейчас мы обсуждали нечто крайне славное?

— К неприятному для тебя лично, Гессе. Обсудим то, что произошло в лагере Хауэра. Откровенно тебе скажу: прочтя твой отчет, присланный из Праги, я решил, что либо мне мерещится все написанное, либо ты выжил из ума. Что это ты себе позволяешь, скажи на милость?

— В отчете я описал все. Или с расшифровкой возникли проблемы?

— Ты взял на себя волю суда и…

— Имею право согласно рангу: по ситуации. Обоснование своих действий я также привел в отчете.

— О, я ценю уже то, что Курт Гессе сам, без давления и применения пыточных щипцов, соизволил написать отчет, — без улыбки заметил Висконти. — Однако не делай вид, что не понимаешь, о чем я говорю. Ты по собственному усмотрению принял решение о жизни и смерти служителя Конгрегации и устроил из суда и казни фарс.

— Я все написал в отчете, — повторил Курт с расстановкой, и Висконти кивнул:

— Положим, так. Хорошо, ты добился своего. Сохранил жизнь, в общем, неплохому парню, который оступился, но еще может исправить хотя бы собственную душу, если не ситуацию, которую создал. Ты в отчете просил предоставить наследнику право самому избрать место заточения Йегера… Это — не слишком ли?

— Если Хельмут передумает сводить счеты с жизнью, — пояснил Курт все так же негромко, — а он передумает… И наследник явится к нему однажды с предложением службы… а он явится… То надежней телохранителя для принца не найти. Путь назад, в Конгрегацию, ему заказан, но при нем остаются его умения зондера, память о собственной ошибке и благодарность человеку, который спас его жизнь и душу. Рядом с ним императорский пес фон Редер будет смотреться безответственным слабаком.

— А если б тебе не удалось? — понизив голос еще больше, спросил Висконти. — Гессе, соизволь смотреть на меня, когда я к тебе обращаюсь. Изобрази для приличия если не уважение к собеседнику, то хотя бы притворную вежливость. Что, — продолжил он, когда Курт нехотя поднял взгляд, — если б наследник оказался (выразимся прямо) туповатым? Не догадался бы провести в уме всю эту хитроумную схему? Или, если он сделал это впрямь из человеколюбия, а не из расчета — оказался бы черствей, чем ты о нем думал? Или, напротив, от соболезнования страданиям Йегера впал бы в stupor? Не всякий день он наблюдает за тем, как герой и кумир его детства режет кожу с живого человека. Что, Гессе, если б все пошло нет так?

— Что? — переспросил Курт, глядя в глаза кардинальского доверенного неотрывно и насмешливо. — А скажи мне, и правда — что? Просто ответь, что было б тогда?.. Молчишь… А я тебе скажу, Висконти, что бы тогда было. Тогда был бы суд и была бы казнь. Без вариантов. Оспоришь меня?.. Снова молчишь… Если б у меня не вышло, произошло бы то, что произошло б и без моего участия. А я — сохранил парню жизнь и дал надежду грядущему правителю Империи получить в будущем преданнейшего охранителя.

— И считаешь, что все сделал верно? — по-прежнему тихо спросил Висконти. — Раскаянья нет ни на грош?

— Не ты мне духовник, — отозвался Курт, все так же не отводя взгляда. — Духовнику я всё сказал. Если ж ты хотел знать, сделал бы я это снова — да, сделал бы. Потому что так было нужно, и это было правильно.

Висконти сидел, не шевелясь, еще мгновение и вздохнул, отодвинувшись и распрямившись.

— Знал, что это услышу, — проговорил он неспешно. — Но должен был удостовериться.

— И что ж теперь, когда удостоверился?

— Сигнум, — сказал Висконти, коротким кивком указав на столешницу перед собою. — На стол.

Бруно вскинул голову, глядя на новое начальство растерянно, и нерешительно произнес, с явным усилием преодолев мгновенное ошеломление:

— Ты… на это не имеешь права. Такое решение принимает Совет.

— Совет принял решение, — откликнулся кардинальский доверенный, не глядя в его сторону. — Сигнум на стол, Гессе.

— Это бред, — с внезапной злостью в голосе вытолкнул Бруно. — Следователя с девятью годами безупречной службы лишить Знака за самовольство? Это что же за решения теперь принимает Совет после смерти отца Бенедикта?

— Совет принимает решения, которые идут на пользу делу, — все так же безучастно пояснил Висконти. — И его самовольство, сам знаешь, это случай далеко не единственный. Все эти девять лет он только и делал, что самовольничал, принимая решения порою даже вопреки прямым указаниям начальствующих.

— И всегда оказывался прав!

— Бруно, — тихо оборвал Курт, и помощник запнулся, переводя взгляд, полный бессильной злости, с одного на другого.

— Сигнум, — повторил Висконти.

Курт медленно поднял руку, сняв с шеи тяжелый стальной медальон, вес которого давно уже перестал ощущаться, перестал замечаться, и замечалась теперь лишь пустота, когда — изредка — приходилось снимать полированную бляху…

— Я этого так не оставлю, — не повышая голоса, пообещал помощник, когда звенья цепочки грохотнули о поверхность стола; Висконти на него не обернулся.

— Тоже считаешь, что это несправедливо? — спросил он, и Курт пожал плечами:

— Еще не решил. Но я вполне здраво себя оцениваю… пока. Однако, если Совет полагает, что моя служба приносит больше вреда, чем пользы…

— … то ты доверяешь решению Совета? — договорил Висконти, придвинув к себе одну из стоящих на столе шкатулок. — А напрасно. Совет тебя выбрал именно потому, что ты не доверяешь никому. Именно потому, что в своей правоте уверен, какие бы решения ни доводилось тебе принимать, потому что способен просчитать наперед многое, о чем даже не думают другие.

— Что значит «выбрал»? — настороженно уточнил Бруно, и Висконти вздохнул, откинув крышку шкатулки и вытянув за цепочку Сигнум — новенький, совершенно очевидно изготовленный совсем недавно.

— Не изводись так, защитник, — усмехнулся он, протянув Знак Курту. — Изгонять твое духовное чадо из Конгрегации никто не намеревается. Но я не отказал себе в удовольствии увидеть Молота Ведьм без его обычной спеси… Хотя, откровенно говоря, столь смиренной реакции не ожидал. Теперь даже не знаю, не должно ль мне стать за это совестно…

— Что это? — спросил Курт, и Висконти недовольно нахмурился:

— Рука устала держать. Уж прости, без полагающейся торжественности, — продолжил он, когда Курт осторожно, кончиками пальцев, взялся за цепочку протянутого ему Сигнума, и вновь посерьезнел. — Но какова работа, такова и церемония… Это Знак агента Совета, Гессе. Лишь второй за историю Конгрегации. Тот, кто был агентом до тебя, теперь состоит в Совете; status агента остался при нем, но у вас и области работы будут разными…

— Александер фон Вегерхоф… член Совета?! — выдавил Бруно неверяще, и Висконти кивнул:

— Совет должен состоять из четырех членов. Теперь, когда не стало отца Бенедикта, в нем отец Альберт, Александер, дон Сфорца, я и ты.

— Это пятеро, — заметил Курт, все еще держа Сигнум в руке; Висконти кивнул:

— Надень. Теперь это твой Знак… Да, пятеро. Мы с Бруно пока считаемся каждый за половинку ввиду неопытности и молодости. Но каждый из нас уже будет иметь право голоса… Все сложно, Гессе, такие времена. Так случилось, что перестроение Конгрегации совпало с довольно мутным временем в Империи, но мы должны с этим совладать.

— А я? Что теперь должен делать я?

— Работать, как прежде. Попросту теперь всем твоим действиям будут соответствовать должные полномочия. Больше свободы в действиях — и больше ответственности, Гессе. Об этом не забывай. И, разумеется, будут особые поручения напрямую от Совета — такие, о коих знать нельзя будет никому. И доступ к знаниям, не ведомым более никому, кроме членов Совета… А ты уж, верно, вообразил себя на месте Йегера?.. Быть может, это и на пользу.

— Может, и на пользу, — эхом повторил Курт, медленно надев на шею холодную цепочку медальона, и взял его в ладонь, разглядывая на сияющей стальной поверхности те мелочи, отличия, каковые должны были показать любому собрату по служению, что перед ним не просто следователь первого ранга, как то было отчеканено здесь.

— А теперь, — вздохнул Висконти, взяв в руку один из листов на столе, — твой первый раз, когда тебя допускают к сведениям, столь тайным, что от них, ни много ни мало, зависит судьба Конгрегации и Империи. И не надо делать такое лицо; такой информации в твоих руках не бывало никогда. Это расшифровка донесения от наших агентов в Италии. Оно касается одного из неуловимой троицы «Каспар, Бальтазар, Мельхиор»…

Исписанный ровным почерком лист Курт выхватил из протянутой ему руки нетерпеливо, почти бесцеремонно, окунувшись в текст разом, слыша, как затаил дыхание Бруно, склонившийся к бумаге над его плечом. Расшифрованное сообщение он прочитал дважды, всматриваясь в каждое слово, в каждую букву так, словно за нею таился какой-то иной, не видимый ему смысл, и медленно поднял взгляд к лицу Висконти, наблюдавшего за ним терпеливо и серьезно.

— Мы не можем сказать, знает ли Бальтазар о том, что мы о нем знаем, — проговорил кардинальский доверенный негромко. — Но обязаны иметь в виду, что он может хотя бы догадываться.

— Господи Иисусе… — произнес Бруно почти шепотом. — Если он и впрямь это сделает, это же…

— … конец всему христианскому миру, — договорил Курт хмуро, отложив лист. — И это не фигура речи.

— Это лишь половина поступивших новостей, — вздохнул Висконти, протягивая ему второй лист. — Второе донесение дает нам пусть тоненькую, но все же нить к Каспару. Полагаю, оно будет тебе не менее интересно.

Курт замер, глядя на запись, и на сей раз медленно, точно боясь, что все исчезнет, взял лист за самый краешек, начав читать медленно, сдерживая желание выхватывать слова кусками, как клочья мяса – голодный пес…

— Мы знаем теперь, кто этот человек, — подтвердил Висконти, когда он, дочитав, так же неторопливо положил лист на стол. — Это не так много, но уже немало в сравнении с тем, что мы знали о нем прежде. И выходит, что и за покушением на наследника, и за произошедшим в Праге стоит не только Каспар, но и Бальтазар. Они впервые объединились столь явно.

— Прежде мы думали, — осторожно произнес Бруно, — что оба они члены какой-то единой тайной организации. Но если они… Что у таких людей может быть общего? Какой у них интерес?

— И третье, о чем известно лишь Совету и одному-единственному следователю, — кивнул Висконти. — Вы оба помните легенду о путешествии Лейва Счастливого и открытой им земле?.. Так вот, это не легенда. В руки Конгрегации попала его карта.

— Карта… — повторил Курт, нахумрясь. — Не находится ли ее копия на хранении у Императора?

— Именно. Схваченный тобою вор, нанятый Каспаром, пытался и не смог украсть именно ее.

— А следователь, который знал об этом…

— Госпожа фон Рихтхофен, да… Только прошу: не надо укоризн и споров о ее доступе к тайнам: о карте она узнала не от нас, а от Императора, который полагает ее своим доверенным лицом и личным агентом. Не отвлекайся, Гессе… Земля эта — есть, и Каспар очень стремится туда попасть. Мы не знаем, что он надеется там найти; быть может, он и сам не знает, а возможно — он знает то, чего не знаем мы. Но сколь бы ни был он влиятелен в своем кругу здесь, в Империи, он все же не в силах собрать флот, достаточный для путешествия в столь дальние земли. А Бальтазар — может. У него есть для этого и деньги, и власть, и влияние. Империи и Конгрегации придется драться на множестве фронтов разом. Но теперь мы хотя бы знаем, кто наши враги и как планировать ответное наступление; а наступление будет. Просто обороняться больше нельзя.

***

Донесение от: сентябрь, 1397 a. D.

«Вам, кого я знаю, от меня, которого вы знаете, salvete.

Спешу сообщить, что мне стало ведомо, ибо думается мне, что, хоть сие и слух, но слух, внимания достойный, так как не просто некая персона в центре сего слуха, но та, от каковой ждать можно всякого и о каковой уже и из достоверных источников знаем мы немало ужасного.

Хочу сообщить вам, что о Бальтазаре Коссе, гнусно порочащем священный сан, среди кардиналов и заимодавцев идет слух, что вознамерился он занять Святой Престол. Полагает ли он каким-либо образом сместить ныне действующего Папу, либо же еще каким мерзостным способом это совершить, но будто бы намерение его уже твердо и бесповоротно, и он собирает для того силы и влияние, и что будто бы его избрание вот-вот должно совершиться. Все чаще вижу я с ним неприятного человека, каковой неведомо кем является и неведомо с какою целью беседует с Бальтазаром Коссою. Однажды мне довелось слышать его имя — «Фульво», но более ничего не удалось о нем разузнать, ни кто он, ни откуда, ни что ему нужно или зачем он нужен этому бесчестному мерзавцу.

Не знаю, что делать мне и как быть, и храни, Господи, мир христианский, ежели сей нечестивец, развратник и чернокнижник станет руководствовать нами! Во что превратит он Церковь Господню, что станется тогда? Ведь колдун и убийца на папском Престоле одним лишь собою осквернит чистое Тело Христово, и страшней того — вообразить не могу, что за решения он станет принимать и куда повернет стезю, каковая из последних сил своих стремится быть стезею правды!

Помилуй нас всех, Господи, и огради!

Засим остаюсь, да хранит вас Господь и споспешествует делам вашим, и спасет мир Свой».

Донесение от: сентябрь, 1397 a. D.

«По вашей просьбе я попытался узнать как можно больше о нынешнем бытии бывших членов упоминаемого мною в прежних донесениях студенческого общества Болонского университета, исповедующего «безвластие» как идею построения общества. Отчитываюсь в том, что мне удалось выяснить.

Георг (Йиржи) Дворжак, рождения 1347 a. D., основатель сообщества, ныне покойный. По полученным мною сведениям, был убит в Германии около трех лет назад Фемой. По неподтвержденным сведениям, в Феме он, невзирая на богемское происхождение, занимал не последнее место, и его смерть есть следствие внутренней борьбы за влиятельное место в этой организации.

Генрих Вуйтек (факультет прав), состоял в обществе «безвластников» с 1375 по 1380 a. D. Рождения 1350 a. D., из семьи беститульных землевладельцев, отбыл из Болоньи тотчас после окончания университета, как говорят, на родину, в Богемию, где следы его теряются, и местоположение установить не удается. Его семейство, как говорят, довольно приметно в своей деревне (Букованы, подле Карлсбада), посему есть возможность, пусть и малая, при необходимости получить информацию о нем от его родни.

Бальтазар Косса (факультет теологии), состоял в обществе с 1380 по 1383 a. D., полагаю, не нуждается в том, чтобы я вам о нем повествовал. Ринери Гуинджи (факультет теологии) с 1380 по 1383 a. D., его близкий друг, также.

Огюст Годар (факультет прав), состоял в обществе с 1385 по 1390 a. D. Сын адвоката, ныне держит свою адвокатскую практику в Орлеане, ни в чем крамольном замечен не был. Дайте знать, если нужно присмотреться к нему детальней.

Каспар Леманн (факультет прав), состоял в обществе с 1374 по 1381 a. D., рождения 1354 a. D., третий из пяти сын зажиточных крестьян из-под Тюбингена. Вся семья погибла, пока шло его обучение в университете, во время междоусобицы двух местных землевладельцев. Следы его ныне теряются, и местоположение установить не удается. По неподтвержденным данным, возвратившись по окончании университета в Тюбинген и узнав о судьбе родни, весьма долгое время пребывал в депрессии, не пытаясь ни найти должность согласно своему диплому, ни возвратиться к крестьянскому бытию, после чего исчез. По слухам, Каспар Леманн упоминал о том, что желает отыскать старого друга по университету, Георга. Рискну допустить, что подразумевался Георг (Йиржи) Дворжак, но утверждать не возьмусь. Приметы, данные вами, при сравнении с услышанным от видевших его — совпадают (с поправкой на возраст).

Более тщательная проверка информации с моей стороны уже невозможна. Сообщите, требуется ли от меня еще что-либо. Если да, вынужден сообщить, что наличные средства подходят к концу, так как сведения достаются не только с большим трудом, но и с большими затратами».

Ноябрь 2012