От ульмского кладбища, оживленного сегодня, как никогда прежде, Курт уходил молча, ведя в поводу жеребца, тоже словно понурившегося и задумчивого; стриг вышагивал рядом так же безгласно, не пытаясь острить над его внезапным человеколюбием, то ли давая ему размыслить, то ли и сам думая о том, что в этом городе привычные правила работы приходится исправлять на ходу, и исправления эти — далеко не в лучшую сторону. Разумеется, на прежнем месте службы Курт наверняка не стал бы слушать повествований о старушке-матери и малых детях и упек бы парня в камеру — на пару дней, исключительно в воспитательных целях, дабы запомнил на будущее. Упомянутого им книготорговца уже сейчас направлялись бы арестовывать с пяток арбалетчиков, и, учитывая возраст, уже к завтрашнему, много — послезавтрашнему утру тот выложил бы все, что знал, что не знал и что мог бы вообразить в страшных или блаженных снах. Народ с кладбища разогнали бы вмиг, и сейчас майстер инквизитор не тревожился бы о том, что останки, быть может, вполне благочестивого или не очень, однако — вполне даже человека в эту минуту растаскивают для ритуального попирания ногами, а с черепом, насаженным на палку, кто-нибудь уже бегает по всему городу, демонстрируя победу человечества над чуждыми элементами природы…

— До моего дома три улицы, — заговорил, наконец, фон Вегерхоф, словно и впрямь угадав его мысли. — Завернем. Пошлю кого-нибудь в ратушу с просьбой охранить тело.

— И не трепаться, — докончил Курт настоятельно. — Чтоб не трезвонили об обезвреженном стриге… Словом, пусть твой холуй попросту отнесет то, что я напишу.

— Полагаешь, тебе подчинятся? — усомнился стриг, и он недобро усмехнулся:

— Полагаешь, им не донесли уже, что я составляю список тех, кто попадет под чистку в первую очередь, когда здесь осядут наши?.. Не подчинятся, разумеется; но и нагло переть на распрю рат не станет. Жить и мухе хочется. Слухи пойдут, понимаю, однако избежать всеобщего экстаза хоть на пару дней — это уже хорошо.

— Закрыто… — пробормотал стриг чуть слышно и пояснил в ответ на вопросительный взгляд: — Вон его лавка; дверь видна отсюда. Сегодня заперто.

— Videlicet. После таких-то ночных потех — наверняка отсыпается дедуля… Кто он такой? Откуда знаешь, где лавка?

— Я покупаю у него книги; покупаю или беру на время — такую услугу он предоставляет тоже. Также он имеет лицензию аптекаря.

— Ага, — отметил Курт, и тот кивнул:

— С'est bien ça. Кстати замечу, не такой еще и старик — ему всего около пятидесяти; с виду тихий, однако в нашем деле это еще никогда не было подтверждением неповинности. Родом из Праги, если, опять же, не лжет.

— Почти земляк, словом? — усмехнулся Курт. — Ты прав, и впрямь — le monde est petit. Заглянуть бы к нему этой ночью, посмотреть поближе, что там у него за книжки и порошочки…

— Это вряд ли, Гессе. Лавка — она же дом; второй этаж жилой. Если мне не изменяет память, твой последний набег на лавку со спящим хозяином завершился не слишком благополучно.

— Как сказать, — пожал плечами он. — В конце концов, de facto именно это и привело меня в Конгрегацию, а сей факт я полагаю весьма даже удачным… Но ты прав. При таких условиях идея так себе. С другой стороны — ведь у нас есть ты; тебя-то, полагаю, он не услышит и даже не увидит при небольшом усилии с твоей стороны.

— Особенно, если прав ты, и у него в подвале обитает новообращенный стриг. Когда я, наткнувшись на него, устрою небольшую потасовку с крушением мебели, разбитием склянок на аптекарских полках и грохотом книг о прилавок — да, думаю, он ничего не услышит… Взглянуть, pour ainsi dire, на внутреннее убранство его жилища, бессомненно, следует, однако делать это придется при свете дня. Благо это окраина, и особенно многолюдно здесь не бывает.

— Однако днем, что характерно, бывает хозяин — причем, бодрствующий, — отозвался Курт язвительно. — Хотя одна занятная мысль у меня родилась.

— О? — отметил тот одобрительно. — Продолжай в том же духе. Наверняка, если должным образом постараться, родится и вторая.

— Смешно, — согласился он хмуро. — Мне сегодня как раз до веселья… Моя мысль предполагает использование фон Рихтхофен — она дамочка с положением; графиня! ей ли шататься по лавкам собственными ногами? Наверняка за нее все покупки совершает горничная, а в случае приобретения того, что она желает выбрать лично, торговцев зовут к ней. Я ведь прав?.. Вот и пускай она пригласит к себе нашего доктора. Поговорит с ним на тему рукописных трудов о целомудрии или шахматном искусстве, или подберет себе какой-нибудь порошок для усмирения желчи или притирку для удаления морщин… Полагаю, продержать у себя старичка пару часов она сможет, и даже если ее словоблудие оному надоест — не сможет же он благородной даме прямо сказать об этом и, развернувшись, уйти. Клиентов такого пошиба облизывают. Их обижать нельзя; здесь стимул посущественней, нежели установленные законом нормы поведения, на которые всем здесь плевать — будущая возможная выгода… Помощники в лавке у него имеются?

— Нет, управляется один.

— Что, скажу, еще подозрительней, — заметил Курт многозначительно. — Наверняка есть что скрывать.

— Или попросту недостает средств, — возразил стриг благодушно. — Кризис, Гессе, коснулся не только землевладельцев; это сейчас всеобщая проблема — множество незанятых рабочих рук и при том полнейшая невозможность эту работу найти, ибо платить в наши дни никто и никому ни за что не может. Проще переждать тяжелые времена, урезав обслугу.

— Тебя, я погляжу, вышеупомянутый кризис обошел стороной?

— Осталась одна sphère d'activité, — кивнул тот, — которая пострадала менее всего — негоциация. Внутренняя торговля — дело тоже довольно доходное, но сейчас именно международные торговые игры — вот где можно нажиться, если уметь слушать, смотреть и думать. Я умею. Неплохой способ развлечься, позволю себе заметить. Играть в шахматы с самим собою — это наскучит довольно скоро, поверь мне; а вот с иностранными торговыми домами, одному против армии торгашей, банкиров и экспертов — вот это уже любопытно. И как результат — я из пятерки самых состоятельных жителей Ульма.

— И что? — пожал плечами Курт. — Все равно ведь все твои доходы и все твое состояние — собственность Конгрегации, и так будет, покуда ты носишь Знак особого агента.

— Ты получаешь свое жалованье благодаря мне, — пояснил стриг с незлобивой улыбкой. — Ты и многие другие — благодаря мне и многим другим; в том числе. Откуда, ты думаешь, у Конгрегации средства на содержание орды следователей, курьеров, специалистов всех видов и прочих, если в конфискации имущества осужденных она давно не участвует?

— И при этом тебе дозволяют тратиться на колокола, мощение улиц, чудо-поваров, дома в центре и прочее, к работе касательства не имеющее? De facto — благоустраивая это гнездо порока, ты расходуешь казну Конгрегации.

— Это часть моего прикрытия. Действия, благодаря которым поддерживается моя image de marque. Кроме того, я приношу в эту самую казну столько, mon ami, что некоторая ее растрата мне вполне позволительна.

— Чванливая тварь, — констатировал он, фон Вегерхоф церемонно кивнул:

— И это мне позволительно тоже… А что до твоей идеи — нахожу ее весьма неплохой, хотя прежде, разумеется, следует обсудить ее с самой Адельхайдой; сегодня у нас контрольное rendez-vous около трех пополудни, на которое предлагаю явиться и тебе. В нашем распоряжении остается еще время на обед, к которому также приглашаю присоединиться.

— Не думаю, что твоя питательная мышь будет особенно этому рада, — усомнился Курт. — Кроме того — не рановато ли для обеда? Сдается мне, основные затраты твоей хваленой казны это расходы на снедь; как к тебе ни зайди — ты постоянно что-то жуешь. Для стрига ты просто неприлично прожорлив.

— Для стрига, — возразил тот, — я неприлично воздержан, Гессе. En principe, я могу не принимать никакой вовсе пищи не одну неделю, однако в этом случае от меня будет мало проку; как ты думаешь, сколько сил тратит это тело на поддержание всех тех способностей, коими пугают маленьких инквизиторов наставники на ночь? Вот уже третий день я не принимаю животной пищи, не говоря о чем-либо более серьезном, а ведь сил организм меньше не издерживает.

— В твоем распоряжении город. Так за чем дело стало?

— За Страстной неделей, — напомнил фон Вегерхоф серьезно. — Что бы мне ни позволяли здешнее и Самое Высшее начальство, а наглеть все-таки не следует. Мне более, чем кому бы то ни было, надлежит об этом помнить.

— И неприлично благочестив, — подытожил Курт. — Но признайся (ни за что не поверю, что это не так) — все же посматриваешь вокруг? Особенно сейчас; наверняка голод зверский. Прицениваешься, принюхиваешься; ведь не может быть, чтобы отказ от живой крови дался тебе так легко.

— Он дался нелегко, — согласился тот с невеселой усмешкой. — Однако, идя по рынку и видя что-то, что тебе очень хотелось бы иметь, но на что недостает твоего жалованья — ведь ты не хватаешь это и не бежишь прочь, а вздыхаешь и проходишь мимо.

— Когда-то хватал и бежал.

— Когда-то — и я, — коротко отозвался стриг.

На потемневшее лицо фон Вегерхофа он бросил мимолетный взгляд, смолкнув и отвернувшись, и до самого дома с голубятней под крышей оба шагали, не проронив более слова. За обедом тот вновь был прежним, иронично-колким и беспечным, и Курт, искоса поглядывая на оживленное юношеское лицо, пытался отыскать в бледно-голубых глазах того, кто надел когда-то эту маску. Маску, которая ограждает от окружающих людей и нелюдей, от окружающего мира, в котором стриг был одинок, как, наверное, никто иной, чуждый тем и другим. Подлинный Александер фон Лютцов таился за семью печатями, и такое положение вещей будет вечным — жизнь будет проходить мимо, мимо будут проходить люди, враги и друзья, знакомые и приятели; и без его личины, уже сросшейся с самой сутью, существовать будет попросту невозможно. Однажды все то, что клокочет или тихо варится внутри его мыслей и сердца, остынет, но одиночество останется. Останется маска, не позволяющая увидеть истинное лицо и истинную душу…

— Хватит меня инквизировать, — вторгся в его мысли, разбив их в прах, насмешливый голос, и он отвел взгляд, лишь сейчас заметив, что давно сидит неподвижно, пристально глядя в прозрачные глаза напротив себя. — Зубы обломаешь… У нас в запасе еще около часу. Партию?

Считать свои проигрыши Курт уже закаялся, равно как и сокрушаться по этому поводу, посему испортить настроение более, чем это сделал безымянный и безликий остов на ульмском кладбище, неведомое количество сданных партий уже не могло, и сейчас, стоя в безлюдном переулке рядом со стригом, он думал лишь об этом сожженном теле и о том, что фон Вегерхоф сказал накануне. «Они сделают ошибку рано или поздно»… Была ли эта выходка в самом деле ошибкой противника? Насколько велика вероятность того, что противник этот не так умен, как все они предполагают? Каковы ставки на то, что расследование закончится попросту арестом старика, зашедшего в своих экспериментах с трупами слишком далеко?..

— Стриг — не живой труп, — нарушил молчание Курт, и фон Вегерхоф усмехнулся:

— Le grande découverte.

— Для меня — да, — огрызнулся он. — Когда во время Таннендорфского дела я натолкнулся на психа, почитающего себя стригом, я уверился в его человечности, нащупав пульс и не увидев красных глаз и клыков. Как мне известно теперь, все это могло ничего не значить, и тогда мне просто повезло… Но разновидностей вашего брата, как мух; может ли — теоретически — существовать и такая тоже? Есть ли хоть малая вероятность того, что таки можно поднять труп и дать ему возможность существовать за счет людской крови?

— Не знаю, — отозвался стриг неуверенно. — Не жди от меня слишком многого, я не могу знать все. Однако, если исходить из того, что мне известно — скорее нет. Есть, как ты выразился, разновидность, к живому трупу весьма близкая — пошлый упырь. Выглядит премерзко; мне доводилось наблюдать этих милых созданий. Риску стать подобной тварью подвергается любой, чье обращение совершается мастером недостаточной квалификации, или если что-то идет не так при обращении, если, pardon, сам дурак. Ты удивишься, но для того, чтобы выбраться оттуда, надо обладать некоторым запасом силы рассудка. Иначе — смерть, если посчастливится, либо упомянутая мною вероятность развития событий. Соглашаясь на обращение, рискует любой… Что же до поднявшихся мертвецов — это, скорее, из области одержимости или некромантии. Вот только старик Штайн, как ты слышал, исправно возвращал все тела туда, откуда заимствовал.

— Не потрошил ли он их, дабы понять, что творится внутри его питомца? — предположил он, следя за приближающейся крытой повозкой с зашторенными окошками. — Быть может, тот распадается на части. Или — напротив, начал становиться не в меру живым и даже в некотором роде здоровым. Или это состояние наш доктор поддерживает методом пересадки ему время от времени свежих органов — вроде замены шестеренок в механизме…

— Тебе надо было податься в сказители, — усмехнулся тот, делая шаг навстречу повозке. — От благодарных слушателей не было бы отбою.

— Я это слышу ясным днем от стрига с серебряным Знаком? — уточнил он и, когда дверца чуть сбавившей ход повозки распахнулась, вслед за фон Вегерхофом, пригнувшись, проскользнул внутрь.

Полумрак, окрашенный проникающим сквозь лиловые шторы солнцем, скрадывал черты лица Адельхайды фон Рихтхофен, но даже в этом сумраке было заметно, что насмешка в нем сегодня сменилась явственной озабоченностью. «Уже слышала, — опустив приветствие, кивнула она, не дожидаясь объяснений. — Детали». Подробности кладбищенской истории Адельхайда выслушивала, не перебивая и не задавая более вопросов, глядя на покачивающуюся шторку отстраненно, и лишь когда Курт, стараясь не поддаться ощущению, что его не слушают вовсе, пересказал план обыска лавки, качнула головой, переведя, наконец, взгляд на лицо собеседника.

— Ваш план — абсурд, мальчики, — заявила она категорично. — Никуда не годится.

— Excellenter, — покривился он оскорбленно. — И что же в нем не так?

— Все так, кроме одного: вас будет лишь двое, и если в его подвале действительно обнаружится некое создание, вы, возможно, с ним управитесь. Но. Если их двое? Трое? Александер, при всем к тебе уважении, когда ты в последний раз сталкивался со своими в открытой стычке? Не хотела бы никого обидеть, однако…

— Что предлагаешь? — не дослушав, осведомился стриг тихо. — Обыск провести надо. Если он явится к Штайну с грозным лицом и Знаком наперевес — не думаю, что это лучший выход.

— Ну, конечно, нет. Обыск мы проведем — втроем, разумеется; остается изобрести предлог, под которым можно будет выманить старика из дому на достаточное время.

— Втроем? — переспросил Курт, не сумев сдержать неприязненности в тоне. — Вы это серьезно?

— А у вас есть возражения? — отозвалась та. — Будьте столь любезны, майстер Гессе, поясните, какие именно и — их причину. Я таковой не вижу.

— Это просто глупо. По вашим же словам, если в его доме и впрямь кто-то есть, то заботиться еще и о вашей безопасности…

— … надо будет ничуть не более, чем о вашей, — вскользь улыбнулась Адельхайда. — Единственный, кто будет хоть чего-то стоить, это Александер, а на нас с вами придется роль подпорок, и только. Я не строю иллюзий, однако не грешу и ложной скромностью. Я равнозначная боевая единица, майстер Гессе, какие бы скептические мысли ни вызывало у вас это утверждение. Соглашусь лишь с тем, что — столь же малоценная, как и вы сами; однако именно по этой самой причине нам и остается лишь брать количеством.

— Александер! — воззвал он, обратившись к фон Вегерхофу, и тот вздохнул, разведя руками в полутемной тесноте:

— Она права. Во всем. И я сейчас сомневаюсь в своих силах, и ты один — не особенно большое подспорье.

— А она — большое? «Боевая единица»?

— До сих пор ты верил всему, что я говорил, — заметил стриг. — Поверь и сейчас. Кроме того, даже если мы ошиблись, даже если он никого не укрывает, но за ним водится пара темных делишек, или если он просто связан с нашими подозреваемым — это означает тайники, скрытые двери и прочие занятные мелочи. Хоть бы и ради экономии времени при осмотре лишний человек лишним не будет.

— Я против, — выговорил он категорично. — Если с вами все же что-то случится…

— Это моя работа, — передернула плечами та, и Курт поморщился, услышав собственный девиз из этих уст. — Признайтесь, майстер Гессе, не будь я женщиной, вы не стали бы противоречить.

— Стал бы, — упрямо оспорил он. — Вы — единственный человек, который может обеспечить его отсутствие в доме. К кому еще мы можем обратиться с той же просьбой?

— Можно провести обыск во время мессы завтра утром, — предположил стриг, и Адельхайда решительно качнула головой:

— Идея тоже не из лучших. Если он после той внушительной речи не появится в Страстную среду в церкви, это будет выглядеть как минимум странно. Согласна, вот так навскидку мне никаких идей в голову не приходит, однако — давайте начнем с того, что признаем бесспорный факт, майстер Гессе: я иду с вами. Не станем расходовать время на споры, а потратим его на то, чтобы изобрести способ, каковой задержит доктора Штайна вне его жилища.

— Я не сказал бы, что сей факт так уж неоспорим, — возразил Курт, и та тяжело вздохнула:

— Вы сами напросились. Я пыталась этого избежать… Я выше вас по рангу. Если у вас и в этом есть сомнения — можете воспользоваться почтовиками Александера и направить запрос мессиру Сфорце, который подтвердит мои слова. И как следователь первого ранга, обладающий особыми полномочиями, майстер Гессе, я имею полное право попросту приказать вам исполнить то, что я считаю нужным. Мне это не по душе так же, как и вам, ибо я не нахожу, что это будет хорошим вступлением к сотрудничеству. Мне очень не хочется этого делать, посему я снова попытаюсь воззвать к вашей рассудительности.

— Подчиняюсь приказу, — не сразу отозвался он сквозь зубы, переведя взгляд на лиловую шторку, чтобы не видеть благожелательного лица. — Но, если вдруг что-то пойдет не так — помните, я был против.

— Да полно вам, — примирительно попросила Адельхайда, — это не повод к размолвкам.

— Как скажете, — согласился он сухо. — Готов выслушать дальнейшие указания. Наверняка мои предложения касательно операции «доктор Штайн отсутствует» окажутся столь же бездарными, посему я всецело готов подчиниться вашим распоряжениям.

— Столь ловко вы ушли от необходимости признаваться в том, что у вас попросту нет идей? — уточнила она с улыбкой. — Я вас не виню. Мне и самой ничего не приходит в голову. Александер, что за скромное молчание? По логике вещей, ты должен быть самым мудрым из нас.

— Плюнь в лицо тому, кто утверждает, что мудрость измеряется прожитыми годами, — вздохнул тот. — Но — одна мысль у меня все же появилась… Франек Штайн не является владельцем помещения, где располагается его лавка — он взял этот дом в аренду у города; как-то он упомянул об этом, пока искал нужную мне книгу. Судя по тому, каким тоном это было сказано, с выплатами у него не всегда все гладко. Возможно, я ошибаюсь, но этот вопрос вполне можно уточнить у канцлера. И именно он поможет нам. Зальц, в отличие от прочих членов рата, не испытывает столь уж явной неприязненности к сотрудничеству со всевозможными сторонними личностями; а к прочему, он не меньше, чем я, замешан в нарушениях городского законодательства. Принятыми им взятками можно покрыть строительство пары мостов. Словом, не думаю, что он мне откажет.

— И? — уточнил Курт хмуро. — Каким образом он поможет делу?

— Пошлет доктору повестку с требованием определенного числа в определенный час явиться в здание ратуши для обсуждения текущего положения дел в связи с договором ренты.

— Хорошо сказано, — заметил он, покривившись в усмешке. — Крайне туманно, но весьма пугающе. Полагаешь, канцлер сможет продержать его в ратуше пару часов?

— Зальц человек занятой, — пожал плечами фон Вегерхоф. — Невзирая на назначенный час — ведь всякое может произойти, он может оказаться поглощен внезапным и весьма срочным делом, из-за чего доброму доктору придется, к сожалению, обождать, прежде чем его примут. Ну, и его дело также не назовешь скорым, особенно, если я прав, и с выплатами он запаздывает хотя бы изредка.

— Вот видите, майстер Гессе, — произнесла Адельхайда фон Рихтхофен наставительно, — все вполне разрешимо при приложении некоторой фантазии.

— Я навещу канцлера теперь же, — продолжил стриг, не дав ему ответить очередной сардонической эскападой. — И сегодня сообщу, как все прошло, а также время нашего сбора, если прошло удачно. Пришли Лотту к рынку, на обычную точку.

— Это еще кто? — вклинился Курт недовольно. — Сколько в Ульме народу, о котором мне неизвестно?

— Лотта — моя помощница, — пояснила Адельхайда снисходительно. — Вы видели ее — моя «горничная».

— Она что же — в должности помощника следователя?

— Вы так мило удивляетесь, майстер Гессе, — заметила та, приподняв руку и дважды постучав в стенку повозки. — Словно и в самом деле не ожидаете от Конгрегации подобных проделок.

— Я не удивляюсь, — возразил он, выдавив из себя неискреннюю, черствую улыбку. — И вполне понимаю, что все может быть — и стриг, носящий звание пса Господнего, и женщина со званием Господней…

— Гессе, — тихо осадил его фон Вегерхоф, и он прикусил язык, отведя взгляд и бесясь оттого, что в глазах напротив не проявилось хоть тени обиды или озлобления.

— Итак, — улыбнулась Адельхайда безмятежно, — условимся на этом. Есть еще предложения или поправки?.. Нет, стало быть, — кивнула она, услышав в ответ тишину, и снова легонько стукнула в стенку. — Время уточнит Александер, место встречи — угол кладбищенской улицы и складской; там довольно безлюдно и оттуда два шага до дома доктора Штайна. До завтра, мальчики.

Повозка замедлила ход, и Курт выпрыгнул из тесного сумрака первым, позабыв попрощаться.

— Что за мальчишества, — укоризненно выговорил фон Вегерхоф, ступив на подсохшую утоптанную землю следом за ним. — И ни капли учтивости.

— Не страшно, — отозвался он безучастно, — твоей с лихвой хватает на двоих. Так вот, значит, как выглядит стриг на задних лапках.

— Это называется вежливостью, — пояснил тот со вздохом. — По отношению к сослуживцу, достойному уважения. Твои же выпады выглядят, pardon, глупо; ты предвзят.

— Ты тоже.

— С'est-à-dire?

— С первого, самого поверхностного взгляда видно, что ты по ней сохнешь, — пояснил Курт снисходительно. — Вот только ей это ни к чему. У нее есть помощница.

— Да, — усмехнулся стриг. — Ты прав. Адельхайда дама интересная.

— Я сказал не это.

— Comme tu voudre, — согласился тот, расплывшись в улыбке, и чуть повысил голос, не дав ему возразить: — До вечера. Я загляну сегодня в трапезную залу твоей гостиницы и расскажу, чем увенчалась беседа с Зальцем.

***

Ульмский канцлер, по словам фон Вегерхофа, сдал позиции за четверть часа, противясь более ради сохранения остатков достоинства, нежели и впрямь надеясь увильнуть от возложенной на него миссии, и следующим днем, стоя за углом дома в конце улицы, можно было наблюдать, как немолодой человек с всклокоченной седой шевелюрой и озабоченным выражением лица шагает прочь от аптекарской лавки.

— Ушел, — констатировал Курт, оглядываясь с неясным недовольством, — а нашей госпожи начальницы нет и в помине. Наверняка не нашлось румян в тон сапогам.

— Я не пользуюсь румянами, майстер Гессе, — откликнулась знакомая усмешка, и он едва не подпрыгнул от голоса за самой спиной. — Если же в них внезапно возникнет необходимость, довольно будет просто припомнить некоторых представителей Конгрегации. Краска стыда за кого-либо выглядит натуральнее.

— Самокритика говорит только в вашу пользу, госпожа фон Рихтхофен.

— А ну-ка, потише, друзья, — осадил стриг укоризненно. — Не время для пререканий. Работа ждет. Через пять минут — у двери черного хода.

— Для чего?

— Для того, майстер Гессе, чтобы войти внутрь, как несложно догадаться; запасная же дверь меньше просматривается из соседских окон.

— А окна лавки — и вовсе в слепой зоне.

— Ставни заперты изнутри, и на них нет замка, который можно взломать.

— Боже ж мой… — вздохнул Курт с показным утомлением. — Неужто ж я, желторотый oper, должен растолковывать такие простые вещи величайшему агенту имперской разведки и старому хрычу с вредными привычками?.. Ставни не заперты. Ставни закрыты. На вертушку, которая легко сдвигается ножом.

— Откуда такая уверенность?

— Стало быть, только я один, узнав, куда намереваемся идти, пришел сюда обследовать место? — уточнил он, откровенно наслаждаясь своим звездным часом. — Что значит хорошее воспитание и золотое детство… Вчерашним вечером, к сумеркам, я явился к лавке и успел рассмотреть отворенные ставни до того, как старик стал закрывать окна и запирать двери. На ставнях у него вертушки, не крючки; хотя, разница невелика, и то, и другое приподнимается без особенных усилий. Главное — не засовы или задвижки; это было бы хуже.

— L'expérience fait le maître, — вздохнул фон Вегерхоф, и он счел возможным милосердно сбавить тон, пояснив почти дружелюбно:

— Мой опыт приходится на то время, когда следовало двигаться путем наименьшего сопротивления. Наименьшей опасности и — трудности; взлому надо было еще научиться, а ставни открывались на раз. Так на чем порешим? колупаем замки на глазах у соседей или входим в окно?

— Полагаю, на сей раз нам придется подчиниться вашим указаниям, майстер Гессе; вы в своей стихии.

— Мне казалось, шпионская работа предполагает умение…

— Предполагает, — кивнула та, не дослушав. — Однако, как вы сами заметили, мы подходим к одному вопросу по разным мостикам. Шпионская работа все больше штука сложная, и первым делом в голову приходят варианты разрешения тоже непростые. Боюсь, однажды дойдет и до того, что я стану взламывать незапертую дверь или лезть через стену при распахнутой калитке, чего вы, с вашим умением найти вариацию попроще, явно не сделаете… Жду вас у лавки.

— Это она грязью облила или посыпала цветами? — уточнил Курт, когда та вновь скрылась из глаз; фон Вегерхоф вздохнул:

— В грязи она без надобности руки не марает, а на цветы потратится только в случае похорон. Учти — на будущее. Пригодится.

— Это в каком смысле?

— Дети… — тяжело усмехнулся стриг и отступил назад, исчезнув за углом пустующего склада и тем самым не дав возможности заспорить.

Он выждал минуту, внутренне ярясь на явно неуместные намеки, каковые наверняка родились от собственных несбывшихся желаний фон Вегерхофа, и осторожно, пытаясь видеть сразу все углы и проходы, пересек улицу, скользнув к не видимой с нее стене лавки.

— Командуйте, майстер Гессе, — приглашающе повела рукой Адельхайда, когда он остановился у закрытого окна. — Наверняка осуществить свой план вы пожелаете сами.

— Как там говорил Александер… «Вспомним молодость»…

— Боже Святый, — нахмурился стриг, когда Курт вынул из-за голенища узкий нож в подобии чехла, сооруженного из отрезка полотна. — Что это — привет из темного прошлого?

— Это нож, — пояснил он и, подступив к окну, осторожно протиснул узкое полотно меж двух ставен. — Некоторым образом позаимствован с кухни моей гостиницы. Мои кинжалы слишком упитанны для таких целей. Не знаю, какого рода оружие носит при себе госпожа шпионка, однако убежден, что ничего, похожего на простую длинную тонкую полосу металла, при ней нет. На твой кинжал и вовсе без содрогания не взглянешь. А здесь нужно нечто плоское, каковым и является любой кухонный нож. Кроме того, у ножа есть тупая кромка, которая не оставляет следов на дереве вертушки…

— Утратили навык, майстер Гессе? — участливо поинтересовалась Адельхайда, когда он тихо ругнулся, соскользнув с отполированной поварскими ладонями рукоятки.

Курт промолчал, сжав губы, чтобы не ответить неискусно и прямо, и зло дернул нож кверху, услышав, как под лезвием зашипела древесина.

— Voilà, как сказал бы ты, — сообщил он стригу, пряча нож в чехол и толчком ладони распахивая створки ставни. — Или «ну, кто первый?», как сказал бы я.

— Боже… — тяжело вздохнула Адельхайда; отстранив его плечом, ухватилась за верхнюю планку окна, подтянув ноги и одним движением переметнув себя через подоконник, и обернулась, изобразив ободряющую улыбку: — Ничего, мальчики, здесь безопасно.

— А вам все это нравится, да? — буркнул Курт, впрыгнув следом; та пожала плечами:

— Вы и сами не выглядели особенно удрученным, вскрывая чужое окно, майстер Гессе. Пища без перца наскучивает скоро, согласитесь.

— Потише — оба, — скомандовал фон Вегерхоф, полуприкрыв ставни за собою и погрузив широкую комнату в мягкий полумрак. — Если наши невероятные предположения верны, и у нас под ногами впрямь кто-то есть… Я бы вас уже услышал.

— А их? Если наши предположения верны? — уточнил Курт, понизив голос до шепота, и тот качнул головой:

— Не знаю. Если они соблюдают тишину — нет. Почувствовать же одного из них я смогу, лишь находясь почти вплотную.

— Ясно, — кивнул он, не дослушав. — Без необходимости — ни слова. Если, конечно, это не затруднит госпожу фон Рихтхофен.

— Буду подавать немые сигналы, — одними губами проговорила та.

Осмотр полок с книгами и, у стены напротив, со всевозможными вместилищами из темного стекла и глины был оставлен на лучшее время; что бы ни обнаружилось в запасах торговца письменным знанием и его практическим вещественным выражением, здесь, на виду, ничего таинственного, необычного или хоть просто особенно интересного явно обнаружено не будет. На второй этаж мельком заглянул фон Вегерхоф, возвратившись уже через полминуты и на вопросительные взгляды лишь отмахнувшись; судя по всему, и в жилой части ничего любопытного не наблюдалось.

— Дверь в подвал, — коротко и многозначительно заметила Адельхайда, и Курт кивнул, и сам уже заметив, что ни люка в полу, ни дверцы у задней стены, ведущей в подвальное помещение, просто нет.

Деревянные, ничем, кроме открытых полок и нескольких шкафов, не занятые стены никак не могли скрывать в себе секретных панелей или рычажков — это виделось с первого же взгляда, даже и без тщательного обследования. Пол был каменным, не крытым досками, и потайного люка в себе также не содержал.

— Подвал должен быть, — уверенно шепнул Курт, и Адельхайда кивнула, распахивая дверцу одного из шкафов.

— Разумеется, должен, — согласилась она столь же неколебимо, прощупывая заднюю стенку. — И тот факт, что вход скрывается, лишь укрепляет подозрения. Взгляните-ка пока на тот шкаф.

К указанному предмету мебели он подошел одновременно с фон Вегерхофом и оба же разом дернули на себя одну из дверец, переглянувшись, когда створка не поддалась.

— Заперто, — обрадовано заметила Адельхайда, закрыв обследуемый ею шкаф и приблизясь; опустившись на корточки, присмотрелась к врезному замку, проведя по скважине пальцем. — Александер, приоткрой окно.

— Быть может, лучше я? — предложил Курт, с невольной завистью рассматривая извлеченный ею чехольчик с отмычками, любовно разложенными по отдельным кармашкам. — Мне видно превосходно.

— Ну, уж нет, — отозвалась та категорично. — В конце концов, это можно делать и вовсе вслепую, и я не думаю, что ваши сомнительные умения взломщика пребывают на должном уровне. Кроме того, свой рабочий инструмент я никому и никогда в руки не даю. Даже любопытства ради… Отойдите, будьте любезны.

— Вы суеверны? — отстранившись, уточнил Курт, и она фыркнула, склонившись к замку:

— Вовсе нет. Но вы же не позволите ребенку играть стеклянными колбами.

— Что ж, наверняка и я к старости стану столь же взыскательным.

— Тихо, — негромко, но с необычной для него жесткостью снова шепнул фон Вегерхоф. — Оба. Нашли время.

— Ты прав, — покаянно кивнула Адельхайда и, на миг обернувшись, строго нахмурилась, бросив на Курта такой взгляд, словно бы лишь он и нарушал тишину в этой комнате.

На щелчки и скрип отмычек стриг морщился, хотя укорить взломщицу за неизбежный шум уже не пытался; собственно, молчание вряд ли могло существенно изменить ситуацию — если за вскрываемой дверью впрямь таились существа, могущие услышать их, то скрежет замка уже сейчас сообщил им о приходе гостей. На шкафную дверь Курт смотрел взведенным арбалетом, ожидая, что ее, даже не отпертую, вот-вот может снести в сторону. Вопреки ожиданиям, напряжения или страха он отчего-то не испытывал; возможно, не имея пока представления о тех, с кем, быть может, придется столкнуться, а возможно, попросту сомневаясь в собственных предположениях и уже не веря в то, что там, внизу, и в самом деле есть кто-то, кроме мышей и плесени…

— Если здесь обнаружатся золотые слитки, — прошипела Адельхайда, повернув отмычку вправо, — я убью этого старика… Готово.

Он крепче стиснул приклад, приподняв арбалет на уровень головы, и растерянно опустил руки, когда за распахнувшимися дверцами слабо качнулся от потока воздуха шерстяной плащ, повешенный за гвоздь, вбитый прямо в заднюю стенку.

— Он что — издевается? — пробормотал Курт тихо, и Адельхайда, усмехнувшись, вновь обернулась на мгновение, одарив его снисходительным взглядом.

— А вы чего ожидали, майстер Гессе? Что за дверцами вам откроется выход в иной мир?.. Дотошный дедуля, — одобрительно кивнула она, вновь обратившись к шкафу, и осторожно, одними пальцами, прощупала стенку. — Наверняка снимается легко, Штайн не атлет…

Пристально обследовав гладкие доски, Адельхайда недовольно нахмурилась и, надавив всей ладонью, едва успела подхватить отвалившуюся на нее стенку с плащом.

— Ошиблась, — тяжело выдохнула она, и стриг, ухватив сколоченные вместе доски за верхнюю кромку, отставил их в сторону. — Мои комплименты доктору… С другой стороны, мог бы предусмотреть петли или что-то в этом роде.

— Никакой заботы о ворах, — согласился Курт, глядя на открывшуюся за деревянной коробкой дверь. — Ну, теперь уже можно не играть в молчанку — этот грохот разбудил бы и мертвого.

— Недостойно имперского рыцаря добивать лежачего, господин фон Вайденхорст, — заметила та с укором, приступая к замку, и он передернул плечами:

— В первую очередь я инквизитор, а мы, напомню, лишь тем и занимаемся. Бьем лежачих и лучше — связанных.

— У вас, оказывается, любопытные пристрастия, — хмыкнула Адельхайда чуть слышно, склоняясь к самой двери. — Наверняка там никого, — подытожила она спустя минуту. — Будь я существом, обладающим такой силой, как наши приятели, услышь я это копошение — я бы попросту вынесла дверь изнутри. Раз кто-то копается в замке — ergo, его лицо напротив створки, руки заняты, он на корточках, в неудобном положении, а стало быть, уж одного первый удар обезвредит наверняка и надолго.

— А я бы дождался открытия замка, — возразил Курт. — К чему напрягаться. И удар получится куда мощнее…

— А я дождался бы, когда вы войдете, — хмуро оборвал стриг. — Первому вошедшему — удар по горлу, после чего идущие следом с вероятностью восемь из десяти падают, опрокинутые его телом. Проход узкий, пол станет невероятно скользким уже через мгновение, а этого вполне довольно, дабы не дать вам подняться вовсе.

— Боюсь показаться идиотом, однако не могу не спросить — а фонарь кто-нибудь взял?.. — поинтересовался он, когда под отмычкой клацнул легко узнаваемый щелчок открывшегося замка. — Там ведь глаз выколи.

— Что, несомненно, и произойдет, если вы будете держать в руке фонарь, — согласилась Адельхайда, укладывая инструменты в чехол; голос ее вновь снизился до шепота. — Ваше местоположение будет видно отлично.

— Признаю, что фонарь в моем инвентаре — вещь невероятная, однако…

— Однако у меня он есть, майстер Гессе — воровской, дающий направленный луч; не следует думать, что я полезу туда в темноте или со свечкой в руках. Но первым войдет Александер, и войдет без света. Спросите, почему так, или не будете позориться?

— Просто признайтесь, — почти со злостью потребовал фон Вегерхоф, — что вы оба ищете случая от меня избавиться. Единственное, чего вы еще не сделали, это не крикнули «эй, там! он идет».

— Туплю, — с искренним смущением пробормотала она, сдвинувшись от двери в сторону, и, убрав в мешок отмычки, вынула небольшой, чуть больше ладони, фонарь.

От щелчка кремня тот покривился снова, едва не зашипев, и, когда Адельхайда выправила огонек, закрытый с одной стороны полукруглой заглушкой, отстранил ее с дороги, подступив к отпертой двери подвала. Мгновение стриг стоял неподвижно, прикрыв глаза, то ли прислушиваясь к тому, что происходит внизу, то ли к себе самому; наконец, коротко обернулся, погрозив обоим кулаком и поднеся палец к губам, и, толкнув раскрывшуюся створу, беззвучно и невесомо шагнул внутрь.

Адельхайда смотрела на темный проем напряженно, левой рукой держа лезвие неведомо откуда извлеченного метательного ножа, а Курт целил в темноту заряженным на все четыре стрелки арбалетом, пытаясь предположить, успеет ли он отличить возвратившегося фон Вегерхофа от кого-то другого, кто может появиться из этого мрака. В безмолвии и неподвижности протекли несколько долгих секунд, и когда снизу прозвучал недовольный, но теперь уже спокойный голос, он вздрогнул, едва не сжав палец на спуске.

— Идите, — позвал стриг со вздохом. — Чисто.

— Я так и знала, — с наигранным спокойствием сообщила Адельхайда, убирая нож, и, приподняв фонарь, двинулась вперед первой. — Осторожней, майстер Гессе, здесь ступеньки.

— Да что вы, — пробормотал он. — В подвал. Ступеньки. Ни за что бы не подумал.

— Вам еще не надоело? — одернул фон Вегерхоф, обернувшись к ним, и на бледно-алом в свете пламени лице раздраженно блеснули яркие, как у кошки, глаза. — Огонь, — потребовал он, и Адельхайда молча протянула ему фонарь.

Четыре больших светильника, укрепленных в стене, озарили подвальную комнату ярким, лишь чуть колеблющимся пламенем, и Курт остановился, оглядывая невероятные извивы трубок и скопище колб и склянок на полках.

— Лаборатория кельнского Друденхауса — отхожая будка, — сообщил он тихо. — Очень большая отхожая будка.

— Неплохой размах для одиночки, — согласилась Адельхайда, поставив свою сумку на пол, и двинулась вдоль стен, с любопытством озираясь. — В одном можно не сомневаться: останки на кладбище — его рук дело.

— А вот и клыки, — позвал стриг, указуя на большую плошку, стоящую у самого края каменного стола в центре комнаты. — То ли не успел выбросить, то ли приберег для иных нужд.

Курт приблизился, осторожно повернув челюстью вверх собачий череп средних размеров с выдернутыми двумя клыками; зубы Штайн удалил аккуратно и точно, не задев соседних и не повредив кости.

— К такому лекарю я бы пришел с зубной болезнью, — заметил он, присматриваясь ближе, и Адельхайда негромко усмехнулась, остановясь рядом:

— Вот только позади этого чудо-доктора должен стоять страж с ножом у его спины.

— Согласен… Призываю всех присутствующих попытаться ответить на следующий вопрос: хотя мы никого не обнаружили в его собственном подвале, мы нашли доказательства его причастия, а стало быть — с какой стати ему это понадобилось?

— Он знаком с ними, — убежденно предположила Адельхайда, осторожно тронув пальцем горелку с остывшим и словно закаменелым фитилем. — И работает на них. Или (как знать) они — на него. Алхимик — стриги; вполне логичный союз.

— Имперская шпионка — стриг — инквизитор, — возразил он. — Куда уж нелогичнее. Однако этот союз мы в наличии имеем.

— Взгляните-ка сюда, — оборвал их фон Вегерхоф, и Курт покривился, подойдя к дальней полке, уставленной стеклянными банками, плотно закрытыми и залитыми воском. — Весьма умело заспиртованные органы. У обладателя этого сердца явно был врожденный порок… печень любителя выпить… Похоже, в свободное от изготовления подделок время господин Штайн и впрямь интересовался лекарскими вопросами.

— А это что?

— Таким ты был месяца в три — в утробе матери.

— Какая гадость, — пробормотал он, всматриваясь в существо за неровным стеклом. — Наверняка в нем что-то не так, раз уж он на одной полке с больными органами. Думаю, я выглядел все же получше.

— Ну, разумеется, — согласилась Адельхайда язвительно. — И уже с Печатью.

— Откуда такие познания? — поинтересовался Курт, не ответив, и стриг пожал плечами, перейдя к низкому шкафу у другой стены:

— Жизнь долгая, Гессе. Чему только не научишься со скуки.

— Книги, — оживился он, шагнув следом, и, помедлив, снял с полки первую в ряду, укрытую толстой кожаной обложкой. — Среди прочих в лавке не стоит, значит… Вот так так…

— Что?

— А вы послушайте. «Не должно думать, что человек является древнейшим или последним властителем Земли, или что привычный ход жизни и сущность невозможно разделить. Старейшие были, Старейшие существуют, Старые не будут пребывать в тех местах, которые известны нам, но между ними Они ходят безмолвные и изначальные вне измерений, и нам невидимы»… Прелюбопытнейшие литературно-философские увлечения у нашего доброго доктора… «Каков Их облик, не может знать никто, подобия Их — в тех, кого Они сами породили на земле; и таких существует множество видов — от тех, кто полностью повторяет образ человека, до тех, чья форма незрима и неосязаема, что и составляет Их сущность»…

— Это о чем речь? — уточнила Адельхайда, нахмурясь, и он захлопнул книгу, водрузив ее на место.

— Даже не знаю, — мстительно вздохнул Курт. — Возможно, вас и не следует подпускать к этой полке; быть может, ваш ранг этого не дозволяет. Наверное, мне надлежит отправить запрос касательно вашего допуска…

— Напомню, что мой ранг дозволяет приказать вам покинуть этот дом вовсе, майстер Гессе. Без всяких запросов.

— Хватит, — повысил голос фон Вегерхоф. — Довольно. Вот что я вам скажу, друзья мои: то, что происходило здесь сегодня, это не специальная операция, а бродячий цирк, причем дешевый, бездарный балаган, chapiteau, pardon за мой французский. Я ожидал некоторой легкомысленности от Гессе, но ты, Адельхайда… Расслабилась? Давно сидишь без работы? Или его общество на тебя плохо влияет? Если бы так, как вы сегодня, себя вела зондергруппа, зачищавшая пражское гнездо, там полегла бы не половина — полегли бы все. И если бы сегодня здесь были те, кого мы разыскиваем, мы отсюда не вышли бы. Мы бы сюда даже не вошли. Вы, оба. Вы понимаете, о чем я говорю, или все это звучит в пустоту?.. Надеюсь, понимаете, — кивнул тот, когда в ответ не донеслось ни слова. — А теперь слушать меня, уж коли вы сами не в силах должным образом организовать работу. En premier lieu. Быстро и по возможности осторожно осматриваем подвал — осмотреть осталось немного, в основе своей все и без того ясно. En second lieu. Адельхайда — после этого ты уходишь. Гессе остается здесь и ждет дорогого доктора для задушевной беседы. Я остаюсь с ним на случай, если его увлечение неправедными книжками простирается дальше исследовательского интереса и граничит с практическими умениями. Завтра встретимся снова для обсуждения. Ясно всем? Согласны — все?

— А возражения примутся? — уточнил Курт и, перехватив взгляд холодных прозрачных глаз, пожал плечами: — Разумеется, все согласны… Так что же — подпускать ее все-таки к полке или не стоит?