Ночь доброй не была. Однако справедливости ради стоило заметить, что не была она ни полной тоски, ни посвященной мыслям о несбывшихся желаниях и обманутых надеждах, ни бессонной — вопреки собственным ожиданиям, в сон Курт провалился разом и глубоко.

Он проснулся от осторожного, но настойчивого стука в дверь и, подхватившись с постели, бросился открывать, на ходу влезая в штанины, понимая при том, что слабая надежда, предательски трепыхнувшаяся где-то в глубине души, безосновательна и глупа. Засов он сдвинул одним движением, распахнув створку и растерянно глядя на девицу по ту сторону порога, не сразу припомнив горничную или помощницу Адельхайды.

— Лотта, — подсказала память; та кивнула и, окинув его взглядом, твердо потребовала:

— Оденьтесь и выйдите на галерею, майстер Гессе, я буду ждать на повороте. Это важно.

Прочь она двинулась все так же решительно и не оглядываясь, оставив ему возможность либо кричать в спину, пытаясь узнать, что случилось, либо последовать ее указаниям.

В куртку он влез так же поспешно, срываясь и не попадая в рукава, и, прихватив перчатки, вышел, надевая их на ходу. По длинному коридору Курт почти пробежал, благо час был ранний и безлюдный, и на повороте галереи едва не наскочил на фон Вегерхофа, одарившего его настороженным и удивленным взглядом.

— Ты, — уточнил стриг, и он вытолкнул с раздражением:

— Господи, ты что — вездесущ?

— «Господи», быть может, и вездесущ, — согласился тот, — однако я здесь по делу.

— Вы оба здесь по делу, — оборвала его Лотта, и Курт нахмурился, переводя взгляд с нее на стрига. — Быть может, я перегнула палку, но опыт подсказывает, что порою лучше это, нежели бездействие.

— Что произошло? — спросил фон Вегерхоф напряженно, и та вздохнула.

— Майстер Гессе, — чуть утратив свою решительность, выговорила Лотта, — я должна задать вам вопрос, на который прошу ответить и… без обид. Прошу вас.

— Ну? — довольно неучтиво поторопил он; та кивнула:

— Да… Так вот… Этой ночью, уходя от Адельхайды, в каком состоянии вы оставили ее? Простите, если мои слова покажутся вам слишком прямолинейными, однако…

— Стой, — перебил ее Курт, ощущая, как что-то неприятное и холодное зарождается под ребрами. — Стой, — повторил он размеренно. — Этой ночью?

— Или утром… не знаю, когда вы ушли, и прошу извинить еще раз за такую назойливость, но это в самом деле важно.

— Да не было меня у нее этой ночью! — бросил он раздраженно. — Уж если ты в курсе таких ее тайн, отчитаюсь, госпожа помощник следователя, по полному списку: дверь была заперта, на стук мне не ответили, и какие бы мысли ни были у тебя по поводу ее планов на ночь, а — она просто заперла дверь и легла спать. Удовлетворена?

— Этого не может быть, — растерянно произнесла Лотта. — Это невозможно.

— Отчего же? — не сумев скрыть злости, осведомился он. — Кто-то был, и ты решила, что это я? Тебе ли не знать, что, согласно специфике ее работы…

— Не смейте, — угрожающе потребовала та, и он умолк, понимая, что ведет себя глупо и недостойно.

— Объяснись, Лотта, — попросил фон Вегерхоф, бросив на него укоризненный взгляд. — Что случилось?

— Ее дверь заперта, — пояснила девушка тихо. — Заперта дверь из коридора и не поддается на ключ; наверняка вдвинут засов. На стук она не отвечает. Есть еще дверца — из моей комнаты в ее, но и она закрыта. Ключ ее не открывает — стало быть, тоже на засове… Майстер Гессе, господин барон, поверьте — она никогда так не делала. Никогда.

— Быть может, и впрямь просто спит, — предположил Курт уже спокойней, и та мотнула головой:

— Так крепко? Не она. Адельхайда просыпается от скрипа половиц, и чтобы не выйти на стук? Этого не может быть. И она никогда не запиралась от меня — я всегда должна быть под рукой, всегда должна иметь возможность явиться по первому зову, вы сами должны понимать. Это… ненормально. И если вы сказали, что и этой ночью не сумели к ней попасть… Понимаете, это тоже подозрительно. Вчера вечером она попросила сделать ей купание с лавандой… ну, и прочее… понимаете?

— Нет… — проронил он оторопело, и фон Вегерхоф вздохнул:

— Она ждала тебя, тупица. Ждала, что ты придешь к ней, и готовилась встретить тебя по первому разряду. Я ошибся. Ты — нет. Вчера ты должен был войти в ту дверь.

— Что делать? — спросила Лотта настойчиво. — Я не хочу поднимать шума, но как попасть внутрь? Ломать засов? Перебудим половину дома…

— Вторая дверь — в твоей комнате? — перебил стриг и, дождавшись кивка, махнул рукой: — Идем. Я открою.

— Хорошо, — коротко согласилась та и, без лишних возражений развернувшись, пошла вперед, не оглядываясь и торопясь.

«Ждала, что ты придешь»… Все-таки ждала… Но почему не отперла дверь? Уснула? Заболела? Что могло произойти еще — в охраняемом замке, за толстыми стенами, в окружении прислуги…

Как и в ульмском доме фон Вегерхофа.

— Вот зараза… — проронил Курт чуть слышно, и стриг, шагающий рядом, молча поджал губы, не ответив на его невысказанные мысли.

Фон Вегерхоф шел безмолвно до самой двери в комнату помощницы Адельхайды, молча вошел, когда та распахнула створку, молчаливым кивком велел закрыть ее и так же молча, все медленнее с каждым шагом, приблизился к ведущей в соседнюю комнату дверце.

— Заперто, — снова повторила Лотта, понизив голос. — Просто не понимаю, не знаю, что думать…

— Отойди к порогу, — велел фон Вегерхоф коротко, и та, на миг запнувшись, послушно кивнула и попятилась, не отрывая от него взгляда, вздрогнув, когда уперлась спиной в дверь, ведущую в коридор.

— Сделайте что-нибудь, — попросила она чуть слышно, и стриг вскинул руку:

— Тихо. Полная тишина, — повторил он, подступив к самой створке, и замер, упершись в нее ладонью, прикрыв глаза и чуть склонив к плечу голову, точно вслушивающийся в шумы леса охотничий пес.

Тишина тянулась долго — невыносимо долго; тот все стоял недвижимо, опустив веки и не говоря ни слова, и Курт ощутил, как возникнувший под ребрами неприятный холод растекается по телу, примораживая к месту. Это выражение лица он уже видел у фон Вегерхофа — в его доме, на пороге комнаты Эрики…

— Что? — требовательно уточнил Курт, и стриг осторожно выдохнул, все так же не поднимая взгляда и медленно сжимая в кулак лежащие на двери пальцы.

— В той комнате, — с усилием отозвался он едва различимым шепотом, — живых нет.

— Ты сказал, что откроешь, — пытаясь держать голос ровно, не сразу выговорил Курт, и тот кивнул, отступив на шаг назад.

От удара ногой дверь скрипнула, грохнув клепами, с той стороны что-то хрустнуло, и второй удар внес ее внутрь, вывернув петли из камня и цемента, переломив засов пополам и отбросив тяжелую створу на пол. На охнувшую Лотту Курт не обернулся, стоя рядом со стригом у порога, глядя внутрь и не делая вперед ни шагу. Еще два мгновения висело молчание и, наконец, позади прозвучало нетерпеливое:

— Ну же! Господи, скажите, что с ней!

— Ее нет, — ответил Курт, все так же не двигаясь, и покачнулся, когда Лотта подбежала к порогу, попытавшись оттолкнуть его в сторону. — Стой, — велел он жестко, удержав помощницу за локоть и не давая войти. — Встань, где была. И лучше запри ту дверь тоже. Это — понятно?

— Как такое может быть?.. — тихо обронила та, и Курт встряхнул ее, повысив голос:

— Ты меня поняла?

— Да, майстер Гессе, — кивнула Лотта, рванув руку и высвободившись. — Я поняла.

— Хорошо, — отозвался он коротко и переступил порог, не глядя махнув рукой назад: — Александер?.. В самом деле, — понизив голос, уточнил он почти шепотом, — как такое может быть? Двери заперты, на окне решетка… Где тело?

Фон Вегерхоф болезненно покривил губы при последнем слове, глубоко переведя дыхание, и медленно оглядел комнату, всматриваясь напряженно и пристально.

— Никаких больших сундуков, — констатировал он, наконец, — никаких шкафов… под кроватью не уместилось бы… Да и к чему бы прятать…

— И что это значит?

— Это значит, Гессе — она жива. Видно, он не хочет быть однообразным.

— Думаешь, Арвид? — уточнил Курт, и сам понимая, что стриг прав; тот, не ответив, медленно прошел по комнате дальше и остановился, глядя под ноги.

Он обошел кровать, приблизившись и встав рядом, глядя на большой серебряный гребень — этот гребень был на Адельхайде всегда, удерживая прическу или покрывало. Сейчас можно было различить то, что обыкновенно скрывалось копной черных волос — гребень был стальным, лишь покрытым серебром, а образовывающие рисунок отверстия как нельзя лучше подходили для пальцев, делая это украшение кастетом с пятью изогнутыми остриями длиной с ладонь.

— Она все-таки достала одного из них, — бледно улыбнулся фон Вегерхоф, опустившись на корточки и тронув серебряную поверхность. — Умница девочка.

— Это… — Курт присел рядом, протянув руку, но так и не прикоснувшись к вязкой черной слизи на зубьях гребня. — Это что — кровь? Кровь стрига? Так она выглядит?

— Реакция с серебром. Такое образуется в венах, если ударить серебряным оружием, или в мелких капиллярах, если прижать к коже… Да, Гессе, это кровь стрига, — подтвердил тот и рывком поднялся. — Надеюсь, Арвида.

— Надеешься?.. Иными словами, ты уверен, что здесь он был не один?

— Иди сюда, — вздохнул фон Вегерхоф, подойдя к окну; когда он приблизился, тот взялся за решетку окна с коваными лепестками и легко, словно цветок из чаши, вырвал ее из проема, оросив пол крошками камня.

— И что это значит? — уточнил Курт.

— Ты мне льстишь. Полагаешь, я бы смог это сделать одной рукой?.. Это сделал тот, кто побывал в этой комнате. Запертая дверь — гарантия того, что никто не войдет, решетка на окне, все в порядке… Но навряд ли Адельхайду спускали вот так по стене. Она это может, но откуда это знать Арвиду?.. Он вывел ее через дверь. А другой покинул комнату через окно, сделав вот это, — докончил фон Вегерхоф, одним движением вогнав решетку в проем.

На вновь посыпавшиеся на пол камешки и цементную крошку Курт смотрел долго и безмолвно, пытаясь собраться, и тяжело выдохнул, яростно потерев ладонями лицо.

— В одном ты был прав, — произнес он с расстановкой. — Помеха совместной работе — не самый последний аргумент к тому, чтобы не затевать личных отношений с сослуживцами. Еще всего только чуть более суток назад я бы мыслил яснее… Все верно. Они наверняка и вошли через дверь. Могли даже не скрываться; после наступления темноты дом пустеет, а если кто и увидит, в эти дни здесь уйма постороннего народа — гости, их челядь, привезенная прислуга, сыновья… И если Лотта права, если она впрямь меня ждала, то… то и дверь-то была открыта. Не пришлось ни ломать, ни даже стучать… И судя по гребню, одного она таки достала; думаю, этот сукин сын очень удивился, — добавил Курт желчно. — Наверняка он надеялся на то, что, увидев его, девчонка оцепенеет от ужаса и забьется в угол… Судя по тому, что все прошло тихо, а в комнате полный порядок — после такого приветствия Арвид решил не надеяться на factor страха или силы и попросту подчинил ее. Согласен?

— Думаю, так. Никто не слышал ни криков, ни шума — даже Лотта в соседней комнате.

— Если бы я думал спокойнее, я бы и сам увидел вот это, — вздохнул Курт, поведя рукой над полом, где рассыпались песок и раздробившийся камень. — Еще до того, как выдернул решетку ты, здесь уже было изрядно натрушено… Я этого не заметил, а вот ты — да.

— Нет. Я увидел выщербленный камень вокруг решетки.

— Еще позорнее, — отмахнулся Курт с обреченной злостью. — Я не увидел ничего.

— Это простительно, ты…

— Далее, — оборвал он четко. — Как они могли покинуть замок? Так же, как городские ворота?

— Вернее всего, это проще. Преодолеть стену дело одной минуты; на такую заберешься даже ты, но с грузом в виде лишенной воли женщины… К чему. У замковых ворот есть калитка, и если кто-то вздумает отпереть ее, к примеру, подчиненный привратник, это не создаст того шума, что бывает при открытии ворот. Легко, просто, быстро.

— Но на что все эти сложности? Если он хотел нанести тебе очередной удар, почему просто не убить, для чего…

Он запнулся, внезапно споткнувшись о собственную мысль, и лишь сжал зубы, когда фон Вегерхоф спросил в ответ:

— Для чего стригу живой человек?

— Он будет… А что после? — проговорил Курт с усилием; тот дернул плечом:

— Не знаю. Тебе известны все варианты; выбирай. Надеюсь, что после Арвид просто убьет ее, — фон Вегерхоф вздохнул, привалившись спиной к стене и уставясь себе под ноги, и тихо договорил: — Если я не справлюсь.

— Ты это о чем?

— Он ждет, что я приду за ней, — пояснил стриг. — И он прав — я приду. Как я уже говорил, моя работа довершена, я здесь более не нужен, ничего не изменю и ничем не помогу. Мое присутствие не обязательно…

— Ты всерьез решил, — перебил его Курт, — что ты полезешь в это логово один?

— Не играй в героя, Гессе, — вздохнул тот, на мгновение вскинув к нему вспыхнувший взгляд и снова опустив глаза. — Это смешно. Ты боишься даже меня в этом облике… только не говори, что это не так — я это чувствую; что с тобой будет при встрече с ним?

— Qui a peur des feuilles ne va point au bois — так ты сказал?

— Арвид — не шорох листьев, Гессе. Он не мнимый страх, который можно и нужно перебороть, он — опасность реальная, которой надо страшиться. И ты будешь. Но не это главное. Ты… Пойми, тебе там делать нечего. Просто нечего. Он сомнет тебя походя, не заметив, как; чего ты добьешься, как сможешь помочь своей смертью?

— Ну, — натянуто улыбнулся он, — может, пока меня будут жевать, вы хоть удрать успеете.

— Шутки кончились, — поморщился фон Вегерхоф. — Ты не охотник на стригов, не боец зондергруппы, зарубивший хотя бы с десяток простых смертных, у тебя нет не только такого опыта — у тебя его нет вовсе. Чем ты можешь похвастать? Поединком с герцогом фон Аусхазеном, из которого ты вышел порезанным в двух местах? Противостоянием с Крысоловом, едва тебя не доконавшим? Или стычкой с Каспаром, оставившим тебя измочаленным и умирающим? Что ты можешь противопоставить Арвиду?

— Неплохой способ узнать это.

— Я иду туда, оставляя на успех, быть может, один шанс даже не из ста и не из тысячи. На что уповаешь ты?.. Останься здесь. Не лезь на верную смерть; а она верная, Гессе. И, поверь, жуткая.

— Ты прожил столько лет, — качнул головой Курт, — и все еще не понял? Мы же дети, Александер. А если детям что-то втемяшится в голову, их ничем не урезонишь. Проще дать, чем объяснить, почему нельзя… Я не могу остаться. Не могу не лезть. Знаю, что это нелогично, знаю, что глупо. Знаю, что самому себе объяснял бы это всего пару лет назад — объяснял бы истово и с убежденностью. И наверняка я же спустя лет пять или через год назову себя болваном; но сейчас — не могу. Оставишь меня здесь — и тебе придется смириться с мыслью о том, что этим вынудил меня полезть в замок со стригами в одиночку, без прикрытой спины, без напарника, без дельного совета, данного вовремя. Готов взять мою смерть на свою совесть?

— Ты оттуда не выйдешь. Ты понимаешь это? Ты уверен, что размен ее жизни на твою того стоит? Не для тебя — для дела. Не на нее охотятся малефики половины Германии, не ее назвали уникальной твои друзья и враги. Не над ней трясется начальство…

— А над тобой не трясется? Ты — не уникален? Ты — не важен для дела? Как по-твоему, твоя жизнь стоит того, чтобы разменять на ее или, как ты сам сказал, прибавить к ней? Так не лечи меня.

— Это безнадежно, — уже с обреченной настойчивостью вымолвил фон Вегерхоф, и Курт пожал плечами:

— Но ведь ты туда идешь? Не для того же, чтобы таким веселым манером покончить с собой, раз уж иные способы для тебя столь сложны. Значит, есть надежда. Есть шанс… И не говори, что он есть только для тебя, а я смертная тля.

— Что-то схожее я и намеревался сказать. Надеюсь, ты достаточно благоразумен, чтобы не оскорбиться. Это правда.

— Плевать. Nil mortalibus ardui est.

— Есть хоть какой-нибудь аргумент, могущий убедить тебя? — устало спросил стриг, и он вздохнул:

— Если б он был, думаешь, я сказал бы?.. Это не обсуждается, Александер. Просто не обсуждается.

— Хорошо, — согласился тот, — пусть. Идем вместе. Только теперь, Гессе, все, что я говорил прежде, уже неверно — я не агент, ты не следователь, и твои решения ничего не стоят; то, что мы намереваемся сделать, не имеет отношения к службе и не повинуется ее правилам. Теперь главный я. Делать будешь, что я скажу, как скажу, когда скажу. Готов это принять — иди, нет — поверь, я смогу сделать так, чтобы в ближайшую неделю ты не только не смог покинуть этот замок, но и не сумел бы подумать даже о том, как подняться с постели. Лучше сломанная нога, чем, в самом деле, смерть на моих глазах… которая, повторяю в последний раз, более вероятна, нежели благополучный исход.

— А моя смерть и без того недалека — если сравнить с некоторыми известными мне личностями, — пожал плечами он. — Сегодня или завтра; какая разница?..

— Мы полагаемся, по большому счету, на везение. Понимаешь это?

— Fortuna favet ignavis… Сегодня будет отличный повод убедиться в верности этого суждения, ибо (сознаемся самим себе) мы оба совершаем глупость.

— В таком случае, признай как факт, что я главный глупец (а так и есть, судя по тому, что я поддался на твои увещевания); и слушаться меня, Гессе, беспрекословно. Завершая наш цитатник, скажу последнее: te hominem esse memento.

— Возразить нечего, — признал Курт. — Командуй.

— Остается надеяться, что ты не ошибся, — вздохнул фон Вегерхоф, бросив через плечо взгляд в окно. — Что это и впрямь фогт. Потому что, если это не так, Адельхайде уж точно конец… Ты уверен?

— Я уверен, — твердо ответил он. — Это фон Люфтенхаймер. Без сомнений.

— Имей в виду, что ошибиться мог я, — спустя миг безмолвия тихо предупредил тот. — Возможно, она уже мертва. Возможно, Арвид убил ее за пределами замка, надеясь именно на это — на то, что я решу, будто она жива, и наделаю глупостей. Или он вовсе не рассчитывал на мое появление — ведь никаких подсказок о том, где его искать, он не оставил. И Адельхайду он, быть может, намерен выпустить спустя несколько дней, так ударив куда больнее.

— «Выпустить» — id est?..

— Да. Вполне вероятен и такой исход. Готовься к тому, что мы можем войти в этот замок лишь для того, чтобы убить ее самим. Сумеешь ты убить женщину, к которой неравнодушен?

— Не впервой, — отозвался он коротко, и стриг кивнул:

— Хорошо. Будем надеяться, что, если я и ошибся, то в своих худших опасениях. А теперь, Гессе, я буду говорить то, что почитать ошибкой не вздумай. Теперь я прав всегда. Понял меня?

— Каков план?

— Лотта скажет всем, кто будет этим интересоваться, что Адельхайда приболела и лежит в постели. На сутки этого хватит, а после — если у нас ничего не выйдет, скрывать происходящее попросту не будет смысла. Напиши отчет — подробный; оставишь его вместе с вещами Лотте на сохранение. Когда… если так сложится, она передаст его, куда следует. Теперь о самой операции. До замка фогта галопом часа два; выезжаем в четыре.

— В четыре?.. — переспросил Курт растерянно. — То есть, к вечеру? Ехать надо немедленно, пока день, пока солнце! Ты сам сказал, что она в опасности, быть может, в этот самый час Арвид уже обставляет ее торжественное обращение, а ты намереваешься тянуть до ночи!

— Предупреждаю во второй раз, — чуть повысил голос фон Вегерхоф. — Во второй и последний, третьего не будет, Гессе, будет сломанная нога и постель в этом замке. Делать будем так, как скажу я. Если ты не согласен с тем, что я говорю, ты можешь спросить, почему так; спросить — но не более. Если у нас будет на это время. Во всех прочих случаях повиноваться беспрекословно.

— Как слуга? — не сдержался он, и тот холодно улыбнулся:

— Как птенец. Считай, что на время этой операции я тебя усыновил. И при малейшем непослушании буду применять телесные наказания; ясно?.. А теперь я отвечу. «Пока день», ты сказал. Ты полагаешь, что это даст нам преимущество, но ты ошибаешься. Днем Арвид менее опасен, да. За пределами стен или в освещенных комнатах. Но в темных коридорах, в комнатах с закрытыми ставнями, в подвале — там не будет иметь значения, светит ли снаружи солнце. Зато будет иметь немалую значимость тот факт, что на стенах, во дворе, в тех же коридорах и комнатах полно стражи, бодрствующей, Гессе, и бдительной. Днем, кроме двоих или троих опытных стригов и одной новообращенной, на нас повиснут еще и люди — вооруженные, обученные и хорошо видящие и слышащие. Ночью же будет меньше угрозы хотя бы со стороны людей. Кроме того, если Арвид настолько переоценил меня и полагает, что я мог догадаться, где его искать, если он меня ждет — он ждет меня днем. Он просто не может не быть уверенным в том, что я попытаюсь воспользоваться своим преимуществом перед ним и его птенцами. Что же до Адельхайды… Либо уже поздно, либо у нас еще есть время и нам некуда спешить до нынешней ночи.

— Почему?

— Просто поверь. До наступления глубокой ночи он не сделает того, чего мы больше всего опасаемся. И у меня есть время на то, чтобы подготовить некоторые важные мелочи для моего плана. Мы выезжаем в четыре.

— Понял, — отозвался Курт нехотя. — В четыре.

***

Лотта держалась отлично — улыбаясь оставшимся гостям и обеспокоенной тетушке, она крайне достоверно и внятно изложила симптомы легкого, но чрезвычайно неприятного недуга, уложившего в постель ее хозяйку, весьма изобретательно отнекиваясь от лекаря и посетителей в лице сострадающего дамского сообщества. Распоряжения, касаемые сумки с вещами Курта и его отчетом, она выслушала внимательно, клятвенно заверив, что все будет исполнено должным образом, если прибывшая зондергруппа обнаружит, что сам майстер инквизитор дать этот отчет уже никогда не будет в состоянии, и лишь ближе к их отъезду, прослушивая указания вновь и повторяя сказанное, помощница Адельхайды начала потягивать носом и часто хлопать ресницами.

Стриг исчез сразу после разговора в комнате Адельхайды; его не было видно нигде вплоть до второй половины дня, и на все вопросы Курт услышал в ответ лишь отговорки и пожелания не лезть не в свое дело. Покинуть замок баронессы фон Герстенмайер удалось с некоторыми усилиями — фон Вегерхофу пеняли на легкомыслие, явно подразумевая под этим его ярое нежелание повести к венцу ее дорогую племянницу безотлагательно, майстера инквизитора призывали в свидетели обвинения, и прощание заняло едва не полчаса. В четыре пополудни, однако, как и было решено, замковые стены уже смотрели в спину.

Коней они пустили крупной рысью, и Курт во все время пути косился на третьего жеребца — с пустым седлом; в том, что он понадобится впредь, были немалые сомнения, равно как и в том факте, что обратно с седоком отправится хотя бы один из них. По временам фон Вегерхоф приказывал переходить в галоп, спустя минуты вновь придерживая скакунов, но больше от него Курт не слышал ни слова. Таким угрюмым и сумрачным он не видел стрига до сих пор ни разу; в седле тот сидел расслабленно, точно на стуле в собственной комнате перед неизменной шахматной доской, однако не заметить, как он собран и сосредоточен, было нельзя. Сегодня на нем не красовалось его обычного вычурного наряда, и фон Вегерхоф был неузнаваем в простой, безыскусной, хотя и добротной одежде из сукна и кожи. Стриг был при мече, пристегнутом за спиной, и кинжале, пренебрегши, однако, какой бы то ни было броней, рукава при движениях рук вызывающе открывали запястья, а расстегнутый воротник — шею.

На собственные руки, держащие поводья, Курт поглядывал скептически, понимая, насколько иллюзорную защиту дают его стальные наручи — если одна из этих тварей пожелает добраться до его крови, на их усмотрение оставалось еще немало подходящих частей тела. Кроме того, зубы и желудок — не единственное оружие его противников, и даже простой кухонный нож, примененный ими, убьет его вряд ли хуже, чем двуручный меч тяжеловооруженного рыцаря, разве что все той же крови вокруг будет чуть меньше. Кольчуги, к которой он уже привык, с которой сжился, снимая лишь перед сном и купанием, на нем сегодня тоже не было, дабы избегнуть лишнего шума, отчего тело ощущалось неприятно легким и открытым, однако и она вряд ли была бы хорошей защитой — меч в руке стрига прорубил бы ее, как пергамент. На боку ощущалась непривычная пустота; арбалета, с которым также не разлучался никогда, Курт не взял. Недальнобойный, но мощный вблизи, заряжающийся разом на четыре болта, словом, идеальный для перестрелок в коридорах и sortir’ах, он не раз выручал прежде, и для замковых переходов был бы самым подходящим оружием, однако на зарядку уходило слишком много времени, при движении он позвякивал стальными деталями, а при натяжении невыносимо громко скрипели струны. Сегодня пришлось удовольствоваться его обычными двумя кинжалами и пригнанным за спиной бастардом, впервые со дня посвящения найдя этому мечу применение практическое, а не лишь только представительское. Вот только много ли будет от него проку…

Te hominem esse memento…

Стены замка проступили в сумерках впереди, за стволами голых деревьев, после получаса все такого же безмолвного пешего шествия, и лишь тогда, остановившись, фон Вегерхоф впервые за последние полтора часа разомкнул губы.

— Надеюсь, ты и впрямь уверен, — произнес тот, медленно проведя ладонью по конской шее, и переместил взгляд с серой громады на него. — Потому что, если нет, сейчас самое время повернуть назад.

— Я уверен, — ответил Курт твердо, силясь не замяться под взглядом прозрачных глаз в шаге от себя; взгляд этот сейчас был тяжелым, как ледник, и таким же стылым. «Что будет, когда повстречаешься с Арвидом?»… — Я уверен, — повторил он, и стриг отвернулся снова, прикручивая поводья к низкой ветви.

— Хорошо, — продолжил тот ровно. — Привяжи коней и жди меня здесь.

— Почему? — стараясь говорить спокойно, уточнил он; фон Вегерхоф кивнул вперед:

— Ты знаешь этот замок? Бывал в нем?.. Я тоже нет. Перед тем, как лезть туда, для начала надо выяснить, где мы будем это делать. Согласись, было бы крайне неучтиво с нашей стороны внезапно вывалиться посреди казарменного плаца или у парадного крыльца.

— Ты не хочешь дождаться полной темноты? Почему? Вокруг стен голого пространства шагов на сто.

— Именно сейчас. Стражам уже видно плохо. И сейчас можно быть уверенным, что Арвида или одного из его выкормышей нет где-нибудь на стене — он бы мог меня и увидеть.

— А стражи не смогут? Как, скажи на милость, ты намерен преодолеть голое вырубленное поле?

— Как?.. — повторил фон Вегерхоф, отступив от коня на шаг, и Курт шарахнулся назад, когда тот внезапно исчез — попросту сгинул, оставив перед мысленным взором смазанный след, похожий на пролетевшую мимо ночную бабочку. — Арвид может лучше, — шепнул голос позади, у самого уха, и от коснувшегося шеи теплого воздуха по спине мерзко скользнула невидимая сосулька. — Арвид может куда лучше, — повторил стриг, когда он рывком обернулся, попятившись. — Имей это в виду. Будет идти за тобой след в след, и ты его не услышишь. Не почувствуешь за собственным плечом. Не увидишь, когда он вот так пройдет мимо. У меня выходит куда хуже… Но довольно для того, чтобы проскользнуть мимо людей на стенах всего сотню шагов в полумраке. Это требует известного напряжения сил, но вполне исполнимо. Я ответил?

— Вполне наглядно, — согласился Курт сдавленно, и тот кивнул, вновь сделав шаг в сторону и снова растворившись в нигде.

Жеребец, припасенный для Адельхайды, нервно фыркнул и дернулся, и он зло рванул поводья на себя, сгоряча покрыв животное нелестными словами.

На душе было тускло. Сейчас, сидя на холодной прошлогодней траве напротив недвижимого и неприступного замка, Курт еще четче, чем этим утром, осознал, насколько глупой, а скорее всего и бессмысленной является их затея. По всем правилам, согласно любым указаниям, согласно здравому смыслу — стоило дождаться появления зондергруппы, которая будет здесь уже завтра, возможно, к утру. Но завтра утром вполне может быть поздно; однако поздно может быть уже и теперь. Согласно логике, идти самим в руки собственным убийцам было совершенно незачем — шансов на то, что Адельхайда все еще жива, почти не было, и ничем иным, кроме как жестом отчаяния, происходящее назвать было нельзя. С чего они взяли вдруг, что малолетний инквизитор и депрессивный стриг сумеют повторить то, что провернул с ними Арвид — войти и выйти из охраняемого жилища с пленным в руках?

И все эти вопросы имеют смысл лишь в том случае, если он впрямь не ошибся, если человеческое прикрытие этой твари — в самом деле ульмский ландсфогт. Если сейчас за теми стенами, что видятся в просветы меж стволов, замковые обитатели не готовятся отойти ко сну, не имея представления и никакого отношения ни к каким стригам, заговорам и смертям вокруг…

— Все тихо.

На этот раз он не вздрогнул, не подскочил на месте, и даже показалось, что за долю мгновения до того, как рядом прозвучал этот голос, до слуха донесся не то шорох шага, не то дыхание…

— Все слишком тихо, — повторил фон Вегерхоф, обойдя его и тоже присев на пожухшую траву, кое-где простреленную свежими зелеными всходами. — Если Арвид действительно ждет гостей, то он весьма умело прикидывается ничего не подозревающим.

— А если не ждет? Если он и в самом деле намеревается… подчинить или обратить ее и выпустить и пребывает в уверенности, что ему никто не помеха? Откуда ему знать, что нам что-то известно?

— Молись, чтобы так и было. Потому что либо так, либо замок, который я сейчас видел, населен обычными людьми, занимающимися обычными вечерними делами. На стенах никаких признаков повышенной готовности, со двора слышно прислугу, жизнь идет, как всегда идет в подобных местах; и множество, множество иных мелочей… Гессе, это в последний раз: ты — уверен?

— Да, — ответил он еще тверже, чем прежде, еще уверенней, чем думал сам; фон Вегерхоф вздохнул, на миг опустив взгляд.

— Надеюсь, ты прав. Потому что иначе, Гессе, все будет очень плохо. Адельхайду мы не спасем, но это полбеды. С нас снимут головы — но это не вторая половина этой беды; головы с нас снимут справедливо — вот в чем бедствие. Вообрази себе лицо фогта, если он невиновен, и мы вломимся в его покои, в то время как он мирно спит. Вообрази себе только, что он скажет, а главное — вообрази, кому. Император припомнит тебе все, что было до сих пор, позабыв о том, что уничтоженные тобою его знатные подданные предали его благоволение и его самого. Конгрегация вновь станет предметом порицания и мишенью для злобствования. И снова столкнутся в противостоянии светские службы и инквизиторские, и на сей раз, Гессе, нам будет ответить нечего.

— Тебе так много обо мне известно, — помедлив, выговорил Курт почти уже жестко, — так хочу кое-что спросить. Ты знаешь, почему меня намеревались устранить? Почему малефики всех мастей начинают меня опасаться, а начальство — без меры холить? Что, кроме выносливости и устойчивости к воздействию на мое сознание, ставится мне в заслугу?

— Надеюсь на это, — повторил фон Вегерхоф. — Потому что, кроме твоей всеми восхваляемой сверхъестественной интуиции, у нас нет никаких доказательств, подтверждающих твои же выкладки… Ну, и полно. Решено — стало быть, решено.

— Ты нашел, где можно пробраться и куда?

— Задний двор, — кивнул стриг. — Замок фон Люфтенхаймеру достался древний, старой постройки и простого устроения: стена, донжон, главный двор со всевозможными службами и задний с птичниками, клетями и прочим хозяйством. Вокруг небольшой сад, подступает вплотную к стенам; он, разумеется, голый, но вообще — задний двор просто создан для того, чтобы через него проникали. Не похоже даже, чтобы там была особенно усиленная стража. Возблагодари Бога за то, что нет хотя бы рва, вот что было бы препятствием серьезным… Единственная проблема — собаки на заднем дворе. Четыре. Но с ними я разберусь.

— А что же я?

— А ты можешь сделать одну правильную вещь: Гессе, разворачивайся и уезжай. Или хотя бы просто останься здесь. Пойми и еще одно: мне ты будешь только мешать.

— При проникновении в замок — не спорю, — согласился он. — Но внутри лишний человек, как ты однажды сказал об Адельхайде, лишним не будет. Не знаю, чего я буду стоить в столкновении с Арвидом и его приятелями, но некое количество людей вполне могу взять на себя. Кроме упомянутых тобою стычек с герцогами и крестьянскими вождями, Александер, мне доводилось и отбиваться от толпы поднятых мертвецов, одно прикосновение которых могло обратить в прах; думаю, такой опыт вполне достаточен для того, чтобы не слишком дрожать за мою шкуру. В последний раз: нет. Я иду. Итак; что стена?

— Ну, что ж; я предупредил… — вздохнул стриг и продолжил, коротко кивнув за спину: — Стена там, разумеется, выше, нежели в прочих местах; на интересующем нас участке — стражник. Один. С ним я тоже разберусь.

— Как, позволь узнать?

— Я преодолел стену своего замка, будучи новообращенным месяца от роду, без каких-либо приспособлений и без подготовки, — напомнил фон Вегерхоф. — Она, конечно, была существенно ниже, однако и я уже не тот… Когда разделаюсь со стражем, я сброшу тебе веревку. Постарайся не сучить по стене ногами слишком часто — в ночи трение подошвы о камень будет просто оглушающим. По возможности подтягивайся на руках. Достанет сил?

— Вполне. А твои подошвы? Лезть по стене — не идти, здесь все твои выкрутасы работать не будут, и твои охотничьи сапоги будут шуршать не меньше моих походных.

— Значит, полезу без сапог вовсе; не забивай голову не своими проблемами. Думай о том, что должен сделать ты. Тебе предстоит преодолеть тихим шагом полпути до стен, после чего оставшуюся половину проделать ползком. Очень медленно. Так медленно, как только хватит у тебя терпения. Если на стенах только люди, тебе это удастся.

— А если нет? — хмуро уточнил Курт, и тот пожал плечами:

— Если нет — не удастся никому из нас.