Мгновения падали, как снежинки — медленно и равнодушно, и было никак не возможно понять, сколько их миновало, таких неспешных мгновений, прежде чем начала рассеиваться тьма, прежде чем стал тише звон — стал тише, но не смолк совершенно, и все так же словно сквозь колючий кустарник продирался воздух в легкие…

Глаза напротив — первое, что Курт смог рассмотреть; горящие ненавистью и злостью глаза того, кто держал его за горло, прижав к стене и почти подвесив над полом. Еще одной вечностью позже взгляд сумел собраться на всем остальном — фон Вегерхоф, замерший в пяти шагах в стороне, фогт, так и стоящий у двери, из которой появился, и на пороге комнаты рядом, в окружении юной девицы и двух стражей — поджарый, как волк, стриг в нехитром, словно у справного ремесленника, холщовом платье.

— Хорошо, — выговорил он, указав себе под ноги. — А теперь оружие. Всё оружие. На пол.

Фон Вегерхоф помедлил, бросив мельком взгляд вокруг, и тот кивнул:

— Верно. Слишком много, слишком сложно… Оружие, или Конрад сломает щенку шею.

Брошенные меч и кинжал лязгнули о пол, со скрипением проехавшись по камню к ногам Арвида, и тот улыбнулся:

— Вот и ладно. А теперь, поскольку ты и сам по себе какое-никакое оружие — на колени и сцепи на затылке руки.

— Не дождешься, — с шипением отозвался стриг; Арвид вздохнул.

— Конрад, — позвал он, Курт ощутил, как темнота вновь навалилась, стремясь погасить сознание, и голос фон Вегерхофа пробился сквозь звенящую мглу едва-едва:

— Стой.

— Конрад, — чуть другим тоном повелел Арвид, и хватка ослабла, позволив ему дышать и снова видеть происходящее.

И без того бледное лицо фон Вегерхофа было похоже на меловую маску, закаменевшую и смерзшуюся; замявшись на миг, стриг медленно опустился коленями на пол, подняв руки, и замер, не глядя вокруг.

— Вот так-то лучше, — одобрительно отметил Арвид, выходя в коридор, и, бросив взгляд на Курта, равнодушно махнул рукой. — Конрад, ты проломишь ему кадык.

— А может, и стоило бы? — предположил птенец мрачно; тот улыбнулся.

— Посмотрим… Забери оружие и отпусти. Этот не помешает.

Когда хватка разжалась, он рухнул на пол, не чувствуя ни пола под собою, ни себя самого; воздух устремился в легкие рваными холодными глотками, умеривая шум и звон в ушах, голова закружилась, и подняться на ноги он сумел не с первой попытки.

— Знаешь, Александер, — продолжил Арвид, не глядя на него, — поначалу я полагал, что ты испытываешь слабость к смертным кошечкам; и это понятно. Случается. Но оказывается, твоя слабость смертные вообще. Я думал также, что инквизитор-приятель это не более чем прикрытие на случай осложнений, обманутый бедолага или даже, быть может, слуга, однако — смотри-ка, я ошибся… И ты явился сюда за той девчонкой… На что ты надеялся? перебить нас всех? Глупо. Ведь ты не мог не понимать, насколько это глупо.

— Твой птенец тоже говорил что-то подобное, — глухо произнес стриг, приподняв голову. — Марк, кажется. Он, можно сказать, всем сердцем рвался доказать это.

Тот поджал губы, распрямившись, словно трость, и Конрад рванулся вперед, перехваченный за плечо своим мастером.

— Нет, — приказал Арвид холодно, отстранив птенца назад, и неторопливо, сосредоточенно перевел дыхание. — Увы, — согласился он медленно спустя несколько секунд тишины. — Не поспоришь. На твоем счету двое моих птенцов. Ты лишил меня двоих, Александер… Признаюсь, поначалу я поверил, когда ты сказал, что той ночью в Ульме ты лишь защищался; признаюсь, растерялся. Но по зрелом размышлении понял — ты убил моего птенца, убил своего не из самозащиты, не в схватке за территорию, даже не ради его крови — нет; ты убил его, пытаясь защитить того смертного, что валялся там на земле. Ты убил одного из нас, чтобы продлить жизнь одного из них. Даже поняв это, я не сразу поверил. Сегодня ты здесь, подставляешь собственную голову и снова убиваешь своих — ради того, чтобы спасти человека, которого, быть может, уже нет в живых. И сейчас, кроме (снова признаюсь) беспредельного гнева, я испытываю столь же безграничное любопытство. Почему?

— Если бы ты мог понять, — все так же тихо отозвался стриг, — ты уже понял бы. К чему тебе мой ответ.

— О, — поморщился тот, — только без превыспренностей, пожалуйста. Любое событие, действие и явление в этом мире можно объяснить нехитрыми и понятными словами… Впрочем, я в самом деле кое-что уже понял. Нечто сходное видеть мне доводилось, я встречал тех, кто, подобно тебе, брал под крылышко смертных, но тогда речь шла об одном… чаще «одной»… или двух, о паре-другой приятелей, но чтобы вот так оберегать род людской? Брать под защиту этих овец — для чего?

— «Этих овец»… — повторил фон Вегерхоф с болезненной усмешкой. — Ты забыл, кто ты сам, Арвид? Забыл, что не родился таким?

— Разумеется, помню. Разумеется, знаю, кто я сам; я, Александер, тот, кто покинул это стадо — вот кто я. И вот кто ты. Почему ты забыл это? Мне действительно интересно; что-то подсказывает мне, что это напрямую связано с твоими способностями высшего, хотя ни высшим, ни даже хоть просто мастером ты не являешься. Ведь я прав?

— Прав или нет, — устало откликнулся тот, — что тебе до этого?

— А ты интересный exemplar, — заметил Арвид, медленно приблизившись, и присел перед стригом на корточки, глядя в лицо сквозь пристальный прищур. — Что-то в тебе не так. Что-то кроме ядовитой крови. Что-то кроме столь необъяснимой любви к смертным… Или нет; именно она. Вот оно что. Узнаю это унылое выражение лица, эти нотки вселенской скорби в голосе. Узнаю эти слова. Узнаю проповедь. Уже слышал. Такие, как ты, призывают раскаяться и отказаться от того, что составляет нашу жизнь и сущность, что дает нам силы, призывают возвратиться в прежнюю жизнь, не понимая, что это не нужно и невозможно… Вот только тебе это удалось — удалось сочетать две жизни. Не думаю, что ты был таким со дня обращения, иначе не было бы этой тени в твоих глазах. Как ты этого достиг?

— Чего именно? — покривился в усмешке фон Вегерхоф. — Жизни под солнцем, которого тебе больше никогда не увидеть? Равнодушия к серебру? Жизни без крови?

— Всего. Ты добился этого сам — я вижу это, слышу это в твоем голосе. Так, как говоришь об этом ты, может говорить лишь тот, кто шел к этому долго и упорно и, наконец, получил желаемое… Или я ошибся? Неужели твой мастер был способен на это — передать тебе способности высшего? Кто он? как он это сделал?

— Я не стану тебе отвечать, — отозвался тот, снова отведя взгляд. — Тебе это не поможет.

— А ты попробуй, — дружелюбно предложил Арвид. — Как знать. Я на многое способен.

— Не на это, — повторил стриг четко, и тот вздохнул с показным утомлением, позвав, не оборачиваясь:

— Конрад.

От метнувшейся к нему руки Курт попытался увернуться, успев лишь отшатнуться назад; каменные тиски вновь стиснулись на горле, прижав к стене, и Арвид кивнул:

— Если сейчас я не услышу ответа, Конрад вырвет сердце этому мальчишке, как ты это сделал с Марком. Желаешь на это посмотреть? Это того стоит?

— Арвид… — впервые подал голос фогт, приблизившись на два шага и глядя на происходящее с ужасом и растерянностью. — Это слишком…

— Я не дозволял тебе раскрывать рот, — оборвал тот, и фон Люфтенхаймер умолк, сделав еще один неуверенный шаг вперед. — Итак, Александер? Я жду.

— Я сказал, что это не имеет смысла, — повторил стриг тихо.

— Конрад.

В глазах напротив отобразилось злое удовлетворение, когда вторая ладонь птенца прижалась к груди, сжав пальцы. Куртка затрещала, в плечо прострелило дикой болью, и он ощутил, как словно звериные когти пропарывают кожу.

— Стой, — выдавил фон Вегерхоф; когти погрузились глубже, войдя в мышцу, и стриг рванулся, попытавшись подняться: — Я сказал — стой!

Арвид ударил его ладонью в плечо, оттолкнув снова на пол, и кивнул:

— Вижу, мы наконец-то начали друг друга понимать. Отпусти его, Конрад.

На этот раз на ногах он устоял, лишь пошатнувшись и прижав ладонь к пяти прорехам в куртке, уже пропитавшимся кровью; фон Вегерхоф бросил на него взгляд исподлобья, снова опустив голову, и с усилием выговорил:

— Хочешь знать имя моего мастера? Я скажу, если тебе так хочется это услышать, но тебе это не поможет.

— Я жду.

— Ты прав, — согласился стриг. — Когда-то я был, как все мы. Так же жил, так же нуждался для этого в крови, как все мы. Так же поминал «людское стадо», как ты.

— Довольно покаянных речей, — поморщился тот, — давай по существу.

— Ты хочешь стать таким, как я? — подняв взгляд, тяжело усмехнулся фон Вегерхоф. — Вот тебе перечень указаний, Арвид: разочаруйся в том, что делаешь. Разочаруйся в жизни, в своем мире, в себе. Войди в ближайшую церковь и скажи Ему об этом. Скажи, что готов принять все, что бы тебя ни ожидало — любую кару. И тогда Он явится тебе и даст подлинное Причастие. Помнишь, что это такое, Арвид? Это — Его кровь. Если сделаешь, как я тебе говорю, ты получишь от Него посвящение, которое переменит твою сущность. Ты хотел знать имя моего мастера? Теперь ты его знаешь. Ну, как, тебе сильно помог мой ответ?

— Что за бредятина… — проронил Конрад оторопело, и Арвид, помедлив, качнул головой, придирчиво всматриваясь в лицо перед собою.

— Нет, — возразил он с чуть растерянной усмешкой. — Нет, Конрад, он не бредит. И знаешь, что самое смешное? Не похоже, чтобы лгал… Вот черт, святой стриг. Что только не увидишь за такую долгую жизнь… Это что же — плата, которую твой мастер потребовал от тебя? Ты должен оберегать людишек и уничтожать своих? Поэтому ты убил двоих моих птенцов?

— Пока двоих, — не сдержался Курт, и тот, на мгновение замерев, огляделся с показным вниманием:

— Это что? Кто-то заговорил?.. Смотри-ка, твой смертный щенок подал голос.

— Отдай его мне, — вкрадчиво попросила молчавшая до сих пор девица, и Арвид улыбнулся ей:

— Имей терпение. Все в свое время… А ты, — указующий перст ткнул в сторону Курта, — заткнись. Заговоришь, когда я велю.

Его последние слова словно растворились в воздухе — как дым, обволакивающий со всех сторон, проникающий сквозь дыхание, сквозь кожу и плоть, в мозг, в разум; от попытки вытолкнуть его из себя, не впустить, не покориться, закружилась голова и затошнило…

— Я не подчиняюсь клопам, — выдавил он с усилием, — даже говорящим.

Арвид распрямился, уже не глядя на фон Вегерхофа, и медленно развернул голову, обернувшись к Курту.

— Не может быть… — пробормотал Конрад, и его мастер поднялся с корточек, приблизившись неспешно и мягко.

— И в самом деле, — произнес он, всматриваясь в лицо своего пленника с нескрываемым любопытством. — Сегодня ночью происходит множество невероятных вещей… Итак, щенок оказался с зубками. Еще один интересный exemplar. Курт, верно?

— Майстер инквизитор для тебя, тварь.

— Как мило, — улыбнулся Арвид, склонив набок голову, точно разглядывая причудливую фреску на стене. — Он еще и огрызается. Вот только укусить не может. Но это ничего; я научу… Знаешь, Александер, я намеревался принять их в число своих слуг — твою черноволосую красотку и этого мальчишку со Знаком. Ручной инквизитор — это была привлекательная идея для меня и неплохой удар по тебе. Но теперь я склоняюсь к иному мнению.

— Не думай даже, — прошипел тот, и Арвид передернул плечами:

— Не хочу показаться банальным, но все же — а чем ты можешь мне помешать? Только попытайся сделать одно резкое движение, и здесь будет кровавая каша. Ведь ты сам понимаешь — ты мне не угроза. Что же до тебя, Курт… Наверное, я должен был разозлиться. Однако я не разозлен — я заинтересован; и, убежден, если усилить давление, ты не устоишь, но этого я делать не стану. Не хочу ломать тебя без необходимости. Предпочитаю птенцов в своем уме.

— Лучше я сдохну, — выговорил Курт зло; тот приподнял бровь:

— В самом деле? Сомневаюсь. В тебе есть стремление к жизни; как же я прежде не обратил на тебя внимания…

— Теряешь хватку, — пояснил он, выдавив из себя улыбку, и невольно отступил, вперившись в стену за спиной, пытаясь хотя бы не отвести взгляда, когда горящие глаза приблизились.

— Боишься, — отметил тот, подступив вплотную и оглядев его оценивающе. — Так значит, смерть, по-твоему, лучше? Да знаешь ли ты, о чем говоришь?

— Арвид, можно я! — нетерпеливо попросила Хелена фон Люфтенхаймер, и тот отмахнулся, не глядя:

— Нет.

— Арвид!

— Я сказал — нет, — повысил голос тот. — Помолчи.

— Ты не можешь такое делать, с кем захочется… — начал фогт неуверенно, и стриг нахмурился:

— Мне кажется, я не спрашивал ничьего мнения.

— Бунт на корабле? — поинтересовался Курт с улыбкой, и тот улыбнулся в ответ:

— Боишься, и все же дерзишь. Это хорошо… Наверное, Александер, можно сказать, что ты искупил часть вины за то, что сделал; погибших не вернуть, однако одного птенца взамен убитого ты мне привел. И какого. Давно не доводилось встречать таких.

— Не смей, — проговорил фон Вегерхоф четко, и Арвид усмехнулся:

— А твой приятель довольно эгоистичен, Курт. Имея вечную жизнь, он так противится тому, чтобы ее дали тебе…

— Это не жизнь, — возразил он сухо.

— Вот как? — понизив голос до шепота, отозвался тот; отклониться от взметнувшейся к нему руки он снова не сумел, едва не зашипев, когда Арвид схватил его за волосы на затылке, пригнув к плечу голову.

Попытка оторвать от себя эту руку, распрямиться была бессмысленной и безуспешной, пальцы цеплялись, словно за каменную статую; стриг перехватил его руки одной ладонью, одернув вниз, и прижал локтем к стене, не давая шелохнуться.

— Не смей… — повторил фон Вегерхоф, попытавшись подняться, и мгновенно оказавшийся рядом Конрад ударил наотмашь, вновь уронив его на пол.

— Не жизнь, да? — переспросил Арвид все так же едва слышно. — А что такое жизнь? Ты ведь и этого тоже не знаешь.

Курт попытался рвануться в сторону, когда приблизилось бледное лицо с полыхающими бесцветными глазами; вжимающий его в стену локоть придавил сильнее, снова перекрыв дыхание, и от шеи в голову и плечо внезапно рванулась боль — жаркая и ледяная вместе, острая, как бритва, полосующая каждый нерв на части. То, как истекает из артерии кровь, чувствовалось всем существом, словно уходило и что-то еще, нечто необъяснимое, незримое и неощутимое, нечто важное, сама жизнь, силы, словно тварь, присосавшаяся к нанесенным ею ранам, вытягивала душу сквозь узкое кольцо с рваными режущими краями…

Когда Арвид отступил, на миг показалось, что с головы сдернули пыльный мешок, до того не позволяющий видеть, слышать, дышать; мир перед глазами вращался, смещаясь и перемешиваясь, оставляя в зрительной памяти лишь обрывки — Хелена фон Люфтенхаймер, алчно глядящая на него, фогт с выражением ужаса на лице, фон Вегерхоф, лежащий лицом в пол, и Конрад, стоящий коленом на его спине…

— Чувствуешь? — лицо Арвида было по-прежнему рядом, но увидеть его все никак не удавалось, и лишь голос слышался четко и ясно. — Вот что такое жизнь.

Круговорот красок и образов останавливался медленно и нехотя; Курт пошатнулся, ощущая, что сползает по стене спиной, и с усилием распрямился, не дав себе упасть на пол, теперь видя это лицо отчетливо, но не желая смотреть…

— Сколько силы, — одобрительно произнес Арвид; подняв руку, аккуратно отер пальцем уголок рта и, слизнув алую каплю, погонял ее на языке, точно глоток вина. — Сколько упрямства… И столько злости… Идеальный букет. Превосходное, подающее надежды красное двадцатилетней выдержки.

— Чтоб ты подавился, урод… — выдавил Курт болезненно, прижав ладонь к шее, и тот улыбнулся:

— Отлично. Просто отлично. Нет, ты не думаешь, что смерть лучше, ты любишь жизнь, умеешь цепляться за нее, а это главное. Сейчас ты можешь противиться мне, можешь поливать меня бранью, но после — поверь, сам же скажешь мне спасибо… Знаю, откуда это неприятие, — снисходительно усмехнулся Арвид, кивнув на стрига. — Это он наговорил тебе всевозможной чепухи. С его слов ты наверняка сделал вывод, что наша жизнь — мрак и уныние; воображаю, как слезно он каялся. Не заметил, это сделало его слабым?.. Что случилось с тобой? — медленно развернувшись, тот прошагал к стригу; Конрад рванул фон Вегерхофа за шиворот, подняв с пола на колени, и Арвид вновь присел напротив, глядя в его лицо. — Как я уже говорил, мне доводилось видеть подобное, и всегда это происходит с теми, кто по опрометчивости или неосторожности погубил кого-то, кто был ему близок — смертных друзей, любовниц, братьев или сестер из своей прошлой жизни, жен, детей… Ага, — отметил Арвид удовлетворенно, заглянув в его глаза, — вот оно что… Жена и дети — вот в чем дело. Ты их убил, Александер? Тебя это надломило?.. Ну, что ж, в этом — ты не уникален. Многие из нас, проходя период становления, совершали нечто подобное. Это случается. Пока они не научаются владеть собой, верно оценивать собственные силы, пока не приходят в возраст — такое происходит. Но вот только не все из нас после подобных происшествий теряют себя; а ты — ты себя потерял. Полагаешь, даровав тебе способность питаться человеческой пищей с серебряного блюда солнечным утром, твой новый мастер возвратил тебя в людскую среду? Брось. Ты тот, кто ты есть, ты — один из нас, каким бы иным при этом ты ни был. Ты не человек, смирись с этим, не человек и человеком уже никогда не станешь. Твой мастер дал тебе новые возможности, а ты его опозорил, ибо, когда птенец так бездарен и ничтожен, это позор для мастера… Хотя, он так же жалок, как ты сам. За своих птенцов, Александер, сражается мастер; и будь я рядом, когда ты напал на Марка, я не позволил бы тебе так просто его убить. Я — дрался бы за своего птенца. И сейчас — я здесь. А где твой мастер?.. Молчишь. Все верно. Тебе нечего сказать. Ты запутался в собственной жизни; покинув прежний мир, никуда не пришел. Пожелав перестать быть одним из нас, стал никем. А вот ты — сможешь. — Арвид легко поднялся на ноги, приблизившись к Курту снова, не обернувшись на оцепеневшего в молчании стрига. — Ты способен перенести и больше. Стать чем-то большим.

— Я понял, что такое жизнь, — отозвался он тихо. — Ты объяснил доходчиво. Но еще раз: лучше я сдохну.

— Тебя так проняла вся та чушь, что ты от него наслушался? Эта жалкая пародия на стрига не сумела даже стать достойной копией человека, и ты придаешь его словам столько значимости? Выбрось из головы. Значение имеет лишь то, что ты увидел и понял сам. Знаешь, что ты увидел сегодня, майстер инквизитор? Ты увидел, как он поставил подпись под собственным признанием — он признался в слабости. Сейчас я мог попросту тебя убить; и что бы он сделал? А ничего. Просто сидел и смотрел бы на это — потому что помочь он не в силах, хотя, вижу, очень хочет. Так же, как не сумел и помочь этой девчонке, ради которой пришел… — в его глаза Арвид, внезапно смолкнув, всмотрелся с пристальностью, и вдруг улыбнулся: — Вот ведь черт… Так значит, я не на то поставил. Стало быть, это твоя женщина, не его?.. А хочешь — оставлю ее для тебя? Ведь ты явился, чтобы спасти ей жизнь, и она, открою секрет, все еще жива. Вон там, — чуть обернувшись, стриг указал в дальний конец коридора, — за той дверью. Совсем рядом. Жива; и останется таковой. Дарю. Я, каюсь, привык иногда баловать своих птенцов. И заметь, я не предлагаю тебе жертвовать собственной жизнью ради нее — я предлагаю тебе жизнь в довесок к ее жизни; ты получишь то, за чем пришел, и даже больше… Нет-нет, — покривился он, не дав Курту ответить. — Ничего не говори. Я знаю, что ты можешь сказать сейчас — вновь начнешь дерзить и принимать позу… Я долго живу, и я слышал такое не раз. Все они после меняли свое мнение. Верно, Конрад?

Птенец, все еще стоящий за спиной фон Вегерхофа, тронул губы усмешкой, покаянно пожав плечами, и Арвид решительно кивнул:

— Словом, так. Я передумал. Я не стану убивать вас обоих. Ты, Александер… велико искушение прикончить тебя на месте. Очень велико. Однако при всей твоей немощи ты все-таки уникален, и прежде, чем тебя убить, я все-таки подумаю над тем, как к тебе подступиться. Сейчас ты миска с горячей кашей, но, как знать, возможно, я придумаю, как ее остудить… А ты, — вновь обернувшись к Курту, докончил тот, — будешь гостить здесь до тех пор, пока я не увижу, что ты готов; а это произойдет скоро.

Рука, от которой снова не вышло увернуться, на сей раз не стиснула горло — ударила в висок, погасив сознание и погрузив во тьму.

***

Тьма расступалась медленно и неохотно, как толпа, преграждающая путь через площадь; тьма отступала, оставляя после себя невнятицу в мыслях, боль в голове, слабость и ноющую ломоту в теле. Курт осторожно попытался пошевелиться, чтобы определить собственное положение в пространстве, и резкая боль в плечах, прострелившая тело от шеи до поясницы, как-то вдруг поставило все на место, рассеяв рябь перед глазами и муть в мозгу.

Вокруг были голые каменные стены тесной каморы без окон, освещенной проникающим из-за решетчатой двери факельным светом. Связанные руки были подняты над головой и прикручены к вмурованному в стену кольцу; пребывать в этом состоянии можно было, лишь сидя на полу или, если подняться, согнувшись в три погибели. Никакого оружия при нем, разумеется, не было.

Курт приподнялся на коленях, пересиливая головокружение, и присмотрелся к своим путам. Веревка была закручена вокруг запястий и металлического кольца так, что не оставляла пальцам ни малейшей возможности ухватиться за какой-нибудь узел, сквозь витки, плотно обхватывающие руки, протащить ладони было никак невозможно, а само кольцо сидело в стене прочно и недвижимо.

— Насмотрелся?

На голос позади себя он обернулся рывком, снова сев на полу, и мгновение глядел молча на стража, стоящего по ту сторону решетки.

— Арвид вязал, — пояснил тот с заметным уважением в голосе. — Лично. Оцени почет. Давненько я не видел, чтобы он так холил человека; чем-то ты ему приглянулся.

— Где Александер? — спросил Курт, никак на его слова не ответив, и страж вздохнул.

— Дай-ка я тебе кое-что поясню, парень, — отозвался тот беззлобно. — Я буду сидеть вот тут, на скамеечке, подле твоей двери, однако это не значит, что я буду с тобой трепаться. Я буду молчать. После меня сменят, и молчать будет кто-нибудь другой. Разговаривать с тобой я, вообще говоря, и сейчас не должен, но делаю это — для того, чтобы не пришлось впредь. Ради внесения ясности. Сиди и молчи. Не пытайся рыпаться. Не пытайся со мной заговорить, устыдить, подкупить или спеть мне колыбельную. Здесь должны быть тишина и спокойствие. Я не стану спрашивать, понял ли ты меня. Или понял, или будет плохо.

Страж отошел от двери в сторону, не бросив на него напоследок ни взгляда, не слушая ответа и не добавив ни слова; со своего места Курт видел, как тот уселся на скамью чуть в отдалении, прикрыв глаза и откинувшись к стене затылком.

Тишина и спокойствие водворились.

Несколько минут он сидел так же неподвижно, как и страж, так же прикрыв глаза — голова слабо кружилась, в горле было сухо и черство, и несильно, но противно саднила шея. На душе при воспоминании о всем произошедшем в коридоре третьего этажа становилось тускло и мерзко, и от мысли о том, что до цели оставалось каких-то два десятка шагов, подымалась бессильная и оттого еще большая злость.

Планы действий на ближайшее будущее никак не вырисовывались в четкие линии. По большому счету, можно было вздохнуть, признать свое поражение и не суетиться — этой ночью Арвид вряд ли решится на какие-то эксперименты над ним или тем более над фон Вегерхофом, а в течение суток в этом замке будет зондергруппа, которая по долгу службы спасет и Адельхайду, и незадачливого следователя с его приятелем. С другой стороны, при виде первого же из бойцов все тот же Арвид вполне может не полениться и спуститься в подвал, дабы (совершенно без обретения какой-либо выгоды, попросту из принципа) убить всех своих непрошеных гостей — а получится это у него просто и быстро.

Фон Вегерхоф наверняка рядом, и даже, возможно, в соседней камере — страж сидит чуть левее его двери, вероятно, чтобы держать под надзором оба узилища. И уж он-то точно упакован еще крепче. О чем сейчас думает стриг, невозможно и представить; неизвестно, какие планы строятся в его голове, да и строятся ли вообще, или сейчас тот лежит в каком-нибудь гробу, пригвожденный к его дну для верности пресловутым колом — восстановить его можно будет довольно просто, а такое хранение оберегает от неприятностей. Словом, полагаться надо только на себя.

Страж по-прежнему сидел неподвижно, не меняя позы и не открывая глаз — отсюда казалось, что, утомленный ночным бдением, тот попросту уснул. Курт осторожно, медленно приподнялся, усевшись на коленях перед кольцом, и пошевелил кистями, пытаясь понять, можно ли расслабить узлы настолько, чтобы вытащить хотя бы одну руку. Теоретически, если затянуть петли на одном запястье, они хоть немного ослабнут на другом…

— Эй, — окликнул его голос стража, и Курт, мысленно ругнувшись, обернулся. Тот стоял у решетки, глядя на пленника с усмешкой. — Я тебе еще кое-что скажу, — сообщил солдат по-прежнему благодушно. — Я работаю на Арвида уже пятнадцать лет… Что? — уточнил тот, когда Курт недоверчиво нахмурился. — Да, согласись — я неплохо сохранился, а? Прелести жизни на службе у стрига.

— Слуга? — выговорил он, не скрывая презрения; тот пожал плечами:

— Ну, да. И что? Мне нравится. Но вопрос не в том. Так вот; я работаю на него пятнадцать лет, даже с лишком, и за это время научился слышать, как он ходит. Как дышит. Чувствовать, спит он или нет, смотрит на меня или отвернулся. Понимаешь, к чему я клоню? Если ты думаешь, что сумеешь что-то тут потихоньку провернуть, пока я не вижу, предлагаю подумать над моими словами и кончить эти глупости. У тебя все равно ничего не выйдет, но это копошение меня раздражает. За время жизни в обществе стригов привыкаешь, знаешь ли, к тишине и покою.

— Покой я тебе обеспечу, — пообещал Курт, отвернувшись от него и продолжив манипуляции с веревкой. — Вечный. Когда выберусь.

— Я вижу, слов ты понимать не желаешь, — вздохнул страж, зазвенев ключами, и дверца камеры раскрылась, скрипнув петлями.

К Курту тот приблизился неспешно и лениво, и он, не дожидаясь того, что будет дальше, упал с коленей на пол, распрямив ноги и обеими подошвами ударив солдата под колено. Тот повалился набок, он рванулся вперед, чтобы добить ударом в лицо, и страж, извернувшись, как змея, отпрянул на спину, свободно и непринужденно поднявшись одним неуловимым движением.

— Молодец, — отметил он, отряхиваясь, пока Курт сидел неподвижно и растерянно. — Неплохая реакция. Только, парень, ты плохо меня слушал. Напомню: я на службе у Арвида пятнадцать лет…

От удара ногой под ребра легкие сжались в комок, в который уже раз за эту ночь вызвав приступ удушья, до самой спины прорезало молнией; Курт согнулся, пытаясь вдохнуть и хоть чуть расслабить мышцы, чтобы вытравить боль из тела.

— Без обид, — произнес голос над ним все так же незлобиво и спокойно. — Это просто для того, чтобы не осталось недосказанностей. Если я верно понял планы Арвида в твоем отношении, нам с тобой предстоит общаться еще много-много лет, посему я не стану затевать раздор уже сейчас. Не в моих интересах. Но поверь, парень, все пройдет гораздо проще, если ты не станешь больше выкидывать фокусов. Арвид запретил наносить тебе непоправимые увечья. Подумай над тем, что это значит.

Когда страж удалился, он еще долго сидел, согнувшись и упершись в колени лбом — боль расходилась медленно, голова снова кружилась, и воздух проходил в горло с напряжением. Нескоро сумев распрямиться, Курт увидел солдата на прежнем месте и в прежней позе; вокруг по-прежнему властвовало безмолвие, и теперь никакого выхода впереди не виделось. С такой охраной надеяться на старые затасканные приемы не приходилось, а никакие другие способы выбраться из запертой камеры у этой охраны на глазах, будучи связанным, не годились.

Время шло в тишине медленно и тягостно, и вскоре, вновь придя в себя от ломоты в плечах, Курт осознал, что уснул; надолго ли, было неясно, однако, судя по тому, что головокружение все еще не оставило его, в этом состоянии полудремы он провел вряд ли намного больше часу. Страж сидел на все том же месте, только теперь не расслабленно, прислонясь к стене, а прямо, словно семинарист, глядя перед собою и не смотря по сторонам. Курт поднялся, чтобы опустить и расслабить затекшие руки, ожидая окрика или вяло брошенного порицания, однако тот так и сидел, не шевелясь и не глядя на пленника.

Стоять, задрав пятую точку, было неловко во всех смыслах, и через минуту он снова уселся на холодный пол, глядя на подрагивающее пятно факела в стороне от его камеры и пытаясь дышать медленно и спокойно, дабы задавить вновь зарождающуюся злость. Ощущать себя беспомощным и прижатым к стене доводилось слишком часто за последние несколько часов, и это начинало уже порядком надоедать…

Когда в замке вновь заскрежетал ключ, на стража Курт взглянул удивленно и вопросительно, поинтересовавшись как можно безмятежнее:

— Что теперь? Я слишком громко дышал?

Тот не ответил; смотрел солдат прямо перед собой, мимо него, и приближался медлительно, точно спросонок, вынимая на ходу кинжал.

— Эй, — окликнул Курт, прикидывая, как ударить на этот раз, учитывая столь развитые навыки его тюремщика, — а как насчет непоправимых увечий? Сомневаюсь, что он дозволял тебе игры с режущими предметами.

Страж подступил ближе, все так же молча и не глядя на пленника, и он придержал удар, который готовился нанести — что-то в происходящем было не так; если этот stupor вызван тем, что слуга в данный момент находится под прямым контролем мастера, в прямой с ним связи, то убивать или калечить пленника он не намерен, и дергаться сейчас не самое подходящее время — Арвид узнает о его побеге тотчас, что немало осложнит дело.

На мгновение тот приостановился, держа кинжал неловко, словно кухонный нож, и, наклонившись к вмурованному в стену кольцу, перерезал веревку. Курт опустил руки, отползя от стража чуть назад, массируя запястья, и осторожно, каждый миг ожидая удара, поднялся на ноги. По-прежнему не одаривая его ни взглядом, солдат все так же медленно развернулся и вышел из камеры в коридор.

— Dissolvisti vincula mea… — пробормотал он растерянно, опасливо выходя следом. — Amen, что бы это все ни значило…

Страж стоял у соседней такой же решетчатой двери, ковыряясь в замке ключом, и когда Курт приблизился, скрипящая дверца уже распахнулась. Тот прошел вперед, остановясь посреди тесной камеры, и, на мгновение замерев, вдруг пошатнулся и рухнул на пол подрубленным деревом.

— Это было сильно, — отметил Курт, остановясь над неподвижным телом. — Подчинять чужого слугу — это тебе не потроха рвать… А говорил — не умеешь.

— Не умею.

Фон Вегерхоф не сидел — стоял у стены; обе руки удерживала толстая цепь, подняв их высоко над головой, едва давая ногам касаться пола. Видимых повреждений не было, только вдоль щеки спускалась уже засохшая струйка крови из некогда рассаженной кожи над виском — судя по всему, его Арвид или Конрад приложил от души, дабы перетащить в эту камеру без помех.

— Не умею, — повторил стриг, — и посему не имею представления о том, сколько он проспит. Быть может, посмотришь, нет ли у него ключа от моих украшений? На мое требование отпереть оковы он попытался уйти. То ли это означает, что я и в самом деле не умею покуда управлять людьми, то ли ключа у него нет, и Арвид забрал его с собой.

— Арвид забрал его с собой, — подтвердил Курт, обшарив одежду стража, и стриг вздохнул:

— Что ж, не судьба… Когда явится зондергруппа, упомяни, будь добр, о присутствии заложников в замке.

— Если ты имел в виду, что я должен сбежать, оставив тебя здесь, значит, по голове тебя употребили слишком сильно, — возразил он; фон Вегерхоф неловко пожал поднятыми плечами:

— А есть иной выход?

— Поглядим, — неопределенно отозвался Курт, приблизившись и пройдясь взглядом по удерживающей стрига конструкции.

Два широких браслета, облегающие запястья, запирались на замок; цепь, идущая от них, тянулась к кольцу у самого потолка и, проходя через него, к крюку на уровне груди чуть в стороне, позволяя таким образом регулировать высоту в зависимости от роста заключенного.

— А вырвать крюк? — предположил он; фон Вегерхоф покривился:

— Ты мне льстишь.

— Арвид выломал оконную решетку.

— Оконную решетку выломаю и я, а этот крюк вмонтирован в стену на длину не меньше локтя. Если это единственное твое предложение…

— Нет, — оборвал Курт, взявшись за цепь у крюка, и уперся в стену плечом. — Просто показалось, что так проще… Подними руки.

— Смешно, — согласился тот, демонстративно позвенев цепью, и он раздраженно поморщился:

— Значит, поднимись на цыпочки; и вообще, я слышал, что стриги умеют летать.

— Угу, — кивнул фон Вегерхоф, вытягиваясь вдоль стены. — Я тоже слышал.

Курт уперся в пол, потянув цепь на себя; стриг был выше него почти на голову, однако вряд ли намного тяжелее, но звенья старой цепи цеплялись за кольцо, не давая ей проскальзывать, а изгиб крюка был довольно длинным. Упора в пол не хватало, и он развернулся, не тяня вес на себя, а навалившись на цепь собственным телом.

— А с виду одни кости… — прошипел он, зло рванувшись вперед; звено звякнуло, соскользнув с крюка, и фон Вегерхоф приземлился на ноги, рванув цепь на себя.

— Это уже лучше, — отметил стриг и, скептически оглядев свои руки, договорил: — Однако не думаю, что, если я буду ходить по коридорам и греметь цепями, у Арвида случится сердечный приступ. Есть еще светлые идеи?

— Неблагодарная свинья, — откликнулся Курт, взявшись за пряжку ремня, и тот нахмурился:

— Не скажешь, что это ты задумал?

— Меня разоружили, — пояснил он, отгибая пряжку. — И отобрали все — все, что Арвид нашел опасным. Видимо, ремень он таковым не посчитал, а зря… Есть у нас умелец в академии, Фридрих; недурные выдумывает штуки. К примеру, отмычки, которые можно вот так спрятать меж двух полос кожи. Такой набор, как у Адельхайды, сюда, разумеется, не засунешь, отмычки хиленькие, однако их, надеюсь, должно хватить — запоры на тебе тоже не амбарные. Прежде, — продолжил он, пристроившись ближе к свету и принявшись за замок на браслете, — в подобном же ремне я прятал лезвие. Тонкое, гибкое и острое; однажды оно меня даже выручило. Но в мое последнее появление в академии Фридрих предложил отмычки — и что-то меня дернуло согласиться, скорее всего, темное прошлое. А гляди-ка, пригодились.

— Уверен, что сможешь? — уточнил стриг, когда пальцы сорвались с тонкого инструмента, и Курт огрызнулся:

— Не болтай под руку.

На оба браслета ушло почти десять минут, проведенных в молчании и напряжении; стриг косился на тело стража на полу, на дверь, вслушиваясь в тишину. Когда оковы упали, Курт распрямился, отерев лоб ладонью, и аккуратно спрятал отмычки обратно.

— Счет я пришлю в твой ульмский дом, — сообщил он деловито, и тот мельком улыбнулся, тут же посерьезнев.

— Мы в подвале, — произнес фон Вегерхоф и, обернувшись на дверь, присел перед все еще беспамятным телом стража, отстегивая меч с его пояса. — До выхода пол-этажа. Над нами — десятки наемников и два с половиной стрига. Какой путь выбираешь?

— Иными словами, предлагаешь отступиться и удрать?

— Предлагаю. Тебе.

— Снова?

— Ты ведь уже понял, с чем имеешь дело, Гессе.

— А ты?

— И я понял, — кивнул тот, — посему выбираю путь через наемников.

— Думаю, такой наглости он от нас не ожидает, — без особенной уверенности предположил Курт, и тот, мгновение помедлив, вздохнул, протянув ему меч. — А ты?

— Обойдусь, — откликнулся фон Вегерхоф, подбирая кинжал стража с пола. — У выхода должна быть караулка; там добуду что-нибудь посерьезнее.

— Возражать не стану, — согласился он, кивнув на дверь. — Идем?

— Как ты себя чувствуешь? — не двинувшись с места, спросил стриг, и Курт тяжело усмехнулся:

— Как я себя чувствую… Меня обсосал заносчивый выродок, воняющий кровью. Меня фактически нагнули; как я, по-твоему, себя чувствую?

— Ты забыл упомянуть, что твой напарник ничем тебе не помог.

— Не смог помочь, — поправил Курт, умерив тон, и, взглянув на помрачневшее лицо стрига, отмахнулся: — Плюнь на все, что он наплел. Сам же отлично осознаешь, что говорилось все это именно для того, чтобы ты вот так погрязал в самобичеваниях. Забудь.

— Нет, — возразил тот. — Не забуду. Он был прав — пора перестать корчить из себя неведомо кого. Пора признать реальность и вспомнить, кто я есть.

— Да? — уточнил он настороженно. — И кто же ты?

— Тот, кто убьет этого заносчивого выродка, — ответил стриг коротко, и Курт сделал торжествующее лицо:

— Отлично!.. Тогда идем, пока упомянутый выродок не решил спуститься и проверить, как тут его гости.

— Дай мне две минуты, — отозвался фон Вегерхоф, перевернув стража лицом вверх. — И… лучше выйди.

— Ну уж нет, — возразил он, — если я верно тебя понял — нет. Я останусь. Я должен это видеть.

— Зачем?

— Для общего развития.

— Врешь, — отмахнулся тот. — Боишься оставить меня с самим собой наедине… А впрочем, нет времени на споры. Как тебе угодно; только предупреждаю — тебе это вряд ли понравится.

Фон Вегерхоф оказался прав и неправ — при виде этого зрелища заныла собственная шея и живо вспомнились та боль и беспомощность, что обрушились на него самого меньше двух часов назад, однако при мысли о том, скольким подобным происшествиям за столько лет своей службы стал пособником этот человек, на душе теплело от злого удовлетворения…

Когда безжизненное тело стража с глухим стуком соскользнуло на пол, фон Вегерхоф рывком поднялся, отступив и закрыв глаза; его пошатывало, стиснутые в кулаки ладони слабо дрожали, и воздух пробивался в горло рваными глубокими глотками. Наконец, вдохнув всей грудью, стриг открыл глаза, глядя вокруг так, словно видел все это впервые — каменные стены, окрашенные алыми огненными отблесками, полумрак и тишину. Ладонь коснулась груди, где, бывало, висел посеребренный Знак и где его не было сегодня, и замерла, стиснув в пальцах складки одежды.

— Как самочувствие? — осторожно поинтересовался Курт, и тот, не оборачиваясь, хрипло выговорил, на миг вновь прикрыв глаза:

— Четки не пролюбил?

Он спохватился, судорожно сунув руку за отворот куртки, и облегченно выдохнул, извлекши низку деревянных бусин; фон Вегерхоф помедлил, глядя в пол, и тихо потребовал:

— Дай.

Курт протянул руку; стриг, подступив, еще мгновение стоял, не шевелясь, глядя на отполированное пальцами дерево четок, словно на кубок с ядом, и наконец, шагнув ближе, решительно сжал их в ладони и замер.

— Гром небесный не грянул, — отметил Курт, забирая, и, подумав, прятать не стал, навесив на запястье. — Так как себя ощущаешь? Выглядишь, как с перепою… уж извини за lusus verborum.

— Я не делал этого более тридцати лет, — произнес тот, глядя на посеревшее тело стража на полу. — И думал, что больше никогда… Я в порядке, — встряхнувшись, ответил стриг, обернувшись к нему, и усмехнулся. — Даже слишком. Просто потерял навык; а слуга другого мастера — это и вовсе словно бутыль вина после долгой голодовки. Слишком крепко, слишком насыщенно. Мне нужна еще минута, чтобы освоиться, но это вполне можно делать и на ходу. Ты сам в силах?

— Спать хочу смертельно; но у меня выбор невелик, — пожал плечами Курт и вновь кивнул на дверь: — Идем. Думаю, Арвид с приятелями позаботится о том, чтобы я не заснул.