Томас Штойперт вернулся в Друденхаус лишь к вечеру; поправ собственные выводы после зрелища, увиденного им у стен собора, он обошел город полностью – от одних ворот до других и от пустыря до старых кварталов (чего Курт не мог и помыслить, а посему предупредить приезжего эксперта о закрытости тех улиц ему в голову не пришло), откуда его вежливо, но непреклонно завернули прочь. Теперь он сидел в рабочей комнате следователей под их пристальными взглядами, обхватив обеими руками объемистую флягу Райзе, которую тот уже закаялся получить назад неопустошенной. Курт, на время отринув всю свою неприязнь к задаваке с особого курса, говорить старался спокойно и негромко (тем паче, что чрезмерно резкие и громкие звуки отдавались в голове дикой болью, с этого унылого утра так его и не покинувшей), поминутно ловя себя на том, что его начинает сносить на интонации, с какими обращался его подопечный к приходившему в Друденхаус мальчишке Мозеру.

Штойперта мелко лихорадило, и теперь все его невеликие годы были видимы явственнее, чем при первой встрече этой ночью – он и впрямь походил сейчас на мальчишку, который, забравшись на чердак, нежданно обнаружил там скопище всех демонов, каковые известны и не известны роду людскому. Как вывел Курт из выдавливаемых медленно, через силу, пояснений эксперта, исследование города ударило по его неокрепшим нервам не в пример сильнее зрелища, виденного утром. В первый раз ему стало плохо на главной площади Кёльна, где гибель людей имела место относительно давно (миновало уже около трех месяцев), однако сила оставленного ею, как выразился Штойперт, следа возмещала срок давности с лихвой. У старых кварталов случился второй приступ дурноты, и тому факту, что пройти далее ему возможности не дали, выпускник особого курса академии святого Макария был отчасти даже рад. После город раскрывался своему исследователю послушно и изобильно, довершив столь насыщенный день последним ударом, когда тот, вернувшись в Друденхаус, имел неосторожность перед докладом о своих наблюдениях заглянуть в часовню за душевным отдохновением, где напряженность перешла в нервную трясучку: сразу за поворотом коридора коротенькая лестница вела в подвал с помещением допросной и камерами.

– Кроме этого, – бесцветным и безжизненным голосом договорил Штойперт, приложившись к горлышку в очередной раз, – отметить могу лишь пустырь у стены… но и там, убежден, дело не в недавности произошедшего, а в количестве… Еще – места́, для подобных ощущений логичные, вроде магистратской тюрьмы, насколько можно уловить из-за стен… И – еще бойни у окраины; на бойнях хуже всего…

– Вчера был понедельник, – подтвердил Курт. – Мычание стояло на полгорода.

– Понимаю, есть над чем посмеяться, – вяло откликнулся Штойперт, покосившись в его сторону то ли с укоризной, то ли смущенно. – Однако и такое я тоже ощущаю. Что поделаешь. Может, с опытом научусь разделять людей и… Я вам не сильно помог, верно? – вздохнул он скорее с утверждением, нежели спрашивая, и присосался к фляге на сей раз всерьез и до дна.

– Пока неизвестно, не бичуйся раньше времени, – возразил Курт, опережая язвительно-укоряющие замечания сослуживцев; при взгляде на понурое лицо эксперта вдруг припомнились собственные самоистязающие мысли полтора года назад, ощущение собственной тупости и никчемности, когда все то, что так просто бывало при обучении никак не складывалось в реальной работе столь же стройно и легко…

– Единичный эпизод насильственной смерти я перестаю улавливать спустя примерно неделю, если это вам поможет, – всеми силами стараясь не потерять остатков достоинства, прибавил Штойперт. – В зависимости от силы переживаний убитого, этот срок может укоротиться или продлиться, но в основном – это дней пять-шесть… В вашем случае это даже к лучшему, как я понимаю.

– А случаи, когда… вы вообще ничего не улавливаете, майстер эксперт? – уточнил Ланц с недоверчивой ухмылкой. – Бывали?

– Хотите сказать, что я мог пропустить сегодня что-то?

– Так может такое быть или нет?

– Может. – Штойперт поднес флягу снова к губам и, свистнув пустотой внутри, воззрился на нее удивленно. – Простите… – пробормотал он растерянно и виновато, возвратив ее Райзе; тот отмахнулся. – Да, такое может быть, – повторил эксперт, глядя на свои подрагивающие пальцы. – Если кто-то намеренно пожелал это скрыть. Если с их стороны работает свой эксперт, который, предполагая появление кого-либо, подобного мне, озаботился сокрытием следов.

– Стало быть, и такие следы можно замести?

Тот кивнул – молча, прикрыв глаза и переводя дыхание осторожно и преувеличенно спокойно. Щеки у Томаса Штойперта были цвета грязного известняка, а под глазами поместились синеватые круги, точно бессонных ночей у него за спиною осталось великое множество, и с ними чередовались голодные полные забот дни; Курту даже почудилось (или вправду так?..), что выпускник особого курса за этот день изрядно потерял в весе.

– Если же вы имели в виду мои недостаточные умения или небрежность, – тихо добавил эксперт, все так же не открывая глаз, – то… Как бы вам это объяснить… Здесь не умение главное и не внимательность; если никто не мешает, этого не ощутить нельзя. Невозможно не уловить. Как вонь. От напряжения внимания и тренированности независимо.

– Однако ж, – не унимался Ланц, – когда нынче ночью вы, майстер эксперт, ехали через Кёльн, – ведь вам же, прошу прощения, не смердело?

– Это… – Штойперт открыл-таки глаза, но на собеседников не смотрел, устремив взгляд в стену против себя. – Это… не всегда в работе; иначе и жить было бы невозможно – весь мир полон подобных следов, так можно было бы и с ума сойти. Бывает, конечно, что накатывает внезапно, мимовольно, однако такое большая редкость. Когда появляется необходимость, надо настроиться, попросту разрешить себе это чувствовать, и тогда идет уже само… Просто поверьте мне на слово. Если б это было в городе, я бы увидел.

– Это было в городе, – с нажимом выговорил Ланц, и эксперт поднял к нему взгляд почти озлобленный, выдавив с усилием:

– Мне Знак дали не за красивые глаза, майстер инквизитор. Повторяю вам: нет в Кёльне ме́ста, где этой ночью произошло бы убийство; этой ночью или в ближайшие дни. Я понимаю, чего могут стоить мои слова в вашем деле, посему, если я говорю, что за что-то отвечаю – я головой ручаюсь за это. Все, что я ощущал, – следы сильные, но застарелые, осязаемые лишь из-за того, чем сопровождалась гибель. Меня пригласили, чтобы дать свое заключение, и вот вам оно: следов убийства не обнаружено – ни на улицах, ни в зданиях, кроме тех, что я уже упомянул.

– Магистратская тюрьма, – повторил Курт, не дав сослуживцу продолжить избиение младенца со Знаком эксперта на шее; Штойперт кивнул. – Это ясно: там, я полагаю, и сейчас кто-нибудь испускает дух. Что еще? Площадь – это было давно; то, что доносится из старых кварталов, – события постоянные, посему от них будет веять чем-либо подобным всегда, я верно понял?

– Если я понял верно, и это место сбора здешней преступности, – то да.

– Ты понял верно. Далее: Друденхаус… Хм. Я просто промолчу. Теперь – пустырь; та же история. Университетские головорезы разрешают там свои споры, стало быть, и это место обречено также неизменно издавать подобный… odor mortis. Так?

– Все верно, – согласился эксперт, глядя исподлобья, слегка удивленно сообразительностью обыкновенного следователя относительно вещей столь тонких и открытых лишь избранным; Курт кивнул, поморщась от вновь прострелившей лоб молнии:

– Ясно. И – бойни… Хм… Как-то даже обидно за венец Божьего творения, коли уж его можно спутать с коровой.

– Вам ли, господа дознаватели, не знать, что венец творения временами хуже любого зверя, – по-прежнему тихо пробормотал Штойперт, вновь отведя взгляд и уставясь на свои руки, глядя, как сжимаются и разжимаются его дрожащие пальцы. – Что же до коровы… Не знаю, чему тебя в быдлятнике учили…

– Eia, – усмехнулся Ланц; эксперт осекся, и кончики его ушей порозовели, явив собою резкий контраст с серыми щеками.

– Извини, – выдавил он чуть слышно.

– Однако же… – несколько покоробленно усмехнулся Курт, но, тем не менее, распрю продолжать не стал, видя, что собрату по alma mater и без того совестно за сорвавшееся по привычке словцо, коим, судя по всему, особые курсы именовали всех прочих, не удостоенных полученным от Создателя даром. – Так что с коровами?

– Я… кхм… не знаю, чему вас учили на следовательских курсах, однако вот тебе факт: крестьяне стараются не касаться молока или сливок острыми предметами, полагая, что так могут навредить корове. Она, по их мнению, особо чувствительна к тонким материям – обладает чем-то вроде души; ее даже дурными словами не кроют… Масло – режут, да, однако при этом никогда не втыкают нож в кусок острием, только срезают кромкой; ты знаешь об этом?

– Суеверие? – уточнил Курт, уже предвидя ответ, и эксперт улыбнулся с нескрываемой снисходительностью:

– Да нет. Странно, необъяснимо, однако de facto это работает. Мало того, в трех случаях из десяти животное захворает, даже если в молоко несколько раз обмакнет нож обыкновенный человек, хотя бы ты сам, в смысле способностей полный ноль…

– …и быдло, – не удержался Курт, с удовлетворением пронаблюдав вторичное покраснение оттопыренных ушей эксперта.

– Я ведь извинился! И вот что, – всеми силами стремясь скрыть за вызовом в голосе овладевшее им смущение, произнес тот, распрямившись, – хотел бы я знать, как вы там, среди своих, называли нас!

– Maleficanes, – пожал он плечами, не замешкавшись. – И, смотрю, не понапрасну.

– Ересь, – подтвердил до сего момента молчавший Бруно, как всегда, пристроившийся в дальнем углу. – Вот где она себе гнездо свила – в самом сердце Конгрегации. Туда бы группу инквизиторов с факелами…

– Костер по ним плачет, – согласился Курт.

– Горючими слезами.

– Непочатый край работы, – сокрушенно вздохнул он и, бросив взгляд на по-прежнему дрожащие пальцы эксперта, примирительно махнул рукой в сторону старших сослуживцев: – Ладно, забыли. Ты еще не слышал, как всех нас без различий именуют дознаватели старой гвардии… Стало быть, если я тебя верно понял, ни из-за одной стены дома ничего подозрительного ты не уловил, ни на одной улице тоже, и это означает, что против нас работает тоже в некотором роде эксперт – только по стиранию следов. Так?

– Я уже это сказал.

– Неужто они, кто бы они ни были, подошли к делу столь серьезно, что загодя озаботились об этом? – со скепсисом проговорил Райзе, разглядывая свою опустевшую флягу. – Допустили per definitionem, что ты запросишь эксперта?

– Или мы ошиблись, и убийства происходят вне стен Кёльна? – неуверенно предположил Бруно; Курт тряхнул головой, отмахнувшись от его слов, точно от чего-то немыслимого.

– Нет, – отрезал он решительно. – Из всех данных следует именно такая теория; и если сегодняшний опыт не подтвердил эту теорию – тем хуже для опыта.

– Я не мог ошибиться, – упрямо повторил эксперт. – Если вы убеждены, что жертва не покидала пределов города, – примите как непреложную истину, что следы ее и убийцы стерли.

– Стерли следы… – задумчиво повторил Курт, разглядывая пол под ногами и в раздражении постукивая пальцами по столу, морщась от все сильнее разгорающейся боли над переносицей. – И такие следы тоже можно стереть – так ты сказал… Да?

– По-моему, – опасливо вклинился подопечный, – вы пошли гонять по третьему кругу. Да, он сказал, что – так.

– Стереть, – вновь повторил Курт, вдруг резко вскинув голову к Штойперту, и требовательно уточнил: – Или затоптать. Так?

Мгновение эксперт смотрел на него с растерянностью, непонимающе супясь, и, наконец, скривился в снисходительной, почти покровительственной усмешке:

– Не знаю. Тебе виднее: следы вынюхивать – это ваша работа, тебе и лучше знать, что с ними делают, стирают или затаптывают.

– Или ступают в старые следы, – решив на сей раз проигнорировать выпады в сторону дознавательской службы, добавил Курт, ощущая, как головная боль уходит – верный признак того, что, пускай решение еще не найдено, но стезя к нему проторена ясно и четко. – Если сделать это аккуратно, нового следа будет почти не различимо, а если оставить на большом, очень большом следе – меньший, а поверху – снова большой, то не увидит никто и никогда.

– Абориген, – настороженно окликнул его Ланц, – охолонись. Или мы чего-то не понимаем, или тебе надо передохнуть. Куда-то тебя… не туда понесло.

– Ты был прав, Дитрих, когда упрекал следователей нового поколения в избалованности вот таким вот… оснащением, – кивнул он в сторону Томаса Штойперта, оставив слова сослуживца без ответа. – Это следовало проверить как самое первое, самое логичное, это было перед глазами, а мне и в голову не пришло… Кто увидит кровь там, где море крови, и смерть среди сотен смертей? «Дерево прячется в лесу, лист – на дереве» – помните это? А убийцы обосновались там, где следов их деяний не надо стирать – ни в обыденном смысле, ни в том, как его понимает наш гость. Они всегда затоптаны другими. Замараны. Залиты. Бойни, collegae. Бойни на окраине Кёльна – полные кровавых луж и духа смерти. Возражения – есть?

Возражений не было. Было молчание – глубокое, плотное, словно морская глубь, и такое же холодное, и ему почудилось что – недоверчивое.

– Просто и явственно, – опроверг его подозрения Райзе. – И в самом деле; как мы могли не понять…

– Значит, нет возражений? – уточнил Курт, обведя взглядом сослуживцев и краем глаза видя, что эксперт, вопреки его ожиданиям, не начал светиться от гордости, вновь впав в задумчивость и обращая внимание более на свои все еще подрагивающие руки, нежели на происходящее вокруг него.

– Ни единого, – откликнулся Ланц сумрачно. – Даже противно.

– Значит, надо брать, – подытожил Курт; тот вздохнул:

– Кого?

– Всех.

– Eia, – повторил сослуживец с угрюмой усмешкой. – А поконкретнее?

– Всех, кто имеет отношение к бойням. Сторожей, владельцев мясных лавок…

– И много их в Кёльне? – перебил Бруно; Курт поморщился:

– Достаточно. Двадцать три-пять, если за время моего отсутствия ничего не изменилось.

– Придержи лошадей, абориген. – Ланц тяжело поднялся, неведомо для чего выглянув в окно, затянутое пеленой ранних зябких сумерек. – Ты прав – тебе даже приблизительно не вообразить, какое количество народу ты хочешь усадить в Друденхаус.

– Ну, так просвети меня.

– Первое, – вздохнул сослуживец, кивнув, – это старшие сторожа, у которых ключи от боен, с помощниками. Боен – четыре. Осознаешь?.. Второе. Лавок – двадцать две. Нас, по твоей логике, должны интересовать также и подмастерья мясников, а их по двое-трое, а то и четверо в каждой лавке, попеременно несут стражу вместе со сторожами. Третье – по два-три пса при бойнях…

– Их тоже в камеру? – хмыкнул подопечный; Курт бросил в его сторону уничтожающий взгляд, и тот посерьезнел, пожав плечами: – Я к тому говорю, что – собаки-то молчали; соображаете?.. Если ты прав, если все и впрямь совершилось именно на бойне – стало быть, действовал кто-то свой.

– Или их усыпляли.

– Не станет собака, а уж тем паче сторожевая, брать в рот всякую гадость, уж ты поверь, – возразил Бруно убежденно. – Разве что – ваши малефики на них как-нибудь подействовали.

– Нельзя исключать. Итак, мясники, подмастерья, сторожа с помощниками…

– И еще кое-что, – вклинился Райзе таким тоном, что теперь скривились все, предощущая неладное. – Вы забыли об одной важной детали. Иудейская бойня. В еврейском квартале.

– О, Господи, – простонал Курт обреченно, закрыв лицо ладонью. – Этого еще не хватало…

– Ведь, если я правильно понял майстера эксперта, эта бойня тоже… смердела?

Штойперт промолчал, лишь бросив исподлобья тяжелый взгляд в его сторону; ответа от него не требовалось, а препираться он, кажется, уже попросту устал.

– За-ме-ча-тельно! – выговорил Бруно со смаком. – Инквизиция арестовывает иудеев; старые добрые времена… Stabilitas – вот что главное в нашей жизни. Дает ощущение уверенности и неизменности основных принципов бытия.

– Что-то ты не в меру весел, – осадил его Курт; тот пожал плечами:

– Советую к моему веселью присоединиться и как следует посмеяться. Напоследок. Если вы и впрямь намерены замести еврейского мясника – вскоре всем нам еще долго будет не до смеха.

– Мясника? – переспросил Ланц уныло. – Если б все так несложно, Хоффмайер, это можно было б провернуть и по-тихому – не в интересах еврейской части Кёльна распространяться о подобных досадностях. Проблема в том, что… Это у нас все просто: пришел мясник с помощником, ма́знул бычка по шее, и готово. А у евреев это целый ритуал. Вопреки мнению большинства добрых христиан, эти ребята кровью не питаются – у них к этой субстанции отношение вовсе паническое. Не приведи Господь их священнику порезаться – его к их святыням неделю не подпустят; и все в таком духе. И животных они забивают тоже по-особому. Их специалист по этому делу способен надсечь артерию так, что ни капли крови не угодит в мясо; и даже это еще не все – совершенно отдельный эксперт выносит свое решение относительно пригодности всего этого в пищу…

– По-моему, – возразил Райзе, – заключение выдается уже на нарезанное мясо, и режет его тоже какой-то особый умелец. Хотя, может статься, что и тушу тоже кто-то инспектирует… Хрен их разберет, с их задвигами…

– А потрошит – тоже особый умелец? – едва слышно уточнил Штойперт.

Мгновение все смотрели на приезжего эксперта молча, то ли осмысливая сказанное, то ли просто лишь сейчас уразумев в полной мере, что случайный очевидец их расследования стал внезапно его полным участником; наконец, Ланц возразил все так же тихо:

– Не знаю. Но готов поспорить, что любого еврейского потрошителя в шею погнали б с его должности, если б он это делал так. Это первое. А второе…

– Второе, – подтвердил Курт, – заключается в том, что здесь чувствуется рука… христианина. Извращенного, пораженного злом, если угодно, но…

– Почему? – не унимался Штойперт; он поморщился:

– Считай это чутьем следователя, – не удержавшись от сарказма, отозвался Курт резко. – Нюх на след; это моя работа, помнишь?.. Готов правую руку положить против гнутого медяка – эти здесь ни при чем. Но ad imperatum, если под подозрение попали бойни, мы будем должны задержать всех – и наших, и их. И самое страшное во всем этом то, что горожане не станут выслушивать, как ты, моих объяснений и уж тем паче принимать их на веру; если мы арестуем хотя бы одного иудея, весь еврейский квартал заполыхает уже к завтрашнему полудню.

– К полудню он уже дотлеет, – угрюмо возразил Ланц. – Надо заблаговременно запросить солдат у бюргермайстера; наших людей едва хватит на то, чтоб уберечь от такой же участи Друденхаус.

– Не посмеют, – покривился Райзе, с сожалением заглянув в свою опустевшую флягу. – Но, чую, завтра в Кёльне и впрямь будет жарковато. А, собственно, отчего бы не они? Мы по все тем же предписаниям не имеем права исключать этого.

– Не суть, – отмахнулся Курт с раздражением. – Допустить беспорядков мы тоже права не имеем, а они будут, ибо нет кого-то одного… или пусть двоих, даже троих, кого довольно забрать по-тихому; мы даже не знаем, кого именно. А брать, если in optimo, надо всех сразу, дабы не только хотя бы опередить недовольство горожан, но исключить и возможность для убийц уйти.

– А для этого хорошо бы изучить весь штат их кровопускателей, потрошителей и мясорубов, – подытожил Бруно с кривой усмешкой. – Мило. Полагаю, много времени это не займет; месяца за два управитесь… Есть у нас эксперты по евреям?

– Враз всех взять не выйдет, – согласно кивнул Ланц, оставив на сей раз его колкости без ответа. – Для начала надлежит выяснить, кого именно, а одно это уже – прав Хоффмайер – непросто, и главное заключается в том, что и спросить-то не у кого. Стоит нам арестовать их торговца мясом, к примеру, и вести тут же разлетятся по всему кварталу. И по всему городу, что хуже. Эти мигом попрячутся, пользуясь тем, что мы не обо всех из них знаем; и не стоит исключать такого варианта, что горожане найдут их прежде нас. В том смысле, что, спалив половину квартала и перерезав вторую, по теории вероятий они попадут и на тех, кто нам нужен.

– Все можно сделать по-тихому, – возразил Курт. – Дайте мне немного времени, и я раздобуду человека, который выдаст нам всю нужную информацию. Через час-полтора Кёльн начнет засыпать, и я смогу доставить его, лишнего внимания не привлекая. Патрули обойти несложно – мы знаем, где они.

– Допускаю, – согласился Ланц со вздохом. – Однако теперь со всем этим надобно идти к старику: дело чрезмерно нешуточное. Без его дозволения мы в настоящий момент шагу ступить не можем, тем паче, что шаги предстоят столь решительные.

– Стало быть, я к нему, – кивнул Курт, поднимаясь, и тронул притихшего эксперта за плечо. – Идем-ка; Керн захочет услышать твои выводы от тебя лично.

– Вообще, майстер обер-инквизитор просил заключение оформить письменно, – нерешительно возразил тот, и Курт мрачно усмехнулся:

– И кого ты этим удивил… Знаешь, отчего наш старик до сих пор не преставился? Оттого, что Господом все еще не составлен письменный запрос касательно необходимости подобных действий… Идем. Чрезвычайность ситуации даже он способен осмыслить.

* * *

Чрезвычайность ситуации осмыслилась всеми без исключения; двое стражей Друденхауса, узнавшие, что на задержание надлежит отправиться поздней ночью, таясь от магистратских патрулей, от косого взгляда в сторону майстера инквизитора не воздержались, хотя, как и следовало ожидать, в ответ лишь кивнули и изъявили готовность к действию. По домам прочих из них уже тихо, не создавая излишней суеты, ходили, поднимая блюстителей инквизиторского порядка с постелей и созывая в Друденхаус. На столь же четкое исполнение приказов без никчемной инициативности со стороны магистратских солдат и хладнокровие бюргермайстера надеяться не приходилось, посему оные до поры пребывали в неведении.

Волей-неволей серьезность происходящего пришлось осознать и тем, на чье участие в деле Курт не рассчитывал, и о ком, следовало признаться, все попросту забыли: у границ еврейского квартала он и сопровождавшие его стражи наткнулись на патруль собственно той части города – двоих мужчин хмурого вида, невооруженных в соответствии с предписанным законом, однако решительных и настороженных. На Знак, вывешенный поверх куртки, оба скосились обреченно, и ему даже показалось, что в их взглядах не промелькнуло ни тени удивления – скорее, так посмотрел бы на разверзнувшиеся небеса один из тех еретиков-паникеров, что пророчат близкий Конец Света каждые десять-двадцать лет. Правды ради следовало заметить, что предчувствия этих двоих оправдались полностью; далее Курт направился в сопровождении теперь уже одного стража, в то время как второй сопровождал задержанных в Друденхаус – поручиться за то, что те не бросятся оповещать своих, стоит лишь оставить их одних, не мог никто. Оставалось порадоваться тому, что конечный пункт находился неподалеку, и камеры не придется набивать лишними свидетелями…

У дома на тихой сонной улочке Курт остановился, сдерживая неуместную, нервозную улыбку – уж не в первый раз он являлся воплощением страха, ставшего притчей во языцех, тем самым стуком в дверь темной ночью, за которым последовало давно не слышимое в этих жилищах «откройте, Святая Инквизиция», и, вероятно, именно это и стало причиной к тому, что отперли сразу же.

Человеку на пороге было не до смеха, это виделось в каждой черте лица, слабо освещенного свечой в его руке, и на не сумевший удержаться обреченный вздох Курт лишь развел руками, решив всяческие объяснения отложить на потом. Оставив стража у входной двери и отстранив хозяина плечом, он решительным шагом двинулся внутрь дома, заглядывая из комнаты в комнату, натыкаясь в каждой из них то на женский, то на детский испуганный вскрик, понимая, как его поведение выглядит со стороны, и стараясь не замечать следящего за ним укоряющего взгляда. Пересчитав обитателей дома и удостоверясь, что второго выхода нет, а окна заставлены и не могут быть открыты неслышно, Курт развернулся к хозяину дома, пытаясь смотреть ему в глаза невозмутимо и говорить сдержанно, тщательно отмеряя жесткость в голосе.

– Не стану говорить «доброго вечера», господин ювелир, – произнес он, слыша суетливые шаги в одной из комнат, – и попрошу вас и вашу семью… всю семью одеться и следовать за мной.

– Всю? – уточнил тот, и где-то за тенью привычного испуга в черных глазах мелькнуло нечто, напоминающее злость; Курт кивнул:

– Да, и поскорее.

– А могу ли я осведомиться у майстера инквизитора, что мы сделали? – едва сдерживая заметно дрожащий голос, поинтересовался хозяин дома, и он поморщился:

– Занятная постановка вопроса… Пока – ничего. Остальное позже; прошу вас снова – поторопитесь. И велите своим женщинам успокоить детей; если по дороге к Друденхаусу они привлекут хоть чье-то внимание неуместным писком, плачем или жалобой, худо будет всем, и вашим единоплеменникам в первую очередь.

Ювелир стоял неподвижно еще мгновение, глядя на ночного гостя со сложной смесью хорошо скрытого раздражения, опаски и покорности; наконец, развернувшись к двери одной из комнат, тихо, едва слышно, буркнул:

– В этом не сомневаюсь…

– Что? – повысил голос Курт, и тот обернулся на ходу, изобразив улыбку, полную добропорядочности, почтения и крайнего послушания:

– Ничего.

Майстер инквизитор нахмурился, более для того, чтобы удержать наползающую на губы усмешку, но темы развивать не стал.

Нельзя сказать, чтоб ощущения и мысли этого человека были ему не понятны и не вызывали сочувствия, однако сейчас Курт в который уж раз возблагодарил судьбу за то, какая репутация сложилась у ведомства, к коему его угораздило принадлежать; не останься в людских душах (а особенно – в душах определенных людей) этого страха, и многое, очень многое стало бы попросту невозможным. Сейчас же он мог себе позволить экономить время, лишь только сказав несколько слов, избегнув пространных пояснений, убеждений и просьб; вместо постоянного опасения, что свидетель скроется или изменит свое мнение под давлением сородичей, друзей или преступника (или же будет попросту устранен), он мог запереть этого свидетеля в камере под надзором – и, что бы там ни думал его подопечный, угрызений совести по этому поводу не испытывая: временные неудобства кого угодно стоили того, чтобы убийца был наказан, а преступление отмщено или предупреждено. После можно будет и принести извинения, и разъяснить детали – при крайней необходимости…

Из-за двери самой дальней комнаты донесся приглушенный детский плач, испуганное «ш-ш!», и он поморщился, лишь только вообразив себе реакцию начальства на все происходящее.