В свою гостиницу Курт явился задолго до наступления утра, поняв всю тщетность своих блужданий. В одном графиня Адельхайда фон Рихтхофен (имперская разведка, надо же…) была права: увидеть хоть что-то в переплетении углов и улиц было попросту невозможно; повторить же ее подвиги и взобраться на крыши он действительно не мог – уже через четверть часа проснулась бы половина города, разбуженная топотом тяжелых сапог по крышам над головою. Уснул Курт, как ни удивительно, почти сразу, проспав оставшееся до рассвета время опять без снов и раздумий. Порыв наведаться в «Моргенрот» немедленно Курт преодолел, отметив с очередной порцией недовольства, что и здесь замечание Адельхайды вполне справедливо: говорить о чем бы то ни было с нею не имело смысла до тех пор, пока не получены разъяснения от фон Вегерхофа, чья лояльность удостоверена несомненно.

Однако любопытство требовало удовлетворения, и за завтраком, подозвав к себе владельца гостиницы, Курт непререкаемым тоном велел присесть напротив и ответить на несколько вопросов. Хозяин уже не перечил, послушно исполнив указание, и в его «майстер инквизитор» теперь проскальзывали не пренебрежение и равнодушие, а обходительность и существенная доля опаски.

Для разогрева Курт задал вопрос о примерном количестве постоялых дворов в Ульме, об уровне обслуживания в каждом из них, о расслоении оных на сословные особенности, после чего невзначай поинтересовался личностью графини Адельхайды фон Рихтхофен. Существенного владелец не сумел сказать ничего; «Моргенрот» сдавал комнаты исключительно особам родовитым и имущим, бывало – одну-две на пару ночей тем, кто бывал проездом, чаще – пол-этажа или весь этаж тем, кто являлся в Ульм проведать друзей, не желая при том селиться в их замках, как то было и с графиней фон Рихтхофен. Судя по тому, что слышал владелец, она прибыла навестить родственницу покойного мужа – ту самую вдовствующую баронессу, о коей упомянул фон Вегерхоф. Старуха была одинока уж немалое время, отчего неудивительным являлся тот факт, что молодая графиня пожелала поселиться в отдельности от повествований о былом, ушедшей молодости, нынешней молодежи и подвигах покойного барона. Оставалось надеяться на то, что ночная незнакомка не воспользовалась попросту этой информацией, дабы отвязаться от легковерного следователя…

Либо фон Вегерхоф отдал нарочитое указание впускать майстера инквизитора без прекословий, либо же его челядь испытывала безоговорочное почтение к Конгрегации – отперший дверь слуга на требование впустить лишь послушно кивнул и отступил в сторону, давая гостю войти. К комнате хозяина дома Курт направился один, велев слуге убираться по своим делам, каковой приказ тот, поколебавшись, исполнил.

Стриг сидел у стола спиною к двери и на вошедшего не обернулся, лишь махнув рукой в сторону стоящего перед собою стула:

– Присядь. Судя по тому, что ты явился с утра, у тебя ко мне наверняка есть важный разговор.

Курт, не ответив, прошагал к столу, и, рывком придвинув стул, уселся. Фон Вегерхоф изобразил нарочито приветливую улыбку, на миг оторвав взгляд от шахматной доски перед собою, и вновь обратил взор на фигуры, продолжив расставлять их в нужном порядке.

– Партию? – предложил стриг радушно.

– Знаешь, – отозвался Курт не сразу, – будь ты кем другим, этот разговор я начал бы с хорошего удара в челюсть. Но ведь ты же, гад, увернешься, и я буду выглядеть глупо – еще глупее, нежели минувшей ночью.

– О, не следует принимать все так близко к сердцу. Со всяким может случиться. Наверняка ты просто-напросто перебрал со спиртным. Или недобрал.

– Прекрати, – потребовал Курт, понимая, насколько беспомощно звучит невольная угроза в его голосе. – Я говорю серьезно.

– Пока ты не говоришь, – возразил фон Вегерхоф, по-прежнему глядя лишь на доску. – Ты жалуешься. Не пояснишь, на что именно?

– Графиня Адельхайда фон Рихтхофен. Что-нибудь говорит?

Стриг аккуратно установил башню на ее место, подправив, дабы фигура занимала клетку ровно по центру, и неспешно поднял взгляд к собеседнику.

– Вот оно что, – протянул он с усмешкой. – Ну, и как она тебе?

– «Как она мне»?!. Я полноправный участник расследования, если мне не изменяет память! Почему я не знал о какой-то девчонке, которая…

– Эта «девчонка» старше тебя пятью годами, да и допуском, чтоб ты знал.

– В этом городе есть хоть кто-то, кто не выше меня допуском и не знает больше меня?

– М-м… – задумчиво протянул стриг, вертя в руках крестьянина и, поставив его на доску, предположил: – Стражи на воротах?

– Смешно, – согласился Курт мрачно. – Тебя это веселит – вредить делу сокрытием важной информации?

– Да, несколько не в настроении я был вчерашним вечером бежать к тебе в гостиницу с рассказом о третьем в нашей группе. Это вполне могло повременить до сегодняшнего дня, ибо вчерашний вечер у меня был занят другим.

– Ужином, – уточнил Курт; фон Вегерхоф кивнул:

– Ужином. Содержание моей казны в должном объеме требует немалых усилий, а также больших затрат времени, проводимого вне дома либо же в оном, но с посторонними, хотя и крайне полезными людьми. При этом, Гессе, в моем доме есть один не посторонний и также крайне нужный человек, которому тоже надо хотя бы время от времени уделять внимание. Не явиться к обеду или ужину раз или три – еще в некотором роде допустимо, но сделать это в шестой раз – попросту непристойно. Итак, все разрешилось само собою, и мне не придется шагать через половину Ульма, дабы навестить тебя. И где же вам случилось свести знакомство?

– На улицах, когда этой ночью я вышел обследовать город.

Черный скороход замер в пальцах, оставшись висеть в воздухе над своим полем, и мгновение стриг сидел неподвижно, глядя перед собою; пальцы стиснулись, зажав фигурку в кулак, фон Вегерхоф медленно поднял глаза и тихо, четко выговаривая слова, переспросил:

– Этой ночью ты – что?..

– Вышел на улицы, – повторил Курт, и тот повысил голос:

– Вопрос был риторическим, Гессе. Я не глухой. Мой слух, позволь заметить, куда как лучше твоего, равно как и зрение, и реакция, и тупая физическая сила! И так – с любым из мне подобных! – почти рявкнул стриг, и Курт вздрогнул от неожиданно резкого голоса. – А если бы ты впрямь нашел его – что тогда?!

– Не знаю… – проронил он, опешив. – На месте придумал бы…

– Сосунок! – прошипел фон Вегерхоф, сдерживая крик; в обыкновенно безмятежных насмешливых глазах цвета родника сейчас была настоящая, непритворная злость. – Сопляк, мальчишка, щенок беззубый, где были твои мозги, когда ты это делал?! Ты рехнулся, или попросту надоело жить?! Ты… ты даже не котенок перед ними, ты – никто! Любой, пусть лишь месяц назад восставший от обращения – даже такой тебя порвет, вякнуть не успеешь!

– Не ори на меня, – пытаясь соблюдать спокойствие, начал Курт, и стриг пристукнул кулаком по столу:

– Молчать! И слушать, когда я говорю! Ни шагу на улицы ночью! Даже мысленно! Окна – закрыть, двери – запереть, оружие – под подушку! И ни шагу в ночь! Ей – можно, ты ей в подметки не годишься, она хоть удрать сумеет, а ты…

– Я не Эрнст, – тихо довершил он. – Знаю.

Фон Вегерхоф осекся, еще миг глядя на него ожесточенно и зло, и, прикрыв глаза, отвернулся и медленно перевел дыхание. Кулак разжался, и на стол высыпались мелкие каменные крошки, некогда бывшие черным скороходом.

– Сурово, – заметил Курт все так же негромко. – Наглядная demonstratio? Мороз по коже, честно… А кельнский обер-инквизитор тебе, часом, не родственник? Знаешь, на миг даже возникло чувство, что я у него в рабочей комнате; или это у всех с возрастом вырабатывается привычка орать на сослуживцев? Неужели и я так же буду? Представить страшно.

– Дурень малолетний, – вздохнул стриг обессиленно. – Ведь тебе на мои слова плевать; завтра или послезавтра ночью снова возьмешься за свое… Я прав?

– Даже и не знаю, – отозвался он почти всерьез. – Учитывая столь пламенную речь, я полагаю, над этими самыми словами следует хотя бы подумать.

– Ты подумаешь, – отмахнулся фон Вегерхоф. – Подумаешь – и сделаешь по-своему.

– Переубеди, – предложил Курт, поднимая взгляд от россыпи черных крошек камня. – Разумеется, тот факт, что в прямом противостоянии меня разделают – сомнению не поддается; так ведь я и не намеревался лезть в лоб. Если, к примеру, расстрелять его издали…

– Ты просто не представляешь себе, о чем говоришь, Гессе. Что такое «издали» для тебя? А что – для меня?

– Но ведь, как я понял, наш подозреваемый – младше и необученней, а кроме того…

– А кроме того, вполне вероятно, что он здесь не один. Что ты стал бы делать, если бы наткнулся на его мастера? Или – если таких необученных двое? Трое? Да пускай и один. Как я и говорил, стриг месяца от роду – даже это страшно; Гессе, ты… Ты не знаешь, что это.

– Зато знаешь ты, верно? – уточнил Курт, пытаясь перехватить взгляд прозрачных глаз. – На собственном опыте. Так? Ты сам спустя месяц после обращения что-то наворотил. Я прав?

Фон Вегерхоф установил на доску последнюю фигуру, не поднимая к собеседнику взгляда, и снова предложил, все так же глядя в стол:

– Партию?

– Набор неполный, – возразил Курт. – Ты не ответил.

Стриг молча поднялся, пройдя мимо него куда-то за спину, и возвратился к столу, шлепнув на место убиенного им скорохода серебряную монетку.

– Партию? – повторил он, усевшись. – Играешь белыми и два хода форы.

– Ну, как знаешь, – вздохнул Курт, придвинув стул ближе и сдвинув крестьянина на клетку вперед. – Не отвечай. Расскажи о фон Рихтхофен. Кто она и какова ее роль в нашем деле?

Стриг сидел молча еще мгновение и, встряхнув головой, кивнул на доску:

– Еще ход твой… Адельхайда фон Рихтхофен. Графиня. Приятная дама во многих отношениях; мне уже доводилось с нею работать. Роль ее всегда одна – она слушает, говорит…

– Это я заметил, – покривился Курт. – Поговорить она любит.

– Полезное умение, особенно в ее случае. Sphère d’activité Адельхайды – сборища знати; она вдова, и потому ей позволено многое. А titre d’exemple, она может иметь приятелей, а не только приятельниц, посещать, кого вздумается, не изобретая для этого даже видимых поводов, говорить, с кем вздумается… И слушать.

– Имперская разведка? Так это правда?

– Что именно? Что она – оттуда, или что такое ведомство действительно существует?

– О том, что в Германии уже давно есть то, чего не существует, я знаю и без тебя, – с досадой проговорил Курт. – И личная разведка Императора не существует тоже. Итак, она на самом деле оттуда? Стало быть, и они в курсе происходящего?

– В перехваченном письме упоминается Император, – напомнил фон Вегерхоф, походя снимая его башню. – Как полагаешь, должны они знать об этом?

– Я? Полагаю – нет. Но начальству виднее… И с какой такой радости имперский агент имеет больший допуск, чем я?

– Потому что этот имперский агент – служитель Конгрегации.

Курт замер, занеся руку над доской и позабыв, за какую фигуру намеревался взяться; стриг с усмешкой кивнул:

– Твой ход.

– Я пытаюсь не удивляться ничему, – проговорил он, наконец, – однако это уж что-то слишком. С каких пор мы начали набирать в Конгрегацию имперских шпионов?

– О, нет, pas du tout… История эта долгая и занимательная, Гессе. Началась она несколько лет назад, когда Адельхайда вышла замуж. «Вышла», а не «была выдана»; ей посчастливилось с отцом. И с мужем. Вышла par amour и жила с ним, как в песне, счастливо, вот только недолго – спустя примерно год после свадьбы ее муж был найден мертвым в собственной постели. Комната его была, что интересно, заперта, причем изнутри; окно оставалось открытым, однако стена замка… Сам знаешь, что это такое. Второй этаж. Город, неподалеку от которого располагался замок, не сказать, чтобы имел в себе отделение Конгрегации – но инквизитор там наличествовал. Слухи о странной смерти хозяина поползли довольно скоро и, когда доползли до города, дошли и до слуха инквизитора, каковой был, что называется, старой закалки, c’est-а-dire – не обременял себя долгими изысканиями и размышлениями. Инквизитор, разумеется, решил, что не все так гладко, как кажется – человек умер во цвете лет, никаких болезней прежде за ним не отмечалось, стало быть – малефиция. Как показало время, в этом он был почти прав, однако же поисками обвиняемого долго заниматься не стал, руководствуясь старым и привычным принципом «cui prodest?». А выгодна его смерть была единственно лишь жене, ибо по нарочитому завещанию все отходило ей, минуя прочих родственников.

– Ее арестовали?

– Попытались, – улыбнулся фон Вегерхоф. – Она бежала во время ареста. Инквизитор со сломанной рукой остался буйствовать, страж с сотрясением мозга – лежать évanoui.

– Довольно глупо, – заметил Курт, пожав плечами. – С ее-то положением, в наше-то время – надо было действовать иначе; вполне законными методами можно испортить жизнь арестовавшему тебя следователю так, что тому мало не покажется. По себе знаю. Как я понимаю, ее таки оправдали, раз уж она с нами; однако при ее действиях – это лишь везение.

– Отнюдь, – возразил стриг, сдвигая вперед башню. – Шах… Именно ее действия и принесли ей оправдание.

– Каким образом?

– Ты, вероятно, решил, что, бежав, она кинулась к родственникам или в ближайший монастырь, дабы спрятаться и там répandre des larmes? Нет, Гессе, она руководилась истиной «l’affliction ne guérit pas le mal». Адельхайда начала расследование.

– Одна? Сама, вот так, на пустом месте?

– Одна, – кивнул фон Вегерхоф, – сама. Шах… Но отчего же – на пустом месте; ведь она знала мужа, и в отличие от прочих наших дам – знала хорошо. Знала, где и когда бывал, с кем общался, какие вел дела; она сама в этих делах и была ему первейшим помощником. Она была в курсе всех расходов и доходов, а также их источников, разбиралась во всем, чем занимался покойный супруг. Словом, вдаваться в детали не стану, это – история еще более долгая и значения сейчас не имеющая. Шах.

– Зараза… – проронил Курт, уже видя неминуемое пленение своего короля; сдаться не позволяли только лишь остатки гордости и азарта.

– В бегах она была несколько месяцев, в течение коих узнала, что последняя финансовая операция ее мужа втянула его в историю с некими темными личностями. Шах. Сдавайся.

– Подавишься.

– Это грубо, mon ami, весьма грубо. И что за бессмысленное упрямство.

– Не отвлекайся.

– Comme tu veux… Адельхайда, завершая свое расследование, вышла на небольшой и довольно молодой клан стригов (всего четверо желторотых дурней), который в те дни как раз разрабатывал и я.

– А, – проронил Курт, обреченно следя за тем, как его король жалко жмется к краю доски. – Так вот почему имперская разведка знает о твоем существовании.

– Имперская разведка и даже Император лично – не знают. К чему правителю отягощать свой и без того полный забот ум столь приземленными вопросами. О моем существовании узнала Адельхайда, и узнала, как я сказал, случайно, посему во избежание утечки этой информации ее взяли на службу в Конгрегацию. Разумеется, ее можно было бы и убрать, однако вышестоящие разумно рассудили, что подобными агентами не разбрасываются, и, когда дело было раскрыто и закончено, прислали к ней человека, который должен был соблазнить ее службой на благо веры и государства. Шах. Сдавайся, Гессе.

– Продолжай.

– Упрямец… Но посланного ждало в некотором роде разочарование. Он приготовился уговаривать и даже, быть может, запугивать, составил задушевную речь, однако Адельхайда согласилась с первых же слов. Je suis d’avis, что ей попросту было скучно жить. Не так уж много развлечений в жизни женщины.

– А кроме того, наверняка хотелось отомстить за смерть мужа – уже не только тем, кто сделал это непосредственно, но и прочим, таким же.

– Полагаю, и это имеет место, – согласился фон Вегерхоф, помедлив. – Об этом она особенно пространно говорить не любит. Но когда видишь Адельхайду за работой, понимаешь, что она – человек на своем месте, занимается своим делом, занимается им с душой и полной отдачей. Шах.

– Кстати, – заметил Курт, заграждая короля последним скороходом, приберегаемым на безвыходный случай, – об отдаче. «Александер», «Адельхайда»… Давно работаете вместе?

– Как это вульгарно, – искривил губы стриг. – Ничего иного тебе в голову прийти и не могло. Вообще говоря, между порядочными людьми не принято обсуждать подобные вещи, касаемые женщины.

– Ясно.

– Ничего тебе не ясно, mon vulgaire ami, – отмахнулся фон Вегерхоф со вздохом. – Не скажу, что меня подобное развитие событий совершенно не интересовало бы, однако белокурые вечные мальчики не в ее вкусе. И, по ее мнению, это мешает совместной работе. Причин было высказано еще немало, хотя я полагаю, что в ней говорит скорее неприятие физиологическое, но – с подобным ко мне отношением я уже свыкся, главное, чтобы это не мешало делу. Мат.

– Вижу, – отозвался Курт кисло, и стриг улыбнулся:

– Брось, Гессе, я играю больше полувека; исход был предрешен. Revanche?

Курт скептически обозрел доску; треть фигур фон Вегерхофа так и стояла на его половине, ни разу не двинувшись с места.

– Qui a peur des feuilles ne va point au bois, – подбодрил тот, глядя насмешливо и снисходительно, и Курт вздохнул:

– Расставляй… Ну, допустим; но как она попала в имперскую разведку? За какие заслуги?

– Это отдельная история, – пожал плечами стриг. – Не знаю, известно ли тебе или догадывался ли ты об этом, но – среди приближенных к императорской особе есть люди, искренне почитающие Конгрегацию, а также те, кто в оной состоит; а vrai dire, не обо всех из них Императору известно…

– Говоря проще, мы приставили своих людей шпионить за ним, – подытожил Курт, и фон Вегерхоф бросил на него взгляд, полный осуждения.

– Fi. Как ты несносно циничен. Присматривать, Гессе. Дабы не отвратился, не соблазнился, не прельстился. Исключительно из заботы о духовном здравии и – должном состоянии державы, вверенной правителю Господом… Словом, человек, занимавшийся ее вербовкой, как раз и имел связи при дворе. А уже там Императору отрекомендовали Адельхайду как личность, которая имеет несомненную ценность для государства и на которую можно положиться. Разумеется, о том, что она уже состоит на службе в Конгрегации, упоминать не стали…

– Да, я понял. Дабы не отягощать и без того обремененный заботами императорский ум.

– Быстро схватываешь, – одобрил стриг и кивнул на выставленные фигуры: – Твой ход… Император рассудил здраво: женщина умная, сметливая, умеет принимать решения в сложных ситуациях; при словах «политико-экономические корреляции» не спрашивает, с каким хлебом это подают, тем для разговора, которых она не может поддержать, попросту не существует. К тому же, при виде направленного на нее меча не падает в обморок, что делает ее агентом просто уникальным – учитывая, что всего вышеупомянутого от женщины никто не ожидает. Женщина-агент такого уровня в высшем обществе явление невероятное, а потому – крайне полезное.

– Теперь, – продолжил Курт, – у нас есть резидент среди императорских агентов, что позволяет нам отслеживать, что происходит в их среде, а кроме того, хорошего агента приобрели и мы сами… или в Конгрегации она нечто большее, чем просто агент? Знака, как я понимаю, у нее нет.

– Если твой вопрос означал «носит ли она его на шее» – нет. Таким, как я или она, носить его постоянно опасно; я, к примеру, свой надеваю в особых случаях. Ее Знак лежит запертым в шкатулке… или в шкафу, или под подушкой… понятия не имею, где; не мое дело. Печати, разумеется, нет; у нее есть номер. При необходимости – крайней необходимости – этого довольно.

– Иными словами, она, как и ты, агент особо уполномоченный.

– Нет, – усмехнулся фон Вегерхоф. – Она – как ты. Следователь. Первого ранга. Но – особо уполномоченный.

– Девка-следователь… – фыркнул Курт, стукнув конем по доске с неожиданным для самого себя раздражением. – После стрига с Сигнумом я уже ничему не удивляюсь.

– Ксенофоб, – приговорил фон Вегерхоф с улыбкой. – Что именно тебя раздражает – то, что она стоит выше тебя по рангу, или все же что-то другое?

– С подозрением отношусь ко всякого рода вдовам-графиням, особенно слишком умным.

– Стало быть, «что-то другое».

– Александер, слушай…

– Нет, послушай ты, – мягко оборвал тот. – Твои неприятности в прошлом – je demande pardon, твои проблемы. Мало ли было подобного у меня; уж наверняка побольше твоего, согласись. Однако что будет, если впредь я стану скалить зубы на всякого, кто чем-то напоминает мне моих прошлых недругов? Адельхайда, замечу, могла бы с подобным же неприятием относиться к Конгрегации, ибо именно ее представитель едва не отправил ее на костер когда-то; но ведь ей хватает ума не впадать в крайности. Нам работать вместе, Гессе, помни об этом. Адельхайда – отменный специалист. Это – имеет значимость, все прочее – нет. Можешь ее не любить, сколько душе угодно, но ты должен ей доверять, прислушиваться к ее мнению, как это было бы с любым другим сослуживцем ее ранга и ее опыта; и – прикрыть спину, случись что. Не пойми превратно, сейчас в этом вопросе я скорее доверился бы ей, чем тебе.

– Merci, – покривился Курт; стриг вздохнул:

– Попросту ее, Гессе, я знаю. Возможно, завершив это дело, я так же смогу сказать и о тебе – если выживешь.

– Да ты просто ангел-утешитель, – заметил он недовольно. – Вот уже второй раз за последние двое суток ты пытаешься подбодрить меня, внушив уверенность и оптимизм, упоминая о моей скорой встрече с Господом.

– Бодрости поменьше, – потребовал фон Вегерхоф непререкаемо. – И уверенность убавь. Оптимизм лучше вообще jusqu’а un certain temps выбросить – потом найдешь себе новый. Если выживешь… Так я загоню тебя в угол ходов через пять. Переходи.

Курт посмотрел на своего коня, скакнувшего наперерез башне противника, и неуверенно проговорил, пытаясь прикинуть, где стриг увидел потенциальный шах:

– В самом деле?.. Ну, все равно; нет, правила запрещают.

– Брось это, – поморщился фон Вегерхоф. – Что ты хочешь, в конце концов? Честно и с шиком продуть мне или чему-то научиться?.. Переходи.

Убрав коня на прежнее место, Курт примолк, пытаясь увидеть логику в другом ходе и не видя ее, и стриг неопределенно повел ладонью над доской.

– В любом деле не следует недооценивать пешек, – посоветовал он. – Сейчас ты можешь создать довольно выигрышную позицию; увидишь ее и сумеешь развить – мне придется несладко. Я не тороплю; думай.

– Играет она тоже лучше меня? – проворчал Курт, тупо глядя в доску, и стриг уточнил:

– Играет она неплохо. Но у меня давно не было соперников лучше самого себя. А чем еще было убивать время? – пожал плечами фон Вегерхоф, когда он покривился в усмешке. – Составление упомянутого учебника – процесс долгий и не только от меня зависящий, к тому же, начатый не так давно; хорошие книги встречались редко, да и плохие были перечтены все, что попадались… Долгая жизнь – скука смертная, Гессе.

– Н-да. Фон Рихтхофен сказала этой ночью то же самое. «Вечная жизнь скучная штука».

– Вечной жизни не бывает, – возразил стриг уверенно. – И меня тоже прикончат – рано или поздно.

– Что за мрачные планы на будущее.

– Логичные, – возразил фон Вегерхоф. – Ожидать смерти от старости мне не приходится. Самоубийство пока не входит в мои планы. А кроме того, сие есть смертный грех, ведущий туда, куда когда-то я не угодил воистину лишь чудом. Предположить же, что я и впрямь буду жить вечно – глупо. Чем дольше я живу, тем большее количество людей узнает о моем существовании; по теории вероятий среди них найдутся те, кто захочет это существование прервать. Ну, а неуязвимых не бывает, Гессе, и никто не убережен от случайностей и оплошностей, посему, по все той же теории, найдется и тот, у кого это однажды получится. Вывод из всех этих выкладок – понятен. Хотя, не отрицаю, несколько невесел… У любого человека передо мной имеется одно неоспоримое преимущество: его судьба ему неведома. Что-то в этом есть, не находишь?.. Échec et mat.

– Ты издеваешься, – усомнился Курт, растерянно глядя на доску; на сей раз с места не двинулось больше половины фигур противника. – Этого не может быть… за две минуты?

– Около того.

– Это невозможно.

Стриг широко улыбнулся, аккуратно опрокинув его короля набок, и вкрадчиво предложил:

– Еще партию?