Свой уговор с фон Вегерхофом ульмский канцлер исполнил точно и добросовестно – ожидать возвращения хозяина пришлось не менее полутора часов. Окно за ушедшей Адельхайдой снова затворили, и помещение лавки теперь пребывало в темени, ничуть не разбавляемой узкими лезвиями света, проникающими в щели ставен, сработанных по старинке – без стеклянных вставок. Курт сидел у стола, скучающе подперев голову ладонью, стриг прислонился к стене чуть поодаль, скрытый от глаз стенкой полки, и, скрестив на груди руки, с увлечением рассматривал рукав. По временам горящий кошачий взгляд вскидывался к двери, неподвижно замирая и через мгновение вновь опускаясь; поначалу Курт всякий раз приподнимал заряженный арбалет, лежащий на колене, потом лишь сжимал ладонь на прикладе, а спустя час и вовсе отложил оружие на стол.

– Ты вообще не устаешь? – недовольно выговорил он, в очередной раз переменив позу; фон Вегерхоф передернул плечами:

– Почему. Устаю. Но сейчас усталость ни при чем; ты на обедне стоишь дольше, чем мы ждем в этой комнате. Просто я уже привык к скуке, а твоя натура в бездействии чахнет, потому ты и ерзаешь, точно на пыточном стуле.

– «Привык к скуке»… Я-то полагал, что уж у тебя жизнь насыщена событиями, делами, встречами – вон даже твоя домовая мышь постоянно в недовольстве, что у тебя нет на нее времени; а ты – «скука».

– «Жизнь удивительна и увлекательна»… Ерунда. Загруженность и насыщенность – не одно и то же. Ничего нового не происходит, Гессе; все где-то когда-то уже было, и чем дольше живешь, тем больше скуки. Tout est vieux. Одни и те же женщины, одна и та же пища, одни и те же города, люди, дни, годы, одна и та же жизнь.

– Ты зануда, – покривился Курт. – Воображаю себе ваших в возрасте лет трехсот. Наверняка снобье еще то.

– Высокомерное снобье, – уточнил стриг. – Словом, ты бы с ними столковался.

– Благодарю.

– Aux armes, – предложил фон Вегерхоф равнодушно, кивнув в сторону порога. – Наш доктор возвращается.

– Уверен?

– Его шаги. Не спутаю… Только без горячки, – предупредил стриг, когда Курт подобрался, направив арбалет на входную дверь. – Скорее всего, старичок в себе ничего, кроме знаний, не таит.

– Вскрытие покажет, – отозвался он хмуро, уложив арбалет на колено и пристроив палец на спуск.

* * *

Ключ заскрипел в замке спустя полминуты, и в растворившуюся дверь Штайн прошел, глядя под ноги и бурча себе под нос едва слышные порицания – наверняка в адрес городских властей в лице исполнительного канцлера. Сидящего у стола человека он увидел, уже прикрывая створу за спиною, и, увидя, вскрикнул, подпрыгнув на месте и схватившись ладонью за грудь.

– Доброго дня, – поприветствовал Курт, указуя заряженным арбалетом в сторону. – Закройте дверь и войдите. Негоже топтаться на пороге в собственном жилище.

– Силы небесные… – пробормотал доктор едва слышно, потоптавшись на месте, словно решая, не стоит ли немедленно выскочить прочь. – Что вам нужно в моем доме?..

– Войдите, господин Штайн, – повторил Курт настойчиво. – Тогда побеседуем.

– Не знаю, что тут происходит, юноша, – чуть осмелев, повысил голос тот, – однако вы, я вижу, понимаете, что находитесь в чужом доме, чем посягаете на мою собственность…

– Этот город начинает действовать мне на нервы, – оборвал Курт раздраженно. – Едва ль не всякая блоха готова судебным порядком отстаивать право на свою собаку… Повторите снова, господин Штайн, что не понимаете происходящего и не знаете, кто я, – и я всажу в вас болт. Наверняка о том, что терпение инквизиторов коротко, как последних вздох, вы наслышаны. Желаете испытать это опытным путем, до которого вы такой охотник?

– Я не понимаю… – начал Штайн и взвизгнул, не по-стариковски резво отпрыгнув от стальной стрелки, со стуком вонзившейся в пол подле его ноги.

– Продолжайте, – пригласил Курт дружелюбно; старик помедлил, опасливо косясь на направленное на него оружие, и притворил дверь, погрузив комнату в темь. – Не надо открывать ставен, – продолжил он в прежнем тоне. – Не то с вашей прытью, как я вижу, наша беседа вполне может прерваться, не начавшись; лучше зажгите светильник и присядьте к столу.

Подрагивающие руки справились с указанием не с первой попытки, и ненадолго Курт всерьез испугался, что старика сейчас хватит удар, и наполненная маслом плошка, увенчанная трепещущим лоскутом огня, выскользнет из его пальцев и разлетится по полу. От установленного посреди стола светильника он чуть отодвинулся, пристроив руку с арбалетом на столешницу, и хозяин лавки нервно мигнул, тоже сдвинувшись в сторону.

– Не могли бы вы убрать оружие, майстер инквизитор? – попросил Штайн тихо. – Я не хочу ни в коей мере отозваться неподобающим образом о вашем самообладании или умении стрелка, однако, не ровен час, дрогнет рука, и…

– Всенепременно дрогнет, – согласился Курт, однако сверкающие острия все же отвернул в стену. – Если вы не будете вести себя должным образом. Я вижу, однако, что притворство вы все же решили оставить; хорошо. Итак, вы знаете, кто я. Надеюсь, сознаетесь и в том, что – знаете, почему я здесь. Дабы мы не теряли время, попрошу вас взглянуть на ваш особый шкаф, и вы увидите, что задняя стенка вынута, а дверь вскрыта. Полагаю, не следует уточнять, что ваши прелюбопытнейшие экспонаты я тоже видел. Так что же, господин Штайн – вы понимаете, что происходит?

– Ну… – пробормотал тот неопределенно, подвинувшись еще дальше в сторону и обернувшись на дверь; Курт вздохнул.

– Полагаю, у выхода твое присутствие будет более необходимо, – выговорил он в потолок, и Штайн отодвинулся снова, теперь назад, глядя на непрошеного гостя с настороженностью. – Как знать…

– Не думаю, что среди достоинств господина профессора есть умения акробата, – безучастно отозвался фон Вегерхоф, выходя из своего укрытия, и тот подпрыгнул на табурете, глядя с растерянностью на то, как стриг медленно прошествовал к двери и утвердился возле, прислонясь к ней спиной. – Однако, в самом деле, как знать. Доброго дня, доктор Штайн.

– Господин барон… – выдавил старик оторопело. – Но вы-то что здесь делаете?

– Оказываю помощь следствию, – пояснил стриг благодушно. – Полагаю это своим долгом как добропорядочного горожанина и верного католика… Не обращайте на меня внимания. Я вам не помешаю; если, разумеется, вы не станете делать глупостей.

– Лицемер, – укоризненно возразил Курт. – Не слушайте его; «добропорядочный горожанин»… Попросту этот библиофил надеется наложить лапу на вашу библиотеку после вашего ареста и ее конфискации.

– Моего ареста?..

– А как же вы думали? – с искренним удивлением пожал плечами он. – Потрошение трупов, осквернение склепа, изучение запрещенных трудов; за одно лишь это – не почетный же Знак вам следует вручить, верно? А уж введение в заблуждение следователя Конгрегации, препятствие дознанию… Господин Штайн, вы совершили едва ли не все возможные преступления, находящиеся в ведении Святой Инквизиции – да вы просто живой академический перечень… О, прошу прощения – пока живой. Примите мои соболезнования; но ведь вы прожили увлекательную жизнь, верно? Немногим будет что вспомнить перед смертью, как вам.

– Вы… меня запугиваете, майстер инквизитор? – уточнил старик с неуместной, нервозной улыбкой; Курт качнул головой:

– Господи, ну, как вы могли такое подумать, господин профессор. Разумеется, нет. Просто пытаюсь описать вам ваше будущее; ведь и его угадыванием вы тоже интересовались, если судить по собраниям ваших книг? и я лишь пытаюсь удовлетворить ваше любопытство. Ваше будущее – арест, суд, костер.

– У вас нет такой власти в Ульме, – без особенной уверенности возразил Штайн. – Вы даже не имели права вторгаться в мое жилище, и я…

– Что? – подстегнул Курт, когда он запнулся. – Позовете городскую стражу? Напишете на меня жалобу рату?.. Моими малыми правами в этом гадюшнике мне только бродячие дворняги еще не тыкали в морду, и, как уже упомянуто, меня это все более раздражает. Не советую вам, дорогой доктор, повторять ошибки прочих, ввергая меня в состояние нервозности и, в перспективе, бешенства, отчего рука и впрямь задрожит. Уж пристрелить вас я могу безо всяких соглашений с властями, запросов начальству и оформления требуемых документов. При этом я могу промахнуться и попасть вам в ногу, в руку или еще куда-либо, где (вам как лекарю это должно быть известно) кровотечение не станет смертельным, зато ощущения – будут малоприятными. Обращу ваше внимание и на тот факт, что никто не видел того, как я входил в ваш дом, и никто не увидит, как выйду; труп же ваш, истерзанный зверским образом, спишут на местное ворье.

– Господин барон! – воззвал Штайн, обернувшись к неподвижному фон Вегерхофу. – Вы… вы же цивилизованный человек, как вы можете в этом участвовать? Поверить не могу, что вы заодно с ним!

– Это довольно занятно, – заметил Курт, когда стриг не ответил, – слышать подобные речи от любителя ночами выкапывать умерших из могил. Что-то это слабо отдает цивилизованностью. Посему, господин профессор, выхода у вас два – на костер или стрелу в лоб.

– Нет, вы чего-то хотите от меня, – возразил Штайн настойчиво. – Вы ждете от меня чего-то, иначе не стали бы со мною говорить. Вы меня просто запугиваете, чтобы вынудить сделать или сказать что-то; но что? вы просто скажите, что вы хотите от меня получить!

– Наверняка подобных успехов в исследованиях не смог бы достичь глупец, – отметил Курт одобрительно. – Разумеется, вы понимаете все верно, разумеется, мне от вас кое-что нужно. Странно только, что вы не догадываетесь, что именно. Возможно, дело попросту в том, что вы на взводе, и это понятно… Прежде, чем решить вашу судьбу, господин профессор, я хочу четкого и прямого ответа на один-единственный вопрос: для чего вы сделали то, что сделали? Зачем столько трудов, дабы подбросить мне поддельного стрига – вот что я хочу знать.

– Les faits sont obstinés, – благожелательно заметил фон Вегерхоф, когда старик опустил взгляд, не ответив. – Или, говоря проще – прислушайтесь к моему другу, господин профессор, и не злите его лишний раз. Поверьте мне, терпение у него и впрямь не ангельское, а отношение к правам и свободам и вовсе кошмарное; наверняка сам я все еще жив и здоров лишь оттого, что он не имеет иного партнера для шахматных баталий.

– Как я понял из слов майстера инквизитора, господин барон, – заговорил Штайн, наконец, – мое будущее мало изменится от моих действий. Мне в любом случае грозит смерть – немедленно ли, нет ли…

– Также мои слова должны были заставить вас припомнить, что между «немедленно» и «нет» есть существенное различие, каковое вы как человек, имеющий знакомство с телесными страданиями, должны осмыслить. Ну же, не упрямьтесь, дорогой доктор. Вы и без того по самые уши в неприятностях; разъяснить мне причину, по каковой вы в них влезли – не столь уж весомое к ним добавление.

– Ну, что ж, хорошо, – обреченно отмахнулся старик, бросив на фон Вегерхофа укоряющий взор. – Хотите причины – я назову их вам, вот только ничего в моей судьбе это и впрямь не изменит… Вы помеха в этом городе, майстер инквизитор. Помеха всем и всему – и торговле в первую очередь. А моя торговля процветает лишь во дни, когда горожане праздны и спокойны, когда их кошельки наполнены, а души ублаготворены; лишь тогда они задумываются о здоровье несколько более, нежели обыкновенно – и тогда, кроме необходимых лекарств, они приобретают средства для поддержания или стяжания красоты и молодости, а также всевозможные благовония и прочие мелочи, о которых и мыслей не приходит в голову, когда голова эта занята проблемами. А проблемы, прошу меня простить за прямоту, создаете здесь вы. Вы всем говорите, что по улицам бродит стриг, и люди опасаются. А когда люди боятся за свою жизнь, майстер инквизитор, им не до излишеств, они и не подумают потратить деньги на притирки от прыщей или вот хоть книги (тем более книги!); они потратят свои сбережения на замо́к покрепче или новые ставни, или еще на что-то, что, по их мнению, поспособствует их безопасности. Вот вам и причина. Не будет стрига – не будет в Ульме и вас. А когда вас не будет, некому будет будоражить умы моих покупателей.

– Вот, стало быть, как… – проронил Курт неспешно, глядя на старика в упор и видя смятение в глазах, и, вздохнув, кивнул стригу: – Александер?.. Запри-ка дверь. Думаю, придется спуститься в хозяйский подвал и продолжить беседу там. Я полагаю, у вас там неплохая звукоизоляция?

– Чем вас не удовольствовал мой ответ, майстер инквизитор? – с плохо скрытым опасением спросил Штайн. – Если у вас остались другие вопросы – обещаю, более я не стану запираться и расскажу все, что вы захотите услышать.

– Знаете, господин профессор, – вздохнул Курт с подчеркнутым состраданием, – я вас понимаю. Это довольно мерзко, когда кто-то вынуждает вас поступить вопреки собственной воле – отдаете ли вы кошелек грабителю, поддаетесь ли на угрозы какого-то наглеца со Знаком на шее; это просто обидно. Я постоянно вижу подобное ex officio. Мне попадаются разные люди; некоторые держатся часами, причем в ситуации более… неприятной, нежели вы, а некоторые раскалываются уже в первую же минуту, но вот только, господин профессор, вы на такого не похожи. Вы похожи на еще одну разновидность: на тех, кто не желает говорить правды и, обладая некоторыми познаниями в области человеческой мысли, разумно полагает, что высказанное не сразу, высказанное под давлением производит впечатление истины более, нежели нечто, полученное мною легко и немедленно. Вы противились мне, дабы я, услышав ваш ответ, счел себя удовлетворенным, счел, что я сумел таки вас переломить. Я не стану доказывать вам свою правоту, не буду перечислять все признаки, по каковым я сделал такой вывод, просто прошу вас понять: я вижу, что вы говорите мне неправду. Возможно, не лжете совершенно, однако всей правды я не узнал. Я хочу ее знать, господин профессор, и я узнаю ее – по-хорошему или нет.

– Я слышал о вас, майстер Гессе, – не сразу отозвался Штайн, опустив взгляд в стол, и нервно усмехнулся, взъерошив и без того похожую на гнездо шевелюру. – И услышанное позволяет мне думать, что вы и впрямь узнаете то, что хотите. Я не в том возрасте и не той стойкости, чтобы сопротивляться вам до конца…

– Так не надо, – согласился Курт по-прежнему доброжелательно. – Что бы вы ни натворили, господин профессор, я понимаю – вам от этого скверно. Ведь я это вижу. У вас могут быть сомнения в моей проницательности, однако вы должны понимать, что, кроме нее, я имею еще и весьма немалую статистику; я видел вам подобных. Вы ведь не плохой человек. Я заглянул в ваши записи; и это не сухое изложение, это переживания и волнения, это искреннее желание истины, упоенные ее поиски… Я знаю, что вы не духовный скряга, ищущий знания лишь ради него самого и наслаждающийся втайне собственным превосходством. Я знаю таких, как вы. Вы тяготитесь тем, что не с кем поделиться хоть чем-то из того, что вам известно. Вы хотите поговорить – хоть с кем-то. Поговорите со мною. Я готов слушать – столько, сколько потребуется, хоть до ночи и после до утра, и еще множество дней, если надо.

– Наверное, вы слишком многого от меня ожидаете, майстер Гессе, – вздохнул Штайн с невеселой улыбкой. – Вы полагаете, что за моими действиями стоит какая-то тайна – и наверняка страшная… Но это не так. Да, конечно, часть моей жизни, и весьма немалая ее часть, сокрыта от людских взоров, недоступна большинству людских умов, да и не нужна им; увлекательная часть, не стану отпираться. Эта лавка, пузырьки, мази, даже книги – те, что здесь на виду – все это пустота, ничто в сравнении с прочим, со всем тем, что вы увидели в моей лаборатории. Но это тело на кладбище… За моим молчанием не стои́т никаких потусторонних тайн. Вы будете разочарованы, но единственное, что мешает мне быть откровенным с вами, майстер Гессе – это страх перед вполне обыденными вещами, как то – утрата дома, де́ла, права на жизнь в стенах этого города. Страх перед людьми, не более… Это люди из городского совета велели мне сделать подложного стрига, майстер Гессе. По причинам, мною уже высказанным: вы мешаете им.

– Наверное, я должен был воскликнуть «вот это да» или как-то иначе изъявить свое удивление, – помедлив, произнес Курт негромко, – однако же, не могу сказать, что особенно поражен услышанным… Стало быть, все это – лишь попытка успокоить город, и не более?

– Все верно, – вздохнул старик, снова скосившись на молчаливого фон Вегерхофа. – Все, что я сказал, является правдой в одном – ваше присутствие всего за несколько дней сбило накал деловых страстей в Ульме. Спросите у господина барона, так ли это; он наверняка знает достоверно. Владельцы тех заведений, чьи посетители предпочитают поздние развлечения, подсчитывают убытки; люди, занятые днем и обыкновенно обсуждающие свои дела вечерами, пусть и не прекратили эту практику, но все же… И всему этому виною вы и ваша убежденность в наличии стрига. Даже некоторые из тех, кто до вашего приезда был уверен, что тварь покинула пределы города, теперь переменили свое мнение. Прежде лишь стражи отстаивали эту идею и опасались ходить поодиночке – наверняка оттого, что им приходится немало времени проводить на темных улицах, а это подогревает страхи, каких и не бывало вовсе. Наверное, лишь они одни и не испытывают к вам неприязненных чувств – вы поддержали их мнение; а к прочему, чем меньше на улицах народу по ночам, тем меньше грабежей и краж и тем меньше у них забот.

– Ну, хоть кому-то здесь ты угодил своим явлением, – тихо усмехнулся фон Вегерхоф; склонившись, легко, одними пальцами, выдернул засевший в досках болт и, пройдя к столу, уселся рядом, передав Курту стальную стрелку: – Полагаю, мои услуги привратника все же не понадобятся. Не думаю, что господин профессор настроен на побег и прочие глупости.

– Куда бежать, – обреченно пожал плечами Штайн. – Здесь – вы, арест и… так далее; там – они. Прятать меня от вас, защищать – они не станут; в свете того, что я вами раскрыт – это потеря лавки, долговая тюрьма и выселение из Ульма. Куда ни кинься – везде яма.

– Хотите сказать, что все это вы сделали, чтобы покрыть долг за аренду лавки? – переспросил стриг. – И всего-то?

– «Всего-то»?.. Это все, что у меня есть. Да, господин барон. Долг за аренду лавки, еще – ссуда, взятая более году назад… Да и с налогами не все гладко…

– И все ушло на ваши изыскания, верно?

Штайн лишь снова вздохнул. – Взятки сторожу кладбища… книги, которые просто так не купишь… оборудование лаборатории, которое из подручных материалов не слепишь…

– А я не жалею, – с внезапной решительностью отозвался старик, но в глаза следователю не смотрел, глядя на сложенные на столе руки. – И в самом деле – с таким знанием и умереть можно. Жалею лишь о том, что оно наверняка сгорит со мною вместе; а сколько могло бы принести пользы. О том жалею, что все впустую.

– Ну, к чему же такой пессимизм, дорогой доктор; не сгорит. И принесет.

– О, – усмехнулся Штайн, – мне от этого гораздо легче, майстер инквизитор. Благодарю.

– А вы скоро пришли в себя, – заметил Курт одобрительно. – Вот уж и дерзить начали… Это неплохо. Стало быть, прошу прощения за неуместную шутку, огонь в вас еще не угас. А теперь еще один немаловажный вопрос. Среди всевозможных писаний, что я видел, кроме теоретических трудов по истории мифов, по классификации и толкованию сущности богов, демонов и прочей дряни – я видел и еще пару книг, содержащих указания практические. Id est, руководство по устроению ритуала призыва многих из них. Что вам терять теперь, господин профессор, сознайтесь – ведь что-то из этого наверняка пробовали испытать?

– Нет, – откликнулся Штайн. – Никогда. Вы не станете мне верить, майстер инквизитор, но я верный католик, и никогда за всю мою жизнь мне не приходило в голову обратиться к чему-либо иному. Я никогда не помышлял, не допускал мысли о сотрудничестве с подобными силами – ни ради выгоды, ни по какой-либо еще причине.

– Да по́лно, – укоризненно возразил Курт. – При столь обширных сведениях – и не проверить их подлинность, не увериться, не попытаться увидеть своими глазами…

– Любопытно ли мне было? О да. Отрицать не стану. Сознаться, вы сказали… Сознаюсь. С целью прибытка, получения каких-либо сил в свое распоряжение, власти или чего-либо подобного – нет, этого я никогда не желал. Ради любопытства? Здесь признаюсь: да. Думал. Ведь есть в этих руководствах всевозможные обряды, не имеющие иной цели, кроме лишь только посмотреть, увидеть – и все. Да, я не раз думал о том, что – одним бы глазком…

– И что же – неужто вот так ни разу?

– Ни разу.

– Отчего же?

– Боязно, – пояснил Штайн с вялой полуулыбкой. – Я уж не мальчик, майстер Гессе, кое-что видел в своей жизни и понимаю: так просто ничего не дается. И уж тем паче – знание. Что, если я увижу там нечто, могущее ввергнуть меня в безумие? Или, быть может, какая-то часть моей души проникнется тем, что узрит? и я захочу пойти дальше?.. В каждом из нас таится дьявольское семя, лишь дайте ему благодатную почву – и взрастет. Человеку часто по душе все темное и запретное – еще со времен Адама и до наших дней, с их распутными домами, притонами и смертоубийством; думаю, многим из благополучных горожан это понравилось бы, испытай они подобные забавы хоть раз. Я человек, и я слаб. Я в себе не уверен – настолько.

– Так для чего тогда было все это? К чему, помимо медицинских изысканий, интересных и, быть может, нужных вам как лекарю, вы увлеклись и тем, что даже богословием назвать трудно?

– Услышав незнакомое слово из уст собеседника, майстер Гессе – неужто не спросите, каково его значение?

– Лишь только из интереса?

– Есть в нашей жизни то, о чем хотелось бы знать больше. Согласен, многим не любопытно ничто, кроме нужного на сей день, нужного для жизни, пропитания и не более… Но все это приходит потом. А детьми – мы спрашиваем у матери, почему бегут облака, пенится вода у мельницы, отчего зимою не бывает дождя и что скрывается там, за дождем и облаками. Жизнь вынуждает нас вскоре начинать думать о другом – о всходах, ценах, хозяйстве – но кое-кого из нас все еще продолжают занимать вопросы «что» и «почему».

– Вот поэтому у тебя столько работы, – подвел итог стриг, и Курт невесело усмехнулся, качнув головой:

– Да, господин профессор, здесь барон прав. Некоторые «почему» и особенно «что» – крайне опасны.

– О, я не стану спорить, – согласился Штайн, по-прежнему не поднимая глаз. – Я осознаю это. Именно потому, узнав, отчего дождь не льет зимою, я не думал, как добиться того, чтобы лил. Именно потому я и не допускал мысли пойди дальше, чем простое собирание фактов.

– И их систематизация, – продолжил Курт; старик кивнул. – Причем весьма неплохая. Довольно разумные заключения и примечания, соотношения и выводы… Интересные переводы уже известных трудов… Как я понимаю, вы знаете греческий?

– Не сказал бы, что в совершенстве, однако…

– Я видел также – у вас незаконченный труд?

– Да, – вздохнул Штайн болезненно. – И не один. Я всегда боялся, что не успею сделать многое из всего задуманного мною; и даже если б за мною не явились вы, майстер Гессе, все равно – слишком мало лет отпущено человеку для свершения всех его дел.

– Не поспоришь, – тихо согласился фон Вегерхоф, и Курт выразительно кашлянул, призывая его к сдержанности.

– Полагаю, при наличии толковых помощников вы успели бы многое, – заметил он; Штайн кивнул, на мгновение лишь вскинув глаза:

– И с этим спорить трудно. Однако таковых нет, и – я их даже не искал. Толковых, как вы сказали, найти сложно, а кроме того… За собственную выдержку я поручусь, но где уверенность в том, что, найдись такой – и он не возжелает погрузиться дальше? А если – не испугается, как я, если увлечется недозволительным? А кроме того, даже если сорвусь и я сам, если увлекусь, если погублю свой разум, душу – я погублю лишь свою. И на моей совести не будет гибели других.

– Что же, в таком случае, вы намеревались сделать со своей библиотекой, когда поняли бы, что дни ваши сочтены? Оставить как есть, здесь, в лаборатории? Доступной для прочих, за кого вы не поручитесь? Или – что?

– Вы не поверите, майстер Гессе, если я скажу – что, – вздохнул старик, и Курт приглашающе повел рукой:

– Прошу. Изложите. Я многому могу поверить, вы удивились бы.

– Я собирался написать донос на себя – в ближайшее отделение Конгрегации, – пояснил Штайн смущенно. – Мне приходило в голову сжечь все свои труды самому – хотя бы самые опасные из них – но даже на такие у меня не поднимется рука. Я надеялся, новая Инквизиция разумно распорядится собранным мною знанием после моей смерти, а если и нет – то это будет не моих рук дело. Если бы ваши служители явились за мною, пока я еще жив…

– Живым не дались бы, верно? – договорил фон Вегерхоф и, снова услышав в ответ тяжелый вздох, качнул головой: – Ведь это прямая дорога в Преисподнюю.

– Сущность людская, господин барон. Нас более пугает то, что есть сейчас и здесь; а здесь – ваш друг и его сослужители. Ад на земле. Не знаю, Господне ли это наказание за мою излишнюю пытливость – то, что этот ад мне все же уготован…

– Ну, полагаю, мы обойдемся чистилищем, – возразил Курт и, когда взгляд старика поднялся снова, кивнул: – Вы верно поняли. Новая Инквизиция, как вы ее назвали, действительно предпочитает знанием распоряжаться как можно разумнее; насколько хорошо у нас это выходит – покажет время… А уж носители знания (разумные носители) – немалая редкость.

– И… – осторожно проронил Штайн, – что же это значит?

– Это значит, господин профессор, что я не могу оставить вас, как прежде (ведь вы это понимаете?), просто развернуться и уйти…

– Я понимаю.

– Однако я не стану и арестовывать вас, заключая в тюрьму в ожидании казни. Живите, как жили. Занимайтесь тем, чем занимались… Вот только с препарациями – поосторожней, будьте любезны. Я уверен, мое руководство не станет возражать против них, ибо польза от них несомненна, судя по вашим записям; полагаю, вместе мы сумеем что-нибудь придумать. Вероятно, что и те самые помощники, которые достаточно толковы и достаточно сдержанны – они тоже будут.

– То есть… не совсем понимаю… Вы меня что же – сажаете на крючок, майстер Гессе?

– Увы, – кивнул Курт. – Иной выход – не думаю, что он вам по душе. Что же вам, однако, не нравится? Будут ученики, которым вы сможете передать свое знание, будут люди, которые сумеют им верно распорядиться, будет финансирование, что немаловажно, для ваших исследований…

– Нет-нет, – поспешно возразил старик, – я вполне доволен, это… Это не то, что я ожидал – в том смысле, что я приятно удивлен тем фактом, что остаюсь в живых.

– И еще одно. Вы, прежде всего прочего, лекарь; и если к вам однажды постучится в дверь человек со Знаком (следовательским, курьерским, каким угодно) – вы окажете ему требуемую помощь немедленно, скорее всего, безвозмездно… и тайно, если это будет нужно. Условимся так?

– Конечно, да, но… Но я по-прежнему должен городу круглую сумму, и мою лавку могут отнять в любой день, посему…

– Ваши долги я оплачу, – вмешался фон Вегерхоф. – Это не беда. Майстер Зальц, кроме того, находится со мною в отношениях… деловых; полагаю, я сумею добиться того, чтобы к вам не цеплялись особенно и в будущем. Если же у вас возникнут затруднения снова – прошу вас, не дожидайтесь новых конфликтов с ратом и обращайтесь ко мне. Посмотрим, что я смогу для вас сделать.

– Вот оно что… – проронил Штайн, глядя на стрига с откровенным состраданием. – И вы у них на крючке, господин барон… Интересно было бы знать, что натворили вы.

– Вам ведь известно, как я люблю интересные книги, господин профессор, – с неподдельным смущением развел руками фон Вегерхоф, и старик понимающе кивнул. – Не меньше, чем вы, и лишь чуть менее увлекательные, чем ваши… Кстати сказать – вы ведь позволите мне навестить вас еще несколько раз и просмотреть те из них, что хранятся в вашей лаборатории?

– Конечно, – немедленно отозвался Штайн почти с радостью, – и вы, и майстер Гессе – когда вам будет угодно, я с удовольствием поделюсь всем, что знаю. В одном вы были правы, майстер инквизитор – это ужасно, когда некому рассказать, не с кем поделиться всем тем, что сумел накопить, сберечь, увидеть… Приходите. Читайте, смотрите, спрашивайте – я к вашим услугам.

– Кое-что я спрошу уже сейчас, – кивнул Курт, доверительно понизив голос. – Господин профессор, раскройте секрет – как вы сделали то, что я видел в склепе? Что это было?

– О, – оживился старик и поднялся, суетливо и неловко указав вперед: – Идемте в лабораторию, если желаете, господа, я представлю вам наглядно. Это и в самом деле безмерно занимательно.

В подвале, войдя и запалив светильники, Штайн долго озирался, оглядывая свои сокровища пристально и придирчиво, и Курт понимающе усмехнулся:

– Нет, профессор, все на месте; беспорядка мы не оставили. Проведение обыска – наука точная. Все на своем месте, там и так, где и как было до нашего прихода.

– Ни один reactivum не тронут вовсе, – добавил фон Вегерхоф; старик кивнул:

– И правильно, правильно. Не приведи Господь…

– Так что же там было? – нетерпеливо поторопил Курт. – Что за substantia?

– Для начала я хотел бы знать… не воспримите за обиду, майстер Гессе, это лишь для пользы дела… насколько велики ваши познания в этой области? Сможете ли вы понять?

– Некоторые начальные сведения в академии мне, разумеется, были преподаны – именно на случай допроса кого-то вроде вас. Приступайте, а там поглядим.

– Вот, – с гордостью произнес Штайн, торжественно указав в сторону, где на полу, убереженные от прочего пространства оградкой из нескольких каменных кирпичей, стояли четыре стеклянных бутыли с укупоренными и залитыми воском горлышками. – Это оно. Мое открытие. Только, прошу вас, не троньте руками, если разбить одну из них, мы с вами станем схожи с тем несчастным.

– Это еще один вопрос, который меня беспокоит, – заметил Курт многозначительно. – Насколько несчастен он был до того, как попасть к вам на экзекуцию?

– Господь с вами, – оскорбленно и немного испуганно возразил Штайн, – с чем я никогда не имел дела – так это с душегубством. Тело этого бедняги мне предоставил совет. Я не знаю, кто это, и они не знают; бродяга, арестованный за кражу и умерший в тюрьме.

– Вы верите в это?

– Я проверил. Все же мне было не по себе, и я, майстер Гессе, тоже заподозрил… Не хочу порочить ульмский совет более полагающегося им по справедливости, однако мне также пришли в голову нехорошие мысли – уж больно кстати оказался этот человек… Но нет. Причина смерти – pneumonia, с такими легкими ему оставалось бы жить дня два и вне тюремных условий.

– Ну, что ж, на эту тему я продолжу уже не с вами… Итак, прошу вас, профессор. Что за адское зелье вы придумали?

– Воистину, – с невероятной смесью сокрушения и гордости согласился тот. – Озеро серное наверняка и состоит из чего-то схожего, ибо это и есть formatio от серы. Acidum sulfuricum. Но не та, что получали до сих пор по рецепту Альберта Магнуса, а густая, а оттого более сильная.

– Звучит угрожающе.

– Сообразно сущности, майстер Гессе. Эта и в самом деле адская смесь опаляет, сжигает дотла все, что живо либо когда-то было живым – траву, кожу, плоть, кости, дерево; ей не по силам лишь изначально мертвое, как камень или стекло.

– Это мне известно.

– Тогда вы меня понимаете, – кивнул Штайн. – Потому я и храню ее в стеклянных вместилищах, под стеклянными заторами, залитыми воском; а место хранения, как видите, оградил камнем на случай, если сквозь какую трещину она просочится вовне.

– И для чего вы занялись этим? Это был заказ совета или…

– Нет-нет, совет – они ничего в этом не понимают; мне было сказано лишь сделать фальшивый труп стрига. «Не наше дело – каким образом»…

– Так для чего же?

– Философский камень, майстер Гессе, – пояснил Штайн с заметным смущением. – Lapis exilis. Это, если так можно сказать, дело чести для любого алхимика, безнадежное, но непременное. А один из шагов на пути к нему…

– Remedium dissolvens universalis, – тихо проговорил фон Вегерхоф, и старик кивнул:

– Все верно, господин барон. Он самый. Эта substantia и сама по себе ценна невероятно; сколько всевозможных применений ей можно придумать…

– Любая армия мира озолотит за нечто подобное, – согласился Курт. – Сколько этой жидкости вам потребовалось, чтобы так сжечь тело?

– Одна такая бутыль – полностью.

– Стало быть, если равную двум или трем этим бутылкам емкость зарядить в катапульту и метнуть через городскую стену, если метнуть прицельно, если она разобьется, скажем, о колокольню в момент звона, возвещающего окончание служб – id est, когда под стенами церкви будут сотни людей… Что произойдет?

– На них прольется дождь пронзающих плоть капель, – не сразу отозвался Штайн, содрогнувшись. – Казнь египетская… Оружие массового уничтожения… Господи Иисусе, я создал монструма…

– Это верно; куда там пушкам с сечкой до вашего детища, – усмехнулся Курт невесело. – Не тревожьтесь, профессор. Не думаю, что описанное мною случится в скором будущем.

– Случится, – обреченно возразил старик. – Не сейчас – так позже.

– Не поддавайтесь гордыне. Наверняка «позже» кто-нибудь изобретет нечто столь же убийственное, но более безопасное в обращении. Скажите лучше, как вы ухитрились это сделать?

– Это очень сложно, майстер Гессе…

– Постараюсь осмыслить; в конце концов, рецепт Магнуса мне более-менее известен. Если же я чего-то не пойму, вам придется прочесть мне лекцию; как я уже говорил – я готов слушать, сколько понадобится.

– Тогда простите заблаговременно, если я стану растолковывать все излишне детально, излишне…

– В расчете на дурака, словом, – уточнил Курт, приглашающе поведя рукой: – Прошу вас. Из каких невероятных составов изготовлен этот?

– Из вполне обыденных, – вздохнул Штайн и, пройдя к одной из полок, снял с нее отливающий золотом камень размером с ладонь. – Вот, взгляните; я оставил его ради его внешней приглядности, а кроме того, если повернуть вот так, напоминает облик льва… Это, если вам доводилось слышать, «золото дураков».

– Пирит, – уточнил фон Вегерхоф и, повстречавшись взглядом с хозяином, пожал плечами: – Я тоже имею некоторые познания в этой области; самые начальные.

– Пирит… – повторил Курт, рассматривая камень, и впрямь напоминающий слегка загрязненное примесями золото. – Слышать доводилось, но видеть не было повода.

– Осторожней, майстер Гессе, если надавить слишком сильно, он раскрошится у вас под пальцами, – попросил старик и, отобрав камень, бережно водрузил его снова на полку. – Это – отходы с рудников. Всеми полагается, что это лишь некая порода, сопутствующая железной руде, посему ее попросту выбрасывают – мешками, телегами; но – это тоже железо. Его лишь надо очистить, и все.

– И вы знаете, как?

– Знаю, – кивнул Штайн не без гордости. – Хотя, должен заметить, это весьма трудоемко.

– Тем не менее. Это уже что-то… Однако, мы отошли от темы. Итак, железо?..

– И сера, майстер Гессе. Дабы отделить одно от другого, пирит следует растереть до порошка, каковой порошок сжечь. Вот в такой печи. Видите? Она закрыта, чтобы собирать флюиды, но при упомянутом мною процессе требуется доступ воздуха, посему – мехи; вот они. Флюид, который выходит на этой стадии, весьма тяжел и даже в откупоренной простой бутылке будет покоиться на ее дне… Пока вам все понятно?

– Да, кроме одного. Вы все это устроили сами? Лаборатория, печи, вентиляция, эти трубки, колбы, горелки…

– Я был молод, – вздохнул Штайн с тоской. – Сил было много, много решимости и бездна воодушевления. И, что немаловажно, тогда еще – довольно средств… Итак, я продолжаю. Сей флюид надлежит пропустить сквозь чистую воду, дабы отделить от него мельчайшую пыль, не видимую глазу, но существующую в нем; затем – снова в горячую печь, в коей на этот раз на нескольких полочках посыпан золотой песок.

– Дороговато выходит.

– О, не вполне; сие золото по окончании опыта остается неизменным, и его можно использовать и впредь – по какому угодно назначению. Оно испортится лишь в том случае, если флюид очищен недостаточно хорошо, и невидимая пыль все еще в нем. – Штайн усмехнулся, разведя руками: – Лишний stimul все делать должным образом. Если же все сделано как надо, на поверхности золота флюид окислится; однако нельзя перегреть печь, что довольно сложно – на этом этапе опыта температура довольно высока; вообразите себя в центре одного из ваших костров, майстер Гессе, и вы составите себе представление…

– Кхм… – подсказал стриг тихо, и Штайн на миг запнулся, увидев, как со скрипом стиснулась в кулак ладонь майстера инквизитора, затянутая в черную кожу.

– Продолжайте, – подбодрил Курт, с усилием выдавив улыбку и пытаясь изгнать со спины ледяное ощущение жара, а из мысленного видения – облегающее отовсюду пламя. – Я вообразил.

– Да… – проронил старик неловко и, встряхнувшись, словно старый пес, продолжил с прежним воодушевлением: – Так вот, если перегреть, флюид распадется, и нужного результата не будет. Но если выдержана нужная condicio, если он вышел нужной консистенции – пропустив его через холодную воду, мы получим конечный продукт, а именно acidum sulfuricum. Чем дольше пропускать – тем крепче будет concentratum; для совершенного укрепления acidum следует перегнать, не попуская температуре подниматься выше той, при которой еще не закипает в котле вода. После чего, как я уже упомянул, надлежит укупорить бутыль – помимо соображений безопасности, есть тому и еще причина: открытая, эта substantia набирается из воздуха влаги, отчего слабеет.

– Но даже в ослабленном виде…

– Да. Это страшная вещь. Работать с нею надо осторожно; нет! до чрезвычайности осторожно. Одна капля… Не спасет ничто – ни кожаный фартук, ни перчатки; кожу, какую угодно толстую, она прожжет в единый миг, а вообразить себе перчатки каменные или стеклянные, увы, невозможно.

– Скажите, – попросил фон Вегерхоф тихо, глядя на наполненные бутыли в углу неотрывно, – если вам самому претит мысль о возможном применении вашего детища, если вас самого столь ужасают последствия – для чего вам столько? Вашими запасами можно убить половину города.

– Я нашел этому мирное применение, господин барон, – словно удивляясь себе самому, пояснил Штайн. – Знаете, если acidum sulfuricum ослабить и нанести на медь, образуется жидкость, которая в некрепком растворе убивает садовых и огородных вредителей, при этом оставляя плоды неядовитыми для человека. Жидкая substantia после высыхает, обращаясь в кристаллы, и хранить их можно долгое время, составляя растворы нужной силы по своему усмотрению. Раствором этим можно также обработать деревянные детали постройки перед ее возведением, и она будет защищена от древоточцев в будущем…

– Так вот что делают крестьяне в вашей лавке, – кивнул стриг с усмешкой. – Вы наладили его продажу. А я-то гадал, что́ это они выносят отсюда так часто и едва ли не бочками…

– Да, вот только особенного дохода это не приносит – некоторым образом покрывает затраты на опыт и оставляет небольшой прибыток, – вздохнул старик сокрушенно. – Если же пустить мысль дальше, майстер Гессе, то мое изобретение можно приспособить в помощь кузнецам, коим приходят заказы на особые вещицы, с надписями или узорами; ведь сколько времени и труда это занимает? А так нужный рисунок можно будет попросту вытравить – по стали любой прочности, и займет это минуты. Надо лишь сделать тонкую стеклянную трубку, из которой acidum будет вытекать каплями…

– Стекло, камень… – произнес Курт задумчиво. – А ваш так и не открытый dissolvator universalis – ведь он должен, как я понимаю, растворять и их тоже?

– В теории…

– А скажите тогда, в чем вы, господа алхимики, предлагаете его хранить?

– Кхм… – проронил Штайн, смущенно улыбнувшись. – Это… пока на стадии раздумий. Как, собственно, и сам dissolvator, посему с этим действительно сложным вопросом торопиться пока некуда.

– Стеклянные трубки… Зарядить такую в арбалет – и я смело могу пойти на стрига; пускай он пьет по утрам святую воду и увешан серебряными цепями, против этого, думаю, даже и такой не попрет.

– Стриги?.. – переспросил Штайн, внезапно перейдя на шепот, и нервозно обернулся на дверь своей лаборатории. – Скажите, майстер Гессе, неужто вы и впрямь так уверены, что в Ульме обитает настоящий стриг?

– О, да, – усмехнулся Курт. – Один уж точно. И, позвольте вас разочаровать, профессор – деревянным колом его не убить.

– Quelle pitié, – согласился фон Вегерхоф тихо.

– А ведь я, грешным делом, пребывал по сей день наравне со всеми в полнейшей убежденности, что вы понапрасну мутите воду, – сообщил старик покаянно. – И теперь еще я не вполне уверен, что вы правы.

– Уж поверьте. Послушайтесь совета: не стоит, в самом деле, разгуливать по улицам после темноты. Рат неправ, я не паникую, я оцениваю ситуацию здраво. Не могу раскрывать вам всех тайн своей работы, прошу поверить на слово – у меня есть причины, доказательства, факты, позволяющие говорить то, что говорю… И вот еще что. Увы, профессор, мне придется раскрыть ваш фокус перед горожанами; я должен объявить о том, что стриг – подделка, и угроза остается. Я не стану называть имени, но, если как-то оно станет известно – не обессудьте. Возможно, вам придется наслушаться нелестных отзывов.

– Не беда, – отмахнулся Штайн печально. – После «долбанутого старого чеха» и «полоумного книжника», думаю, любые их эпитеты не будут так уж неожиданны.

– Вот только не вздумайте, если не будет прямой опасности для вашей жизни, прикрываться мои именем, профессор; увы. Наше сотрудничество – тайна, ведь вы должны понимать. Вы должны быть таким, как и прежде, жить, как прежде, вести себя так же; не стоит в будущем, если нападки заденут вас за живое, грозить нашей карой. Знаю, что очень захочется отыграться на обидчиках, получив в покровители Конгрегацию – по себе знаю – но делать этого не следует.

– Не стану, – пообещал старик. – Мне и в голову не пришло бы. Мстительность не приносит добра.

– Хм, ну, стало быть, вы добродетельней, чем я, – пожал плечами Курт. – Не могу сказать, что мне это не на руку… Знаете, профессор, у меня есть пока время; не потрудитесь ли ответить еще на несколько вопросов ради моего просвещения? Как знать, что в будущем еще может пригодиться; у меня при виде вашей лаборатории голова кругом, а назначение большинства предметов попросту ввергает в stupor.

– Опасное состояние, – усмехнулся Штайн понимающе. – Мой долг как лекаря вывести пациента из него; прошу вас, майстер Гессе. Спрашивайте.