Читатель, взявший в руки книгу Софьи Прокофьевой «Кольцо призрака» и не отложивший ее в сторону, прочтя первые тридцать страниц, будет уже вскоре вознагражден удивительным путешествием в мир большой русской литературы. Замечательная детская писательница, получившая известность своими многочисленными книгами для детей, поставившими ее в ряд классиков этого жанра, Софья Прокофьева в юности обратилась к поэзии, продолжив уже в первом сборнике своих стихов лучшие традиции Серебряного века. Недаром ее первый стихотворный дебют, «Античный цикл», сразу явивший в его авторе зрелого мастера, был высоко и по достоинству оценен Борисом Пастернаком. И вот теперь Софья Прокофьева выступила в совершенно новом жанре. Широкой публике представляется ее роман «Кольцо призрака. Разрывая порочный круг…». Как «Доктор Живаго» в обширном литературном наследии Пастернака, так и роман «Кольцо призрака» – единственное произведение такого рода в творчестве писательницы и поэтессы.

К какому же направлению русской литературы следует отнести это произведение? Скорее всего, к линии Михаила Булгакова, в творчестве которого его можно сравнить с любимым детищем писателя, гениальным романом «Мастер и Маргарита». Уже вскоре хорошо осведомленный читатель обнаружит жанровую и стилистическую связь обоих произведений. В обоих случаях речь идет о расширении рамок блестяще и детально описанной повседневной и бытовой действительности тем «потусторонним» миром, который, обычно оставаясь сокрытым, тем не менее через бесчисленные, нам, как правило, неизвестные каналы всечасно и многообразно воздействует на всю нашу жизнь, все снова и снова вторгаясь в нее, словно из неких таинственных мировых глубин. Речь идет о том слое бытия, где добро и зло с их извечной борьбой между собой обретают сущностный, экзистенциальный характер, поскольку здесь они выступают не как абстрактные силы, а в образе реальных духовных существ, которые эти силы не просто олицетворяют, но сами ими являются; иными словами, добро и зло становятся в этом параллельном мире тем царством ангелов и демонов, в борьбу которых за будущее человека, как венца творения, включены все силы неба и ада.

Именно об этой великой и глубоко трагичной битве добра и зла, сопровождающей и пронизывающей всю земную историю человечества, на фоне социальных сдвигов и катаклизмов соответствующей эпохи и идет речь в обоих романах, Михаила Булгакова и Софьи Прокофьевой.

В них силам добра в человеческой душе, поддерживаемым духовным миром и его Светлыми Силами, противостоят мощные духи зла, угрожающие и соблазняющие, вводящие в моральные заблуждения, ведущие к нравственному падению и, как следствие, к постепенному распаду человеческой личности. Эти темные силы представлены в первом романе в виде сатаны-Воланда, а во втором – в образе страшного демона из глубин преисподней, настоящее имя которого не может быть произнесено, ибо оно само уже несет в себе разрушительную для души силу зла, а потому обозначенное в романе лишь прозвищем «Сам» (гл. 28), как указание на всеохватывающий, космический эгоизм, лежащий в основе и составляющий сущность этого демонического существа, олицетворяющего, подобно Воланду, силы зла не только в нашем мире, но также и в мире потустороннем.

Но на этом связь между двумя романами, по сути, кончается. Правда, в обоих речь идет об отношении человека к принципу зла и о его роли в мире, однако решается эта проблема в них, можно сказать, принципиально различным образом. В романе Булгакова зло постепенно приобретает все более привлекательный характер. По сравнению с окружавшей писателя большевистской действительностью, с ее жестокостью, глупостью и полным пренебрежением к людям, Воланд и его свита, по мере повествования, начинают выглядеть все более привлекательно и постепенно занимают в романе место добра. Даже такие известные «мероприятия» в мире зла, как, например, Вальпургиева ночь, которая еще у Гёте в «Фаусте» вполне отвечает своему темному предназначению, в романе Булгакова становится заманчивым приключением, которому главная героиня отдается с большой радостью, завершающейся краткой констатацией ее нового жизненного статуса, с которым она вполне согласна. Так, в прощальном письме брошенному ею мужу она указывает на свое новое положение лишь одной короткой фразой: «Я стала ведьмой…» (стр. 293). Ну а что же говорить о роскошно и красочно описанной сцене бала у сатаны, на котором Маргарита выбрана «королевой» самим Воландом. Причем в восторге от этого мероприятия остаются не только главные герои романа, но даже и сам читатель, введенный в заблуждение, а по сути соблазненный мишурным блеском и иллюзорной роскошью блестяще описанной сатанинской жизни. В завершение, все почти безграничное восхищение Маргариты Воландом завершается ее тостом «Здоровье Воланда!» (стр. 464) и возгласом: «Великий Воланд!» (стр. 466).

Однако основной проблемой романа является даже не эта, скорей поверхностно-эмоциональная и в общем-то даже понятная преданность Маргариты сатане (ведь Воланд так охотно исполняет все желания влюбленной женщины), а та рукопись, которую пишет Мастер и которому в этом так самоотверженно помогает Маргарита. Даже имя, которое она сама придумала для своего возлюбленного, – «Мастер», имеет в этом свое объяснение. Последний так и толкует его происхождение Воланду: «Она слишком высокого мнения о том романе, который я написал» (стр. 363). И действительно, безмерная любовь Маргариты к роману Мастера заводит ее так далеко, что ее отношение к нему Булгаков описывает следующим образом: «Она гладила рукопись ласково, как гладят любимую кошку, и поворачивала ее в руках, оглядывая со всех сторон, то останавливаясь на титульном листе, то открывая конец» (стр. 376–377). А в другом месте он характеризует его еще так: «Она сулила славу, она подгоняла его [Мастера] и вот тут-то стала называть Мастером… и говорила, что в этом романе – ее жизнь» (стр. 181).

Почему же этот роман, а точнее, его содержание играют в произведении Михаила Булгакова такую большую роль? Причина этого в том, что в нем Мастер, сам того не подозревая, создает под названием «Роман о Понтии Пилате» (стр. 363) не что иное, как «Евангелие от Воланда». В определенном смысле здесь уже сам Воланд выступает как писатель, используя Мастера лишь как свое земное орудие. Иначе говоря, хотя сам роман и пишет человеческая рука, его истинным вдохновителем является именно Воланд. Поэтому он так заинтересован в том, чтобы Мастер обязательно его закончил. И даже чудесным образом спасает рукопись, когда Мастер решается ее уничтожить.

Также и в тексте самого Булгакова внимательный читатель может найти убедительное доказательство истинного авторства романа о Понтии Пилате. Ибо дословное содержание его первой главы редактор известного литературного журнала, Михаил Александрович Берлиоз, узнает на Патриарших прудах в Москве непосредственно из уст самого сатаны-Воланда. Ибо кому, как не Воланду, знать наизусть свое собственное произведение. Таким образом, задолго до того, как читатель вообще познакомится с Мастером и его трагической судьбой, ему уже загодя приоткрывается тайна того, кто, собственно, является настоящим автором этого произведения.

Сказанное позволяет нам ответить на вопрос, который должен рано или поздно возникнуть у каждого читателя романа Булгакова: «А зачем, собственно, сатана-Воланд, да еще со свитой, вдруг объявился в Москве, да еще в человеческом образе?» Уж конечно, не за тем, чтобы морочить голову обывателям и давать в театре дешевые представления, наскоро сработанные из примитивной магии и дешевых фокусов. Нет, сатана такой ерундой не занимается. У него есть на земле дела поважнее. Он явился для того, чтобы исполнить задачу исключительной важности: завершение романа, начатого Мастером, в котором он, как его закулисный инспиратор, чрезвычайно заинтересован. Поэтому Воланд выступает на сцене именно в тот момент, когда в процессе работы у Мастера возникают серьезные, даже, казалось бы, непреодолимые трудности. (Мастер сжигает свой неоконченный роман, а сам оказывается в клинике для душевнобольных.)

В чем же обнаруживается в самой рукописи почерк Воланда? Как это явственно следует из соответствующих глав романа Булгакова, все снова переносящих нас к известным событиям начала христианской эры, нам в них представлен образ Иисуса, совершенно лишенный всего Божественного. Как простой человек из Назарета, странствующий проповедник, может быть даже пророк, несущий в мир высокие, но чисто человеческие, моральные истины, как это делали многие учителя до и после него, – именно таким хочет представить людям Божественного Основателя христианства Воланд. Под его неусыпным нашептыванием в романе Мастера Богочеловек становится простым смертным, даже не Иисусом из Назарета, а просто Иешуа Га-Ноцри, перед лицом опасности брошенным своими учениками, но до конца остающимся верным своим жизненным принципам и готовым за них даже принять мученическую смерть. (В романе Мастера Пилат называет его «бродячим философом» (стр. 38), а после разговора с ним приходит к выводу, что он «оказался душевнобольным» (стр. 38), «бродячим юродивым» (стр. 48), а потому не заслуживает казни.) Такой человек хотя и может послужить нравственным примером для других, но никак не может воскреснуть после смерти, как тот мертвый Христос на картине Гольбейна в базельском музее, который именно по этой причине так поразил князя Мышкина в романе Достоевского «Идиот». Но именно таков и есть тайный план сатаны: представить в своем «Евангелии» Христа так, что Воскресение станет для Него невозможным.

Поэтому сатане-Воланду вовсе не требуется отрицать Иисуса Христа как историческую личность. Он даже может поспорить об этом с Берлиозом, убежденным атеистом, безнадежно подпавшим под власть большевистской пропаганды, быстро убедившей его в том, что исторического Христа вообще никогда не существовало. Так этому самонадеянному «редактору толстого художественного журнала» (стр. 11) Воланд может заявить уверенно и со знанием дела: «Имейте в виду, что Иисус существовал» (стр. 25). Более того, мы можем вполне поверить и словам Воланда о том, что он лично присутствовал при всех этих событиях. «Дело в том, – сообщает он своим собеседникам (Берлиозу и поэту Бездомному), – что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каиафой разговаривал, и на помосте, но только тайно, инкогнито…» (стр. 57). Всех этих событий Воланд отнюдь не отрицает, ибо в действительности он хочет совсем иного. Ему нужно только убедить людей в невозможности Его Воскресения, без которого все христианство становится бессмысленным. А если люди поверят в это, то сатана получит реальный шанс соблазнить все человечество и со временем завладеть им. Ведь грядущий антихрист сможет однажды повторить все земные чудеса Христа и даже совершить более их, кроме одного-единственного Чуда, ради которого Христос и пришел на землю, произошедшего в Пасхальное Воскресение. Ну а если Христос не воскрес, то и конечная победа над злом, о которой говорится в конце Апокалипсиса Иоанна, невозможна. А значит, человечество обречено на погибель, оно рано или поздно должно будет окончательно и бесповоротно подчиниться силам зла. И уж конечно в таком случае всякая индивидуальная борьба со злом и противостояние ему отдельной человеческой личности являются по своей сути совершенно бессмысленными и бесперспективными, то есть уже заранее обреченными на полное поражение.

Поэтому в рукописи Мастера о тайне Воскресения нет и не может быть сказано ни одного слова, ибо именно против этого и пишется его роман. В результате Мастер, сам того не подозревая, в конце повествования превращается в послушное орудие Воланда на пути к этой цели, а ключом к его душе для темных сил становится так трогательно преданная ему Маргарита.

Однако сам Мастер, в отличие от своей возлюбленной, смутно сознает демоничность всего предприятия и в один прекрасный момент, словно по внушению некой высшей силы, сжигает свой роман. Но, в отличие от Гоголя, бросившего в огонь вторую часть «Мертвых душ», для Воланда «его» рукописи действительно не горят. И уничтоженная рукопись снова возвращается к Мастеру, но на этот раз от ее настоящего автора: он получает ее обратно прямо из рук сатаны, что вызывает у Маргариты «восхищенный» возглас: «Всесилен! Всесилен!» (стр. 363) А когда, после такого чудесного обретения рукописи, прозорливый Мастер все же восклицает: «Он мне ненавистен, этот роман», то это опять Маргарита, которая убеждает его в обратном. «Я умоляю тебя, – жалобно попросила Маргарита, – не говори так. За что же ты меня терзаешь? Ведь ты знаешь, что я всю жизнь вложила в эту твою работу» (стр. 370).

В сказанном мы имеем теперь и ответ на вопрос, почему сатана-Воланд так заботится об обоих, помогает и вообще оказывает им так много внимания. Ибо, согласно его плану, роман обязательно должен быть дописан Мастером, и для этого ему должны быть предоставлены наилучшие условия, о которых будет сказано ниже.

Собственное же отношение Воланда к реальным евангельским событиям таково, как оно представлено в сцене появления Апостола и Евангелиста Матфея на балконе пашковского особняка в Москве, где он обрисован как «оборванный, выпачканный в глине мрачный человек в хитоне» (стр. 452), то есть как плохо одетый, немытый и по внешнему виду грубый простолюдин, или просто «оборванный бродяга» (стр. 480), как он назван дальше. (В романе же Мастера он описывается еще так: «Пришедший человек, лет под сорок, был черен, оборван, покрыт засохшей грязью, смотрел по-волчьи, исподлобья» (стр. 413). А отвечая на вопрос Пилата, он «улыбнулся столь недоброй улыбкой, что лицо его обезобразилось совершенно» (стр. 414) и так далее.)

Таким он и противопоставлен блестящему, холеному, с шиком одетому «мессиру» Воланду. И это как раз тот из Евангелистов, которому его Евангелие диктовал Ангел! Но именно так видит его Воланд. В этом выражается все его нескрываемое презрение и откровенная ненависть к ученикам Иешуа Га-Ноцри, бросившим все и последовавшим за этим странствующим Проповедником, беззаветно поверившим его словам и подобно ему навсегда отказавшимся от всего того, чем сам Воланд мог бы одарить их. «Опять берет Его диавол на весьма высокую гору, и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если падши поклонишься мне» (Матф. 4,8–9). Нет, этого Воланд никогда не сможет принять и простить им! Иное дело Мастер…

«Ваш роман прочитали, – заговорил Воланд, поворачиваясь к Мастеру, – и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен» (стр. 479). Кем же он был прочитан? Уже в предыдущем тексте намекается на то, что он был прочитан все тем же Иешуа Га-Ноцри, бедным странствующим проповедником, жившим почти две тысячи лет назад, и, может быть, еще кем-то из его учеников. Однако, как мы видели, речь здесь в действительности вовсе не идет о Богочеловеке, действительном Основателе христианства в начале нашей эры, но о призрачном создании Воланда, которое должно быть – по мысли романа – поставлено на Его место. А из такого темного источника о романе может быть сказано только одно: он, «к сожалению, не окончен», то есть он должен быть обязательно дописан Мастером до конца. И, чтобы окончательно соблазнить его, Воланд влагает эти слова в уста самого Иешуа Га-Ноцри. «Он прочитал сочинение Мастера» (стр. 453), – так возвещает об этом Воланду несколькими страницами раньше Левий-Матфей, после чего следуют ключевые слова, выражающие всю сущность последующей трагической судьбы Мастера: «Он не заслужил света, он заслужил покой». И этот покой должен дать ему Воланд. Но покой, по мысли Воланда, нужен Мастеру только для того, чтобы он смог спокойно и без помех дописать свою книгу.

Особенно ясно это окончательное порабощение Мастера сатаной следует из последней, заключительной, сцены романа, а точнее, из его эпилога. Однако, чтобы ее понять, необходимо хотя бы вкратце обратиться к главному герою романа, по имени которого он назван, – пятому прокуратору Иудеи, Понтию Пилату.

Согласно всем четырем Евангелиям, Пилат определенно сочувствует Иисусу и искренне желает спасти Его. Не вдаваясь сам в тонкости происходящего, он поначалу просто не может понять жестокости и ненависти к Нему Его соотечественников, столь яростно желающих Его смерти. Поэтому он откровенно хочет отпустить Иисуса (Лука 23,20; Иоанн 19,12), а когда все его усилия разбиваются о стену злобы и непонимания, то он произносит решающие слова: «Невиновен я в крови Праведника Сего» (Матф. 27,24) – и демонстративно перед всеми иудеями умывает руки (там же). Он так же безусловно чувствует, что перед ним необыкновенный человек. Поэтому он называет Его Праведником. Это чувство особенно усугубляется в нем после того, как его жена сообщает ему, что она «во сне много пострадала за Него» (Матф. 27,19). После этого Пилат ищет разговора с Иисусом наедине. Здесь, оставшись с пленником с глазу на глаз, Пилат задает Ему решающий вопрос: «Что есть истина?» (Иоанн 18,38). Уже сама его формулировка выдает в нем философски образованного римлянина. Но, к его удивлению Иисус, не дает ему ответа. Почему? А по той причине, что сам вопрос поставлен неверно. Ибо Богочеловеку, единственному среди людей, кто вправе сказать о себе: «Я есмь истина» (Иоанн 14,6), можно задать лишь один вопрос: «Кто есть истина?» И если бы Пилат был в состоянии это сделать, то он услышал бы в ответ: «Я есмь» – и стал Его учеником, быть может, даже двенадцатым апостолом, вместо Иуды Искариота. Но этого не произошло и, испугавшись последней угрозы, брошенной ему в лицо, – тогда «…ты не друг кесарю» (Иоанн 19,12), то есть возможного доноса на него в Рим, – Пилат согласился и «предал Его им на распятие» (Иоанн 19,16).

Хотя вина Пилата и неизмеримо меньше, чем вина требовавших и добившихся Его казни, тем не менее, подобно высшему суду, звучат обращенные к нему слова Иисуса: «…посему более греха на том, кто предал Меня тебе» (Иоанн 19,11). Тем самым указывается также и на его меру вины в свершившейся мировой трагедии. Именно эта доля вины и определяет, по замыслу Булгакова, дальнейшую, можно сказать, метафизическую судьбу Пилата.

Почти две тысячи лет Пилат обречен беспрестанно думать о совершившемся, мучительно размышлять о том, почему он не сумел задать правильный вопрос, и, прежде всего, почему он допустил происшедшее. Это то единственное наказание, которому, согласно Аристотелю, подвергается душа после смерти: она должна вечно созерцать свои земные поступки. Если они были хорошими, то такое созерцание дарует ей блаженство, а если они были плохими, то она обречена бесконечно страдать от их созерцания. Но благодаря Воскресению Христа также и в загробном мире произошло радикальное изменение. Отныне душам после смерти дана возможность дальнейшего развития; они могут, искупив свою вину долгими, мучительными размышлениями и глубоким раскаяньем, выйти из своего грешного бытия и направиться к Свету. Именно это и происходит в конце романа с Понтием Пилатом, и он обретает наконец прощение и, через силу Христа в своей душе, устремляется по «лунной дороге» (стр. 481) к Тому, Кого он «жаждет видеть» больше всего на свете, потому что тогда, столетия тому назад, «он чего-то не договорил» (стр. 479) в своем единственном разговоре с Га-Ноцри, и только эту упущенную возможность он видит все снова и снова в своих тревожных снах в течение бесконечных столетий.

Но что же, в конце концов, происходит с главным героем романа, Мастером? Он фактически занимает место Пилата. Соблазненный Воландом, он, вместе с Маргаритой, направляется «к вечному их дому» (стр. 482), при этом не замечая того, что с ним в действительности происходит, а именно, что «память Мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать» (стр. 482). А вместе с ней потухает и его совесть, убаюканная обещаниями и посулами нечистой силы. И хотя Мастеру кажется, что теперь кто-то отпускает его на свободу, в действительности же он сам, вместе со своей возлюбленной, оказывается пленником Воланда, попадая благодаря его чарам в иллюзорный мир призрачного бытия. Так очарованный Мастер уже видит, в своего рода сновидении наяву, уютный маленький дом с камином, тихую, незаметно текущую жизнь, посвященную только творчеству, навещающих его лишь самых близких друзей; теплые летние вечера в саду вдвоем с Маргаритой, протекающие в неторопливой беседе о написанном в течение дня… «О, трижды романтический Мастер, неужто вы не хотите днем гулять со своей подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели же вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером?» – не без некоторого пафоса возвещает Мастеру Воланд (стр. 481). И не это ли вправду является тайной мечтой каждого истинно творческого человека, стремящегося не ко внешнему успеху и мишурной славе, но к спокойной, углубленной работе, для которой сам творческий процесс является не менее важным, чем его конечный результат? – Заслуженный отдых усталого Мастера, подвергшегося к тому же стольким преследованиям и мучениям со стороны властьимущих в большевистской России. Одним словом, совершенная идиллия полнейшей иллюзии. Однако, почему иллюзии?

Чем же хочет и будет заниматься Мастер в своем добровольном уединении? Ответ Булгакова ясен: он будет дальше работать над своим романом. Но, как мы видели, этот роман есть не что иное, как «Евангелие от Воланда», прямой заказ сатаны! Поэтому он и создает для Мастера идеальные условия для его работы, ибо заказ должен быть исполнен, а значит, роман Мастера должен быть дописан до конца. Причем особенная трагичность положения Мастера заключается в том, что само содержание романа уже неразрывно слилось с его душой. Поэтому на озабоченное замечание Маргариты, что он, отправляясь с ней в свое последнее путешествие, должен не забыть захватить с собой свою рукопись, Мастер отвечает, что он в ней больше не нуждается, он уже знает весь роман наизусть (стр. 466), роман, в котором он, не подозревая того, записывает не свои мысли, а тихие нашёптывания другого. Роман Воланда… Так духовная клетка, из которой освобождается Пилат, занимается новым узником, который долгие годы должен ждать своего освобождения, даже искупления, а до тех пор, обреченный, сам не зная того, служить сатане.

Охватывая взглядом весь роман Булгакова в целом, гениальность которого не подлежит сомнению, нельзя не удивиться тому, что автор на его страницах полностью покинул основную традицию большой русской литературы, фактически представив в нем зло как добро и в лице своих героев сам поклонившись сатане, явившемуся ему в таком привлекательном и респектабельном виде, как Воланд и его свита. И хотя в конце романа и указано на то, что Воланд, блестяще выполнивший свою миссию в отношении Мастера и Маргариты, со всей своей демонической камарильей возвращается в бездну, откуда он, собственно, и происходит, его истинного лица мы так и не видим. «Прощайте! – одним криком ответили Воланду Маргарита и Мастер. Тогда черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, шумя, обрушилась его свита» (стр. 482). Автор и здесь тщательно скрывает от читателя его истинный облик, потому что подлинный вид сатаны-Воланда, как духа бездны, своим устрашающим и человеконенавистническим видом навсегда бы разрушил хрупкую иллюзию повествования романа.

Как мы тотчас увидим, именно такой мужественный шаг к разрушению этой главной иллюзии (зла, выступающего как добро) и совершает в своем романе «Кольцо призрака» Софья Прокофьева. Тем самым она, строя свой роман вполне в традиции Михаила Булгакова, возвращает этот жанр литературы, открытый ее предшественником, снова в главную струю русской классики, для которой зло всегда было злом, а добро – добром, а их смешение могло быть лишь соблазном и временным заблуждением, которое – в себе и в мире – каждый человек должен преодолеть собственной моральной силой и поиском своего индивидуального пути ко Христу.

* * *

Совсем в иной мир переносит нас повествование Софьи Прокофьевой. Хотя жанр ее романа и вполне сопоставим с «Мастером и Маргаритой» Булгакова, по своему содержанию и по форме он является совершенно оригинальным произведением, не имеющим аналогов в русской литературе.

Также и в нем основным мотивом является борьба добра со злом. Однако здесь она представлена совсем в ином духе. В романе Булгакова ее формы – на фоне современной ему социальной и политической действительности, – все чаще принимают гротескный, даже пародийный, характер, в чем безусловно выражается особенный блеск и мастерство автора. Иначе в романе Прокофьевой. В нем борьба со злом – нечто очень серьезное, это большая, длительная и трудная работа, которая никогда не кончается, но только, по мере внутреннего развития и духовного созревания самой человеческой личности, переносится на более высокий уровень, постепенно становясь все более весомой частью общего Апокалипсиса человечества.

Тем не менее, также и в романе Прокофьевой зло, и вначале не без успеха, пытается выдать себя за добро, тем самым превращаясь в колоссальный соблазн, встающий на пути главной героини. Но, в отличие от героев Булгакова, Анна в конце концов раскрывает все козни зла, преодолевает его искушения и побеждает его одной лишь силой своей беззаветной, жертвенной любви. В этом заключается центральный и глубоко христианский мотив всего повествования. При этом сама любовь в душе главной героини проходит, по ходу романа, через долгое и трудное развитие. Начинаясь с чисто чувственной, земной любви к Андрею, Анна постепенно поднимается на ступень упорного поиска его высшей сущности, которую она стремится найти и пробудить в нем своей любовью, а под конец достигает ее высшей ступени – готовности к полному и сознательному самопожертвованию. Для этих трех видов, или ступеней, любви в греческом языке существуют три различных понятия (слова): эрос, филиа и агапий. Именно по этим трем ступеням внутреннего развития и проводит автор на протяжении романа свою героиню.

Постепенная эволюция любви Анны, становящейся, по ходу действия романа, все более сильной, целенаправленной и одухотворенной, остается, однако, как бы за кадром повествования, ибо ее подлинная сущность раскрывается и действует из духовного мира. И только там она действительно видна. Поэтому умершая Наташа говорит Анне: «Вдруг смотрю и прямо не верю – ярко горишь, всю воском залило…» (стр. 53). Мы же здесь, на земле, можем проследить постепенное становление и созревание этой любви лишь косвенно, в особенности по ее действию на окружающих: по поведению и словам Лаптя, который все больше различает в ней истинный свет бессмертной человеческой души, перечеркивающий все планы темных сил. По реакциям Андрея, чувствующего, как Анна медленно, но неотвратимо разрушает обитающее в нем демоническое начало, которое он ошибочно принимает за свое подлинное существо. Наконец, с особой силой это выступает в признании ее победы даже самими инфернальными силами, когда сам Князь тьмы вынужден отпустить бессмертную душу Андрея-донжуана из тенет преисподней. Все больше тускнеет и окончательно гаснет кристалл вожделения, потому что в своей душе Анна поборола его соблазн, соблазн чисто чувственной любви. Отныне потухший магический кристалл превращается в кристалл обыкновенной соли, годный лишь для засолки домашней капусты.

Поэтому, в конце романа, его судьба уже мало волнует Анну. «Да пропади он пропадом, этот кристалл!» (стр. 284) – говорит она. Нет, теперь ее собственное будущее уже никак не связано с судьбой магического кристалла, ставшего солью. И словно эхо из давно покинутого ею призрачного мира, доходит до нее отчаянный крик умирающего Лаптя: «Вон, вон! Вижу! Кристалл! Кому отдала кристалл, дура? Старуха его пестиком толчет, капусту солит! Вечность в капусту затолкала!..» (стр. 443).

Здесь, однако, как и во многих других местах романа, мы имеем дело с тонко зашифрованным художественным подтекстом. Ибо символику соли можно проследить назад через всю эпоху средневековой алхимии, вплоть до самих евангельских текстов (Мтф. 5,13). Поэтому превращение зеленого кристалла вожделения в чистый и совершенно прозрачный кристалл соли исполнено глубокого мистического значения. Очищенный любовью Анны, он перестает быть орудием сил зла и становится новой, ничем не замутненной субстанцией, призванной в земном мире очищать и сохранять от распада и гниения пищу, одновременно придавая ей вкус и тем самым вообще делая возможной ее потребление. А в духовно-душевном отношении – это образ чистой и ставшей совершенно прозрачной для высших, добрых Сил духовного мира души человека, какой и становится душа Анны в конце повествования. Такая душа может тогда, подобно соли в физическом мире, противодействовать всем процессам гниения и распада в душах окружающих ее людей, очищая своей любовью и добротой все, к чему она прикасается.

На протяжении почти всего романа любовь Анны к Андрею все преодолевает, все переносит и все оправдывает – это действительно та столь редко встречающаяся в жизни любовь, которая не знает никаких границ. Но лишь в самом конце, укрепленная вторым явлением ей умершего Сашки, она находит в себе силы пойти еще дальше и, добровольно отказываясь от предмета своей любви, принося его в жертву моральному долгу и высшей справедливости, в последний момент встает на сторону своего безвременно погибшего мужа и до конца борется за его рукопись, тем самым окончательно лишая Андрея земной опоры. (Она все еще не знает, что Сашку убил не Лапоть, а Андрей.)

Уже практически совсем покинутый своим демоном, но еще не став снова носителем своей бессмертной души, Андрей не может дальше существовать в этой промежуточной форме. В его существе происходит теперь то коренное, подобное смерти и новому рождению, преобразование, которое снова возвращает его в мир людей, но уже не как демоническое, а как чисто человеческое существо. Так, таинственным образом, совершается его искупление любовью Анны.

При этом, в процессе борьбы за бессмертную душу Андрея, сама любовь Анны очищается и растет в ее душе, последовательно преодолевая все препятствия и искушения, чтобы в заключение явить свою тайну как новый свет миру, как светящую в мир свечу, которой отныне становится ее душа и которой она уже никогда не перестанет быть.

«Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш перед людьми» (Мтф. 5,14–16).

Конечно, в мире не одна Анна является носительницей такой духовной свечи. Она горит и светит в каждой человеческой душе, но вначале находится в ней как бы под спудом или в «сокровенном месте», где она видна лишь ее обладателю, а не другим людям, не миру. Анна же, в конце романа, в своем внутреннем развитии достигает той ступени, на которой свеча ее души начинает светить другим, когда она может нести ее в мир, чтобы там все «входящие видели свет» (Лука 11,33). И когда Наташа предлагает ей, как последнее испытание, понести в мир «другую свечу, потоньше» (стр. 468), то есть в будущем принять на себя более легкую долю, то Анна категорически отказывается, желая добровольно следовать и далее лишь своей, отмеренной ей Высшими Силами судьбе, какой бы трудной она ни была, ибо ее «венец» выражен в словах: «Вы – свет мира», хотя она уже знает из собственного, горького и мучительного, опыта: светить трудно! «Как трудно светить», – говорит она сама в одном из своих пророческих снов (стр. 106). Но, несмотря ни на что, она убеждена: это и есть ее истинный путь, путь всепрощающей и всепобеждающей жертвенной любви, светящей в мир. И по этому пути она хочет идти до конца.

Однако, может воскликнуть здесь несколько разочарованный читатель этих строк, значит, в конце опять банальный happy еnd: зло побеждено, добродетель восторжествовала – хорошо известное и скучное завершение столь многих второстепенных романов. Ничего подобного! Зло здесь побеждено лишь на небольшом, хотя и важном, отрезке земной жизни. «А ты, хотя да, ты этого не знаешь, ты порвала цепочку, одну, тонкую, но безжалостную», – говорит Анне умерший Сашка (стр. 388).

Но тем самым еще раз конкретно подтверждена реальная сила и устрашающая «непобедимость» зла, коренящаяся в его метафизических истоках. Зло действительно должно было отступить на этом поле битвы. Но оно никак не уничтожено. Сатана-Воланд, принявший в мировой бездне свой подлинный апокалиптический образ, являющий лик того, кто не может быть назван, ибо само его имя несет на себе печать мирового зла, продолжает угрожать человечеству со всеми ужасами сталинских и нацистских лагерей смерти, ГУЛАГа и Холокоста, чудовищных и доселе в человеческой истории не виданных свидетельств не просто окончательной деградации человеческой личности, но ее морального уничтожения, полного исчезновения, после которого остается только одна, лишь по внешнему виду напоминающая человека, оболочка, – место обитания уже не бессмертной человеческой души, а демонов преисподней, служащая лишь земной марионеткой силам ада.

«Не все то золото, что блестит» – к этой краткой формуле Владимир Соловьев сводит всю сущность антихриста, а также возможность распознавания его и всех его служителей в конце своих «Трех разговоров». Но, как он и сам это прекрасно понимает, так просто зло не может быть распознано, тем более в наше время, когда его действие в мире стало гораздо более изощренным и коварным, ибо за всеми его отдельными проявлениями всегда стоит одна и та же сила, направляя и организуя все его действия в мире. Именно против нее и ведется борьба всех Светлых Сил духовного мира, в которой все больше и больше призвано участвовать земное человечество.

Поэтому на страницах романа Софьи Прокофьевой возникает образ мирового зла в лице того, кто в нем назван лишь местоимением «Сам», борьба с которым составляет уже содержание Апокалипсиса Иоанна, а победа над ним в далеком апокалиптическом будущем ознаменует собой конец всей мировой истории. Однако эта последняя битва Христа и антихриста никогда не сможет завершиться полной победой, если каждая человеческая душа сначала не достигнет ее в самой себе, а затем и в своей жизни, причем не только на бытовом уровне, но и на духовно-метафизическом, как исполнение своей особой, индивидуальной миссии в общемировой борьбе сил добра и зла, миссии, которую рано или поздно получит из духовного мира каждый человек, чтобы стать в этой борьбе совоителем самого Христа.

Именно такую миссию и получает в романе Анна. Но, осуществив ее и добившись победы над злом силой своей любви, – правда, только на одном, определенном отрезке пути, – она не останавливается на достигнутом, но неустрашимо идет дальше. Меняется лишь то, что она, вместо вознаграждения и незаметно для нее самой, как бы повышается Высшими Силами в духовном ранге, чтобы, закаленная в борьбе со злом, продолжить ее теперь уже на более высоком уровне. (Финал романа.) Можно также сказать, что в душе Анны в конце романа силой одной лишь любви происходит своего рода внутреннее «воскресение», то полное преображение и раскрытие всех душевных сил, обращенное к добру и свету, которое постепенно приближает человека к реальности Воскресения как Центрального События всей мировой истории.

Таким образом, если в романе Михаила Булгакова читатель, незаметно для себя, уводится прочь от главного Провозвестия всех четырех Евангелий, которое в нем последовательно подменяется «вестью» Воланда, то в романе Софьи Прокофьевой нам постепенно раскрывается тайна того, что сама писательница выражает в словах, обращенных к Анне из мира умерших: «А ведь вам и так все дано и открыто. Любое движение. Бессмертие. Четырежды объяснено…» (стр. 388), а затем эта же тайна, но в чисто художественной форме, находит свое выражение в ее судьбе.

* * *

Именно такой «мудрой любви», истоки которой коренятся в небесном мире, а ее мудрость растет и крепнет вместе с реальным жизненным опытом на земле, и учит читателя Анна, главная героиня романа Софьи Прокофьевой. Поэтому ее путь столь отличается от пути Мастера и Маргариты. Последние, заключив союз с сатаной-Воландом, сами того не подозревая, надолго становятся заложниками темных сил и нуждаются в освобождении из своего заточения такими сильными и жертвенными натурами, как Анна. В этом удивительная связь между двумя выдающимися произведениями русской литературы, которых разделяет почти целое столетие. Хотя, я думаю, Софья Прокофьева, в процессе работы над романом, не думала об этом.

Завершить эту краткую характеристику обоих романов едва ли возможно без более подробного сравнения между собой их главных героинь. У Булгакова Маргарита, с самого начала своего появления на страницах романа, выступает как блестящая, прекрасно образованная интеллектуалка, презирающая любую пошлость и мещанство, непримиримый враг всякой обыденности, серости и посредственности. Смелая и красивая, она настойчиво ищет для себя более высокого призвания, а потому без зазрения совести бросает своего богатого, но скучного мужа, увидев в Мастере, гениальном и проницательном писателе, свой жизненный и человеческий идеал, которому она отныне хочет служить всеми своими силами и талантом. В особенности же она ненавидит все большевистски-советское, окружающее ее со всех сторон, которому она объявляет беспощадную борьбу, прежде всего в отместку за те преследования и мучения, которым подвергся со стороны чиновников и бюрократов от искусства обожаемый ею Мастер.

Ее образ на страницах романа, хотя и намечен автором лишь несколькими легкими штрихами, но с таким мастерством, что его героиня сразу располагает к себе читателя. В ней нам явлен пример идеальной подруги и верной спутницы богатоодаренного и творческого человека. Она – проницательный ценитель его таланта, способная поддержать и вдохновить Мастера на всех путях и перепутьях его судьбы.

Совсем иной рисует нам свою героиню Софья Прокофьева. Анна тоже красива, но не той броской, внешней красотой, сразу привлекающей наше внимание в Маргарите, а красотой внутренней, которая лишь постепенно становится видимой читателю, по мере того как она все больше выражает духовную красоту Анны и, прежде всего, усиливающийся свет ее растущей и набирающей силу души.

Единственное, что сразу обращает на себя наше внимание, это ее пронзительно-синие глаза, которые Андрей, все снова пугаясь их глубины, называет «небесными» (стр. 232). Однако сама Анна даже не подозревает, какой магнетической силой добра обладает ее взгляд, пробуждающий внутреннее существо и совесть другого человека, ибо через ее глаза уже начинает изливаться на все окружение незримый свет горящей в ее душе свечи (по которому, как мы видели, Анну находит и узнает Наташа). Поэтому все, несущие в себе темное начало, просто не могут их вынести. «Убери глазища», – кричит ей Лапоть в один из решающих моментов, будучи не в силах вынести ее взгляда (стр. 171); и ему же вторит доносчик и хам, Семёночкин. Даже благодушный Илья сразу замечает их особое выражение, чувствуя неловкость от их непосредственной близости.

С другой стороны, внешняя сторона жизни Анны вначале скорей неприятно поражает своей обыденностью и непримечательностью. Кажется, за пределами семьи и работы ей немногое дано в жизни. Измученная повседневным бытом, разрывающаяся между мужем, интересующимся только своими научными исследованиями, и трудным, запущенным ребенком; живущая в тесной квартире с больной матерью и не находящая никакого отдохновения в тяжелой и нищенски оплачиваемой работе, – в такой малопривлекательной обстановке выведена она в начале романа.

Одинокая и глубоко несчастная, она, подобно Маргарите, втайне мечтает вырваться из этого заколдованного круга. В конце концов, и она так же бросает свою семью, да еще с ребенком, следуя, однако, не каким-то высоким целям, как Маргарита (служение Мастеру и его таланту), а лишь своей глубоко неудовлетворенной женской природе, в погоне за своим «женским счастьем», правда, отдаваясь ему не добровольно, а соблазненная магическим действием кристалла вожделения. Одним словом, в исходной точке обоих романов все преимущества, внешние и внутренние, без сомнения, на стороне Маргариты. Но так показаться может лишь поначалу.

В действительности же дело выглядит так, что блеск и красота первой нам тотчас бросаются в глаза – они выступают как бы безо всякой тайны, сразу, как становятся видимыми все предметы в затемненной комнате, где внезапно зажгли яркий свет. Именно такой представлена автором Маргарита. Поэтому мы практически сразу начинаем ценить и любить главную героиню, восхищаться ею, особенно ее неистощимой энергией и мужеством, а ее безусловному женскому обаянию вообще трудно противостоять. Напротив, Анна лишь постепенно, как бы даже нехотя, раскрывает читателю свою более глубокую сущность, при этом словно приподнимая покров некой тайны, тайны своей души, которая затем медленно и неспешно – по ходу действия романа – начинает светиться, чтобы стать в конце его ярко горящей свечой, поставленной на высокий подсвечник посреди комнаты, которая, постепенно разгораясь, внезапно освещает все пространство вокруг, но уже совсем другим, духовным светом. Эта тайна развития человеческой души и вызывает у читателя к концу повествования ощущение также и внешней красоты Анны. Однако эта красота, подвижная и неуловимая, существует не просто сама по себе, но прежде всего является отблеском динамики преображения внутреннего мира героини, который все больше пронизывается стремлением к истине и всепобеждающей любовью.

В результате, к концу обоих романов, пути главных героинь оказываются диаметрально противоположными. Не желая того, Маргарита, заключив пакт с Воландом, ввергает ничего не подозревающего и глубоко усталого Мастера в величайшее несчастье: он становится заложником зла, послушным исполнителем литературного заказа сатаны-Воланда. Напротив, Анна, в конце всех своих злоключений, хотя и отягченная совершенными ошибками, проступками и промахами, мучимая сознанием своей вины и глубоким раскаяньем, в своей жизни все же достигает высокой, светлой цели и освобождает одну заблудшую душу из тенет тьмы, подобно легендарному Орфею, выводя ее из глубин ада. Но в глазах Божественной Справедливости этой одной человеческой душе нет цены, а ее бессмертная сущность может перевесить целый космос.

При всем этом Анна отнюдь не является совершенным существом. Она не святая и не мученица. Она – современная женщина со всеми ее достоинствами и слабостями, присущими каждому человеку. Она совершает ошибки и падения, она принимает на себя вину и должна будет за нее ответить. Анна бросает свою семью, пренебрегает любимым ребенком, забывает о больной матери. Она даже косвенно повинна в преждевременной и трагической смерти своего мужа. (В страшной сцене на даче Сашка своим телефонным звонком спасает Анну, но сам гибнет, получив ее отказ, дающий возможность силам тьмы нанести ему последний, роковой удар.) Да, Анна виновата во многом, и этой вины никто не может с нее снять. Недаром из духовного мира, словно отдаленное эхо, до нее долетают слова, сказанные о ней: «Цепочку она порвала. А долги, долги…» (стр. 380). И все же в конце концов она побеждает. «Как же это возможно?» – быть может, спросит читатель. Но именно на этот вопрос и дает ответ весь роман в целом. В нем Анна – носительница той любви, о которой Апостол Павел пишет, что она «долготерпит, милосердствует… все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит» (1 Кор 13, 4 и 7). Только такая любовь в конце концов и побеждает зло, последовательно разрушая все его прельстительные чары, делая его лишь иллюзией, мороком, исчезающим, подобно кошмарному сну, в свете истинного добра.

В конце повествования Анна уже та свеча, которую никто не может погасить, к которой силы зла даже не могут приблизиться. Свет этой свечи в заключительной сцене она несет в мир, и снежная равнина перед ней перестает быть бескрайней и холодной пустыней, но превращается в тонкий, почти прозрачный, полог, отделяющий человека от его подлинной родины – духовного мира, в котором законы истины, красоты и добра действуют с такой же необходимостью, как законы природы в нашей материальной вселенной. Навстречу этому новому миру и идет теперь Анна, миру, где ее ждут новые задачи и новые цели и из которого ей теперь предстоит черпать силы и побуждения для ее дальнейшей жизни. Ее любовь победила! И открывающееся перед ней будущее – награда за это.

Поэтому основной смысл всей книги можно выразить, перефразируя известное высказывание Достоевского, одним коротким словом: воистину такой любовью однажды спасется мир. И именно об этом роман Софьи Прокофьевой.

Сергей Мартьянов