Тролль Пельдоиви все так же лежал на поляне. Метрах в трех от его глаза горел костер. Яков сидел поджав ноги, смотрел на меня из-под узких полей войлочной шляпы и пальцами левой руки ворошил кисточку на кончике хвоста Махишасуры. Демон глубоко вздохнул. Пламя костра заколебалось. Отраженное в глазу тролля, оно казалось сиреневым сполохом в бездонной тьме космоса. Мне подумалось, что прозрачное тело мерчанки и глаза Пельдоиви имеют одну природу.

– Черный – преступник. Причем космического масштаба, – сказал я, присаживаясь к костру.

– Мы знаем все. – Яков улыбнулся. – И не вешай носа.

Он достал из-за пазухи небольшой зеленоватый диск и бросил его мне.

– Для страховки, – сказал он. – Зажми эту пуговицу в кулак, если захочешь появиться в нашем мире без помощи бабы Ани… А теперь полезай на спину Махишасуры. Он доставит тебя на Ладонь.

Демон встал, отошел к кустам и потянулся, по-кошачьи разинув пасть, по-собачьи задрав заднюю ногу, помочился, хлопнул крыльями и глянул на меня.

Яков нахлобучил шляпу до самых бровей и стал ворошить пальцами сучья в костре.

Они не хотели мне ничего объяснять… Ладно, это их дело. Да и вовсе не пуговка у меня в руке, а медный диск: двояковыпуклый, с бирюзовыми камушками, вправленными в замысловатую завитушку, где-то я видел такую.

– Так я и сам летать могу, – сказал я.

– Полезай на джинна, – настаивал Яков, не глядя на меня, – Так надо.

Сидеть на спине Махишасуры было удобно. Не успели взлететь, как пошли на посадку. Сели на ту самую скалу, похожую на ладонь.

Махишасура, даже не удостоив меня взглядом, улетел.

Я зажал подаренный Яковом диск-пуговку в кулак и…

Открыв глаза, облегченно вздохнул – ночь и тишина и дыхание спящего рядом со мной человека. Осторожно повернул голову и увидел… Еремеев! Тусклый свет луны освещал его горбоносое лицо. Кровать бабы Ани прибрана. На столе у окошка стакан, свеча и какая-то коробка. Я пошевелил рукой и почувствовал, что моя ладонь лежит в ладони Еремеева. Я пытался высвободить ее, но старатель открыл глаза, быстро выскочил из-под одеяла.

Спустя несколько минут мы уже сидели за столом и смотрели друг на друга. Ночной воздух из открытой форточки колебал пламя свечи, зажженной Еремеевым.

Стоящая на столе коробка была на самом деле полевым телефоном. Еремеев все пытался позвонить по нему, но я останавливал его: прежде хотел узнать, почему он вдруг здесь вместо Милки и бабы Ани.

– Есть совершенно четкие рекомендации «Посоха», дежурный ждет моего звонка. Я обязан немедленно сообщить о твоем пробуждении. И мне запрещено вступать с тобой в разговор, – твердил Еремеев как заведенный. – Тебя должен осмотреть врач. И только потом…

– Ты же был мне другом, Еремеев. Чего ты бормочешь? Что тут случилось без меня?

Я, почувствовав боль в ноге, засучил штанину и увидел треснувшую корку запекшейся крови на колене.

– Убери руку от телефона, Еремеев. Поговорим, пока свидетелей нет.

– Не положено. Я обязан позвонить…

– «Посох» – фирма надежная, но, боюсь, там совсем не представляют масштаба увиденного мной. Скажу честно, расскажи мне кто-то об этом, не поверил бы. Посчитал бы все за бред сумасшедшего. Откуда на моих коленях ссадины?

– Стигматы, – не задумываясь ответил Еремеев, наконец-то перестав тянуться к телефону. – Стигматы, – повторил он, выйдя из-за стола и направляясь к двери. – Гляну, не привлек ли огонь свечи не нужного нам сейчас свидетеля. Сиди тихо. Бог с тобой, поговорим. Но обещай, о нашем разговоре… Чтоб никто. – Он поднес к губам указательный палец. – Хорошо? – И вышел.

Меня насторожило желание Еремеева сразу доложить в «Посох» о моем пробуждении. Хорошо, что прежде он зажег свечу, – я успел выхватить трубку из его рук. А если он произнес слово «стигматы», значит, «Посох» не собирается верить мне. Но почему?

Через минуту Еремеев вернулся в комнату. Вытирая потный лоб, сел напротив меня. Уравновесил дыхание, отодвинул телефонный аппарат к краю стола.

– Надо, надо, Поляков… Баба Аня в реанимации. Два дня пластом лежала. Милка твоя и позвонила в «Скорую»… Помнишь, ты просил меня успокоить ее родителей? И адрес дал?

– И что? Не вижу причин для волнения.

– А то… Послал чижика. Вышла, говорит, женщина, выслушала: чижик ей – мол, не волнуйтесь, дочь на даче у подруги… Заплакала женщина. Сказала, что Людмила Вострецова… два года как на кладбище, в могиле. Самоубийство… И дескать, никакой Милки здесь нет. Чижик сперва подумал, что над ним подшутили, но, пораскинув мозгами – «Посох» хорошие бабки платит за выполнение твоих распоряжений, – пошел в домком или еще куда-то, добыл фотографию. Сам смотри. – Еремеев достал бумажник и протянул мне снимок.

Да, с фотографии на меня смотрела Милка. Правда, здесь она коротко острижена и совсем молоденькая.

– Чижик и в милиции побывал, убедился. Вострецова два года назад повесилась… Наркоманила. «Посох» запросил и официальный документ о времени и причинах смерти наркоманки. Там еще за ней какое-то преступление числилось… Я сам, узнав, растерялся.

– А где Милка сейчас? Куда делась? – Я слушал Еремеева и не верил. Очень уж на сказку походил его рассказ.

– Скрылась. А в милиции уже занимаются Дятлом и Стоценко… Может быть, это она туда позвонила и чего-то наговорила. Милка – в бегах. Опять же, кто она на самом деле? Ведь не покойница же!

Еремеев не знал о мерчанке, похожей на Милку. Неужели здесь есть какая-то связь? «Чушь», – подумал я, но в глубине души засомневался. Всякое может быть.

– Наше начальство решило не трогать тебя недели две. – Еремеев отвернулся к окошку. – Доктора осматривали тебя, кровь из вены брали – полный порядок, нормальный здоровый сон… Да, тут вчера еще новость: на книжных рынках в столице автографы появились, похожие на те, что из архива бабы Ани… В драку идут. А наши ученые жалобы строчат во все инстанции: «…бесценные сокровища уплывают к спекулянтам». Милка, видать, не все тебе отдала, а припрятала кое-какие бумаги и драпанула с ними, чтоб выгодно продать и разбогатеть. Шустрая оказалась покойница… Стоценко нервы лечит. Как узнал про Вострецову, так сам добровольно в больницу лег, в психушку… Дятел квартиру обменял – на Киев. Я с Дятлом долго разговаривал после твоего отъезда. Выдумал он историю с покойником. Оказывается, он бабушкин сундучок с письмами хотел притырить. Так вот, когда шел Дятел с сундучком, около кладбища встретил двух лилипутов – мужичок и женщина – и остановился. Кинул сундучок в кусты и обратился к ним: как пройти туда-то? Лилипуты плечами пожали и дальше пошли, а я, говорит, вернулся за сундучком. Шарю, говорит, руками в кустах. Что-то живое почувствовал и с когтем. Спичку зажег – куриная нога. Но огромная, в чешуе вся – этот самый сундучок за ручку держит. Голову, говорит, поднял – лилипуты передо мной. Стоят и беззвучно хохочут. Испугался Дятел за свой рассудок… Скажу тебе честно: темнит «Посох». Слухи ходят, что в старухиных бумагах нашли такое, чем можно заинтересовать военных. Уже штат набирают для секретной лаборатории. Мне шеф предлагал должность. Правда, намеками, намеками. Думаешь, почему они с милицией сговорились?.. С твоей головы снимки делали – проводами опутали, иголок навтыкали, дюжину приборов подключили. Вывод: твой мозг бодрствует!.. Да, Поляков… И не рядовой милиционер храпит вон там, – он указал на окно, – в сарае, а майор, да не простой. Я и сам запутался: шеф ли меня дурачит, или я тебя… с подачи шефа. Шутка сказать, какие деньжищи положила на мой счет в банке фирма. А за что? За то, что от тебя не отхожу? Или аванс за новую должность? Да и какую должность может получить старатель в секретном отделе? Я – старатель. Правда, слесарить могу.

– Значит, говоришь, военные заинтересовались? – Я подмигнул Еремееву. – Оно и понятно… Целую армию можно за несколько минут перекинуть в любую точку планеты.

Не верил я Еремееву. Что-то уж очень он болтлив стал. Нагородил о милиции, военных. Если все так, то меня должны ждать с распростертыми объятиями. Но почему он назвал болячки на моих ногах стигматами? Повторил слова доктора, осматривавшего меня?

– Ты обещал молчать о нашем разговоре, – напомнил Еремеев. – Голову снимут, если узнают, что я тебе про военных проболтался.

– Заметано. И что ты предлагаешь делать сейчас?

– Звонить. – Он кивнул на телефонный аппарат. Глянул в окошко и придвинул ко мне стакан: – Глотни – тамус.

Что он все в окошко поглядывает? Неужели не верит в силу травы, которую, наверное, сыплет милиционеру – или кто там спит в сарае – в чай для крепости сна, подумал я, глядя на вздрагивающие руки старателя.

– Подождем утра, – сказал я, потягиваясь. – Согласись, надо обдумать свое положение, чтоб не продешевить. Если тебе, как ты говоришь, «деньжищи», то мне-то…

– Это можно, – согласился он, глянув в окошко.

«Ай да Милка!» – подумал я. Слямзила часть ценных бумаг и деру дала. Хотелось бы ей в глаза сейчас глянуть… А не посоветоваться ли мне с Яковом? Может, подскажет, как избавиться от заинтересовавшихся военных. Мир Якова должен остаться чистым и свободным от фабрик и всякого рода оружия… Трра-та-та-трат… Нет, не то. Как же звучат кастаньеты?.. Я забыл. Забыл! Неужели мне никогда больше не попасть в мир лесного человека?!

– Еремеев, – позвал я, открыв глаза.

Он глянул на меня вопросительно, готовый исполнить любое мое желание.

– В горнице было много всяких трав. Раньше совсем не ощущался запах плесени.

– Доктор велел все выкинуть.

– Дурак твой доктор, – проворчал я и вновь закрыл глаза.

О пуговице, подаренной мне. Яковом, вспомнил лишь тогда, когда услышал голоса подходивших к дому людей.

«Значит, так, – сказал я мысленно, – зажимаю диск-пуговицу в кулак…» Камни завитушки приятно холодили ладонь. Сама завитушка похожа на клубок змей… Но ничего не произошло. «Глупец ты, Поляков», – подумал я, продолжая сжимать пуговицу.

– Кто тебе сказал, что на коленях стигматы? – спросил я, прислушиваясь. Дверь в горницу оставалась открытой. Где же люди, голоса которых я слышал? – Все это ложь. Я не Франциск Ассизский!

Я не договорил: открыв глаза, увидел небо над головой. Каменная ладонь. Я лежал на каменной ладони!

– Чего разлегся? – услышал я голос гнома. – Пива хочешь?

– С удовольствием бы, но мне надо к Якову, – сказал я, увидев гнома с хворостиной. – Торопиться мне надо. – И, щурясь от яркого солнца, обернулся белым ангелом.

– Не спеши. И перья сними. Сейчас прилетит. Махишасура и отнесет тебя куда надо, – сказал гном. – Перья, говорю, скинь и сделайся оборванцем – в городе тебя ждут… Рисунок-то, а? – Он стегнул прутиком у моих ног.

И верно: на каменной ладони, в самом ее центре, высечена такая же завитушка, что и на пуговице. Я даже сравнил – точно, только масштаб другой.

– Умели раньше делать, – вздохнул гном. – Унтамо знатный мастер, он сотворил пуговку и ладонь из скалы. А рисунок – Туликки. Знаешь такую мастерицу? – спросил он, сердито поведя бровями… – Вот именно. Разводишь руками… Ты пуговку в карман спрячь. Мало их осталось… Может, пивка принести? А то я быстро… Скучно одному. Лет пятьдесят назад нас в каждом доме вспоминали, а теперь уткнутся в телевизор, и хоть трава не расти… Два дня тому спрятался в капусте, в борозде, и спрашиваю ребятенка: «А ты знаешь, кто такой Кауппи?» Молчит, головой крутит по сторонам. «Лыжи, – говорит, – такие есть». Вот и все, что он знает сейчас. И невдомек ему, ежели б не Кауппи – не знали бы люди о лыжах. Не обидно нам?.. Правда, и сами виноваты: раньше играли с детьми, сказки им по ночам рассказывали… На днях женщина увидела меня и чуть кипятком не обварила. Вздумалось мне под окошком песню запеть. Старая песня, руна, про Марьятту, родившую сына от ягоды. Не успел и двух десятков стихов пропеть – кипяток на голову. Хорошо, шляпа спасла. – Гном вздохнул, приложил к бровям ладонь козырьком: – Махишасура летит.

Сильный поток воздуха столкнул гнома с каменного пальца. Смешно болтая ногами, он шмякнулся в кусты.

– Осторожнее надо, перепонка гусиная! – крикнул гном, поднявшись на ноги и очищая шляпу от налипших колючек. – Змей Горыныч!

Яков и Пельдоиви все так же располагались у костра. Мне думается, они так и не сдвинулись с места с тех пор, как я видел их в последний раз.

– Хорошо, что ты вернулся, – сказал Яков, кинув в костер сухой прутик.

– Мерчанка очень похожа на Вострецову, – сказал я. – Почему так получается?

– Кое-что благодаря тебе теперь понимаем. – Яков тронул ладонью бороду, вытащил из нее желтую травинку и сунул ее под шляпу. – Мерцы – это самоубийцы. Но не простые, а совершившие непредставимо злые преступления… Пельдоиви подслушал много разговоров Черного с кем-то из своих соотечественников. Сейчас информация обрабатывается. Немного подожди – и пойдешь к Хогерту вооруженным. Ему, наверно, можно довериться. Без его помощи тебе не попасть в Башню, где прячется Черный. Пельдоиви еще не закончил расшифровывать сигналы; отдохни пока… Думал, ты не вернешься к нам. – Яков взирал на дыры в моих брюках. – Колени у тебя ободраны. В городе можешь погибнуть, если забудешь о пуговице. Малейшая опасность – сразу зажимай пуговицу в кулаке. И не оставляй ее нигде. В городе у тебя есть надежный друг – Ники.

– Карлик? – удивился я. – Никогда бы не подумал!

– Мы и Хогерту приготовили подарок.

– Значит, нам предстоит штурмовать Башню. Разберемся, как говорил один поэт. Ты, Яков, только честно: почему такой неприветливый? Помню, как мы у костра на холме много разговаривали… Стешу помню – голос красивый. И Махишасура как язык проглотил.

– Обиделся? – Яков выдавил на лице подобие улыбки. – Не серчай. Перед тобой сейчас не совсем, скажем, Яков, а тот, кто представляет лесных людей и их мозг, Махишасура – сонмище демонов, а Пельдоиви – и демоны, и тролли, и вообще все, кто умеет управлять мыслью в нашем мире. Можешь ли ты одновременно разговаривать с сонмищем демонов?.. А Черный один. Вряд ли ему удастся тягаться с целой планетой.

Глаз тролля вспыхнул голубым огнем. На его поверхности появилось изображение карлика Ники. Он стоял на залитой солнцем лесной поляне и длиннющими руками гладил ветви ягодного куста. Движения были ласковыми, нежными, словно не куст перед ним, а живое существо… Карлик вдруг насторожился, в глазах ужас. И он… Он стал подпрыгивать… Глаз тролля вновь вспыхнул и погас.

– Черный послал карлику Ники сигнал боли, – пояснил я. – Он и меня таким образом мучил.

– Теперь и здесь ясность, – сказал Яков. – Черный знал, что творил. Ники выказал слабость, решив, что этим он предал нас. Вот и наложил на себя руки.

– А я прыгал и не чувствовал себя предателем. Что тут такого?

– Ники, как и всякое существо в нашем мире, предпочел смерть грубому насилию над волей. Он стал самоубийцей.

– Внимание! – Махишасура показал лапой на тролля.

На этот раз изображение было расплывчатым, как в тумане. Продольные полосы делили возникшую картинку на несколько частей: Яков ловко вскарабкался на спину тролля и стал раскачивать обоюдоострую пластину на его хребте. Изображение становилось ярче, четче. Наконец застыло четким кадром: паукообразное существо пялилось на нас с экрана окулярами… Через несколько секунд членистоногое зашевелилось, словно его охватил озноб… Исчезло изображение и… Черный, если это был он, стоял – или висел? – перед пультом, похожим на корыто… Студнеобразная масса существа стала таять, растекаясь по пульту, накрывая мигающие разноцветными огоньками кнопки, и… закипела. Это было именно кипение серой, довольно вязкой жидкости – вспучивались большие разноцветные пузыри и лопались, летели брызги… Изображение Черного пропало, появились ряды цифр, графики.

– Передача информации, – пояснил Яков. – Черный шлет кому-то отчет. Мы записали несколько десятков сигналов. Кое-что удалось разгадать. По крайней мере, ясно: Черный не имеет полномочий представлять какую-либо цивилизацию. Он – частное лицо. Более того, боится соотечественников, наказания и еще чего-то. Он вне закона. Пельдоиви удалось расшифровать часть информации, посланной Черным компаньону, – цифры, говорящие о численности населения Земли. А те, что ты видишь сейчас, – Яков кивнул на экран в глазу тролля, – перспектива прироста населения до 2072 года.

– А паук? Паук, которого мы видели минуту назад?

– Сторож, нафаршированный смертоносной техникой. Ники видел, как паук превратил в пыль оборванца, случайно прикоснувшегося к фундаменту Башни металлическим стержнем.

– Сухорукий – фантом, если я правильно понял. Как мог фантом совершить самоубийство? – спросил я.

– Даже у фантома сохранилось чувство гордости. Глаз тролля потух.

– Однако, – произнес я задумчиво. – Силен, бродяга.

– Силен, говоришь?.. В кузнице Альбериха куются наконечники для стрел. Приятели Пельдоиви роют под логовом Черного пропасть. Не пройдет и полгода, как Черный и весь его город провалятся в преисподнюю. И миллионы стрел пронзят пространство над рухнувшим городом. Сотни тысяч закованных в металл и вооруженных металлом демонов возьмут гибнущее логово в непроницаемое кольцо… Черный боится металла – город упадет в клетку, на которую будет нахлобучена железная сфера. Ее уже готовят подручные Альбериха и тролли Севера, лучшие кузнецы планеты. Но… Это крайний случай, до которого может не дойти, если тебе удастся придумать более простой способ обезвредить Черного.

Я был поражен перспективой, нарисованной Яковом.

– Масштаб, конечно, планетарный. Только жаль жителей обреченного города. Хоть они и преступники. Опять же и ребенок: одна из женщин города беременна. С ней как быть?

– Мы позаботимся о людях, прежде чем свершим задуманное, – сказал Махишасура.

– Ну что ж… Я готов к бою. – Я не к месту хохотнул. Ну в самом деле, что за абсурд: Черный, джинны, гномы, вооруженные луками. Да, я вижу тролля, Якова, но какие физические законы и биологические могут гарантировать материальность этих существ? Вот он, Махишасура, смотрит на меня… Образ джинна стал расплываться. Неожиданно возникший в воздухе туман густел, размывая очертания демона. Небо резко потемнело, и мне показалось… я вижу потолок в горнице бабы Ани. Темное пятно на потолке обретало черты лица Еремеева. «Махишасура», – прошептал я мысленно, массируя глаза ладонями. Что же случилось? Откуда Еремеев? Он уже проявился перед глазами. И я даже пытался расслышать слова, которые выкрикивал старатель, глядя мне в лицо.

– Я-ко-о-о-ов! – крикнул я изо всех сил. – Что происходит?

И туман стал редеть. Мои глаза встретились с глазами демона. Может ли моя фантазия представить столь совершенное, наполненное состраданием лицо чудовища? Я почувствовал боль – это камешки диска-пуговки впились острыми гранями в бедро.

– Сейчас все пройдет, – сказал Махишасура, размахивая перепончатым крылом над моей головой. – Крепись, друг. И верь.

– Вот и хорошо, хорошо, – сказал Яков, беря меня за руку.

Он подвел меня к самому кончику одного из плоских, утыканных иголками хвостов Пельдоиви, велел скинуть рубаху и лечь животом на колючки. Конечно, мало удовольствия, когда в твое тело вонзаются полтысячи острых игл… Яков помог мне встать. Оглядел мой живот, похожий на перфорированную ленту, и поставил меня метрах в десяти от глаза тролля.

– Смотри в эту точку, – сказал он и чем-то розовым нарисовал на влажной поверхности роговицы глаза тролля треугольник. Вытер пальцы о шляпу и нахмурился. – Смотри и не отвлекайся. Пригодится, когда встретишься с Черным.

Меня удивила бесцеремонность лесного человечка, нарисовавшего геометрическую фигуру на столь чувствительном органе, как глаз, но еще больше я удивился терпению и покорности Пельдоиви. Он лежал пластом, оставаясь безразличным ко всему, – по крайней мере, мне так казалось… Какая-то незримая струна соединила меня с загадочным существом, умеющим превращать свой глаз в экран монитора. Мои внутренние органы будто инеем покрылись и закостенели. Мускулы напряглись. Чувства обострились. Красные полосы, а может змеи, опутали мою разом потяжелевшую голову, стиснули до боли в висках, превращая все зримое вокруг в огненное месиво. Розовый треугольник отделился от глаза тролля и с лета воткнулся острой вершиной в мое горло…

– Поляков, – услышал я басовитый голос Якова. – Вставай. Хватит отдыхать.

Я глянул на космический глаз тролля, на могучее вооружение гиганта и недоуменно посмотрел на Якова.

– Меня только что укладывали животом на хвост Пельдоиви…

– У троллей нет хвостов, – сказал Яков. – Нынешней ночью Ники отведет тебя к Башне. Торопись.

Хогерт дремал в глубоком кресле, обтянутом побитым молью сукном. Я вошел в комнату, и он открыл глаза. Не меньше минуты смотрел на меня, шевеля белесыми бровями. Наконец кивнул на стоящий в углу стул с дерматиновым сиденьем.

– Тебе надо поесть, – сказал он, перестав двигать бровями, и кивнул на тарелку и бутерброд на краю стола.

Это он верно заметил. В последнее время я ел от случая к случаю. Даже забыл, что мой желудок существует и требует к себе более внимательного отношения. Серая бурда в тарелке имела привкус жженой резины, но хлеб с маслом были хороши. Хогерт сидел прикрыв глаза. Казалось, он занят своими мыслями и ему нет дела до меня. Не открывая глаз, изредка хватал карандаш и черкал им в толстой тетради.

– Передай своим коллегам благодарность за книги, – сказал Хогерт, повернув ко мне лицо.

Да он просто косит одним глазом, понял я, объясняя причину потусторонности в его взгляде.

– Башня – это энергоблок. Так считают многие. – Хогерт заглянул в тетрадку. – Надеюсь, ты не веришь тем, кто считает Башню инкубатором, в котором из яиц вылупляются мерцы? – Он улыбнулся. – Или, может быть, там сидят охранники, выполняющие приказания власти, которая определила нас сюда?.. Чего молчишь?

– Никакая власть не имеет права прятать вас в этом городе-тюрьме. Вряд ли земные ученые смогли выдумать гнутое время.

– Много ходит слухов!.. Мои люди проследили, куда идут кабели, питающие лаборатории. Они замыкаются на Башне. Оттуда и вода, и тепло для просушки корпусов, в которых работают мерцы. – Хогерт встал, показав рукой на дверь: – Пора.

За дверью меня поджидал Ники. Не говоря ни слова, взял меня за рукав и, подталкивая, повел по коридору, освещенному торчащими из стен лучинами. Не знаю, сколько мы прошли, но вскоре за одним из поворотов блеснул яркий свет.

Мы вошли в огромный, освещенный электрическим светом зал, в центре которого рядами высились трехэтажные нары. Около сотни людей сидело за столиками, расположенными вдоль стен: кто играл в карты, кто разговаривал, некоторые что-то мастерили из разноцветных кабельных жилок и алюминиевой проволоки. Многие орудовали иглами, штопая одежду.

– Все они будут охранять тебя, – сказал карлик и потянул за рукав к выходу. – Хогерт дорого ценит твою жизнь.

Мы еще долго блуждали по коридорам, заходя в разные помещения: видели кухню, сравнительно чистую, уставленную деревянными бочонками, заглянули в кузницу – допотопный горн с мехами из потемневшей кожи; щербатый здоровяк улыбнулся и, отбросив кувалду, шагнул к нам, по-звериному скрючив пальцы с длинными ногтями. Я отпрянул, чем вызвал смех-рычание здоровяка, прикованного – я заметил это, шагнув за порог, – тяжелой якорной цепью к наковальне… Наконец карлик привел меня в то самое купе, где я встречался с мерчанкой. Все так же горел фонарь, загороженный красным стеклышком.

– Ты интересовался мерчанкой, – сказал Ники, показав белым от извести пальцем на ком черной материи под столом.

И вышел, оставив дверь незапертой.

Слова карлика несколько озадачили меня. Откуда он узнал, что меня интересует связь этой мерчанки с Милкой?

Я нагнулся и осторожно потянул черный ком материи к свету. Медленно раскручивал ткань. Вот оголилось плечо… Шея, спина с выпуклостями позвоночника и лопаток, талия…

Мерчанка стояла ко мне спиной. Коротко остриженные волосы в красном свете фонаря отсвечивали фиолетовым. Чертовски сладостное чувство – быть вблизи женщины, обнаженной и беззащитной, как статуя, но живой, дышащей. Только живая ли она?

– Повернись, милая. Дай мне рассмотреть тебя как следует. Экая ты послушная. Умница…

Внимательно вглядевшись в черты ее красного лица, убедился окончательно – это не Милка, не производное от ее образа, а совсем другая женщина. У Милки и подбородок круглее, и нос чуточку вздернутый. Грудь… Грудь – более пышная, но… Что это? Родимое пятно? Я прикоснулся рукой чуть выше соска и ощутил шероховатость. Вгляделся… Точно – родимое пятно с копеечную монету.

Мерчанка смотрела мимо меня. Ее огнистые глаза не мигали.

Я ощупал пальцами локтевой сгиб и вздохнул, совсем успокоившись. Желваки. На игле, как говорится, сидела. Я кинул мерчанке ее одеяние. Она неловко подхватила его, по-бабьи расставив ноги, и стала наматывать на себя ткань. Жутко было наблюдать, как она медленно прячет свое красное тело. Кому и зачем понадобилось превращать повесившуюся наркоманку в столь загадочное существо?.. Я вздрогнул – что-то упало на пол. Мерчанка нагнулась, придерживая край материи, выпрямилась и сделала шаг ко мне. Поднесла к моим глазам шприц. Я отрицательно мотнул головой, извинился – непонятно, правда, зачем – и вон из купе.

Больше мы никуда не заходили. Поплутав по коридорам, подземным ходам, выбрались на набережную канала и запрыгнули в лодку. Ники, выкинув из нее заверещавшего мужичонку, сел на весла. Он поглядывал на берег и кивком отвечал на неразборчивое бормотание стоящих на берегу людей – охрана, как я понял. Скоро причалили. В протянувшем мне руку узнал Вротеха. Он по-военному козырнул карлику и помог мне выбраться из лодки.

– Сейчас я передам вас разводящему. Но ты, Вротех, не бойся, – сказал он, крепко сжав мой локоть. Что-то сказал карлику и вновь повернулся ко мне: – Кричи, если что. Хогерт велел всех наших сюда собрать, вокруг Башни. – Вротех нагнулся и прошептал в самое ухо: – Ты там в рыло кому-нибудь дай… Давненько мы не гуляли. В благородных девиц превращаемся. А?

Он не успел договорить. Дернулся, как от толчка, и повалился лицом в пыль. Карлик потянул меня за рукав.

– Ты чего?.. Да я тебя, – рявкнул Вротех. – Метровка!

Ники, не дав ему опомниться, ткнул носком ботинка в лицо.

– Месяц будешь сортиры драить, – сказал карлик, равнодушно глядя на окровавленное лицо поверженного.

Вротех, вытираясь полой куртки, встал и повел нас, поминутно оглядываясь.

Мы остановились перед приземистым зданием со светящимися окнами. На крылечке нас встретил тщательно выбритый мужчина в крепких ботинках и клетчатой кепке. Он, перекинувшись несколькими словами с Вротехом, пригласил меня и карлика войти. Отвел нас в комнату.

Ники кивнул на висящую на спинке стула одежду и велел мне переодеваться. Не задавая вопросов, я надел комбинезон из легкой серой ткани, клетчатую кепку, ботинки из свиной кожи. Свою одежду свернул и положил на стул. Карлик стоял у окна. Его лицо было все таким же белым и неподвижным, как стены этой комнаты.

– Ники… Ты же связан с Яковом, – прошептал я.

– Я – посредник. Яков знает об этом, но не хочет понять: интересы обеих сторон – мои интересы. И они равнозначны.

«Вот так так! – подумал я, совершенно не подготовленный к такому повороту дела. – Если допустить, что Ники, как говорил Яков, мой надежный друг и помощник, то и Черный, которому служит карлик, тоже друг. А кто враг?»

– Тебя поставят у ворот Башни. Как только уйдет разводящий, открой дверь и поднимайся вверх по лестнице. Тебя ждет Черный.

Еще одна новость! Значит, Махишасура и Яков знали о желании Черного встретиться со мной. Значит, я буду представлять на этой беседе мир Якова и мир бабы Ани. Роль довольно ответственная. Готов ли я сыграть ее, не уронив достоинства обоих миров? Мне предоставлено решать то, о чем не имею ни малейшего понятия. Какой формулой должен я поверять позиции Черного? Правда, в желании аморфного существа встретиться со мной есть элемент благородства: зачем, спрашивается, ему эта встреча, если он твердо уверен в своей силе? В настоящий момент у меня не было желания плыть по волнам событий, отдавшись течению времени. Черный – враг.

– Убей его, – прошептал Ники.

– Значит, ты на стороне Якова, – обрадовался я.

– Мерц не может представлять чью-то сторону, – прошептал карлик. – Он может только молчать. Черный превратил нас в скотов. Мне не один раз приходилось видеть, как люди насилуют мерчанок. Черный дал людям Хогерта право безнаказанно издеваться над беззащитными созданиями… У тебя только три часа. Не уложишься – Хогерт даст приказ начать бойню.