Тот, кто пробовал ставить последнюю ставку в решающей жизненной борьбе, чувствуя при этом, как ускользает последняя опора, надежда, которую уже не воскресить, поймет состояние Петрищевой, когда она принималась за новый эксперимент. При любых обстоятельствах он мог быть только последним. Неудача означала бы провал, признание потраченного труда бесплодным, все лишения экспедиции напрасными.

Полина Андреевна все это понимала и напряженно искала решения. Она была не одна, ее неуспех был бы также неудачей помощников, безропотных исполнителей ее планов и предприятий. Суровая и строгая к себе и другим, она искренне любила своих отважных помощников, самоотверженно деливших с нею радость и горе. Теперь, в этот час испытаний когда решалась судьба двухлетней работы, трудно было сказать, себя или их она больше всего жалеет.

Задуманный опыт напоминал собой сказку, он был фантастичен с начала и до конца. Казалось, исследовательница явно ставила себе невыполнимую задачу. Кто в самом деле отнесется серьезно к намерению ученого экспериментировать москитами в пору, когда в природе их нет, в местности, гибельной для их существования, регулируя их выплод с помощью комнатного ледника? Опыт требовал многих тысяч москитов, и все они должны были родиться в Москве.

И в этих условиях Петрищева надеялась открыть источник возбудителя в природе.

Было лето 1937 года, когда исследовательница зачастила в севастопольские больницы к многочисленным жертвам папатачи. Она приходила к знакомым и незнакомым с просьбой позволить ей заразить самок москитов, дать им глотнуть немного крови.

– Им надо очень мало, – утверждала она, – ведь они крошки, почти инфузории. Я пущу на вас сотню, это, право, немного. Что значит для мужчины двадцать капель крови!

Она уверенно шла от кровати к кровати, осторожно вступая с больными в беседы и тщательно подбирая слова.

– Ты умная девушка и отлично понимаешь меня. Ну, что тебе стоит позволить себя укусить? Твоему состоянию это не повредит, а людям ты окажешь большую услугу…

– Товарищ краснофлотец, вы должны на себе покормить моих зверюшек и исполнить перед наукой свой долг…

Когда ей разрешали, она доставала своих насекомых, опрокидывала пробирку на тело больного и с нескрываемой радостью смотрела, как они насыщались.

Десятки больных отдали себя в распоряжение экспедиции, десятки тысяч москитов, битком набитых возбудителем, находились в садках, а Петрищевой казалось, что этого мало.

– Мы должны заразить, – говорила она, – еще десять тысяч москитов.

– У вас их и так много, – заметили ей.

– Мы собираем материал на целую зиму работы; посоветуйте мне лучше, где нам добровольцев набрать.

Нужен был мощный резервуар, крупный источник заразы. Ни животные, ни птицы не могли им быть, больные все неохотней брали на себя роль подопытных зверьков.

– Я решила привить себе возбудителя, – сказала Петрищева, – и москитов кормить на себе.

Это не было выходом из положения, возбудитель болезни слишком скоро исчезает из зараженного организма. За день-другой много ли самок накормишь?

Сотрудники Петрищевой отказались ломать себе голову и приняли решение стать тем резервуаром, который так необходим для дальнейшей работы. Один за другим они вводили себе кровь больных лихорадкой и заболевали. Чтоб не упустить дорогих минут, пока возбудитель находится в крови, на снедаемых внутренним жаром заболевших пускали москитов, которые терзали их ночью и днем.

Это были испытания, подобные которым трудно себе представить. Руки и ноги добровольцев лежали в мешочках, где сотни папатачи язвили и жалили их. До пяти тысяч кровососов в те дни кормил на себе каждый больной. Словно перенесшие натуральную оспу, люди долгое время носили следы минувших страданий – глубокие шрамы почетных ран. Самое трудное все же было впереди. В москитах теперь сидел возбудитель, и жизнь каждого насекомого приобретала особо ценное значение и вес. Смерть самки означала гибель маленького резервуара заразы и потомства в тридцать – сорок яиц. Как в такой обстановке не поддаться тревоге, потоку беспокойных опасений и идей? Не лучше ли чаще увлажнять фильтровальную бумагу? Не очень ли москитам сухо в садках? Не жарко ли, не холодно ли, не слишком ли много света кругом?

Москитов кормили соками овощей и сиропом, и того и другого давали всласть, и это обстоятельство также лишало Петрищеву покоя.

– Как вы думаете, – изводила она сотрудников расспросами, – не может ли диета дурно отразиться на возбудителе, ослабить его силу или повести к вырождению микроба?

И еще другой, новый вопрос:

– Не допускаем ли мы ошибку тем, что кормим москитов кровью зверьков?

Дальше следовали рассуждения примерно такого порядка. Общеизвестно, что возбудитель болезни не выживает в организме зверьков. В их крови, очевидно, имеются вещества, гибельно действующие на заразное начало. Сейчас, когда важно сохранить возбудителя, не лучше ли избегать всего, что может ослабить его силу?

Так возникло обыкновение кормить москитов на себе – поддерживать их жизнь человеческой кровью.

Тридцать тысяч самок, вскормленных на больных лихорадкой папатачи, и двадцать две тысячи вспоенных кровью здоровых мышей отложили яйца на фильтровальной бумаге, оставили свое потомство в глиняных горшках, уснащенных продуктами распада, а сами вскоре погибли.

В Москве Петрищева расставила свои цветочные горшки и с волнением приступила ко второй части эксперимента. В ее распоряжении было несколько сот тысяч яиц, и предстояло решить, как воспользоваться этим богатством, как добиться того, чтобы рождение москитов строго соответствовало потребности в них. Легко себе представить, чем стала бы жизнь в лаборатории, если бы содержимое цветочных горшков в один день обратилось в москитов. Чем кормила бы она эту ораву? Где набрать для нее добровольцев? Без возможности регулировать процессы рождения и развития личинок, ускорять и отодвигать окрыление насекомых ни о чем серьезном нельзя было думать.

Задача была решена. В небольших камерах сконструировали отсеки с температурой зимы Южного берега Крыма. В этих камерах личинки и яйца могли оставаться без изменения. Каждый день выводилось шестьсот – семьсот окрыленных москитов, – рабочая норма для эксперимента. Исследовательница с волнением следила за тем, как вылуплялись личинки, неподвижные куколки и москиты. Это были сыновья и дочери экспедиции, в их жилах текла ее собственная кровь и кровь добровольцев сотрудников.

Настал черед перейти к последней части эксперимента – ответить на вопрос, возникший в свое время еще в Севастополе: сохраняет ли потомство зараженных москитов возбудителя в своем организме? Не является ли переносчик также и резервуаром – основным хранителем заразного начала в природе?

Сейчас, когда Петрищева располагала москитами, выведенными в московской лаборатории из яиц зараженных родителей, и людьми, готовыми подвергнуться эксперименту, последующее выяснить было уже не трудно.

Восемнадцать сотрудников решили дать москитам себя искусать. Из них никто не болел лихорадкой и не бывал в тех краях, где эта болезнь обычно гнездится. Петрищева с удовольствием приняла эту жертву и постаралась ее использовать возможно полней. Она пустила на добровольцев по четыреста самок, родившихся в Москве из яиц матерей, вспоенных в Севастополе кровью больных лихорадкой, и дала насекомым досыта напиться крови сотрудников.

Мы не будем описывать, с каким волнением исследовательница ждала результатов, каждый час прибегая к своим подопытным друзьям и с тревогой заглядывая в их лица.

О, как она жаждала видеть их сраженными болезнью, с высокой температурой, в бреду!

– Как ваше самочувствие? – спрашивала она своих добровольных помощников. – Все так же прекрасно? Хорошо!

Никто не жаловался на боли в спине и конечностях, на щеках молодежи играл здоровый румянец, в движениях сквозили твердость и сила.

– У меня после укусов поднялся аппетит, – уверял ее один. – Хочу повторить заражение.

– А со мной, – сказал второй, – происходит другое. Я стал лучше спать. Сплю крепко, без снов, как ребенок…

Шутки умолкли на пятый день, когда трое из зараженных заболели. Днем позже слегло еще шесть человек, а на восьмые сутки болело уже пятнадцать. На пятьдесят шестой параллели, в Москве, куда ни один москит еще не долетал, в зимнюю пору, когда в природе нет насекомых, в лаборатории Павловского вспыхнула эпидемия москитки.

«Все больные, – записывала Петрищева в дневник, – дали яркие симптомы болезни… У девяти температура выше тридцати восьми, а в трех случаях почти сорок градусов…»

Москит папатачи передает заразное начало потомству. Ни о яйцах, ни о личинках его не скажешь, что они «невинны от рождения» и «зло неведомо им». Первый укус самок несет людям несчастье – они переносчики и резервуар инфекции.

Таков был ответ.

«Первое поколение от зараженных самок москитов, – заключает Петрищева, – опасно для здоровых людей».

Такого рода предположения были уже высказаны однажды в науке.

А второе? А третье? Неужели эта зараженность не прерывается?

Полина Андреевна не успокоится, пока не ответит и на этот вопрос.

Она вывела в Москве тысячу «внучек» севастопольских «бабушек», некогда правивших тризну на телах подопытных больных, и распределила новорожденных между двумя молодыми людьми. Добровольцы получили свою долю укусов и на пятые сутки слегли…

И второе поколение москитов продолжало, таким образом, хранить в себе возбудителя болезни.

Куда же девается запас заразного начала с наступлением осени и зимы? Окрыленные москиты к тому времени погибают, в крови человека возбудитель болезни долго не живет, в организме животных он тоже исчезает.

Ответ мог быть только один: он зимует в личинке и куколке. Опасность гнездится в норе грызуна: летом – в песчанке и в организме москита, а осенью и зимой – в потомстве переносчика лихорадки папатачи.

Петрищева разработала две системы борьбы с переносчиком заразы – москитом. Устно и письменно призывала она сажать на городских пустырях кусты тмина, мяты и герани, отпугивающие своим запахом самок москитов. «Заделывайте щели в полах и стенах домов, – настаивала она, – враг пролезает сквозь мельчайшие щели. Заделывайте норы грызунов – они служат убежищем для переносчиков болезни. Под каждым камнем накапливается сырость, занесет туда ветром сырой лист – и готова москитам среда для откладки яиц и развития. Пломбируйте дупла деревьев – насекомые охотно в них поселяются. Опрыскивайте почву химическими веществами в мае и августе, когда вылупляются москиты. Ставьте сетки на окна, не пускайте москита в жилище, отпугивайте его оконной марлей, смоченной заранее раствором едкого калия…»

На этом оборвались изыскания Петрищевой. Она так и не узнала, исчерпывается ли пагубная сила врага в каком-либо поколении или не иссякает в нем вовсе. Где-то гремел тревожный набат, возникла новая эпидемия, ее призывали, и исследование не было окончено.

Многое осталось невыясненным, но труд и страдания людей не оказались напрасными. В науке не бывает напрасно потраченных сил. Всякий вывод полезен, из неудач сплошь и рядом вырастают победы.

Через несколько лет с москитной лихорадкой в Севастополе было покончено. Полина Андреевна Петрищева довела свое дело до конца.