На опыте удач и ошибок отряда Павловский утвердился в своем первоначальном заключении: переносчика следует искать в очагах заболеваний, там, где энцефалит отбирает свои жертвы, – в недрах тайги, подальше от человеческого жилища. В соответствии с этим он рассыпал отряд по отдельным постам, в нескольких стах километрах друг от друга. Одни разместились в глухом Супутинском заповеднике, другие – в Оборе, третьи – в менее обжитой тайге.

Рыжов и Скрынник работали на прежнем месте; собирали клещей, кормили их на мышах, вскрывали животных и, как в прошлом году, ничего не находили. Злополучных иксодес было видимо-невидимо, а заразить ими мышей не удалось. Двести семьдесят пять грызунов, пойманных на территории леспромхоза, не дали ни одного зараженного клеща. В напрасном труде прошла половина лета.

Иначе обстояло там, где группы находились вблизи очага эпидемии или в недрах дикой тайги. Вместе с микробиологами они могли убедиться, что зараженных кровососов там необычайно много.

– Займитесь зверьками, отстрелянными в дикой тайге-, – посоветовал ученый помощнице. – На них, мне кажется, вы найдете зараженных клещей. В обжитом районе нет смысла искать. Возбудитель, надо думать, гнездится в диких зверях, и только клещи, питающиеся их кровью, становятся носителями заразы.

Предположение это могло показаться слишком смелым, но Павловскому уже многое было понятно. Близилось разрешение запутанной истории с таежным энцефалитом. В руках ученого находились все нити изысканий. Он непрерывно объезжал разбросанные посты, собирая и накапливая материалы, удачи и неудачи помощников, туманное, неясное, противоречивое. Истина с трудом освобождалась от ошибок, от путаницы и ложных надежд. Вдохновенный искатель колесил по тайге то в общих вагонах случайного поезда, то на дрезине, то на лошади верхом. Нет места в кабине попутной машины – он пристроится в ящике, на ворохе груза или просто отмахнет десятка два километров пешком…

Ученый много трудился. Вместе с микробиологом, членом экспедиции, он дни и ночи просиживал за микроскопом или анатомировал с иглой в руках. Он извлекал желудки, слюнные железы, кишечники и нервную систему переносчика, извлекал и экспериментировал ими. Надо было решить, как циркулирует возбудитель в организме клеща, где именно он накапливается и какими путями переходит к человеку. Выяснилось, что задолго до насыщения, еще в первые дни кормления клеща на животном, заразное начало, проникшее с кровью в кишечник, проходит оттуда во все внутренние органы клеща, надолго сохраняя там свою активность. Любой из Зтих органов, растертый и введенный в мозг белой мыши, мог у нее вызвать заболевание. Особенной концентрации достигает возбудитель в слюнной железе кровососа, откуда он, видимо, с укусом переходит в кровь человека.

Это стройное здание фактов и выводов чуть не было поколеблено опытами Рыжова и Скрынник. Следуя совету учителя, они собрали клещей с отстрелянных белок, полосатых бурундуков, зайцев, дроздов и нашли среди них немало зараженных кровососов. Однако заразить ими подопытных мышей исследователям не удавалось.

– Мы делали все, что могли, – жаловалась ученому помощница, – сажали клещей на здоровых животных, давали им пить крови сколько угодно. Некоторые оставались до восьми суток на подопытных мышах – и каждый раз без результатов. Когда же из этих клещей делалась эмульсия и ее вводили Другим мышам в мозг, те заболевали энцефалитом. Похоже на то, что клещ не может укусом выделить заразное начало болезни.

С этим ученый не мог согласиться. Скопление возбудителя в слюнной железе кровососа и опыт отряда в других местах тайги говорили о другом. Однако в жалобах помощницы было нечто такое, мимо чего Павловский не мог пройти. Он не раз уже спрашивал себя: почему при такой зараженности клещей и множестве их в природе эпидемии поражают сравнительно немного людей? Не происходит ли тут с людьми то же самое, что и с мышами, которых бессильны заразить клещи?

– Проделайте ваш опыт еще раз, – сказал помощнице ученый, – посадите на мышей по одному или по два зараженных клеща, дайте им вдосталь напиться крови и проверьте затем подопытных животных. Вы, возможно, найдете у них в крови доказательства иммунитета – антитела.

– Откуда? – не понимала Скрынник.

– Я подозреваю, – продолжал он, – что клещи проэпидемичивают ваших мышей, так деликатно их заражают, что те становятся невосприимчивыми к энцефалиту.

– Вы хотите сказать, – все еще не понимала Скрынник, – что множество клещей из тех, которых мы считали незараженными, на самом деле несли в себе заразное начало…

– Не только это, – перебил Павловский.

– …и спасли наших мышей от заболевания?

– Вы должны им это простить, – шутил ученый, – они с не меньшим усердием и теми же средствами спасают людей. Этим единственно я объяснил бы сравнительную мягкость эпидемии.

Павловский не ошибся: зараженный клещ, три дня питавшийся кровью белой мышки, не заразил ее. В ее крови микробиологи нашли антитела. Медленно заражаемый инфекцией организм вырабатывал в себе иммунитет и становился невосприимчивым к болезни.

Прошел еще год. Миновала зима, и в третий раз из Ленинграда отряд отправился в тайгу. Каждый спешил на старое место, а больше всех Скрынник и микробиолог Рыжов. Павловский сказал им перед отъездом:

– Для нас, паразитологов, весьма важно знать, где зимует возбудитель болезни. Вы должны поспеть к месту прежде, чем клещи с весны успеют насосаться крови. Я полагаю, что вы найдете у них перезимовавшего возбудителя энцефалита.

Для Скрынник было более чем очевидно, что именно так и случится. Евгений Никанорович не такой, чтобы бросать слова на ветер. Никто, как ее учитель, не умеет так взвешивать каждую мысль, все учесть в своих заявлениях. Не такой он человек, чтобы ошибиться в прогнозе…

Далекий край встретил сотрудников морозом и стужей, хотя апрель подходил к концу. Девятого мая тайгу заносило метелью, и вскоре за вьюгой настала теплынь. Не спеша надвигалась весна, и так же медленно пробуждались от спячки клещи. Их набиралось все больше на марлевых флажках. Улов нарастал по мере того, как становилось теплее.

Результаты подтвердили догадки Павловского. Уже в самом начале пробуждения природы были найдены естественно зараженные клещи. В столь раннюю пору они не могли заразиться; возбудитель, несомненно, в них зимовал.

– Вы могли бы поручиться, – спросил помощницу ученый, – что эти кровососы когда-нибудь получили заразу из крови человека или животного?

Конечно, могла бы. Она никак не привыкнет к манере учителя подводить мины под то, что, казалось, уже решено.

– Могло ведь быть и так, – продолжал он, – что личинки, поглотив возбудителя, сохраняют его в своих превращениях, когда «линяют на нимфу и на клеща».

Такого оборота она не ждала; ученый вел ее путями, известными, должно быть, ему одному.

– Вы подозреваете, – спросила она, – что кровосос передает заразу потомству?

У него были для этого основания. Изучая в свое время циркуляцию возбудителя в организме клеща, Павловский находил его в яичниках членистоногого. Белая мышка, которой вводили эмульсию из половой системы клеща, заболевала энцефалитом. Тогда уже ученый подумал, что возможна передача заразного начала от клеща к потомству.

– Разрешите, пожалуйста, мои сомнения, – сказал ей Павловский шутя, – займитесь, Александра Никитична, этим вопросом.

Скрынник окунулась в любимую работу, занялась столь милыми ее сердцу клещами. Она заражала переносчика на больных энцефалитом животных и прослеживала судьбу его потомства.

Это был тяжелый, непосильный труд. Возбудителя таежной болезни нельзя ни вырастить на питательной среде, ни увидеть под микроскопом. О присутствии его можно лишь догадаться по результатам укуса клеща или прививки его тканей животному. Собрав яйца, отложенные зараженным кровососом, Скрынник оставалось лишь волноваться и ждать. Она не могла поручиться, что самка, вспоенная кровью больного, не останется случайно стерильной и заразу не удержит в себе, что личинки, в которых сидит возбудитель, не окажутся почему-либо неспособными заразить зверька или организм животного не внесет свои коррективы и нейтрализует инфекцию. Все, что указывало на приветствие или отсутствие заразного начала, было глубоко ненадежно. Между тем неудача означала провал сложного эксперимента. Заново пришлось бы заражать клеща, ждать от него яиц и появления потомства. Не легкое дело оперировать вещами, видеть которые тебе не дано, ждать результата от организмов, столь различных, как клещ и белая мышь, рискуя при этом заразиться от обоих энцефалитом.

У Скрынник были основания для тревог и волнений.

– Как вы полагаете, – в минуту отчаяния спрашивала она Рыжова, – выйдет из наших опытов толк?

– Безусловно, – отвечал энтузиаст. – Разве вы не доверяете гению Павловского?

О нет! Она только не доверяет себе. Сомнения лишили её покоя. Иногда ей казалось, что клещам очень жарко в стеклянном шкафу, и она спешила закрыть его материей. Спустя некоторое время она, спохватившись, отбрасывала полог и ставила пробирки на солнце. Уронив как-то склянку с клещами и обнаружив пропажу одного из них, исследовательница совсем растерялась. Боже, что она наделала! Зараженный кровосос заберется куда-нибудь под пол, отложит там яйца и станет плодиться.

– Что мне делать? – спрашивала она микробиолога.

– Надо, – серьезно отвечал ей Рыжов, – быть в другой раз осторожнее с клещами…

Они продолжали работать вместе, неутомимые и взволнованные. Одна – исполненная чувством тревоги, а другой – любовью к желанному труду.

Снова оправдались предположения Павловского. Клещи, всю жизнь питавшиеся кровью здоровых мышей, заражали их энцефалитом. И в стадии личинки и в стадии нимфы они были опасны для человека, потому что вышли из зараженных яиц. Родители переносчика таежной болезни передавали возбудителя потомству.

Последующее решить было как будто нетрудно. Клещей находили на различных животных: на белках, собаках, зайцах, полевках и бурундуках. Число их иной раз поражало обилием. Так, на двух белках оказалось семьдесят семь кровососов, полосатый бурундук, застреленный в зарослях мелководного ручья, носил на себе семьдесят клещей. С другого зверька сняли сто девять личинок. Когда Скрынник и Рыжов нашли у синего дрозда восемнадцать нимф, а на воробье обнаружили семьдесят две личинки, Павловский поручил начать отстрел птиц в заповеднике. Были пойманы уссурийская желтая плиска, даурский скворец, рыжеголовая сойка, черноголовая овсянка, амурский дятел и жулан; все они были густо покрыты кровососами. С одного рябчика сняли триста пятьдесят нимф и личинок, с дрозда – до восьмидесяти, а с овсянки – двадцать пять клещей.

Все говорило за то, что резервуаром инфекции, помимо клеща, служат звери и птицы тайги. Отсюда клещи получают заразу и передают ее другим, Однако против этого очевидного «да» было немало решительных, «нет». Известно, во-первых, множество фактов, когда насекомое или клещ, паразитируя на животном, не способно его заразить. Заражение жертвы при кровососании – пока еще исключение в биологии членистоногих. Из многих тысяч видов крылатых и бескрылых творений природы лишь немногие способны быть переносчиками. Звери и птицы могут стать резервуаром заразного начала, если инфекция поражает их собственный организм или мирно уживается с ним. И в том и в другом случае животные сохраняют возбудителя болезни. Исследования не дали пока основания считать таежных обитателей резервуаром энцефалита. Когда Скрынник сняла с белки, зайца и бурундука зараженных клещей, она в крови этих зверьков нашла антитела. Это могло быть свидетельством и перенесенной ими болезни и, наоборот, невосприимчивости этих зверьков к заразе.

Есть немало животных, нисколько не страдающих от заражения. Таковы лошади, собаки, коровы, обычно густо покрытые клещами. Подобные организмы – а их, должно быть, немало – скорее служат тупиком, местами гибели возбудителя, чем источником распространения его.

Нужны были веские доказательства, что животные служат резервуаром, и ученый начал с изучения клещей. Он повторил опыты с циркуляцией возбудителя в организме переносчика и неожиданно открыл, что заразное начало имеет склонность накапливаться в мозгу клеща. Ничтожная крошка ткани, в пять раз меньше слюнной железы кровососа, привлекает основные силы возбудителя. Работа ученого совпала с удачей одного из членов экспедиции – микробиолога, который выделил возбудителя из мозга рыжей полевки, бурундука и крота, отстрелянных в далекой таежной глуши. Это были, несомненно, бациллоносители – истинный резервуар в недрах собственно природы…

Мы не будем останавливаться на том, как ученый экспериментировал с лизолом, керосином и скипидаром в поисках веществ, отпугивающих клещей от человека, как пропитанная креолином рыбачья сетка, некогда покрывавшая голову Павловского, была реформирована в галстук или шарф и на шее продолжала выполнять свою спасительную роль. Практические советы, преподанные экспедицией населению тайги, сильно ему помогли. Кого не убедили лекции Павловского, убедил заснятый им кинофильм.

Хорошо бы на этом остановиться, закончить повесть о том, как паразитологи в дружбе с микробиологами и клиницистами раскрыли сущность таежной болезни. Хорошо бы не омрачать прекрасную историю о мужестве и подвиге печальным концом… Увы, труд моих героев опасен, природа не отдаст без борьбы своих тайн. Не увидели торжества своего дела талантливый паразитолог Борис Иванович Померанцев, микробиологи Надежда Вениаминовна Каган и Наталья Яковлевна Уткина. Они погибли от энцефалита. Тяжело переболели Мончадский, микробиологи и научные сотрудники Чумаков и Соловьев, выделившие возбудителей из мозга зверей, отстрелянных в тайге, и подопытных мышей; лаборантка Гневышева проводит остаток своих дней в психиатрической лечебнице.