Через три дня Егор, вместе с пятеркой других арестантов, каждый из которых был заперт в отдельном тесном стальном боксике автозака, из Ленинского ИВС был отправлен во Владикавказкий следственный изолятор. Трехдневное пребывание в тройнике ИВС ничем особым Егору не запомнилось. Прав был следователь, отоспался он там вволю, так как кроме как спать и слушать незамысловатые байки соседей по хате, делать там было совершенно нечего. На допросы его больше не таскали, время в камере ИВС шло медленно, как черная тягучая резина, и определялось оно промежутками между приемами пищи, так как, по какой-то одному богу известной причине, еще с советских времен для сидельцев иметь часы в камере было строго запрещено.

На утро четвертого дня его вместе с вещами вывели из камеры во двор, и сквозь плотный строй угрюмых милиционеров и рвущимихся с поводков немецких овчарок, погнали в автозак — новенький «Газон» со стальным зарешеченным фургоном. Мощные, натасканные на людей служебные псы, роняя из оскаленных пастей на асфальт липкую слюну, хрипло и злобно лаяли, припадая на передние лапы и норовя уцепить за ноги пробегавших мимо арестантов своими огромными желтыми клыками. Около открытой дверцы в стальное чрево автозака Егор на мгновение поднял голову и встретился глазами со стоявшим у самой дверцы сержантом. Он сразу же узнал его, это был Марат Кабисов — одноклассник его младшей сестры и двоюродный племянник его инструктора по рукопашке Артура. Несколько лет назад Марат даже появлялся несколько раз у них на тренировках, но, не выдержав нагрузок, вскоре куда-то пропал. Он был младше Егора на три года и в свое время пошел в милицию, чтобы откосить от армии. Теперь судьба свела их в этом неприветливом месте и Марат, также узнавший Егора, тут же отвел глаза в сторону, не желая показать начальству, что знаком с этим арестантом.

— Ну чего ты тут встал мудила хренов, давай бля залазь внутрь быстро! — мощный толчок в спину заставил Егора поторопиться, и он, схватившись рукой за металлический поручень, ловко залез внутрь автозака и зашел в указанный ему металлический боксик. Стальная дверь боксика тут же закрылась, и Егор сел на холодное металлическое сидение, прислушиваясь к звукам в заполняющемся арестантами фургоне. Вскоре автозак, натужно взревев двигателем, тронулся через уже проснувшийся город в недалекий путь к СИЗО, который находился неподалеку от центра на проспекте Коста. Там через дорогу, прямо напротив следственного изолятора, находилась общепитовская забегаловка, в которой Егор с друзьями раньше частенько утолял голод горячими фыдчинами. Сейчас Егор, при воспоминании о вкусе истекающего соком горячего мясного пирога, непроизвольно сглотнул голодную слюну.

— Слышь, пацаны, с Владимировки есть тут кто, а? — перекрывая шум в фургоне, раздался сиплый прокуренный голос откуда-то сбоку.

— А ну бля, хайло свое поганое закрой, а не то я тебе сейчас быстро ребра посчитаю! — грозно рыкнул дюжий конвойный, оставшийся в фургоне, и для убедительности гулко стукнул кулаком по дверце боксика, из которого донесся голос.

— Все, все, начальник, не хипешуй ты так, я просто куревом хотел разжиться, — отозвался тот же голос.

— Бамбук кури. Не велика цаца, потерпишь, — успокаиваясь, буркнул конвойный:

— В камере еще так накуришься, что дым из ушей полезет.

Спустя двадцать минут тряской дороги, автозак, последовательно проехав через несколько ворот, оказался во внутреннем дворике СИЗО. Арестантов по очереди выгнали из фургона и завели внутрь угрюмого здания изолятора. После уже привычной процедуры обыска, Егора и остальных прибывших с ним парней заперли в тесной камере без удобств, расположенной на первом этаже.

— Ща, пацаны, нас отсюда всех на карантин кинут, а там, глядишь, через пару-тройку дней уже по хатам раскидают, — сидящий на корточках тощий скуластый парень лет двадцати пяти, одетый в синий спортивный костюм, в последний раз с наслаждением затянулся сигаретой и щедрым жестом передал ее сидевшему рядом толстяк:

— На, брателла, курни.

— Душевно, братуха, — посипел толстяк, и по голосу стало понятно, что это он в автозаке интересовался насчет закурить. Толстяк сделал пару длинных затяжек и протянул сгоревшую до половины сигарету стоящему рядом Егору, но тот отрицательно покачал головой.

— Спасибо, не надо, я не курю.

— Дай мне, — к толстяку за сигаретой потянулся молодой смуглый парнишка в поношенных джинсах и зеленой мастерке.

До этого этот парнишка безуспешно пытался разговориться с угрюмо молчащим Егором, представившись ему Хасаном. Егор беседу поддерживал неохотно, и вскоре Хасан отстал от него.

В этот момент в коридоре раздались уверенные шаги двух массивных мужиков, потом послышался щелчок отпираемого замка, и через пару секунд лязгнули двери соседнего бокса. Почти сразу же за стеной послышался приглушенный толстым слоем бетона грубый мужской голос.

— Что, блядь, гусь лапчатый, зенки свои похабные выпучил, не ожидал меня здесь увидеть?

Все парни, находившиеся в камере вместе с Егором, притихли, с интересом прислушиваясь к тому, что происходит у соседей за стеной. Но ответа на вопрос, заданный неизвестным мужиком никто из них не услышал.

— Что ты там бормочешь, — из-за стены опять послышался тот же уверенный голос, полный дикой, едва сдерживаемой злобы. — Ты свои вонючие извинения себе в жопу затолкай. Когда ты мою сестру своими грязными лапами трогал, тогда ты о чем думал? Когда ты, гнида поганая, ее насиловал, ты не ведь извинялся. А сейчас ты что думаешь, я тебя бить сюда пришел? Нет, ошибаешься, я тебя сейчас просто огуляю по полной. Был ты пидаром не проткнутым, так я тебя сейчас проткну.

— Фела, дай я ему за Залину врежу, — в разговор вмешался второй голос.

— Нет, не надо, не надо, пожалуйста! — из-за стены послышался плаксивый голос молодого парня, а затем послышались глухие звуки ударов и какая то возня.

— Бля буду, пацаны, — возбужденно прошептал тощий парень в спортивном костюме, — сто пудов, там мусора кого-то петушнуть хотят.

— Да тише ты, — возмущенно цыкнули на него двое парней, с интересом ловивших каждый звук из-за стены.

Егор отошел в дальний угол. То, что сейчас творилось в соседней камере, ему было настолько противно, что он не хотел быть даже невольным свидетелем разворачивающейся мести, но голоса из-за стены доносились и туда.

— Ну что, Фела, воткнешь ему? Девочка загнулась и уже готова, — снова послышался глумливый голос из-за стены.

— Да ну его, бля, в жопу, я себя не на помойке нашел, чтобы ему глину месить. Пусть эта гнида парашная пока не проткнутым живет. Я постараюсь — он, сука, у меня минимум десятку схлопочет, а на зоне его все равно потом кто-нибудь другой проткнет и кончит он свою поганую жизнь где-нибудь в петушином углу. От судьбы ведь не уйдешь.

За стеной опять послышались звуки ударов и приглушенные всхлипы, а потом дверь соседней камеры снова лязгнула, щелкнул запираемый замок и в коридоре послышались удаляющиеся тяжелые шаги.

Парни в боксике зашевелились. Отвратительная сцена, только что произошедшая в соседней камере, оказала на всех угнетающее воздействие.

— О так вот, — подвел общий итог толстяк:

— Мусора, падлы, что хотят то и творят, хотя тот парнишка конечно тоже неправ, по всему видать, он сюда за мохнатый сейф залетел, а такое серьезными людьми нигде не приветствуется…

— Да пидар он по любому, если сам раком пред ментами загнулся, — презрительно сплюнул в сторону Хасан. — Мало ли что там было, послал бы их на хер и все. Всех-то дел, что они его не проткнули, а по звукам вполне могли бы…

Еще несколько часов томительного ожидания, и Егора вместе со всем этапом из Ленинского ИВС поместили в карантинную камеру. В любой тюрьме, из всех общих камер, карантинная камера имеет самый неприглядный внешний вид. Арестанты обычно здесь долго не задерживаются, поэтому они относятся к временному месту пребывания без особого уважения, не пытаясь никак облагородить его или как-то наладить свой временный тюремный быт. Карантинная камера во Владикавказком изоляторе представляла собой унылое помещение площадью около двадцати квадратных метров, с высокими закопченными потолками и основательно загаженными стенами, исписанными сотнями побывавших здесь людей. Надписи на стенах отнюдь не поражали глубиной мысли, в основном они сухо сообщали, что какой-нибудь Вован или Виталик были здесь, или делали грандиозное открытие типа «Все менты — суки поганые». Единственное зарешеченное окно камеры выходило во внутренний дворик тюрьмы, и сквозь него можно было увидеть только хмурое осеннее небо, плотно затянутое серыми тучами. В камере уже находилось с десяток арестантов, попавших туда немногим ранее, они сидели досках на грубо сколоченных деревянных нар, ничем не покрытых. Новички, вошедшие в хату, сразу же вызвали неподдельный интерес у формальных старожилов.

— Хас, дорогой, здравствуй! — один из парней, сидевших с самого края, с радостью двинулся навстречу тощему парнишке в зеленой мастерк:

— Ты какими судьбами сюда, братское сердце?

Хасан обнялся с приятелем и смущенно улыбнулся.

— Да вот, одна знакомая баба меня подженить на себе хотела, а когда я с крючка сорвался, она, сука, на меня мусорам заяву накатала, типа я ее снасильничал.

— Бывает. Ты, Хас, не менжуйся, тут наших с пацанов с Южного до хрена, так что в обиду тебя не дадим.

— Да я и не менжуюсь, — тут же осклабился парнишка:

— Я и сам за себя слово перед людьми скажу, чай не сирота.

Егор, войдя в карантинную камеру, сразу же увидел знакомого лысого мужика, который подмигнул ему лежа на полу в тот самый день, когда Егора доставили из Москвы в шестой отдел к следователю. Мужик сидел на нарах на самом козырном месте в камере, располагавшемся подальше от санузла и поближе к окну. Увидев Егора, он широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и снова ему подмигнул. Егор, не раздумывая, сделал несколько шагов, и не обращая внимания на изумленные взгляды остальных арестантов, подошел прямо к нему как своему старому знакомцу, первым протянув мужику руку для рукопожатия.

— Здорово, меня зовут Егор.

— Ну здорово, коли не шутишь, — ответил тот на рукопожатие, с силой стиснув его ладонь, и, хитро прищурившись, продолжил:

— А меня Антоном мамка назвала.

Несколько секунд с улыбкой глядя в глаза друг другу, они мерялись чья ладонь окажется крепче, а потом Антон, весело рассмеявшись, хлопнул парня по плечу.

— Крепкая у тебя рука, пацан, мое рукопожатие редко кто выдерживает. Я в молодости несколько лет вагоны разгружал, так что силушки хватает.

— Да я почувствовал, — кивнул Егор. — Слава богу, и у меня в свое время была возможность руки развивать.

— Давай падай рядом, чего стоишь? — предложил ему Антон, кивая на свободное место рядом с собой:

— Я так понял, что наши с тобой дела ведет один и тот же следак.

— Ага, — снова кивнул Егор, усевшись на нары:

— Марков Владислав Георгиевич.

— Вот, вот он самый, — покачал головой Антон. — Значит, мы с тобой, братуха, крепко попали.

— Да вроде нормальный мужик, мне даже понравился, — удивился Егор:

— Не орал, не пугал, бить не пробовал, просто по душам разговаривал.

— Ага, вот и я о том же. Это, брат, самый опасный важняк в шестом отделе, ему орать, бить и пугать нашего брата без надобности. Он чисто головой работает, а не руками, как остальные мусорские. Он колет чисто на фактах и доказательствах, и для него допросы ну прямо как шахматы, а он в них гроссмейстер, поэтому я и говорю, что наши с тобой дела не очень.

— Да в моем деле меня и колоть особо не надо, — равнодушно пожал плечами Егор, — у меня все обвинение документально оформлено. Я банку кредит не отдал, потому здесь и оказался, так что мне и запираться бессмысленно.

— Понятно, — ухмыльнувшись, кивнул Антон:

— Что же ты, братуха, кредит под швырево на себя оформил? Тебе надо было его на лоха какого-нибудь стороннего повесить, а самому вместе с бабками в стороне остаться. Тогда ты жил бы сейчас не тужил, а по твоим делам лох бы парился.

— Да понимаешь, кредит-то я брал вместе с друзьями для работы, и швырять банк не собирался, криминал это не моя тема, да только так вышло, что тем самым лохом, которому за все придется отвечать, оказался именно я.

— Что, дружки с бабками на сторону свалили, а тебя кинули банку на съедение? — снова ухмыльнулся Антон:

— Знакомая тема.

— Не совсем так, конечно, все было намного сложнее, но в общем похоже на то, — брезгливо поморщился Егор.

— А меня с моими пацанами тоже бывший подельник под шестой отдел подвел. Он, гад, денег мне задолжал, и чтобы не отдавать, кинулся к мусорам, типа его бандиты напрягают, а сам ведь такая сволочь — клеймо негде поставить.

— Тоже бывает… — развел руками Егор.

— Ну да, Марков мне обещает, что на этот раз он меня точно лет на восемь закроет. Я-то по тюрьмам в общей сложности уже года три точно отмотал, но еще ни разу не был осужден. Менты, скрипя зубами, постоянно меня выпускали за недоказанностью, а теперь вот этот важняк железно пообещал меня закрыть. Посмотрим, как у него получится…

Антон был личностью весьма широко известной в криминальном мире Осетии и не только, он относился к разряду так называемых бандитских авторитетов. Этнический осетин, выросший на Магадане — краю весьма суровом и требующем для выживания наличия сильного характера, Антон с юных лет впитал в себя блатную романтику, заменившую ему и пионерское детство, и комсомольскую юность, но, как ни удивительно, он не прибился к ворам, выбрав собственный путь и став на бандитскую стезю. Его разгульная и широкая душа не терпела никакой власти над собой, неважно, будет ли это официальная власть государства или тайная воровская власть. Специализацией Антона стали силовые акции и дерзкие грабежи, но грабил он не абы кого, а теневых дельцов, которым в советские времена бежать в милицию было не с руки. Пойди-ка там объясни въедливому следователю, откуда у тебя, простого советского гражданина с зарплатой пару сотен рублей в месяц, взялись десятки тысяч рублей, запрещенная валюта и дорогие ювелирные украшения. Именно поэтому, имея несколько лет отсидок по различным тюрьмам всего Советского Союза, Антон так ни разу и не был осужден. Человеком он был весьма жестким, но справедливым и никогда не допускал беспредела. И хотя Антон не отстегивал долю в воровской общак, блатные его уважали и считались с его небольшой, но крепко спаянной бригадой как с весьма значительной силой. Снова оказавшись в хорошо знакомой ему тюремной обстановке, он отнюдь не унывал и чувствовал себя как рыба в воде. Владикавказкий СИЗО справедливо можно было отнести к «черным» тюрьмам. То есть, он находился под воровским управлением и сейчас роль смотрящего здесь выполнял вор-законник Гассан. Дороги здесь были протянуты по всему дому, и между камерами шла активная переписка, а также передача мелких грузов типа сигарет, сахара и чая, помещавшихся внутрь толстенького плотного свертка из бумаги — «коня». Заехавший на тюрьму всего несколько часов назад Антон уже дал о себе знать, и сейчас вся тюрьма гудела, обсуждая появление в этих стенах известного авторитета. Смотрящий по СИЗО Гассан уже прислал Антону свою благосклонную маляву, в которой извещал его, что на днях наведается к нему пообщаться накоротке. Именно поэтому в настоящий момент Антон находился в самом благодушном настроении и с удовольствием болтал со сразу понравившимся ему крепким пареньком, которого он в первый раз увидел при весьма запоминающихся обстоятельствах.

Прибытие нового этапа на тюрьму — это всегда весьма важное событие для скудного на развлечения тесного тюремного мирка. Владикавказ с его чуть более чем трехстами тысяч населения — весьма небольшой город и там, можно сказать, все друг друга знают, а если не знают, то всегда найдутся общие знакомые. Поэтому, буквально через несколько минут после прибытия Егора и его спутников в карантинную камеру, откуда-то с улицы послышался приглушенный крик:

— Два четыре, прими коня.

Егор недоуменно поднял голову и посмотрел на зарешеченное окно. Там плясал на тоненькой синей веревке небольшой бумажный сверток. Мелкий шустрый паренек с лицом как у хорька проворно взобрался наверх и ловко отцепил сверток от веревки.

— Принял, — громко крикнул он на улицу.

— Ждем ответа, — послышалось сверху.

Паренек так же ловко соскочил с «решки» и, подойдя к Антону, уважительно протянул ему плотный бумажный сверток. Антон неторопливо взял «коня» и, аккуратно развернув бумагу, посмотрел, что там внутри. В свертке были сигареты, немного чая, завернутого в бумагу, и несколько свернутых в трубочки маляв, на которых поверху кривыми буквами были накарябаны имена и прозвища тех, кому они предназначены. Антон, раздав малявы адресатам, развернул послание, предназначенное ему самому, и, быстро прочитав содержание, удовлетворенно потер руки.

— Мои пацаны, с которыми меня вместе приняли, уже здесь, — сказал он Егору, деликатно отвернувшемуся в сторону, а потом, перекрывая общий гул, громко сказал:

— Пацаны, те кто только что сюда заехал, сейчас я пущу по хате бумагу, запишите туда — кого как зовут, и откуда вы, и по какой статье заехали. Все понятно?

— Ага.

— Да.

— Что тут не понять… — нестройно ответили вновь прибывшие. Антон доброжелательно протянул Егору ручку и небольшой листик бумаги в клетку.

— На, запишись сюда первым.

Егор, пожав плечами, печатными буквами вывел на листике «Андреев Егор — Каратила, с Турханы, статья 163», и передал листик дальше по камере. Подобная процедура повторялась каждый раз, когда на тюрьму заезжал новый этап. Список с фамилиями, прозвищами и местом жительства вновь прибывших последовательно проходил по всем камерам изолятора, и вскоре о них становилось известно всем арестантам. Это действо, с одной стороны, позволяло найтись друзьям и знакомцам, одновременно оказавшимся этом неуютном месте, а с другой стороны, давало информацию о новых обитателях тюрьмы, и если на воле за ними водились какие-то «косяки», это тоже становилось всем известно. Когда листик обошел всю камеру и вернулся назад к Антону, тот мельком взглянул на него и, уважительно посмотрев на Егора, спросил:

— Так ты что, каратист, что ли?

— Ну да, — кивнул тот в ответ.

— Я тоже бывший кмс по боксу, правда, с тех пор уже много воды утекло, — подмигнул ему Антон:

— Надо нам с тобой будет как-нибудь размяться в спарринге.

— С удовольствием.

— Заметано.

Антон свернул маляву трубочкой и передал ее шустрому парнишке, стоящему неподалеку и преданно ожидающему распоряжений авторитета.

— Леха, на тебе ответную маляву, давай-ка по быстрому загони ее наверх.

Парнишка схватил маляву, завернул ее в лист бумаги и ловко взобрался на решку, привязывая ответного «коня» к веревке.

— Четыре семь, прими ответ, — прокричал он на улицу, когда все было готово.

Пакет на веревке немедленно исчез из виду.

— Антон, а что такое «два четыре» и «четыре семь», — поинтересовался у соседа Егор.

— Эх ты, салага, таких простых вещей не знаешь, — усмехнулся тот в ответ. — Это просто номера камер. Мы сейчас находимся в камере двадцать четыре, над нами сорок седьмая, а оттуда дороги идут уже по всему дому.

Через пару часов в карантин со всех камер, где у вновь прибывших нашлись знакомые, стали приходить ответные малявы. К удивлению Егора, в очередном «коне» оказалась малява и для него.

— Кто тут Каратила? — выкрикнул Леха, прочитавший адресат на маленьком свернутом клочке бумажки.

— Давай сюда, — поднялся со свого места Егор, увлеченно разговаривавший с Антоном о тонкостях отработки прямого удара в боксе и в каратэ.

Развернув бумагу, он сначала не понял о чем там идет речь, а потом, внимательно вчитавшись, хищно улыбнулся, и его лицо закаменело. В бумаге корявым почерком были накарябаны две строчки:

«Привет от Жоржа и Черы. Готовь свое очко девочка тебя уже ждет хата три два».

Скомкав листик бумаги в руке, Егор безразлично спросил у Антона:

— Антон, а что это за хата — три два?

— Да это местный петушатник, туда забивают опущенных со всего Дома, а что?

— Да нет, ничего, просто так услышал и решил поинтересоваться…

Сердце Егора билось мощными толчками, разгоняя забурлившую при ощущении близкой опасности кровь. Однако со стороны он выглядел совершенно спокойным и расслабленным. В уме он лихорадочно пытался посчитать варианты, кто бы мог написать ему подобную записку. По всему выходило, что, скорее всего, в СИЗо сейчас находился кто-то из бригады Жоржа, разбежавшейся после гибели главаря. Девять месяцев назад завязалась история, которая во многом послужила причиной того, что Егор оказался в тюрьме. По предложению Марика, в декабре прошлого года, на вырученные от продажи пригнанных из Москвы машин деньги, их предприятие закупило партию спирта на Украине. Весь пригнанный из Украины спирт был отдан для разлива водки некому Борику, водочный цех которого находился на окраине Беслана. По предварительной договоренности, розлив шел по ставке шестьдесят на сорок, то есть Борик, взяв шестьдесят тон спирта, должен был разлить из него около двухсот восьмидесяти тысяч бутылок водки. Сто семьдесят тысяч бутылок он должен был отдать заказчикам, а остальное оставить себе за работу, бутылку и этикетку. Часть денег, вырученных от реализации водки, Марик и Егор планировали пустить на полное погашение банковского кредита, а другую часть пустить на новую закупку спирта. Этим планам не суждено было сбыться, так как пройдоха Борик, погрязший в долгах перед множеством серьезных людей, решил поправить свои дела и кинуть молодых парней, показавшихся ему несерьезными противниками. С помощью некого Черы — своего главного кредитора — он в новогоднюю ночь инсценировал похищение спирта из своего собственного цеха. В ночь, когда произошло ограбление, на дежурство для охраны спирта в цех заступили Закир и Граф. На самом деле, весь спирт из цеха был вывезен заранее, когда охрана еще не была выставлена, и двое парней из команды Егора и Марика, сами того не подозревая, охраняли только пыльный воздух цеха. Банда Черы должна была бесшумно проникнуть на территорию базы, связать сторожей и инсценировать вывоз спирта. Расчет был на то, что сторожа в новогоднюю ночь перепьются и будут не в состоянии нести охрану должным образом. Но друг Егора дагестанец Закир, услышав лай собаки, почуял неладное и с оружием в руках выскочил из бытовки во двор, и тогда уже проникшие на территорию цеха бандиты Черы открыли огонь на поражение и по нему, и по выскочившему за ним следом Графу. В итоге Закира убили на месте, а Графа тяжело ранили. Приехавшие на следующее утро трое сменщиков, Марик, Егор и Виталик, войдя на территорию цеха, были шокированы гибелью друга и пропажей спирта, в который они вложили почти все свои деньги. Последовавшие за этим розыски нападавших и пропавшего спирта ничего не дали, Борик долгое время водил всех за нос, выставляя себя такой же жертвой ограбления, пока, наконец, случайно правда не выплыла наружу. Взбешенные гибелью друга пацаны вывезли Борика в лес и там, предварительно допросив, расстреляли. Затем настала очередь Черы и его подручных, которые тоже были расстреляны неподалеку от своей базы. У Черы остался старший брат Жорж, который был главарем в одной из самых жестоких банд, занимающихся вымогательствами и похищениями людей. После гибели кузена Жорж объявил кровную месть его убийцам, и вскоре его вывели на Егора, который принимал активное участие во всех этих событиях. Подручные Жоржа сумели похитить Егора и вывезти его за город на свою базу, чтобы там допросить и узнать имена остальных участников казни Черы, но Егор все же смог освободиться, хотя при этом ему пришлось убить и Жоржа, и троих его подручных, которые в тот момент находились на базе. Егор уже думал, что все произошедшее навсегда ушло в прошлое, оставшись лишь в виде болезненных зарубок на его душе, но все оказалось далеко не так просто. Остался еще кто-то, прекрасно осведомленный о его роли во всех этих событиях, и этот кто-то находился сейчас в изоляторе и явно жаждал мести.

Ушедший в свои невеселые мысли Егор на время выпал из действительности и очнулся только после толчка Антона.

— Ну, ты что такой смурной? Лучше посмотри на этого скользкого типа на соседних нарах, который уже битый час парит мозги несмышленой пацанве и попутно очень умело выведывает про их дела, — тихо прошептал тот.

Егор, выйдя из состояния задумчивости, взглянул в указанном направлении и увидел худого бледного бородатого мужика лет сорока, одетого в затасканные черные джинсы и застегнутую до самого подбородка синюю спортивную мастерку, который собрал вокруг себя несколько молодых пацанов, и затеял с ними разговор, щедро делясь своими советами по поводу их дел. Пацаны, потеряв всякую осторожность, выкладывали этому мужику подробности совершенных ими на воле преступлений в надежде услышать квалифицированный совет, как им вести себя на допросах и в суде. Мужик в ответ говорил вроде бы толковые вещи, но в его взгляде время от времени проскальзывало что-то неприятное, как будто он был охотником, с чувством собственного превосходства наблюдающим из засады за своей жертвой, неторопливо узнающим ее повадки и слабые места, чтобы потом завалить ее с одного выстрела.

— Ага, — прошептал в ответ Егор:

— Есть в нем какая-то затаенная подлянка, только я не могу понять, в чем тут дело.

— А вот мы сейчас это и пробьем, — процедил сквозь зубы Антон, и, поднявшись со своего места, подсел к заинтересовавшей его компании.

Егор, выкинув на время из головы мысли об авторе пришедшей ему записки, последовал за ним.

— Слышь, братуха, а ты давно в этой хате приземлился? — Антон по-хозяйски вмешался в разговор, прервав очередного рассказчика, доверчиво выкладывающего подробности совершенной им кражи.

Мужик поняв, что вопрос был обращен именно к нему, весь подобрался и, скрывая замешательство, после маленькой паузы ответил:

— Уже третью неделю здесь кантуюсь.

— А что ты в карантине застрял так надолго? — деланно удивился Антон и глаза его хищно сузились.

Маленькие глазки мужика блудливо забегали и он, выдавив из себя улыбку, ответил:

— Да я в нескольких хатах с братвой поскандалил, вот меня пока до суда сюда и определили. У меня вот и объебон (обвинительное заключение) уже на руках, — мужик протянул Антону сложенный вчетверо замусоленный листик:

— Как срок дадут, меня сразу на этап определят, а пока здесь держать будут.

Антон неторопливо развернул листик и внимательно прочитал его содержимое, потом он недобро посмотрел на мужика и, криво ухмыляясь, спросил:

— А за что ты сына своего родного подрезал?

— Да он, выродок поганый, руку на меня поднял, вот и пришлось мне по-отцовски поучить его уму-разуму, — злобно ощерился мужик:

— Я после зоны женку свою, мать его, за блядство воспитывал, а он, гаденыш неблагодарный, заступиться за нее решил. Он у меня кабан здоровый вымахал — спортсмен, вот и пришлось ему немного кровь пустить, чтобы знал свое место в доме. Жена, сука, тут же мусоров вызвала, вот и повязали меня спустя всего неделю после выхода на волю.

— Ладно, все понятно, — кивнул Антон и напоследок уточнил:

— А как тебя кличут-то?

— Митрохой, я сам с Моздока, — ответил мужик.

— Ну, тогда бывай здоров, Митроха, — Антон толкнул сидевшего рядом Егора локтем в бок и вернулся на свое место.

— Не нравится мне этот Митроха, — сквозь зубы процедил Антон, когда Егор снова оказался рядом.

— Ну да, — сразу согласился с ним Егор:

— Вот ведь сволочь, родного сына ножом пырнул.

— Да дело ведь не в этом, — отмахнулся от него Антон:

— Здесь народ еще и не за такое парится. Тут, понимаешь, дело в другом. В карантине обычно держат всего по нескольку дней, а потом раскидывают по хатам. А этого, видишь, из обычной хаты перевели в карантин, и держат тут чуть ли не месяц. Неспроста это.

— А чего тут такого? — удивился Егор:

— Ну не ужился мужик с сокамерниками, наверное и такое бывает.

— Всякое в жизни бывает, только карантин — это сладкое место для кумовских. Здесь состав арестантов постоянно меняется, и у многих пацанов сдуру языки развязываются. Они по глупости тут хвастают друг перед другом, кто чего сделал, или совета по своим делам спрашивают, а потом, в итоге, какая-нибудь затаившаяся сука мусорам все их разговоры и выкладывает.

— Так ты думаешь, что этот Митроха специально ментами здесь оставлен? — наконец догадался Егор.

— Не знаю, может быть и так, а может, и нет, — пожал плечами Антон:

— Я сейчас маляву наверх загоню, чтобы пробить этого типа, посмотрим, что там о нем откроется.

Антон достал из своей сумки листик бумаги и, написав на нем несколько строк, свернул его в тугую трубочку и подозвал к себе давешнего паренька.

— Леха, давай-ка загони вот эту маляву наверх, пусть она пройдет по всем хатам, а потом вернется обратно.

— Ага, понял, щас сделаю, — кивнул головой паренек и пулей взлетел на решку.

— Антон, а что такое объебон? — спросил своего соседа Егор, до этого молча наблюдавший за всеми его действиями.

— Объебон — это на нашем языке обвиниловка, или обвинительное заключение. Это слово очень емко отражает суть данного документа, потому как следователи в обвиниловке стремятся навешать побольше собак на подсудимого и списать на него все свои давние висяки…

Митроха после разговора с Антоном явно поскучнел. Отсев от компании болтающих пацанов в дальний угол, он делал вид, что дремлет. Но Егор, обострившимся от чувства опасности чутьем, время от времени ловил его по-волчьи настороженные взгляды, которые тот мельком кидал на них с Антоном.

Время в камере тянулось тягуче медленно, ответ на записку Антона никак не приходил, и тот, чтобы хоть как-то скрасить долгое ожидание, предложил Егору немного размяться в легком спарринге. Бойцы разделись до пояса и встали на свободном пространстве, окруженные толпой жадных до развлечений арестантов. Антон был немного пониже Егора, но зато гораздо плотней и тяжелей. Его тело с хорошо развитой мускулатурой немного заплыло легким жирком, что, впрочем, не мешало ему достаточно легко двигаться на ногах и выбрасывать хлесткие серии ударов руками. Егор, понимая, что Антону, руки которого были значительно короче, будет выгоден бой на ближней и средней дистанции, старался не подпустить его к себе, обстреливая того скоростными и легкими сериями ударов руками. На тесном пятачке было особо не развернуться, и поэтому Егор постоянно смещался по кругу, не давая себя догнать сопернику, который, отрезая свободное пространство, двигался на него с упорством тяжелого танка. Антон время от времени пытался достать Егора на скачке крюком слева, но тот удачно смещался, постоянно разрывая дистанцию и контратакуя ладошкой в лицо. Получив несколько легких касаний по носу, Антон, разозлившись, предпринял решительную попытку запереть Егора в углу, атакуя того жесткой серией ударов с двух рук. Егор, который отнюдь не хотел жесткой сшибки, не успевая уйти от тяжелых ударов кулаками, просто шагнул вперед и быстро заплел бьющие руки соперника своими руками, не давая тому себя ударить. Разгоряченный боем Антон попытался было вырваться, чтобы продолжить атаку, но Егор уже вошел в клинч и, обхватив его корпус, повис на противнике всем телом, не давая тому возможности двигаться и пространства для нанесения удара. Наконец Антон, тяжело дыша от перенапряжения, прохрипел:

— Все, достаточно.

Егор тут же отпустил захват, и, сделав шаг назад, задорно улыбнулся своему сопернику, который устало присел на краешек нар.

— Хорошо поработали.

— Ну да, неплохо подвигались, — кивнул ему Антон, с трудом переводя все еще частившее дыхание:

— Вот что значит, я давно не тренировался, совсем ты меня, старика, замотал.

— Да ладно тебе прибедняться, тоже мне старика нашел, — не согласился с ним Егор:

— Вон как ты меня погонял по камере, я еле-еле успевал убегать от твоих ударов.

На самом деле он чувствовал себя достаточно уверенно против Антона и совсем не запыхался в этом коротком спарринге, в котором он старался себя сдерживать, чтобы ненароком не задеть ранимое самолюбие своего противника.

— Ладно тебе заливать, — ухмыльнулся вспотевший Антон, от которого не ускользнуло, что Егор работал с ним отнюдь не в полную силу:

— Ты, зараза, даже не запыхался, а от меня до сих пор пар клубами валит.

В этот момент за окном снова появилась почта. Все тот же шустрик Леха быстро снял «коня» с дороги и через несколько мгновений принес Антону свернутую в трубочку ответную маляву.

Антон, небрежно накинув на плечи майку, развернул листик и, быстро прочитав его, протянул бумажку Егору:

— На, глянь, тебе тоже будет интересно.

На небольшом прямоугольнике бумаги, протянутом Егору Антоном, неровным, но хорошо читаемым почерком было написано всего несколько строк.

«Шалам тебе Братское сердце. Здоровья тебе и твоим близким. По твоему интересу могу ответить, что тот, о ком ты спросил — рыба темная. Он тут засветился на нескольких нулевых хатах, но повсюду, где он появлялся, возникали разные непонятки. С серьезными людьми он не пересекался, поэтому ничего точно сказать не могу. По итогу, после того как он сам выломился из последней хаты, мусора его кинули в карантин, где он кантуется уже недели три. Если тебе не в падлу, пробей его сам…»

В этот момент Митроха, все это время из своего закутка настороженно следивший за Антоном, внезапно сорвался с места и пулей ринулся к двери, отчаянно замолотив по ней кулаками:

— Помогите!!! Убивают!!!

Все в камере недоуменно уставились на беснующегося у двери Митроху, не понимая, что случилось. По продолу гулко забухали тяжелые шаги контролеров, и буквально через несколько секунд тяжелая дверь открылась, и Митроха буквально упал в руки трех здоровенных бугаев в камуфляже.

— Это что, блядь, такое здесь творится?! — грозно сдвинув брови, рявкнул старший, дородный усатый мужик с поросшими жестким черным волосом пудовыми кулачищами. — Что, мудаки сраные, давно звездюлей не получали, или санобработку всей камеры захотели?

Двое других вертухаев, поигрывая лоснящимися чернотой дубинками, метали по камере зловещие молнии угрожающих взглядов.

— Что шумишь, начальник, — вышел вперед Антон. — Ты посмотри на этого типа, его же здесь никто и пальцем не тронул. Просто мужика шиза беспричинно накрыла, вот он, как конь педальный, и ломанулся с хаты.

Старший скептически окинул взглядом боязливо жавшегося к нему Митроху и, не найдя на нем следов побоев, недовольно спросил:

— А ты чего шумишь попусту, что — в карцере давно не отдыхал?

Митроха приподнялся на цыпочки и горячо зашептал что-то тому на ухо, при этом время от времени боязливо оглядываясь на Антона.

— Ладно, давай быстрей забирай свои манатки и выметайся на продол, — наконец буркнул старший и, покосившись на насмешливо наблюдающего за этой сценой Антона, внушительно добавил:

— А ты что, бля, лыбишься, думаешь самый умный, да, типа поймал кумовского?

— Да никого я не ловил, больно мне это надо… — безразлично пожал плечами Антон:

— Говорю же тебе, начальник, этого типа шиза накрыла. Померещилось ему что-то сдуру, вот он и ломанулся…

— Ну-ну, ты мне поулыбайся еще, так я тебя быстро закатаю в карцер, а там тебе враз небо с овчинку покажется, — чтобы сохранить лицо, буркнул на прощание старший, и вышел из камеры, громко хлопнув дверью.

Обитатели камеры загудели, как встревоженный пчелиный улей, наперебой ругая подсадных ментовских сук и указывая друг другу на неосторожно оброненные в присутствии Митрохи слова.

— Вот так, братуха, прав я оказался, — довольно усмехнулся Антон, плюхнувшись рядом с Егором на нары:

— Тут в Доме языком никогда трепать не надо, местные опера не дремлют и постоянно свои козни строят.

— А может, он просто тебя испугался, — засомневался Егор, — подумал про себя, ну его на фиг эти разборки, и рванул к двери от греха подальше.

— А чего честному арестанту братвы бояться, и запросто так ломиться с хаты? — отрицательно покачал головой Антон:

— Нет, брат, шалишь! Сто пудов за ним какие-то косяки водятся, вот он и решил побыстрей слинять отсюда. Между прочим, это я тебе не зря говорю, тут в карантине самое сладкое место для кумовских. Народ здесь никогда долго не задерживается. Максимум два-три дня, а потом всех раскидывают по разным хатам. Поэтому такой вот Митроха может достаточно долго, не привлекая ничьего внимания, разнюхивать и выпытывать о том, о сем. Многие пацаны, впервые попав в Дом, не умеют держать язык за зубами, понтуются тут друг перед другом сделанными на воле делами, а кумовские мотают все на ус, задают по ходу разговора вроде бы безобидные наводящие вопросики и потом все операм докладывают.