Едва ли существовала в Англии газета, которая летом 1899 года хотя бы несколькими строками не отметила приезд в Лондон известного бактериолога доктора Хавкина. Корреспонденты писали о чуме в Индии и об итогах почти двухлетней борьбы, которую ученый вел с эпидемией. Несмотря на различие политических и общественных ориентаций, «Таймс», «Ньюс кроникл», «Ливерпул Меркьюри» и «Вестминстерская газета», как и многие другие, именовали создателя предохранительной противочумной вакцины, не иначе как «благодетелем человечества» и «великим филантропом». Похвалы звучали в адрес не только его научных заслуг, но и его личности.

«Сейчас поистине век молодых людей, — писала одна из газет, — хотя доктор Хавкин уже так много сделал по профилактике самых опасных болезней, ему еще нет сорока лет. И будучи красивым, среднего роста и хорошо сложенным, он выглядит еще моложе. В его чертах нет ничего семитского. Его никогда не примешь за того, кем он является на самом деле — за русского еврея. Его английский безупречен, хотя он говорит с запинками, как будто бы переводя со своего родного языка. Держится он спокойно и серьезно. Все его поведение характеризуется скромностью, которая является признаком настоящего величия». «У него редкостно интеллигентное лицо», — прибавляет другая газета.

Можно не сомневаться в добрых чувствах тех англичан, которые посылали в редакции восторженные письма-поздравления мужественному доктору Хавкину, прибывшему из Индии. Несомненно искренними были и медицинские издания — «Ланцет», «Британский медицинский журнал», — где коллеги бактериолога с удовлетворением подсчитывали первые итоги битвы, которую наука дала чуме и холере. И все же в газетном оркестре этого лета чувствовалась дирижерская рука вершителей британской имперской политики.

Сообщения о победах над инфекцией в тропических странах были любимым козырем в колониальной игре лондонского правительства, которое, захватывая азиатские и африканские колонии, вынуждено было (прежде всего ради собственного спасения) предпринимать кое-какие меры против тропических болезней. Деятельность мужественных и талантливых ученых (порой весьма резко расходившихся с «правительственными видами») в Лондоне любили изображать как закономерную работу, направленную на оздоровление туземцев. В те годы Рональд Росс в Индии разоблачил комара анофелес, который заражает человека малярийным плазмодием; Девид Брюсс раскрыл секрет мальтийской лихорадки (бруцеллеза), терзавшей британских солдат на острове Мальта. Незадолго до приезда Хавкина столица Великобритании с помпой принимала Росса, а министр колоний Чемберлен объявил о своем намерении открыть в Ливерпуле и Лондоне специальные школы тропической медицины. Это событие сопровождалось в Англии широкой оглаской и политическими комментариями.

Желал или не желал того Владимир Хавкин, но летом 1899 года он тоже сыграл роль этакой «Снегурочки», посланной добрым лондонским Дедом Морозом с подарками к «диким» индийцам. Наряду с признанием личных заслуг бактериолога и серьезным разговором о будущности вакцинации, газетные статьи тех дней буквально пестрели афоризмами, вроде того, что, борясь с инфекцией, «белый человек может упрочить свое постоянное господство в тропических странах» («Вестминстерская газета»). Или: «Местные должны понять, что они находятся у белых в долгу за все свои блага» («Дейли кроникл»).

Самому Хавкину этот колониалистский шум, поднимаемый вокруг его личности, едва ли мог нравиться. В бомбейской лаборатории, где каждый день все сотрудники — индийцы и европейцы — подвергались одинаковой опасности, не могло быть и речи о неравенстве. Благодаря искренне теплому отношению к индийцам Хавкин приобрел в Индии много друзей, особенно среди местных медиков. Он симпатизировал народу Индии. В беседе со своим родственником, который приезжал в Индию, он признался, что страдания индийцев под игом англичан напоминают ему судьбу собственного его народа в империи Александра Третьего и Николая Второго.

К неудовольствию официальных лондонских кругов, раздувавших факты «сопротивления» прививкам со стороны «некультурных индийцев», Хавкин настойчиво утверждал, что трудности, связанные с массовой вакцинацией «не так уж велики, ибо населению Индии прививки как предохранительное средство от болезней были привычны и известны за несколько веков раньше, чем этот принцип стал известен в Англии». Так же горячо ратовал он за массовые прививки в колониях, хотя прижимистые англичане, боясь расходов, не раз заявляли, что вакцинировать 300 миллионов человек просто невозможно. Это было сущей демагогией — для предохранения от чумы вовсе не требовалось прививать весь народ города или деревни, а следовало «блокировать» с помощью вакцины лишь ближайшее окружение очага.

Вся английская пресса 8 июня 1899 года дружно и во всех подробностях сообщила о лекции Хавкина в Бертингтонхауе перед членами Лондонского королевского общества. Виднейшие деятели британской науки под председательством президента общества, знаменитого хирурга лорда Джозефа Листера собрались на доклад Хавкина о предохранительных вакцинах. Высокие слушатели несколько раз прерывали выступление аплодисментами, а после лекции в развернувшейся дискуссии высказали горячее одобрение идее вакцинации и тому, как эта идея была осуществлена. От имени Королевского общества Листер вынес докладчику благодарность за его деятельность в Индии.

Особенно интересным было выступление профессора Райта. Этого грубоватого, резкого в оценках человека соединяли с Хавкиным давние и сложные отношения. Еще тогда, в 1892 году, когда Хавкин впервые приехал в Лондон, он подсказал Райту принцип вакцины против тифа, ставшей впоследствии знаменитой. Однако это не помешало Райту принять участие в правительственной Чумной комиссии, которая в 1898–1899 годы направилась в Бомбей для того, чтобы проверить, насколько добросовестным предприятием является вакцинация в Индии. Нелицеприятный профессор Райт засадил в то время за изучение вакцины 25 исследователей. Проверка касалась каждой мелочи, включая методы упаковки препарата. Между прочим, именно Райт, подвергнув творца вакцины строгому допросу, указал на то, что препарат не всегда имеет одинаковую силу воздействия на человека и это снижает предохранительные качества его. Тем не менее действия Хавкина в Индии правительственная Чумная комиссия признала достойными абсолютного доверия. «Работы доктора Хавкина, хотя и не основаны на каком-нибудь новом научном принципе, заключают в себе огромное практическое достижение в области предупредительной медицины», — отмечалось в правительственном документе. Теперь на заседании Королевского общества сэр Алмрот Райт высказался еще более определенно: «Работа доктора Хавкина оказала большую услугу всей проблеме прививок. Он так основательно, экспериментально проверил свою систему, что она может быть применена к любому заболеванию, возбудитель которого найден».

В этих словах, принадлежащих одному из крупнейших бактериологов и иммунологов своего времени, содержится наиболее точная оценка того, что внес в науку Владимир Хавкин. Бактериолог из Одессы не нашел иного, чем Пастер, принципа борьбы с болезнетворными микробами (как это сделали, например, те, кто открыли антибиотики). Но он не был лишь практическим исполнителем чужих идей. Его огромный опыт и несчетное число экспериментов, предпринятых в Индии, указали путь тем, кто спустя годы обратился к массовому применению вакцины при самых различных инфекционных заболеваниях.

Полугодовой отпуск Хавкина в Англии был до предела насыщен лекциями в научных учреждениях, выступлениями во всякого рода обществах и на собраниях. Каждая его лекция — гимн молодой бактериологической науке, утверждение ее великого будущего. Он рассказывает об успехах вакцины против холеры и чумы, отстаивает достоинства плохо встреченных обществом прививок против тифа, утверждая, что все заразные болезни будут рано или поздно побеждены методом вакцинации.

Широкий отклик в печати получил обед в одном из лондонских клубов, где среди ораторов, чествовавших Хавкина, выступил президент Королевского общества Джозеф Листер. Речь Листера обошла всю мировую прессу. («Одесские новости» перепечатали ее из «Берлинер Тагеблатт», а «Бомбей-газетт» из лондонского «Таймса».)

«Мистер Хавкин так же скромен, как и даровит, — заявил под гром аплодисментов Листер. — В течение многих лет он самоотверженно пренебрегал своим здоровьем, подвергал жизнь опасностям и, не щадя себя, героически боролся с чумой». Похвалой Листера — человека, преобразившего хирургию задолго до того, как терапевты поняли благотворность открытий Пастера, Хавкин мог бы гордиться не меньше, чем похвалой самого Пастера.

Лето 1899 года оказалось подлинной вершиной славы Владимира Хавкина. В Бомбее в районе Парель, в огромном старинном доме — бывшей резиденции губернатора — 10 августа состоялось официальное открытие Хавкинской лаборатории. Доктор Кашкадамов, свидетель церемонии (она происходила весьма торжественно в присутствии губернатора Бомбея и виднейших медиков города), сообщал в Петербург: «Состав лаборатории заключает восемь докторов и четырнадцать помощников и писцов, а также одного специального инженера и двадцать одного служителя. „Лимфа“ до сих пор посылалась на Цейлон, Кипр, в Занзибар, на Мадагаскар, в Наталь, Капскую колонию, остров Маврикия, Гонконг и многие области Индии. За последние дни поступили большие требования из Лондона, Испании, Италии. Лаборатория может производить ежедневно около 10 тысяч доз… Работа предстоит огромная, так как приходится поставлять вакцину во все концы мира».

Хавкин, находившийся в это время в отпуске, получил должность Главного директора бомбейской лаборатории.

Хотелось бы воссоздать внутренний облик героя в эти наиболее благополучные дни его жизни. Увы, история оставила слишком мало свидетельств о душевном мире этого человека. Корреспонденты лондонских газет тех лет жалуются на немногословность ученого. Публичные выступления бактериолога касаются лишь специальных предметов. Современники, будто сговорившись, пишут о скромности и сдержанности Хавкина. С портретов того времени на нас смотрит человек с замкнутым, несколько даже надменным выражением лица. Но что скрывается за этой замкнутостью? Что испытывал исследователь, завершивший трудное восхождение к вершинам науки, достигший полного признания своих заслуг?

Лондонцев поражало одиночество Хавкина. В 39 лет он оставался неженатым. Его родственники жили в России, куда ученого по-прежнему не пускали. Райт и Симпсон были, пожалуй, единственными близкими к нему в Лондоне людьми. И то скорее как научные единомышленники, нежели сердечные друзья. Среди медиков и биологов ходила фраза, брошенная профессором Райтом: «Успехи Хавкина в Индии я отношу прежде всего за счет того, что он не обзавелся семьей». Все знали Райта как ярого женоненавистника, автора книги, направленной против избирательных прав женщин. Этот незаурядный ученый мог часами толковать о том, что любовь почти всегда вызывается бактериальными ядами, и цитировать язвительные высказывания писателей прошлого о слабом поле. Естественно, что никто не придавал серьезного значения его оценкам матримониальных отношений. И все же я позволю себе утверждать, что между деятельностью Хавкина в Индии и его одиночеством действительно существовала известная связь.

Александр Хает рассказывал мне, что в 1892 году он спросил Владимира, почему тот не женится. «Брак помешает моим научным целям», — ответил ассистент Пастеровского института, готовившийся через несколько месяцев испытать на себе противохолерную вакцину. Румынский доктор М. А. Галеви, встречавшийся с Хавкиным в Париже в 1923–1925 годах, вспоминает, что его собеседник доверительно сказал ему как-то о давнем своем чувстве к одной молодой особе. Брак не состоялся, так как Хавкин «не посмел обречь свою подругу на тяготы жизни в колониях, где она в любой час могла бы остаться вдовой». Эти два свидетельства приоткрывают завесу над внутренним миром человека, которого многие считали сухарем. Наука, научные знания действительно были главным делом его жизни. Но в сердце ученого оставалось место и для любви и для самоотречения от нее.

Маска холодной корректности, с которой знаменитый бактериолог не расставался в кругу посторонних, обманывала порой не только чужих, но даже близких людей. Однажды из Одессы в Индию приехал племянник бактериолога Александр. Он тщетно пытался попасть на прием к директору бактериологической лаборатории. Наконец, ему удалось передать со слугой листок бумаги, на котором он назвал себя вымышленным именем доктора Вишневского из России. Его провели в кабинет, где Хавкин совещался со своими сотрудниками. Совещание длилось довольно долго, и молодой одессит, на которого никто не обращал внимания, был убежден, что дядя не узнает его. Однако, как только сотрудники ушли, директор спросил по-русски:

— Где ты остановился?

Александр назвал какую-то гостиницу. Не меняясь в лице, Хавкин вызвал слугу и поручил проводить «доктора Вишневского» в свой дом и туда же перенести из гостиницы вещи приезжего. Молодому человеку предоставили комнату. Прошел обед и ужин, а хозяин дома все не приходил. Хавкин появился в комнате племянника только поздно вечером. Но что за перемена произошла с директором прославленной лаборатории! Он был в халате и, казалось, вместе со строгим черным костюмом снял с себя броню дневной отчужденности. «Мне долго думалось, что я разговариваю с другим человеком, — вспоминал потом Александр. — Он просил у меня прощения за все, что произошло днем, бурно со слезами на глазах говорил об оставленной родине, до самых незначительных подробностей выспрашивал все о жизни братьев и сестры. А наутро за завтраком я снова увидел холодно-вежливого джентльмена, к которому, пожалуй, не осмелился бы обратиться иначе, как с добавлением слова „мистер“…».

Этот эпизод, более чем полувековой давности, рассказала мне со слов своего отца Александра Хавкина, преподаватель Одесского медицинского института, кандидат наук Янина Александровна Хавкина. Нужны ли тут комментарии? Можно лишь догадываться, какие душевные удары должен был пережить человек, прежде чем заковать свою душу в столь непроницаемый панцирь…

Один из таких ударов (и не самый ли тяжелый?) обрушился на Владимира Хавкина осенью 1902 года. Однако тучи над его головой начали сгущаться значительно раньше. Индийская общественность встретила возвращение бактериолога из Англии осенью 1899 года с энтузиазмом. У индийцев были для этого особые причины. В колонии все громче раздавался ропот против недавно введенных «санитарных мер». Снова начались выселения людей на неприспособленные для жизни изоляционные поля. По окончании срока карантина горожане и крестьяне находили свои дома, как правило, полуразрушенными в результате пороховых взрывов и выжигания, либо пропитанными карболовой кислотой настолько, что в этих домах нельзя было жить. В одном из районов Бомбея, например, на полторы сотни небольших домишек администрация излила три миллиона галлонов карболки!

В начале августа 1899 года один из поборников «решительных мер» генерал Роджерс выступил в «Таймсе» с письмом, в котором обвинял Хавкина в противодействии санитарным мерам правительства. Позицию бактериолога Роджерс определил как «опасную, если не гибельную для Индии». Хавкин дал сдержанный в несколько строк ответ, «Если чума уже развилась, источники заражения неизвестны, наличный состав и средства недостаточны для всеобщего применения санитарных мер (как это было в Индии. — М. П.), тогда прививки получают несравненно больший смысл».

В Англии дискуссия эта не привлекла большого внимания, зато индийские газеты, отражая всеобщее возмущение «генеральскими» приемами борьбы с эпидемией, встали на защиту вакцины и ее создателя. Особенно активно выступала издаваемая в Пуне газета «Кесари», что в переводе с языка маратхов значит «лев». «Кесари» редактировал выдающийся деятель индийского национально-освободительного движения Балгангадхар Тилак (1856–1920 гг.). Левый демократ Тилак считал, что в ратоборстве с колониализмом годятся любые средства вплоть до насилия. Маленькая газета прославила себя непрерывными атаками на колониальный режим. После русской революции 1905 года на ее страницах звучал призыв Тилака «подражать методам борьбы русского народа за свободу». Неизвестно, был ли Тилак лично знаком с Хавкиным, но со времени успешных прививок в Пуне (в начале 1898 г.) «Кесари» вела настойчивую компанию за массовую вакцинацию населения во всех очагах чумы. Поддержка прививок со стороны «бунтовщика» Тилака естественно доставила Хавкину немало врагов среди хозяев Индии.

Было еще одно обстоятельство, которое ухудшило отношения между колониальными властями и бомбейским бактериологом. В 90-х годах на северных границах Индии то там, то здесь поднимались народные восстания. Взрывы недовольства, как вулканические извержения прорывали тонкую корку созданного штыками «спокойствия». Особенно крупным было восстание в сентябре 1897 г. в Бенгалии. Там в боях с английскими регулярными частями приняли участие сорок тысяч человек. Вице-король Индии лорд Керзон, проводивший forward policy (наступательную политику), почти все годы своего правления (с 1898 по 1902 г.) вел дорогостоящие и малоэффективные войны на Севере. Каждое антибританское выступление этот неудачливый политик склонен был объяснить «русскими кознями». Его администрация не останавливалась ни перед чем: она распространяла лживые версии о готовящемся якобы вторжении в Индию русской армии. Антирусская истерия охватила не только Калькутту, но и Лондон. «Все русское по-прежнему встречается враждебно, — докладывал в Петербург царский дипломат Лесар. — Затруднения делаются при всяком удобном случае: по поводу назначения консулов, впуске сахара в Индию… в виде „санитарных мер“ для стеснения нашей торговли скотом и т. д.» О том же в «Письмах из Бомбея» говорит доктор Кашкадамов. «Русская группа не могла осесть и проверить действие своей сыворотки в Лагоре. Причина: подозрительность англичан, Многие своими вопросами прямо дают понять, что принимают нас за шпионов».

Известно, однако, что одними запугиваниями в политике не проживешь. Организаторы антирусской кампании лихорадочно искали фактов, которые годились бы для провокации. И вот, идя навстречу явному желанию своих хозяев, некоторые англо-индийские газеты обратили внимание на действия «российского подданного господина Хавкина в Бомбее». Директор бактериологической лаборатории никогда не считал нужным скрывать свое происхождение и симпатии к приезжающим в Бомбей русским. Последнее обстоятельство было признано особенно компрометирующим. Возникла столь же бессмысленная, сколь и оскорбительная версия: «Так как Хавкин русский, то он впрыскивает яд, чтобы подорвать доверие индийцев к английскому правительству, ослабить здоровье и уменьшить численность народа и тем облегчить завоевание Индии русскими».

Читаешь и диву даешься: на кого рассчитана эта фальшивка. И такое писалось после всех побед хавкинской вакцины, после той высокой оценки, которую ученый получил в Лондоне. Но в том-то и дело, что кое-кому в Лондоне было выгодно на виду всей Европы хвалить английского чиновника Хавкина, а в Бомбее ударить по Хавкину русскому подданному. В таких трюках британская административная мысль имела, как известно, немалый опыт.

Однако эта провокация (вторая по счету: первый раз газеты Калькутты «разоблачали» Хавкина, когда он прививал против холеры жителей Северных провинций) не удалась. Слишком многие знали о заслугах ученого перед народом Индии. Тогда английские газеты начали кричать о «вредном» действии прививок на человека. Нашлись авторы, которые доказывали, что вакцина против чумы обостряет скрытые болезни, что она ускоряет развитие чахотки, ревматизма, сифилиса. Из научных фактов немедленно делались политические выводы. Задумав очередную атаку, организаторы ее, видимо, надеялись, что никто не станет публично оспаривать санкционированную сверху позицию. В Индии действительно мало кто решался заводить открытые споры с властями. «Туземная печать была в значительной степени стеснена новым законом об официальных секретах и строгим применением закона о революционной пропаганде», — доносил из Бомбея русский консул.

«Лев» из Пуны снова не побоялся выступить за правое дело. «Издатель газеты „Кесари“ отнесся весьма серьезно к этому предмету, — пишет доктор Кашкадамов. — Он послал одному из бомбейских туземцев-врачей, очень способному и известному доктору Балчандра Кришна, лист с десятью вопросами, с просьбой прислать на них обстоятельные ответы. Желая придать своей миссии больше доверия, Кришна обратился ко многим врачам и выдающимся чиновникам, прося снабдить его всеми сведениями, имеющимися в их распоряжении. Собрав и обработав весь материал, Кришна решился на основании его составить ответы для Издателя».

Нет смысла приводить здесь целиком насыщенный цифрами ответ на анкету Тилака. Выводы участников этого медицинского «рейда» и без того достаточно четки. Проанализировав состояние 120 тысяч привитых, два десятка врачей установили, что в результате вакцинации привитые заболевают в семь раз, а умирают в десять раз реже. «Вредные последствия» — главным образом нарывы из-за недостаточного соблюдения чистоты — изредка действительно наблюдаются. «Но, во-первых, число их, в сравнении с большим числом прививок, крайне ничтожно, а во-вторых, не всякое последствие должно быть приписано прививкам только потому, что оно появилось после них».

Свои выводы участники анкеты «Кесари» завершили категорическим утверждением: «Теперь несомненно: если мы желаем освободить Индию от чумы, то следует воспользоваться единственным способом — привить весь народ». Так лопнула еще одна провокация, имевшая своей целью рассорить ученого с теми, кому он нес спасение. «Кесари» из Пуны оказался сильнее лондонского имперского льва.

Враги притихли. Но как справедливо гласит английская пословица «still waters rat deer» — «у тихих вод глубокое течение», или, как говорят в России: «в тихом омуте черти водятся». Не прошло и двух лет, как «черти из тихого омута» снова подняли голову. К этому времени количество противочумных прививок в Индии перевалило за четыре миллиона. Вакцинация охватила огромные районы далеко от Бомбея. Хавкин, естественно, уже не имел возможности сам прививать всех желающих и контролировать деятельность каждого прививочного отряда. Это не могло не сказаться на качестве вакцинации. 30 октября 1902 года в деревне Малкавала (Пенджаб) случилось несчастье. Из 107 крестьян, привитых от чумы, 19 заболели столбняком и умерли. Началось следствие. Через несколько дней специальная комиссия, назначенная правительством Индии, заявила, что микробы столбняка попали в склянку с вакциной до того, как вакцинаторы вскрыли ее в деревне. Очевидно, виновата лаборатория Хавкина, где плохо стерилизуют посуду и не соблюдают мер предосторожности, переливая вакцину из больших бутылей во флаконы.

Члены комиссии, чиновники из Калькутты, не очень грамотные в вопросах биологии, не пожелали выслушать ни самого Хавкина, доказывавшего, что заражение произошло за пределами Бомбейской лаборатории, ни прививавшего в Малкавала доктора Эллиота. Д-р Эллиот, между прочим, рассказывал, что корковая пробка, закупоривавшая флакон, несколько раз падала внутрь склянки и окуналась в вакцину. Свидетельство Эллиота могло бы очень просто объяснить трагические события в Малкавала, но Комиссия вовсе не стремилась к истине. Полные желания во что бы то ни стало выполнить возложенное на них двусмысленное поручение, чиновники договорились до того, что беда в Малкавала произошла из-за недобросовестности Хавкина, который не добавлял в свой препарат карболовой кислоты. Главным и единственным виновником «малкавальского бедствия» был объявлен директор бомбейской лаборатории.

Следствие тянулось мучительно медленно. В течение года с лишним Хавкин, отстраненный от руководства лабораторией, гюдавал властям докладные записки, где просил объективно изучить технологию приготовления вакцины. Но его письма даже не читались. Решение вопроса было перенесено в Лондон. Индийские власти пытались добыть обвинительный документ против Хавкина в научных кругах Англии. Однако руководители Листеровского института наотрез отказались признать Хавкина виновником смерти 19 индийцев. Не подтвердили домысла малкавальской комиссии и другие ученые.

Хавкин продолжал бороться. «Он неизменно сохранял силу духа, хотя обстоятельства требовали от него огромного напряжения», — писал об этом периоде индийский биограф ученый Найду. Но, видимо, двойственное положение было тягостно бактериологу. В апреле 1904 года он был окончательно изгнан с должности директора лаборатории и остался без работы. После 11 лет труда и борьбы ему оставалось только одно — покинуть свою вторую родину— Индию. В начале мая Хавкин отплыл в Лондон. Компания «чертей из тихого омута» торжествовала победу.

О трех последующих годах жизни ученого почти ничего неизвестно. Куда отправился, где нашел прибежище оклеветанный и одинокий творец противочумной вакцины? Найду пишет: «Он вел беспокойный образ жизни, посещал знаменитые лаборатории Европы и вел там споры по интересующим его вопросам в кругу нескольких непредубежденных ученых и знаменитых микробиологов, которые единодушно реабилитировали его». Кто были эти люди, в трудный час подавшие руку помощи своему коллеге? Был ли среди них старый учитель Илья Ильич Мечников?

Об этом можно лишь догадываться. Доподлинно известно только о полной поддержке Хавкина Листером и Райтом, а также давним товарищем по Калькутте Симпсоном. В России малкавальское бедствие тоже не лишило «лимфу» доверия врачей. В борьбе с чумными вспышками на нижней Волге русские медики неизменно применяли препарат своего земляка.

В 1907 году имя Хавкина вновь обошло газеты мира. Индийское правительство, не сумевшее получить поддержку ученых в затеянной им травле, уведомило бактериолога о том, что с него сняты все обвинения. Хавкина приглашали в Индию. Ему предлагали возглавить любое научное учреждение, какое он пожелает. Он колебался. Индия влекла его: там ежегодно прививались его вакциной сотни тысяч человек, там ширилось, расцветало дело всей его жизни. С другой стороны, противно было опять оказаться под началом тех, кто цинично использовал его, подобно карте в грязной политической игре. «Тот, кто вынужден переносить несправедливые обвинения в течение долгого разбирательства, никогда не будет вознагражден за свои переживания», — прокомментировал журнал «Ланцет» душевное состояние ученого после реабилитации. Очевидно, так оно и было.

Правильное решение подсказали голоса друзей. Едва стало известно об официальном оправдании Хавкина, как со всего света к нему хлынул поток поздравлений. Писали ученые, политические, общественные деятели Востока и Запада, писали простые люди Индии и России. Большинство из них выражало уверенность, что Хавкин вернется в Бомбей, продолжит начатое им благородное дело.

Он отослал государственному секретарю индийского правительства письмо с согласием вернуться. Последовал еще булавочный укол: должность директора Бомбейской лаборатории оказалась занятой. Хавкин согласился работать в Калькутте. Ему многое уже было безразлично. «Он возвратился в Индию разочарованным человеком, — писал индийский биограф. — Теперь он искал уединения и старался быть незаметным…»

Шли годы. Может быть, кому-нибудь и казалось, что в Индии ничего не изменилось: по-прежнему чума и холера косили жителей, по-прежнему колониальное господство обрекало страну на нищету, голод и бесправие. Однако перемены были. В 1908 году власти бросили в тюрьму Тилака. Суд приговорил патриота к шести годам каторжных работ. Раньше подобный приговор лишь пригнул бы головы остальных демократов. Но в 1908 году бомбейские рабочие ответили на расправу с национальным героем первой в истории Индии политической забастовкой и баррикадными боями. Это была уже не та терпеливая Индия, что прежде.

Хотя чума и холера все так же бесчинствовали в стране, прыгая то на Север, то на Юг, удары их все больше слабели. Не сотни и тысячи, а миллионы привитых несокрушимым монолитом противостояли заразе. К 1909 году число привитых противочумной вакциной Хавкина в одной только Индии перешагнуло за 8 миллионов (к 1940 году число привитых поднялось до 35 миллионов, а сейчас цифра эта удвоилась). Американский врач-вакцинатор Лестер Билз, работавший в штате Сатара в годы, предшествовавшие первой мировой войне, вспоминает: «Я видел огромные толпы людей, которые с криком толкались вокруг прививочного пункта, срывая друг с друга одежду, желая скорее пробраться к врачу. А ведь было время, когда за это же самое приходилось платить беднякам двухдневный заработок».

Хавкин не мог не видеть этой нарождающейся новой Индии, делающей первые шаги к политической и культурной независимости. Вместе с тем он видел и голод, и нищету, и дикость. И, возможно, не раз возвращался ученый к горькой мысли о том, что его вакцина, спасая богатого для жизни и радости, возвращает бедняку только право на дальнейшие страдания. Эти ли, другие ли думы одолевали Хавкина, трудно сказать. Но современники вспоминают, что с каждым годом он становился все более сдержанным и даже угрюмым. Осенью 1915 года, достигнув пенсионного возраста, бактериолог покинул Индию. Он мог быть доволен наследством, которое оставил. «…Его вакцина, используемая во время эпидемии, уменьшала смертность на 85 процентов, или около того. С трудом можно представить, что это означает, когда думаешь о миллионах доз, применяемых в Индии», — писал журнал «Ланцет».

В Европе 55-летний Хавкин последний раз приобщился к проблемам вакцинации. Осенью 1915 года Британия готовилась бросить против немцев экспедиционный корпус, состоявший из индийских солдат и частей из района Средиземного моря. К этому времени большая часть армии союзников уже получила прививку против брюшного тифа. Но войска не были привиты от паратифа А и В. Речь шла о вакцинации в первую очередь экспедиционного корпуса в несколько тысяч человек, и мнения по этому поводу в штабе вооруженных сил резко разошлись. В ноябре в городок Мильбенк, где заседали виднейшие медики и военачальники империи, «по историческому праву как нейтральный консультант» прибыл Владимир Хавкин. Изучив вопрос, он пришел к выводу, что надо непременно произвести прививку солдатам, прибывающим в Европу, однако предварительно рекомендовал ввести вакцину тремстам человекам тут же в Мильбенке для того, чтобы убедиться, что люди переносят ее достаточно легко. Авторитет Хавкина преодолел сопротивление группы генералов, и в январе 1916 года вакцина против паратифов была впервые использована во всех районах военных действий.

После войны ученого собирались представить к какой-то награде. Индийское правительство пыталось даже выяснить местонахождение своего бактериолога и… не нашло его. Доктор Хавкин исчез.