Радиостанция Би-Би-Си сообщила, что вчера умер Александр Трифонович Твардовский. У нас ни радио, ни газеты еще ничего не говорят: идет согласование. Серьезно надо подумать, прежде чем положить тело поэта для прощанья в Колонном зале или в зале ЦДЛ.

Чего больше было в этом человеке: друга или врага системы? Крестьянский парень, он пел дифирамбы колхозам, в то время как раскулачивали его отца, крестьянина-кузнеца. И в 1937-м, и в 1952-м он продолжал славословить власть, Сталина, а во время войны и вовсе стал первой поэтической трубой славящего оркестра. Но при всем том — большой поэт, талантливый, где-то в чем-то и тогда уже честный. И вот, едва началась послесталинская оттепель, этот поэт задним числом, через четверть века после колхозной эпопеи, увидел вдруг беду российского села. В журнале "Новый мир", который он возглавил, появились повести и рассказы о страшной, разоренной, выморочной деревне. Но главная эволюция ждала А. Т. впереди. Окружающие его интеллигенты между водкой и очередным партсобранием втолковали ему наконец (после 50 лет это не дается легко), что судьба мужицкая — часть общей судьбы, и главное сейчас не там, в деревне, а здесь, в мире духовного прояснения и общественного самосознания. Этот личный для А. Т. процесс прозрения совпал с хрущевским дуро-ренессансом. Твардовский, мужицкий поэт, оказался близок, понятен Хрущеву. Твардовский воспользовался этим, сугубо личным благоволением власти, чтобы создать отличный журнал, восстановить критику, дать дорогу честной прозе. И, как апофеоз его деятельности, на страницах "Нового мира" возник Солженицын — дитя глупой случайности для одних и дитя первой необходимости для всего честного в России. Для Европы Твардовский — это тот, кто опубликовал Солженицына. Но мы знаем долгий и горький, сугубо русский путь Александра Трифоновича к высшей правде и преклоняем головы перед человеком, который не прельстился погремушками официального признания, перед человеком, который, увидевши луч света, смело пошел вперед навстречу солнцу правды. Его смерть тоже результат этого пути. Рак легкого вспыхнул сразу вслед за разгоном редколлегии "Нового мира".

Сам я видел его только дважды в редакции "Нового мира", куда ходил вести переговоры о "Тысяче дней академика Вавилова", и в магазине на Аэропортовской, возле писательских домов. В магазине А. Т. покупал водку. И если первый разговор почти не оставил у меня воспоминаний, то встреча в магазине отпечаталась очень ясно. Запомнились совершенно пустые глаза хронического алкоголика, глаза белые, мертвые и в то же время алчущие. В толпе алкашей у прилавка он решительно ничем не отличался. Разве что ростом. Очень горькое воспоминание. То, что Твардовский не вышел весь через водочные разговоры, говорит об огромной духовной потенции этого человека. Недаром говорят: "Кто пьян, да умен — два угодья в нем". В Александре Трифоновиче было более чем два угодья.