В отличие от методологического натурализма, историцизм утверждает, что физические методы неприменимы к социальным наукам вследствие глубоких различий, существующих между социологией и физикой. Физические законы, или "законы природы", согласно историцизму, истинны (valid) везде и всегда, ибо физическим миром управляет система физических единообразий (uniformities), неизменных на всем протяжении пространства и времени. Социологические же законы, или законы социальной жизни, разнятся в зависимости от места и времени. Хотя, согласно историцизму, существует множество типических регулярно повторяющихся социальных состояний (conditions), регулярности социальной жизни отличаются от непреложных регулярностей физического мира. Они зависят от истории, от различий в культуре, от некоторой частной исторической ситуации. Так, например, говорить о законах экономики без дальнейших уточнений невозможно; следует говорить об экономических законах феодального периода, периода раннего индустриализма и т. д.; надо непременно указывать, о каком историческом периоде идет речь.
Согласно историцизму, большинство методов физики неприменимо к социологии, поскольку социальные законы исторически относительны. Аргументы историцистов, приводимые для обоснования этого взгляда, касаются обобщения, эксперимента, сложности социальных явлений, трудности точного предсказания и значимости "методологического эссенциализма". Рассмотрим их по порядку.
1. Обобщение
Согласно историцизму, в физических науках возможность и успешность обобщения основаны на всеобщем единообразии природы: наблюдения (лучше сказать — предположения) свидетельствуют о том, что в сходных обстоятельствах случаются сходные вещи. Полагают, что этот принцип, который считается истинным в любой точке пространства и в любой момент времени, лежит в основе метода физики.
С точки зрения историцизма, в социологии этот принцип не работает. Сходные обстоятельства существуют только в рамках (within) того или иного исторического периода и не сохраняются при переходе от одного периода к другому. Поэтому долговременного единообразия, на котором могли бы основываться долгосрочные обобщения, в обществе не существует (если не считать тривиальных регулярностей, таких, как "человеческие существа живут группами" или "запас одних вещей ограничен, а запас других, скажем воздуха, неограничен, и только первые могут иметь рыночную или меновую стоимость").
Метод, не считающийся с этим ограничением и обобщающий социальные единообразия, неявно предполагает, что эти регулярности вечны; а методологическое простодушие, уверенное, что социальные науки могут взять из физики метод обобщения, порождает ложную и опасную, дезориентирующую социологическую теорию. Эта теория отрицает, что общество развивается или сколько-нибудь существенно изменяется; или — что социальные изменения, если они существуют, влияют на важнейшие регулярности социальной жизни.
Ошибочные теории, утверждают историцисты, обычно являются апологитичными; предположение о неизменных социологических законах может быть использовано в ложных целях. Во-первых, это аргумент в пользу том, что неприятные и нежелательные вещи следует принимать за должные, ибо за ними стоят неизменные законы природы. "Необоримые законы" экономики, например, вызываются, подобно духам, для того, чтобы продемонстрировать тщетность государственного регулирования зарплаты. Предположение о "неизменности" можно также употребить для нагнетания общего ощущения "неизбежности", чтобы люди были готовы страдать кротко и не протестуя. Что есть, то всегда и будет, и попытки как-то повлиять на ход событий или даже дать им оценку смехотворны: с законами природы не поспоришь, а борьба с ними может привести к несчастью.
По мнению историциста, это — те консервативные, апологетические и даже фаталистические аргументы, которые необходимо вытекают из требования применить в социологии натуралистические методы.
Согласно же историцизму, социальные единообразия весьма отличаются от единообразий естествознания. Они изменяются от одного исторического периода к другому, и той силой, которая вызывает изменение, является человеческая деятельность.
Социальные единообразия — не законы природы, их создают люди; и вся зависимость от человеческой природы состоит в том, что в ее власти изменить эти единообразия или даже установить над ними контроль. Следовательно, что-то можно улучшить или ухудшить, и энергично проводимая реформа вовсе не обязательно оказывается безрезультатной.
Такие тенденции в историцизме привлекают тех, кто чувствует в себе призвание к активности, к вмешательству, особенно в дела человеческие, тех, кто не хочет мириться с существующим порядком вещей и не считает его неизбежным.
Назовем стремление к активности и неприятие "покоя" активизмом. Более подробно об отношениях историцизма и активизма см. в разделах 17 и 18, а сейчас я позволю себе привести наставление известного историциста Маркса, в котором выражается "активистская позиция": "Философы лишь различным образом объясняли мир но дело заключается в том, чтобы его изменить".
2. Эксперимент
Метод эксперимента состоит в том, чтобы установить искусственный контроль и искусственную изоляцию, обеспечивая тем самым воспроизведение сходных условий и следующих из них определенных результатов. Он основан на той идее, что в результате сходных обстоятельств происходят сходные вещи. Согласно историцизму, в социологии этот метод неприменим. От нем не было бы пользы, даже если бы он был применим в этой области. Ибо, поскольку известные условия существуют только в границах каком-то одном периода, результат любом эксперимента будет иметь весьма ограниченное значение. Кроме того, в области социологии искусственная изоляция исключила бы как раз самые важные факторы. Робинзон Крузо и его индивидуальное хозяйство не могут служить значимой экономической моделью; дело в том, что экономические проблемы являются результатом экономического взаимодействия индивидов и групп.
Историцисты также доказывают невозможность никаких по-настоящему ценных экспериментов.
3. Новизна
Широкомасштабные социологические эксперименты нельзя считать экспериментами в физическом смысле слова. Их целью является не увеличение знания, а достижение политического успеха. И выполняются они не в лаборатории, отгороженной от внешнего мира; напротив, само их проведение влияет на состояние общества. Их никогда нельзя повторить в точности, поскольку предыдущий эксперимент уже изменил начальные условия.
Последний аргумент заслуживает более подробном разбора. Как уже говорилось, историцизм отрицает возможность повторения широкомасштабных социальных экспериментов в условиях, которые были бы в точности подобны предыдущим, поскольку на них воздействует первый эксперимент. В основе этот аргумента лежит идея, что у общества, как у организма, имеется своего рода память, в которой сохраняется его история.
В биологии об истории жизни организма говорят постольку, поскольку организм частично обусловлен прошлыми событиями. Если события повторяются, то они теряют для воспринимающем их организма характер новизны, в них появляется нечто привычное. Именно поэтому восприятие. повторившегося события — не то же самое, что восприятие исходного события. Восприятие повторения является новым восприятием. Повторение уже наблюдавшихся событий может поэтому вызывать в наблюдателе новые восприятия. Повторение образует новые привычки, оно сопровождается и новыми привычными условиями. Поэтому сумма всех условий — как внешних, так и внутренних, — при которых мы повторяем эксперимент с организмом, не может походить на условия первого эксперимента так, чтобы можно было говорить о подлинном повторении. Ибо в организме, который учится на опыте, даже точное воспроизведение условий окружающей среды сопровождалось бы новыми внутренними состояниями.
Согласно историцизму, общество тоже воспринимает: у него тоже есть своя история. Быть может, оно учится чересчур медленно на (частичных) повторениях своей истории, но это несомненно происходит в той мере, в какой оно частично обусловлено своим прошлым. В противном случае традиции, традиционная привязанность и неприязнь, доверие и недоверие не играли бы такой важной роли в социальной жизни. Подлинное повторение в социальной истории невозможно. Это означает, что новые события происходят постоянно. История повторяется, однако она никогда не повторяется в точности, особенно если события исторически значимы и оказывают продолжительное воздействие на общество.
В мире, который описывает физика, ничего по-настоящему нового не происходит. Даже в новой машине мы всегда можем увидеть перекомбинацию старых частей. Новизна в физике — это просто иные расположения и перекомбинации. Напротив, социальная новизна, как и биологическая новизна, является новизной подлинной. Это истинная (real) новизна, не сводимая к иному расположению [известных] частей. Ибо в социальной жизни известные факторы, расположенные по-новому, уже не являются теми же самыми старыми факторами.
Так, где ничто в точности не повторяется, всегда возникает новое. Это важно при рассмотрении новых этапов или новых периодов истории, существенно отличающихся от других.
Согласно историцизму, нет ничего более важного, чем возникновение нового периода. Этот аспект социальной жизни нельзя изучать так же, как мы изучаем новизну в области физики, т. е. считать ее иным расположением уже известных элементов.
Применить методы физики к наиболее важным сторонам общества невозможно, эти методы неприменимы к делению общества на периоды и к возникновению новизны. Осознав значимость социальной новизны, мы расстанемся и с мыслью, что применение физических методов к проблемам социологии поможет нам разобраться в проблемах социального развития.
У социальной новизны есть еще один аспект. Как мы видим, каждое частное социальное происшествие (happening), каждое единичное событие в социальной жизни в каком-то смысле является новым.
Конечно, оно относится к тому или иному классу событий, может чем-то их напоминать, но в определенном смысле оно уникально. Что касается социологического объяснения, то здесь ситуация весьма отличается от той, с которой мы встречаемся в физике. Возможно, анализируя социальную жизнь, мы обнаружим и интуитивно поймем, как и почему произошло то или иное событие; мы ясно поймем причины и следствия — силы, которые вызвали это событие к жизни, и влияние, которое оно оказало на другие события. В то же время мы поймем, что не способны сформулировать общие законы, описывающие причинные связи. Может оказаться, что обнаруженные нами силы правильно объясняют эту и только эту социологическую ситуацию. Да и сами силы могут оказаться уникальными: раз проявившись в этой социальной ситуации, они никогда больше не вступят в действие.
4. Сложность
Методологическая ситуация, которую мы в общих чертах описали, имеет ряд других аспектов. Один из них — роль отдельных уникальных личностей. Другой — сложность социальных явлений. Предмет физики гораздо менее сложен; и несмотря на это, мы еще больше его упрощаем, применяя метод экспериментальной изоляции. Поскольку в социологии метод изоляции неприменим, мы сталкиваемся с двойной сложностью: первая связана с невозможностью искусственной изоляции, а вторая — с тем, что социальная жизнь есть природное явление и предполагает ментальную жизнь индивидов, т. е. психологию, которая, в свою очередь, предполагает биологию, а та предполагает химию и физику.
Занимаемое социологией последнее место в этой иерархии наук указывает на гигантскую сложность факторов, действующих в социальной жизни. Даже если бы социологические единообразия, подобные физическим, существовали, нам вряд ли удалось бы их отыскать в силу этой двойной сложности. А если их невозможно обнаружить, то какой смысл считать, что они существуют?
5. Неточность предсказания
Обсуждая пронатуралистические концепции историцизма, мы обнаружим, что для него предсказание является одной из значимых задач науки. (В этом с ним нельзя не согласиться, хотя я и не верю, что историческое предсказание входит в задачи социальных наук.) Согласно историцизму, социальное предсказание — дело чрезвычайно трудное, и не только в силу сложности социальных структур, но также из-за особо сложной взаимосвязи между предсказаниями и предсказанными событиями.
Мысль о том, что предсказание влияет на предсказанное событие, высказывалась еще в глубокой древности. Легенда гласит, что Эдип убил своего отца, которого никогда раньше не видел, и это было результатом пророчества, когда-то заставившем отца покинуть сына. Поэтому я предлагаю назвать влияние предсказания на предсказанное событие (более широко — влияние информации или единицы информации на ситуацию, к которой эта информация относится) "Эдиповым эффектом", — неважно, способствует оно его предотвращению либо появлению.
В социальных науках такого рода влияние встречается сплошь и рядом, оно еще больше затрудняет точные предсказания и угрожает их объективности. По мнению историцистов, если социальные науки когда-нибудь смогут давать точные научные прогнозы, из этом будут вытекать абсурдные следствия; поэтому это предположение опровергается по чисто логическим основаниям. Будь такой научный социальный календарь создан и доведен до всеобщем сведения (долю скрывать его было бы невозможно), он бы наверняка вызвал действия, которые расстроили бы сделанные предсказания. Положим, предсказано, что цены на акции сначала будут три дня расти, а затем упадут. Ясно, что их следует продавать на третий день; но это вызовет падение цен и фальсифицирует предсказание. Короче говоря, точный и детальный календарь социальных событий есть идея самопротиворечивая; поэтому точные и детальные социальные предсказания невозможны.
6. Объективность и оценка
Говоря о трудностях предсказания в социальных науках, историцизм выдвигает аргументы, основанные на анализе влияние предсказаний на предсказанные события. При определенных обстоятельствах это влияние распространяется и на предсказывающего наблюдателя. Соображения таком рода справедливы даже для физики, где всякое наблюдение основано на обмене энергией между наблюдателем и тем, что он наблюдает; это приводит к недостоверности, как правило ничтожной, физических предсказаний, выражаемой в "принципе неопределенности".
Вполне возможно, что неопределенность есть результат взаимодействия между наблюдаемым объектом и наблюдающим субъектом, поскольку оба принадлежат к одному и тому же физическому миру действия и взаимодействия. Как указал Бор, аналогичная ситуация встречается и в других науках, особенно в биологии и психологии. Но нигде факт принадлежности ученого и его объекта к одному и тому же миру не имеет большего значения, чем в социальных науках. Здесь это приводит (как было показано) к недостоверности предсказания и имеет порой весьма серьезные практические последствия.
В социальных науках мы имеем дело с тесным, а также многообразным взаимодействием между наблюдателем и наблюдаемым, субъектом и объектом.
Осознание того, что существуют тенденции, вызывающие будущее событие, а также что предсказание само воздействует на предсказанные события, по-видимому, отражается на содержании предсказания и может серьезно повлиять на объективность предсказаний и других результатов исследований в социальных науках.
Предсказание — это социальное происшествие (happening), взаимодействующее с другими социальными происшествиями, в том числе с тем, которое предсказывается. Оно может ускорить наступление события, а может оказать на нем и другие влияния.
Если взять крайний случай, оно может даже послужить причиной происшествия, никогда бы не случившемся, не будь оно предсказано. Другая крайность — когда предсказание события приводит к его предотвращению (так что, сознательно или по небрежности воздерживаясь от предсказания, социальный исследователь может вызвать его к жизни или стать причиной его появления). Между этими крайностями имеется множество промежуточных случаев. Как предсказывание, так и воздержание от предсказания может иметь любые [возможные] последствия.
Следует вовремя осознать эти возможности.
Например, можно что-то предсказать, заранее предвидя, что предсказание послужит причиной появления этого "что-то". Или — можно отрицать, что последует какое-то событие, и тем самым его предотвратить. И в том и в другом случае принцип научной объективности не нарушается: социальный исследователь говорит правду и ничего, кроме правды. Но хотя правда и говорится, сама научная объективность при этом не соблюдается; ибо делая прогнозы (которые в дальнейшем подтверждаются), он влияет на события в направлении, лично для нем предпочтительном.
Историцист признает, что картина эта несколько схематична, но будет настаивать, что в ней схвачено нечто весьма существенное для социальных наук.
Взаимодействие между заявлениями ученых и социальной жизнью постоянно порождает ситуации, в которых важна не только истинность высказываний, важно также их влияние на развитие событий.
Социальный исследователь стремится к истине, и в то же время он оказывает определенное влияние на общество. И тот факт, что его высказывания оказывают такое влияние, нарушает их объективность.
До сих пор мы исходили из того, что социальный исследователь стремится найти истину и ничего, кроме истины. Историцист укажет, что и с этим допущением у нас имеются трудности. Если предпочтения и интересы отражаются на содержании научных теорий и предсказаний, то в высшей степени сомнительно, чтобы их можно было выявить и избежать. Неудивительно, что в социальных науках мало что напоминает объективный и идеальный поиск истины, который мы видим в физике. Сколько тенденций в социальной жизни, столько их и в социальной науке; сколько интересов, столько и точек зрения. Однако не ведет ли эта аргументация к крайней форме релятивизма, согласно которой объективность и идеал истины вообще не имеют никакого отношения к социальным наукам и все решает политический успех?
В качестве иллюстрации историцист укажет, что везде, где имеется определенная тенденция, присущая какому-то периоду социального развития, можно найти и социологические теории, влияющие на это развитие. Таким образом, социальная наука выступает в роли акушерки, помогая новым социальным периодам появиться на свет; впрочем, с тем же успехом она может служить и консервативным интересам, задерживая надвигающиеся социальные изменения.
Таким образом, открывается возможность анализа и объяснения различий, существующих между социологическими доктринами и школами, соотнесение их либо с предпочтениями и интересами, превалирующими в какой-то исторический период (иногда этот подход называли "историзмом" — не путать с "историцизмом"!), либо с политическими, экономическими и классовыми интересами (подход, иногда называемый "социологией знания").
7. Холизм
По мнению большинства историцистов, существует более глубокая причина, по которой методы физической науки не применимы к наукам социальным. Социология, как все "биологические" науки, т. е. науки, имеющие дело с живыми объектами, должна быть не атомистической, а, как сейчас творят, "холической" (holistic). Ибо объекты социологии, социальные группы, нельзя рассматривать просто как агрегаты, составленные из личностей. Социальная группа больше простой суммы своих членов и больше суммы личных отношений, существующих в любой данный момент времени между любыми членами группы. Группа из А и Б будет отличаться по своему характеру от группы из Б и В. Это и имеют в виду, когда творят, что у группы имеется своя история, а структура группы во многом зависит от этой истории (см. также выше, раздел 3, "Новизна"). Группа может легко сохраниться, лишившись каких-то не очень важных членов. Вполне вероятно, что группа немало сохранит от своем первоначального характера даже в том случае, если все ее члены будут заменены на другие. Но члены, которые теперь составляют группу, могли бы, наверное, объединиться в совершенно другую группу, если бы не входили в первоначальную группу по порядку, один за другим, а вместо этого образовали новую группу. Личности членов группы могут оказать большое влияние на ее историю и структуру, но это не означает, что у группы нет своей собственной истории и структуры; не означает это и того, что группа не способна существенно повлиять на личности своих членов.
У всех социальных групп есть традиции, институты и обряды. Согласно историцизму, мы должны изучать историю группы, ее традиции и институты, если желаем понять и объяснить ее в данный момент, а также если мы желаем понять и, быть может, предвидеть ее развитие в будущем.
Холический характер социальных групп, тот факт, что такие группы нельзя объяснить просто как агрегаты из членов группы, проливает свет на различение историцистами новизны в физике (перекомбинации или новые расположения элементов и факторов, самих по себе не новых) и новизны в социальной жизни — подлинной (real) и несводимой к иному расположению. Ибо если социальные структуры нельзя объяснить как комбинации из частей или членов, то понятно, что с помощью этого метода невозможно объяснить и новые социальные структуры.
Что касается физических структур, то их можно объяснить как простые "констелляции" или суммы частей, взятые в их геометрической конфигурации.
Рассмотрим, например, Солнечную систему. Пусть ее история представляет интерес и может пролить свет на теперешнее ее состояние; однако мы знаем, что в определенном смысле это состояние не зависит от истории системы. Структура системы, ее дальнейшие движения и развитие полностью детерминированы "констелляцией" ее элементов в настоящий момент. При данном взаимном расположении, массе и кинетической энергии ее членов все движения системы в любой момент времени полностью определены. Нам не требуется никакого дополнительного знания о том, какая из планет старше других, а какая представляет собой инородное для системы тело; история структуры, хотя она и интересна, никак не влияет на наше понимание поведения, механизма и развития этой структуры в будущем. В этом плане физическая структура значительно отличается от социальной структуры; последняя непонятна, а ее будущее непредсказуемо без тщательного изучения истории, даже если мы располагаем исчерпывающим знанием о ее состоянии в данный момент времени.
Все это заставляет предположить, что существует тесная связь между историцизмом и так называемой биологической, или органической, теорией социальных структур, — теорией, интерпретирующей социальные группы по аналогии с живыми организмами.
Считается, что целостность характерна для всех биологических феноменов, а холический подход необходим при рассмотрении тот, как история организмов влияет на их поведение. Холические аргументы, выдвигаемые историцизмом, говорят о подобии, которое имеется между социальными группами и организмами, но речь не обязательно идет о биологической теории социальных структур.
С холическим воззрением тесно связана известная теория группового духа как носителя групповых традиций (впрочем, она не является обязательной частью историцистской аргументации).
8. Интуитивное понимание
До сих пор речь шла об определенных характерных аспектах социальной жизни, таких, как новизна, сложность, органичность, холизм и периодичность, — об аспектах, которые, по мнению историцистов, делают определенные типичные методы физики неприменимыми к социальным наукам, Отсюда выводят, что социальные исследования требуют [применения] исторического метода. В число антинатуралистических воззрений историцизма входит и идея об интуитивном понимании истории различных социальных групп; порой этот взгляд развивают в методологическую концепцию, тесно связанную с историцизмом (хотя и не являющуюся его непременным спутником).
Согласно этой концепции, метод социальных наук (в противоположность методу естественных наук) состоит в понимании социальных явлений изнутри. В связи с этой концепцией обычно делают следующие противопоставления. Физика стремится к причинному объяснению, социология — к пониманию цели и смысла. В физике события объясняются строго, количественно, с помощью математических формул. Социология стремится постигать исторические события при помощи более качественных понятий, например выявляя конфликтующие тенденции и цели, или "национальный характер", или "дух времени". Вот почему физика оперирует индуктивными обобщениями, а социология прибегает к помощи симпатического воображения. По той же причине физика занимается универсально значимыми единообразиями и объясняет те или иные события как частные случаи таких единообразий, тогда как социология довольствуется интуитивным пониманием уникальных событий и той ролью, которую они играют в частных [ситуациях] борьбы интересов, в тенденциях и судьбах.
Можно различить три варианта концепции интуитивного понимания. Согласно первому, социальное событие понято, когда оно проанализировано с точки зрения вызвавших его сил, т. е. индивидов и групп, их целей или интересов, а также власти, которой они располагают. При этом считается, что действия индивидов или групп находятся в согласии с их целями и идут им на пользу — реальную или по крайней мере воображаемую. Метод социологии состоит в реконструкции при помощи воображения рациональных или иррациональных деятельностей, направленных к определенным целям.
Второй вариант идет дальше. Он согласен, что подобный анализ необходим — особенно для понимания индивидуальных или групповых деятельностей. Но для понимания социальной жизни он недостаточен. Чтобы понять смысл социального события, например, какого-то политического действия, недостаточно понять его телеологически, т. е. разобраться в том, как и почему оно произошло.
Прежде и помимо этом, мы должны понять его смысл, значимость его появления. Что имеется в виду под "смыслом" и "значимостью"? С точки зрения том, что я называю вторым вариантом, социальное событие не только оказывает воздействия определенного рода, оно не только приводит к другим событиям; само его возникновение изменяет ситуационную значимость ряда других событий. Новая ситуация требует переориентации и переинтерпретации всех объектов и действий, в нее вовлеченных.
Чтобы понять такое событие, как, скажем, создание в стране новой армии, необходимо проанализировать намерения, интересы и т. д. Но мы не можем полностью понять его смысл, не проанализировав его ситуационного значения (value). Скажем, до сей поры вооруженных сил страны было достаточно для обороны, а теперь они оказались неудовлетворительными. Изменилась вся в целом социальная ситуация, и даже до того, как произошли какие-либо фактические изменения — физические или даже психологические; ибо ситуация может измениться много раньше, чем это кто-либо заметит. Таким образом, чтобы понять социальную жизнь, мы должны выйти за пределы анализа фактических причин и следствий, т. е. вызванных действиями мотивов, интересов и реакций; нам следует понять каждое событие как часть целого. Значение события обусловлено тем, как оно влияет на целое, и поэтому частично определяется целым.
Третий вариант концепции интуитивного понимания включает в себя все, что содержат первые два варианта. Чтобы понять смысл или значение социального события, недостаточно проанализировать его генезис, последствия и ситуационное значение. Следует выявить объективные, лежащие в основе истории направления и тенденции (например, усиление или ослабление каких-то традиций или власти), превалирующие в данный период, и роль рассматриваемого события в историческом процессе, через который эти тенденции проявляются. Мы ничего не поймем в деле Дрейфуса, исследуя его причины, последствия и ситуационное значение, но оставляя без внимания то, что в нем проявилось соперничество двух исторических тенденций в развитии Французской республики: демократической и автократической, прогрессивной и реакционной.
Третий вариант метода интуитивного понимания, говорящий об исторических направлениях или тенденциях, является в какой-то степени заключением по аналогии, от одного исторического периода к другому. Ибо, хотя и признается, что исторические периоды существенно отличаются друг от друга и никакое событие [в рамках одного периода социального развития] не может повториться в рамках другого периода, допускается, что в различные периоды, порой очень удаленные друг от друга, могут доминировать аналогичные тенденции. Наличие таких сходств или аналогий отмечается, например, между Грецией до Александра и Южной Германией до Бисмарка. Согласно методу интуитивного понимания, мы оцениваем смысл тех или иных событий, сравнивая их с аналогичными событиями более ранних периодов, и тем самым облегчаем предсказание будущем, — никогда не забывая, впрочем, о неизбежных различиях между периодами.
Итак, метод, нацеленный на понимание смысла социальных событий, должен идти много дальше причинного объяснения. Он должен быть холическим и определять роль социального события в сложной структуре — в том целом, которое включает не только "современные" части? но и следующие друг за другом стадии временного развития. Третий вариант метода интуитивном понимания опирается на аналогии, существующие между организмом и группой, и оперирует такими идеями, как "сознание" или "дух" эпохи, полагая их источником и властелином исторических тенденций или направлений, которые столь важны для определения смысла социологических событий.
Метод интуитивного понимания согласуется не только с идеями холизма. Он хорошо согласуется и тем, что историцисты говорят о новизне; ибо новизну нельзя объяснить причинно или рационально, она постигается интуитивно. Обсуждая ниже пронатуралистические концепции историцизма, мы увидим, как тесно они связаны с "третьим вариантом" метода интуитивного понимания, с его историческими тенденциями или "направлениями". (См., например, раздел 16.)
9. Количественные методы
Одно в противоположностях и противопоставлениях, подчеркиваемых в связи с концепцией интуитивного понимания, повторяется особенно часто. В физике события объясняются строго и точно, с использованием количественных понятий и математических формул, — социология же пытается понять историческое развитие в качественных понятиях, например, через конфликтующие тенденции и цели.
Против применения количественных и математических методов выступают не только историцисты; собственно говоря, обличением этих методов занимаются даже авторы, придерживающиеся антиисторицистских взглядов. Но некоторые наиболее убедительные доводы, выдвигаемые против количественных и математических методов, хорошо обрисовывают точку зрения историцизма, поэтому и имеет смысл их здесь обсудить.
Когда мы встречаемся с возражениями против применения в социологии количественных и математических методов, на ум приходят факты их успешного использования в некоторых социальных науках. Как же в свете этого можно отрицать их применимость?
Приведем характерные для историцистов контрвозражения.
Вполне согласен, скажет историцист, с вашими замечаниями; но все же статистические методы социальных наук и количественно-математические методы физики весьма отличаются друг от друга. В социальных науках нет ничего, что можно было бы сравнить с математически сформулированными причинными законами физики.
Рассмотрим, к примеру, физический закон (для света с любой длиной волны): чем уже отверстие, через которое проходит световой луч, тем больше угол отклонения. Физический закон такого типа имеет форму: "При определенных условиях, если величина А изменяется определенным способом, то величина В также изменяется некоторым предсказуемым способом". В этом законе выражается зависимость одного измеримого количества от другом, причем сделано это в точных количественных понятиях. Физика успешно выражает в такой форме все свои законы. Чтобы достигнуть этого, она должна была представить физические качества в количественных понятиях. Например, необходимо было заменить качественное описание цвета, скажем яркого желто-зеленого, его количественным описанием как света определенной длины волны и определенной яркости. Количественное описание физических качеств — необходимая предпосылка количественной формулировки причинных физических законов. Это позволяет нам объяснить, почему что-либо происходит; например, если имеется закон, касающийся отношения между шириной отверстия и углом отклонения, мы можем дать причинное объяснение увеличению угла отклонения, приняв во внимание уменьшение величины отверстия.
Причинное объяснение, по мнению историциста, следует применить и в социальных науках. Например, империализм можно объяснить в терминах промышленной экспансии. Но даже из этого примера становится ясно, насколько безнадежны попытки выразить социологические законы в количественных понятиях. Возьмем такую формулировку, как "тенденция к территориальной экспансии возрастает с увеличением интенсивности индустриализации" (формулировку по крайней мере вразумительную, хотя, вероятно, и не являющуюся истинным описанием фактов), и мы обнаружим, что у нас нет метода измерения тенденции к экспансии или интенсивности индустриализации.
Подытоживая историцистские аргументы, направленные против количественно-математических методов, можно сказать, что задачу социолога историцисты видят в отыскании причинном объяснения исторических изменений с помощью таких социальных реальностей (entities), как, например, государство, экономическая система или форма правления. Поскольку не известно, как выражать качества этих реальностей в количественных понятиях, невозможно сформулировать и какие-либо количественные законы. Таким образом, причинные законы в социальных науках, если они вообще существуют, отличаются по своему характеру от соответствующих законов физики, будучи качественными, а не количественными и математическими.
Если социологические законы и определяют степень чего-либо, то используют при этом весьма неопределенные понятия и в лучшем случае дают очень грубую оценку (scaling).
Получается, что качества — физические или не-физические — можно оценить только интуитивно. Следовательно, это говорит в пользу метода интуитивного понимания.
10. Эссенциализм versus номинализм
Качественный характер социальных событий ставит проблему статуса понятий, обозначающих качества, иначе говоря — проблему универсалий, одну из древнейших и фундаментальнейших философских проблем.
Основная борьба вокруг этой проблемы велась в Средние века, а поставлена она еще у Платона и Аристотеля. Обычно она истолковывается как чисто метафизическая; но, подобно большинству метафизических проблем, ее можно переформулировать в проблему научного метода. Нас будет занимать здесь только эта методологическая сторона, что же касается метафизики, то ее мы рассмотрим лишь в качестве введения, своем рода кратком очерка.
Во всякой науке имеются понятия, называемые универсальными, такие, как "энергия", "скорость", "углерод","белизна","эволюция","справедливость", "государство", "человечество". Они отличаются от единичных или индивидуальных понятий, таких, как "Александр Великий", "Комета Галлея", "Первая мировая война". Это имена собственные, ярлыки, условно прикрепляемые к индивидуальным вещам, которые они обозначают.
Природа универсальных понятий обсуждалась долго и порой резко. Одна партия считала, что универсалии отличаются от имен собственных, будучи закреплены за членами множества или класса единичных вещей, а не за одной единичной вещью. Например, универсальное понятие "белый" — не более чем ярлык, прикрепленный к множеству самых разнообразных вещей — скажем, к снежинкам, скатертям или лебедям. Таково было учение номиналистической партии. Ему противостояло учение, традиционно называвшееся реализмом. Реалистическую теорию называли также идеалистической, поэтому "реализм" следует считать наименованием, которое вводило людей в заблуждение. Предлагаю поэтому переименовать эту антиноминалистическую теорию и называть ее эссенциализмом. Эссенциалисты отрицают, что вначале собирается группа из единичных вещей, а затем она обозначается словом "белые"; скорее, говорят они, мы называем каждую единичную белую вещь белой, имея в виду определенное присущее ей свойство, которое она разделяет с другими белыми вещами, а именно свойство белизны. Это свойство, обозначаемое универсальным понятием, является объектом, который заслуживает исследования в такой же степени, как и индивидуальные вещи.
(Реализмом же эту теорию называли потому, что универсальные объекты, например белизна, как утверждалось, "реально" существуют помимо и сверх единичных вещей, а также множеств и групп из единичных вещей.) Таким образом, универсальные понятия обозначают универсальные объекты, а единичные понятия обозначают индивидуальные вещи. Эти универсальные объекты (Платон называл их формами или идеями), обозначаемые универсальными понятиями, назывались также сущностями (essences).
Эссенциализм отличается не только тем, что верит в существование универсалий (т. е. универсальных объектов), он также подчеркивает их значимость для науки. У единичных объектов, указывает он, мною случайных черт, которые не представляют научном интереса. Приведем пример: экономика занимается проблемой денег и кредита, но ее ничуть не заботит форма монет, банкнот или чеков. Отбрасывая случайное, наука проникает в сущность вещей. А сущность чем бы то ни было всегда универсальна.
Последние замечания указывают на методологические следствия, вытекающие из этой метафизической проблемы. Методологический вопрос, по сути дела, не зависит от вопроса метафизического. Мы подойдем к нему, избегая вопроса о существовании и различии универсальных и типичных объектов.
Обсудим то, что относится к целям и средствам науки.
Школа методологического эссенциализма основана Аристотелем, который учил, что научное исследование должно проникать в сущность вещей.
Методологические эссенциалисты формулируют научные проблемы следующим образом: "что такое материя?", "что такое сила?", "что такое справедливость?" Ответ на эти вопросы, раскрывающий реальный, или сущностный, смысл терминов, а значит, реальную, или истинную, природу сущностей, которые они обозначают, является необходимой предпосылкой научного исследования, если не главной его задачей. Методологические номиналисты формулируют проблемы иначе: "как ведет себя данный кусочек материи?" или "как он движется в присутствии других тел?" С их точки зрения, задачей науки является описание того, как ведут себя вещи, и мы вольны вводить новые понятия там, где это выгодно, пренебрегая их первоначальным смыслом.
Ибо слова — всем лишь полезные инструменты описания.
По общему признанию, в естествознании методологический номинализм одержал победу. Физик не станет спрашивать о сущности атомов или света, для него эти понятия служат для объяснения и описания определенных физических наблюдений, а также как имена важных и сложных физических структур. В биологии дела обстоят точно так же.
Иногда от биологов требуют решения таких проблем, как "что такое жизнь?" или "что такое эволюция?", и они даже могут почувствовать склонность пойти навстречу этим требованиям философов. Однако в целом научная биология занимается другими проблемами и пользуется объяснительными и описательными методами, весьма сходными с физическими.
Таким образом, в социальных науках методологические натуралисты склонны к номинализму, а антинатуралисты — к зссенциализму. Но зссенциализм, по-видимому, одерживает победу; он даже не сталкивается со сколько-нибудь энергичной оппозицией. Считается, что если методы естественных наук носят фундаментально номиналистический характер, то социальная наука должна занять позицию методологического эссенциализма. Задача социальной науки — понять и объяснить такие социологические реальности (entities), как государство, экономическое действие, социальная группа и т. д., а это можно сделать, только проникая в их сущность. Всякая социологическая реальность предполагает для своего описания универсальные понятия, и нет никакой нужды вводить новые понятия, что с таким успехом делалось в естественных науках.
Задача социальной науки — описывать реальности ясно и правильно, т. е. различая существенное и случайное; но для этого необходимо знать их сущность. Такие проблемы, как-что такое государство?", "что такое гражданин?" (которые Аристотель считал основными проблемами своей "Политик"), или "что такое кредит?", или "в чем существенное различие между церковником и сектантом (или между церковью и сектой)?", — не просто законны, это именно те вопросы, на которые призваны отвечать социологические теории.
Историцисты относятся к метафизике, а также к методологии естествознания по-разному, однако ясно, что, если речь пойдет о методологии социальной науки, они будут выступать за зссенциализм и против номинализма. Такой позиции придерживаются почти все историцисты, которых я знаю. В чем тут дело? Только ли в общей антинатуралистической тенденции историцизма или в каких-то особых историцистских аргументах, которые выставляются в защиту методологического эссенциализма?
К ним, разумеется, относится аргумент, выдвигаемый против использования в социальной науке количественных методов. Идея качественного характера социальных событий и роли интуитивного понимания (а не просто описания) указывает на тесную связь с эссенциализмом.
Имеются и другие, более типичные для историцизма аргументы, следующие направлению мысли, которое уже знакомо читателю. (Это практически те же аргументы, которые, по мнению Аристотеля, привели Платона к его теории сущностей.)
Историцизм подчеркивает значимость изменения. Во всяком изменении есть то, что изменяется.
И даже если ничто не остается неизменным, мы все-таки должны определить, что же именно изменилось, чтобы можно было вообще говорить об изменении. В физике это достигается сравнительно легко. В механике, например, все изменения суть движения, т. е. изменения, происходящие с физическими телами в пространстве и времени. Социология, занимающаяся главным образом социальными институтами, сталкивается с большими трудностями, которые связаны с идентификацией институтов после того, как они претерпели изменение. В дескриптивном смысле социальный институт до изменения и после изменения нельзя считать тем же самым; с точки зрения описания он может оказаться совершенно другим. Например, описание современных правительственных учреждений в Великобритании обнаружит, что они очень отличаются от тех, что были четыре столетия назад. И все же мы можем сказать, что правительство остается в сущности одним и тем же, пусть даже оно изменяется.
Функция правительства в современном обществе по существу аналогична функции, которую оно выполняло прежде. И хотя черты его изменились, оно сохранило свою сущностную идентичность, что позволяет нам считать один институт измененной формой другого института: мы не можем говорить об изменении или развитии, не предполагая, что существует неизменная сущность, а значит, не рассуждая как методологические эссенциалисты.
Некоторые социологические понятия, такие, как депрессия, инфляция, дефляция и т. д., вводились чисто номиналистическим образом. Но им так и не удалось сохранить своего номиналистического характера. Изменяются условия, и социальные исследователи начинают обсуждать, следует ли считать некоторые феномены подлинной инфляцией или нет; таким образом, ради точности необходимо исследование сущностной природы (или сущностного смысла) инфляции.
О любой социальной реальности можно сказать, что она "может, если это касается ее сущности, находиться в любом другом месте и в любой другой форме, и она может, подобно этому, измениться, оставаясь при этом фактически неизменной, или может измениться мним образом, не так, как она действительно изменяется" (Гуссерль). Меру возможных изменений нельзя ограничить а priori.
Невозможно сказать, насколько социальная реальность может измениться, оставаясь при этом той же самой реальностью. Феномены, с одних точек зрении кажущиеся существенно различными, с других точек зрения кажутся существенно тождественными.
Из приведенных историцистских аргументов следует, что описание социальном развития невозможно; или даже что социологическое описание никогда не может носить "номиналистического" характера. А если социологическое описание не может обойтись без сущностей, то еще менее к этому способна теория социального развития. Ибо кто же будет отрицать, что такие проблемы, как определение и объяснение характерных черт социального периода, присущих ему напряжений и внутренних тенденций и направлений, не поддаются решению с помощью номиналистических методов?
Соответственно, в основу методологического эссенциализма может быть положен историцистский аргумент, который в свое время привел Платона к метафизическому эссенциализму, — Гераклитов тезис, что изменяющиеся вещи не поддаются рациональному описанию. Поэтому наука, или знание, предполагает нечто, что не изменяется, остается тождественным себе, — сущность. История, т. е. описание изменения, и сущность, т. е. то, что остается неизменным в [процессе] изменения, выступают здесь как соотносительные понятия. Эта соотносительность имеет еще одну сторону: ведь в каком-то смысле и сама сущность способна изменяться и тем самым может обладать историей. Если принцип вещи, остающийся тождественным или неизменным, когда сама вещь изменяется, и составляет ее сущность (идею, форму, природу, субстанцию), то изменения, которые происходят с вещью, высвечивают различные стороны, аспекты или возможности вещи, а следовательно, и ее сущности. Соответственно, сущность можно понимать как сумму или источник присущих вещи потенций, а изменения (или движения) — как реализацию или актуализацию скрытых потенций сущности. (Этой теорией мы обязаны Аристотелю.) Отсюда следует, что вещь, т. е. ее неизменную сущность, можно познать только через ее изменения.
Если, например, мы хотим узнать, не из золота ли сделана какая-то вещь, мы должны ее распилить или подвергнуть химическому анализу, тем самым вынуждая вещь к изменению и раскрывая какие-то из ее скрытых потенций. Точно так же сущность человека, его личность, познается только через его биографию. Применяя этот принцип к социологии, мы приходим к заключению, что сущность, или истинный характер, социальной группы может обнаружить себя только в своей истории. Но, если мы можем изучать социальные группы, только учитывая их историю, понятия, используемые для их описания, должны быть историческими понятиями; и действительно, такие социологические понятия, как японское государство, итальянская нация или арийская раса, трудно интерпретировать иначе, как понятия, в основе которых лежит изучение истории.
Это относится и к социальным классам: понятие буржуазии, например, можно определить только через ее историю; буржуазия — это класс, пришедший к власти в результате промышленной революции, победивший землевладельцев, борющийся с пролетариатом, а пролетариат с ним и т. д.
В пользу эссенциализма творит то, что благодаря ему мы видим тождественное в изменяющихся вещах; он также выдвигает сильные аргументы в поддержку концепции, согласно которой социальные науки должны применять исторический метод; иначе говоря — в поддержку историцизма.