Четыре двадцать утра. В застоялом воздухе комнаты ещё витает морозный аромат, пронизанный тонким запахом еловых ветвей.

Я подхожу к окну, словно бы надеясь увидеть во дворе Силланта, спешащего на помощь незнакомцу. Мы так привыкли провожать взглядом уходящих, что чувствуем себя растерянными, когда они исчезают просто так: только что были — и вдруг их нет. Лишь аромат мороза и леса.

Открываю окно, и аромат тоже пропадает. Остаются только давящие мысли, жгущие своей горечью самое сердце. Что я наделала? Что теперь будет, если тот человек умрёт? Разве это было справедливо? Разве я имела на это право? Однажды этот монстр едва не убил меня. Едва. Одно мгновение, одно невероятное совпадение, когда облако закрыло луну в самый нужный момент, — и я осталась жива. Потому что человеческая натура на несколько секунд взяла верх. Потому что облако проплывало по небу именно в этом месте. Потому что так было предрешено.

Четыре сорок. Небо за окном едва заметно посветлело, но до восхода солнца ещё не меньше часа. В квартире царит тишина, только тикают в гостиной часы на стене. Родители спят. В комнате прибрано и чисто: мама всегда готова к моему появлению дома.

И вот я здесь. В самом безопасном месте на свете.

Невольно улыбаюсь: «Мне многое, видимо, довелось повидать, если я считаю самым безопасным местом на свете квартиру, где однажды на меня напал оборотень».

И всё же это так. Дом, где я провела детство; дом, где живут мама и папа; дом, где начинались все мои истории, — что может быть надежнее во всём белом свете? Где ещё можно спрятать сердце, побыть наедине с самой собой, почувствовать себя на своём месте?

Слышится приглушённый стенами кашель. Это напоминает о себе недавняя простуда, которую умудрился подхватить отец. В дверь тихо скребётся, поскуливая, Хелсинг. Впускаю его. Запрыгивает на мою кровать, ложится, кладёт голову на лапы, наблюдает. Снова тишина. Пять утра.

Открываю какую-то книгу и сажусь рядом с Хелом. Не могу понять ни строчки. Так и сижу с перевёрнутой первой страницей минут десять, проскальзывая взглядом один и тот же абзац и почёсывая пса за ухом. Нет, чтение не поможет.

Понимаю вдруг, что не могу оставаться дома, в уюте, тепле и спокойствии, зная, что где-то там, вероятно, творится что-то страшное, произошедшее по моей вине. Каким бы оно ни было, моё надежное место, сейчас я его не заслуживаю. Тишина и бездействие давят.

Нужно идти.

Легче всего успокаиваешься, когда идёшь по улице: упорядочиваются мысли, сглаживаются обострённые чувства, приходят в голову неожиданные решения.

Одеваюсь и неслышно выхожу из квартиры. На улице заметно светлее. Час мрака прошёл, и теперь мир снова наполняется светом. Тишина почти такая же, как в квартире. Лишь где-то за домами изредка проезжают машины и первые троллейбусы.

По безлюдным дворам и улочкам направляюсь в сторону Логова. Оно на другом конце города, но мне сейчас нужен долгий путь, потому что мыслей и чувств слишком много.

Думаю. Вспоминаю каждую деталь прошедшей ночи, оцениваю каждое своё слово и движение, заново принимаю решения, представляю, что было бы, если бы я поступила по-другому. Думаю обо всём, стараясь избегать только одного: мысли, что мой противник мёртв.

Поэтому, вероятно, Силл не спешит ко мне. Не хочет огорчать, не знает, что сказать и как помочь. Прошло уже больше часа с тех пор, как он покинул меня. Неужели, никаких новостей?

Я пробую мысленно позвать его, но ответа нет.

На пути всё чаще попадаются люди: ранние работники, любители утреннего спорта и те, кто возвращается с ночной смены домой. Почти шесть часов утра.

Возле улицы, ведущей к стадиону, где проходят занятия с Шурупом, я останавливаюсь. Тренер всегда встает рано, я это знаю. Вероятно, он не откажет мне в чашке кофе и отвлечённом разговоре. Скажу ему, что проснулась ни свет ни заря и мне не сиделось дома.

«Постарайся отвлечься. Встреться с друзьями, проведи время так, как тебе хочется».

Так и поступлю. Пойду к другу, проведу время за разговором с ним и за чашкой кофе в его уютной каморке, отвлекусь. Надеюсь, не потревожу его своим присутствием. Впрочем, тренер всегда рад нашему спонтанному появлению: когда мы заходим во время прогулок, когда забегаем что-нибудь занести или забрать, когда вдруг собираемся по случаю какого-нибудь торжества. Если нет тренировок, он чувствует себя одиноко в огромном зале, запирается в каморке и старается отвлечься книгами. Наш приход, вероятно, спасает его тогда. Каждый раз он с энтузиазмом спешит ставить чайник и с интересом ждёт каких-нибудь новостей.

Правда, никто из нас ещё не приходил к нему так рано. Но мне уже сложно отказаться от этой мысли, поэтому я сворачиваю направо и иду вдоль длинного ряда однотипных домов в сторону стадиона.

Где-то наверху распахивается окно. Ещё не пробудившуюся улицу взрывает надрывный плач ребёнка. Окно сразу закрывается, и плач пропадает.

«Хорошо быть ребёнком, — думаю я. — Можно выплеснуть всё, что тебя тревожит в отчаянном крике, не задумываясь о том, что это может потревожить окружающих. Зато тебе станет легче, и ты знаешь, что где-то рядом мама или папа, которые обязательно обнимут, утешат, скажут, что всё хорошо. Они захотят, чтобы ты успокоился. И тебе не нужно будет больше ничего, кроме их желания. Ты успокоишься и снова будешь счастлив».

Вырастая, мы перестаем выплёскивать чувства наружу. Кто-то в большей, а кто-то в меньшей степени, но всё же перестаем. Замыкаемся внутри себя. И чтобы успокоиться и поверить, что всё хорошо, нам уже мало слов родных и близких, мало их присутствия рядом. Нам нужно больше доказательств. И в первую очередь, внутри себя самих.

Я вдруг вспоминаю, что где-то под охраной великих Магов сидит маленький мальчик, о котором рассказывал Силлант. Мальчик, который получает всё, что пожелает, просто потому, что у него есть такой дар. Пока он всего лишь ребёнок, и ему не нужно ничего, кроме еды, сна, внимания и любви. Всё это у него наверняка есть в достатке. Но что будет, когда он вырастет?

«Вот уж кто, наверное, никогда не кричит. Зачем кричать, если сразу получаешь всё, о чем едва задумываешься? — ноги несут меня по знакомой дороге к стадиону, а мысли крутятся в голове сами по себе, словно осенние листья на ветру. — Интересно, какими будут мои дети? Будет ли у них какой-нибудь дар? Как я буду усыплять их по ночам, если превращаюсь в волка?..»

От внезапного горького осознания замираю на месте. Мной овладевает жгучее желание сесть и заплакать, прямо тут, на утоптанном снегу. Чувствую, как давит усталость, тяжелеет тело, руки безвольно опускаются, взгляд упирается в припорошенные снегом сапоги.

Никогда не будет у меня детей, не будет любящего мужа и семьи. Всё потому, что в мире не найдется такого отчаянно влюблённого безумца, который согласится создать семью с монстром, со зверем, способным ранить и убивать. Мне предстоит всю жизнь прожить одной.

С трудом удаётся оторвать свинцовые ноги и сделать шаг. Потом ещё один. Дальше уже легче, но слёзы щиплют глаза, руки тянут вниз, а спина невольно сгибается, словно от невидимого груза.

Наверное, тяжелее дня у меня никогда не было. А ведь он только начинается.

Ворота стадиона открыты. Значит, тренер уже не спит и даже куда-то выходил. Утоптанная тропинка ведёт прямо к дверям в зал. Вокруг достаточно светло, хотя солнце только-только выглянуло из-за горизонта. Похоже на ранние сумерки, тоскливые в сером цвете ещё не распахнутого неба.

Шесть двадцать утра. Робко стучусь в дверь спортивного зала, надеясь, что в такой тишине тренер услышит. Не хочется резать воздух звонком — слишком свежо воспоминание о плачущем ребёнке.

Жду. Потом заглядываю за угол: форточка в комнатке Шура открыта, значит, он, скорее всего, там, внутри. Возвращаюсь к двери и ещё раз стучу, уже настойчивее.

Кажется, слышу какой-то глухой звук: не то кашель, не то окрик. Может быть, просто кажется. Рука всё же тянется к звонку, но тут вдруг дверь передо мной отворяется. Просто проворачивается на петлях, щёлкнув замком. Кто-то приглашает меня войти, но почему-то не открывает сам.

Я неуверенно распахиваю скрипнувшую створку и делаю шаг в темноту прихожей.

— Тренер? — спрашиваю я шёпотом, ожидая увидеть его где-то тут, рядом.

Но никого нет. Испугавшись вдруг мрака, нахожу рукой выключатель и зажигаю свет. Действительно, никого нет. Кто же тогда открыл дверь? Или Шур просто забыл её закрыть, и она поддалась, когда я стучала?

Это кажется маловероятным. Внезапно появляется и с каждым мгновением усиливается какой-то мистический страх: случилось что-то страшное. Настолько страшное, что у меня бешено бьётся сердце и собственная боль уходит далеко на задний план.

И вдруг отчётливо вспоминается картинка из недавнего прошлого: я стою на пороге хижины Силланта, чуя кровь и понимая, что там, внутри произошло нечто ужасное. Я захожу и вижу распростёртого на полу Мага с глубокими ранами на груди.

Неужели, снова? Неужели, теперь Шур? Шур, который не имеет никакого отношения ко всему этому дурному, жестокому, страшному миру оборотней!

Или просто воры?

Явственно слышу приглушённые стенами голоса. Один громкий, а другой едва заметный, слабый и хриплый.

Дверь в зал открыта. Захожу, собрав все крохи смелости, подталкиваемая каким-то горестным отчаянием, сконцентрированным в тугой узел напряжённых до предела нервов. Здесь тоже царят предутренние сумерки: тени предметов застыли, словно немые стражи, холодные и бессердечные.

Каждый мой шаг отдаётся гулким эхом, громким, как крик младенца. Голоса в комнатке стихают. Я подхожу к двери и протягиваю руку, чтобы постучать, но створка вдруг распахивается сама.

На пороге стоит высокий человек в старом свитере и джинсах. От него пахнет морозом и еловыми ветками.

— Больше всего на свете тебе захотелось прийти сюда, чтобы отвлечься, — горько произносит он.