На такси мы вчетвером добрались до моего дома. Сидя возле окна на заднем сиденье, я попыталась прижаться лбом к холодному стеклу, чтобы уменьшить боль в голове. Очень скоро я пожалела об этом, когда машина, наехав на очередную ямку на дороге, подпрыгнула и моя голова сильно ударилась о выступ над окном. В глазах потемнело от боли, и я решила больше не экспериментировать.

Когда мы приехали, Лада проводила меня до квартиры, на второй этаж. Затем ушла, напоследок как-то странно и задумчиво взглянув на меня.

Дома никого не было. Мама, наверное, ушла к кому-то в гости. На миг я почувствовала усталость и жалость к себе: жизнь издевается. Сначала внушает надежду на приятные перемены, а потом валит с ног и ударяет дверцей машины по макушке. И словно слышишь ее старушечий ехидный голос: «Ну, что? Понимаешь теперь? Нечего строить сказочные иллюзии. Реальность жестока. Пора бы уже этому научиться!».

И вот я стою на пороге, привалившись к стене и закрыв глаза, и нет сейчас рядом никого, кто мог бы окружить заботой: снять с меня сапоги, подхватить на руки, уложить в кровать, принести большую кружку горячего чая с лимоном и шоколадку. И все это безвозмездно, без лишних вопросов, без упреков. Одиноко. Грустно. И… хочется есть.

Да, именно в этот момент заурчал живот. Чувство голода было неожиданным, ведь я сегодня вполне плотно поела на обед: и салат, и макароны, даже парой булочек сладких не пожертвовала. Возможно, так быстро проголодалась от того, что не было мяса — вид мясной продукции в университетской столовой не внушает доверия, поэтому я ее там не беру. Теперь же очень хотелось именно мяса, даже без гарнира.

Мысль о еде перебила чувство тоски и одиночества. Я сняла сапоги, куртку и сразу отправилась на кухню, чтобы заглянуть в холодильник. Хелсинг, до того сидевший в коридоре в ожидании, резво помчался за мной. Я отчетливо различила жалобу на голод в его лае, или же мне просто так показалось, потому что я сама была голодна как волк.

Пес подбежал к пустой миске. Я подошла к холодильнику, открыла его. Из мяса в нем нашлись жареные куриные ножки. Конечно, я была бы больше рада видеть хороший кусок вареной говядины, но ничего не поделаешь. За два-три укуса я расправилась с одной ножкой, даже не потрудившись разогреть ее. Вторую, освободив от прожаренной в масле кожи, отдала Хелсингу. Затем насыпала ему еще сухого корма и отправилась в комнату, чтобы там, завалившись в одежде на кровать, вновь ощутить пульсирующую в голове боль.

Под ее монотонную пульсацию я, кажется, задремала. Мне даже приснился сон о волке, бегущем по лесу. Я ощущала скорость бега, силу лап и ловкость, позволяющую перепрыгивать овражки, обегать деревья, вовремя опускать голову, минуя низкие ветки. На обрыве, когда лес кончился, волк остановился. Его взгляд нашел блестящий круг луны. Он поднял голову и призывно завыл. Ему вторили другие волки, далекие. И этот звук сотен волчьих голосов слился, сплелся, превратился в дребезжащий и раздражающий шум.

Я проснулась и поняла, что кто-то звонит в звонок, а Хел с тявканьем скребет косяк, желая впустить этого кого-то. С трудом поднявшись и доковыляв до коридора, я открыла дверь. Вернулась мама.

— Привет! — сказала она, заходя и шурша пакетами.

— Привет! — ответила я, забирая поклажу и унося ее на кухню.

Когда я вернулась, она уже вешала куртку в шкаф.

— Спала? — спросила она, посмотрев на меня.

— Да, чувствую себя не очень, — ответила я честно.

Она приложила холодную ладонь к моему лбу.

— Ну да, — сказала она, слегка встревожившись, — лоб горячий. Ничего не болит?

— Голова… немного, — мне не хотелось тревожить ее еще больше.

— Я тебе сейчас заварю какого-нибудь порошка, а ты ложись. Поспишь, а завтра посмотрим, — сказала она, направляясь на кухню. — Есть хочешь?

— Нет, — куриная ножка, кажется, на время спасла, — я уже перекусила.

Минут пятнадцать спустя я лежала в кровати, переодетая, напоенная каким-то растворимым порошком от простуды, поцелованная и оставленная выздоравливать. Успев еще устыдиться мыслям об одиночестве, я вновь провалилась в сон.

Некоторое время спустя меня разбудил Хелсинг, поскребшийся в дверь. Я встала, открыла. Он ворвался ко мне, сразу запрыгнув на широкий подоконник. В квартире было темно. В маминой комнате едва слышно работал телевизор.

Я закрыла дверь, подошла к окну. Голова все так же монотонно гудела, пульсируя в такт ударам сердца. Я открыла окно. В комнату ворвался свежий морозный воздух и шум ночного города. Хелсинг часто задышал. Я закрыла глаза и тоже глубоко вдохнула.

И поразилась тому, как много оттенков запахов мне удалось различить: запах свалявшейся листвы, мокрой древесины и мокрой шерсти, машин. Даже запах масла из круглосуточного кафе, которое находилось через двор. И еще какие-то запахи. Острые, непонятные.

Помимо запахов, я слышала много звуков: шелест шин, жужжание моторов, стук одиноких каблуков, скрежет рогов последнего троллейбуса.

Я понимала, что и раньше чувствовала и слышала все это, только не могла различить. Запахи и звуки смешивались в общий фон, их невозможно было разделить. Теперь же отчего-то все стало таким четким, явным, понятным. Отчего?

Я открыла глаза и уткнулась взглядом в повисшую над соседним домом полную луну. Хелсинг вдруг гавкнул, повернувшись ко мне, затем спрыгнул с подоконника и улегся под столом, прижав уши. Я услышала, как он тихо поскуливает.

Осознание пришло ко мне одновременно с новой болью.

Оборотень.

Тело пронзило невыносимое ощущение, идущее откуда-то изнутри. Я вскрикнула и согнулась, сев на колени. Боль не отступала, она нарастала, выворачивая наизнанку. Меня бросило в холод, затем лицо обдало жаром. Вдруг я почувствовала, как боль в голове стала легче, а на губах появился вкус крови. Кажется, она бежала из носа.

Я оборотень. Царапина. Новое полнолуние.

Кости заныли так, что я упала на пол, свернувшись клубочком, стараясь прижать к себе и руки, и ноги. Из глаз побежали слезы. Я стонала от невыносимой боли, удивляясь, почему мама не идет мне на помощь. Мне казалось, что своим криком я должна была разбудить ее.

Вдруг на фоне боли я услышала мужской голос:

— Тише.

Испугавшись, я вскинула голову, чтобы осмотреть комнату. Но никого не было.

— Прости, я не хотел тебя пугать, — извиняющимся тоном произнес тот же голос. — Мой голос звучит лишь в твоей голове. Я хочу помочь.

Я вновь сжалась, чувствуя, как вытягивается позвоночник, лицо, меняются руки и ноги, видя, как вся кожа покрывается серыми волосами. Мне хотелось только, чтобы все это поскорее кончилось. Я закрыла глаза и откровенно завыла в голос. Хелсинг завыл вместе со мной.

— Все будет хорошо, — вновь произнес незнакомец. — Скоро все кончится. Ты станешь волком. Крупным, достаточно опасным волком. Тебе нужно будет бежать как можно скорее. Бежать в лес, к югу от города. Не бойся, я поведу тебя.

Я старалась слушать этот голос: он отвлекал от боли и действительно успокаивал.

— Прошу, постарайся сохранить сознание до тех пор, пока не доберешься до леса. Это очень важно. Лишь когда попадешь в лес, можешь без опаски дать волю волчьим инстинктам. Лес укроет тебя от чужих глаз. Там не стоит опасаться того, что ты можешь натворить. Ближе к рассвету тебе удастся взять контроль над собой. Тогда мы и встретимся.

Голос перестал успокаивать. Но я вдруг заметила, что и боль прошла. Осталось только ноющее ощущение в костях и мышцах, как бывает на следующий день после тяжелой тренировки.

Я открыла глаза. Мир изменился. Он стал четче, поменял оттенки. Перед глазами я видела вытянутую серую морду и черный нос. Несколько минут я неподвижно лежала, стараясь осознать себя, понимая, что тело мое нисколько не привычно, что мое сознание словно бы запихнули в голову животного.

Более менее придя в себя и стараясь абстрагироваться от охватывающей меня паники, я попыталась встать. Удалось не сразу: я не понимала, как двигать конечностями. Но через несколько попыток я словно бы вспомнила, как все должно быть. Ощутила себя калекой, которому через несколько лет сидения в коляске приделали роботизированные ноги, и теперь он заново учится ходить. Но, научившись один раз, разучиться почти невозможно. Поэтому через несколько попыток я все-таки уверенно встала на лапы, сделала несколько шагов, повернула голову. Встретилась глазами с Хелсингом, все еще лежавшим под столом.

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Затем Хел приподнял голову и негромко, но достаточно дружелюбно тявкнул, словно бы говоря: «Я знаю, кто ты. Но мне надо привыкнуть к этому.»

Окно было открыто. Позабытым когда-то движением я оттолкнулась лапами и запрыгнула на него.

Голос велел бежать к югу. И что-то заставляло меня без сомнений довериться ему. Хотя бы то, что он был единственный, кто оказался рядом, когда все это произошло.

Что-то тянуло меня в нужную сторону.

«Я поведу тебя,» — вспомнилось мне.

Хорошо, веди меня, голос. Я пойду к тебе. Я помчусь к тебе. Мне хочется мчаться, хочется бежать. Вот они, мои перемены. Вот чего я ждала весь день. А может, всю жизнь.

Хорошо, что живу я всего лишь на втором этаже. Можно было бы, наверное, сразу спрыгнуть на землю. Кажется, волк на такое способен. Но лучше пока не экспериментировать. Пока не попаду в лес.

Чуть наискось, под балконом, была покатая крыша магазинчика на первом этаже. Я посмотрела на нее, затем на Хелсинга. Тот уже сидел, глядя на меня. Лапой я прикрыла окно так, чтобы можно было протиснуться в него, но при этом не сильно задувал внутрь ветер. Застопорила створку толстой тетрадкой, подпихнув ее в зазор между рамой и подоконником. Привстав на задние лапы, сдвинула кольца на карнизе, чтобы шторы плотно закрылись.

Самой мне было не холодно. Внутри словно все бурлило. Новое тело ныло, требуя, чтобы его хорошенько размяли. А еще чей-то другой инстинкт все настойчивее требовал бега и мяса.

«Пора бежать,» — подумала я, протискиваясь в оставленный зазор.

В два прыжка, используя крышу магазинчика, я спустилась на промерзлую землю, покрытую корочкой инея.

«Надеюсь, успею добежать до леса».

Уловив направление, я сорвалась с места.