Роды с шести до семи тридцати
«Чайф» родился вовремя. Не в том смысле, что ровно в шесть, а вообще. При другом раскладе мог бы быть выкидыш, ан родился здоровый, задиристый ребенок. Но подробнее…
«Тогда директором ДК МЖК стал Сережа Ивкин, добрейший человек с консерваторским образованием», — рассказывает Шахрин. Быть бы добрейшему Сереже Ивкину и дальше директором с консерваторским образованием, когда б не свела его судьба с Шахриным, который все уговаривал провести в подчиненном Ивкину ДК концерт группы «Чайф». И уговорил.
Как сказано, концерт состоялся 29 сентября 1985 года. Первый в
Свердловске рок-концерт с весны 82-го, когда в последний раз играл «Урфин Джюс», первый концерт не совсем в подполье, и каким бы он ни был, в публике царило нервное ликование, чуть испуганное, чуть взвинченное. В маленьком здании ДК МЖК, в крошечном зале с балкончиком было тесно, как в трамвае. Все знакомы, все так или иначе причастны рок-н-роллу, все готовы отчаянно любить эту группу с пока еще непривычным названием, какой бы она ни была. А какова она на самом деле, не знал никто, запись не слышали, чайфов знали только в лицо.
Играли сидячий полуакустический вариант в составе: Шахрин (гитара, гармоника, вокал), Бегунов (гитара, бас-гитара, вокал), Решетников (разная перкуссия). Ритм плавал, гитары не строили; Шахрин, у которого была, а отчасти и до сих пор сохранилась дурацкая привычка извиняться во время концерта, говорил о том, что, мол, холодно, вот и не строят. В зале сидели музыканты, они знали, от чего гитары не строят… Свет, как на дискотеке, мерцал, мигал и действовал на нервы. Свидетельство наблюдательного современника, записанное прямо по ходу концерта: "На словах и музыке (правда, о музыке говорить сложно, ибо ее почти нет) Шахрина лежит глубокий отпечаток господа Ленинграда, хотя нечто индивидуальное за этим все же просматривается. Тексты хорошо читаются, они «здесь и сейчас, кайфуем вместе!». Заметно влияние рок-н-ролльных традиций, интересно сочетание «ак. гитара — бас — тройник», в этом сочетании прозвучали самые удачные вещи: «Я правильный мальчик» и «Рок-н-ролл этой ночи». Шахрин неплохо владеет голосом, ему не хватает опыта, но со временем из него может выйти очень неплохой исполнитель» (из дневника А. Пантыкина).
Короче говоря, слушать это все было сложно, но концерт получился удачный. Какой-нибудь год спустя он был бы оценен как безусловный провал, в сентябре 85-го рокеры, переполненные чувством братства и сообщничества, не скупились на поздравления. Потные, несмотря на холод в зале, Шахрин и Бегунов поздравления принимали. Решетников держался в сторонке. На часах было 19.35. Роды прошли удачно.
Рок-н-ролл — опиум для народа
Воодушевленный легкостью, с которой прошло мероприятие, Шахрин решил успех развивать и стал уговаривать Ивкина провести на той же точке концерт «Наутилуса». Сережа Ивкин уже чувствовал, что добром эта история для него не кончится, но отказать напористому Шахрину не решился, просил затравленно, чтобы все прошло как можно тише. Отыскать мероприятие тише, чем рок-концерт, довольно трудно, но Шахрин клятвенно обещал, что билеты будут розданы только ближайшим друзьям, никто ничего не узнает; он, видимо, и сам в это верил, не знал еще, что нет мероприятия более публичного, чем подпольный рок-концерт, куда рвется добрая половина города.
Вечером 26 октября к маленькому ДК МЖК опять стекался народ, было его куда больше, чем в прошлый раз. Все с билетами, изготовленными дизайнером и фотографом Ильдаром Зиганшиным действительно в весьма ограниченных количествах, а потом размноженными сразу несколькими доброхотами. В дверях случилась давка, ребята с МЖК старались навести порядок, спрашивали: «А ты кто такой?» В ответ все подряд почему-то говорили: «Я — Пантыкин». Немудрено, что самому Сан Санычу, явившемуся под конец, эмжекашники устроили скандал и впускать композитора отказались. По ДК бродил Ивкин, над ним витала тень грядущего скандала.
«Наутилус», состоявший в то время из Димы Умецкого, Славы Бутусова, Вити «Пифы» Комарова и Насти Полевой, выскочили на сцену в пижамах (кроме Насти), начали бодро, но скоро скисли, это был их первый концерт в Свердловске и второй в жизни, ни опыта, ни репетиций, звук плохой, выступление явно непродуманное, а зал орет, свистит, радуется…
Ближе к середине концерта началось параллельное действие: Ивкин вызвал Шахрина из зала и сообщил: «В отдел культуры настучали, едут»… Шахрин рванул на сцену: «Сколько песен осталось?» — «Две!» — рванул к Ивкину: «Две песни и быстро сматываемся, ты говори, была студенческая самодеятельность из Архитектурного института».
Концерт едва успел закончиться, наусы джинсы на пижамы натянули, является товарищ Алокина со своими прихлебаями, начальник отдела культуры Кировского района… Ей навстречу народ с концерта, Алокина к Ивкину в кабинет: что было?! Ивкин: самодеятельность.
— А не рок-музыка?
— Ни Боже мой, какая такая рок-музыка?.. — отвечает Ивкин, тут в дверь врывается кто-то из архитекторов и кричит радостно:
— Наутилусы что, ушли уже? «И Алокина начала…» (Шахрин).
Декутаты и гавленоты
Так сказал шестилетний мальчик. И был глубоко прав.
После концерта «Нау» у Шахрина начались проблемы. Комсомольцам такая реклама была ни к чему, и по-своему они были правы. Шахрин, который уже один раз из МЖК вылетал, чуть ни вылетел во второй. «В МЖК ты пахал, как добровольный раб, и тебе ничего за это не обещалось, ты мог вылететь в любой момент, — вспоминает Шахрин. — Только когда ты попадал в отряд, у тебя появлялась некая гарантия получения квартиры. Тогда возникли проблемы с моим попаданием в отряд, постоянно были какие-то скандалы, я ходил, ругался… С Королевым мы чуть не дрались» (Шахрин). Этот Королев, самый большой тамошний комсомолец, при виде Шахрина только что за наган не хватался, но соратники его придерживали. Был к тому времени у Шахрина свой туз в рукаве: его фамилия значилась в списках депутатов Кировского райсовета г. Свердловска.
Началось с того, что в СУ-20 пришла разнарядка: нужен молодой человек двадцати семи лет, рабочий, желательно, не очень пьющий…
Для тех, кто забыл или не в курсе: демократия при большевиках числилась среди точных наук, где было сосчитано и запротоколировано, сколько должно быть среди депутатов хлебопеков, сколько землекопов, каков их возраст, образование, пол, семейное положение и сексуальная ориентация. Выбирали одного из одного возможного.
«Они посмотрели списки, нашли двоих подходящих, один был в командировке, я стал депутатом, — рассказывает Шахрин. — Меня вызывают в партком, объясняют задачу, а я что-то засомневался. Они говорят: «Дурак, ты же в МЖК рвешься, тебе там активность нужна, а куда активней, когда ты депутат?»… Один день в месяц на работу не ходить, и бесплатный проезд на транспорте»… Бесплатный проезд Вову добил, стал Вова депутатом. А когда в райсовете распределяли по комиссиям, напросился в комиссию по культуре.
Будучи человеком, политически наивным, Шахрин не очень представлял, что такое народные депутаты, и к советской власти был вполне лоялен. Пока не попал на сессию райсовета. «Там я вдруг понял, как это глупо. Во-первых, смешно, во-вторых, глупо. Больше ни на одну сессию не ходил. Пару раз был на заседаниях комиссии по культуре, возглавляла ее гражданка Алокина» (Шахрин). Об этой дамочке стоило бы, наверное, написать поподробнее, но не хочется, больно нечистоплотная и неприятная личность. Любила лузгать семечки, «любила» культуру в отдельно взятом Кировском районе… Шахрин ее чуть до кондрашки не довел: «В 85-м появляются новые запретные списки, был такой «советский Биллборд», Алокина читает, и в этой сотке название «Чайф». Меня это безумно порадовало» (Шахрин). А гражданку Алокину чуть удар не хватил: ее депутат — руководитель официально запрещенной группы!..
Однако из депутатов не выгоняли. Даже когда Володя обозлился и перестал ходить на их посиделки, в райсовете эту наглость могли только игнорировать, отправляя время от времени в СУ-20 укоризненные депеши. Шахрин все равно значился депутатом. Для Володи, который все еще бился с МЖК за право на собственную жилплощадь, это был «балл» абсолютный, что-то вроде ядерного оружия. Что бы ни замышляли против него комсомольцы, выгнать ДЕКУТАТА было нереально.
Сам депутат это понимал, еще и хамил постоянно. Вступал с начальством в пререкания, лез повсюду… Создатели коммуны на МЖК, как и всякие прочие сектанты, требовали от своих адептов полного и безоговорочного подчинения, но тут пришлось зубы сжать и терпеть. Во второй раз Шахрина не выгнали. А впоследствии выделили ему квартиру на пятом этаже, который в МЖК почтительно именовался «комиссарским».
Добрейший Сережа Ивкин депутатом не был. Его уволили через месяц после концерта Нау.
«Субботним вечером в Свердловске»
Баталии текли, отдаваясь глухим эхом под узкими сводами ВИА «Песенки», жизнь продолжалась. Все шло будто бы своим чередом, но появилась в размеренном чаепитии некая тревожная нотка, почти неощутимая, но диссонансная.
Шло после дня рождения время, радостные нотки выветрились, и вокруг по поводу первого концерта «Чайфа» стали поговаривать, что мероприятие было, конечно, замечательное, но слушать это трудно. И появилась легкая неуверенность, с которой Шахрин пытался бороться, результатом борьбы стал еще один странный проект, рожденный при участии Андрея Матвеева.
«Это был самый не получившийся, но, я до сих пор считаю, самый «западный» проект, который мы придумали. Падал снег, мы с Вовкой шли по мосту на МЖК, и возникла идея сделать сейшн, запись с приглашенными музыкантами за два, за три дня на базе ДК Горького. Получился альбом «Субботним вечером в Свердловске» (Матвеев). Проект был бодрый: позвали всех знакомых, знакомые не все, но пришли. «Песни у нас были более-менее отрепетированы, — рассказывает Шахрин, — мы показывали песню, и, например, Егор Белкин слышал «Зинаиду», говорил: «Давай двенадцатиструнку, знаю, как сыграть». Пару раз прогоняли все это и тут же записывали». Белкин играл на гитаре, Дима Умецкий — на басу и пел, Бутусов пел бэки, на барабанах играли Алик Потапкин и Олег Решетников, Виталий «Киса» Владимиров на тромбоне… Действо происходило в ВИА «Песенке» весело, со всякими бегуновскими штучками, и все были уверены, что результат будет «что надо».
Альбом не решались выпустить полгода. Было в нем что-то пугающе неправильное, но не сразу стало понятно, что именно. Фокус оказался вот в чем: «Чайф» не стыковался с музыкантами, поигравшими в альбоме. Не стыковался, в том числе и по признаку профессиональному; так, Белкин играл простенький гитарный риф в «Зинаиде», и этот риф при прослушивании «вываливался» из материала, начинал жить сам по себе. Но не это главное: именно пленка показала, что «Чайф» плохо стыковался со свердловским роком как таковым. А свердловский рок, в свою очередь, не стыковался с «Чайфом».
Своеобразным подтверждением тому стала забавная мелочь: Дима Умецкий, один из отцов-основателей «Наутилуса», пел рефрен «Ты сказала мне: Скотина!». Петь Дима не умел, не мог правильно интонировать, припев вышел странный, но забавный. С тех пор при исполнении «Скотины» Бегунов дурным голосом старательно копирует неуверенные интонации Умецкого. Прижилось… Были в альбоме и настоящие находки — ни одна не прижилась.
Была, была, существовала особая свердловская стилистика! Проступала даже в самых странных своих порождениях, вроде «Апрельского марша» или замечательного, несправедливо забытого ныне «Каталога». Присутствовала она и у «Чайфа», но не зря опытный Пантыкин сразу подметил питерские (т. е. чужеродные) веяния на первом же концерте группы! «Чайф» был, конечно, местным, но… — хрен его знает!.. — все равно наособицу. Недаром многострадальный альбом мусолили целых полгода, все не решались выпустить, оправдываясь, впрочем, плохим звуком, который, и правда, вышел уж очень нехорош. Выпустили его в мае 86-го, но там была уже другая игра.
Пока же стояли они на грани перемен, которые напрашивались сами собой, и даже суперстабильный по натуре Шахрин уже не мог им противиться. Альбом «Субботним вечером в Свердловске» был неудачной попыткой перемены имитировать, пришлось меняться на самом деле. В результате появился басист Антон Нифантьев.
Нифантьев
(физиономия)
Басист Нифантьев, засветившись зеленой рожей на сейшне им. Перова, постоянно пребывал где-то неподалеку. Он играл в группе «Группе». Был юноша статный, во всяком случае, среди невысокликов Шахрина, Бегунова и Решетникова производил впечатление гренадерское. Улыбчив, несколько странен и отличался диким басовым звуком, который получал, натягивая на гитару «Урал» струны от рояля. Группа «Группа» базировалась сперва в ДК Воровского, потом в ДК Горького. «В соседней комнате сидел «Чайф». Я стал к ним заходить, чай пить, хотя чай не любил никогда. Но это так, по-соседски. А Шахрину Матвеев наговорил про меня чего-то, и они ко мне с уважением относились» (Нифантьев).
Что и правильно, поскольку Антон к двадцати одному году как минимум семь лет вел исключительно музыкальный образ жизни. Хотя в пять лет его категорически отказались принять в музшколу, указав на полное отсутствие слуха, чувства ритма и прочих дарований. Мальчик Антон мирно рос и развивался вплоть до двенадцати лет, когда тетя принесла племяннику магнитофон «Комета» и штук сорок маленьких катушек с магнитной пленкой. Там было все: и Rolling Stones, и Deep Purple, и The Beateles… Много всего. «Я всю эту беду отслушал в каникулы, недели две слушал, и у меня крышу снесло» (Нифантьев). Только обертки у катушек были перепутаны, и Антон спустя годы узнавал, что его Sparks — это на самом деле Slade, и наоборот. На слух знал, по имени — нет.
Дальше все, как положено: выпросил у старших ребят во дворе гитару и через месяц так набил руку, что старшие взяли его в свой ансамбль, который репетировал тут же во дворе, в котельной. В 78-м, окончив 8 классов, уже играл в ансамбле института Уралгипротранс, где, кстати, позже работал проектировщиком Слава Бутусов. Музыканты в институте были лет на пять старше, и познал Антон все прелести музыкантской жизни: первые попойки, первые женщины, общаги… Кстати, басистом Нифантьев стал поневоле. «Играть я хотел на гитаре, а там не было басиста… Это беда всей моей жизни: куда бы я ни приходил, везде нужен был басист, и я везде становился басистом…» (Нифантьев).
«Так жизнь и проистекала: менялись составы, а я оставался, — рассказывает Антон, — ребята были на пять-десять лет старше, но держали за своего. Я бросил школу, потом меня раза три устраивали, поступал в девятый класс, где меня хватало месяца на полтора, уходил. Я не был хулиганом, хотя пил водку, курил, воровал слегка. Занимался только музыкой». И когда стали пачками приходить повестки из военкомата, Антон не обращал на них внимания. А зря. Повязали его прямо на дому, сказали:
— Ты что, дурак, что ли? Мы же тебя в психушку сдадим.
— Ну и сдавайте, — сказал Нифантьев.
И сдали его в психушку. В «военном» отделении на Агафуровских дачах Антон вполне безрезультатно изображал то депрессию, то какой-нибудь психоз, в остальном вел жизнь размеренную, не без приятности. «Пока однажды черт меня не дернул пошутить. Там в коридорах репродукции висели, картины всякие, и я их перевесил вверх ногами. Пошутил. Прибегают санитары в столовую, надевают смирительную рубашку, тянут к главврачу связанного, он говорит: «Ну что, Антон, ты так видишь мир?» Я кричу: «Я пошутил!» Он мне: «Ладно рассказывать, ты так видишь мир»… Короче говоря, они признали, что я не зря в военкомат не ходил, и стали меня усердно лечить, месяц кололи всякой бедой, оттуда я вышел с печатью в военном билете и вообще никакой. Полгода в себя приходил». А через полгода один приятель пригласил Антона на сейшн в ДК Воровского…
«Я смутно его помню: после обколки мне перепала пара ящиков портвейна, они там наложились друг на друга… Но я со всеми познакомился. Пусть в беспамятстве, но познакомился. В какой-то степени»…
В рок-н-ролле Антон оказался одновременно с чайфами, а через год оказался одним из них. Попадание было во всех отношениях точное. Во-первых, Нифантьев был лишен эстетского флера, весьма распространенного среди свердловских рокеров, но чуждого чайфам. Во-вторых, он был профессионалом, но не из тусовки, у которой, при всей доброжелательности, отношение к «Чайфу» было противоречивое. А в-третьих… Слово Решетникову: «Нифантьев по-человечески? Очень хороший человек. Появился он абсолютно естественно: когда мы поехали в Челябинск, у нас не возникло вопроса, кого приглашать на бас».
Гастроль
В Челябинске играли 21 декабря 1985 года. Еще на записи «Субботнего вечера» появились ребята из Челябинска, где они уже провели один концерт «Нау» и приехали договариваться о втором, а тут «Чайф»…
Бегунов с «Нау» выехали на день раньше «для осмотра аппарата». Утром проспал Решетников, Шахрин бросился к нему домой, вытряхнул из постели, на автобус успели, но с криками. В Челябинске на квартире лежали на полу серо-зеленые Бегунов и «Наутилус». После продолжительных криков: «Подъем!» — долго вставали, долго искали, чем похмелиться, нашли кубик растворимого бульона, развели в трехлитровой банке и долго пили. Что было, говорить отказались.
Шел сильный снег, целый час пробирались по занесенным трамвайным путям, пролезли через дыру в бетонном заборе на территорию какого-то завода… «Там все очень подпольно было, — вспоминает Нифантьев. — Для меня это было дико, я привык: приехали на свадьбу, там стол, угостили, денег дали. А тут все подпольно, бесплатно, спать на полу»… «Подходит пьяный мужик, говорит: «Вам дым нужен?» — рассказывает Решетников. — Я его за наркомана принял, но выяснилось, что он — пиротехник, спрашивал, пускать дым на сцену или нет». От дыма отказались.
Вел концерт Андрей Матвеев, первым выступал челябинский «Тролль», публика, настроенная на «Наутилус», встретила его сдержанно. Вторым шел «Чайф». «В первом ряду сидел известный в Челябинске Вова Синий, — рассказывает Шахрин, — который время от времени вяло кричал: «Г…но! Г…но!». Потом выскочили наусы, которые успели крепко опохмелиться, стало весело, публика бросилась танцевать, чайфы тоже. Посреди выступления задымилась аппаратура, звукари запаниковали, выяснилось, это пиротехник дым пустил…
Концерт снимали на кинопленку какие-то дружелюбные операторы, во время танца одного из них толкнули, он рванулся ловить камеру, и Шахрин заметил, как из-под лацкана выскочил значок «Пятьдесят лет ВЧК-КГБ»… Так что в архивах челябинского КГБ должна лежать очень интересная кинопленка…
«В общем, пьяные и довольные мы уехали домой» (Шахрин). Следом приехала статья неизвестного челябинского автора, в которой было вот что: «Чайф» — свердловская акустическая группа. Главное, что хотелось бы отметить: они выступали дольше всех. Хотя после пяти песен можно было бы и завязывать». Там же, кстати, сообщалось, что Вову Синего после концерта побили. За выкрики из зала.
Чайфы о статье не знали, они думали, что все идет хорошо…
С треском!..
(Уралтехэнерго)
«Мы заборзели тогда, это точно».
В. Бегунов
Вместе с новым 86-м пришла весть о том, что на 11 января назначен крупный концерт. В институте Уралтехэнерго. Официально посвященный дню рождения Пантыкина, о чем не знал никто, кроме самого Пантыкина и пары организаторов. К выступлению были намечены «Ур-фин Джюс», «Наутилус», «Флаг» и «Чайф» — почти фестиваль. По всему городу собирали аппарат, готовились всяк по-своему.
«Мы долго придумывали, кто во что будет одет, какие-то шапочки дурацкие искали, пиджаки перекраивали… Было ощущение победы, когда все классно, когда всех можно на арапа взять» (Бегунов). «На арапа» они взяли еще одного музыканта: «Когда появился Антон, мы поняли, что нужен барабанщик, — рассказывает Шахрин. — Договорились с Маликовым, имени его не помню, перед концертом на лестничной площадке на коленках с ним побарабанили, он сказал, что все понял. Выпили по стакану портвейна, надели дурацкие шляпы и еще более идиотские штаны, вышли на сцену и обосрались по полной схеме».
«Флаг» выступил хорошо, «Наутилус» — очень хорошо, «Урфин Джюс» — отлично. Дело было в институтском красном уголке, у окна стоял завернутый в штору гипсовый Ленин, в зале сидела вся свердловская богема. Такая история.
Землю попашем, попишем стихи?
«И мы поняли, что надо
еще и башкой думать».
В. Шахрин
И пришло похмелье.
«Кошмар, просто кошмар, — до сих пор вздыхает Бегунов. — Я недели две дома лежал, никого не пускал, жена всем говорила, что меня нет. Было ощущение, что все кончилось, все пропало и жизни нет. Ощущение полного краха»… У Шахрина те же ощущения отягчались местом работы жены: «Ленка работала в Институте эстетики и дизайна, на следующий день пришла на работу — все обсуждают концерт и говорят, что все классно, только «эти» — полное фуфло, работяги, и вообще непонятно, куда они лезут… Ленка призналась, что Бога молила, чтобы никто не вспомнил, что ее фамилия — Шахрина. Ей было стыдно».
«Но музыканты приняли нас прямо противоположным образом, для меня это до сих пор загадка. Белкин, у которого в то время все было «г. но» — и то «г. но», и се «г. но» — сказал массу приятных слов; и Саша Пантыкин сказал, и те же наусы, которые по сравнению с нами были просто эстеты… Может, просто все мы были не такие уж дураки?..» (Шахрин).
Очухивались примерно месяц. А жизнь вокруг ускорялась, двигалась уже крупными скачками. 15 марта открылся Свердловский рок-клуб, полным ходом шла подготовка к вожделенному рок-фестивалю, и рок- клубовские официальные лица (они очень быстро стали официальными) уже вели разговоры о том, что нельзя на фестивале позориться, т. е. «Чайф» после провала в Уралтехэнерго на сцену выпускать. Группа имела все шансы на фестиваль не попасть, это было бы поражение, пусть не смертельное, но очень серьезное.
Хотя необходимость перемен витала над группой давно (см. выше), отсюда провальная солянка «Субботним вечером», весьма удачное появление Нифантьева и возникновение барабанщика Маликова, которое доказало, что барабанщик, конечно, нужен, но не в барабанщике дело, дело не во внешних перестановках, которыми Шахрин с Бегуновым пытались исправить ситуацию.
Согласно всем законам человеческой натуры, они искали ущерб вовне, а он сидел внутри. В их собственном отношении к делу. Если музыканты тех же УД с «Наутилусом» вели жизнь откровенно партизанскую и ни о чем, кроме музыки, думать не думали, чайфы все еще делали вид, что, мол, «чуточку поиграем и пойдем на стройке работать». Когда Антон Нифантьев стал водить разговоры о профессиональной деятельности, Шахрин ему сразу сказал, что разговоры эти пустые: семью кормить надо, и со стройки он никуда не уйдет. Бегунов думал нечто подобное, хотя и не так уверенно. Эта убежденность имела под собой крепкое основание: в то время бытие периферийных рокеров мало чем отличалось от жизни каких-нибудь эльфов, которых никто не видел, если даже что-то о них слышал, а на самом деле все это сказка. Жить в сказке затруднительно, Шахрин с Бегуновым определенно веровали, что музыка музыкой, а жить надо, вера эта переносилась и на музыку, выражаясь в том, что они никак не могли избавиться от подъезднотанцплощадочной привычки играть «как получится».
А ведь «Чайф» играл традиционный rock-n-roll. Эта музыка при всей своей кажущейся простоте «абы как» не играется, rock-n-roll — дело тонкое, сугубо профессиональное. Но наши герои на тот момент от уровня былых техникумовских танцев ушли не так далеко и с какой-то странной упертостью за этот уровень держались. Оказалось, демократия демократией, а репетировать тоже надо. Все изменилось после Уралтехэнерго.
«Я благодарен судьбе за такой провальный концерт, — признается Шахрин. — После него стало, наконец, ясно, что материал материалом, энергия энергией, но есть вступление, есть кода, есть гармонические рамки, за которые так или иначе надо держаться. Мы в первый раз поняли, что это и есть конек уральской школы, когда «все сделано». И начали делать». Но не это главное.
После Уралтехэнерго сменилось их отношение к музыке и к себе в музыке, настало время выбирать, что главное — стройка (ментовка) или музыка. Шахрин с Бегуновым выбрали последнее. Они продолжали работать — жить-то надо! — но где-то внутри сделали главный шаг к тому состоянию, которое именуется профессионализмом. И, как в плохом кино, тут же произошло событие, очертившее грань между прошлым и будущим: гикнулась ВИА «Песенка».
Конец ВИА «Песенки»
У концерта в Уралтехэнерго последствия были разные. Стоял январь 86-го, ветры перемен веяли, но вяло и в каком-то другом месте. На инструктора райкома комсомола Андрея Глухих, который дал добро на проведение концерта, завели персональное дело, что касается «Чайфа», о его соучастии в данном мероприятии стало известно «где надо», гражданка Алокина в своей тугой голове совместила воедино депутата Шахрина, Шахрина — музыканта и группу «Чайф», и ВИА «Песенке» пришел конец. В ДК Горького Шахрину предложили освободить помещение. «Я сказал, что я — строитель, после работы культурно провожу досуг, и если другой строитель будет претендовать на комнату, чтобы культурно проводить досуг, я ее освобожу. А до этого — «Вот вам!..» — показал дулю. Тогда я не знал, что у властей много средств, но самое надежное — это пожарный. Меня нашли на работе: «Срочно в ДК Горького!». Там сообщают: «Приходил пожарный, комната находится в крайне антипожарном состоянии, будем делать ремонт, менять проводку, дверь вскрыта, забирайте ваши шмотки, пока их не растащили». Мы остались без комнаты». А по соседству продолжала репетировать группа «Группа», она в Уралтехэнерго не играла, а потому с противопожарной безопасностью у нее было все в порядке.
Стали искать базу — репутация подмочена, базы на дороге не валяются, пришлось Шахрину, который как раз в январе получил-таки долгожданную квартиру на комиссарском этаже, опять проявлять общественное рвение, выступать в ДК МЖК, где ему и выделили в апреле крохотную комнатку в подвале. И даже что-то из аппарата дали.
Начали репетировать, тут проявились дарования Нифантьева. Антон знал ноты. Ему в юности попал учебник по гармонии, и через две недели он читал с листа и Баха, и Бетховена. «Антон — единственный музыкант, так гласило общественное мнение, и я думаю, что на тот период так оно и было, — свидетельствует Бегунов. — У нас, конечно, энергии было хоть отбавляй, а элементарных знаний не было». «Но я тоже профессионалом-то не был, — это уже Нифантьев, — тоже из подворотни, правда, у меня какая-то грамота была, хотя «от фонаря» грамота, меня же никто не учил… Мы были на равных, но опыта у меня было побольше».
Вместе с Нифантьевым в «Чайфе» появилась первая девушка (и последняя), Алина Матвеева (через пару месяцев стала Нифантьевой). До того Аля была вокалисткой в группе «Группе», как-то само собой получилось, что и в «Чайфе» она оказалась вокалисткой. Хотя тут была некоторая путаница: нельзя сказать, чтобы сами чайфы были уверены в том, что она полноправный член группы. Но и в обратном они уверены не были тоже, зависла с Алиной некая неопределенность, о которой позже, а пока она работала на подпевках. Но и это еще не все, появился звукооператор Леша Густов.
«Лешка был мифической личностью, он записал какой-то успешный альбом «С-34», который никто не слышал, но молва ходила, что он сотворил чудо, из воздуха создал звук»
(Бегунов). «Интеллигент питерской закваски» (Решетников), Густов оставался мифической личностью, даже присутствуя во плоти, за которую его когда-то даже в армию не взяли: «Он очень высокий и очень худой, такой худой, что худее не бывает, — рассказывает Матвеев, который и познакомил чайфов с Лешей. — Когда на медкомиссии его поставили на весы, врач записал следующее: «Сорок девять килограммов в трусах, не годен». Леша был ярким представителем генерации звукарей-самодельщиков, которые творили звук из воздуха, чинили все — от пультов до кофемолок, добывали электричество трением… По исчезновении Кукушкина, который хоть что-то понимал в электричестве, появление Густова снимало массу технических проблем, не говоря уже о том, что группы без звукаря не бывает.
Такой компанией «Чайф» двигался к фестивалю, на который его не хотели пускать. Во всяком случае, на первое массовое рок-клубовское мероприятие, концерт в Историческом сквере 13 июня 1986 года, где выступали под фанеру «Нау», «Флаг», группа Белкина, УД и группа Скрипкаря (весь «основняк»), «Чайф» не попал — нехороший симптом.
14 июня на собрании рок-клуба президент Коля Грахов сообщил, что «Чайф» прошел литовку. Допустили… 19-го нужно было «идти в ночное» — аппарат ставили силами всего клуба, тяжелый был. Отмазывались по домам, кто как мог. Зная, что Лена у Шахрина — девушка строгая, Решетников с Густовым поехали отмазывать Вовку, для чего долго собирались с духом. Приехали. При виде нахохленной парочки Ленка рассмеялась и пошла, делать бутерброды.
Роды № 2
(20.06.86, вечер)
Первый день первого фестиваля Свердловского рок-клуба. «Р-клуб», «Тайм-аут», «Встречное движение», «Икс», «Чайф» шел последним.
Вышел Шахрин и сказал: «Мы будем петь подзаборные песни». И начали. Уже на третьей песне («Я правильный мальчик») в зале танцевали на сиденьях. Бегунов бегал сбоку от Шахрина и производил впечатление горбуна. Вышел с тромбоном Киса, сыграл что-то невнятное, которое всем понравилось. «Неаполитанская песня», Шахрин выпил из чайника воды и представил Зему, барабанщика УД. Зал взорвался аплодисментами — Зему любили. «Как мы решились его пригласить, представить не могу» (Шахрин).
На «Рок-н-ролле этой ночи» танцевал уже почти весь зал. В «Скотине» Решетников играл на ксилофоне, его не было слышно, и все равно «в жилу». Совсем порвался зал, когда выскочил на сцену всеобщий любимец Умецкий и стал старательно выпевать рефрен… Следующей Шахрин объявил вещь, «посвященную Курехину и Летову: «Ты разбила мое китайское сердце, но оно крепче, чем кирпич в стене»… Появился каратист, замотал в воздухе ногами, Антон играл на пиано авангард, Алина на басу.
На ходу припасли «свеженькое» «Оранжевое настроение», Леня Баксанов в цилиндре вынес кефир, его выпили под стоны публики.
«Да! Я такого успеха в Свердловске еще не видел ни у одной группы!» — по свежим следам записал в дневнике Пантыкин.
После концерта на крыльце ДК им. Свердлова, где проходил фестиваль, курили рокеры и их друзья. Когда вышел Шахрин, ему устроили овацию. Да длинную еще… Вовка натужно покраснел и… стал извиняться. Ему было неловко, не привык к успеху.
Продолжение банкета
«Фестиваль нас и сделал».
В. Бегунов
И было еще два фестивальных дня. Рокеры фестиваль ждали, радовались, хотя радоваться было особенно нечему. На фестивале решалось, кому жить, а кому не очень. Этот фестиваль похоронил группы многие и не самые худшие; если бы «Чайф» еще раз облажался, ему бы, скорее всего, больше не жить. Но чайфы сделали маленькое чудо, и даже в рок-клубовских протоколах проявилась несколько недоуменная запись: «Чай-Ф: превзошли все ожидания, подача соответствовала жанру» (Протокол общего собрания от 25.06.86). Как много всего в этой фразе…
В истории всякого движения неминуемо случаются некие особые «объединительные» мероприятия, внутренний смысл которых сводится к тому, чтобы всех разъединить. В истории свердловского рока это был первый фестиваль. До него рокеры были вместе, дальше — поодиночке. Во всяком случае, знаменитое рокерское братство до фестиваля было, а потом его вспоминали.
Фестиваль окончился опять Шахриным, на сей раз в компании с Мишей Перовым, который на фестивале присутствовал в качестве зрителя. «Я ни с кем не играл, из зала слушал, и мне захотелось поучаствовать. Я предложил: «Давай поиграем», — Шахрин согласился» (Перов). Полчасика порепетировали в тесной рок-клубовской конурке и вне всякой программы объявились на сцене в последний день последними.
Пантыкин записал в дневнике: «Молодец, Вовка! Это твой по праву фестиваль!». Сан Саныч оказался честнее своих коллег по рок-клубовскому жюри; подводя итоги фестиваля, они отнеслись к «Чайфу» довольно сдержанно, проигнорировав даже результаты зрительского опроса, который проводили университетские студенты-социологи, зрителям группа понравилась, жюри — не очень. Ну и шут с ним, все было ясно без бумажек.
Шахрин объявил отпуск и уехал на Балхаш. Остальные балдели, кто как мог. Из отпуска Шахрин привез несколько новых песен, среди которых были «Вольный ветер» и «Шаляй-валяй». И летом же было решено, наконец, Бегунова из ментовки вытягивать, тем более, что Вовка там к собственному удивлению уже второй срок «барабанил». Но у социалистического хозяйствования было правило: уйти из одной задницы можно было только в еще большую; в качестве таковой возник метрополитен. Его в свердловском варианте уже лет пятнадцать, как начинали строить, был там перманентный прорыв, закрывать который грудью и бросился Бегунов. В том смысле, что поступил в метростроевское профтехучилище, а потом от тоннелей отвильнул и скоро оказался в СУ-20, в одной бригаде с Шахриным.
Лето кончилось, открылся сезон в рок-клубе концертом, где выстрелил «Наутилус», впервые обрядившись в псевдовоенную амуницию, и весьма уверенно отработал «Чайф». Что скажешь о хорошем концерте кроме того, что он хороший? И все бы хорошо, но прозвучала на том концерте одна песенка, которой суждено было начать в истории «Чайфа» череду событий странных и неприятных. Песенка называлась «Акция».
Чужая песенка
Что именно эта песенка собой представляла, никто не помнит. Написал ее Антон для Алины, текст Шахрина. Сыграли, как сказано, на открытии сезона рок-клуба 5 октября 86-го, хорошо сыграли, публика порадовалась. После концерта к Шахрину подошел Илья Кормильцев и сказал: «Это не «Чайф». Пятнадцать дней спустя, 20 октября, было принято коллективное решение, согласно которому «основной состав группы состоит из четырех человек: Шахрин, Бегунов, Нифантьев, Решетников». Т. е. без Алины. «И с этого начался мой десятилетний уход», — так считает Нифантьев.
Антон обиделся. И на Шахрина, и на Кормильцева, поскольку искренне не понимал, кто тянул маститого рок-поэта за язык. Хотя поэт был не одинок, вот запись в дневнике Пантыкина, сделанная прямо по ходу выступления: «Алина спела сольную вещь. Слабо. Сразу уводит в какую-то эстрадную манеру. Антон — молодцом! На нем многое стало держаться. Играет очень музыкально и вкусно, и, что самое главное, не мешает Шахрину, а дополняет его».
Но как бы там ни было, это была первая трещинка в «Чайфе», которая определенно указывала на то серьезное обстоятельство, что группа вступила на торную рок-н-ролльную дорогу, которой никому миновать не удалось, дорогу скандалов, взаимных претензий, увольнений, уходов по собственному желанию, возвратов без желания и т. д. В истории всякой группы это самая болезненная тема, чаще всего не только со стороны, но и самим участникам не слишком понятная. В истории «Чайфа» она тоже сыграет роль не последнюю, но подробнее об этом позже, пока просто констатируем факт: 20.10.86 из группы ушла Алина. Без собственного желания. Антон обиделся и, кроме всего, понял, что композиторские его способности в «Чайфе» востребованы не будут.
Кстати, примерно в тот же момент примерно то же самое понял Бегунов. Ему принадлежало уже несколько вещей, среди них известная «Зинаида» и безвестный «Легкомысленный вальс», но… «Я нахватался фраз, начитался книг, но понял, что мои экзерсисы — это полная фигня, и завязал окончательно» (Бегунов). И не обиделся, это важно.
А жизнь катила колесом. В середине октября чайфы успели приобщиться к таинству вкушения халявных комсомольских благ, которое называлось «рок-семинар» (пьянка, пьянка, пьянка). Всей толпой выехали на турбазу «Селен», долго пили, трезвым остался только «Чайф», да и тот только от ответственности — они должны были играть концерт, посвященный дню рождения Славы Бутусова. Сам именинник тоже был на сцене, пытался приплясывать и подпевать, что было сложно, слова Слава и свои-то никогда выучить не мог, а уж чужие… Орал, что ни попадя, — хорошо сыграли.
Так добрались до Нового года, отыграв между делом еще штук пять малозначительных акустических концертов вроде Дня первокурсника в Горном институте. Кончился 1986-й, год следующий обещал быть не менее веселым, все этого ждали и в ожиданиях не ошиблись.
Казанско-пермская солянка
10-го января чайфы, группа Белкина и «Нау» были в Казани, но без Бегунова и Решетникова, не то на поезд опоздали, не то весь поезд опоздал. А концерт, первый платный концерт в их жизни, был назначен на 15.00. Выручили Зема с Пантыкиным.
Сашка Пантыкин и Вова Назимов, два несгибаемых урфинджюса, были «профи» очень высокого класса, но не это главное, им программа понравилась. И чем дальше разбирались, тем больше нравилась. «Ух, интересно с шахринским репертуаром, — записал в дневнике Пантыкин, — такое море возможностей!». За полтора часа до концерта уселись в ужасно холодной комнате № 48, «Пантыкин достал свою знаменитую амбарную тетрадь, сказал: «Тональность!» — рассказывает Назимов, — гармонии выписал, мы так и отлупасили весь концерт. Там два аккорда, соло играть, кроме Сашки, некому, ну он и лепил горбатого… Я страшно перся!». «И отыграли — полный класс, так что Пантыкин хоть чуть-чуть, но имеет отношение к группе «Чайф» (Шахрин).
Бегунов с Решетниковым подъехали к вечернему концерту, он вышел средним, но на следующий день сыграли два очень боевых, в последнем к ним на пару вещей присоединился Пантыкин, которому в тот день исполнилось 30, о чем Шахрин объявил в микрофон… По окончании концерта взялись это дело отмечать: ходили по коридорам голые, друг на друга орали, философствовали, умудрились напоить Шахрина, который не пил и пить не умел. Вовка сидел в семейных трусах, в короне из фольги и смеялся. Остальные смеялись над ним. Концерты были платные, ставка — 3 рубля 96 копеек за концерт на брата. Что заработали, пропили, а что не хватило, от себя добавили.
6 февраля — «Чайф» и «Нау» в Перми. Пили. Она веселила поначалу, добрая рокерская пьянка. В поезде Могилевский с Умецким ходили босиком в тамбур курить. Февраль, пол железный, промерзший, снаружи снег заметает; стояли ребята, разговаривали, с ноги на ногу переминались… Забыли в вагоне сапоги Бутусова, а какой концерт без сапог?.. Побежали искать поезд, он на сортировке, нашли вагон, привезли сапоги, публика в зале сорок минут хлопает…
И пришла из Перми газета, где в статье «Не повторять ошибок» было вот что: «Две группы — «Наутилус» и «Чайф» — это два разных по мастерству коллектива. И если к «Наутилусу» можно присмотреться и что-то взять для городского рок-клуба, то «Чайф» — это то, от чего, по-моему, нужно отказываться. И. Конюшевская, методист МДСТ»… («Вечерняя Пермь», 4.03.87). Взял пермский рок-клуб, если такой был, что-то у «Нау» или нет, неизвестно, а «Чайф» обиделся.
Барабанная рокировка
В конце марта Шахрин с Решетниковым ехали в троллейбусе на задней площадке, и Олег сказал приблизительно следующее: «Вова, давно хочу тебе сказать, что я не хочу этим заниматься, это не мое». Шахрин растерялся. Приехали к Шахрину, долго говорили, подъехал Бегунов, уговаривали… Никто такому обороту не удивился, назревало давно, как минимум с того момента, когда в группе появился Нифантьев.
«Пришел Антон, он очень агрессивно играл, бас добавил жизни, — рассказывает Бегунов, — тут и выяснилось, что Олег не тянет. Он сам начал это понимать. А после фестиваля было чувство, что «зря мы Зему взяли». Конечно, не зря, но стало ясно, что Олега нам мало».
Олега было мало, все это знали, отсюда Маликов, отсюда Зема на фестивале, да и братья-рокеры Шахрину с Бегуновым частенько об этом говаривали. Пантыкин, однажды с Олегом поиграв, записал в дневнике: «Менять перкуссиониста! Работает плохо, очень тяжело с ним играть и еще тяжелее слушать».
Олег был не столько барабанщик, сколько ксилофонист, он до сих пор любит этот нежный инструмент, но в рок-группе ксилофон в качестве основного инструмента — это даже для «Чайфа» было бы слишком смело.
Были и немузыкальные причины. Тихий, погруженный в себя Олег в том же рок-клубе производил впечатление чужака и, кажется, сам такой образ поддерживал. Не любил суеты, крика; выпивать выпивал, но без должного ухарства. Его раздражали гастроли: «Начали по гастролям ездить, что мне ужасно не понравилось — неустроенная жизнь, как выяснилось, утомляет. Работа эта — совсем не сахар, а пить столько НЕЛЬЗЯ!» (Решетников).
Олег совершил поступок уникальный, второй такой в истории русского рока отыскать, кажется, нельзя: он ушел из группы, которая уверенно набирала популярность. В таком положении люди чаще всего уходят без собственного желания, а Олег все сделал сам. С уходом Решетникова «Чайф» окончательно оторвался от патриархальной эпохи ВИА «Песенки». На очереди была совсем другая эпоха, мечтать стало некогда, настала пора действовать.
Тем более, что время для развода было самое неподходящее, рок-общественность бурлила, натужно переваривая ужасное известие: в начале апреля состоится выездной пленум Союза композиторов СССР, на котором будут обсуждаться вопросы молодежной музыки. Мало того, для участия в пленуме в город Ленинград приглашаются свердловские рок-группы. Пришла весть — начался скандал. Как они боялись!.. Маститые требовали не допустить позора и никуда не ездить. Кто понаглей и поперспективней, вроде наусов, нервно матерился и заявлял: «А вот мы им поедем!». Медведи, да будет всем известно, в Свердловске по улицам не ходят, кедровые шишки на газонах не валяются, люди не совсем чтобы из тайги с дубиной вышли, но ехать в Питер, играть с «Аквариумом», с «Аукцыоном»…
Приглашались две группы: «Наутилус» и «Чайф». Разумеется, среди ответственных лиц немедленно начались разговоры на тему: «А достойны ли данные представители?». «Нау» был, судя по всему, достоин, с «Чайфом» началась непонятица, в которую с жаром включился Егор Белкин. Он ужасно хотел в Питер ехать, а его, как назло, не звали. Егор принялся Шахрина уговаривать добровольно от поездки отказаться, тот отказался отказываться, и пошла писать губерния!.. Эта байда всплыла даже на общем собрании рок-клуба (2.04.87), а тут беда — «Чайф» без барабанщика!
«Не помню, как у нас хватило наглости предложить поиграть Назимову Вовке, — рассказывает Шахрин, — на то время он было очень известный, очень профессиональный, в общем, лучший барабанщик в городе». Наглости хватило, предложили. Зема согласился.
Зема
(физиономия)
«С Земой был праздник».
А. Нифантьев
Володя «Зема» Назимов был Шахрина с Бегуновым моложе, но числился среди ветеранов. Играл еще в легендарном «Урфин Джюсе», который совсем недавно для того же Шахрина был не менее мифологичен, чем какой-нибудь Цветик-семицветик. То есть относился к старшему поколению свердловских рокеров, людей иной закваски, иного образования и музыкального уровня. Он был из того десятка человек, которые и были знаменитый свердловский рок. Короче, Зема принадлежал поколению, которое уходило. Но уходить не собирался.
Невысокий, худой, жесткий, быстрый в мыслях и в движениях, по-рабочему категоричный, Вова Назимов, прозванный Земой, был выходцем из города Верхняя Пышма, ближнего подсвердловья, с восемнадцати лет вел жизнь исключительно рок-н-ролльную, музыка была его естественной средой обитания. «У Земы есть одно замечательнейшее свойство: он любит играть на барабанах и этого не скрывает. Всегда видно, что человек отвязывается, это так же, как женщину любить» (Бегунов).
Но в группе Зема был совсем не сахар, в группе он был строг. Выросший и возмужавший в жестких, плохо приспособленных для жизни условиях «Урфин Джюса», Назимов был профессионалом и чужой непрофессионализм прощать не умел. А на сей счет перед ним открывалось поле деятельности почти не возделанное: «Когда я их увидел, это был бардак полный. Принцип один: лупить по струнам и что-то там петь. Я говорю: «Ребята, это детский сад какой-то, надо двигаться, или вам самим неинтересно станет»… И мы стали говорить об аранжировках» (Назимов).
«Зема здорово нас подтянул, — рассказывает Шахрин. — Что касается музыки, он человек жесткий, где лажа, останавливается и говорит прямо: «Здесь лажа! И нужно сделать так, чтобы ее не было!». Спорить с ним было бесполезно, особенно таким интеллигентам, как Шахрин с Бегуновым, которые орать-то толком не умели, а в «Урфин Джюсе» музыканты иной раз часа по три друг на друга орали без передышки, и все из-за какого-нибудь бемоля…
«Он всегда был очень энергичен, — вторит Шахрину Антон, — он же бешеный, пышминская закалка… Предлагал свои идеи, аранжировочные моменты, мы с ним всю ритм-секцию перелопатили». Перелопатили почти моментально, две-три репетиции, и Зема знал все наизусть. И того же требовал от остальных. Пришлось строителям подтягиваться. «Мы уже тогда в принципе много чего могли, неплохо временами звучали, энергетически неплохо себя отдавали, но могло случиться что угодно. Аранжировки были — что-то среднее между костровой песней и роком, достаточно хлипкое построение. А Зема — он «супер», он столько дал, что мы вдруг поняли, что мы — группа. Это было именно с Земой» (Бегунов).
«Чайф» еще раз вроде как бы родился заново. И ничего удивительного, с ним это и впредь происходить будет постоянно.
Утренник
«А нас покатило! Вот катит и катит».
В. Шахрин
Третьего апреля выехали в Питер «Нау», «Чайф» и Белкин, который все-таки добился своего (и зря). Прямо с самолета автобус со свердловчанами прибыл на святое для каждого советского рокера место по адресу Рубинштейна, 13 — Питерский рок-клуб. Место их несколько разочаровало: «Ну, Рубинштейна… Ну, 13…» (Нифантьев). А все по серьезному, как у взрослых, с рок-клубовским начальством, тары-бары… Только Шахрин с Бегуновым чудили, чем портили дипломатический вид уральского посольства и вызывали легкое раздражение у официальных лиц. Чем, спрашивается, им Алиса Фрейндлих помешала? Идет женщина по улице, так нет, надо бросаться мордами на стекла автобуса, орать благим матом… Ноги им, видите ли, у актрисы не понравились…
Шахрина и Бегунова злило одно всем очевидное обстоятельство: в этой поездке, такой для всех важной, на «Чайф» никто ставки не делал, они шли вторым эшелоном. Более того, солидным людям было не очень понятно, с чего это питерцы, люди, очевидно, тоже солидные, эту группу позвали. Впрочем, солидным людям портил настроение еще и гвоздь программы, Бутусов с Умецким, которые тоже странно себя вели. Гвоздь был настроен так, что мог программу и сорвать, что чуть не вышло, но об этом позже.
Второстепенный «Чайф» поставили первой группой в дневной концерт. «Утренник», но не в детсаду, а в ЛДМе. Вторым должен был идти Белкин, но у него Могилевский с саксофоном не приехал, и Егора переставили на вечер. Получилось, что чайфы будут работать в одиночку. Да еще организаторы «утешили», сообщив, чтобы «ребята не очень волновались, все равно билеты и на ползала не проданы»… Как говаривал распорядитель на похоронах: «Пока все идет нормальненько»…
Суббота, 4 апреля, 12.30. Огромный зал Ленинградского дворца молодежи, в нем человек шестьсот. Так казалось из зала, со сцены все всегда выглядит иначе, Шахрин уверен, что там было человек триста. Хуже не придумаешь. И сидят тихо, хоть бы похлопал кто для приличия, но хлопать никто не стал, группа «Чайф» в тот момент была в Питере неизвестна.
Пантыкин сидел в зале с амбарной тетрадью, записывал, что видел: «Нет ничего хуже, чем выступать перед полупустым залом. Увидев чайфовцев, понял, что они вышли на подвиг. И они его совершили».
Шахрин сообщил залу, что они будут играть подъездные песни, но вид ребята имели такой, будто собрались устроить подъездную драку: Бегунова за одно выражение лица бывшие коллеги по ментуре должны бы были повязать прямо на сцене; Нифантьев с бас-гитарой, в пальто и с носовым платочком на голове; Шахрин «на полусогнутых»… «Вмазали»… Зал поначалу не разобрал, что к чему, и напрягся. «И вдруг мы поняли, что людям в зале нравится! И тут какие-то злобные панки принялись с каждой песней через ряд перешагивать, садиться ближе, потом еще через ряд, еще ближе…» (Шахрин). У Земы упала стойка с тарелкой, из кулис вылетел Умецкий, поставил на место. «Шахрин работал с огромной отдачей, — записывает Пантыкин, — может быть, даже где-то перегибая палку». Скоро стало трудно по залу судить, полный он или нет… «На сцене просто какой-то беспредел стоял» (Бегунов).
«Вышел Коля Михайлов и сказал, что самолет не прилетел и вторая половина концерта не состоится. Но зал, похоже, не очень расстроился, «Чайф» явно отработал за две группы, а то и больше» (из дневника Пантыкина).
Постбит — недопанк
Еще во время концерта кто-то из своих сказал: «Это серьезная заявка на победу», но для чайфов это была победа в натуральном виде, куда более серьезная, чем могло показаться. Питер — кому город, а кому и больше. Не зря в Свердловске их частенько обвиняли в грехе «питерщины»… На том утреннике «Чайф» наконец встретился с Питером, Питер — с «Чайфом», они друг другу понравились.
После концерта «злобные панки», которые ряд через ряд пересаживались, пришли в гримерку. Шахрин: «Все в заклепках, с ирокезами, ну страсть, смотреть жутко. Мы стоим, такие деревенские, а меня пихает сбоку Бутусов, говорит: «Нормальные они парни!». Они говорят: «Мы — «Объект насмешек», поехали пивка попьем!». Мы думаем: «Сейчас зароют»… А меня тычет Бутусов, говорит: «Езжайте, все нормально! Нормальные парни».
Панки эти были питерские интеллигентные ребята, которые упорно пытались хоть кого-нибудь напугать. С чайфами им пофартило. «Приезжаем к Рикошету, там полуразрушенная квартира, — вспоминает Бегунов, — сидим и думаем: «Бляха-муха, живыми-то выйдем отсюда или нет?» Оказалось, ничего, выйдем».
«Это так себе были панки, — смеется Нифантьев, — это были мажоры». Натуральной атаке подвергся только Леха Густов: «Сидели, выпивали, а Скандал большую часть банкета с ненавистью смотрел на Леху Густова: сидит человек правильный, в пиджаке, в галстуке — у Лехи всегда была внешность обкомовского работника со сломанной судьбой» (Бегунов). Но кончилось мирно. При том, что музыка панкам действительно понравилась, хотя о «Чайфе» они слыхом не слыхивали: «Рикошет рассказывал, что они ничего не знали — какая-то урла из Свердловска, посидим, похихикаем…».
Огорошила панковская уверенность в том, будто чайфы — тоже панки. Приличные уральские парни как-то даже растерялись, а им еще и тексты в качестве подтверждения цитировали и утверждали, что это чистый панковский стеб. Но Шахрин-то писал это все искренне… Даже сами чайфы не знали, что тут они попали в истинно свердловское русло, та же история произошла некогда с «Урфин Джюсом», а частично и с «Треком». Тексты песен, особенно урфиновские, на человека неподготовленного действовали сильно: поздне-социалистическая агитка с элементами тоталитарного примитивизма. Агитка настолько откровенная, что на людей более испорченных, чем уральские рокеры, производила впечатление тонкого стеба «а ля постпанк». Прошли годы, и вполне невинные тексты Шахрина панки прочитали «с точностью до наоборот». Шахрин, кстати, к такому прочтению отнесся вполне внимательно, с учетом на будущее…
И тем не менее панковские интонации присутствовали. «Мы тогда начали панковать помаленьку» (Нифантьев). Слушали Stranglers, Sex Pistols песни у Шахрина писались быстро, одно в другое перекачивалось. Но и панками себя объявить они не могли, ибо таковыми не являлись. Но определяться со стилем было пора, а то можно было черт знает кем оказаться. Название пришло. Когда после ночи с панками чайфам задавали вопрос, какую музыку они играют, ребята выдавали формулу доморощенную, но по-своему точную: «Постбит — недопанк».
А Нифантьев остался без бороды. «Я тогда отрастил почему-то бороду. А Рикошет ходил и говорил: «Тоха, все клево, но бороду ты должен сбрить! Какой панк с бородой?!». И в течение всей этой попойки он ходил и говорил: «Он должен сбрить, а то у нас будут серьезные разборки»…» (Нифантьев). Антон посреди ночи заперся в ванной и в антисанитарных условиях сам себя лишил бороды. Когда утром чайфы со следами припухлости на лице прибыли в ЛДМ, свердловчане ахнули:
— Вчера с бородой был!..
— Какой панк с бородой?! — гордо отвечал Нифантьев.
Пленум тем временем шел, интересный был пленум Союза советских композиторов, но не в нем наш интерес, потому что с «Чайфом» все стало ясно. «Чайф» был новинкой, остальные выглядели бледнее. «Наутилус» (с учетом пред концертной подготовки — пьянка, нервы, пьянка) сыграл очень средне, чем вызвал восторженную истерику среди публики и журналистов. Для «Нау» наступал сложный период, их переставали слушать, на концертах просто орали. Но это другая история.
Белкин провалился. С таким оглушительным треском, что впоследствии в себя не пришел и затевать собственные проекты больше не решался.
Шахрин бунтующий
Скандал пришел, откуда не ждали. 21 июня 1987 года бывший депутат Кировского райсовета Владимир Шахрин отказался участвовать в выборах следующего состава того же райсовета.
Сам Шахрин никакого скандала поначалу не предполагал, «достали» его депутатские штуки, взял и не пошел голосовать. Ну, достали, что поделаешь?
Для тех, кто помоложе или запамятовал: коммунисты старались быть демократами и стопроцентной явки на выборы не требовали. Норма была — 98,9 %. Но уж тут — чтоб, сволочи, все до единого! Списки избирателей сверялись нерегулярно, в списках значились умершие и недееспособные, по факту на выборы являлось избирателей даже больше, чем было в живых. А тут Шахрин…
Избирательный участок был в соседнем доме, послали к нему женщину-агитатора. Шахрин не сагитировался и опять не пошел. Послали другую, она сообщила: все в районе проголосовали, а вы — нет. Спросила: «У вас что, крыша протекает?». Шахрин вопросу несколько удивился, жил в шестнадцатиэтажке на пятом этаже и был не в курсе, текла крыша одиннадцатью этажами выше или нет. Женщина ушла, вернулась, взмолилась: «Меня так и будут гонять, вы бы пошли, написали отказную, если такой смелый»… «И меня заело, — рассказывает Шахрин, — пошел вниз, там сидят мент и инструктор из райкома, больше никого… Говорят: «О! Вы голосовать?». Я говорю: «Нет, мне сказали написать какой-то отказной лист»… «А что у вас, крыша протекает?»…
Шахрин объяснил, что крыша у него в порядке, а голосовать он не хочет, потому что не хочет. И началось… Инструктор сказал: «Владимир, вы дурака не валяйте, показатели нам не портите. У нас есть, конечно, две бабушки, которые отказались, но у их объективные причины: у одной крышу снесло, у другой водопроводчик не приходит вторую неделю. А вы поступаете неправильно!». К инструктору присоединился мент с сигаретой, вдвоем стали тонко намекать на какие-то очень толстые обстоятельства, которых Шахрин не понял, но разозлился и написал-таки отказной лист.
На следующий день, а был это день Володиного рождения, 22 июня, появился еще один инструктор райкома, некто Кузнецов, и стал строить намеки, что отказной лист не поздно еще забрать. Пугал Шахрина тем, что быть Володе всю жизнь землекопом. А он не испугался, потому что и так был землекопом. Кузнецов не сразу, но сообразил, что толку не будет, и перед уходом «вызвал» Шахрина в райком КПСС к третьему секретарю. «Я надел шинель старую, сапоги монтажные, принял максимально панковский вид и пошел, — рассказывает Шахрин. — В приемной секретарша бутербродом поперхнулась, когда меня увидела: «Вы к кому?..» Думаю: сейчас я вам устрою шоу»…
Секретарь Е. Порунов оказался не слишком оригинален, тоже пугал, но с вариациями: обещал, что история «аукнется» не только Вове, но и детям его. А возможно, и внукам. И не будет у них ни телефона, ни автомобиля… Но в качестве основного пункта обвинения на сей раз выступал огромный фанерный стенд с орденами ВЛКСМ, стоявший на въезде в город, кто-то на стенде написал: «Чайф»… «Видите? — взывал товарищ Порунов, — ваша музыка и ваши поступки оказывают на молодых людей такое влияние, что они на орденах комсомола пишут что ни попадя!».
«Он говорил, но как-то неубедительно, пугал, а не страшно. Это как со зверем: ты испугаешься, он давит, нет — уже зверь начинает приседать. Я понимал, что он меня боится гораздо больше, чем я его, что я ему показатели какие-то испортил, что за эту мою бумажку ему по башне дают».
Тем бы дело и кончилось, но коммунисты еще надеялись хоть как-то Шахрину кровь попортить и предприняли жалкую попытку хотя бы из комсомола его выгнать. И тут облажались. Володю известили, что комсомольским собранием ДСК он исключен из доблестных рядов ВЛКСМ. Шахрина заело, он явился на следующее собрание и произнес речь, в которой указал на нарушение устава ВЛКСМ, согласно которому исключить заочно нельзя, на собрании-то его не было. И вообще, пора его выводить из комсомола по возрасту. Выяснилось, что собрание и исключение — обычная комсомольская липа — не было ни того, ни сего. Нормальные ребята-работяги возмутились и проголосовали: «Считать решение комитета ВЛКСМ ДСК недействительным, восстановить Шахрина в рядах ВЛКСМ и отчислить по возрасту с почетным сохранением комсомольского билета на память». В середине 87-го коммунисты власть еще имели, а уверенность уже потеряли. И пролетели. Хотя еще год назад Шахрину могло крепко нагореть… Но все опять случилось вовремя.
«В политику я с тех пор не лез, понял — мне в политике делать нечего» (Шахрин).
Лето
В остальном лето было звонкое. «Я до сих пор считаю, и никто меня в том не переубедит, что наивысший энергетический выплеск раннего «Чайфа» — это группа с Земой, — свидетельствует Андрей Матвеев, свидетельствует сущую правду. Быть может, это был единственный период в судьбе «Чайфа», когда все получалось само собой, не требуя усилий, когда не настало еще время проблем, когда все были молоды, относительно мало пили и т. д. Играли не часто, но метко. Конец мая — второй фестиваль свердловского рок-клуба, опять утренник — 12.00, концерт несколько путаный, но более чем энергичный. По итогам фестиваля «Чайф» оказался на первом месте, обогнав прославленный питерский «Телевизор». Правда, чуть позже оказалось, что на первом месте почему-то уже «Наутилус», но это не важно. Чайфам дали приз «за актуальность»…
Конец июня, Белоярская АЭС, большой праздник маленького атомного городка Заречный. Впоследствии это выступление называли «концерт в пользу Назимова», Вовка в тот момент записывал первый проект Насти Полевой «Тацу», записывал всю ночь, освободился в шесть утра и на такси еле поспел в Заречный. На такси и ушли все деньги, там заработанные. И вся поездка состояла исключительно из маленьких забавных недоразумений. Впервые взяли с собой жен, поселили их в местной гостинице, в номерах «люкс». Обычно на гастролях койки в общагах, а тут не номер — стадион. И сколько бы потом ни жаловались на жутковатые гастрольные ситуации, жены им больше не верили.
Бегунов с Густовым решили порыбачить. Взяли удочки, пошли червей копать. Копнули раз — нет червей. В другом месте — тоже нет. «Когда мы метра на полтора углубились в почву, я понял: что-то тут не так! Канаву выкопали — нет червей на экологически чистой Белоярской атомной»… (Бегунов). Что до концерта, концерт вышел боевой: стадион, аппарата горы, все самопал, ревет ужасно, ничего не слышно… Но лихо.
Июль, Рига. Началось с того, что Бегунов пошутил неудачно. «Шереметьево, идем, рожи помятые, небритые, а на контроле вопрос: «Что в кофре?». Бегунов: «Пулемет». Ему быстро объяснили, что еще одна такая шутка, он останется в Шереметьеве, навсегда к перилам прикованный. Но Шахрин тоже «ситуацию расслабил»… В кофры заглянули, там гитары, какая-то баба: «А кто вы такие?». Шахрин совершенно спокойно: «Седьмой состав «Песня-ров»… Мы-то ржанули и прошли, а они там крепко озадачились…» (Назимов).
Прилетели в Ригу, Антон удалился с «Телевизором», на репетиции его нет, возникла угроза и на концерте не увидеть. Шахрин добрался до Светы Данилишиной («Шина», директор «Телевизора») и сказал: «У меня в кармане двести рублей, если в пять Антон не будет в форме, я эти двести рублей положу, но Борзыкина напою, он завтра точно на сцену не выйдет!». «А у Шахрина есть одно преимущество, — рассказывает Назимов, — когда он подобные вещи прямо в шары говорит, я ему верю, так оно точно и будет. Шина тут же бросилась, нашла Антона, и на сцену он вышел».
Выступать начали в полной тишине, в зале просто никто ничего не понял. «Но Шахрин их дожал. У него есть какая-то странная энергетика, у Вовки, я замечал, — это Назимов, — ему «пополам», он на амбразуру бросается, человек такой, по-другому не умеет. Как-то мы их раскачали, они стали на сцену прыгать, у Антона микрофон отгребать, а Антон и сам-то еле отгребался, его хмель душил, его поставили на ноги, но не привели в сознание. Веселый был концерт…»
После концерта Шахрин удостоился похвалы, которую до сих пор вспоминает. Был там отличный звук, делал его тормозной латыш-оператор, серьезный дядя, Шахрин решил его поблагодарить. Но оператор благодарность отвел. «И сказал легендарную фразу: «Кто как играет, тот так и звучит» (Шахрин). В Риге получили какой-то приз, какой, никто не помнит. Их волновала другая проблема: впервые за два года, т. е. после диковатого «Субботнего вечера», они решились сесть на запись.
«Дерьмонтин»
(«Дуля с маком»)
«Что нас тогда проперло?..»
В. Бегунов
Писать сели один альбом, а записали два за 13 дней (10–23.09.87). В поту. Пот был натуральный: «Там было очень жарко! Там трубы какие-то проходили… И я одного не могу понять: как мы наворотили столько за такой промежуток времени?..» (Назимов).
Незадолго до того появился молодой человек, имя его тоже никто не помнит, и предложил в качестве базы оркестровую комнату в ДК «Уралобувь». Большая комната, обитая тканью, на стенах инструменты для духового оркестра, а оркестра нет, есть два восточнонемецких комбика Vermona, барабаны Amati, пульт какой-то — просто роскошь! Остальной аппарат собирали по всему городу, как говорит Бегунов, «по кускам». Для соло-гитары выпросили у кого-то роскошную на вид педаль, с трудом ее притащили, весила как холодильник, хоть и с надписью «Гитарный микропроцессор». И ни разу не включили — дерьмовый оказался процессор…
«Больше всего времени потратили на то, чтобы замаскировать барабаны, тряпками завесить, всю мануфактуру в ДК собрали, сделали шатер, как-то потом Зема туда залезал…» (Бегунов). «И ура! Вперед! Погнали!.. — смеется Назимов. — Дубль писался так: все готовы? — Сыграли! — Послушали… — Никто не ошибся?! — Никто не ошибся… — Ошибся — вместе переписываем».
Привлекали к работе граждан, которые в гости заходили, следы чего в альбоме остались: «Криво нам напел Леня Баксанов, старый друг, зашел посидеть, предложили попеть… Спели, а поскольку тогда не очень точно слушали, прозевали, что там кто напел. Сверху кривой такой голос торчит, так это Леня…» (Бегунов). Пел Зема, пел Леха Густов…
«Работалось здорово, само катилось. А в конце выяснилось, что песен очень много, и они сами собой делятся на два разных альбома. Мы страшно удивились. Писали один альбом, а выяснилось, что два, они разные даже по звуку» (Бегунов). Первый сам собой назвался «Дуля с маком», второй получился диковатый, почти панковский, но никак не назывался, пока не пришел Бегунов и не заявил: «Дерматин». Ему сразу сказали, куда забить такое название, но Бегунов закричал: «Ты не слушай, ты читай!». И написал название по буквам, после чего оно было принято немедленно. Слово «Дерьмонтин» придумал словотворец Бегунов. В стиле «недопанк».
Альбомы вышли такие, какие писались: лихие, сумбурные, состоявшие наперечет из вещей, которые все «без пяти минут хит». Написанные быстро, а тогда Шахрин чуть ли ни на каждую репетицию по новой песне приносил, отрепетированные быстро и очень быстро записанные, они несли в себе непосредственность, легкость и недоделанность. На первый план сама собой выдвинулась спайка Назимов — Нифантьев, мощный бас и напористые барабаны оттеснили в звуковой фактуре на второй план все, даже голос Шахрина, а бегуновское гитарное творчество оказалось и вовсе на периферии.
Хотя именно Бегунов предпринял на этой записи эксперимент, для Свердловска почти революционный: отказался играть сольные куски в традиционной манере. Соло-гитарист, полностью переключившийся на риф, — это была измена профессии. Но это был еще один шаг на пути самоопределения «Чайфа», шаг в сторону индивидуальности.
Запись вышла бодрая, агрессивная, почти злая, что «Чайфу» в общем-то не свойственно, но очень точно отражавшая тот насыщенный, короткий и веселый период в жизни группы. Короткий, потому что он уже кончался.
Вторая барабанная рокировка
«Когда меня пригласили в «Наутилус», я в первый момент не понял: а что с «Чайфом» — то делать?..» — В. Назимов.
Пригласили Зему в начале осени. Алика Потапкина забрали в армию, наусы остались без барабанщика и позвали Зему. Спорить с этим фактом было бесполезно, «Наутилус» за одно лето взлетел почти до небес, перспективы имел почти космические, выбора у Земы не было. «Мы даже не уговаривали, — рассказывает Бегунов. — Как бы мы ни кокетничали, все равно понимали, что это человек другого уровня». «По тем временам это было очень выгодное предложение» (Шахрин). «Чайф» тогда был группой областного уровня» (Назимов). Вовка хотел быть профессионалом, в «Чайфе» играли два строителя и Нифантьев, грузчик из булочной.
«Но Земе у нас нравилось. Мы разрешали ему петь, а представь себе Зему, поющего в «Урфин Джюсе»… В группе тогда очень хорошая была обстановка, да и просто ему рок-н-ролл нравился. Зема вообще всегда очень правильные вещи делал в жизни», — свидетельствует Бегунов. Но на сей раз промахнулся, он пришел в «Наутилус» в мутный момент, когда группа судорожно набирала высоту, чтобы развалиться, как печально знаменитый Челленджер. Хотя до развала оставался еще год. «Потом я думал, — усмехается Назимов, — играл бы в «Чайфе» — до сих пор бы играл».
Но ребят Зема постарался в трудное положение не ставить: он привел себе смену, нового барабанщика. Сам с ним репетировал, учил материал, потом репетировал с «новым» составом. И остался доволен. Барабанщиком стал Игорь Злобин. Старый назимовский приятель, человек опытный, непьющий, потому что зашитый, и вообще славный малый… Приняли его в свои тесные ряды просто и без разговоров. Да и выбора не было.
18 октября проходило 'закрытие первого (и последнего) семинара рок-клубов Страны Советов. Чайфы играли акустику, играли впятером, Зема передавал эстафету Злобину. «Чайф» просто порадовал, здорово! — записал в дневнике Пантыкин. — Новые песни, новый саунд, возврат к акустике, Зема подпевал, Злобин играл доп. перкуссию. Они собираются работать со Злобиным, т. к. Зема занят у «Нау».
Но это история иных времен.